§ 2. Подлинные и вырожденные Индексы
283. Индекс или Сема (....) есть Репрезентамен, репрезентативный характер которого состоит в том, что он является индивидуальным вторым. Если Вторичность это существующее в действительности отношение, то Индекс является подлинным. Если Вторичность представляет собой референцию, то Индекс является вырожденным.
Подлинный Индекс и его Объект должны являться
существующими индивидами (неважно, вещами или
фактами), и такой же должна быть его непосредственная
Интерпретанта. Но поскольку каждый индивид должен
иметь характерные черты, то подлинный Индекс может
содержать Первичность, а таким образом, в качестве
205
своей составной части, и Икону. Любой индивид есть вырожденный Индекс своих свойств.
284. Субиндексы или Гипосемы суть знаки, которые знаками делаются, главным образом благодаря реальной связи со своими объектами. Так, имя собственное, личное или относительное местоимение либо буква, приписанная к диаграмме, обозначают то, что они обозначают, благодаря реальной связи со своими объектами, но ничто из этого не является Индексом, поскольку ничто здесь не индивид.
285. Давайте рассмотрим некоторые примеры индексов. Я вижу человека с походкой вразвалку. Это возможное указание на то, что он моряк. Я вижу человека с кривыми ногами в бриджах, гетрах и жакете. Все это является возможными указаниями на то, что он жокей или что-то в этом роде. Солнечные или настенные часы указывают время дня. Геометры отмечают буквами различные части своих диаграмм, а затем используют их для того, чтобы обозначать эти части. Схожим образом буквы используются юристами и другими. Так, мы можем сказать: если А и В женаты друг на друге и С их ребенок, в то время как D является братом А, то D является дядей С. Здесь А, В,С и D выполняют роль относительных местоимений, но они удобней, поскольку не требуют никакого специальной сочетаемости слов. Стук в дверь есть индекс. Все, что фокусирует наше внимание, есть индекс. Все, что пугает нас, есть индекс, поскольку оно отмечает соединение двух частей опыта. Так, ужасный удар грома указывает на то, что случилось нечто весьма значительное, хотя мы можем и не знать с точностью, что это было. Но от него [удара] можно ожидать, что он свяжется с каким-то другим опытом.
286. <...> Низкие показания барометра при влажном воздухе — индекс дождя; то есть мы предполагаем, что силы природы устанавливают вероятную взаимосвязь низких показаний барометра с влажным воздухом и грядущим дождем. Флюгер это индекс направления ветра; поскольку, во-первых, он действительно принимает то же
направление, что и ветер, так что между ними
206
Икона, индекс, символ
действительно есть реальная связь, а во-вторых, мы устроены таким образом, что когда видим флюгер, указывающий в определенном направлении, наше внимание следует в том же направлении, и когда мы видим, как флюгер меняет направление вместе с ветром, закон разума заставляет нас думать, что это направление связано с ветром. Полярная звезда, так же как и указывающий палец, есть индекс, с» помощью которого мы узнаем путь на север. Ватерпас или грузик отвеса суть индексы вертикального направления. Мера длины в ярд, деревянная или металлическая, может показаться на первый взгляд иконой реального ярда; и она таковой бы и была, если бы предназначалась только для того, чтобы показывать ярд настолько точно, насколько его можно видеть и оценивать как ярд. Но предназначение этой меры состоит именно в том, чтобы показывать ярд более точно, чем когда его определяют на глаз и по внешнему виду. И делает она это вследствие заранее проведенного аккуратного механического сравнения с бруском, находящимся в Лондоне и называемым «ярдом». Таким образом, именно реальная связь придает мере ярда ее ценность как репрезентамена; и таким образом, она представляет собой индекс, а не просто икону.
287. Когда кучер, пытаясь привлечь внимание пешехода и заставить поберечься, выкрикивает «Эй!», то в той мере, в какой это восклицание является значимым словом, оно, как станет видно в дальнейшем, представляет собой нечто большее, чем индекс; но в той мере, в какой оно производится с целью простого воздействия на нервную систему слушающего и побуждения его уйти с дороги, восклицание это является индексом, ибо направлено на то, чтобы поставить пешехода в реальную связь с объектом, каковым является его местонахождение в отношении к приближающейся лошади. Предположим, два человека встречаются на деревенской дороге и один из них говорит другому: «Труба того дома дымит». Другой осматриваегся и замечает дом с зелеными ставнями и верандой, у которого дымит труба. Затем он проходит несколько миль и встречает третьего путешественника.
Подобно какому-нибудь наивному простецу, он говорит:
207
Икона, индекс, символ «Труба того дома дымит». «Какого дома?» спрашивает другой. «Ну, дома с зелеными ставнями и с верандой», отвечает простец. «А где этот дом?» спрашивает незнакомец. Он желает получить какой-нибудь индекс, который связал бы его понимание с подразумеваемым домом. Одни слова этого сделать не могут. Указательные местоимения «этот», «тот» и есть такие индексы. Ибо они призывают слушателя воспользоваться силами своего наблюдения и тем установить реальную связь между своим разумом и объектом, а если указательное местоимение призывает к этому без чего его значение непонятно, то значит, оно и намеревается установить такую связь; тем самым, оно индекс. Относительные местоимения, кто и который точно так же требуют наблюдательной деятельности, только в их случае наблюдение должно направляться на им предшествующие слова. Юристы на практике используют А, В, С как чрезвычайно эффективные относительные местоимения. Чтобы показать, насколько они эффективны, мы можем отметить, что гг. Аллен и Гриноф в своей превосходной (хотя в издании 1877 г. и слишком сжатой) «Грамматике латинского языка», заявляют, что ни один из существующих синтаксисов не смог бы полностью избавиться от неясности в следующем предложении: «А ответил В, что он считал, что С (его брат) более несправедлив к себе, чем к его собственному другу»1' Любой же юрист утверждал бы с совершенной ясностью, используя А, В, С в качестве относительных местоимений, следующее:
А ответил В, что он (А)/(В) считал, что С (его(А)/(В) брат) более несправедлив к себе(А)/ (В)/(С), чем к его (А)/ (В)/(С) собственному другу2' . New English Grammar (изд. 1884).
2 Современные грамматические справочники определяют место
имение как слово, использованное вместо имени. Это античная
доктрина, вера в которую была подорвана в начале XIII века и ко
торая на несколько столетий исчезла из грамматик. Однако
предлагавшаяся замена была недостаточно ясной; и когда начала
пробиваться варварская ненависть к средневековой мысли, заме
208
Окончания, которые в любом флективном языке
присоединены к словам, «управляемым» другими словами, и которые служат для того, чтобы указывать на управляющее слово путем повторения того, что где-то еще выражается в той же самой форме, точно так же являются индексами того же относительно-местоименного характера. Это может проиллюстрировать любой отрывок из латинской поэзии, например, двенадцатистрочное предложение, начинающееся: «Jam satis terris». В обоих случаях: и в этих окончаниях, и в А, В,С, чтобы привлечь внимание к нужному объекту, используют сходство. Но это ни в каком существенном смысле не делает их иконами, поскольку совершенно не имеет значения, как выглядят буквы А, В,С или каковы сами по себе окончания. И дело не просто в том, что одно появление А сходно с предшествующим его появлением, хотя это и важное обстоятельство, но в том, что имеется понимание того, что сходные буквы будут представлять одну и ту же вещь и это действует как сила, переводящая внимание с данного появления А на предыдущее. Притяжана эта была отброшена. Некоторые из последних наших грамматических справочников, такие, какуАллена и Гринофа, исправляют существующее положение дел. Незачем говорить, что я, ты, то, это становятся вместо имен; ведь они указывают на вещи самым прямым из возможных способом. Нельзя выразить то, к чему отсыпает утверждение, его референцию, иначе как индексом. Местоимение есть индекс. Имя, с другой стороны, неуказывает на объект, оно обозначает; а когда имя используют, чтобы показать, о чем идет речь, то при этом просто полагаются на опыт слушающего, каковой должен подменить неспособность имени к тому, что местоимение делает в мгновение ока. Таким образом, имя является несовершенным субститутом местоимения. Имена также помогают глаголам. А местоимение должно быть определено как слово, способное обозначать что угодно, с чем первое и второе лицо имеют соответствующие реальные связи (connections), и делает оно это тем, что направляет на него внимание второго лица. Аллен и Гриноф говорят так: «Местоимения указывают на некое лицо или вещь без того, чтобы называть или описывать их», [стр. 128, изд. 1884]. Это правильно, это даже освежающе правильно ; однако все-таки лучше, наверное, обозначить, что местоимения делают, а не просто то, чего они не делают.
209
s
ч'
S '
Икона, индекс, символ .. тельные местоимения являются индексами в двух смыслах: во-первых, они указывают на обладателя, а во-вторых, в них присутствует некоторое изменение, которое синтаксически направляет внимание к слову, обозначающему ту вещь, которой обладают.
288. Некоторые индексы — это более или менее детальные указания на то, что должен делать слушатель, дабы поставить себя в прямую опытную или другую связь с подразумеваемой вещью. Так, «Береговая охрана» (Coast Survey) выпускает «Заметки для мореходов», давая широту и долготу, четыре-пять ориентиров наиболее важных объектов и т.д., говоря, здесь — скала или отмель, буй или плавучий маяк. И хотя в таких указаниях будут присутствовать и другие элементы, в своей основе они являются индексами.
289. Наряду с такими вот индексальными указаниями: что нужно делать, дабы обнаружить подразумеваемый объект, необходимо выделить те местоимения, которые можно обозначить как селективные [или количественные] — поскольку они информируют слушателя о том, как ему выбрать один из предлагаемых объектов, — и которым грамматики дают весьма неопределенное именование неопределенных местоимений. Два их вида в особенности важны для логики: универсальные селективы, такие как quivis, quilibet, quisquam, ullus, nullus, nemo, quisque, unterque и их английские параллели: any (любой}, every (каждый), all (все), по (никакой), попе (ни один], whatever (что бы ни), whoever (кто бы ни), everybody (всякий), anybody (кто-нибудь), nobody (никто). Они подразумевают, что слушатель свободен выбрать любой, какой хочет, из объектов внутри имеющихся или оговоренных границ, и что утверждение будет
относиться к этому объекту. Другой логически важный вид состоит из частных селективов: guis, quispiam, nescio quis, aliquis, quidam и английских some (какой-то), something (что-то), somebody (кто-то), а (неопределенный артикль со значением один из, какой-то), a certain (некоторый), some or other (тот или другой), a suitable 210 (соответственный), one (один в смысле один человек говорил и т.д.)
С вышеуказанными местоимениями связаны такие выражения, как все, кроме одного, один или два, несколько, почти все, любой другой и т.д. Наряду с местоимениями следует классифицировать наречия места и времени и т.д. Не столь уж отличны от них первый, последний, седьмой, две трети [чего-то], тысячи [чего-то] и т.д.
290. Другие индексальные слова — это предлоги и предложные фразы, такие, как «справа (или слева) от чего-то». Право и лево нельзя различить никаким общим описанием. Другие предлоги обозначают отношения, которые, наверное, могут быть описаны; но когда они отсылают, как они и делают, и гораздо чаще, чем мы думаем, к наблюдаемому или, как предполагается, известному по опыту местоположению говорящего в связи с местоположением слушающего, тогда индексальный элемент оказывается доминирующим3' з Если бы какому-нибудь логику нужно было сконструировать язык de novo — что он в действительности почти и должен делать
· он бы, естественно, сказал, что ему понадобятся предлоги для временных отношений до, после и в то же время, предлоги для пространственных отношений присоединения, содержания, касания, для положений вряду с, близко к, вдали от, направо от, налево от, сверх, внизу, впереди, позади и предлоги для выражения вхождения в и выхождения из этих положений. В остальном, сказал бы он, я обойдусь метафорами. И если только мой язык предназначен к употреблению среди людей, чье местообитание отмечено какой-то географической особенностью, равно относящейся к ним ко всем, такой, как горная цепь, море, великая река, — будут еще желательны предлоги, обозначающие связанные с ними положения, такие, как через или к-морю и т.д. Но когда мы рассмотрим действительные языки, то покажется, будто место, предназначенное для многих таких различий, они заполнили просто жестами. У египтян не было никаких предлогов или указателей, имевших явное отношение к Нилу. Только эскимосы настолько плотно закутаны в свои медвежьи шкуры, что пользуются словесными указателями, различающими направления к земле, морю, северу, югу, востоку и западу. А исследуя падежи или предлоги любого действительного языка, мы обнаруживаем какое-то случайное скопление.
211
S ' .
M
Икона, индекс, символ
291. Иконы и индексы ничего не утверждают. Если бы икона могла интерпретироваться предложением, то это предложение должно было бы стоять в «сослагательном (potential) наклонении», то есть оно говорило бы только «предположим, фигура имеет три стороны» и т.д. А если б подобным же образом интерпретировался индекс, наклонение должно было бы быть повелительно
восклицательным, или императивным, (imperative), как:
«Смотри сюда!», «Берегись!» Но тот вид знаков, к рассмотрению которых мы переходим сейчас, по природе стоит в индикативном, или, как его следоет называть, изъявительном (declarative) наклонении4' онечно> он могут подойти и для выражения любого другого наклонения, поскольку мы можем объявить утверждения сомнительными, или только вопросами, или же считать их императивно необходимыми.
§3. Природа Символов
292. Символ есть репрезентамен, Репрезентативный характер которого состоит именно в том, что он является правилом, определяющим Интерпретанту. Все слова, предложения, книги и другие конвенциональные знаки 4 Терминология грамматики, как и логики, главным образом заимствована из поздней латыни, слова же перенесены из греческого, латинская приставка переводит греческую, латинский корень греческий. Но в то время как логические термины выбирались с неимоверным тщанием, грамматики были исключительно небрежны, а более всех Присциан. Слово индикатив одно из присциановых творений. Оно явно предназначалось для перевода аристотелевского .......... Но это совершенно соответствует declarative (изъявительное) как в обозначении, так и в соответствии с правилами перевода: de (из) занимает место ало, как это обычно в таких искусственных формированиях (демонстрация для ......... и т.д.), a ciarare представляет ...... . «делать явным». Возможно, причиной, по которой Присциан не выбрал слова declaratmus, было то, что Апулей [см. Geschichte der Logik, I, 581 Прантля], большой авторитет в мире слов, употреблял его в несколько отличном смысле. суть Символы. Мы говорим о написании и произношении слова «man» («человек»); но произносится и пишется только реплика, или воплощение слова. У самого слова нет существования, хотя оно и обладает реальным бытием, состоящим в том факте, что существующие вещи будут ему соответствовать. Это общий способ последовательности трех звуков или репрезентаменов звуков, который становится знаком только в силу того факта, что привычка или принятый закон заставят интерпретировать его реплики в значении «man» (человек) или «men» (люди). Слово и его значение оба суть общие правила, но из них двоих только слово предписывает качества своих реплик сами по себе. Иначе говоря, «слово» и его «значение» не различаются, пока «значению» не приписывают особого смысла.
293. Символ есть закон или регулярность неопределенного будущего. Его Интерпретанта должна описываться точно таким же образом; и точно так же должен описываться его полныйт [complete] .непосредственный Объект, или „......... s. Но закда необходимо управляет индивидуальзначснис ностями, или «воплощен в» них, и предписывает им некоторые из их свойств. Следовательно, составной элемент Символа может быть Индексом и может быть Иконой. Человек, гуляющий с ребенком, указывает пальцем в небо и говорит: «Вон там воздушный шар». Указывающая рука это существенная часть символа, без которой последний не будет передавать никакой информации. Но если ребенок спросит: «Что такое воздушный шар?», а человек ответит: «Это нечто вроде большого мыльного пузыря», то он сделает образ частью символа. Итак, в то время как полный Объект Символа, 5 Есть два способа, какими Символ в качестве своего реального Объекта может иметь реальную Существующую Вещь. Во-первых, вещь может соответствовать ему, случайно или в силу того, что Символ обретает силу все более устанавливающейся привычки, и во-вторых, благодаря тому, что символ содержит в качестве своей части Индекс. Но непосредственный объект символа может быть только символом, а если он содержит в себе объект другого рода, то это лишь при помощи бесконечной серии. s, ;
s
212 213
Икона, индекс, символ иными словами, его значение, имеет природу закона, он должен обозначать [denote] индивидуальность и означать [signify] свойство. Подлинный символ есть символ, имеющий общее значение. Существуют два типа вырожденных символов: Сингулярный Символ, чьим Объектом является некая существующая индивидуальность и который обозначает только те свойства, которые эта индивидуальность может реализовать, и Абстрактный Символ, чьим единственным Объектом является свойство.
294. Хотя непосредственная Интерпретанта Индекса должна быть Индексом, однако, поскольку его Объект может быть Объектом Индивидуального [Сингулярного] Символа, Индекс может иметь такой Символ в качестве своей опосредованной Интерпретанты. Даже подлинный символ может быть его несовершенной Интерпретантой. Точно так же и икона может иметь вырожденный Индекс, или Абстрактный Символ, в качестве опосредованной Интерпретанты, и подлинный Индекс или Символ в качестве несовершенной Интерпретанты.
295. Символ есть знак, естественным образом пригодный для того, чтобы изъявлять, что совокупность объектов, обозначаемая какой бы то ни было совокупностью индексов, связанных определенным способом с этой совокупностью объектов, представляется иконой, с этой же совокупностью ассоциируемой. Дабы показать, что означает это сложное определение, давайте возьмем в качестве примера слово «возлюбил». То, что ассоциируется с этим словом, есть идея, являющаяся ментальной иконой одного человека, влюбленного в другого. Далее мы должны понять, что «возлюбил» имеет место в предложении; ибо вопрос сейчас не в том, что оно может значить само по себе, если оно вообще что-то значит. Допустим, мы имеем дело с предложением «Иезекииль возлюбил Голду». Тогда Иезекииль и Голда должны быть индексами или содержать их в себе, поскольку без индексов невозможно указать на то, о чем тут идет речь. Всякое простое описание оставит до конца неясным — не являются ли они просто вымышленными персонажами; но так или иначе, а индексы могут
214 на них указывать. Итак, действие слова «возлюбил» состоит в том, что пара объектов, обозначенных парой индексов Иезекииль и Голда, представлена иконой или образом влюбленного и его возлюбленной, который мы держим в уме.
296. То же самое верно и для любого глагола в
изъявительном наклонении, а в действительности и для всякого глагола вообще, поскольку другие наклонения являются изъявлениями факта, лишь несколько отличного от того, что выражается в изъявительном наклонении. Что касается имени существительного, то его, учитывая значение, которое оно имеет в предложении, а не само по себе, наиболее удобно рассматривать как часть символа. Так предложение «каждый мужчина любит женщину» эквивалентно высказыванию «любое [существо], которое есть мужчина, любит некоторое [существо], которое есть женщина». Здесь «любое» — это универсальный селективный индекс, «которое есть мужчина» символ, «любит» символ, «некоторое, которое» — частный селективный индекс и «есть женщина» символ.
297. Слово «символ» имеет так много значений, что добавлять к ним новое только наносить ущерб языку.
Не думаю, что то значение, которое я придаю ему,
значение конвенционального знака, или знака,
зависящего от привычки (приобретенной или
врожденной), является таким уж новым, а не просто
возвращением к первоначальному значению. Этимоло
гически оно должно означать вещь, сброшенную в одно,
подобно тому как как ....... (эмболон) — это вещь,
брошенная во что-то; засов, ......... (параболой) — это
вещь, брошенная рядом [кроме какой-то другой],
дополнительная безопасность; и ........ (гипоболон) —
вещь, брошенная под что-то, брачный дар. Обычно
говорится, что в слове «символ» «сбрасывание в одно»
должно пониматься в смысле «догадки», «конъюктуры»;
но если это так, мы должны были бы обнаружить, что
хотя бы иногда оно означало догадку или предполо
жение — значение, в поисках которого мы тщетно пере
215
s
s,
Ml!
Икона, индекс, символ вернули бы всю литературу. Однако греки очень часто употребляли выражение «сбрасывать в одно» (..........) для обозначения заключения договора или соглашения. И в самом деле, можно обнаружить, что уже очень рано и весьма часто символ (........) означает договор или соглашение. Аристотель называет имя существительное «символом», то есть конвенциональным знаком6' греческом языке сторожевой огонь это — «символ», то есть заранее оговоренный сигнал; флаг или знамя это «символ», пароль — «символ», значок — «символ»; церковное вероучение называется «символом», поскольку служит в качестве значка или шибболета; театральный билет называется «символом»; любой билет или доверенность, позволяющая кому-то что-то получить, — это «символ». Более того, любое выражение чувства называлось «символом». Таковы принципиальные значения этого слова в его первоначальном языке. Читатель может судить сам, достаточно ли этого для подтверждения моего заявления о том, что я не искажаю данное слово вводимым мною способом его использования.
298. Всякое обычное слово, такое, как «давать», «птица»,
«свадьба», является примером символа. Он применим к чему бы то ни было, что может воплощать идею, связанную со словом; но сам по себе не идентифицирует этой вещи. Он не показывает нам птицу и не представляет нашему взору акт передачи или свадьбу, однако предполагает; что мы способны вообразить все эти вещи и ассоциируем с ними соответствующее слово.
299. Можно отметить регулярную прогрессию одного, двух и трех в трех классах знаков: в Иконе, Индексе, Символе. У Иконы нет динамической связи с представляемым ею объектом; просто так уж случается, что ее качества схожи с качествами самого объекта и возбуждают аналогичные чувствования в уме, для которого она является сходством. Но в действительности она остается не связанной с ними. Индекс физически связан со своим объектом; они составляют органичную пару, но интерпретирующий 6 De Interpretation, II, 16 а, 12. разум не имеет ничего общего с этой связью, кроме того, что он замечает ее после ее возникновения. Символ связан со своим объектом через идею пользующегося символом ума идею, без которой не существовало бы никакой такой связи.
300. Всякая физическая сила действует между двумя частицами, каждая из которых может служить индексом другой. С другой стороны, мы обнаруживаем, что всякая интеллектуальная операция включает в себя триаду символов.
301. Символ, как мы уже видели, не может указывать ни на какую отдельную вещь: он означает род вещи. И он не только означает род вещи, но и сам является родом, а не отдельной вещью. Вы можете написать слово «звезда», но это еще не делает вас творцом слова, так же как если вы сотрете его, вы его тем самым не уничтожите. Слово живет в умах тех, кто употребляет его. И даже если все они спят, оно все равно существует в их памяти. Так что если нужно, мы можем признать, что общие понятия являются простыми словами, совершенно при этом не говоря, как предполагал Оккам7' чй на самс(м деле они индивидуальности.
302. Символы растут. Они возникают, развиваясь из других знаков, в особенности же из икон или из смешанных знаков, имеющих природу как икон, так и символов. Мы мыслим только в знаках. Эти мыслительные знаки имеют смешанную природу; их части-символы называются понятиями. Если человек создает новый символ, то делает он это посредством мыслей, включающих понятия. Так что новый символ может вырасти только из символов. Omne symbolum de symbolo. Однажды возникнув, символ распространяется среди людей. Через употребление и опыт развивается его значение. Такие слова, как «сила», закон, богатство, брак несут для нас смыслы, весьма отличные от тех, что они несли для наших диких предков. Символ может вместе со Сфинксом Эмерсона сказать человеку:
? См. Tractatus Logicae, .,....
.
216
217
§4. Знак8
303. Нечто, что определяет что-то другое (свою интерпретанту) к тому, чтобы это что-то тем же самым образом, что и оно само, относилось к некоторому объекту, к которому оно само относится (к своему объекту), причем интерпретанта, в свою очередь, становится знаком, и т.д. adinfmitum.
Несомненно, разумное сознание должно осуществляться сериально. Если серия последовательных интерпретант приходит к концу, то знак тем самым выказывает себя по меньшей мере как несовершенный. Если интерпретирующая идея, определясь в индивидуальном сознании, не определяет никакого внешнего знака, а наоборот, это сознание уничтожается или как-то иначе теряет всякое воспоминание или другой значимый след воздействия знака, то становится абсолютно не обнаружимым, была ли в этом сознании подобная идея; и сложно понять, какой бы имело смысл говорить, что когда-то в этом сознании такая идея была, поскольку уже само такое высказывание будет интепретантом данной идеи.
304. Знак есть либо икона, либо индекс, либо символ.
Икона есть знак, который обладал бы своим характерным свойством, собственно и делающим его значимым, даже если б его объект и не имел существования; такова графитовая черта, представляющая геометрическую линию. Индекс есть знак, который бы сразу утратил свое характерное свойство, делающее его знаком, если убрать его объект, но не утратил бы этого свойства, если бы не было интерпретанты. Таков, например, какой-нибудь предмет с дырой от пули в качестве знака выстрела; ибо без выстрела не было бы никакой дыры, но сама дыра там есть, неважно, достанет ли у кого-нибудь умственных способностей связать ее с выстрелом или нет. Символ есть знак, который утратил бы характерное свойство, делающее его знаком, если бы не было интерпретанты. Таково любое речевое высказывание, которое значит то, i Dictionary of Philosophy & Psychology, vol.2,p.5 27.
218
Икона, индекс, символ
что значит, только в силу того, что его понимают как имеющее именно такую значимость.
§5. Индекс9
305. Это знак, или репрезентация, которая отсылает к своему объекту не столько в силу какого-то сходства или аналогии с ним-, или потому, что «он ассоциируется с общими свойствами, которыми этот объект обладает, сколько потому, что он состоит в динамической (включая и пространственную) связи как с индивидуальным объектом, с одной стороны, так и с чувствами или памятью человека, для которого он служит знаком, с другой. Ни одно фактическое положение дел не может быть установлено без применения знака, служащего индексом. Если У! говорит В: «Вон там огонь», -.. Б спросит: «Где?» И вслед за этим Л вынужден будет обратиться к индексу, даже если он хочет сказать: где-то в универсуме настоящего, прошлого и будущего. Иначе он сказал бы только, что есть такая идея, как огонь, а это не сообщило бы никакой информации, ибо если б она [идея] уже заранее не была известна, то слово «огонь» было бы непонятным. Если А указывает пальцем на огонь, его палец динамически связан с огнем, все равно как если бы автоматический пожарный сигнал устремил его прямо в том же направлении; одновременно он заставляет глаза В смотреть в эту же сторону, его внимание — сосредоточиваться на ней, а его понимание признавать, что на его вопрос был получен ответ. Если ответом А является: «На расстоянии тысячи ярдов отсюда», то слово «отсюда» будет индексом; поскольку оно обладает той же силой, как если бы он \А] энергично указал пальцем на дистанцию между собой и В.
Кроме того, слово «ярд», хотя оно и представляет собой
объект общего класса, является косвенно индексальным,
поскольку сами меры ярда суть знаки Парламентского
Стандардта, и это вовсе не потому, что они обладают
схожими с ним качествами, ведь все постоянные свойства
маленького бруска, насколько можно судить по внешнему
/$
>Ibid.,vol.I,pp. 531-2.
219
виду, — те же, что и у большого, но потому, что каждый из них, действительно или виртуально, был соотнесен с прототипом и подвергся определенным динамическим операциям, тогда как ассоциативная необходимость при виде одного из таких брусков вызывает в нашем уме разнообразные опыты и заставляет связывать брусок с чем-то вообще строго фиксированным в длине, хотя при этом мы, возможно, и не думаем, что подразумеваемый при этом стандарт действительно является материальным бруском. Вышеизложенные соображения могут привести читателя к предположению, что индексы отсылают исключительно к объектам опыта и что им нет никакого применения в чистой математике, имеющей дело так, впрочем, и есть с идеальными конструкциями, вне зависимости от того, реализуются они где-нибудь или нет. Но воображаемые математиком конструкции и даже сны настолько приближаются к реальности, что начинают обладать определенной степенью устойчивости, вследствие чего они могут быть признаны и идентифицированы как индивидуальности. Короче говоря, существует вырожденная форма наблюдения, которая направляется на творения нашего разума, — здесь мы используем слово «наблюдение» в его полном смысле, как предполагающее определенную степень устойчивости и квази-реальности в том объекте, которому оно пытается соответствовать. В связи с этим мы обнаруживаем, что индексы совершенно незаменимы в математике; и до тех пор, пока эта истина не будет осознана, все попытки свести логику триадических и более высоких отношений к набору правил обречены на неудачу; когда же это станет понятным, проблема будет решена. Обычные, не представляющие собой ничего особенного буквы в алгебре суть индексы. Точно так же, как и буквы Л, В, Си т.д., закрепленные за геометрическими фигурами. Юристы, и не только они, кому нужно с точностью обозначить сложные обстоятельства дела, прибегают к буквам, чтобы различать индивидуальности.
Буквы, используемые таким образом, это лишь улучшен
ные относительные местоимения. Таким образом, в то
время как указательные и личные местоимения являются, в
220
Икона, индекс, символ
обычном употреблении, «подлинными индексами», относительные местоимения — это «вырожденные индексы»; поскольку хотя они и могут, случайно и опосредованно, отсылать к существующим вещам, прямо и с необходимостью они отсылают к ментальным образам, созданным предыдущими словами.
306. Индексы можно отличать or других знаков, или репрезентаций, по трем характерным признакам: вопервых, они не имеют никакого значимого сходства со своими объектами; во-вторых, они относятся к индивидуальностям, отдельным единицам, отдельным совокупностям единиц или отдельным континуумам; в-третьих, они направляют наше внимание на свои объекты посредством слепого принуждения. Но было бы сложно, если не невозможно, привести пример абсолютно чистого индекса или наоборот, найти, какой-нибудь знак, совершенно лишенный индексального качества. Психологически действие индексов зависит от ассоциации по смежности, а не от ассоциации по сходству или интеллектуальных операций.
§6. Символ10
307. <Это> Знак, который конституируется как знак только или в основном благодаря тому факту, что он используется и понимается как таковой, неважно, является ли соответствующая привычка естественной или конвенциональной, и безотносительно тех мотивов, которые вначале определили его выбор.
Несколько раз ........ употребляется в этом смысле Аристотелем несколько раз в Peri hertneneias, в Sophistici Elenchi и в других местах. ./·~. ^ 308 Те о1 <»лово' предложен1106 в 1635 году Бургерсдицием [Burgersdyk] в его Логике (L, ii, §1) «quod intellectui cognoscendum proponi potest»; но кажется, он имеет в виду то же, что у Аристотеля иногда туманно обозначаетiolbid.,vol.2,p.640.
«Ibid.,vol.2,pp.691-2.
221
ся словом ..... непосредственный объект мысли, значение.
Символ имеет природу знака, и в частности, того знака, который становится значимым благодаря некоторому свойству, заключающемуся в том факте, что он будет интерпретироваться как знак. Конечно, ничто не является знаком до тех пор, пока оно не интерпретируется как знак; но то свойство, которое выступает причиной того, что это нечто интерпретируют как отсылающее к своему объекту, может быть таким, которое способно принадлежать ему безотносительно его объекта, и даже если бы этот объект никогда не существовал, или же оно может состоять в таком отношении к объекту, которое оно имело бы в любом случае, будут его интерпретировать как знак или нет. Однако тема у Бургерсдиция является, кажется, тем знаком, который, как и слово, связан со своим объектом по той конвенции, что он будет именно таким образом пониматься, или, иначе, благодаря естественному инстинкту или интеллектуальному акту, который берет его в качестве представителя своего объекта без необходимости какого-то действия, которое устанавливало бы фактическую связь между знаком и его объектом. Если таково и было соответствующее значение Бургерсдиция, то его тема является тем же, что и наш «символ» (см. Знак).
Примечания
Части 274-7, 283-4, 202-4 взяты из «Слогов» (Syllabus), 1902, ничего из этого никогда ранее не публиковалось; 278-80 из работы «О том, что категорические и гипотетические пропозиции едины в сущности, и другие связанные с этим вопросы», 1895; 339; 281, 285, 297-302 из главы 2 «Искусства рассуждения», 1895; тогда как 282,286-91 и 295-6 из «Краткой логики», 1893.
222
[ЛЕДИ УЭЛБИ. ЧТО ТАКОЕ ЗНАЧЕНИЕ?]
171. Небольшая книжечка Леди Уэлби не является тем, что
мы обычно понимаем под научной книгой. Это не
трактат, и в ней нет и тени педантизма или
претенциозности. Разные люди по разному оценят ее достоинство. Это женская книга, и слишком мужской ум может счесть некоторые ее разделы неприятно слабыми. Читателю мужчине мы бы советовали внимательно прочесть XXII-XXV главы, прежде чем он станет последовательно читать всю книгу целиком, ибо они выдержат второе прочтение. Вопрос, обсуждаемый в этих главах, это то, как примитивные люди вообще смогли прийти к своим абсурдным верованиям. Это обычно считается простейшим из вопросов. Леди Виктория не удостаивает упоминания прелестную басню Лафонтена (6-ую из 9-ой книги, которую стоит перечесть целиком, если вы ее забыли) о скульпторе и его статуе Юпитера:
Ремесленниктакудачно запечатлел
Черты идола,
Что все нашли, что
Юпитеру не хватает лишь речи.
Говорят даже, что как только мастер
Закончил образ
Он первым содрогнулся
И убоялся собственного творения
В этом он был похож на детей:
А душу ребенка тревожит Только одна неизменная забота:
Чтоб никто не обидел его куклы.
223
Сердце легко следует за духом
И из этого источника проистекает
Языческая ошибка, которая
Распространилась среди стольких народов.
Каждый человек насколько может
Превращает в реальность свои грезы
Человек холоден к истине
И пламенеет перед лицом лжи.
172. Теория Лафонтена несколько сложна и дает больше пищи воображению, чем современные этнологи. Последние делают из мифологии скорее попытку философского объяснения феноменов. Но автор с
помощью кропотливого анализа показывает, что все подобные теории — и теория Лафонтена, и теперешние современные теории фатальным образом противоречат тем глубоко запечатленным чертам примитивного ума, которые так поразили Тэйлора, Спенсера и вообще этнологов. Вместо них автор предлагает собственную гипотезу, и эта гипотеза так хорошо себя рекомендует, что читателю грозит потерять всякое терпение с ее автором, считающим ее только предварительной, пока писательница не представляет совершенно иную точку зрения, которая, надо признать, является по-своему правдоподобной.
173. Наибольшей услугой, какую может оказать данная книга, является прояснение самого вопроса, который составляет ее заглавие, чрезвычайно фундаментального вопроса логики, получающего, как правило лишь поверхностные, формальные ответы. Его жизненную и далеко идущую важность не замечали даже больше, чем это обычно принято в отношении вопросов, имеющих универсальное и повсеместное значение. Главная цель книги направить внимание на предмет как на требующий исследования, одновременно и с теоретической, и с практической стороны. Но при этом автор внес и определенный вклад в решение данного вопроса, выде224 Что такое значение
лив три порядка обозначения. Леди Уэлби мудро воздержалась от любой попытки формального определения этих трех способов обозначения. Она сообщает лишь, что имеется в виду в отношении самого низшего из этих трех смыслов. Пойти дальше значило бы углубиться в длинную и ненужную дискуссию.
174. Можно увидеть, хотя она сама и не замечает этого, что все три ее типа значения примерно соответствуют трем гегелевским стадиям мысли. Сделанное ею различение так же отчасти совпадает с тем, что говорилось уже давным-давно, а именно, что понимание слова или формулы может состоять либо, во-первых, в такой ознакомленности с ним, которая позволяла бы правильно применять его; либо, во-вторых, в абстрактном анализе понятия или в понимании его интеллектуальных отношений кдругим понятиям; либо, в-третьих, в знании возможных феноменальных или практических результатов утверждения этого понятия. Мы можем выделить и другие интересные связи ее мысли, достаточные для того, чтобы указать, что она находится на правильном пути.
175. Леди Виктория, однако, не хочет, чтобы данный вопрос поднимался в исследованиях одного только логика. Она утверждает, что люди недостаточно близко к сердцу принимают этику языка. Она считает, что современные понятия требуют от речи современной образности. Но мы опасаемся, что сама она не вполне понимает, сколь глубоко должен войти нож в тело речи, чтобы сделать ее действительно научной. Мы должны будем создавать слова наподобие тех, что используются химиками, если вообще их можно называть словами. В частности, она проповедует, что логика — «сигнификс», как она называет ее, но на деле это именно логика должна стать основой или стержнем системы нашего образования. Над всеми этими идеалами стоит поразмыслить. Книга очень богата иллюстрациями, взятыми из современной литературы.
176. Недавно была опубликована небольшая книжка леди
Уэлби, озаглавленная «Что такое значение?» У этой книги
225
Что такое значение есть много различных достоинств, и среди них то, что она показывает, что существуют три модуса значения. Однако лучшей ее чертой является прояснение самого вопроса «Что такое значение?» Слово имеет для нас значение в той мере, в какой мы можем использовать его для передачи нашего знания другим и для получения того знания, которое эти другие передают нам. Это есть низший класс значения. Значение же слова в более полном виде есть общая сумма всех условных предсказаний, за которые человек, употребляющий слово, намерен сделать себя ответственным или ответственность за которые он намерен отрицать. Это сознательное или квази-сознательное намерение при употреблении слова есть второй класс значений. Но кроме тех последствий, за которые человек, принимающий слово к употреблению, сознательно берет на себя ответственность, есть еще широкий океан непредсказуемых последствий, которые подобному принятию суждено вызвать к жизни причем это не просто последствия для знания, но, возможно, и революции в обществе. Нельзя предсказать, какой может быть сила в слове или во фразе, способная изменить облик мира; и сумма этих последствий и составляет третий класс значений.
177. [Мое определение знака·.] Знак есть Познаваемое, которое, с одной стороны, таковым образом определяется (устанавливается, bestimmt} чем-то отличным от него самого, называемым его Объектом, а, с другой стороны, оно так определяет какой-то действительный или потенциальный Разум это определение, я называю Интерпретантой, создаваемой Знаком, — что этот Интерпретирующий Разум теперь опосредованно определяется Объектом.
178. Это приводит к рассмотрению данного вопроса весьма непривычным образом. Можно спросить, например, как ложный или ошибочный Знак может определяться своим Объектом, или как он может им определяться если, что нередко и случается, Объект
226
вызывается к жизни самим Знаком. Замешательство при
ответе есть лишь признак того, что слово «определение»
берется в слишком узком смысле. Разум человека,
говорящего, что Наполеон был летаргичным существом,
явно «определен» Наполеоном. Поскольку иначе он
вообще бы никак не смог подступиться к нему. Но есть
одно парадоксальное обстоятельство. Тот человек,
который интерпретирует это предложение (или какой бы
то ни было другой Знак), должен посредством
дополнительного наблюдения определяться его
Объектом совершенно независимо от действия Знака. Иначе он не будет определяться и мыслью об этом Объекте. Если он никогда раньше не слышал о Наполеоне, предложение будет значить для него не более того, что какой-то человек, или вещь, к которому прикреплено имя «Наполеон», был летаргичным существом. Ибо Наполеон не может определить его разума, если в предложении это слово не привлекает его внимания к требуемому человеку, а это может быть только в том случае, если совершенно независимо в нем не установилась привычка, по которой это слово вызывает все разнообразие атрибутов Наполеоначеловека. Это в целом верно для любого знака. В приведенном предложении Наполеон не единственный Объект. Другой частичный Объект это Летаргичность; и предложение не может передать своего значения, если дополнительный опыт не научил его Интерпретатора тому, что такое Летаргичность, или тому, что эта «летаргичность» значит в этом предложении. Объект Знака может быть чем-то, что создано этим знаком. Ибо Объект «Наполеон» есть Универсум Существования, поскольку он определяется тем фактом, что Наполеон является его Членом. Объект предложения «Гамлет был безумен» есть Универсум шекспировского творчества, поскольку Гамлет является его частью. Объект команды «Разойдись!» есть немедленно следующее за нею действие солдат, поскольку на него действует воление (volition), выраженное в этой команде. Команду нельзя понять, если дополнительное наблюдение не показывает отношение говорящего к шеренге солдат. Можно, если хотите, 227 s:
/
У
ч
ч
V
/!
V
сказать, что Объект есть Универсум вещей, желаемых в этот момент отдающим команду офицером. Или, поскольку офицер ожидает полного повиновения, это есть Универсум его ожидания. В любом случае Объект определяет Знак, хотя и должен, в свою очередь, создаваться Знаком, благодаря тому обстоятельству, что его Универсум связан с теперешним моментом в умонастроениии офицера.
179. Теперь давайте перейдем к Интерпретанте. Я далеко не полностью объяснил, что такое Объект Знака, но я достиг той точки, где более полное объяснение должно предполагать знание того, что такое Интерпретанта. Знак создает нечто в Уме Интерпретатора, и это нечто, благодаря тому, что было таким вот образом создано, оказалось, опосредованно и относительно, созданным и Объектом Знака, хотя Объект существенно от Знака отличается. И это произведение знака называется Интерпретантой. Она создается Знаком, но не Знаком как членом какого бы то ни было Универсума, к которому он принадлежит, а Знаком в его способности нести в самом себе определенность своим Объектом. Она создается в Разуме (насколько реальным должен быть этот разум, мы еще увидим). Вся та часть понимания Знака, для которой Интерпретирующему Разуму необходимо дополнительное наблюдение, находится вне Интерпретанты. Под «дополнительным наблюдением» я не подразумеваю, однако, ознакомленности со знаковой системой. То, что собрано таким путем, не дополнительно. Напротив, это необходимое условие получения какой бы то ни было идеи, обозначаемой знаком. Под «дополнительным наблюдением» я понимаю предшествующее ознакомление с тем, что знак обозначает. Так, если Знак это предложение «Гамлет был безумен», то понять, что оно означает, мы можем только в том случае, если уже знаем, что люди пребывают иногда в подобном невменяемом состоянии; мы должны были уже видеть сумасшедших или читать о них; и будет еще лучше, если мы, в частности, знаем (а не нуждаемся в предположении), в чем состояло шекспировское понятие безумия. Все это есть дополнительное наблюдение, и оно не является частью
228
Что такое значение
Интерпретанты. Но собрать воедино тематически
различные компоненты, поскольку знак представляет их соотнесенными между собою, вот основное [то есть главная сила] для формирования Интерпретанты.
Возьмите в качестве примера Знак жанровой картины. Обычно в такой картине содержится многое, что может быть понятым только в силу знакомства с обычаями. Стиль одежды, например, не является частью значимости, то есть сообщения (deliverance), картины. Он только говорит, о чем или ком она рассказывает, о том, кто ее субъект. Субъект и Объект это одно и то же за исключением пустяковых различий. .<...> Но то, на что вам пытался указать живописец, предполагая, что у вас уже есть необходимая дополнительная информация, это, так сказать вызывающий сочувствие элемент ситуации, в целом очень хорошо знакомой, нечто, что вы, возможно, никогда раньше так ясно не осознавали это и есть Интерпретанта Знака, его «значимость».
180. Все это пока очень запутано, ибо не хватает определенных различений, к описанию которых я сейчас перехожу, хотя и будет довольно тяжело прояснить их до конца.
181. Во-первых, надо заметить, что поскольку Знак обозначает Объект, он не требует никакой особой смышлености (intelligence) или Разума (Reason) от своего Интерпретатора. Чтобы вообще прочитывать Знак, и отличать один Знак от другого, требуются прежде всего тонкие ощущения-восприятия (perceptions) и знакомство с тем, что обычно сопутствует данным явлениям, а также знакомство с тем, каковы конвенции системы знаков. Чтобы знать Объект, необходим один только предшествующий опыт этого Индивидуального Объекта.
Объектом всякого знака является Индивид, обычно
Индивидуальная Совокупность Индивидов. Его Субъект ы,
т.е. части Знака, которые обозначают Частичные
Объекты, являются либо указазаниями для нахождения
Объектов, либо Сироидами, то есть знаками единичных
Объектов. <...> Таковы, например, абстрактные сущест
вительные, которые суть имена единичных свойств, лич
ные местоимения, а также местоимения указательные и
229
относительные, и т.д. Под указаниями для нахождения Объектов, которым я еще не придумал никакого другого имени, кроме «Селективов» (Selectives), я подразумеваю такие слова, как «Всякий» (то есть любой, какой угодной), «Некоторый» (то есть один правильно избранный) и т.д. А вот чтобы познать Интерпретанту, которая есть то, что выражается знаком самим по себе, может потребоваться наивысшая силарассуждения.
182. Во-вторых, чтобы получить более четкие понятия о том, что такое в общем Объект Знака и что такое Интерпретанта, надо отличать два смысла [понятия] «Объект» и три «Интерпретанта». Было бы лучше проводить разграничения и дальше, но и этих двух хватит, чтобы заполнить всю мою оставшуюся жизнь...
183. Что касается Объекта, то он может означать Объект как тот постигается в Знаке и поэтому означать Идею, или это может быть Объект вне зависимости от какого-либо отдельного своего аспекта, Объект в тех своих отношениях, в каких его выявит неограниченное и окончательное изучение. Первый я называю Непосредственным Объектом, второй Динамическим Объектом. Ибо последний есть Объект, который может изучать Динамическая Наука (или, как это теперь называется, «объективная» наука). Возьмите, например, предложение
«Солнце голубое». Его объекты суть «солнце» и
«голубизна». Если под «голубизной» имеется в виду
Непосредственный Объект, который есть чувственное
качество, то познавать его можно лишь Чувством. Но если
она [голубизна] означает то «Реальное», действительное
условие, которое является причиной того, что
излучаемый свет имеет короткие средние волны, то
Лэнгли уже доказал, что эта пропозиция истинна. Так что
«Солнце» может означать совокупность различных ощу
щений, и тогда оно является Непосредственным
Объектом, или же оно может означать нашу обычную
интерпретацию этих ощущений в смысле места, массы и
т.д., и тогда оно есть Динамический Объект. В отношении
как Непосредственного, так и Динамического Объектов
верно то, что ни Картина, ни Описание, ни какой-либо
другой знак, Объектом которого является солнце, не
230
Что такое значение
смогут познакомить нас с ними. Если кто-нибудь указывает на него и говорит: «Посмотри сюда! Это есть то, что мы называем «солнце»», солнце не является Объектом знака. Данное же заявление касается Знака солнца, слова «солнце»; а со словом мы должны знакомиться в дополнительном опыте. Допустим, учитель французского говорит англоговррящему ученику, который спрашивает: «comment appelle-t-on за?», указывая на солнце. <...> «C'est le soleil» так он начинает снабжать ученика этим дополнительным опытом, говоря на французском о самом солнце. Допустим, с другой стороны, он говорит: «Notre mot est '5o 1 ей1»,тогда вместо выражения своей мысли на языке и описания слова он предлагает его чистую Икону. Но Объект Иконы совершенно неопределенен, эквивалентен «нечто». Он [учитель] буквально говорит: «Наше слово похоже на это» и производит звук. Он информирует ученика, что слово (подразумевая некую привычку) производит некое действие, которое он изображает акустически. Но изображение одно без подписи означает: «Нечто подобно этому» [Something is like this]. Верно, конечно, что учитель присовокупляет при этом то, что восходит к подписи. Но это только делает произнесенное им предложение аналогичным портрету, скажем, Леопарди с «Леопарди», подписанным под ним. Нужную информацию это передает лишь человеку, знающему, кем был Леопарди, а всякому другому она [картина] говорит только, что «некто, называемый Леопарди, выглядел подобно этому».
Наш ученик находится в положении человека, который
вполне уверен, что был такой человек Леопарди; ибо он
вполне уверен, что во французском есть название для
солнца и таким образом уже знаком с ним, только не
знает, как оно звучит, когда произносится, или как
выглядит, когда записано. Думаю, к этому моменту вы уже
должны понять, что я имею в виду, когда говорю, что ни
один знак не может быть понят — или по крайней мере ни
одна пропозиция не может быть понятой если
интерпретатор не имеет «дополнительной ознакомлен
ности» с каждым из его Объектов. А что касается
простого субстантива, не надо забывать, что он не
231
Что такое значение является неотъемлемой частью речи. Семитские языки, кажется, происходят из языка, в котором не было «имен нарицательных». Такое имя в действительности не что иное как пустая форма (blank form) пропозиции и пустой Субъект, а пустое может означать только «нечто» или даже нечто еще более неопределенное. Итак теперь, мне думается, я могу предоставить вам самим внимательно поразмыслить, правильно мое учение или нет.
184. Что касается Интерпретанты, то есть «обозначения»
(signification) или скорее интерпретации (interpretation) знака, мы должны различать Интерпретанту Непосредственную и Динамическую, так же как мы различаем Непосредственный и Динамический Объекты. Но мы также должны отметить, что без сомнения, существует еще и третий тип Интерпретанты, который я называю Окончательной Интерпретантой (Final Interpretant), ибо это есть то, что было бы в конце концов признано истинной интерпретацией, если б рассмотрение вопроса зашло настолько далеко, что относительно него пришли бы к окончательному мнению. Мой друг леди Уэлби, как она мне говорит, посвятила свою жизнь исследованию сигнификов, то есть исследованию того, что я бы описал как отношение знаков к своим интерпретантам; но мне кажется, что в основном она занимается исследованием слов. Она также приходит к выводу, что есть три смысла, в которых слово может интерпретироваться. Она называет их Смысл (Sense), Значение (Meaning), Значимость (Significance). Значимость это самый глубокий и самый возвышенный из трех, и согласуется, таким образом, с моей Окончательной Интерпретантой; и Значимость представляется мне превосходным наименованием. Смысл представляется логическим анализом понятия или дефиницией, для которой я предпочитаю придерживаться старого термина Принятие (Acception) или Принимание (Acceptation). Под Значением леди Уэлби подразумевает намерение (intention) произносящего. Однако мне представляется, что все симптомы болезни, признаки погоды и тд. не имеют произносящего. Ибо не думаю, что мы в самом деле можем сказать, что Бог произносит какой-нибудь знак, когда Он творит вещи. Но когда [леди Уэлби] говорит, что это связано с Волением (Volition), я сразу замечаю, что волевой элемент Интерпретации есть Динамическая Интерпретанта. Во второй части моего «Очерка о Прагматизме», опубликованного в Popular Science Monthly за ноябрь 1877 г. и янв. 1878 г., я различил три степени ясности Интерпретации. Первая была таким ознакомлением, которое давало человеку знакомство со знаком и готовность использовать или интерпретировать его. Имея этот знак в своем сознании, человек чувствует себя совсем как дома. Короче, это Интерпретация в Чувствовании (Feeling). Второй [степенью] был Логический Анализ = Смысл леди Уэлби. Третья степень — Прагматический Анализ — мог бы показаться Динамическим Анализом, но отождествляется с Окончательной Интерпретантой.
Примечания
Параграфы 171-175 являются рецензией на книгу Леди Уэлби Что такое значение ?(М&стШт, 1903, 321 р.), журнал Нация, 77 (15 окт. 1903) 308-309. Параграф 176 из лоуэльских лекций 1903 года (из лекции!).
Параграфы 177-185 взяты из обширной недатированной рукописи в Виднере ГОЗа. Некоторые моменты в ней показывают, что эта рукопись является частью письма, но существующая ее часть не содержит ни приветствия, ни подписи. Рукопись нуждается в большой редакторской правке.
Рецензия на книгу Леди Уэлби, опубликованная в Нации, сопровождалась кратким упоминанием p книге Бертрана Рассела «Основания математики», т. I (University Press, Cambridge; Macmillan, New York, 1903, 534pp.).
v
v'
V
s
t.
232 233
SU,
Закрепление верования
ЗАКРЕПЛЕНИЕ ВЕРОВАНИЯ '
§1. Наука и логика
358. Немногие люди утруждают себя изучением логики, поскольку всякий считает себя уже достаточно сведущим в искусстве рассуждения. Но я вижу, что эта удовлетворенность ограничивается их собственным рассуждением и не распространяется на рассуждения других людей.
359. Мы приходим к полному обладанию способностью делать выводы уже после освоения всех остальных своих способностей, ибо эта способность является не природным даром, но длительным и сложным искусством. История его практического применения могла бы стать предметом для целой книги. Средневековые схоласты, подражая римлянам, сделали логику вторым по простоте, после грамматики, предметом изучения юношей. Так они ее . Два раздела, составляющие это эссе [«My Plea for Pragmatism»], были впервые опубликованы, не будучи объединены каким-либо общим заголовком, в Popular Science Monthly за ноябрь 1877 и январь 1878 гг. Французская авторская версия (вторая работа была на самом деле впервые написана по-французски на борту парохода во Франции) появилась в Revue Philosophique, тома б и 7. Они привлекли к себе лишь то небольшое внимание, на которое я только и мог претендовать; однако несколько лет спустя мощное перо профессора Джеймса привлекло к их главному тезису внимание философского мира (конечно, зайдя при этом несколько дальше, нежели предполагалось замыслом самого автора, который продолжал признавать, если не Существование, то по крайней мере Реальность Абсолюта примерно в том смысле, в каком это было установлено Рейсом в его The World and the Indiindual, работе, не свободной от логических ошибок, однако в целом вполне основательной). Учение, излагавшееся в этой паре разделов, уже несколько лет было известно среди друзей автора под именем «Прагматицизма», которое автор предложил для него.
234 понимали. Ее основной принцип, согласно их точке зрения, состоял в том, что всякое знание опирается либо на авторитет, либо на разум; однако все, что дедуцируется посредством разума, в конечном счете зависит от посылок, имеющих своим источником авторитет. Соответственно, постольку, поскольку юноша в совершенстве овладевал силлогистическим выводом, его оснащение интеллектуальными инструментами считалось завершенным.
360. Согласно Роджеру Бэкону, этому замечательному уму, бывшему уже в середине тринадцатого века человеком почти научного склада, схоластическая концепция рассуждения представляла собой только помеху на пути истины. Он видел, что один только опыт учит нас чему-либо
· положение, которое, как нам представляется, легко доступно для нашего понимания, поскольку от прежних поколений нам досталась ясная концепция опыта-, ему же она казалась совершенно ясной потому, что ее трудности еще не дали о себе знать. Он полагал, что изо всех видов опыта наилучшим является внутреннее озарение, которое учит о многих вещах в природе, недоступных нашим чувствам, например, пресуществлению хлеба.
361. Четырьмя веками позже более известный Бэкон в первой книге своего «Нового Органона» дает ясное описание опыта как того, что должно быть открыто для верификации и переоценки. Однако хотя концепция лорда Бэкона превосходит более ранние представления, современный читатель, если только он не испытывает трепета перед его высокопарностью, будет просто потрясен его воззрением на научную процедуру. По Бэкону, мы должны только проделать некоторые грубые эксперименты, кратко изложить их результаты, занеся их в определенные пустые таблицы, пробежаться по ним при помощи правила, отбрасывая все ложное и записывая альтернативы, и за несколько лет подобным образом физическая наука будет завершена толькои всею'<<Он пишет о науке как Лорд-Канцлер»2' « какТжазал «рвеи, прирожденный ученый, и это поистине так.
2 См. AubreyJ. «Brief Lives», Oxford, 1898. Vol. 1. P. 299.
235
V
s,
V
V
Ч
S
V,
362. Первые ученые: Коперник, Тихо Браге, Кеплер, Галилей, Гарвей и Гилберт имели в своем распоряжении методы, более схожие с методами их нынешних собратьев. са тем описания различных частей этой кривой; но, наверное, его величайшим вкладом в науку было то, что он убедил людей: если они действительно хотят усовершенствовать астрономию, то именно это и потребуется делать, что они не должны ограничиваться исследованием того, какая из систем эпициклов лучше, но приняться за исследование фигур и выяснить, чем же в действительности является эта кривая. Он достиг этого благодаря своей несравненной энергии и мужеству, идя ощупью, непостижимой для нас, от одной иррациональной гипотезы к другой, до тех пор, пока, перебрав двадцать две гипотезы, он не наткнулся, благодаря простому исчерпанию своей изобретательности, на орбиту, с которой ум, хорошо оснащенный средствами современной логики, только начал бы свое исследование4' 363· Точно так же любая научная работа, достаточно значительная для того, чтобы остаться в памяти нескольких поколений, дает нам представление о дефектах в способе логического рассуждения того времени, когда она была написана; и каждый основательный шаг в науке служил уроком для логики. Так было, когда Лавуазье и его современники принялись за изучение химии. Максимой старых химиков было: «Lege, lege, lege, labora, ora, et relege»1. Метод Лавуазье состоял не в том, чтобы читать и молиться, но в том, чтобы вообразить себе, что некоторый длительный и сложный химический процесс имел бы результатом нечто, чтобы с тупым упорством подвергнуть з Не совсем так, но приблизительно так, насколько это можно V я вынужден признать, что эта работа содержит весьма ложное и глупое замечание о Кеплере. Когда я ее писал, то еще не изучил саму книгу, что я сделал позднее. Теперь же я прихожу к мнению, что это самое изумительное сочинение об индуктивном рассуждении, которое я когдалибо встречал. 1893. ' Читай , читай , читай , трудись , молись и перечитывай (л am) .
236
Закрепление верования
его испытанию на практике, а после его неизбежного провала предположить, что если его несколько видоизменить, то результат его окажется иным, и завершить все дело публикацией этого последнего предположения как факта: его путь состоял в том, чтобы перенести свой ум в свою лабораторию, и в буквальном смысле слова превратить свои перегонные кубы и колбы в инструменты мышления, создавая тем самым новую концепцию рассуждения как чего-то такого, что должно делать с открытыми глазами, путем манипулирования реальными вещами, ане словами и воображаемыми образами.
364. Дискуссия вокруг дарвинизма является в значительной мере вопросом логики. Господин Дарвин намеревался применить статистический метод к биологии5' ° же самое происходит в совершенно отличной от биологии области науки в теории газов. Будучи не в состоянии определить, каким будет движение каждой отдельной молекулы газа согласно определенной гипотезе, касающейся строения этого класса тел, Клаузий и Максвелл, тем не менее, еще за восемь лет до публикации бессмертной работы Дарвина были способны, путем применения учения о вероятностях, предсказать, что в конце концов такое-то количество молекул будет, при данных обстоятельствах, обладать такими-то скоростями; что каждую секунду будет иметь место такое-то относительное количество столкновений и т.д.; и из этих количественных соотношений они могли дедуцировать логически определенные свойства газов, в особенности те, которые связаны с их тепловыми отношениями. Сходным образом и Дарвин, хотя он и был не в состоянии сказать, каково будет действие генетической изменчивости и естественного отбора в каждом отдельном случае, показывает, что в конце концов они будут приспосабливать или приспосабливали животных к окружающей среде. Действительно ли суще5 То, что он сделал, является наиболее поучительной иллюстрацией к логике науки, и будет описано в другой главе; причем теперь мы знаем то, что авторитетно отрицалось, когда я впервые предположил это, а именно, что он заимствовал этот намек из книги Мальтуса о народонаселении. 1903.
237
Закрепление верования ствующие формы животных обязаны такому действию и какую позицию следует занять теории все эти вопросы являются предметом дискуссии, в которой вопросы факта странным образом переплетаются с вопросами логики.
§2. Руководящие принципы
365. Цель рассуждения состоит в том, чтобы, исходя из размышления над тем, что нам уже известно, выяснить то,
что нам еще не известно. Следовательно, рассуждение 6выводит неправильно, если из истинных посылок оно
тинные заключения, и не иначе. Таким образом, вопрос о
значимости рассуждения является простым вопросом
факта, а не вопросом мышления. Если А есть посылка, а В
· заключение, то вопрос заключается в том, действительно ли эти факты связаны так, что если есть А, то есть и В. Если это так, то вывод является значимым, если нет, то нет. Это никоим образом не затрагивает вопроса о том, испытываем ли мы побуждение, когда посылки принимаются разумом, принять также и заключение. Верно, что мы в общем рассуждаем правильно в силу самой своей природы. Но это случайность; истинное заключение не перестало бы быть истинным, даже если бы мы не испытывали побуждения принять его; ложное заключение осталось бы ложным, даже если бы мы не смогли сопротивляться стремлению верить в него.
366. Мы являемся, несомненно, в основном логическими животными, однако не вполне совершенными. Большинство из нас, например, по природе своей настроено более жизнерадостно и оптимистически, нежели то могло бы быть оправдано логикой. По-видимому, мы устроены так, что в отсутствие фактов, с которыми нам надо было бы бороться, мы счастливы и преисполнены удовлетворения; так что результаты опыта должны непрерывно уменьшать наши надежды и ожидания. Но даже наша жизнь, представляющая собой применение этого корректирующего фактора, не всегда оказывается способна 6 То есть, определяется такой привычкой, которая, как правило, выводит. 1903.
238
искоренить эту предрасположенность к жизнерадостно
сти. Там, где наша надежда не подтверждается каким-либо
опытом, наш оптимизм, похоже, оказывается чем-то не
лепым. Логичность в том, что касается практических
проблем (если только понимать ее не в старом смысле, но
как мудрое единство безопасности и плодотворного рас
суждения), является самым полезным качеством из тех,
которыми только может владеть живое существо, и может
быть, именно поэтому она возникает в процессе естест
венного отбора; но помимо этого, вполне вероятно, что
для живого существа большее преимущество представля
ет наполнение сознания приятными и поощряющими
видениями, независимо от их истинности, и таким обра
зом, в том, что касается непрактических предметов, есте
ственный отбор может порождать ошибочные тенден
ции мысли7'
367. То, что заставляет нас, исходя изданных посылок, выводить скорее это заключение, нежели иное, представляет собой некую привычку нашего разума, неважно, врожденную или приобретенную. Привычка хороша, если она производит истинные заключения из истинных посылок; вывод считается значимым, безотносительно (without reference) к истинности или ложности своих заключений, особенно если привычка, которая обусловливает его, такова, что, как правило, производит истинные заключения. Особенная привычка разума, управляющая тем или иным выводом, может быть сформулирована в пропозиции, истинность которой зависит от значимости тех выводов, которые обусловливает эта привычка; такая формула называется руководящим принципом вывода. Предположим, например, что мы видим, как вращающийся медный диск, если поместить его между полюсами магнита, быстро останавливается, и мы делаем из этого вывод, что то же самое будет происходить с любым магнитным диском. ? Не будем, однако, самоуверенно полагать, что естественный отбор является единственным фактором эволюции, и до тех пор, пока это важное положение не получит более убедительного доказательства, нежели до сих пор, не стоит полагаться на него и пренебрегать силой весьма основательного рассуждения.
239
У
ч;
s
s
V
V;
Закрепление верования
Руководящий принцип состоит в том, что то, что является истинным по отношению к одному куску меди, истинно по отношению к другому. Такого рода руководящий принцип, относящийся к меди, был бы более надежен, чем относящийся ко многим другим субстанциям, например, к латуни.
368. Можно было бы написать целую книгу для того, чтобы указать наиболее важные из этих руководящих принципов рассуждения. Надо признаться, что она была бы совершенно бесполезна для человека, мышление которого целиком направлено на практические проблемы и деятельность которого движется уже проторенными путями. Проблемы, которые представляются такому уму, являются проблемами, обращению с которыми он научился раз и навсегда, обучаясь своему делу. Но пусть человек отважится вступить в какую-то незнакомую область или в область, в которой его результаты не будут непрерывно подтверждаться опытом и вся история показывает, что даже самый мужественный ум будет зачастую терять ориентацию и напрасно растрачивать свои силы в направлениях, которые не приближают его к цели или даже совершенно уводят его с правильного пути. Он напоминает корабль в открытом море, на борту которого нет никого, кто разбирался бы в правилах навигации. А в этом случае некое общее исследование руководящих принципов рассуждения, несомненно, окажется полезным.
369Очень сложно, однако, рассматривать предмет, первоначально его не ограничив, поскольку практически каждый факт может служить руководящим принципом.
Тем не менее, так случилось, что между фактами сущест
вует то разделение, что в один класс входят все факты, яв
ляющиеся совершенно незаменимыми в качестве руко
водящих принципов, тогда как в другие классы входят все
те факты, которые могут представлять собой и иной ин
терес в качестве объектов изучения. Это разделение про
исходит между теми фактами, которые молчаливо подра
зумеваются, когда спрашивают, почему определенное за
ключение мыслится как следующее из определенных по
сылок, и теми, которые не предполагают подобного во
проса. Небольшое размышление покажет, что многооб
240
разие фактов уже подразумевается, когда впервые задает
ся логический вопрос. Подразумевается, например, что
имеются такие состояния ума, как сомнение и верование
· что переход от одного состояния к другому возможен, что объект мысли остается тем же самым и что этот переход подчиняется некоторым правилам, посредством которых все умы связаны сходным образом. Поскольку это такие факты, которые мы уже должны знать, прежде чем мы вообще сможем иметь какую-либо ясную концепцию рассуждения, нельзя предполагать, что исследование их истинности или ложности еще представляет какой-либо интерес. С другой стороны, нетрудно поверить, что те правила рассуждения, которые дедуцируются из самой идеи процесса, таковы, что они являются наиболее существенными; и, конечно же, что лишь постольку, поскольку рассуждение признает их, оно не будет, в конечном счете, вести к ложным заключениям из истинных посылок. В действительности важность того, что может быть дедуцировано из допущений, подразумеваемых в логической проблеме, оказывается значительно большей, чем это можно предположить, и это в силу таких причин, которые было бы сложно выявить в самом начале. Единственное, что я хотел бы здесь отметить, заключается в том, что концепции, которые в действительности являются продуктами логической рефлексии, не будучи сразу же поняты в качестве таковых, смешиваются с нашими обыденными мыслями и часто становятся причиной серьезных заблуждений. Именно так обстоит дело, например, с понятием качества. Качество как таковое никогда не является объектом наблюдения. Мы можем видеть, что вещь является голубой или зеленой, но качество бытия голубым и качество бытия зеленым не являются вещами, которые мы видим; они суть продукты логической рефлексии. Истина заключается в том, что здравый смысл, или мысль в том виде, как она впервые выходит за пределы узкопрактического, глубоко пропитана тем плохим логическим качеством, к которому обычно применяется эпитет «метафизическое»; и ничто не способно прояснить его, кроме основательного курса логики.
241
V
Ч
s
ч
ч.
ч*
Nui
Закрепление верования
§3. Сомнение и верование
370. Мы как правило знаем, когда хотим задать вопрос, а когда произнести суждение, поскольку имеется различие между ощущением сомнения и ощущением верования.
371. Но этим не исчерпывается то, что отличает сомнение от верования. Здесь имеется также практическое различие. Наши верования руководят нашими желаниями и формируют наши действия. Члены секты ассасинов шли на смерть по первому приказу своего вождя, потому что они верили, что повиновение ему обеспечит им вечное блаженство. Если бы они сомневались в этом, то, конечно же, не поступили бы так. И так обстоит дело с любым верованием, в зависимости от его степени. Переживание верования есть более или менее достоверный показатель того, что в нашей природе установилась некоторая привычка, которая будет определять наши действия8' обладает подобным эффектом.
« Давайте опять вспомним природу знака и зададимся вопросом: откуда мы можем знать, как какое-либо чувствование любого вида является знаком того, что мы обладаем укоренившейся в нас привычкой?
Мы можем понять однупривычку, уподобляя ее другой привыч
ке. Однако чтобы понять, что представляет собой какая-либо
привычка, должна быть некоторая привычка, которая непосред
ственно осознается нами в своей всеобщности. Это означает, что
мы должны обладать определенной общностью в нашем непо
средственном сознании. Епископ Беркли, да и огромное множе
ство других хороших мыслителей, посчитали смехотворной
идею, что мы способны вообразить себе треугольник, который
не был бы ни равносторонним, ни равнобедренным, ни неравно
сторонним. Они, по-видимому, считают, что объект воображе
ния должен быть в точности определен во всех аспектах. Однако
представляется вполне достоверным, что нечто общее мы все же
должны воображать. Я не собираюсь в этой работе вдаваться в
вопросы психологии. Нам нет никакой необходимости знать во
всех подробностях, как осуществляется наше мышление; нолишь
как оно может осуществляться. Тем не менее, я могу сказать, что
по моему мнению, наше непосредственное сознание охватывает
длительность времени, хотя и бесконечно малую. В любом случае
я не вижу возможности избежать пропозиции, согласно которой
242
372. Мы не должны пропустить также и третий пункт различия. Сомнение является беспокойным и неудовлетворенным состоянием, от которого мы пытаемся освободиться и прийти к состоянию верования9' ^ последнее является состоянием спокойного самоудовлетворения, от которого мы не хотим уклоняться или же поменять на верование во что-то, иное10' апР°тив> мы упорно держимся не просто за акт верования, но за верование только в то, во что мы действительно верим.
373. Таким образом, сомнение и верование оказывают на нас положительное воздействие, хотя и достаточно различное. Верование не заставляет нас действовать немедленно, но ставит нас в такие условия, что мы будем вести себя некоторым определенным образом, когда представится возможность. Сомнение ни в малейшей степени не дает такого активного результата, но принуждает нас исследовать до тех пор, пока оно само не будет устранено.
Это напоминает нам раздражение нерва и рефлексивное
действие, производимое этим раздражением-, в то время
как для того, чтобы [получить] аналогию верования, нам
следует бросить взгляд на то, что называется нервными ас
социациями, например, на привычку нервов, вследствие
которой запах персика будет вызывать выделение слюны1
для того, чтобы придать знаку какую-либо общую значимость и
для того, чтобы знать, что мы действительно придали ему какую
то общую значимость, мы должны обладать непосредственным
воображением чего-то, что не является определенным во всех
аспектах. 1893. ,. 9 В этом она сходна с любым другим стимулом. Верно, что людям
может нравиться, ради удовольствия, получаемого от еды, быть голодными, и они могут стремиться привести себя в такое состояние. Однако голод всегда сопровождается желанием наполнить желудок. Точно так же ради удовольствия от исследования людям может нравиться предаваться сомнениям. Тем не менее, сомнение по сути своей предполагает стремление избавиться от . >1 йе говорю о вторичных эффектах, случайно порождаемых интерференцией других импульсов.
« Сомнение обычно не является нерешительностью относи
тельно того, что должно быть сделано здесь и сейчас. Оно есть
предвосхищаемая нерешительность относительно того, что мне
243
У
ч,
s
.;
Ni»
Закрепление верования
§4. Цель исследования
374. Раздражение, причиненное сомнением, вызывает борьбу, направленную на достижение состояния верования. Я буду называть эту борьбу исследованием, хотя следует признать, что иногда это не очень точное обозначение.
375. Раздражение, причиненное сомнением, является единственным непосредственным побуждением для борьбы, направленной на достижение верования. Но лучшим для нас, конечно же, будет, если наши верования окажутся такими, что смогут правильно руководить нашими действиями, дабы удовлетворять наши желания; и размышление заставит нас отвергнуть любое верование, которое, как кажется, не было сформировано с тем, чтобы гарантировать этот результат. Но оно будет делать предстоит сделать в дальнейшем, или же притворная нерешительность относительно вымышленного положения вещей. Мы сомневаемся как раз в нашей способности производить верования, наряду с тем важным фактом, что разрешение мнимой дилеммы производства верования приводит к возникновению Ьопа fide привычки, которая будет действенной в реальной критической ситуации. Именно эти две вещи в сочетании делают нас интеллектуальными существами.
Всякий ответ на вопрос, имеющий хоть какое-то значение, представляет собой решение относительно того, как мы действовали бы при воображаемых обстоятельствах или какое ответное действие произвел бы, как ожидалось, мир на наши чувства. Допустим, мне говорят, что если две прямые линии, проведенные на одной плоскости, пересекаются третьей, так что сумма внутренних углов с одной стороны меньше двух прямых углов, то в этом случае эти линии, если их продолжить, пересекутся на той стороне, с которой вышеупомянутая сумма меньше, чем два прямых угла. Это означает для меня, что если бы я провел на плоскости две линии и хотел узнать, в какой точке они встретятся, то я мог бы провести третью линию, их пересекающую, и установить, с какой стороны сумма двух внутренних углов меньше, чем сумма двух прямых, а затем продлить эти линии в эту сторону. Сходным образом любое сомнение есть состояние нерешительности относительно воображаемого положения вещей.
244 это, только рождая сомнение на месте этого верования. С сомнением, поэтому борьба начинается, с прекращением его она заканчивается. Таким образом, единственная цель исследования есть установление мнения. Мы можем воображать, что этого для нас недостаточно и что мы ищем не просто мнения, но истинного мнения. Однако подвергните эту фантазию проверке, и она окажется беспочвенной; ибо как только достигнуто устойчивое верование, мы будем полностью удовлетворены, вне зависимости от того, будет ли это верование истинным или ложным. Ясно, что нечто, находящееся за пределами области нашего знания, не может быть нашим объектом, ибо то, что не оказывает воздействия на наш разум, не может стать побуждением для умственного усилия. Самое большее, что можно утверждать, это то, что мы ищем такое верование, о котором мы думали бы, что оно истинно. Но мы думаем, что каждое наше верование истинно, и право же, данное утверждение является пустой тавтологией13' То, что установление мнения есть единственная цель исследования, представляет собой очень важное положение. Оно мгновенно сметает прочь со своего пути различные смутные и ошибочные концепции доказательства. Некоторые из этих концепций могут быть здесь отмечены.
376. 1. Некоторые философы воображали, что для того, чтобы начать исследование, достаточно просто задать вопрос устно или написать его на бумаге и даже рекомендовали нам начинать наше исследования с сомнения во всем. Но простая формулировка пропозиции в вопросительной форме не побуждает ум к борьбе за достижение верования. Должно наличествовать реальное и живое n Если только , конечно же , оно не заставляет нас изменить наши стина есть не более и не менее чем определенное свойство пропозиции, состоящее в том, что верование в эту пропозицию привело бы нас, при достаточном опыте и размышлении, к такому поведению, которое способствовало бы удовлетворению тех желаний, которые бы мы тогда имели. Считать, что истина означает что-то большее, нежели это означает считать,, что она вообще не имеет значения. 1903.
245
s
ч
V
s
S
S
Ч-
Закрепление верования
сомнение, без него же вся дискуссия становится пустопо
рожней14'
2. Существует очень распространенное мнение, согласно которому доказательство должно опираться на некие окончательные и абсолютно бесспорные пропозиции. Эти пропозиции, согласно одной школе, представляют собой первые принципы, [обладающие] всеобщей природой; согласно другой, они суть первые ощущения. На самом же деле, однако, исследование, для того, чтобы привести к совершенно удовлетворительному результату, называемому доказательством, должно лишь начинаться с пропозиций, совершенно свободных от всякого действительного сомнения. Если посылки таковы, что в них фактически не сомневаются, они не могут быть более удовлетворительными, чем они есть 15 M До тех пор, пока мы не способны указать пальцем на наши ошибочные мнения, они все еще остаются нашими мнениями.
Для нас было бы весьма полезно сделать общий обзор причин
наших верований; результатом бы оказалось то, что большинст
во из них было принято нами на веру, и причем в те времена, ко
гда мы в силу своей молодости еще не были способны отде
лить мнения, заслуживающие доверия, от мнений, доверия не
заслуживающих. Такие размышления могут пробудить реальные
сомнения в отношении ряда наших позиций. Однако в тех случа
ях, когда в наших сознаниях не существует реального сомнения,
исследование будет пустым фарсом, переливающим из пустого в
порожнее, который лучше было бы прекратить. Эта ошибка в фи
лософии была довольно распространена в те века, когда диспуты
были основным видом упражнений в университетах; то есть с их
возникновения в тринадцатом веке и вплоть до середины восем
надцатого, и даже в наши дни она имеет место в некоторых като
лических учреждениях. Но поскольку такие философские диспу
ты вышли из моды, эта философская болезнь стала менее опас
is^i'aM следует признать, что сомнения относительно них могут
возникнуть позже; однако мы не способны обнаружить пропо
зиции, которые неподвластны этой случайности. Нам следует
конструировать наши теории так, чтобы они предусматривали
подобные открытия: во-первых, основывая их на как можно бо
лее обширном многообразии различных рассуждений, во
«вторых, оставляя место для модификаций, которые нельзя зара
нее предвидеть, но которые, скорее всего, все-таки будут необ
3. Некоторые люди, по-видимому, обожают обсуждать какую-нибудь точку зрения после того, как весь мир оказался полностью уверенным в ней. Но [на этом пути] нельзя достичь дальнейшего прогресса. Когда сомнение прекращается, умственная работа над этим предметом подходит к концу; если же оно продолжается, то уже безо всякой цели16 55. Методы закрепления верования
377. Если установление мнения есть единственная цель исследования и если верование обладает природой привычки, почему бы нам не стремиться к достижению желаемой цели, принимая в качестве ответа на вопрос все, что мы только можем вообразить, постоянно повторяя его самим себе, задерживаясь на всем, что может способствовать [этому верованию], и научаясь отворачиваться с презрением и ненавистью от всего того, что может поколебать его? Этот простой и прямой метод действительно употребляется многими людьми. Я вспоминаю, как меня умоляли не читать известную газету, чтобы она не могла изменить моего мнения относительно свободы торговли. «Чтобы я не запутался в ее софизмах и ложных заявлениях», такова была форма выражения. «Ведь ты, сказал мой друг, не являешься профессиональным знатоком политической экономии. Поэтому тебя можно легко ввести в заблуждение ошибочными аргументами, касающимися этой проблемы. Ты мог бы, поэтому, прочитав эту статью, уверовать в протекционизм. Но ты признаешь, что свобода торговли есть истинное учение, и ты не жеходимы. Некоторые системы в гораздо большей степени открыты подобного рода критике, нежели другие. Все те системы, которые основательно полагались на «непостижимость противоположного», оказались особенно хрупкими и недолговечными.
Те же, однако, которые полагаются на положительные свиде
тельства и отказываются упорно отстаивать абсолютную точ
ность своих догм, очень тр
16 Ja исключением цели cai
до разрушить. 1893. ,
(критики. Вставить параграф о само
V
У
S
контроле и аналогии между моральным и рациональным самоконтролем. 1903.
246 247
лаешь верить в то, что не является истинным». Я часто за
мечал, что такая система [убеждения] усваивалась созна
тельно. Значительно чаще инстинктивное отвращение к
нерешительному состоянию ума, разросшееся до неясно
го страха перед сомнением, заставляет людей конвуль
сивно цепляться за взгляды, которые у них уже есть. Чело
век чувствует, что если только он держится своего веро
вания без колебания, оно будет совершенно удовлетво
рительным. Нельзя отрицать и того, что стойкая и непо
колебимая вера приносит полный покой уму. Она может,
конечно же, принести определенные неудобства, напри
мер, если человек станет упорно продолжать верить в то,
что огонь не обожжет его, или же что он будет проклят на
веки вечные, если примет свою ingesta как-то иначе, чем
через желудочный зонд. Однако человек, принявший этот
метод, не согласится с тем, что его неудобства превосхо
дят его преимущества. Он скажет: «Я упорно придержи
ваюсь истины, а истина всегда благодетельна». И во мно
гих случаях вполне может быть так, что удовольствие, ко
торое он получает от своей спокойной веры, превышает
любые неудобства, проистекающие из ее обманчивого
характера. Так, если верно, что смерть есть полное унич
тожение, то в таком случае человек, верящий, что после
смерти он непременно попадет в рай, если только он в
этой жизни соблюдал известные простые обряды, полу
чает легкое удовольствие, за ^которым не,.пс
малейшего разочарования17' ход ое со° ра
видимому, оказывает значительное влияние на людей в религиозных вопросах, ибо нам зачастую приходится слышать, как люди говорят: «Ох, я не мог бы поверить в то-то, потому что я стал бы несчастным, если бы поверил». Когда страус, почуяв опасность, прячет голову в песок, он вроде бы выбирает наиболее подходящий способ поведения. Он прячет от себя опасность, а затем спокойно говорит, что опасности больше нет; и если он совершенно уверен в том, что опасность миновала, зачем ему . Хотя вполне может произойти и так, что это обусловит линию поведения, приводящую к страданиям, которую при более основательном размышлении можно было бы избежать.
248
'QT НИ по
Закрепление верования
тогда поднимать голову, чтобы смотреть? Человек может пройти через всю жизнь, систематически устраняя из своего поля зрения все, что могло бы вызвать изменение в его мнениях, и если только это ему удается основывая свой метод, как он это делает, на двух фундаментальных психологических законах, я не вижу, что можно было бы сказать против подобного образа действия. Было бы эгоистической дерзостью возражать, что его образ действия является иррациональным, поскольку это означало бы только то, что его метод установления верования не является нашим методом. Однако такой человек не собирается быть рациональным и действительно, часто с презрением говорит о слабом и склонном к заблуждениям разуме человека. Поэтому пусть он думает так, как ему нравится.
378. Однако такой метод закрепления верования, который можно назвать методом упорства, окажется неспособным сохранить свои позиции на практике. Социальный импульс против него. Человек, принимающий его, обнаружит, что другие люди мыслят не так, как он, а в какое-то мгновение ему даже может прийти в голову, что их мнения столь же хороши, сколь и его собственные, и это поколеблет его доверие к своему верованию. Это представление, согласно которому мысль или размышление другого человека равноценны его собственным, недвусмысленно является новым шагом, и притом в высшей степени важным. Оно возникает из импульса в человеке столь сильного, что невозможно устранить его, не подвергнув все человечество опасности истребления. Если только мы не превратимся в отшельников, то необходимо станем оказывать влияние на мнения друг друга-, так что проблема, оказывается, состоит в том, как закрепить верование не только в индивидууме, но в сообществе.
379. Пусть же действует воля государства вместо воли индивидуума. Создадим институт, цель которого состоит в том, чтобы привлечь внимание людей к правильным учениям, постоянно повторять их и обучать им молодежь; в то же время этот институт должен обладать силой, достаточной для того, чтобы предотвратить изучение, защиту и изложение противоположных учений. Устраним из
249
s
s
s
ч,
s
S
ч
S
ч
Закрепление верования представлений людей все мыслимые причины умственных изменений. Будем держать их в невежестве, чтобы они не научились думать иначе, чем они думают. Привлечем на свою сторону их страсти, так чтобы они относились к индивидуальным и необычным мнениям с ненавистью и ужасом. Запугаем и заставим замолчать всех тех, кто отвергает установленную веру. Побудим народ отворачиваться от таких людей и вываливать их в дегте и перьях или учредим расследование образа мыслей подозреваемых, и если они будут признаны виновными в том, что придерживаются запрещенных верований, подвергнем их примерному наказанию. Если полного согласия нельзя достичь иным образом, то поголовное избиение всех тех, кто не придерживается надлежащего образа мыслей, всегда оказывалось весьма эффективным средством для того, чтобы создать единое мнение в стране. Если же для этого недостает сил, то составим перечень мнений, с которыми не может согласиться ни один человек даже наименее независимого образа мыслей, и потребуем, чтобы верные нам люди приняли все эти положения с тем, чтобы отделить их так решительно, как это только возможно, от влияния остального мира.
Этот метод с древнейших времен был одним из главных средств поддержания правильных теологических и политических учений и сохранения их универсального, или всеобщего характера. В частности, в Риме он практиковался со времен Пумы Помпилия вплотьдо Пия IX. Это наиболее совершенный исторический пример; однако везде, где существует священство или жречество, а ни одна религия не обходилась без них, этот метод находил себе большее или меньшее применение. Везде, где имеется аристократия, гильдия или любое объединение или класс людей, интересы которых зависят или считается, что зависят, от определенных положений, там неизбежно будут обнаруживаться следы этого естественного продукта социального чувства. Жесткости всегда сопровождают эту систему; и когда она последовательно проводится в жизнь, они превращаются в самые ужасные зверсгва в глазах каждого разумного человека. Однако это обстоятельство вряд ли может вызвать удивление, поскольку служитель какого-либо 250 общества не может чувствовать себя оправданным, если он поступается интересами этого общества во имя милосердия, как если бы это были его личные интересы. Поэтому вполне естественно, что симпатия и дружба создают тем самым самую безжалостную власть.
380. Обсуждая этот метод закрепления верования, который может быть назван методом авторитета, мы прежде всего должны признать его несоизмеримое духовное и моральное превосходство над методом упорства. Его успех пропорционально более велик; и в действительности он вновь и вновь приводил к самым величественным результатам. Даже сооружения из камня, которые он вызвал к жизни, например, в Сиаме, Египте и Европе отличаются такой величественностью, с какой едва ли могут соперничать величайшие творения природы. И, за исключением геологических эпох, нет эпох столь же длительных, как те, которые отмечены какой-либо организован
РПП Если мы подвергнем предмет тщательному
.« Объедините их в смысле «Всеобщей молитвы» Александра Поупа, и тогда найдется ли человек, чье тщеславие восстанет и противопоставит их словам свои? Их вероучения обращаются к божественному авторитету; и верно то, что люди изобрели их не в большей степени, чем птицы изобрели свои песни. Возвращение к методу упорства, вот то, что разделяет их и делает их слепыми ко всему, кроме ненависти. Всякая отдельная вера в качестве исторического факта, изобреталась, чтобы причинить комулибо вред. Тем не менее, результат в целом был бесподобным. Если рабство мнения является естественным и полезным для людей, то пусть они остаются рабами.
Всякая такая система была впервые установлена тем или иным
законодателем или пророком, и будучи однажды установлена,
она разрасталась сама по себе. Однако в самом этом принципе
роста таились зародыши упадка. Сила индивидуализма угасает,
живет одна только организация. С течением времени старые во
просы уходят в забвение; новые вопросы становятся неотлож
ными. Море наступает и отступает; какая-то орда, всегда жившая
завоеваниями, покоряет в конце концов весь мир. Тем или иным
образом изменяются старые торговые пути. Такие изменения
приносят непривычный опыт и новые идеи. Люди начинают бун
товать против авторитетов, которым они подчинились бы к
прежние времена. Возникают требующие решения вопросы, ко
251
У
ч,
ч
V
У
У
Sis
Закрепление верования рассмотрению, то обнаружим, что ни одна вера никогда не оставалась той же самой, однако изменения эти столь медленны, что они оказываются совершенно незаметными на протяжении одной человеческой жизни, так что индивидуальное верование остается разумно закрепленным. Для человеческой массы и не существует, может быть, лучшего метода, нежели этот. Если высший импульс людей состоит в том, чтобы быть интеллектуальными рабами, то они и должны оставаться рабами.
381. Однако никакой институт не может регулировать мнения по всем вопросам. Только наиболее важные мнения могут быть предметом наблюдения, к остальным же человеческие умы должны направляться под воздействием естественных причин. Это несовершенство не будет источником слабости [метода авторитета] до тех пор, пока люди обладают таким уровнем культуры, при котором одно мнение не способно оказывать воздействие на другое то есть до тех пор, пока они будут неспособны сравнивать мнения друг с другом. Однако в большинстве государств, находящихся под властью и контролем духовенства, обнаружатся отдельные индивиды, которые превосходят этот уровень культуры. Эти люди обладают более широкой разновидностью социального чувства; они торые никогда раньше не ставились; к отдельному законодателю больше не прислушиваются. Инстинкт правителей никогда не заблуждался относительно того, каким риском для власти чревата такая мера, как созыв народного собрания. И все же, как бы они ни старались избежать этого, в действительности они пробуждают общественное мнение, которое является непосредственным ответом на новый метод установления мнения. Начинаются волнения; группы людей обсуждают положение дел; возникает подозрение, подобное искре на бочке с порохом, что изречения, свято почитавшиеся людьми, возникли произвольно, из-за каприза какого-то навязчивого человека, сующего нос в чужие дела, из-за прожектов честолюбца или под воздействием какихто других причин, которые, как выясняется, поучают совещательный орган. Люди начинают требовать, что раз уж власть, устанавливающая верования, перестала быть своенравной и сделалась общественной и методичной, то и пропозиции, в которые надлежит верить, должны быть определены общественным и методическим образом. 1893.
252 видят, что люди в иных странах и в иные эпохи придерживались учений, весьма отличных от тех, в которые принуждены были верить они сами; и они не могут не видеть, что лишь благодаря простому случаю они обучены именно тому, чему их учили, и что именно те нравы и ассоциации, которыми они окружены, побудили их думать так, как они думают, а не совершенно отличным образом. Их чистосердечие не сможет сопротивляться тому соображению, что нет никаких оснований ценить свои собственные взгляды выше, чем взгляды других народов и других веков; а это, в свою очередь, заронит в их умы сомнение.
382. Они далее вообразят, что такие сомнения, как эти, должны существовать в их умах по отношению к любым верованиям, которые кажутся определенными капризами
· или их собственными, или же тех людей, которые порождают общераспространенные мнения. Своенравная приверженность верованию и произвольное возвышение его над другими должны быть оставлены. Должен быть принят другой новый метод установления мнения, такой, который не только будет производить стимул для верования, но и решать, какая пропозиция заслуживает того, чтобы в нее верили. Пусть природные склонности действуют беспрепятственно, а затем пусть люди под их влиянием, общаясь друг с другом и рассматривая проблемы с различных точек зрения, постепенно развивают мнения в гармонии с естественными причинами. Этот метод сходен с тем, посредством которого достигали зрелости концепции искусства. Наилучший пример этого метода может быть найден в истории метафизической философии. Системы такого рода обычно не опирались на наблюдаемые факты, а если и опирались, то в довольно незначительной степени. Они принимались главным образом потому, что их фундаментальные положения казались «согласными с разумом». Это удачное выражение: оно означает не то, что согласно с опытом, но то, во что мы находим себя склонными верить. Например, Платон считает согласным с разумом положение, что расстояния между небесными сферами должны быть пропорциональны различным длинам струн, производящих гармо
253
У
ч
s
v;
Закрепление верования
нические аккорды. Многие философы пришли к своим
основным заключениям посредсгвом размышлений,
сходных с этим19; однако это низшая и наименее
19 Давайте посмотрим, каким образом некоторые из величай
ших философов пытались установить мнение и в чем заключался
их успех. Декарт, который полагает начало всякого философст
вования во всеобъемлющем сомнении, замечает, что есть только
одна вещь, в которой он считает себя неспособным сомневаться,
· в том, что он действительно сомневается; и когда он осознает, что сомневается, он уже больше не может сомневаться в том, что он существует. Затем, поскольку Декарт вместе с тем не перестает по ходу дела сомневаться в том, что такие вещи, как форма и движение, существуют, он считает, что должен быть убежден в том, что ни форма, ни движение, ни что-либо еще не принадлежат его природе, за исключением [одного только] сознания. [Тем самым] считается само собой разумеющимся, что в его природе ничто не может скрываться за внешней поверхностью. Далее Декарт просит сомневающегося отметить, что он обладает идеей Существа, в высшей степени разумного, могущественного и совершенного. Это Существо не обладало бы этими качествами, если бы оно не существовало необходимым и вечным образом. Под необходимым существованием он имеет в виду существование в силу существования идеи. Следовательно, все сомнения в существовании этого Существа должны исчезнуть. Это, очевидно, предполагает, что верование должно закрепляться благодаря тому, что люди обнаруживают в своих умах. Декарт рассуждает примерно таю я обнаруживаю написанным в книге моего ума, что существует какой-то X, которой принадлежит к разновидности вещей, начинающих существовать, как только они написаны. Очевидно, он имеет в виду разновидность истины, при которой достаточно сказать, что нечто таково, чтобы оно и стало таковым. Он дает два дальнейших доказательства бытия Бога. Согласно Декарту, Бога познать легче, чем что бы то ни было иное, поскольку чем бы мы его ни считали, тем он и оказывается. Декарт не замечает, что это в точности определение вымысла. В частности, Бог не может быть обманщиком, откуда следует, что все, что бы мы ни мыслили о любом предмете ясно и отчетливо как истинное, должно быть истинным. Соответственно, если люди будут вдумчиво обсуждать какой-то предмет и совершенно ясно и отчетливо решать, что они думают о нем, то чаемое решение вопроса будет достигнуто. Я могу отметить, что мир довольно тщательно разобрал эту теорию и вполне определенно пришел к 254 заключению, что она совершенно бессмысленна; следовательно, это суждение неоспоримо верно.
Многие критики говорили мне, что я неправильно истолковываю философов-априористов, представляя их принимающими любое мнение, которое им только покажется естественным принять. Но никто не может отрицать, что вышесказанное определяет в точности позицию Декарта, и на что же он опирается, как не на естественные способы мышления? Впрочем, мне, быть может, скажут, что со времен Канта этот порок был исцелен. Величайший предмет гордости Канта заключается в том, что он критически исследовал наши естественные склонности к определенным мнениям. Мнение, что нечто является всеобще истинным, заходит дальше, чем это может подтвердить опыт. Мнение, что нечто является необходимо истинным (то есть истинным не только при существующем, но и при любом возможном положении вещей) выходит за пределы нашего опыта. Эти замечания были сделаны Лейбницем и приняты Юмом; Кант повторяет их. Несмотря на номиналистический оттенок этих пропозиций, их вряд ли можно отвергнуть. Я могу добавить: все, что бы ни считалось в точности истинным, выходит за пределы возможного опыта. Принимая такие критерии происхождения идей, Кант продолжает рассуждать следующим образом: геометрические пропозиции считаются универсально истинными. Отсюда следует, что они не даются в опыте. Поэтому, вероятно, человек все созерцает в пространстве в силу внутренней необходимости своей природы. Следовательно, сумма углов треугольника будет равна двум прямым углам для всех объектов нашего созерцания.
Именно в этом и ни в чем ином и заключается особенность
мышления Канта. Однако иссушение разума в школах достигло
такого масштаба, что подобная чепуха выдается за превосходную
аргументацию. Я мог бы пройтись по всей «Критике чистого ра
зума», параграф за параграфом, и показать, что мысль там повсю
ду носит такой характер. Он везде показывает, что обычные объ
екты, такие, как деревья и золотые самородки, включают элемен
ты, не содержащиеся в исходных данных чувств. Однако мы не
можем убедить себя отказаться от реальности деревьев и золо
тых самородков. Существует некоторое общее внутреннее на
стойчивое требование относительно них, и оно является осно
ванием для того, чтобы целиком проглотить пилюлю общей веры
в них. Это просто принятие без всяких вопросов какого-то веро
вания, постольку, поскольку оно показало свою огромную по
лезность для множества людей. Когда Кант переходит к идеям
Бога, Свободы и Бессмертия, он колеблется; ибо люди, думающие
255
s
Ч:;
Закрепление верования только о хлебе, удовольствии и власти совершенно безразличны к этим идеям. Он подвергает эти идеи разнообразным исследованиям и в конце концов принимает их в силу оснований, представляющихся людям школьного склада более или менее подозрительными, но в глазах людей экспериментального склада выглядящих бесконечно более строгими, чем те основания, опираясь на которые он принимает пространство, время и причинность. Эти последние основания суть не что иное, как признание истинности того, во что имеется весьма решительная и общая склонность верить. Если бы Кант просто сказал: «Мне следует в настоящее время принять верование, что три угла треугольника равны двум прямым углам, потому что никто, кроме брата Ламберта и одного итальянца, не сомневается в этом», его подход был бы вполне удовлетворительным. Но напротив, он и те, кто сегодня представляет его школу, отчетливо заявляют, что эта пропозиция доказана и ламбертисты опровергнуты тем, что сводится к простой несклонности думать, как они. Что касается Гегеля, властвовавшего умами целого поколения немцев, то он ясно осознает то, что он делает. Он просто направляет свою лодку в поток мысли и позволяет ему нести себя по его течению. Сам он называет свой метод диалектическим, подразумевая, что искреннее обсуждение трудностей, к которым непроизвольно приводит всякое мнение, будет вести к одной модификации за другой до тех пор, пока не будет достигнута прочная позиция. Это явственное исповедание веры в метод склонДругие философы обращаются к «проверке непостижимости противоположности», к «пресуппозициям» (под которыми они имеют в виду Voraussetzungen, в буквальном переводе постулаты) или к иным приемам; но все они представляют собой множество систем, перетряхивающих содержимое черепной коробки в поисках устойчивого мнения о вселенной. Когда мы переходим от рассмотрения работ авторов, придерживающихся метода авторитета, к работам философов, мы не только оказываемся погруженными в значительно более утонченную интеллектуальную атмосферу, но также и в более чистую, свободную, светлую и освежающую нравственную атмосферу.
Все это, однако, не имеет отношения к единственно важному во
просу о том, имеет ли этот метод успех в деле закрепления мне
ний людей. Проекты этих авторов в высшей степени убедитель
ны. Можно рискнуть поклясться, что они будут иметь успех. Од
нако вплоть до сего дня они решительно такового не имели; и
взгляд в этом направлении является наиболее обескураживаю
256
витая форма, которую принимает метод, поскольку ясно,
что какой-нибудь другой человек может подумать, что
теория Кеплера, согласно которой небесные сферы про
порциональны зарегистрированным и описанным сфе
рам различных регулярных тел, более согласна с его ра
зумом. Однако столкновение мнений в конце концов
приведет людей к тому, что они остановятся на предпоч
тениях, обладающих гораздо более универсальной при
родой. Возьмите, к примеру, учение, согласно которому
человек всегда действует, исходя из своих собственных
интересов , то есть исходя из соображений, согласно
которым один образ действия доставит ему больше удо
вольствия, нежели другой. Это учение не опирается на ка
кие-либо факты, имеющие место в мире, однако оно име
ло широкое распространение, будучи исключительно
рассудочной теорией20'
383. Это метод является гораздо более интеллектуальным и достойным уважения с точки зрения разума, нежели лющим. Трудность состоит в том, что мнения, которые сегодня представляются наиболее непоколебимыми, назавтра оказываются вышедшими из моды. Они в действительности гораздо более изменчивы, чем это представляется торопливому читателю, поскольку фразы, предназначенные для того, чтобы вырядить почившие в бозе мнения, достаются их последователям изрядно поношенными.
Мы все еще говорим о «причине и следствии», хотя в механи
ческом мире то мнение, которое была призвана обозначать эта
фраза, давным-давно списано в архив. Теперь мы знаем, что ус
корение частицы в любой момент времени обусловлено позици
ей, занимаемой ею по отношению к другим частицам в данный
момент, в то время как старая идея заключалась в том, что про
шлое воздействует на будущее, тогда как будущее не воздействует
на прошлое. Также и «закон спроса и предложения» имеет со
вершенноразличныйсмыслдляоазличныхэкрномистов. -1893. « Допущение, реальной поддержкой которого было мнение, со
гласно которому удовольствие есть единственное предельное благо. Однако это мнение, илид аже мнение, что уд овольствиерег заявляется по кр айне и мере каким -то благом, надежно только до тех пор, пока тот, кто придерживается этого мнения, не имеет какой-либо отчетливой идеи того, что же он подразумеваег под «благом». 1903.
257
V
Ч
S
V;
Закрепление верования бой из тех, на которые мы указали выше. В самом деле, до тех пор, пока не будет возможности применить лучший метод, нужно следовать ему, поскольку он тогда является единственным выражением инстинкта, который должен быть главной причиной верования в каждом случае. Но его провал оказался наиболее очевиден. Он превращает исследование во что-то, подобное развитию вкуса-, но вкус, к сожалению, всегда оказывается в большей или меньшей степени делом моды, и соответственно метафизики никогда не приходили к к какому бы то ни было твердому согласию, но положение изменялось то в сторону более материалистической, то в сторону более спиритуалистической философии с самых ранних эпох и вплоть до современности. Итак, от этого метода, который получил название априорного, мы переходим, говоря словами лорда Бэкона, к истинной индукции. Мы исследовали этот априорный метод как что-то, обещавшее нам освободить наши мнения от их случайных и произвольных элементов. Однако его развитие, будучи процессом, устраняющим действие одних случайных обстоятельств, только усиливает действие других. Поэтому этот метод не отличается существенным образом от метода авторитета. Правительство, может, и пальцем не пошевелило для того, чтобы оказать влияние на мои убеждения; мне могут позволить внешне совершенно свободно выбирать, скажем, между моногамией и полигамией, и, обращаясь только к своей совести, я мог бы заключить, что практика последней сама по себе безнравственна. Но если бы я узнал, что главным препятствием для распространения христианства среди людей столь высокой культуры, как индусы, явилась убежденность в аморальности нашего способа обращения с женщинами, я не мог бы не понять, что несмотря на невмешательство правительства, чувства (sentiments) в их развитии в значительной мере определяются случайными причинами. Итак, есть люди, среди которых, как мне следует предположить, должен обнаружиться и мой читатель, которые, увидев, что какое-либо из их мнений обусловлено какими-либо обстоятельствами, не связанными с фактами, с этого момента станут не просто признавать на словах, что это верование сомни258 тельно, но будут испытывать реальное сомнение в нем, так что оно перестанет, хотя бы в известной степени, быть верованием.
384. Для того, чтобы разрешить наши сомнения, необходимо найти метод, с помощью которого наши верования были бы определены не чем-то человеческим, но какимто внешним постоянным фактором чем-то таким, на что наше мышление не оказывает никакого воздействия-1' Некоторые мистики воображают, что они располагают подобным методом в своем личном вдохновении, ниспосланном свыше. Однако это не что иное, как разновидность метода упорства, в котором понятие истины как чего-то общественного еще не развито. Hani внешний постоянный фактор не был бы внешним, если бы его влияние распространялось только на какого-то отдельного индивидуума. Он должен быть таким, который воздействует или мог бы воздействовать на всех людей. И хотя эти воздействия столь же разнообразны, как и различные условия индивидуального существования, все же метод должен быть таким, чтобы окончательное заключение, к которому приходит каждый человек, было одним и 22. Таков метод науки. Его основная гипотеза, изло
ТС IM лСС женная на более знакомом языке, такова: имеются Реальные вещи, свойства которых совершенно не зависят от наших мнений о них; эти Реалии (Reals) воздействуют па наши чувства в соответствии с постоянными законами, и хотя наши ощущения столь же различны, сколь различны наши отношения к объектам, мы можем с помощью рассуждения установить, каковы вещи в действительности и по истине-, и каждый человек, если он обладает достаточным опытом и основательно обдумывает его, будет приведен к одному и тому же Истинному заключению. Новое понятие, содержащееся здесь, это понятие реальности.
Меня могут спросить: откуда я знаю, что существует что
то Реальное? Если эта гипотеза есть единственная опора
· ' Но что, в свою очередь, имеет свойство непрестанно оказывать воздействие на мысль: иными словами, чем-то реальным. -1903. 22 или мог бы к нему приводить, если obi исследование было достаточно настойчивым. 1903.
259
v
ч
s
s
ч
i
4
S
S
v;
Закрепление верования
моего метода исследования, то мой метод не должен
применяться для поддержания этой моей гипотезы. Мой
ответ таков: 1. Если нельзя считать, что исследование до
казывает то, что существуют реальные вещи, то, с другой
стороны, оно не приводит и к противоположному за
ключению; метод и концепция, на которую он опирается,
всегда находятся в гармонии. Поэтому в отличии от дру
гих методов, практическое применение метода науки не
обязательно приводит к сомнению в нем. 2. Переживание,
которое служит источником каждого метода закрепления
верования, есть неудовлетворенность двумя несовмести
мыми пропозициями. Однако наряду с этим всегда есть
некое смутное ощущение (concession), что существует ка
кая-то одна вещь, которую пропозиция должна репре
зентировать. Поэтому никто не может в действительно
сти сомневаться в том, что существуют реальные вещи,
поскольку если бы он сомневался, то его сомнение не
могло бы быть источником неудовлетворенности. По
этому эта гипотеза принимается каждым. И социальный
импульс не побуждает людей сомневаться в ней. 3. Всякий
применяет научный метод по отношению к великому
множеству вещей и перестает им пользоваться только то
гда, когда не знает, как его применить. 4. Опыт примене
ния метода не только не позволяет усомниться в нем, но,
напротив, научное исследование всегда одерживало са
мые замечательные триумфы в деле установления мне
ния. Это объясняет, почему я не сомневаюсь в методе или
в гипотезе, на которую он опирается; и не только не со
мневаюсь, но и не верю в то, что кто-то, на кого я мог бы
оказать влияние, стал бы сомневаться в них. Поэтому с
моей стороны было бы пустейшей болтовней продол
жать распространяться на этот счет. Если у кого-то име
ется сомнение по поводу этой проблемы, то пусть он рас
смотрит ее самостоятельно23'
23 Изменения во мнениях вызываются событиями, находящимися
вне человеческого контроля. Все человечество было настолько
убеждено в том, что тяжелые тела должны падать быстрее, чем
легкие, что всякий иной взгляд отвергался как абсурдный, экс
центричный и, возможно, неискренний. И все же как только не
сколько абсурдных и эксцентричных людей сумели убедить не
385. Описание метода научного исследования является целью всей этой серии статей. В данный момент я имею возможность только отметить некоторые различия между ним и другими методами закрепления верования. Это единственный из всех методов, который проводит различия между правильным и неправильным образом действия. Если я принимаю метод упорства и ограждаю себя от всех влияний, от которых я считаю необходимым себя ограждать, то все, что для этого необходимо, необходимо в соответствии с этим методом. Точно так же обстоит дело и с методом авторитета: государство может стремиться подавить ересь при помощи средств, которые с научной точки зрения кажутся неподходящими для достижения этих целей, но единственным критерием этого метода является то, что думает государство; так что оно неспособно следовать этому методу неправильно. Так же обстоит дело и с априорным методом. Вся его сущность состоит в том, чтобы мыслить согласно своим склонностям. Все метафизики, безусловно, так именно и поступают, как бы они сами ни были склонны считать друг друга ужасно и извращенно неправыми. Гегелевская система признает всякую естественную тенденцию мысли логической, хотя она, очевидно, снимается противоположными тенденциями. которых приверженцев здравого смысла взглянуть на их эксперименты, совсем не простая задача, стало ясно, что природа не следует человеческим мнениям, сколь бы единодушны они ни были. И что человеческому мнению не остается ничего иного, как перейти на позицию природы. Это был урок смирения. Несколько людей, небольшая группа работающих в лабораториях, поняли, что им следует отречься от гордыни мнения, считающегося абсолютно завершенным во всех отношениях, и приложить все свои усилия для того, чтобы заставить себя соглашаться как можно более безропотно с тем несметным потоком опыта, который должен в конечном счете повелевать ими и заставлять прислушиваться к тому, что природа говорит нам. Испытание этого опытного метода в естествознании на протяжении последних трех столетий несмотря на резкое неприятие со стороны большинства людей, вселяет в нас надежду на то, что мы все ближе и ближе приближаемся к мнению, которому не суждено быть опровергнутым, хотя мы и не можем ожидать, что когда-либо вполне достигнем этой идеальной цели. 1893.
s
ч
V
S
S
260 261
Закрепление верования
Гегель думает, что в последовательности этих тенденций присутствует постоянная система, вследствие которой, после движения туда и обратно в течении длительного времени, мнение в конечном счете становится истинным. Верно, что метафизики в конечном счете действительно получают истинные идеи; гегелевская система природы сносно представляет науку его времени; и можно быть уверенным: что бы ни освободило научное исследование от сомнения, оно сразу же получит априорное доказательство со стороны метафизиков. Но с научным методом дело обстоит иначе. Я могу начать с известных и наблюдавшихся фактов с тем, чтобы прийти к неизвестным; и даже правила, которым я следую, поступая подобным образом, могут не быть такими, которые исследование одобрило бы. Критерий того, правильно ли я следую методу, состоит не в его непосредственной привлекательности для моих чувств и целей, но, напротив, он сам включает в себя применение метода. Следовательно, возможно как правильное, так и неправильное рассуждение; этот факт является основанием практической стороны логики.
386. Не следует полагать, что первые три метода установления верования не имеют никаких преимуществ перед научных методом. Напротив, каждый из них обладает своими достоинствами. Априорный метод отличается удобством своих заключений. Природа этого процесса состоит в том, что мы принимаем какие угодно верования, к которым мы питаем склонность и в которые все мы верим в силу своей природы потому, что они льстят нашему самолюбию, правда, до тех только пор, пока грубые факты не пробуждают нас от этих сладостных грез. Метод авторитета всегда будет править массой человечества, и тех, кто обладает различными формами организованной силы в государстве, никогда не удастся убедить в том, что опасное рассуждение не должно быть каким-то образом подавлено. Если свобода слова не будет сдерживаться более грубыми формами принуждения, тогда единообразие мнения будут обеспечиваться посредством морального террора, который получит полное одобрение со стороны респектабельного общества. Следование методу авторитета есть путь мира. Некоторые нонконформистские
262 взгляды разрешаются, другие (признанные небезопасными) запрещаются. Эти взгляды различны в разных странах и в разные эпохи; но где бы вы ни были, если только станет известно, что вы придерживаетесь верований, на которые наложено табу, можете быть уверены, что с вами будут обращаться с жесткостью не менее грубой, но более утонченной, чем если бы вас травили, как волка. Поэтому величайшие интеллектуальные благодетели человечества никогда не отваживались и даже теперь не отваживаются излагать свои мысли целиком; и поэтому тень сомнения prima facie опускается на всякое положение, которое считается существенным для безопасности общества. Гонение происходит не только извне; человек зачастую мучится и страдает, когда обнаруживает, что верит в положения, к которым его приучали испытывать отвращение. Поэтому миролюбивому и благожелательному человеку будет трудно сопротивляться искушению подчинить свои мнения авторитету. Но больше всего я восхищаюсь методом упорства за его силу, простоту и непосредственность. Люди, которые ему следуют, отличаются решительностью своего характера, который благодаря этому ментальному правилу становится у них очень спокойным. Они не тратят времени попусту на раздумья о том, чего же они хотят, но, ухватившись с быстротой молнии за первое же попавшееся решение, держатся за него до конца, что бы ни случилось, без каких бы то ни было колебаний. Это одно из самых превосходных качеств, которому обычно сопутствует восхитительный, мгновенный успех. Нельзя не позавидовать человеку, способному отказаться от разума, хотя мы и знаем, чем это в конце концов должно обернуться.
387. Таковы те преимущества, которыми обладают другие методы установления мнения по сравнению с научным исследованием. Человеку следовало бы хорошенько поразмыслить над ними, а затем, помимо всего прочего, ему следовало бы поразмыслить над тем, что в конце концов он желает того, чтобы его мнения совпали с фактом, и что нет никаких оснований полагать, что этот результат
V
S
S
Ч
ч
В первую очередь
263
S
V
Закрепление верования может быть достигнут с помощью трех первых методов. Достижение требуемого результата это исключительное право метода науки. На основе таких размышлений человек должен сделать свой выбор выбор, который представляет собой нечто большее, нежели усвоение какого-либо интеллектуального мнения. Этот выбор одно из главных решений в жизни, приняв которое, человек обязан следовать ему [до конца]. Сила привычки будет время от времени заставлять человека цепляться за старые верования даже тогда, когда он в состоянии понять, что они лишены крепкой основы. Но рефлексия над положением дел преодолеет эти привычки, и он должен будет придать рефлексии подобающее значение. Люди иногда уклоняются от этого, обладая идеей, согласно которой верования представляют собой нечто полезное, и хотя они и чувствуют, что эта идея ни на чем не основана, они ничего не могут с этим чувством поделать. Но пусть они вообразят себе какой-то иной случай, хотя и сходный с их собственной ситуацией. Пусть они зададутся вопросом, что они сказали бы после реформы его религии мусульманину, который не решался бы отказаться от своих старых представлений относительно отношений между полами; или же «реформированному» католику, который все еще уклонялся бы от чтения Библии. Разве бы они не сказали, что таким людям реформированному Мусульманину и реформированному Католику следует рассмотреть предмет подобающим образом и ясно понять новое учение, а затем принять его целиком, во всей его полноте? Но помимо всего прочего, пусть они поймут, что совокупность верований много полезнее любого отдельного верования и что отказываться от обращения за помощью к какому-либо верованию из опасения, что оно может оказаться ненадежным, столь же аморально, сколь и невыгодно. Человек, верящий в то, что существует такая вещь, как истина, которая отличается от лжи только тем, что если ей руководствоваться в своих действиях, то она привела бы нас, при подобающем осмыслении, именно к той цели, к которой мы стремимся, и не сбила бы нас с пути, и притом, будучи убежден в этом, все-таки отважи264 вается не знать истины и стремится избегать ее, право же, не в своем уме.
, 24 Да, другие методы действительно имеют свои достоинства, да, ясная логическая совесть стоит чего-то, точно так же, как любая добродетель, как все, чем мы дорожим, обходится нам недешево. Но мы не должны были бы желать чего-либо иного. Дух логического метода человеку следовало бы любить и почитать, как свою невесту, которую он избрал одну из всего мира. Ему не нужно осуждать других; напротив, он может испытывать к ним глубокое уважение, и поступая так, он тем более проявляет уважение к ней. Но она единственная, которую он избрал, и он знает, что он был прав, делая этот выбор. И сделав его, он будет трудиться и сражаться ради нее и не будет жаловаться на удары судьбы, только желая, чтобы их было больше и чтобы они были тяжелее, и он будет прилагать усилия к тому, чтобы стать достойным рыцарем и победителем той, из блеска чьих достоинств черпает он свое вдохновение и свое мужество.
Примечания
Впервые опубликовано в Popular Science Monthly, P. 1-15, vol. 12 (1877). Первая из шести статей, объединенных в серию под заглавием «Пояснения к логике науки» («Illustrations of the Logic of Science»). Впоследствии с исправлениями и примечаниями вошла в «Большую логику» («Grand Logic»; 1893) в качестве ее 5-го раздела; другая, также переработанная версия предполагалась к публикации в качестве главы 7 книги «Поиски метода» («Searchfor a Method»; 1893).
Ч
S
S
s
v
24 Отсюда идо конца вычеркнуть. маргиналия 1893,1903.
265
Как сделать наши идеиясными
КАК СДЕЛАТЬ НАШИ ИДЕИ ЯСНЫМИ
. 1. Ясность и отчетливость
388. Всякий, кто знаком с нынешними популярными трактатами по логике1' несомненно, припомнит д.а различия между ясными и темными понятиями, с одной стороны, и между отчетливыми и смутными понятиями, с другой. Они путешествуют по книгам на протяжении уже почти что двух веков, оставаясь при этом неисправленными и неизмененными, и считаются логиками самым прекрасным украшением их доктрины.
389. Ясная идея определяется как идея, которая постигается таким образом, что она будет опознаваться всякий раз, когда будет встречаться, и притом так, что ни одна другая идея не будет ошибочно приниматься за нее. Если она не обладает подобной ясностью, то считается, что она является темной.
Это довольно хороший образчик применения философской терминологии; однако, поскольку они определяли именно ясность, я все-таки хотел бы, чтоб логики сделали свои определения более внятными. Никогда не ошибаться в опознании идеи и ни при каких обстоятельствах не принимать ошибочно за нее какую-то другую идею, сколь бы невразумительной ни была ее форма, все это потребовало бы такой необыкновенной силы и ясности интеллекта, какие редко встречаются в этом мире. С другой стороны, ознакомиться с идеей до такой степени, чтобы она стала совершенно привычной, утратить всякие сомнения при опознании ее в обыденных ситуациях вряд ли можно считать «ясностью постижения», поскольку в конечном счете все это сводится к субъективному чувству обладания, которое может оказаться совершенно ошибочным. Я считаю, однако, что, когда логики говорят о «ясности», они имеют в . С любым из трактатов по логике от L'Art de Penser ...-Рояля вплоть до самых современных (1893).
266 виду не что иное, как такое знакомство с идеей, поскольку они рассматривают это качество просто как некоторое небольшое достоинство, требующее, однако, обязательного дополнения другим, именуемым ими отчетливостью.
390. Отчетливой идеей считается идея, не заключающая в себе ничего неясного. Это — технический язык-, под содержанием идеи логики понимают все то, что содержится в ее определении. Согласно такому пониманию, идея постигается отчетливо, когда мы способны дать ей точное определение в абстрактных терминах. На этом профессиональные логики прекращают обсуждение предмета; и я не стал бы утомлять читателя пересказом их рассуждений, если бы только они не являли собой восхитительный пример того, как они проспали целые века интеллектуальной деятельности, равнодушно игнорируя все изобретения современного мышления и даже не пытаясь применить его уроки для усовершенствования логики. Нетрудно показать, что учение, согласно которому привычное применение и абстрактная отчетливость приводят к совершенному пониманию, занимает свое подлинное место в философиях, давным-давно приказавших долго жить. Ныне же настало время сформулировать метод достижения более совершенной ясности мышления, с которой мы можем познакомиться и которой мы можем восхищаться у мыслителей нашего времени.
391. Когда Декарт приступил к преобразованию философии, самым первым его шагом было теоретическое допущение скептицизма и отказ от практиковавшейся схоластами опоры на авторитет как на истину в последней инстанции. Затем он занялся поиском более естественного источника истинных принципов и счел, что нашел его в человеческом уме; таким образом, он прямиком перешел от метода авторитета к априорному методу, как это огщсано в моей первой статье2' ^MOIWaHIIe должно бЪло обеспечить нас фундаментальными истинами и решить, что согласуется с разумом, а что нет. Однако, поскольку очевидно, что не все идеи являются истинными, он в каче2 <См.: The Fixation of Belief// Popular Science Monthly, 1877, vol. 12, pp. 1-15>.
267
Ч
S
S
.
.
Как сделать наши идеи ясными стве первого условия непогрешимости был вынужден ввести требование, чтобы они были ясными. Различие между идеей, только кажущейся ясной, и идеей, и в самом деле ясной, никогда не приходило ему в голову. Если он доверялся интроспекции даже в том, что касалось знания внешних вещей, с какой стати должен был он подвергать сомнению ее свидетельства относительно содержания наших умов? Но затем, как мне представляется, столкнувшись с тем, что многие из людей, чьи мысли казались ясными и убедительными, придерживаются прямо противоположных мнений по самым фундаментальным вопросам, он был вынужден в дальнейшем заявить, что [критерий] ясности идей не является достаточным, но что [истинные] идеи должны, кроме того, быть отчетливыми, то есть не иметь в себе ни крупицы неясности. Вероятно, он имел в виду то (поскольку сам он не дал исчерпывающего объяснения), что они должны были пройти проверку, выдержав диалектическое испытание; что они должны не только казаться ясными с самого начала, но чтобы обсуждение не смогло бы выявить какой-либо смутности, с ними связанной.
392. Таково было различение Декарта, и ясно, что оно соответствует уровню его философии. Это различие было известным образом развито Лейбницем. Этот великий и уникальный гений был столь же замечателен как тем, что ему удалось понять, так и тем, чего понять он не смог. То, что никакая машина не может работать непрерывно, если не получает энергию в той или иной форме, было ему совершенно ясно; тем не менее он не понимал, что машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его, если она не кормится данными наблюдения. Поэтому он упустил из виду наиболее существенный момент картезианской философии, заключающийся в том, что избежать принятия пропозиций, которые кажутся нам совершенно очевидными, вне зависимости от того, логичны они или нет, мы не можем. Вместо того, чтобы трактовать предмет подобным образом, он пытался свести первые принципы науки к двум классам; к тем, что нельзя отрицать, не впадая при этом в противоречие, и к тем, что следуют из принципа достаточного основания (о чем ниже). Он, судя по всему, не отдавал себе отчета в громадном
268 ч тт 3 ..различии между своей позицией и позицией Декарта этому он вернулся к достопочтенным банальностям логики; прежде всего это выразилось в том, что абстрактные определения играют огромную роль в его философии. И поэтому вполне естественно, что, обнаружив трудности, связанные с методом Декарта, а именно что мы можем воспринимать как ясные те идеи, которые в действительности являются смутными, он не нашел ничего лучшего, как потребовать абстрактного определения каждого важного термина. Соответственно, приняв различие между ясными и отчетливыми понятиями, он описал последнее качество как ясное постижение всего того, что содержится в определении; и книги с тех пор неоднократно воспроизводили . ^ I ^ о4· Нет основании опасаться, что его химериэти его слова ческая схема вновь получит столь же завышенную оценку. Анализируя определения, невозможно узнать ничего нового. Тем не менее наши уже существующие верования могут быть приведены в порядок при помощи этого процесса, а порядок является существенным элементом интеллектуальной экономии, равно как и всякой иной. Можно признать поэтому, что книги вполне правы, делая знакомство с понятием первым шагом на пути к ясности постижения, а определение вторым. Но, избегая даже всякого намека на более высокую прозрачность мышления, они просто зеркально отражают то состояние философии, что рухнуло сто лет тому назад. Это столь восхитительное «обрамление логики» учение о ясности и отчетливости может быть довольно симпатичным, однако самое время отправить в 3 Однако, помимо всего прочего, он был одним из тех умов, что были способны к развитию и росту; хотя первоначально он был крайним номиналистом вроде Гоббса и баловался бессмысленной и бесплодной Ars magna Раймонда Луллия, в последующем он принял закон о непрерывности и другие учения, противоположные номинализму. В данном случае я веду речь о его ранних воззоениях (1903).
4 <об этом речь идет в его «Meditationes de Cognitione», Die Philosophische Schriften von Leibniz, her. von C. I. Gerhardt, Bd. IV, S.
422-427; Nouveaux Essais, II, 29>
269
V
S
s
N
ч
S
V
Как сделать наши идеи ясными
лавку древностей все эти старинные безделушки и найти
что-т
3935·
подходящее для современного употребления,
первый урок, которого мы имеем пр(аво треоо
вать от логики, состоит в том, чтобы она научила нас, как сделать наши идеи ясными; и этот урок является самым важным, поскольку он недооценивается только теми умами, которые как раз и нуждаются в нем. Знание того, что мы думаем, полное владение тем, что имеет для нас значение, дадут надежное основание для значительного и весомого мышления. Проще всего этот урок усваивается теми, чьи идеи являются скудными и ограниченными; и насколько они счастливее тех, кто беспомощно барахтается в жирной трясине понятий. Верно, что нация способна на протяжении жизни нескольких своих поколений преодолеть недостатки избыточного богатства языка и его естественного спутника бездонной, неизмеримой глубины идей. Мы можем видеть, как в ходе исторического становления язык постепенно совершенствует свои литературные формы, сбрасывает в конце концов с себя метафизическую кожу и благодаря неутомимому терпению, нередко возмещающему его потери, достигает исключительного совершенства во всех сферах ментальных навыков и привычек. Страница истории еще не перевернута, так что мы пока еще не можем знать, восторжествуют ли в конце концов народы, обладающие избыточно богатым языком, над народами, чьи идеи немногочисленны (равно как и слова их языка), но которые владеют ими с достойным восхищения искусством. Что же касается отдельно взятого индивида, то не может быть никакого сомнения в том, что для него более ценным является небольшое количество ясных идей, нежели множество смутных. Молодого человека не так-то просто убедить пожертвовать большей частью своих мыслей для того, чтобы спасти оставшиеся; да с такой путаницей в голове и не заметишь необходимости подобной жертвы. Ему мы можем только посочувствовать, как человеку с врожденными дефектами. Время поможет ему, но интеллектуальная зрелость с ее вниманием к ясности приходит значи' Убрать этот параграф. (1903).
270 тельно позже. К сожалению, само неудачное расположение природы таково, что ясность приносит гораздо меньше пользы человеку, уже состоявшемуся в жизни, чьи ошибки в значительной мере уже оказали свое воздействие, чем тому, чей путь еще впереди. Ужасно смотреть, как одна-единственная неясная идея, одна-единственная лишенная значения формула, прочно захватив все помыслы молодого человека, действует как тромб, мешающий питанию клеток мозга и обрекающий свою жертву на истощение, несмотря на переизбыток интеллектуальной энергии и посреди интеллектуального изобилия. Многие годами лелеяли, как свою излюбленную забаву, смутную тень идеи, слишком бессмысленную для того, чтобы быть позитивно ложной; тем не менее они страстно любили ее, считали ее своим неразлучным спутником в любое время дня и ночи и отдавали ей все свои силы и всю свою жизнь, нимало не обращая при этом внимания на все прочие дела; короче говоря, они жили для нее и ради нее, пока она не стала, как это обычно и случается, плотью от их плоти и костью от их кости. А потом, проснувшись одним прекрасным утром, они обнаружили, что она исчезла, подобно красавице Мелузине из легенды, а вместе с ней и смысл всей их жизни. Я сам знавал такого человека; и кто знает, сколько биографий искателей квадратуры круга, метафизиков, астрологов и кого угодно еще отражается в этой старой немецкой легенде.
§ 2. Прагматистское правило
394. Принципы, установленные в первой части этого очерка, приводят к методу достижения ясности мышления, ясности, более высокой, чем «отчетливость» логиков. Ранее было отмечено, что деятельность мышления возбуждается раздражением, вызванным сомнением, и прекращается, когда достигается верование; так что производство верования есть единственная функция мышления. Все эти слова, однако же, оказываются слишком сильными для моих целей. Как если бы я описывал феномены, рассматривая их под неким ментальным микроскопом. Сомнение и верование, в обычном употреблении этих слов, имеют отношение к религиозным и прочим важным спорам.
271
s
ч
ч
s
s
ч
ч
4
S
ч
V
Как сделать наши идеи ясными Однако в данном случае я использую их исключительно для того, чтобы обозначить исходную точку любой проблемы, вне зависимости от ее важности или малозначительности, и от ее разрешения. Если, например, в конке я не могу решить, как мне расплатиться: дать ли одну пятицентовую монету или пять медных одноцентовых монет, то, пока мои руки тянутся к кошельку, я должен принять решение. Называть при этом данную проблему сомнением, а принятое мною решение верованием, означает употреблять слова не совсем подходящим образом. Утверждение о сомнении как о раздражении, требующем успокоения, предполагает характер, неуравновешенный почти что до умопомешательства. Тем не менее при скрупулезном рассмотрении вопроса требуется признать, что если имеется хоть малейшее сомнение насчет того, как мне следует расплатиться пятицентовой монетой или же медью (как, впрочем, оно и должно быть, если только я не действую по какой-то прежде приобретенной привычке), то хотя «раздражение» и является слишком сильным словом, все же имеет место некоторое напряжение ментальной деятельности, необходимой для принятия решения о том, как мне следует действовать. Чаще всего сомнение вытекает из нерешительности, пусть даже и мимолетной, в нашем действии. Иногда это не так. Ожидая поезда на станции, я убиваю время, читая висящие на стене расписания. Я сравниваю преимущества различных поездов и маршрутов, которыми я вовсе не собираюсь воспользоваться, и воображаю, что я пребываю в состоянии нерешительности, но лишь потому, что мне скучно; на самом же деле меня ничто не беспокоит. Притворная нерешительность, которой я предаюсь ради забавы или же с высокой и благородной целью, играет огромную роль в осуществлении научного исследования. Откуда бы ни появилось сомнение, оно побуждает ум к деятельности, которая может быть вялой или энергичной, спокойной или же бурной. Образы быстро мелькают в сознании, одни переходят в другие, пока наконец — через долю секунды, через час, через долгие годы — все не приходит к концу и мы не обнаруживаем, что решили, как нам следу272 ет действовать в обстоятельствах, вызвавших наши сомнения. Иными словами, мы достигли верования.
395. В этом процессе мы наблюдаем два вида элементов сознания, различие между которыми наилучшим образом проводится при помощи следующего примера. В музыкальной пьесе есть отдельные ноты и есть мелодия. Отдельно взятый тон может быть растянут на час или на день, и он целиком и полностью существует как в отдельно взятой секунде этого времени, так и во всей длительности в целом; так что, покуда он звучит, он может непрерывно восприниматься нашими чувствами, для которых тогда отсутствует все прошлое точно также, как и будущее. Однако он отличается от исполнения мелодии, которое занимает определенное время, в отдельные моменты которого исполняются только части этой мелодии. Мелодия состоит из упорядоченной последовательности звуков, которые воздействуют на ухо в отдельные моменты времени; для того чтобы воспринять всю мелодию в целом, требуется непрерывность сознания, посредством которой нам даются события потока времени. Конечно, мы воспринимаем мелодию, слыша отдельные ноты; однако нельзя сказать, что мы непосредственно слышим мелодию, поскольку мы слышим лишь то, что дано в данный момент времени, а упорядоченная последовательность не может существовать в данный момент времени. Эти два вида объектов те, что мы осознаем непосредственно, и те, что мы осознаем опосредованно, оба обнаруживаются в сознании. Некоторые элементы (ощущения) целиком и полностью даны в каждый момент времени, пока они длятся, тогда как другие (такие, как мысли) представляются собой действия, имеющие начало, середину и конец и состоящие в согласованности с последовательностью ощущений, протекающих через сознание. Они не могут быть даны нам непосредственно, но должны охватывать определенную часть прошлого или будущего. Мысль есть нить мелодии, протянутая через последовательностьнаших ощущений.
396. Мы можем добавить только то, что точно так же, как каждая музыкальная партия может быть расписана по частям, каждая из которых имеет свою мелодию, точно
273
s
s
s
s
ч
S
V
si
так же между одними и теми же ощущениями существуют различные системы отношений последовательности. Эти различные системы отличаются друг от друга по наличию разнообразных мотивов, идей и функций. Мышление только одна из таких систем, поскольку его единственный движущий мотив, идея и функция состоят в том, чтобы производить верования, и все то, что не имеет отношения к этой цели, относится к каким-то другим системам отношений. Действие мышления может по чистой случайности привести к иным результатам; оно может служить целям развлечения и среди dilletanti всегда найдется немало тех, кто так извратил мышление ради удовольствия, что сама мысль об окончательном разрешении заботящего их вопроса кажется им совершенно несносной, а позитивное открытие, изгоняющее их излюбленный предмет с подмостков литературных дебатов, встречается ими с плохо скрываемым неудовольствием. Такая наклонность представляет собой крайнюю распущенность мысли. Однако душа и значение мысли, абстрагированной от других сопутствующих элементов, таковы, что хотя ее и можно преднамеренно извратить, тем не менее от нее нельзя добиться, чтобы она была направлена на что-то иное, нежели на производство верования. Деятельность мысли своим единственным возможным побудительным мотивом имеет достижение покоя мысли; и все, что не относится к верованию, не является частью самой мысли.
397. Что в таком случае есть верование? Это полукаданс, который завершает музыкальную фразу в интеллектуальной симфонии нашей жизни. Мы видели, что верование обладает тремя свойствами: во-первых, оно есть что-то, что мы осознаем; во-вторых, оно кладет конец раздражению, вызванному сомнением; и, в-третьих, оно влечет за собой установление в нашей природе правила действия, или, короче говоря, привычки. По мере того, как верование кладет конец раздражению, вызванному сомнением, которое является побудительным мотивом мышления, напряжение уменьшается, а когда верование достигнуто, мышление на мгновение приходит в состояние покоя.
Однако поскольку верование есть правило действия,
274
Как сделать наши идеиясными
применение которого влечет за собой дальнейшее действие и дальнейшее мышление, постольку точка остановки является в то же время точкой начала мышления. Вот почему я позволил себе назвать ее местом покоя мышления, хотя мышление по существу своему есть действие. Окончательный результат мышления есть акт воления, в котором мышление больше уже не принимает участия; однако верование есть только этап ментального действия, некий эффект, благодаря мысли оказывающий воздействие на нашу природу и влияющий на будущее мышление.
386. Сущность верования заключается в установлении привычки; и различные верования отличаются друг от друга теми различными способами действия, которые они вызывают. Если верования не различаются в этом отношении, если они кладут конец тем же самым сомнениям посредством производства одних и тех же правил действия, тогда никакие различия в способе их осознания не могут превратить их в различные верования точно также, как наигрывание одной и той же мелодии в разных ключах не превращает ее в разные мелодии. Очень часто проводятся воображаемые различия между верова-ниями, которые отличаются только по способу выражения; а вот шум, который при этом поднимается, оказывается вполне реальным. Верить в то, что взаимное расположение объектов таково, как оно изображено на рис. 1, и при этом верить, что оно таково, как на рис. 2, это одно и то же верование; в то же самое время вполне можно вообразить, что ктонибудь будет соглашаться с первой пропозицией и отрицать вторую.
рис. 1 рис.2
S
S
V
ч
s
s
v
4
S
275
S
V
Как сделать наши идеи ясными Такие ложные различения приносят столько вреда, что он сопоставим разве что с вредом, причиняемым смешением реально различных верований, и они представляют собой одну из тех ловушек, которых нам следует постоянно избегать, особенно если мы находимся на почве метафизики. Одна из распространенных ошибок подобного рода состоит в ошибочном принятии ощущения, вызванного неясностью нашей собственной мысли, за свойство самого того объекта, о котором мы мыслим. Вместо того, чтобы понять, что эта неясность является чисто субъективной, мы воображаем, будто созерцаем качество объекта, таинственное по своей природе; и если впоследствии наше понятие будет дано нам в ясной форме, то мы уже не узнаем его, поскольку оно будет лишено ощущения непостижимости. Коль скоро обман продолжается, он, ясное дело, ставит непреодолимый барьер на пути к ясному мышлению; так что противники рационального мышления оказываются столь же заинтересованными в том, чтобы сохранить его навечно, как и сторонники его в том, чтобы не поддаться ему.
399. Другой подобный обман заключается в ошибочном принятии простого различия в грамматической конструкции двух слов за различие между теми идеями, которые они выражают. В наш педантичный век, когда внимание литераторов приковано скорее к словам, нежели к вещам, эта ошибка имеет широкое распространение. Когда я сказал, что мышление есть действие и что оно состоит в отношении, хотя личность выполняет только действие, а не отношение, которое может быть только результатом действия, в моих словах не было никакого противоречия, а лишь грамматическая неточность.
400. Мы будем надежно защищены от всех этих софизмов, если только осознаем, что единственная функция мысли состоит в том, чтобы производить привычки к действию, и что все то, что связано с мыслью, но не имеет отношения к ее цели, есть некий нарост на ней, но не ее часть.
Если между нашими ощущениями, не имеющими отно
шения к тому, как нам следует действовать в данных об
стоятельствах, имеется некое единство как это проис
ходит в том случае, когда мы слушаем музыкальную пьесу,
276
· то мы не называем это мышлением. Для того, чтобы выяснить его значение, нам просто следовало бы определить, какие привычки оно производит, поскольку то, что вещь «значит», есть просто те привычки, которые она вызывает. Идентичность же привычки зависит от того, как она может заставить нас действовать, но не просто в тех обстоятельствах, при наличии которых она возникает, но в тех, которые могли бы иметь место, вне зависимости от того, насколько невероятными они кажутся6' ' ^ вычка является, обусловлено тем, когда и как она заставляет нас действовать. Что касается когда, то всякий стимул к действию происходит из восприятия-, что касается как, то всякая цель действия должна произвести некоторый чувственный результат. Таким образом, мы приходим к осязаемому и практическому как к корню всякого реального различия в мысли, сколь бы утонченным оно бы ни было; и нет такого тонкого различия в значениях, которое не составляло бы возможные различия в практике.
401. Для того, чтобы выяснить те следствия, к которым приводит этот принцип, рассмотрим на его примере доктрину пресуществления. Протестанты считают, что элементы причастия являются плотью и кровью только в переносном смысле; они питают нашу душу, как еда и питье
· наши тела. Однако католики считают, что они являются плотью и кровью в буквальном смысле; хотя они обладают всеми чувственными качествами облатки и разбавленного вина. Однако мы не можем иметь никакого иного понятия о вине, кроме того, что содержится в том веровании, что либо 1 (это вещество, то или иное, есть вино, либо 2) что это вино обладает определенными свойствами. Эти верования суть не что иное, как памятки для нас же самих, что при случае нам следует действовать по отношению к этим вещам так, как если бы мы верили, что они являются вином, и согласно тем качествам, которыми, как мы верим, обладает вино. Источником такого действия будут некие чувственные восприятия, а мотивом 6 То, что эти возможные обстоятельства могут оказаться противоречащими всему предшествующему опыту, не играет никакой роли. маргиналия (1893).
277
s
/
s
s
s
ч
s
s
ч
S
S
VU
Как сделать наши идеи ясными стремление произвести некий осязаемый результат. Таким образом, Haine действие имеет отношение исключительно к тому, что воздействует на наши чувства, наша привычка имеет такое же значение, как и Haine действие, наше верование такое же, как и наша привычка, наше понятие такое же, как и наше верование; и мы, следовательно, не можем понимать под вином ничего иного, кроме того, что имеет определенные следствия, прямые или косвенные, для наших чувств; а потому говорить о чем-либо, что оно обладает всеми чувственными признаками вина, но на самом деле есть кровь, это бессмысленный жаргон. Впрочем, в мои цели не входит исследование теологической проблемы; использовав ее в качестве логического примера, я распрощался с ней, нимало не беспокоясь насчет того, что мне возразят теологи. Я хочу только подчеркнуть, что мы не можем обладать идеей в нашем уме, связанной с чем-либо еще, кроме мыслимых чувственных следствий вещей. Наша идея чего-либо есть наша идея его чувственных следствий; и если мы воображаем, что обладаем какой-то идеей сверх этого, то обманываем самих себя и ошибочно принимаем ощущение, сопровождающее нашу мысль, за часть самой мысли. Абсурдно утверждать, что мысль обладает значением, не имеющим никакого отношения к ее единственной функции. Глупо со стороны католиков и протестантов вести споры по поводу элементов причастия, если они сходятся в отношении всех их чувственных следствий и ныне и вовеки веков.
402. Представляется, что правило для достижения третьей степени ясности понимания таково: рассмотрите, какого рода следствия, могущие иметь практическое значение, имеет, как мы полагаем, объект нашего понятия. Тогда наше понятие об этих следствиях и есть полное понятие об объекте789' ? Длинное дополнение, опровергающее то, что следует далее . Прежде чем мы перейдем к применению этого правила, давайте вкратце рассмотрим то, что оно подразумевает. Утверждалось, что это скептический и материалистический принцип. Однако
278 на самом деле он представляет собой применение того единственного принципа логики, что был предложен Иисусом: «По плодам их узнаете их» и самым тесным образом связан с идеями Евангелия. Вне всякого сомнения, мы должны остерегаться понимания этого принципа в чересчур индивидуалистическом смысле. Утверждать, что человек достигает только того, на что направлены его стремления, было бы немилосердным приговором огромной части человечества, которое никогда не имело досуга, чтобы работать над чем-то, кроме необходимого для себя и своей семьи. Но, не стремясь непосредственно к этой цели и еще в меньшей степени отдавая себе отчет о ней, они обеспечивают цивилизацию всем необходимым и производят на свет новые поколения, чтобы те сделали следующий шаг на пути истории. Плоды их труда являются поэтому коллективными; это достижение целого народа. Над чем же трудится целый народ, что это за цивилизация, которая представляет собой результат истории, но никогда не имеет завершения? Мы не можем надеяться получить о ней всеобъемлющее представление; однако мы можем отдать себе отчет в том, что это постепенный процесс, что он включает в себя осуществление идей как в человеческом сознании, так и в его творениях и что он происходит благодаря тому, что человек обладает способностью учиться, и благодаря тому, что опыт непрерывно одаривает его идеями, прежде бывшими ему неизвестными. Мы можем сказать, что это процесс, в рамках которого человек, во всем своем жалком ничтожестве, постепенно все более и более исполняется Духа Господня, в котором произрастают Природа и История. Нам также напоминают о вере в грядущую жизнь; однако сама эта идея является чересчур смутной для того, чтобы способствовать ясности обычных идей. Общепринято, что те, кто постоянно живут своими ожиданиями, склонны не обращать внимания на свои насущные проблемы. Величайшим принципом логики является самозабвение, что, однако, не означает, что самость должна бьпь уничтожена ради окончательного триумфа. Может получиться и так; но это не должно быть руководящей целью.
Когда мы приступаем к изучению великого принципа непре
рывности и видим, как все течет и как всякая точка непосредст
венно разделяет бытие всякой другой точки, нам кажется, что
индивидуализм и ложь это одно и то же. Мы знаем, что изоли
279
S
Ч
V
V
s
s
v
Ч
v
Как сделать наши идеи ясными рованный человек лишен целостности и, по существу, является возможным членом общества. В особенности опыт одного отдельно взятого человека ничего не значит. Если он видит то, чего не могут видеть другие, мы называем это галлюцинацией. Не «мой» опыт, а «наш» является предметом мышления; и это «мы» обладает бесконечными возможностями.
Нам не следует также понимать практику в каком-то низком и корыстном смысле. Индивидуальное действие является средством, а не целью. Индивидуальное удовольствие не является нашей целью-, мы подставляем свои плечи ради достижения цели, которую никто из нас не в состоянии толком постичь, ради такой цели, для осуществления которой трудятся поколения. Однако мы можем видеть, что цель эта будет заключаться в развитии воплощенных идей (1893).
9 Обратите внимание, что в этих трех строчках используются слова «conceivably», «conceive», «conception», «conception», «conception». Теперь многие, как я обнаружил, пытаются установить авторство моих неподписанных опусов; и я не сомневаюсь, что одной из особенностей моего стиля, отталкиваясь от которой они делают это, является мое необычайное отвращение к повтору слов. Такое пятикратное употребление слов, производных от глагола сопсгреге, должно было иметь определенную цель. В действительности их было даже две. Одна из них состояла в том, чтобы показать, что я говорил о значении (meaning), имея при этом в виду исключительно интеллектуальный смысл (intellectualpurport). Вторая заключалась в том, чтобы избежать опасности быть понятым так, будто я пытаюсь объяснить понятие при помощи восприятий, образов, схем или чего бы то ни было еще, кроме понятий. Я вовсе не имел поэтому в виду утверждать, что акты, которые в гораздо большей степени являются единичными, нежели все остальное, могли бы конституировать смысл (purport) какого-либо символа или его адекватную интерпретацию. Я сравнил действие с финалом симфонии мысли, в которой верование является полукадансом. Никто не считает, что несколько тактов, являющихся заключительным аккордом исполняемого музыкального произведения, являются целью всего исполнения. Они могут быть названы его развязкой. Однако эту метафору не стоит понимать слишком буквально. Я упомянул ее только для того, чтобы показать, что подозрение, высказанное 280 мной в статье Прагматизм в Словаре Болдуина после поверхностно-поспешного просмотра забытой журнальной статьи, подозрение, что эта статья выражала стоическую, то есть номиналистическую, материалистическую и в конечном счете филистерскую точку зрения, было всецело ошибочным.
Несомненно, прагматицизм делает мысль в конечном счете при
менимой исключительно к действию ·. сознательному дейст
вию. Однако между признанием этого и тем утверждением, что
он делает мысль, в качестве смысла символов, состоящей из ак
тов, или утверждением, что истинная конечная цель мышления
состоит в действии, не больше общего, чем между утверждением,
что живое искусство художника включает в себя нанесение кра
сок на холст, и утверждением, что живое искусство состоит в на
несении красок на холст или что нанесение красок на холст яв
ляется его конечной целью. Прагматицизм считает, что мышле
ние состоит в живом, основанном _на выводе превращении сим
волов, смысл которого заключен в вынесении обусловленных
общих решений действовать. Что касается конечной цели мыш
ления, которая должна быть всеобщей целью, то она недоступна
человеческому пониманию; но насколько я отдаю себе отчет — с
помощью многих мыслителей, среди которых я мог бы упомя
нуть Ройса (и его книгу World and Individual («Мир и индивидт»)),
[Ф.К.С.] Шиллера (и его книгу The Riddles of the Sphinx («Загадки
Сфинкса»)), равно как и знаменитого поэта [Фридриха Шиллера]
с его Aesthetische Briefe («Эстетическими письмами»), Генри
Джеймса-старшего (и его книгу Substance and Shadow («Субстан
ция и тень»), а также его беседы), вместе с самим Сведенборгом,
· именно посредством безграничного повторения одного самоконтроля за другим, порождается v/r [«мужчина» (лат.)], и именно в действии при помощи мышления он взращивает эстетический идеал, не просто на потребу своей пустой башке, но как долю, которую Господь отдает ему в труде творения.
Этот идеал через модификацию правил самоконтроля моди
фицирует действие, а тем самым и сам опыт; он модифицирует
как личный опыт человека, так и опыт других людей. Тем самым
это центробежное движение отзывается новым центростреми
тельным движением, и так далее; а все целое представляет части
цу того, что происходило, как мы можем предположить, в тече
ние времени, по сравнению с которым совокупность геологиче
281
v
S
S
ч
ч
S
s
Ч;
Как сделать наши идеи ясными
§ 3. Некоторые применения прагматистского правила
403. Давайте проиллюстрируем это правило несколькими примерами; и для того, чтобы начать с простейшего из них, задумаемся о том, что мы имеем в виду, называя вещь твердой. Ясное дело, что ее нельзя поцарапать многими другими субстанциями. Все понятие этого качества, как и любого другого, заключено в его мыслимых следствиях. Нет абсолютно никакой разницы между твердой вещью и мягкой вещью до тех пор, пока они не подвергнуты испытанию. Предположим, что алмаз был кристаллизован внутри подушки из мягкой ваты и оставался там до тех пор, пока ее наконец не сожгли. Будет ли ложью сказать, что этот алмаз был мягким? Этот вопрос кажется глупым, и он действительно был бы таковым, если только не брать в расчет логику. В ней такие вопросы приносят огромную пользу, поскольку они помогают представить логические принципы гораздо более рельефно, чем любые реальные дискуссии. Изучая логику, нам следует не избавляться от этих вопросов с помощью торопливых ответов, но, напротив, рассматривать их с величайшим вниманием для того, чтобы выявить заключенные в них принципы. В данном случае мы можем изменить наш вопрос и спросить, что мешает нам сказать, что твердые тела остаются совершенно мягкими до тех пор, пока к ним не прикасаются, что их твердость возрастает вместе с давлением, оказываемым на них, до тех пор, пока их царапают? Размышление покажет, что ответ заключается в следующем: не будет ничего ложного в таких способах выражаться. Они повлекли бы за собой изменение нашего нынешнего способа употребления речи в том, что касается слов «твердый» и «мягкий», но не их значений. Поскольку они не представляют какого-либо факта, который был бы отличен от самого себя, но лишь включают в себя комбинации фактов, которые были бы в высшей степени неуклюжими. Это приводит нас к замечанию, что вопрос о том, ских эпох — это все равно что поверхность электрона по сравнению с поверхностью планеты. — Примечание из «Следствий прагматицизма» (1906).
282 что происходило бы при отсутствующих в действительности обстоятельствах, является не вопросом факта, а вопросом наиболее ясной интерпретации фактов. Например, вопрос о свободе воли и предопределении в его самой простой форме, избавленной от словоблудия, можно сформулировать следующим образом: я сделал что-то такое, от чего я испытываю стыд; мог ли я усилием воли воспротивиться искушению и поступить по-иному? Философский ответ [на это] заключается в том, что это не вопрос факта, но исключительно вопрос интерпретации фактов. Если интерпретировать их так, чтобы указать на то, что имеет отношение к моему вопросу, а именно: что я должен укорять себя за плохой поступок, то совершенно истинно утверждение, что если бы я желал поступить по-иному, нежели поступил, то я и поступил бы по-иному.
С другой стороны, если интерпретировать факты так,
чтобы указать на другое важное соображение, то равным
образом истинно утверждение, что, коль скоро искуше
нию было позволено взять верх, оно приведет, если оно
имеет определенную силу, к тому же самому следствию,
как если бы я не сопротивлялся. Нет никакого возражения
на противоречие, возникающее из ложного предположе
ния. Reductio ad absurdum заключается в показе того, что
из гипотезы вытекают противоречия и вследствие этого
она должна быть признана ложной. В обсуждение вопро
са о свободе воли вовлечено множество проблем, и я во
все не собираюсь утверждать, что обе стороны в равной
степени правы. Напротив, я считаю, что одна из сторон
отрицает важные факты, тогда как другая воздерживает
ся от подобного шага. Но я хочу подчеркнуть, что выше
указанный вопрос послужил источником для всех сомне
ний; что если бы не он, то никаких разногласий вообще
бы не возникло, и что этот вопрос превосходно разреша
ется указанным мною способом. Попробуем теперь оты
скать яогую идею тяжести. Этот случай также довольно
прост. Утверждать, что тело обладает тяжестью, означает
просто утверждать, что при отсутствии противодейст
вующей силы оно упадет. Этим (оставляя в стороне опре
деленные нюансы по поводу того, как оно будет падать и
т.д., интересующие физика, который употребляет это
283
ч
S
S
v
S
s
V
слово), очевидно, целиком исчерпывается понятие тяжести. Позволительно спросить: не объясняются ли эти отдельные факты гравитацией? Однако то, что мы имеем в виду под самой силой, целиком заключено в ее следствиях.
404. Это вынуждает нас прибегнуть к объяснению идеи
Силы вообще. Это замечательное понятие, которое, будучи выработано в первой половине семнадцатого века из примитивной идеи причины и постоянно совершенствуясь вплоть до настоящего времени, показало нам, как следует объяснять все изменения движения, испытываемые телами, и как следует осмыслять все физические феномены; оно дало начало современной науке и изменило лицо планеты-, оно, помимо своих специфических применений, сыграло основополагающую роль в направлении хода современной мысли и в продвижении современного социального развития. Поэтому сгоит потратить определенные усилия для того, чтобы постичь его. Согласно нашему правилу, мы должны для начала спросить: каково непосредственное употребления мысли о силе? Ответ будет заключаться в том, что с ее помощью мы объясняем изменения в движении. Если тела оказались бы предоставленными сами себе и не подвергались воздействию сил, то всякое движение продолжалось бы с неизменной скоростью и в неизменном направлении. Более того, изменение в движении никогда не происходит внезапно; если меняется его направление, то оно меняется по кривой без резких углов; если меняется его скорость, то только постепенно. С точки зрения геометров, непрерывно происходящие постепенные изменения являются слагаемыми, которые складываются вместе согласно правилу параллелограмма сил. Если читатель еще не представляет себе, что это такое, то ему пойдет на пользу, если он проследит за нашим объяснением; но если математика для него невыносима, то пусть он лучше пропустит три параграфа, чем расстанется с нами навсегда.
Как сделать наши идеи ясными
H
284
рис. 3 рис. 4
является линия, начало и конец которой опре
делены. Два отрезка считаются эквивалентными, если они имеют одно начало и один конец. Следовательно, два отрез..,.. CD E иА F GHE (рис. 3) эквивалентны. Отрезки, которые не начинаются в одной и той же самой точке, считаются эквивалентными при условии, что перемещение одного из них без поворотов и при сохранении параллельности к своей исходной позиции приводит к тому, что, когда их начала совпадают, совпадают и концы. Отрезки считаются геометрически сложенными друг с другом, если начало одного совпадает с концом другого; таким образом, отрезокЛ . является суммой отрезков/15, В С, С Du DE. В параллелограмме, изображенном на рис. 4, диагональ А С является суммой отрезков А В и В С; поскольку A D геометрически эквивалентно В С, А С есть геометрическая сумма А В и A D. Все это чисто условно. Это просто означает следующее: то, что мы решили называть отрезками, находится друг к другу в отношениях равенства или сложения. Однако хотя это и условность, но условность, не лишенная основания. Правило геометрического сложения может применяться не только к отрезкам, но и к любым другим предметам, которые могут быть репрезентированы отрезками. Поскольку отрезок определяется изменяющимся направлением и расстоянием, которые проходит точка в своем движении от начальной точки, постольку все, что от своего начала до своего конца определяется изменяющимися направлением и величиной, может быть репрезентировано линией. Соответственно, скорости могут быть представлены в виде линий, поскольку они характеризуются исключительно направлением и величиной. То же самое истинно и по отношению Ускорениям, или изменениям скорости.
285
s
s
s
ч
v
V
и по отношению к ускорениям, или изменениям скорости. Это достаточно очевидно в случае со скоростями; и это становится очевидным в случае с ускорениями, когда мы отдаем себе отчет в том, что ускорение для скорости есть то же самое, что и скорость для местоположения, а именно состояния ее изменения.
Так называемый «параллелограмм
сил» есть просто правило для
сложенияускорений. Онозаключа
ется в том, что сперва следует
ускорения представить в виде
отрезков, а затем геометрически
сложить отрезки. Геометры, однако
же, используют «параллелограмм
сил» не только для того, чтобы
складывать различные ускорения,
но также и для того, чтобы
1 раскладывать одно ускорение на
сумму нескольких. Пусть А В будет
отрезком, представляющим опре
деленное ускорениескажем, такое
изменение в движении тела, что
спустя одну секунду тело займет,
под воздействием этого ускорения,
положение, отличное от того, кото
рое оно заняло бы в том случае, если
бы его движение оставалось неиз
менным; в этом случае отрезок,
эквивалентный А В, соединит эти
два положения. Это ускорение
можно считать суммой ускорений,
представленных отрезками АС иС
В. Оно также может считаться сум
мой довольно отличных совсем
иных ускорений, представленных
отрезками Л D и Z) В, где Л D совер
шенно противоположно/! С. Ясно,
что имеется бесконечное множест
во способов, которыми отрезокЛ-.
может быть разложен на сумму двух
ускорений.
286
Как сделать наши идеи ясными
После этого скучного разъяснения, которое, как я надеюсь, ввиду своего исключительного интереса к понятию силы, не вывело читателя из терпения, мы готовы наконец установить главный факт, который воплощает это понятие.
Этот факт заключается в том, что если каждое действи
тельное изменение движения, испытываемое частями тел,
соответствующим образом разлагается на составные эле
менты, то каждое составляющее ускорение в точности та
ково, каковым ему приписывает быть определенный закон
Природы, согласно которому части тела в тех соотноси
тельных положениях^ которых они нахо,
ю. все « ~ « ~ ~ * тельности '
иеистви
ия, коегда получают определенные уев
торые, будучи сложены геометрически, дают ускорение, которое тело испытывает в действительности.
Это единственный факт, который представляет идея силы,
и всякий, кто возьмет на себя труд ясно понять, в чем со
стоит этот факт, прекрасно поймет, что такое сила. Следует
ли нам говорить, что сила есть ускорение или же что она
вызывает ускорение, это исключительно проблема язы
ка, которая имеет отношение к реальному значению не в
большей мере, нежели различие между французской
идиомой «Ilfaitfroid» и ее английским эквивалентом «It is
cold» («Холодно»). Тем не менее просто удивительно, на
сколько это простое обстоятельство сбивало с толку чело
веческие умы. В каких только глубокомысленных трактатах
не встретишь рассуждений о силе как о «мистической сущ
ности», что является только признанием неспособности
автора дать себе отчет, в чем же, собственно, заключается
ясное понятие того, что означает данное слово! В вызы
вавшем еще недавно всеобщее восхищение труде по ана
литической механике»можно встретить утверждение, что
мы точно понимаем результат действия силы, но что есть
сама сила этого мы не понимаем! Это явное противоре
чие. Идея, которую слово «сила» вызывает в наших умах, не
имеет иной функции, кроме как воздействовать на наши
действия, и наши действия не могут иметь никакого иного
отношения к силе, кроме как через ее результаты. Следова
ю Возможно, скорости тоже следует принять во внимание,
. ' <Kirchoff s Vorlesungen ьЬег math. Physik, Bd. I, Vorrede>
287
S
/
S
N
S
N
S
s
ч
S
ч
Как сделать наши идеи ясными тельно, если мы знаем, каковы результаты силы, то мы знакомы с любым фактом, вытекающим из утверждения, что сила существует, и это все, что нам следует знать. Правда, в большом ходу смутные представления, будто бы проблема может означать что-то, недоступное для нашего ума; и когда некоторые второстепенные философы столкнулись с абсурдностью этого мнения, они, для того чтобы придать своей псевдоидее (non-idea) видимость осмысленности, изобрели пустое различие между положительными и отрицательными понятиями. Нищета этого различия становится достаточно явной из соображений, изложенных несколькими страницами ранее. В дополнение к этим соображениям софистический характер этого различия должен был шокировать всякого человека, знакомого с реальным мышлением.
§ 4. Реальность
405. Давайте теперь перейдем к предмету логики и рассмотрим понятие, отчасти с ним связанное, а именно понятие реальности. Если брать ясность в значении знакомства, то ни одна идея не является более ясной, чем эта. Любой ребенок употребляет ее с полной уверенностью, не сомневаясь в том, что он ее понимает. Что же касается ясности во втором значении этого слова, то, пожалуй, большинство людей, причем даже тех, что отличаются рефлексивным складом ума, будет испытывать серьезные затруднения при попытке дать абстрактное определение реального. Тем не менее такое определение можно, повидимому, получить путем рассмотрения моментов различия между реальностью и ее противоположностью, вымыслом. Вымысел есть продукт человеческого воображения; он обладает теми свойствами, которые приписывает ему мышление. Внешняя же реальность есть то, свойства чего независимы от того, что я или вы думаем о ней. Вместе с тем в нашем сознании существуют феномены, которые зависят от нашего мышления, но в то же самое время являются реальными в том отношении, что мы реально мыслим их. Однако, хотя свойства этих феноменов зависят от того, как мы думаем, они не зависят от того, 288 что мы думаем о том, каковы эти свойства. Таким образом, сон обладает реальным существованием в качестве ментального феномена, если кто-то действительно видит его. То, что ему снятся определенные вещи, совершенно не зависит от того, что кто-либо думает по этому поводу. Напротив, если взять в расчет не сам факт сновидения, а вещи, которые снятся, то эти последние сохраняют свои свойства исключительно в силу того, что таковыми их увидели во сне. Тем самым мы можем определить реальное как то, чьи свойства независимы от того, что ктолибо может о них думать.
406. Однако, сколь бы удовлетворительным ни казалось бы это определение, было бы большой ошибкой считать, что оно делает идею реальности совершенно ясной. Давайте теперь попытаемся применить наши правила. Согласно этим правилам, реальность, как и любое другое качество, заключаегся в особенных чувственных следствиях, которые производят вещи, являющиеся ее составными частями. Единственное следствие, которым обладают чувственные вещи, заключается в производстве верования, поскольку все ощущения, которые они возбуждают, появляются в сознании в форме верования. Проблема поэтому заключается в том, как истинное верование (то есть верование в реальное) отличить от ложного верования (верования в вымысел). Как мы видели в предыдущей статье, идеи истинности и ложности в их всеобъемлющем развитии связаны исключительно с экспериментальным методом установления мнения. Тот человек, который произвольно выбирает принимаемые им пропозиции, может использовать слово «истина» только для того, чтобы подчеркнуть свою решимость следовать сделанному выбору. Конечно, мегод упорства никогда не господствовал повсеместно; человек слишком разумен для этого.
Однако в средневековой литературе мы находим целый
ряд отличных примеров метода упорства. Когда Скот
Эриугена комментирует поэтический отрывок, в котором
чемерица (hellebore) упоминается как причина смерти
Сократа, он, не колеблясь, сообщает пытливому читате
лю, что Хэллебор и Сократ были двумя знаменитыми гре
ческими философами и что последний, будучи побежден
289
S
s
s
N
Ч
ч
ч
V
Как сделать наши идеи ясными в споре первым, принял этот проигрыш слишком близко к сердцу и умер от этого! Какова же могла бы быть идея истины у человека, который мог наобум принять такое совершенно случайное мнение и обучать ему? Реальный дух Сократа, который, как я полагаю, был бы очень рад быть побежденным в споре, поскольку это могло бы его чему-нибудь научить, находится в курьезном противоречии с наивной идеей комментатора, для которого (как и для «всякого прирожденного миссионера» наших дней) дискуссия была, по-видимому, просто стычкой. С тех пор, как философия начала пробуждаться от своей долгой спячки, и до того, как теология взяла над ней верх, ее практика, похоже, заключалась в том, что каждый профессор занимал какую-то философскую позицию, бывшую до сих незанятой и которая казалась ему достаточно сильной, закреплялся на ней и время от времени совершал вылазки для того, чтобы дать отпор приверженцам иных философских позиций. Поэтому даже те скудные источники об этих спорах, которыми мы располагаем, вынуждают нас выделить более дюжины мнений, которых различные эрудиты придерживались в одно и то же время по проблеме номинализма и реализма. Прочтите,введение к Historia Calamitatum Абеляра12' КОТ°РЫИ Ъыл %е меньшим философом, чем любой из его современников, и вы ощутите дух битвы, которым дышат эти страницы. Для него истина есть просто его личная крепость. В ту пору, когда господствовал метод авторитета, под истиной подразумевалось не многим больше, чем католическая вера. Все усилия ученых схоластов были направлены на то, чтобы согласовать свою веру в Аристотеля с верой в Церковь, и ни в одном из их объемистых фолиантов нельзя найти ни одного аргумента, который шел бы дальше этого. Примечательно, что там, где различные веры процветают рядом друг с другом, на вероотступников с презрением смотрели даже их новые единоверцы — настолько идея верности вытеснила собой идею поиска истины. Со времен Декарта дефект в понятии истины стал менее заметным. Все же ученого иногда поражает то, что 2 <Patrologia Latina, vol. 178, p. 1I4 et seq., (1885)> философы были менее озабочены тем, чтобы узнать, каковы факты, чем выяснить, какое верование находится в наибольшей гармонии с их системой. Очень трудно убедить последователя априорного метода, приводя в доказательство факты; но покажите ему, что мнение, которое он защищает, несовместимо с тем, что он утверждал в другом месте, — и он, скорее всего, возьмет его обратно. Люди подобного умственного склада, судя по всему, совершенно не верят в то, что дебаты могут когда-нибудь завершиться; они, по-видимому, полагают, что мнение, естественное для одного человека, вовсе не является таковым для другого и что, следовательно, верование никогда не будет установлено. Довольствуясь закреплением своих собственных мнений при помощи метода, который приведет другого человека к другим результатам, они тем самым выказывают, насколько слабо их представление о том, что такое истина.
407. С другой стороны, все последователи науки воодушевлены светлой надеждой на то, что процесс исследования, будучи продолжен достаточно долго, даст одно определенное решение каждого вопроса, к которому они его применяют. Один ученый может исследовать скорость света, изучая прохождение Венеры через меридиан и аберрацию звезд; другой — изучая противостояния Марса и затмения спутников Юпитера; третий — пользуясь методом Физо; четвертый методом Фуко; пятый — изучая движения кривых Лиссажу; шестой, седьмой, восьмой и девятый могут использовать различные методы для сравнения систем измерения статического и динамического электричества. Первоначально они могут получить различные результаты, однако по мере того, как каждый будет совершенствовать свой метод и свой процесс, результаты будут иметь тенденцию неуклонно приближаться к некоторому предустановленному центру. Так обстоит дело со всяким научным исследованием. Различные умы могут первоначально иметь самые противоположные мнения, однако в прогрессе исследования какая-то внешняя и чуждая им сила приводит их к одному и тому же заключению. Эта деятельность мысли, которая влечет нас не туда, куда мы хотим, но к предопределенной цели,
S
s
s
s
s
ч
ч
v
Ч
290 291
Как сделать наши идеи ясными подобна действию судьбы. Никакое изменение принятой точки зрения, никакой отбор других фактов для изучения, ни даже естественная склонность ума не могут позволить человеку избежать предустановленного мнения. Эта великая надежда воплощена в концепции истины и реальности. Мнение, которому суждено13 ™ чательное согласие всех исследователей, есть то, что мы имеем в виду под истиной, а объект, представленный в этом мнении, есть реальное. Вот так я бы стал объяснять реальность.
408. На это нам могут возразить, что подобная точка зрения прямо противоречит данному нами абстрактному определению реальности, поскольку она ставит свойства реального в зависимость от того, что в конечном счете о них думают. Ответ на это возражение состоит в том, что, с одной стороны, реальность вовсе не необходимо независима от мысли вообще, но только от того, что вы, или я, или любое конечное число людей может думать о ней; и, с другой стороны, хотя объект окончательного мнения зависит оттого, каково это мнение, то, что собой представляет это мнение, не зависит от того, что вы, или я, или любой человек думает. Наша испорченность и испорченность других людей может бесконечно отсрочивать установление мнения-, она может даже привести к тому, что произвольная пропозиция будет всеми признаваться за истинную на протяжении всей истории. Тем не менее даже это никак не повлияет на природу верования, которое единственно и может быть результатом исследования, продвинувшегося достаточно далеко. И если после исчезновения нашей расы появится другая, наделенная способностями и предрасположенностями для исследования, это истинное мнение и будет тем, к которому она в конечном счете придет. «Посрамленная правда возродит0 «Судьба» обозначает просто то, что наверняка произойдет и чего никак нельзя избежать. Это суеверие — предполагать, что определенная разновидность событий всегда предопределена, а другое суеверие — предполагать, что слово «судьба» никогда не сможет быть очищено от налета суеверия. Нам всем суждено умереть. ся», и мнение, которое будет в конечном счете получено в результате исследования, не зависит оттого, как кто-либо может актуально мыслить. Однако реальность реального и в самом деле зависит от того реального факта, что исследованию, если оно продолжается достаточно долго, в конечном счете суждено привести к верованию в нее.
409. Однако меня могут спросить, что.же я должен сказать о всех тех мимолетных фактах истории, забытых безвозвратно, об утраченных древних книгах, о погребенных тайнах:
Full many a gem of purest ray serene
The dark, unfathomed caves of ocean bear;
Full many a flower is born to blu sh unseen,
And waste its sweetness on the desert air1.
Действительно ли эти вещи не существуют реально в силу того, что они безнадежно находятся за пределами досягаемости нашего знания? А потом, когда вселенная (как предсказывают некоторые ученые), умрет и всякая жизнь исчезнет навеки, разве не будут столкновения атомов продолжаться, хотя и не будет никого, кто мог бы знать это? На это я отвечу, что хотя ни одно сколь угодно большое число не могло бы выразить пропорцию между тем, что познано нами, и тем, что остается нам неизвестным, тем не менее было бы недостойно для философа предположить относительно любой данной проблемы (имеющей ясное значение), что исследование неспособно дать ее решение, если будет продолжено достаточно долго. Кто бы мог сказать еще несколько лет назад, что мы сможем узнать, из чего сделаны звезды, свет которых идет до нас дольше, чем существует человеческая раса? Кто с уверенностью мог бы перечислить вещи, которые мы не будем знать несколько столетий спустя? Кто может дать себе отчет в том, каковы будут результаты научных исследований, продолжавшихся десять тысяч лет с интенсивностью последнего столетия? Немало камней драгоценных хранит / в своих глубинах океан безбрежный, / немало цветков родилось, /что глаз никогда не удивят (англ.).
S
N
V
S
Ч
S
ч'
292 293
Как сделать наши идеи ясными Ну а если эти исследования будут продолжаться миллион, миллиард или вообще какое вам угодно число лет можно ли тогда утверждать, что есть хотя бы одна проблема, не имеющая окончательного решения?
На это могут возразить: «К чему придавать столько важности этим отдаленным соображениям, особенно если ваш принцип заключается в том, что только практические различия имеют значение?» Да, я и в самом деле должен признать, что почти нет никакой разницы, скажем ли мы, что камень на дне океана, покоящийся в полной тьме, является бриллиантом, или нет — то есть что, вероятно, здесь нет никакой разницы, хотя я и не забываю, что этот камень может быть завтра выловлен оттуда. Но утверждения о том, что на морском дне есть сокровища, а в пустыне, куда не ступала нога человека, цветы, и т.д. представляют собой пропозиции, которые, как и пропозиции об алмазе, являющемся твердым в то время, когда его не подвергают давлению, в гораздо большей степени касаются особенностей нашего языка, нежели значения наших идей.
410. Тем не менее мне представляется, что мы, благодаря применению нашего правила, достигли такого ясного понимания того, что мы имеем в виду под реальностью, и такого ясного понимания факта, на котором основывается эта идея, что мы, наверное, не выкажем никакой претенциозности, столь же самоуверенной, сколь и исключительной, если предложим метафизическую теорию существования, которая могла бы быть повсеместно принята всеми теми, кто придерживается научного метода закрепления верования. Однако поскольку метафизика предмет скорее любопытный, нежели полезный, знание которого, подобно знанию подводных скал, служит нам в основном для того, чтобы их обходить, я больше не буду в данный момент досаждать читателю какой-либо онтологией. Я и так уже забрел гораздо дальше, чем намеревался, по этой стезе и выдал читателю такую дозу математики, психологии, и все это по большей части столь сложно понять, что, как я опасаюсь, он уже успел покинуть меня, и то, что я пишу сейчас, — пишется исключительно для наборщика и корректора. Я уверен в важности предмета. В логике нет царского пути, и действительно ценные идеи 294 могут быть добыты только ценой сосредоточенного внимания. Но я знаю и то, что в области идей публика отдает предпочтение тому, что дешево, да гнило; и в своей следующей статье14 я намереваюсь вернуться k тому, что легкодоступно, и больше не буду отклоняться от темы. Читатель, который был измучен, продираясь сквозь этот текст, будет вознагражден в следующем, когда увидит, как превосходно то, что было разработано таким вот утомительно-скучным способом, может быть использовано для установления правил научного рассуждения. До сих пор мы не переступили порога научной логики. Конечно, важно знать, как сделать наши идеи ясными, но они могут быть ясными, не будучи истинными. Для того, чтобы понять, как сделать их таковыми, нам следует продолжить исследование. Как дать начало этим жизненным и плодотворным идеям, которые размножаются в тысячах форм и распространяются повсюду, двигая вперед цивилизацию и способствуя величию человека, — это искусство, не сведенное к правилам, на секрет которого нам, однако, дает кое-какие указания история науки.
Примечания
Статья How to Make Our Ideas Clear была впервые опубликована в журнале Popular Science Monthly, vol. 12, pp. 286-302 (1878); затем вошла в качестве второй главы в работу «Иллюстрации к логике науки» (Illustrations of the Logic of Science). Впоследствии с определенными исправлениями и расширенным аппаратом примечаний эта статья предполагалась для публикации в книге «Большая логика» (Grand Logic) (1893) в качестве главы 16 и в книге «Поиск метода» (Search for a Method) (1893) в качестве очерка ГХ.
14 <См.: The Doctrine of Chances // Popular Science Monthly, 1878,
vol.l2,pp.604-615>
295
S
N
Ч
ч
4
S
s
V
VI!
Что такое прагматизм?
ЧТО ТАКОЕ ПРАГМАТИЗМ?
§1 Взгляд эксперименталистов на логическое утверждение
411. Автор этой статьи на основании большого и длительного опыта пришел к убеждению, что каждый физик, химик, короче говоря, каждый, кто смог достичь высот мастерства в любом из направлений экспериментальной науки, наделен умом, до такой степени сложившимся под влиянием жизни в лаборатории, о какой мало кто подозревает. Сам эксперименталист вряд ли способен отдать себе в этом отчет по той простой причине, что люди, об интеллекте которых он реально имеет представление, в интеллектуальном отношении чрезвычайно похожи на него самого. С типами же интеллекта, по своему складу и подготовке глубоко отличными от его собственного, и образование которых было во многом почерпнуто их книг, он никогда не станет внутренне близким, хотя бы и находился с ними в приятельских отношениях; ибо они с ним подобны маслу и воде и даже если взболтать их вместе, то удивительно, насколько быстро пойдут эти умы своими различными путями, не приобретя ничего, кроме легкого привкуса от былой связи. Если бы только эти, другие, могли замерить ум эксперименталиста — чему они по большей части и не обучены, — то вскоре они бы обнаружили, что за возможным исключением тех вопросов, где ему мешает личное чувство или воспитание, он склонен думать обо всем так, как думают в лаборатории, а именно как о деле эксперимента. Конечно, ни один живой человек не обладает во всей полноте свойствами, характерными для своего типа: вовсе не типичного врача вы ежедневно встречаете в двуколке или в купе вагона и вовсе не типичного учителя вы встретите, войдя в первую попавшуюся классную комнату. Но когда вы найдете или идеальным образом сконструируете на основе наблюдения, типичного экспе
296 рименталиста, вы обнаружите, что какое бы утверждение вы при нем ни сделали, он либо в качестве его значения поймет, что если данное предписание для эксперимента возможно или действительно когда-нибудь будет исполнено, результатом его станет опыт, полностью соответствующий данному описанию, либо он вообще не увидит никакого смысла в том, что вы говорите. Если же вы заговорите с ним на тот манер, на^какой недавно в Британской ассоциации1 говорил^-р^Баль^ур, ч%, мол, «физик... ищет нечто большее, чем законы, соединяющие вместе возможные объекты опыта», мол, «его целью является физическая реальность», открываемая в экспериментах, и существование такой неэкспериментальной, внеопытной реальности «является незыблемой верой науки», то вы обнаружите, что в отношении всего этого онтологического многоцветья ум эксперименталиста дальтоник. Уверенность в этом, а ей автор обязан своим беседам с эксперименталистами, подкрепляется еще и тем обстоятельством, что сам он с шести лет вплоть до давно пройденной зрелости, можно сказать, жил в лаборатории; и, будучи почти всю свою жизнь связан с эксперименталистами, он делал это с неискоренимым чувством понимания их и понимания себя с их стороны.
412. Эта лабораторная жизнь, однако, не помешала автору
(который здесь и ниже просто приводит примеры эксперименталистского умственного типа) заинтересоваться методами самого мышления; и когда он начал читать метафизику, то хотя многое из нее и показалось ему весьма слабо обоснованным и определенным случайными предвзятыми мнениями, тем не менее, в трудах некоторых философов, в особенности же Канта, Беркли и Спинозы, он временами нападал на ходы мысли, напоминавшие ему способы мышления, принятые в лаборатории, и он почувствовал, что может доверять им;
. Reflections suggested by the New Theory of Matter, Президентское выступление, британская ассоциация продвижения науки, авг. 17, 1904.
297
S
N
V
N
Ч
ч
N..
V
Чтотакоепрагматизм? все это оказалось верным и для других «лабораторных» людей.
Стараясь, как естественно для всякого человека данного типа, сформулировать, что же собственно он столь глубоко одобряет, автор выработал теорию о том, что понятие (conception), то есть рациональная цель слова или другого выражения, лежит исключительно в его мыслимом влиянии на жизненное поведение (conduct of life); и поскольку, очевидно, ничто из того, что не будет результатом эксперимента, не способно иметь никакого влияния на жизненное поведение, если мы сможем точно определить все мыслимые экспериментальные феномены, которые подразумеваются утверждением или отрицанием данного понятия, мы получим полное и окончательное определение понятия, и в нем больше не будет абсолютно ничего. Для этого учения он изобрел имя «прагматизм». Некоторые из его друзей хотели, чтобы он назвал его практицизмом или практикализмом (скорей всего, на том основании, что practices в греческом лучше чем pragmaticQS). Но для того, кто учился философии у Канта, как то делал настоящий автор, наряду с девятнадцатью из каждых двадцати эксперименталистов, обратившихся к философии, и кто до сих пор наиболее охотно рассуждает в кантианских терминах, praktisch и pragmatisch отстоят друг от друга, подобно двум полюсам, первый — относясь к той области мысли, где ни один ум эксперименталистского типа никогда не сможет быть уверен в наличии твердой почвы под ногами, второй — выражая отношение к определенной человеческой цели.
Наиболее же ярким отличием новой теории было
признание ею неразрывной связи между рациональным
познанием и рациональной целью-, и это соображение
обусловило предпочтение, оказанное в конце концов
имени прагматизм,
§2 Философская терминология
413. Что же касается вопроса о философской
терминологии, то существует несколько простых
соображений, которые автор уже в течение многих лет
298
стремится предложить на строгий суд тех немногих
своих коллег-философов, которые возмущены современ
ным состоянием этого типа исследования и которые
намерены спасти и привести его к состоянию, сравнимо
му с положением дел в естественных науках, где исследо
ватели вместо того, чтобы каждому поносить работу
большинства других как идущую от начала и до конца по
ложному пути, кооперируются, взбираются друг другу на
плечи и приумножают сумму неопровержимых
результатов; где всякое наблюдение повторяется, а от
дельные наблюдения мало чего стоят; где всякая заслужи
вающая внимания гипотеза подвергается строгому, но
справедливому анализу и только после того, как
предсказания, к которым она приводит, убедительным
образом подтверждаются опытом, удостаивается доверия
· и то лишь на время; где радикально ошибочный шаг предпринимается крайне редко и даже наиболее ошибочные из теорий, получающих широкое признание, будут истинными в своих основных опытных предсказаниях. На рассмотрение этим исследователям будет предложено следующее мнение: ни одно исследование не может считаться научным в описанном выше смысле до тех пор, пока оно не обеспечит себя подходящей технической терминологией, каждый термин которой будет иметь одно определенное
значение, общепринятое среди исследователей данного
предмета, и чьи вокабулы будут избавлены от сладостных
чар, способных подтолкнуть наиболее распущенных
авторов к злоупотреблению ими, — что является не
вполне оцененным достоинством научной термино
логии. На рассмотрение будет так же предложено то
соображение, что опыт наук, одолевших самые большие
трудности терминологии, (ими вне всякого сомнения
являются таксономические науки: химия, минерология.
ботаника, зоология) убедительно доказывает: необходи
мое единство и необходимый разрыв с индивидуаль
ными привычками и предпочтениями можно внести,
лишь сформировав каноны терминологии таким
образом, чтобы они находили поддержку в моральном
принципе и в чувстве собственного достоинства, свойст
299
S
S
Ч
ч
S
Ч
м;
Что такое прагматизм?
венных любому человеку; и, в особенности, чтобы общее
чувство (при вышеуказанных ограничениях) было
следующим: всякий, кто вводит в философию новое
понятие, обязан изобрести приемлемые термины для его
выражения, и когда он сделает это, долг его товарищей по
исследованию принять эти термины и препятствовать
любому их уклонению от исходного значения не только
как проявлению громадного неуважения к тем, кому
философия обязана каждым своим понятием, но и как
вредному для самой философии; более того, едва
понятие снабжено подходящими словами для своего
выражения, нельзя разрешать употребление никаких
других технических терминов, обозначающих те же
самые вещи, взятые в тех же самых отношениях. Если
данное предложение будет одобрено, может оказаться
необходимым, чтобы философы, собравшись на общий
съезд, приняли, после подробного обсуждения,
подходящие каноны, дабы очертить применение этого
принципа. Так, возможно, окажется разумным закрепить
определенные значения за некоторыми приставками и
суффиксами, как это делается в химии. Можно, например,
условиться, что приставка собственно(propre-) должна
означать некое довольно неопределенное расширение
значения того термина, к которому приставлена;
название учения, доктрины будет естественно заканчи
ваться на -изм (-ism), тогда как -ицизм (icism) может
указывать на более строго определенное принятое
значение той же доктрины и т.д. Затем, как в биологии,
где термины, предшествующие Линнею, никогда не
рассматриваются, скорее всего, будет лучше не выходить
за рамки схоластической терминологии. И — для
иллюстрации другого вида ограничения — наверное,
никогда не бывало, чтобы философ давал общее
название своему собственному учению без того, чтобы
это имя вскоре не приобретало в обычном философском
словоупотреблении смысла гораздо более широкого, чем
задумывалось изначально. Поэтому конкретные системы
проходят под именами Кантианизма, Бентамизма,
Контеанизма, Спенсерианизма и т.д. тогда как
трансендентализм, утилитаризм, позитивизм, эволюцио
300
низм, синтетическая философия и т.д. необратимо и
совершенно оправданно взошли на более высокие
ступени.
§3 Прагматицизм
414. Тщетно и долго прождав некоего особенно
счастливого стечения обстоятельств,»способствовавшего
бы продвижению его идей по этике терминологии, автор
наконец сам свел воедино эти обстоятельства,
взгромоздил одно на другое, причем тогда, когда у него
не было ни каких-то новых предложений по данному
вопросу, ни другого чувства, кроме чувства
удовлетворения тем направлением, которое без всяких
канонов и резолюций философского съезда до сих пор
принимало использование его терминов. Его слово
«прагматизм» обрело широкое признание в том
обобщенном смысле, который, кажется, доказывает силу
его роста и жизнеспособности. Знаменитый психолог
Лжемс2 заимствовал это слово, увидев, что его
собственный «радикальный эмпиризм» в основном
отвечает определению «прагматизма», данному автором этих строк, хотя и не без некоторого отличия в точке зрения на его сущность. Затем острый и блестящий мыслитель, м-р Фердинанд К.С. Шиллер, в поисках более привлекательного обозначения для своего «антропоморфизма» из книги «Загадка Сфинкса», напал в прекрасной работе «Аксиомы как постулаты»3 н т же обозначение «прагматизм», в исходном смысле имевшее много общего с учением, для которого потом он нашел более точное название «гуманизм», сохранив за «прагматизмом» несколько более широкий смысл.
Покуда все складывалось удачно. Но в настоящее время это слово начинает иногда встречаться в литературных журналах, где им злоупотребляют самым беспощадным образом, что, впрочем, ожидает все слова, стоит им попасть в лапы литераторов. Временами как ветром 2 См. его Pragmatism.
3 В работе Personal Idealism ed. H. Stwart (1902), p. 63.
301
S
/
S
S
sv
41:
Что такое прагматизм?
сдувает все хорошие манеры британцев, и они
обрушиваются на это слово как на неудачно выбранное
то есть «неудачно выбранное» для того, чтобы выражать
значение, ради исключения которого оно прежде всего и
было создано. Итак, автор этих строк, видя, как далеко
пошел его незаконнорожденный ребенок «прагматизм»,
чувствует, что настало время поцеловать свое дитя на
прощание и предоставить ему идти своим, несомненно,
более высоким, путем. А дабы выразить исходное
определение, он хотел бы провозгласить рождение слова
«прагматицизм», достаточно уродливого, чтобы не
бояться всевозможных похитителей4'
415. Сколь много бы автор ни позаимствовал из
внимательного чтения всего написанного другими прагматистами, он все же считает, что его исходная концепция этой доктрины имеет решающее преимущество. Из этой исходной формы может быть выведена любая истина, выводимая из любой другой формы, тогда как определенных ошибок, в которые впадали другие прагматисты, в ней можно избежать. Исходная точка зрения представляется также более сжатой и простой, чем другие. Но ее главное достоинство, в глазах автора, это то, что она гораздо проще увязывается с критическим доказательством своей истинности. Вполне в согласии с логическим порядком исследования, зачастую происходит так, что гипотеза, которая кажется все более основательной по мере того, как мы углубляемся в нее, сначала создается нами и лишь гораздо позднее увенчивается адекватным себе доказательством. Автор же этих строк, имея возможность размышлять над 4 Чтобы показать, насколько недавним является всеобщее употребление слова «прагматизм», автор может упомянуть, что насколько ему известно, он до сих пор никогда не употреблял его в публикациях, и сделал это лишь единственный раз, в «Словаре Болдуина», да и то по специальной просьбе. К концу 1890, когда вышла эта часть «Словаря Столетия», автор еще не считал, что слово это смогло обрести достаточно прочное положение, чтобы появиться в этой книге. Но в философских беседах он стал постоянно употреблять его, начиная, наверное, с середины 70-х.
302
прагматистской теорией гораздо дольше, чем большин
ство ее приверженцев, естественно, уделил значительно
больше внимани ее доказательству. В любом случае при
попытке объяснить прагматизм вполне извинительно,
что автор ограничивает себя той его разновидностью,
которая ему лучше всего известна. В настоящей статье
хватит места только, чтобы объяснить, в чем это учение
(которое, находясь на попечнии тех, к кому оно попало
сегодня, может сыграть довольно заметную роль в
философских дискуссиях ближайших лет) реально
состоит. Если это объяснение окажется интересным для
читателей «Monist'a», то они, конечно же, еще больше
заинтересуются второй статьей, которая даст некоторые
примеры многообразного применения прагматицизма
(если предположить его истинность) для разрешения
при его помощи различного рода проблем. После этого
читатели уже будут готовы заинтересоваться дока
зательством того, что это учение истинно, доказа
тельством, которое, на взгляд автора, не оставляет
никаких сомнений по данному предмету и является
единственным ценным вкладом, который он внес в
философию. Ибо в существе своем оно способствует
установлению истинности синехизма5'
416. Простое определение прагматицизма не могло бы дать никакого удовлетворительного понимания даже самым восприимчивым умам и потому нуждается в комментарии, который и будет предоставлен ниже. Более того, это определение не берет в расчет одно-два других учения, без предшествующего усвоения которых (или фактического усвоения) сам прагматицизм был бы ничем. Они включены как часть прагматизма Шиллера, но мы предпочитаем не смешивать разнородные пропозиции. Предварительные пропозиции лучше было бы давать сразу.
5 Синехизм это тот принцип, согласно которому непрерывность преобладает в мысли, в эволюции жизни и человеческих сообществ и институтов, а также в логике развития науки. прим, состав.
303
s
s
N
N
Ч
ч
ч
Ч
ч
V
Что такое прагматизм?
Трудность здесь связана с тем, что ни разу не был составлен ни один формальный список этих пропозиций. Все они могут быть подведены под туманную максиму «откажитесь от притворства». Философы совершенно различных темпераментов предполагали, что философия должна начинаться с того или другого состояния ума, в котором ни один человек, и менее всего новичок в философии, в действительности никогда не находился. Один считает, что нужно начать с того, чтобы усомниться во всем и говорит, что есть лишь одна вещь, в которой нельзя сомневаться, как будто сомнение «не труднее лжи». Другой что нужно начинать с наблюдения «первых впечатлений чувства», забывая о том, что объекты нашего восприятия уже результаты когнитивной переработки. Поистине существует только одно состояние ума, от которого вы можете «отправляться», а именно то, при котором вы уже перегружены громадной массой сформировавшегося знания, от которого вы не смогли бы отделаться, даже если б захотели; и кто знает, отделайся вы от него, не сделали бы вы само познание невозможным для себя. Неужто написать на бумажке, что вы сомневаетесь, и значит для вас сомнение? Коли так, сомнение дело совершенно несерьезное. Но не притворяйтесь, если еще только педантизм не выел в вас всякое чувство реальности, и признайте, раз уж надо, что существует очень многое, в чем вы ни в коей мере не сомневаетесь. А то, в чем вы совершенно не сомневаетесь, вы должны считать и считаете несомненной абсолютной истиной. Тут же вторгается м-р Притворство: «Что! Вы хотите сказать, что мы должны верить в то, что не является истиной, или что то, в чем человек не сомневается, является ipso facto истинным?» Нет, но до тех пор пока человек не может сделать вещь одновременно и черной, и белой, он обязан считать то, в чем он не сомневается, абсолютно истинным. Теперь per hypothesiu представим, что вы и есть тот самый человек. «Но вы мне говорите, что существует множество вещей, в которых я не сомневаюсь. Я же действительно не могу убедить себя в том, что среди них нет какой-нибудь одной, в которой я бы не ошибался». Вы приводите один из 304 тех мнимых фактов, который, даже если б он и был установлен, годен лишь на то, чтобы показать: сомнению присущ порог, то есть оно возникает лишь благодаря некоему конечному стимулу. Вы только путаете себя, говоря о метафизической «истине» и метафизической «ошибке», о которых вы ничего не знаете. Все, с чем вы реально имеете дело, так это с вашими сомнениями и верованиями, с ходом жизни, котооый навязывает^вам новые верования6 ^дает силу гомнейться в старых. Если ваши термины «истина» и «ошибка» берутся в том смысле, что их можно определить в терминах верования, сомнения и течения опыта (что и случилось бы, определи вы, например, «истину» как нечто, что является для верования тем, в чем верование будет стремиться, стремись оно неопределенно, к абсолютной закрепленности), то все хорошо: в таком случае, вы говорите только о сомнении и вере. Но если под истиной и ложью вы понимаете что-то, никоим образом не определимое в терминах сомнения и веры, тогда вы говорите о сущностях, о существовании которых вы ничего не можете знать и которые быстро и чисто отбреет «бритва» Оккама. Ваши проблемы заметно упростятся, если вместо того, чтобы говорить, что вы хотите знать «Истину», вы бы просто говорили, что хотите достичь состояния веры, недоступной сомнению.
417. Вера не является минутным состоянием сознания; это привычка ума, в своих основных чертах длящаяся какоето время и (по крайней мере) в большинстве своем бессознательно; и, так же как и любые другие привычки, она (до тех пор, пока не встретится с какой-то неожиданностью, начинающей процесс ее растворения) полностью самодостаточна. Сомнение идет из совершенно другого истока. Это не привычка, но лишение привычки. Лишение же привычки, дабы быть хоть чем-то, должно быть состоянием некоего 6 Необходимо сказать, что слово «вера» повсеместно используется только как обозначение состояния, противоположного сомнению, без отношения к степеням уверенности или к природе пропозиций, считающихся истинными, то есть «верными».
305
S
S
N
N
Ч
S
ч
S
ч
v
Что такое прагматизм? неустойчивого действия, которое каким-то образом должно будет смениться привычкой.
418. Среди тех вещей, в которых читатель (как всякий рациональный человек) не сомневается, числится то, что он не просто имеет привычки, но также может обладать определенным самоконтролем над своими будущими действиями, что, однако, совсем не означает, что он может сообщить им какой-то произвольно приписываемый характер, но, напротив, что процесс самоподготовки будет стремиться сообщить действию (когда представится случай) некий закрепленный характер, на что указывается и что, возможно, приблизительно измеряется отсутствием (или легкостью) чувства самоосуждения в ходе последующего размышления над совершенным. А это последующее размышление является частью самоподготовки к тому же действию, совершаемому при новом подходящем случае.
Соответственно, если действие повторяется снова и снова, наблюдается тенденция к тому, что дейсгвие будет бесконечно приближаться к совершенству этого закрепленного характера, на что будет указывать полное отсутствие чувства самоосуждения. Чем ближе мы приближаемся к этому совершенству, тем меньше места будет оставаться для самоконтроля; а там, где невозможен никакой самоконтроль, нет и никакого самоосуждения.
419. Эти феномены являются фундаментальными
характеристиками, отличающими всякое рациональное
существо. Вина в любом случае возникает как
модификация, зачастую осуществляющаяся путем
переноса или «проекции», начального чувства самоосуждения. Соответственно мы никогда и никого не обвиним за то, что превышало бы возможности его предыдущего самоконтроля. Мышление — это тип поведения, который в значительной степени подчинен самоконтролю. Во всех своих чертах (описывать которые сейчас нет места) логический самоконтроль является прекрасным отображением самоконтроля этического, если только он не является видом того же рода. Согласно этому, то, во что вы не можете не верить, не является, по справедливости, неправильным верованием. Другими 306 словами, для вас это абсолютная истина. Истинно и то, что нельзя исключить следующего: то, во что вы не можете не верить сегодня, вы сочтете совершенно невероятным завтра. Но если так, тогда существует определенное различие между теми вещами, которые вы не можете сделать просто потому, что ничто не подвигает вас на те усилия и труды, которые необходимо осуществить во имя них, и вещами, которые вы не можете сделать, поскольку они вообще не поддаются осуществлению на практике. На всякой стадии такого размышления существует нечто, о чем вы можете сказать:
«Я не могу думать иначе» и вашей экспериментально подтверждаемой гипотезой будет то, что эта невозможность второго рода.
420. Нет причин, почему во всем вышесказанном «мысль» должна браться в том узком значении, при котором ей благоприятствуют молчание и тьма. Ее надо скорее понимать как то, что распространяется на всю рациональную жизнь, когда эксперимент будет одним из ее действий. Естественно, то конечное состояние привычки, к которому в конечном итоге стремится каждое действие самоконтроля, и которое не оставляет никакого места для самоконтроля, является, в случае мысли, состоянием закрепленного верования или совершенным знанием.
421. Есть две вещи, в которых чрезвычайно важно быть уверенным и о которых важно помнить. Первая состоит в
. том, что человек не является абсолютно
индивидуальным. Его мысли суть то, что он «говорит
самому себе», то есть говорит другому себе, который
просто приходит к жизни в потоке времени. Когда мы
рассуждаем, именно это критическое я мы и пытаемся
убедить: и всякая мысль, какой бы она ни была, является
знаком и, в основном, имеет языковую природу. Вторая
вещь, которую следует помнить, это то, что круг общения
человека (как бы широко или узко ни понималось это
выражение) является некой свободно собранной
личностью, в некоторых отношениях гораздо более
высокого уровня, чем личность, имеющая индиви
307
S
S
ч
N
ч
Vs
ч
ч
V
Что такое прагматизм? дуальный организм. Именно эти две вещи делают для вас возможным но только лишь в абстрактном и пиквиковском смысле различение между абсолютной истиной и тем, в чем вы не сомневаетесь.
422. Теперь поспешим к прояснению самого
прагматицизма. Ради удобства вообразим себе, что некто, для кого учение это совершенно ново, но кто, тем не менее, обладает сверхъестественной проницательностью, задает вопросы прагматицисту. Все, что способствует драматической иллюзии, должно быть отринуто, так что результатом у нас будет нечто среднее между диалогом и катехизисом, причем с последним оно будет иметь гораздо больше общего довольно неприятно напоминая Магналловы Исторические Вопросы.
Спрашивающий. Я удивлен вашим определением прагматизма, потому что только в прошлом году одно лицо, которое нельзя подозревать в попытке исказить истину, — этот человек сам является прагматистом — заверяло меня, что ваше учение состоит именно в том, что «понятие должно проверяться своими практическими следствиями». Вы, должно быть, совершенно недавно изменили свое определение.
Прагматист. Если вы обратитесь к книгам VI и VII «Философского обозрения» и «Ежемесячника Популярной Науки» за ноябрь 1877 и январь 1878 г., вы сможете увидеть сами, не была ли там совершенно однозначно исключена упомянутая вами интерпретация. Английская формулировка звучала следующим образом (мы только изменим первое лицо на второе): «Рассмотрите, какими следствиями, способными иметь мыслимое практическое значение, обладает, по вашему, объект вашего понятия. Тогда ваше понятие о всех этих следствиях и есть ваше ПОЛНОЕ понятие этого объекта».
Спрашивающий. И каковы же ваши основания для
подобного утверждения?
Прагматист. Это как раз то, о чем я бы более всего хотел рассказать вам. Но вопрос этот лучше отложить до той поры, пока вы ясно себе не представите, что именно обещают доказать эти основания.
308
423. Спрашивающий. Так каков же raison d'etre этого учения? Какой пользы от него можно ждать?
Прагматист. Оно послужит тому, чтобы доказать, что почти всякое предложение онтологической метафизики является либо бессмысленной тарабарщиной — одно слово определяется другими, а те еще другими, без того, чтоб хоть однажды достигнуть реального понятия — или откровенным абсурдом; и когда вы выметете весь этот сор, тогда все, что останется от философии, будет серия проблем, пригодных для исследования методами наблюдения, присущими истинной науке, чья истина может достигаться безо всех этих бесконечных недопониманий и диспутов, которые сделали даже наивысшие из позитивных наук пустым развлечением для праздных умов, чем-то вроде шахмат, чья цель — праздное развлечение и чей метод — вычитывание из книг. В этом отношении прагматицизм есть вид собственно позитивизма. Но что отличает его от других видов, так это во-первых, сохранение им, в очищенной форме, философии, во-вторых, его полное приятие основного корпуса наших инстинктивных верований, и в-третьих, его настойчивое утверждение истины схоластического реализма (или ее наиближайшего соответствия, прекрасно сформулированного доктором Фрэнсисом Эллингвудом Эбботом в его предисловии к «Научному Теизму»). Так что вместо того, чтобы просто глумиться над метафизикой, подобно остальным собственно-позитивистам, будь то их слишком затянувшиеся пародии или еще что-нибудь, прагматицист извлекает из метафизики саму ее драгоценную сущность, которую использует для того, чтобы подарить жизнь и свет космологии и физике. В то же время моральные следствия этого учения очень позитивны и многообразны; и есть огромное количество других следствий, которые не так легко классифицировать. В другой раз можно будет привести примеры и показать, что учение это действительно оказывает подобное воздействие.
424. Спрашивающий. Вряд ли меня стоит убеждать, что ваше учение отметает всякую метафизику. Но разве не столь же очевидно и то, что оно должно будет отмести 309 S
/
S
S
s
ч
v;
Что такое прагматизм? всякую научную пропозицию и все, что имеет отношение к жизненному поведению? Ибо вы говорите, что единственное значение, которое несет для вас любое утверждение, состоит в том, что определенный эксперимент завершается определенным образом.
Ничего, кроме эксперимента, не привходит в значение. А теперь скажите, как может эксперимент сам по себе обнаружить нечто большее, чем то, что нечто однажды случилось с индивидуальным объектом и что вслед за тем произошло некое другое индивидуальное событие?
Прагматист. Ваш вопрос как нельзя лучше служит моей
цели — а цель эта в том, чтобы устранить всякие
недопонимания прагматицизма. Вы говорите об
эксперименте самом по себе, подчеркивая по себе. Вы,
очевидно, считаете каждый эксперимент совершенно
изолированным от остальных. Вам, как можно догадаться,
не приходило, например, в голову, что всякая связанная
серия экспериментов представляет собой единый
коллективный эксперимент? Каковы основные
составляющие эксперимента? Во-первых, конечно, сам эксперименталист во плоти. Во-втооых. верифицируемая гипотеза. Это пропозиция7' относящаяся к^ок^ужаютцему эксперименталиста универсуму или к хорошо изученной его части, подтверждающая или отрицающая из него только некую экспериментальную возможность или невозможность. Третий неотъемлемый компонент это искреннее сомнение ума эксперименталиста в истинности своей гипотезы. у Автор, подобно большинству английских логиков, неизменно использует слово «пропозиция» не в том смысле, в каком немцы определяют его эквивалент Satz — то есть не в качестве языкового выражения суждения (Urteil), но в качестве того, что относится к любому утверждению, неважно мыслительному и адресованному самому себе или же высказанному другому, точно так же, как возможность относится к своей актуализации. Трудность этой, по меньшей мере, трудной проблемы Пропозиции усиливается для немцев еще и тем, что их Urteil объединяет под одним обозначением, мысленное утверждение с тем, что можно утверждать. зю Опустив несколько составляющих, на которых нам не стоит останавливаться, а именно цель, план и решение, мы переходим к акту выбора, когда эксперименталист выделяет несколько легко идентифицируемых объектов, которыми будет оперировать. Потом идет внешний (или квази-внешний) АКТ, с помощью которого он изменяет эти объекты. Потом происходит последующее действие мира в ответ (reaction) эксперименталисту, отображающееся в его восприятии; и наконец его понимание того, чему же учит данный эксперимент. В то время как две главные части самого события суть действие и ответное действие, единство сущности эксперимента лежит в его цели и плане, тех самых составляющих, которые мы опустили в перечислении.
425. Еще одно: представляя, будто прагматицист это тот, для кого рациональное значение заключается в эксперименте (о котором вы говорите как о событии прошлого), вы поразительным образом упускаете сущность его позиции. На деле было сказано, что рациональное значение состоит не в эксперименте, а в экспериментальных феноменах. Когда эксперименталист говорит о феноменах, таких как
«феномен ХоллаЦ «феномен Зимин-a», или его разновидность, «феномен Майкельсона» или «феномен шахматной доски», он не имеет в виду никакого особенного события, которое произошло с кем-то в далеком прошлом, но 'то, которое несомненно будет происходить в обозримом будущем со всяким, кто выполнит определенные условия. Феномен состоит в том факте, что когда эксперименталист начнет действовать в соответствии с определенной схемой, которую держит в уме, тогда случится еще что-то, что потрясет сомнения скептиков как огонь на алтаре Илии.
426. И не стоит не замечать того факта, что
прагматицистская максима не говорит ничего о
единичных экспериментах или об одном
экспериментальном феномене (ибо то, что условно
истинно отfuturo, вряд ли может быть единичным), но
говорит только об общих видах экспериментальных
феноменов. Его приверженец не боится говорить об
311
s
ч
V
ч
ч
S
ч
V
Что такое прагматизм? общих объектах (general objects) как о реальных, ибо то, что является истинным, представляет реальное. А законы природы истинны.
427. Рациональное значение всякой пропозиции лежит в будущем. Как так? Значение пропозиции само является пропозицией. Действительно, оно является не чем иным, как той же самой пропозицией, значением которой оно является: оно является ее переводом. Но из мириадов форм, в которые может быть переведена пропозиция, какова та самая, которая может быть названа ее собственным значением? Это, согласно прагматицисту, та форма, в которой пропозиция становится применимой к человеческому поведению, не просто в тех или других особенных обстоятельствах, не тогда, когда мы продумываем тот или иной отдельный замысел, но та форма, которая наиболее непосредственно применима для самоконтроля в любых обстоятельствах и для всякой цели. Именно поэтому он помещает значение в будущее время; ибо будущее поведение это единственное поведение, которое подчиняется
самоконтролю. Но для того, чтобы та форма пропозиции,
которую надо будет принять за ее значение, была
применима во всякой ситуации и для всякой цели, к
которым эта пропозиция имеет отношение, она должна
быть просто обобщенным описанием всех
экспериментальных феноменов, которые предсказывает1
утверждение данной пропозиции. Ибо
экспериментальный феномен это тот факт,
утверждаемый пропозицией, что действие, имеющее определенное описание, будет иметь определенный экспериментальный результат; а экспериментальные результаты суть единственные результаты, которые могут иметь влияние на человеческое поведение. Без сомнения, какая-то неизменная идея может вдруг начать влиять на человека больше, чем раньше; но это только потому, что некий опыт, равносильный эксперименту, донес до него ее истину непосредственней и интимней, чем это случалось до сих пор. Когда бы человек ни действовал целенаправленно, он действует согласно вере в какой-то экспериментальный феномен. Следовательно, та сумма 312 экспериментальных феноменов, которую подразумевает данная пропозиция, составляет все возможное для нее влияние и отношение к человеческому поведению. Тогда на ваш вопрос о том, как прагматицист можетпридавать какому бы то ни было утверждению какое бы то ни было другое значение, кроме значения отдельного случая, был дан довольно исчерпывающий ответ'.
428. Спрашивающий. Я вижу, что 'прагматицизм это радикальный феноменализм. Однако почему вы должны ограничиваться феноменами экспериментальной науки, а не пытаться охватить всю наблюдательную науку? Эксперимент, в конце концов, осведомитель, который мало что сообщает'. Он никогда не искупает1 вины' он лишь отвечает «да» или «нет», а обычно отрезает «Нет!» или в лучшем случае производит какое-то нечленораздельное мычание для своего отрицания. Типичный эксперименталист не очень-то наблюдатель. Как раз исследователю естественной истории открывает природа сокровищницу своего доверия, тогда к допрашивающему ее эксперименталисту она относится со всею сдержанностью, которой тот заслуживает. Почему ваш феноменализм должен звучать дудочкой эксперимента, а не величественным органом наблюдения?
Прагматист. Потому что прагматицизм нельзя определить как «радикальный феноменализм», хотя последний и может быть своеобразным прагматизмом. Богатство феноменов лежит в их чувственном качестве. Прагматицизм же не стремится определять феноменальные соответствия слов и общих идей, но наоборот, устраняет из них чувственный элемент и пытается определить рациональную цель, а ее он находит в целеполагающем отношении слова или пропозиции.
429. Спрашивающий. Ну, если вы ставите Делание в качестве альфы и омеги всей человеческой жизни, почему тогда не сделать значение просто состоящим из действия? Некое Делание должно быть проделано в определенный момент над определенным объектом.
Индивидуальные объекты и отдельные события
покрывают собой всю реальность, как ее знают все, и
313
s
ч
S
Ч
ч
Что такое прагматизм?
первым на этом должен настаивать именно
практикалист. Однако у вас значение, как вы его описали, является общим. Таким образом, оно принадлежит всего лишь к природе слова, а не реальности. Вы сами говорите, что для вас значение пропозиции всего лишь та же самая пропозиция, но только в иных одеждах. Однако для человека практики значение это сама вещь, которую он обозначает. В чем, по-вашему, состоит значение Джорджа Вашингтона?
Прагматист. Хорошо сказано! Добрую полдюжину
ваших замечаний, несомненно, следует признать
справедливой. И прежде всего следует признать, что если бы прагматицизм действительно сделал Делание альфой и омегой всей нашей жизни, это стало бы его смертью. Ибо сказать, что мы живем во имя одного только действия, вне зависимости от той мысли, которую оно несет в себе, это сказать, что не существует такой вещи, как рациональная цель. Во-вторых, следует признать, что каждая пропозиция претендует быть истинной в отношении какого-то определенного, реального, индивидуального объекта, обычно принадлежащего окружающему универсуму. В—третьих, следует признать, что прагматицизму не удается снабдить каким-нибудь переводом или значением имя собственное, или какое-то другое обозначение индивидуального объекта. В-четвертых, прагматицисгское значение, без всякого сомнения, является общим; и не менее бесспорно то, что это общее имеет природу слова или знака. В-пятых, следует признать, что существуют только индивиды; и в-шестых, можно признать, что значение слова или значащего объекта должно быть самой сущностью реальности того, что они обозначают. Но когда эти признания безоговорочно сделаны, и вы видите, что прагматицист все еще вынужден отрицать силу ваших возражений, вам приходится заключить, что существует еще какое-то соображение, которое ускользнуло от вас.
Составив вместе все сделанные признания, вы заметите,
что прагматицист полагает, что имя собственное (хотя
говорить, что у него есть значение, и не совсем привычно)
обладает определенной обозначающей функцией,
особенной для этого имени и его эквивалентов, в каждом
ЗН
отдельном случае; и считает, что всякое утверждение
содержит в себе такую обозначающую или указывающую
функцию. Данная функция, взятая в ее индивидуальной
особенности, исключается прагматицисгом из
рациональной цели утверждения, но ее подобие,
являющееся общим для всех утверждений, и таким
образом, являющееся общим, а не индивидуальным, может
привходить в прагматицистскую цель. Все, что существует,
· на-сущно, (ex-sists), то есть реально действует на другое сущее, так обретая самоидентификацию, и является определенно индивидуальным. Что касается общего, то здесь на помощь нашей мысли придет то соображение, что существуют два способа бытия общим. Статуя солдата какого-нибудь сельского монумента, с его шинелью и мушкетом, для каждой из сотни местных семей является образом их родного дяди, их жертвы Объединению. И тогда статуя, хотя сама по себе и является отдельной, представляет любого, для кого будет истинным определенный предикат. Она объективно общая. Слово «солдат», произнесенное или написанное, является общим как раз таким образом; в то время как имя «Джордж Вашингтон» не таково. Но каждое из этих слов остается тем же самым существительным, будь оно произнесено или написано и когда бы оно ни было произнесено или написано. Это существительное не существует: оно есть тип, или форма, которому объекты, как внешне существующие, так и воображаемые, могут
соответствовать, но которым ни один из них не может полностью быть. Это — субъективная общность.
Прагматистская цель является общей в обоих этих смыслах.
430. Что касается реальности, то мы застаем ее уже определенной многими способами; но если принять предложенный выше принцип терминологической этики, то очень скоро языковая двусмысленность исчезнет. Ибо realis и realitas не древние слова, изобрели в качестве философских терминов в XIII веке8 то значение, которое они должны были выражать, s См. Prantl, Gechihtc der Logik, III, 91, Anm. 362.
315
S
S
S
ч
</\
\
\
Что такое прагматизм?
совершенно ясно и просто. Реально то, что имеет такие
то и такие-то характеристики, считает ли кто-то, что оно
их имеет, или нет. Во всяком случае, это тот смысл, в
котором прагматицист использует это слово. И точно так
же, как поведение, контролируемое этическим
принципом, стремится к закреплению определенных
привычек поведения, природа которых (как привычек
мирных, а не вздорных дабы проиллюстрировать, что
имеется здесь в виду) не зависит от каких-либо
случайных обстоятельств и в этом смысле может
считаться предназначенной; так же и мысль,
контролируемая рациональной экспериментальной
логикой, стремится к закреплению определенных столь же предназначенных окончательных мнений, природа которых останется, в конце концов, той же самой, как бы извращение мысли целого поколения ни задержало их окончательное закрепление. Коль скоро это так, а всякий из нас фактически предполагает, что это так в отношении каждого предмета, в серьезном обсуждении истины которого он участвует, тогда, согласно принятому определению «реального», то положение вещей, в которое будут верить, при вынесении такого окончательного мнения, будет реальным. Но по большей части такие мнения будут общими. Соответственно некоторые из общих предметов являются реальными. (Конечно никто никогда не предполагал, что все общие предметы реальны; но схоласты полагали, будто общие предметы реальны и тогда, когда у них было мало или почти не было никаких экспериментальных доказательств в поддержку своего предположения; и ошибка их лежит именно в этом, а не в том, что они считали, что общие предметы могут быть реальными).
Можно поразиться неточности мысли даже у самых
влиятельных аналитиков, когда они касаются модусов
бытия. Можно встретить, например, то фантастическое
допущение, что то, что относится к мысли, не может быть
реальным. Но почему, собственно, нет? Красное
относится к зрению, но тот факт, что нечто, то или иное,
находится в таком отношении к зрению, что мы
316
называем его красным, сам по себе к зрению не
относится; это реальный факт.
431· Общие понятия могут быть не только реальными, но
они могут быть и физически действенными, не в каком
то метафизическом смысле, но в том обычно принятом
здравом смысле, при котором человеческие цели
оказываются физически действенными. Опуская
метафизическую белиберду, ни один разумный человек не усомнится, что если я чувствую, что воздух в моем кабинете затхлый, то мысль эта может стать причиной того, что окно откроется. Моя мысль, допустим, была индивидуальным событием. Но то, что определило то решение, которое она приняла, было отчасти тем общим фактом, что затхлый воздух вреден для здоровья, отчасти другими Формами, о которых, или вернее, при помощи которых д-р Карус9 опРВДелил' к и* Hbirofc, мысли стольких людей, а также той общей истиной, о которой разум д-ра Каруса определился возвестить столько истин. Ибо в среднем истины имеют больше шансов вызвать к себе доверие, чем ошибки. Иначе, принимая во внимание, что существуют мириады ложных теорий, объясняющих каждый феномен, против одной истинной (или если угодно, на каждую истинную), первый шаг к подлинному знанию был бы близок к чуду. Итак, когда окно мое было открыто, по причине той простой истины, что затхлый воздух это malsain, то физическое усилие осуществилось благодаря действенности общей несуществующей истины. Это звучит глуповато, поскольку непривычно; но именно за это, а не против него, точный анализ; и кроме всего прочего, это обладает тем огромным преимуществом, что не скрывает от нашего взора великие и важные факты, например, тот, что идеи «правосудия» и «истины», несмотря на порочность мира, являются его мощнейшими движущими силами. Общее как таковое — действительно неотъемлемый элемент реальности, ибо одно только лишь индивидуальное существование или действительность без всякого 9 «Основания геометрии» Пола Каруса, Монист, XIII, стр. 370.
317
S
/
s
S
S
S
ч
Что такое прагматизм? закономерного единообразия и повторяемости — ничто. Хаос есть чистое ничто.
432. То, что утверждает всякая истинная пропозиция, реально в том смысле, что оно таково, вне зависимости от того, что мы с вами о нем думаем. Пусть эта пропозиция будет общей условной пропозицией в отношении будущего, но она является реальной общей пропозицией в том отношении, что она расчитана реально влиять на человеческое поведение; такую [пропозицию] прагматицист считает рациональной целью всякого понятия.
433. Соответственно, прагматицист не полагает summum bonnum в действии, но полагает его состоящим из того эволюционного процесса, посредством которого существующее все ближе подходит к тому, чтобы
воплощать в себе те общие понятия, которые мы недавно назвали предназначенными, что мы как раз и стараемся выразить, называя их разумными. На своих более высоких стадиях эволюция имеет место все больше и больше посредством самоконтроля, и это в некотором роде оправдывает прагматициста, делающего рациональную цель всеобщей.
434. Разъясняя прагматицизм, мы могли бы еще очень многое сказать в его пользу, но боимся утомить читателя.
Было бы хорошо, например, ясно показать, что
прагматицист не приписывает никакого сущностно
отличного модуса бытия событию в будущем по
сравнению с тем, что он приписывает тому же событию в
прошлом, различается лишь практическое отношение к
ним мыслителя. Было бы хорошо также показать, что
прагматицист не считает Формы единственными
реальностями в мире, равно как и не делает разумную
цель слова единственным его значением. Но эти вещи
имплицитно уже содержатся в сказанном. Остается
только одно замечание, касающееся понимания
прагматицистом отношения его формулы к
первопринципам логики, которое должно еще ненадолго задержать читателя.
318
435. Аристотелевское ..определение, универсальной
Г 10> обычно обозначаемое (подобшгпапскои предикации булле или судебной повестке в ее первых строках) как Dictum de omni может быть переведено следующим образом: «Мы называем предикацию (будь она утвердительной или отрицательной) универсальной тогда и только тогда, когда среди существующих индивидов нет ничего, к чему субъект принадлежал бы утвердительным образом и к чему предикат точно таким же образом не относился бы (утвердительно или отрицательно, смотря по тому, утвердительна или отрицательна универсальная предикация)...»11 ажные слова «существующие индивиды» были приведены в нашем переводе (хотя английская идиома воспрещает такую буквальность); но ясно, что «существующие индивиды» были именно тем, что Аристотель имел в виду. Другие отклонения от буквальности служат лишь тому, чтобы дать современному английскому новые формы выражения. Далее, хорошо известно, что в формальной логике пропозиции идут парами, две из одной пары переводятся в другие путем перемены идей антецедента и консеквента, субъекта и предиката и т.д. Параллелизм простирается так далеко, что обычно считается совершенным; но это не совсем так. Подлинной парой этого рода к Dictum de omni является следующее определение утвердительной предикации: Мы называем предикацию утвердительной (будь она универсальной или частной) тогда и только тогда, когда среди чувственных впечатлений, которые универсально принадлежат к предикату, нет ничего, о чем нельзя будет сказать (универсально или частно, смотря по тому, является ли утвердительная предикация универсальной или частной), что оно принадлежит к субъекту. Это в сущности и есть главная пропозиция прагматицизма.. Конечно, ее параллелизм к Dictum de omni будет признан только теми, кто признает истинность прагматицизма. ю Первая Аналитика, 24 Ь, 28-30.
. ' Греческий текст, который дается Пирсом, здесь опускается.
319
S
/
s
s
s
ч
ч
Что такое прагматизм?