Что мне делать. Что я могу сделать? Что- я ничего не могу.
Скулеж.
Голос. Голос собаки. Развернувшись, Сион встретился взглядом с собакой, высунувшей голову из щебня. Это была одна из собак Инукаши – та, что доставила Сиону его письмо. Только на днях Сион старательно и ласково вымыл его, выражая свою благодарность. Это был большой, темно-коричневый пес. Сион протянул руки к матери.
«Дайте мне ребенка».
У женщины округлились глаза, она прижала ребенка к груди.
«Быстрее, дайте его мне».
«Что ты сделаешь с моим малышом?».
«Мы можем спасти его. Быстрее». Он наполовину выхватил ребенка из материнских рук. Он сбросил пальто, завернул в него крошечное тельце и положил между булыжников. Собака легла рядом и лизнула лицо малыша. Плач тут же прекратился. Коричневый мех пса идеально сливался с обломками стены того же цвета. Он был незаметным.
Может, он это сделает. Может-
«Я рассчитываю на тебя».
Собака слегка махнула хвостом.
«Мой малыш – мой сын-» - молодая мать закрыла лицо обеими руками.
«Если сможете это пережить, идите на развалины гостиницы» - сказал ей Сион.
«Гостиницы?».
«Развалины гостиницы. Ребенок будет там. Не волнуйтесь, о нем позаботятся. Так что постарайтесь выкарабкаться. Живой. И, пожалуйста, приходите забрать его».
Женщина кивнула и закрыла глаза, будто в молитве.
«Хрен вам я умру от вашей руки!» - проорал грубый голос. «Нас не убьют, такие как вы!».
Вместе с криками в солдат полетело несколько булыжников. По толпе пробуждал тревожный гул. Булыжники и камни один за одним летели в солдат.
«Дерьмо» - скривился Нэдзуми. «Сион, пригнись!».
«А?».
«Прикрой голову и пригнись!».
Сион сделал, как было сказано, закрыл голову обеими руками и присел. В то же время солдаты открыли огонь залпом электронных пуль. Вспышки от электронных ружей пронзали людям лоб, грудь и живот. Мужчины, женщины, старые, молодые – все они падали, даже не вскрикнув. Они дергались и замирали.
«Будете сопротивляться и вас убьют. Всех без исключений».
Голос был низким. Это была не угроза. Все поняли. Галдеж на базаре, или там, что раньше им было, прекратился. Люди даже двигаться перестали. Они замерли в страхе, скованные отчаянием.
Сион осторожно встал. Перед ним лежал труп. У него была рана между глаз, но не смертельная, красная и опухшая. Смертельным стало ранение чуть выше. Человеку выстрелили прямо в центр лба. Это был Утилизатор. Его рот был широко открыт, безжизненные глаза уставились в небо. Позади него пожилая женщина сидела на корточках, бормоча что-то под нос. Ее пустой взгляд бесцельно блуждал.
Сцена перед ним потеряла все краски. Сион таки не смог предать цвет картине, навсегда въевшейся в его память. Пусть все и выцвело, он знал, что одежда людей и волосы были разноцветными; он знал, что щебень не был одноцветным; он точно помнил, что у собаки был темно-коричневый мех – но труп мужчины на земле, старуха, потерявшая рассудок, и застывшая толпа, все это было монотонным, черно-белым. Было лишь одно исключение, мазок темно-серого перед глазами. Это были не тучи, а цвет глаз. Темно-серые глаза, ярко сияющие, глубоко внутри лучащиеся жизнью. Этот цвет поглотил Сион, держал его и он запомнил его на всю жизнь.
«Повторяю, если будете сопротивляться, вас убьют. Не двигаться».
Никто не двинулся. Они не могли шевельнуться. Только ветер дул свободно.
«Сион». Нэдзуми схватил его за руку. «Не выпускай ее».
Сион посмотрел Нэдзуми в глаза и обхватил своими пальцами те, что сжимали его мускулы. Он не цеплялся отчаянно. Он не бросался в полную зависимость. Он просто хотел убедиться. Вот где мое сердце. Я был человеком, когда он украл мое сердце и человеком же я был, когда жаждал быть рядом с ним. И это не изменится, как бы я не называл эти чувства.
В этой бесчеловечной реальности, почти чересчур бесчеловечной, все, что мог кто-то сделать, чтобы остаться человеком – бросить свои чувства к другим и держаться за свою человеческую душу. Сион крепко обхватил руку Нэдзуми.