Я не смог уклониться. Из всех людей именно я позволит себя словить.
Он не мог предсказать, избежать и отклонить жест Сиона. Он полностью попался. Если бы Сион был врагом, если бы собирался убить, если бы держал нож – Нэдзуми почти наверняка бы погиб. Без единого крика, не способный даже закричать, он упал бы безжизненно на пол. Его бы убили.
Меня убьют.
Среди чувств, бурливших внутри, когда пальцы Сиона держали его шею, не было ни грамма любви или желания. Это был страх. Он был в ужасе. Нэдзуми прошел через бесчисленное количество опасностей. Он не мог сосчитать, сколько раз его загоняли в угол и он почти сдавался. Но он никогда не сталкивался с тем, кто превращал его в труса, замершего и не способного двигаться.
Эти глаза, эти движения, это гнетущее чувство.
Что это?
Он стиснул зубы.
Он слышал, как мышки сновали по полу.
«Крават, Тсукио, успокойтесь. Идите сюда» - позвал Сион мышей. Когда шорох простыней и тихий мышиный писк затихли, все движения и звуки среди книжных стопок пропали. Их окружала тишина.
Я не могу жить без кого-то – без тебя.
Его приторно-сладкое, но искреннее признание вместе с порывом, полностью захватившим Нэдзуми – это продолжалось всего миг, но в это время все эмоции исчезли из глаз Сиона. Это не были глаза человека, изливавшего душу, признаваясь в любви. Этот взгляд принадлежал тому, кто совершил точный и смертельный удар и теперь ковырял ножом в ране. Сион и сам, наверное, этого не знал.
Это только я был не в курсе?
Сион был заботливо выращенным мальчиком с блестящим интеллектом и нежным сердцем. Он не знал ни ненависти, ни противостояния, ни борьбы. Он мог смущать людей, но не нападать на них. Он не имел отношения к жестокости или холодной безжалостности. Он был тем, кто мог однажды засиять. Разве так не должно было быть? Если нет, тогда-
Он понятия не имел о истинной сущности Сиона.
Нэдзуми спас ему жизнь, его собственную жизнь тоже спасли, и они жили и проводили свои дни вместе. Связь между ними была крепче, доверительнее, чем с кем бы то ни было. Он избегал этих отношений и опасался их, но не мог их окончательно разорвать; где-то глубоко в сердце он жаждал их и, наверное, превратил в своего рода убежище для себя.
Я боюсь потерять тебя больше, чем кого бы то ни было.
Слова Сиона отражали и его собственные чувства. Ему не хотелось в этом признаваться, но это была правда, и выбора у него не было. И все-таки, впервые после их встречи он упустил из виду, кто такой Сион.
Нэдзуми снова стиснул зубы. Раздался тяжелый, глухой звук, как будто поворачивались заржавевшие шестерни. Звук эхом отдался по всему телу.
Он не из виду упустил – он, наверное, с самого начала не смотрел на него как следует. Ему виделись лишь яркие стороны Сиона, освещенные прожектором. До сих пор Нэдзуми смотрел на корень растения вместо цветка, цветущего на поверхности, зацикливаясь на частях, поглощенных тьмой, а не представленных свету – и он был уверен, что может ясно их различать.
Но он был ослеплен.
Он был слишком ослеплен беззаботной улыбкой Сиона, его беззащитностью и честным взглядом, чтобы что-то разглядеть.
Он не упускал ничего из виду – он с самого начала не видел его.
Нэдзуми начал покрываться мурашками.
Сион, так какой же?- вопрошал он в своем сердце мальчика, который лежал вместе с мышками, завернувшись в одеяло.
Кто ты?
Однажды неожиданно пришли новости.
Небо уже с утра было затянуто тучами, предвещая снег. Земля замерзла и явно не собиралась оттаивать даже после полудня. Снег шел беспорядочными порывами, холодный ветер свистел на рынке Западного Квартала.
В такой вот день это случилось.
У Инукаши умер старый пес.
«Он был братом моей мамы» - пробормотал Инукаши, копая яму в промерзшей земле.
«Тогда он – твой дядя?».
«Ну да. Теперь стало меньше на одну собаку, с которой я могу разделить воспоминания о матери».
«Он был – довольно старым, верно?» - тихо спросил Сион.
«Ага. По человеческим меркам, наверное, почти сто лет. Так что он, скорее всего, не особо страдал. Вчера он еще вертелся кругом и вылизывал щенков. Но когда я проснулся утром, он уже остыл. Спавшие с ним щенки заволновались из-за того, что он холодный и заскулили, рассказывая об этом мне. Он прожил полную жизнь».
«Он, должно быть, блестяще прожил жизнь».
«Он прожил жизнь блестяще» - повторил Инукаши.
Почва промерзла, и они не особо преуспели с их жалкими лопатками и деревяшками, которыми они копали.
«Нэдзуми» - окликнул Сион, подняв взгляд на сидящего на куске обвалившейся стены Нэдзуми. «Помоги нам, если тебе больше делать нечего».
«Я? Почему я должен копать могилу собаке? Глупость какая».
Инукаши фыркнул.
«Сион, оставь его. Не хочу, чтобы он касался могилы моей собаки».
«Но надо заставить его спеть песню».
«Похоронную песню, хах».
«Да, чтобы отослать его дух» - сказал Сион. «Ты ведь сделаешь это Нэдзуми, верно?».
«Панихиды, чтоб вы знали, стоят дорого. Три серебряные монеты».
Инукаши отбросил лопату и зарычал, оскалившись.
«Твою мать, спускайся сюда. Ты, жадный, злостный мошенник. Я тебе глотку на части разорву».
«С твоими-то зубами ты, в лучшем случае, с куском черствого хлеба справишься» - ответил Нэдзуми. «Ах, да, кстати говоря, там разве у тебя в шкафу сухари не оставались? Может, мне их на обед съесть».
«Эй, ты, наверное, шутишь» - порычал Инукаши. «Тебе лучше эти сухари и пальцем не трогать, Нэдзуми!».
Инукаши ринулся через руины за ним. Нэдзуми пропал из виду.
«Эй, минутку, вы двое!» - позвал их Сион. «Нэдзуми, ты разве не говорил держаться у тебя на виду? Инукаши, ты собираешься просто бросить здесь твоего дядю?».
Никто из них не ответил. В результате, остальную часть ямы Сион выкопал сам, туда он и положил покоиться старого пса.
Когда Инукаши, запыхавшись, вбежал в комнату, Нэдзуми уже сидел на столе, мешочек с сухарями болтался у него в руке.
«Верни» - Инукаши бросил самый устращающий взгляд, на какой был способен. Он не думал, что это сработает, но мешочек с сухарями тут же был брошен ему. Он словил его, слегка сбитый с толку.
«Что? Ты не голоден?».
«Что, ты угостил бы меня, если бы я сказал, что голоден?».
«Не обманывай себя» - прошипел Инукаши. «Для моих собак еда у меня есть, но для тебя – ни одного сухарика».
Инукаши положил мешочек назад в шкаф. Он был старым и шатким, но все еще запирался. Правда, видно, его без труда взломали.