Он жив. Мой ребенок жив. Я снова смогу его увидеть.
Каран вдохнула и огляделась украдкой.
Если письмо не врало и Сион и правда сбежал в Западный Квартал, то дом должен находиться под жестким наблюдением Бюро. Скрытые камеры. Аудио запись. Запись беспроводных сигналов. Она не может действовать опрометчиво.
Она прошла в глубь кладовки. За ящиком с джемом она начала писать на клочке бумаги. Название «Западный Квартал» вызвало в ее памяти туманный образ. Как же его звали? Он работал в «Запретном Листке»... он был хорошим человеком. Это все, что она помнила. Может, он – но –
Ей бесконечно много чего хотелось сказать Сиону.
Сион, оставайся живым. Что бы ты не делал, живи. Твоя мама в порядке. Пока ты жив, я в порядке. Пожалуйста, не умирай.
Но сейчас не было никакого смысла изливать душу.
«Писк писк!».
У нее ног появилась маленькая мышка. Она дернула усиками, будто поторапливая ее. Она не могла долго оставаться в этом месте – тем более, что она не знала, где расположены камеры наблюдения. Она быстро дописала, скрутила бумажку и бросила ее на пол. Мышка тут же подхватила ее и убежала.
Если я пойду за ней, она приведет меня к Сиону?
Она отмахнулась от этой мысли и сделала шаг вперед.
Я буду ждать здесь, пока мой ребенок не вернется. Я останусь и буду ждать. Это легко. Он жив и он в Западном Квартале. Если он жив, я могу ждать. Надежду у меня не отняли. Я еще не проиграла.
Я не проиграла? С кем же я сражаюсь?
Каран слегка улыбнулась себе, подняла лицо и вышла из кладовки.
С тех пор прошел уже почти месяц. Мышка появилась лишь однажды. Она была коричневой, а значит, Сион был жив. Она почувствовала облегчение, но, в то же время, тревогу. В следующий раз мышь может оказаться черной. Не было гарантий безопасности Сиона.
Она хотела увидеть его снова. В последнее время ей постоянно снились похожие сны. В них Сион был еще маленьким и она боялась отпустить его руку. Я не выпущу его руку. Но как бы сильно она этого не желала, рука мальчика всегда ускользала и он убегал вперед.
«Сион, стой».
Не ходи туда. Там опасно, там очень опасно-
«Сион!».
Она просыпалась от собственного крика. Такие пробуждения случались постоянно. Она часто страдала головокружением, отдышкой и головной болью, но продолжала печь хлеб и открывать магазин для таких людей, как Лили.
Даже когда стало известно об аресте и заключении Сиона, отношение людей к ней не изменилось.
Фабричный рабочий, который по дороге на работу всегда покупал хлеб с изюмом и сандвич себе на обед – студентка, приходящая раз в неделю за ореховым тортом – домохозяйка, каждое утро покупающая свежий хлеб – все они обрадовались, что Каран продолжала работать.
«Когда я ем Ваши торты, Мадам, меня наполняет счастье. Не знаю почему, но они просто делают меня счастливой».
«Если я не смогу есть Ваш хлеб с изюмом, то лишусь своей главной радости за день. Это одна из вещей, которую я всегда жду с нетерпением, поэтому не забирайте ее у меня, Каран-сан».
«Вы ведь пекарь, да? Печь – это Ваша работа, независимо от обстоятельств. Мы все ждем, Вы же знаете. Каждое утро мы все ждем, когда аромат Вашего хлеба разнесется по улицам».
Эти и другие бесчисленные слова поддержали ее. Хоть эти слова и не отличались силой, они помогли удержать ее душу на земле, когда она уже готова была свалиться замертво из-за тревоги за жизнь своего сына.
Она оперлась на их плечи, стиснула зубы и продолжила печь хлеб и торты.
Но вечера были тяжелыми. Если мимо ее магазина проходила молодежь, становилось еще невыносимее. От этого ей хотелось расплакаться.
Она опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях.
«Писк-писк!».
Она подняла лицо. Под стеклянной витриной мышка дергала своим носиком. Она была коричневой.
«Ты пришел».
Мышка огляделась и выплюнула капсулу. Каран уже инстинктивно знала, что будет внутри.
(Мам, прости. Жив и здоров.)
Буквы шли под наклоном, стиль был весьма примечательным. Это точно была рука Сиона.
Мам. Слова эхом звучали у нее у ушах. Прямо сейчас, в этот момент, ее сын был жив. Он был жив и написал матери эти слова. Он написал их на крошечном клочке бумаги, всего пару слов. Но этого хватило, чтобы заставить Каран заплакать. Она не могла остановить слезы, текущие по лицу. Она снова и снова перечитывала записку, которую держала в руке.
Сион, вероятно, в трудном положении. Возможно, он страдает от неизвестности. Но он не унывал. Об этом говорил его неразборчивый, но полный энергии подчерк.
Мам, я в порядке. Я не несчастен. Я правда не отчаялся.
Каран вытерла слезы фартуком. Она пообещала себе, что это последние. В следующий раз она заплачет, только когда обнимет Сиона. До того больше не будет слез. Не будет отчаяния. Я буду каждый день печь хлеб, продавать его, зарабатывать деньги, чистить магазин, ставить в вазу цветы и продолжать жить. Я собираюсь выполнять свою работу.
«С завтрашнего дня, я начну печь несколько новых видов кексов. Знаю, я сделаю Особый Детский день».
Каран кивнула сама себе и вынула из витрины круглый несладкий каравай. Хлеб, посыпанный тертым сыром, по-прежнему был ароматным и вкусным, хотя уже и остыл. Благодаря доступной цене, этот хлеб был весьма популярен в ее пекарне. Каравай был последним из сегодняшней партии.
«Спасибо, спасибо большое, М-р Мышь». Она отломала кусок хлеба и протянула его мышке. Темно-коричневая мышка опасливо посмотрела на него, обнюхала и начала осторожно грызть.
«Нэдзуми твой хозяин? Скажешь ему, что я очень благодарна? И скажи, пусть как-нибудь зайдет полакомиться. Я дам ему столько выпечки, сколько он сможет съесть. И, конечно, кучу выпечки для тебя».
В дверь постучали. Стук не был громким или грубым, скорее, тихим и нерешительным. Но сердце Каран сжалось от страха.
О, нет. Вполне возможно, что Бюро сделало дом частью системы слежки. Она так увлеклась запиской Сиона, что совершенно забыла об этом.