Некоторые последствия четырех

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

НЕСПОСОБНОСТЕЙ

§ 1. Дух картезианства

264. Декарт является отцом всей новой философии, и дух картезианства тот, что принципиально отличает ее от схоластики, которую она вытеснила, может быть сжато выражен в следующих утверждениях:

1. Он учит, что философия должна начинаться с универсального сомнения, в то время как схоластика никогда не ставила под вопрос свои основные принципы.

2. Он учит, что последний критерий достоверности должен быть найден в индивидуальном сознании; в то время как схоластика опиралась на свидетельства авторитетов и Католической Церкви.

3. Многообразные виды аргументации, характерные для средних веков, заменяются единой цепью логического вывода, часто зависящего от незаметных предпосылок. 4. У схоластики были свои таинства веры, но она пыталась объяснить все сотворенные вещи. Однако есть множество фактов, которые картезианство не только не объясняет, но делает абсолютно необъяснимыми, если только не считать объяснением слова: «Такими их делает Бог». По некоторым или, может быть, даже по всем этим вопросам большинство философов нового времени были и остались на деле картезианцами. В настоящее же время, как я полагаю, современная наука и современная логика требуют, чтобы мы заняли позицию, совершенно отличную от этой, не возвращаясь в то же самое время к схоластике. 1. Мы не можем начинать со всеобъемлющего сомнения.

Когда мы приступаем к изучению философии, мы должны

начинать со всех тех предрассудков, которые у нас в дейст

вительности имеются. Эти предрассудки нельзя устранить

какой-либо максимой, потому что это такие вещи, сама

возможность сомневаться в которых не приходит нам в

48

Некоторые последствия четырех неспособностей

голову. Поэтому этот исходный скептицизм будет просто самообманом, а не действительным сомнением; и ни один из тех, кто следует картезианскому методу, не будет удовлетворен до тех пор, пока он формально не обретет вновь все те верования, от которых он с виду отказался. Этот метод столь же бесполезен в качестве предварительного условия, как и поездка к Северному полюсу для того, чтобы добраться в Константинополь прямо по меридиану. Верно, что в ходе своих исследований человек может найти некий повод для сомнения в том, во что он верил. Но в этом случае он сомневается потому, что имеет для этого некий положительный повод, а не потому, что следует картезианской максиме. Давайте же не будем делать вид, будто бы мы в философии сомневаемся в том, в чем не сомневаемся в глубине души.

2. Тот же самый формализм проявляется в картезианском критерии, который означает следующее: «Все, в чем я ясно убежден, истинно». Если бы я действительно был убежден, то я покончил бы со всеми рассуждениями и не требовал бы мерила достоверности. Но в высшей степени пагубно делать отдельного индивидуума абсолютным судьей истины. В результате все метафизики согласятся с тем, что метафизика достигла гораздо более высокой степени достоверности, чем физические науки, но это будет то единственное, в чем они смогут согласиться. В тех науках, в которых люди действительно приходят к согласию при обсуждении какой-либо теории, она считается подлежащей испытанию до тех пор, пока согласие не достигнуто. После того, как согласие достигнуто, вопрос о достоверности становится бесполезным, поскольку больше не остается никого, кто сомневался бы в правильности теории. Было бы неразумно надеяться на то, что отдельный человек способен достичь той последней философии, которую мы ищем; мы можем только стремиться к ней во имя сообщества философов. Поэтому, если дисциплинированные и беспристрастные умы внимательно рассмотрят теорию и откажутся принять ее, это, вероятно, заронит сомнение в ум автора самой этой теории.

3. Философии следует подражать методам преуспеваю

щих наук с тем, чтобы исходить исключительно из надеж

49

Некоторые последствия четырех неспособностей ных предпосылок, которые могут быть подвергнуты внимательной проверке, и доверять скорее общей массе и многообразию аргументов, нежели убедительности какого-либо одного из них. Ее рассуждение должно образовывать не цепь, которая не сильнее своего слабейшего звена, но канат, чьи волокна могут быть так же слабы, как и отдельные звенья цепи; но в совокупности они прочны при условии, что достаточно многочисленны и самым тесным образом связаны друг с другом.

4. Всякая неидеалистическая философия предполагает нечто абсолютно необъяснимое, недоступное анализу; короче говоря, нечто, возникающее в результате опосредования, но в то же самое время опосредованию не поддающееся. То обстоятельство, что какие-то вещи невозможно объяснить подобным образом, может быть известно только путем рассуждения при помощи знаков. Но единственное оправдание всякого вывода, осуществляемого при помощи знаков, заключается в том, что заключение объясняет факт. Предполагать факт абсолютно необъяснимым не означает объяснить его и, следовательно, это предположение совершенно неприемлемо.

В последнем номере этого журнала помещена статья, озаглавленная «Вопросы относительно некоторых способностей, приписываемых человеку»1, которая была написана в духе оппозиции картезианству. Эта критика определенных способностей имеет своим результатом четыре отрицания, которые могут быть повторены здесь ради удобства:

1. У нас нет способности интроспекции, но все знание о внутреннем мире приобретается путем гипотетического рассуждения, основанного на нашем знании внешних фактов.2 . У нас нет способности интуиции, но всякое знание логически определено предыдущими знаниями.

3. У нас нет способности мыслить без помощи знаков.

4. У нас нет концепции абсолютно непознаваемого. 1 <«Questions Concerning Certain Faculties Claimed for Man // Journal of Speculative Philosophy. Vol. 2 (1868). P. 103-114>. См. выше наст. изд.

50

Эти положения не могут считаться окончательно достоверными; для того, чтобы подвергнуть их дальнейшей проверке, предполагается выяснить те следствия, которые могут быть из них выведены. Нам следует сперва рассмотреть отдельно первое положение; затем проследить последствия первого и второго; затем посмотреть, что еще окажется результатом принятия также и третьего положения; и, наконец, добавить к нашим гипотетическим посылкам четвертое.

§ 2. Ментальное действие

266. Принимая первое предложение, мы должны устранить все предрассудки, которые являются следствием философии, кладущей в основу нашего знания внешнего мира наше самосознание. Мы не можем рассматривать ни одно высказывание, касающееся того, что происходит внутри нас, иначе, нежели как гипотезу, необходимую для объяснения событий, происходящих во внешнем мире. И даже более того после того как мы, руководствуясь подобными соображениями, приняли какую-либо одну способность или способ деятельности ума, мы не можем, конечно же, принять никакой иной гипотезы для объяснения какого-либо интересующего нас факта при условии, что его можно объяснить при помощи нашего первого предположения; напротив, мы должны следовать этому последнему настолько, насколько это вообще будет возможным1. Иными словами, мы должны, постольку, поскольку мы способны это сделать, свести все виды умственной деятельности к одному общему типу, не прибегая при этом к дополнительным гипотезам.

267. Класс модификаций сознания, с которого мы

должны начинать наше исследование, должен быть таким,

существование которого является несомненным и законы

которого известны нам в наибольшей степени; следова

тельно, это будет такой класс состояний сознания, кото

рый поскольку это знание приходит извне лучше всего

согласуется с внешними фактами. Иными словами, это

должен быть некоторый вид познания. Здесь мы можем ги

потетически принять второе положение предшествующей

51

статьи, согласно которому не существует абсолютно первого познания какого-либо объекта, но познание возникает в ходе непрерывного процесса. Мы должны начинать в таком случае с процесса познания, причем такого, законы которого наиболее известны и лучше всего согласуются с внешними фактами. Это не что иное, как процесс логически правильного (valid) вывода, который движется от своей посылки, А, к своему заключению, В, только тогда, когда такое предложение, как В, всегда или, как правило, истинно, когда истинно А. В этом случае следствие первых двух принципов, чьи результаты мы обязаны рассмотреть, заключается в том, что мы должны, коль скоро это возможно, свести все виды умственной деятельности к формуле логически правильного рассуждения, не прибегая при этом к какому-либо иному предположению, кроме того, что ум рассуждает.

268. Но действительно ли ум проходит через процесс силлогистического рассуждения? Конечно, весьма сомнительно, чтобы заключение как что-то, существующее в уме независимо, подобно образу, внезапно замещало две посылки, существующие в уме тем же способом. Однако особенность постоянного опыта состоит в том, что если человека заставить верить в предпосылки, в том смысле, что он будет действовать, исходя из них, и будет считать, что они истинны, то при благоприятных условиях он также будет готов действовать, исходя из заключения, и считать, что оно истинно. Следовательно, в организме происходит что-то похожее на процесс силлогистического рассуждения.

269. Обоснованный вывод является или совершенным, или несовершенным. Несовершенным выводом является такой, обоснованность которого зависит от некоторого положения дел, не содержащегося в посылках. Этот подразумеваемый факт мог бы быть сформулирован и в виде посылки, и он соотносится с заключением одинаково вне зависимости от того, постулируется ли он явно или нет; дело в том, что этот подразумеваемый факт в конечном счете берется как по существу не требующий доказательства. Следовательно, всякое правильное несовершенное умозаключение является по существу (virtually) совершенным.

52

Некоторые последствия четырех неспособностей

Совершенные умозаключения разделяются на простые и сложные. Сложным умозаключением является умозаключение, которое исходя из трех или более посылок дает заключение, которое могло бы быть получено при помощи таких следующих друг за другом шагов рассуждений, каждое из которых является простым. Таким образом, сложный вывод приходит в итоге к тому же, к чему и последовательность простых выводов.

270. Совершенное, простое и правильное умозаключение, или силлогизм, является или аподиктическим, или вероятным. Аподиктическим, или дедуктивным, силлогизмом является такое умозаключение, правильность которого безусловно зависит от отношения факта, полученного в заключении, к фактам, постулированным в посылках. Силлогизм, правильность которого зависела бы не просто от его посылок, но также и от существования какого-либо иного знания, был бы невозможен; ибо это иное знание было бы или сформулировано явно в виде посылок, или же оно подразумевалось бы в посылках неявно, и в этом случае вывод был бы несовершенным. Однако силлогизм, правильность которого отчасти зависит от не-существования какого-либо другого знания, является вероятным силлогизмом.

271. Несколько примеров сделают это обстоятельство очевидным. Два нижеследующих умозаключения являются аподиктическими, или дедуктивными:

Ни одна последовательность дней, из числа которых первый и последний дни являются разными днями недели, ни на один день не превышает число дней, равное семи; соответственно, первый и последний дни любого високосного года являются разными днями недели, и, следовательно, ни один високосный год не включает в себя такого количества дней, которое на один бы превышало число, кратное семи.

Среди гласных нет двойных букв; однако одна из двойных букв (..) состоит из двух гласных: следовательно, буква, состоящая из двух гласных, сама вовсе не обязательно должна быть гласной.

В обоих этих случаях ясно, что, каковы бы ни были дру

гие факты, если посылки истинны, истинными будут и за

53

Некоторые последствия четырех неспособностей ключения. С другой стороны, предположим, что мы рассуждаем следующим образом: «Некоторый человек заболел азиатской холерой. Он находился в состоянии полного упадка сил, имел серый цвет лица, его бил сильный озноб; у него не прощупывался пульс. Ему сделали обильное кровопускание. Во время кровопускания он вышел из состояния коллапса и на следующее утро почувствовал себя значительно лучше. Следовательно, кровопускание позволяет избавиться от холеры». Это вполне вероятный вывод, при условии, что его посылки учитывают все относящееся к данному делу знание. Однако если бы мы знали, к примеру, что выздоровление от холеры часто происходит внезапно и что врач, рассказавший соответствующий случай, наблюдал сотни иных случаев применения данного средства излечения, но не сообщил об их результатах, то наш вывод потерял бы всю свою силу.

272. Недостаток знания, играющего важную роль для определения правильности любого вероятного умозаключения, связан с одним вопросом, который обусловлен самим умозаключением. Этот вопрос, подобно всякому другому, состоит в том, обладают ли определенные объекты определенными свойствами. Следовательно, недостаток знания заключается или в невозможности установить, имеются ли помимо объектов, которые, согласно посылкам, обладают определенными свойствами, какие-либо иные объекты, обладающие такими же свойствами; или же в том, что нельзя установить, имеются ли помимо свойств, которые, согласно посылкам, принадлежат определенным объектам, какие-либо иные свойства, принадлежащие тем же самым объектам. В первом случае рассуждение происходит так, как если бы все объекты, обладающие определенными свойствами, были бы нам известны, и это есть индукция; во втором случае логический вывод осуществляется так, как если бы все свойства, необходимые для определения известного объекта или класса объектов, были бы нам известны, и это есть гипотеза. Это различие можно пояснить при помощи примеров.

273. Предположим, что мы подсчитываем, сколько раз

различные буквы встречаются в данной книге на англий

ском языке, которую мы можем называть А. Само собою

54

понятно, что каждая новая буква, которую мы подсчитаем,

будет изменять относительную частоту упоминания раз

личных букв; однако по мере того, как мы будем подсчиты

вать все большее число букв, это изменение будет посте

пенно уменьшаться. Предположим, что мы обнаружили: по

мере увеличения количества подсчитанных букв относи

тельная частота упоминания буквы е оказывается прибли

зительно равной 11 '/4 процента от числа всех букв, буквы t

· 81/2 процента, а 8 процентам, 5 7'/2 процента и т.д.

Предположим, что мы повторяем такие же наблюдения с полудюжиной других английских текстов (которые мы можем обозначить как В, С, D, Е, F, G) и получаем тот же самый результат. Из этого мы можем сделать заключение, что в любом английском тексте определенного размера различные буквы встречаются примерно с относительно одинаковой частотой.

Итак, правильность этого умозаключения зависит от нашего «е-знания того, в какой пропорции встречаются буквы в любых английских текстах, помимо Л, В, С, D, E, F и G. Ведь если бы мы знали величину этой пропорции применительно к тексту H и она бы не совпадала, пусть хотя бы приблизительно, с той, что была установлена нами применительно к А, В, С, D, Е, F и G, то наше заключение сразу же потеряло бы свою силу; если бы же эта искомая пропорция оказалась бы той же самой, то правомочный вывод осуществлялся на основании к А, В, С, D, Е, F, G и H, a не на основании только первых семи из них. Это, таким образом, будет индукция.

Предположим, далее, что мы имеем дело с зашифрованной частью текста и не имеем к нему ключа. Предположим, что мы поняли, что он она содержит немногим меньше, чем 26 печатных знаков (characters»), один из которых встречается приблизительно в 11 процентах всех случаев, другой в 81А процента, третий в 8 процентах, а четвертый в 71Л процента. Предположим, что когда мы подставляем на место этих печатных знаков буквы е, t, a и 5 соответственно, то получаем возможность понять, как отдельные буквы могли бы замещать остальные печатные знаки так, чтобы получился английский текст, наделенный некоторым смыслом, при условии, однако, что в ряде случаев 55 MEt*.

мы допускаем возможность орфографических ошибок. Если текст имеет достаточный объем, то мы можем с большой долей вероятности сделать вывод, что именно таковым и было значение шифра.

Правильность этого умозаключения зависит от отсутствия у зашифрованного текста каких-либо иных известных нам особенностей, которые могли бы иметь значение для его расшифровки; поскольку если бы таковые существовали, например, если бы нам было известно, существует или нет какое-то другое решение данной проблемы, то следовало бы учесть то воздействие, которое могло бы усилить или же ослабить [правдоподобность] заключения. Это, таким образом, будет гипотеза.

274. Всякое правильное рассуждение является дедуктивным, индуктивным или гипотетическим; или же оно совмещает два или более из этих свойств. Дедукция довольно удовлетворительно рассматривается в большинстве учебников логики; однако следует сказать несколько слов об индукции и гипотезе для того, чтобы растолковать их более обстоятельно.

275. Индукцию можно определить как умозаключение, которое исходит из допущения, что все члены класса или агрегата обладают всеми теми свойствами, которые являются общими для всех тех членов данного класса, относительно которых известно, обладают ли они данными свойствами или же нет; или, иными словами, она предполагает, что в отношении всей совокупности (collection) истинно то, что истинно в отношении некоторого числа выбранных наугад примеров. Это можно было бы назвать статистическим умозаключением. В конечном счете умозаключение этого типа должно в большинстве случаев давать достаточно правильные заключения из истинных посылок.

Если у нас есть мешок черных и белых фасолин, то путем

подсчета той относительной пропорции, в которой встре

чаются фасолины разных цветов в нескольких взятых из

мешка пригоршнях, мы можем приблизительно устано

вить ту относительную пропорцию, в которой фасолины

встречаются в самом мешке, поскольку достаточное число

пригоршней позволило бы извлечь все фасолины из меш

ка. Центральной характеристикой индукции и ключом к ее

56

Некоторые последствия четырех неспособностей

пониманию является то, что, взяв в качестве большей посылки силлогизма полученное таким вот образом заключение, а в качестве меньшей пропозицию, устанавливающую, что определенные объекты взяты из рассматриваемого класса, мы поймем, что оставшаяся посылка индукции следует из них дедуктивно. Так, в нашем примере мы пришли к заключению, что во всех английских книгах буква е составляет примерно 11I4 процента от общего количества всех букв. Если принять это заключение за большую посылку, а за меньшую пропозицию, согласно которой Л, В, C,D,E,FviG являются книгами на английском языке, то отсюда дедуктивно следует, что в А, В, С, D, E,FuG буква е составляет примерно 11 !4 процента от общего количества всех букв. Соответственно, Аристотель определял индукцию как вывод большей посылки силлогизма из его меньшей посылки и заключения. Функция индукции заключается в том, чтобы заменить ряд, состоящий из множества субъектов, одним-единственным, который будет охватывать как всех их, так и бесконечное множество иных. Таким образом, она представляет собой разновидность «сведения многообразия к единству».

276. Гипотезу можно определить как умозаключение, которое исходит из допущения, что свойство, о котором известно, что оно с необходимостью заключает в себе некоторое число иных свойств, может быть с известной степенью вероятности предицировано любому объекту, имеющему все те свойства, которые, как известно, заключает в себе это исходное свойство. Точно так же, как индукцию можно рассматривать как вывод большей посылки силлогизма, так и гипотезу можно рассматривать как вывод меньшей посылки силлогизма из двух остальных пропозиций. Так, приведенный выше пример состоит из двух подобного рода выводов меньших посылок следующих СИЛЛОГИЗМОВ:

1. Всякий английский текст определенного размера, в котором определенные письменные знаки обозначают буквы е, t, а и s, содержит примерно 11 '. процента значков первого рода, 8V4 процента второго, 8 процентов третьего и 7!/$ процента четвертого.

57

ГИШИМШНШНШШШНИШ i

Этот зашифрованный текст представляет собой текст на английском языке определенного размера, в котором определенные письменные знаки обозначают е, t, а и s соответственно.

.·. Этот зашифрованный текст содержит примерно 111А процента значков первого рода, 8VS процента второго, 8 процентов третьего и 71Л процента четвертого. 2. Фрагмент, написанный подобным алфавитом, имеет смысл, если определенные письменные значки заменяются определенными буквами.

Этот зашифрованный текст написан подобным алфавитом.

.·. Этот зашифрованный текст имеет смысл, если осуществлены подобные замены.

Функция гипотезы заключается в том, чтобы заменить огромный ряд предикатов, самих по себе не представляющих единства, одним-единственным рядом (или же небольшим числом таковых), который будет включать в себя их всех, а также (возможно) и неопределенное число других. Таким образом, она также представляет собой сведение многообразия к единству2. Всякий дедуктивный силлогизм может быть выражен в следующей форме:

1 Некоторые сведущие в логике возражают против моего неверного, как они считают, употребления термина гипотеза и утверждают, что в действительности у меня речь идет о умозаключении по аналогии. Для того, чтобы ответить им, достаточно сказать, что пример с шифром приводился в качестве подходящего примера гипотезы Декартом (Правило 10 Quevres choisies·. Paris, 1865, p. 334), Лейбницем (Nouveaux Essais [Opera phiiosophica quae exstant latina gallica germanica omnia (Berlin: G. Eichler, 1840)], lib. 4, eh. 12, § 13, Ed. [Johannes Eduard] Erdmann, p. 383 о) и (как я узнал из Д. Стюарта (D. Stewart): Works [The Collected Works of Dugald Stewart, edited by William Hamilton (Edinburgh: Thomas Constable, 1854)], vol. 3, pp. 305 etseqq) Грейвсандом (Gravesande), Босковичем (Boscovich), Гартли (Hartley) и Ж. Л. Лесажем (G. L. Le Sage). Термин гипотеза используется в следующим смыслах: 1.

Для обозначения темы или пропозиции, образующей предмет

рассуждения. 2. Для обозначения допущения. Аристотель тезисы

(theses'), или пропозиции, принятые без какого-либо основания,

подразделяет на определения и гипотезы. Последние представ

58

Некоторые последствия четырех неспособностей

ляют собой пропозиции, устанавливающие существование чеголибо. Так, геометр говорит: «Пусть будет треугольник». 3· Для обозначения условия в общем смысле. Говорится, что мы ищем чего бы то ни было кроме счастья .. ........., условно. Наилучшее государство есть идеально совершенное, второе наилучшее наилучшее на земле, третье наилучшее .. ........., при определенных обстоятельствах. Свобода есть-........, или условие демократии. 4. Для обозначения антецедента гипотетической пропозиции. 5. Для обозначения риторического вопроса, подразумевающего определенные факты. 6. В «Синопсисе» Пселла для обозначения указания (reference') субъекта на те предметы, которые он обозначает. 7. В наше время чаще всего для обозначения заключения умозаключения, сделанного из следствия и консеквента к антецеденту. Именно так я употребляю данный термин. 8. Для обозначения такого заключения, которое является слишком слабым для того, чтобы быть в качестве теории включенным в состав научного знания.

Я приведу несколько авторитетных свидетельств для того, чтобы подтвердить семь вариантов употребления данного термина:

Шовен (Chauvin) Lexicon Rationale, Ist Ed. [Etienne Chauvin, Lexicon rationale sive thesaurus philosophicus (Rotterdam: Petrus vander Slaart, 1692)] «Hypothesis est propositio, quse assumitur ad probanda aliam veritatem incognitam. Requirunt multi, ut hasc hypothesis vera esse cognoscatur, etiam antequam appareat, an alia ex ea deduci possint. Verumaiunti alii, hoc unum desiderari, ut hypothesis pro vera admittatur, quod nempe ex hac talia deducitur, quae respondent phaenomenis, et satisfaciunt omnibus difficultatibus, quae hac parte in re, et in us quae de ea apparent, occurebant». [«Гипотеза это пропозиция, которая принимается для проверки истинности того, истинность чего еще не известна. Многие требуют, чтобы гипотеза была признана истинной еще до того, как она проявит себя таковой, дабы другие [пропозиции] можно было бы выводить из нее. Правда, другие утверждают — дабы гипотеза могла допускаться в качестве истинной, — желательно лишь одно: чтобы выводимое из нее соответствовало явлениям, из которых оно выводится и чтобы разрешались все затруднения, как в самой вещи, так и в том, что из нее возникает» (лат)].

Ньютон — «Hactenus phenomena coelorum et maris nostri per vim

gravitatis exposui, sed causam gravitatis exposui, sed causam gravitatis

nondum assignavi... Rationem vero harum gravitatis proprietatum ex

phainomenis nondum potui deducere, ex hypotheses non fingo. Quic

59

quid enim ex phsenomenis non deducitur, hypothesis vocanda est. ... In hac Philosophia Propositiones deducuntur ex phasnomenis, et redduntur generales per inductionem». Principia. Ad fin. [«Итак, я описал явления наших небес и морей с помощью силы тяжести, но не смог объяснить причины силы тяжести. ...Я не смог все же вывести основание этой силы тяжести из явлений и в силу этого я не измышляю гипотез. Все, что невозможно вывести из явлений, следовало бы называть гипотезой. ...При такой философии пропозиции выводятся из явлений и оцениваются в основном с помощью индукции» (лат.~). См.: Isaac Newton, Philosophiae naturalis principia mathematica, 2 vols., edited by Thomas Le Seur and Franciscus Jacquier (Glasgow: T.T. And]. Tegg, 1833), vol. 2, pp. 201-202]. Сэр Уильям Гамильтон. — «Гипотезы, то есть пропозиции, которые принимаются с вероятностью для того, чтобы объяснить или доказать что-то еще, что нельзя объяснить или доказать каким-либо иным путем». — Lectures on Logic (Am. Ed.) [edited by Henry L Mansel and John Veitch (Boston: Gould and Lincoln, 1859)], p. 188.

«Название гипотеза наиболее настойчиво дается условным предположениям, которые используются для объяснения феноменов постольку, поскольку эти последние наблюдаются, но которые утверждаются в качестве истинных только в том случае, если они в конечном счете подтверждаются исчерпывающей индукцией». — Ibid., p. 364.

«Когда дан феномен, который невозможно объяснить при помощи принципов, которые доставляются нам опытом, мы испытываем чувство неудовлетворенности и тревоги; отсюда возникает попытка отыскать какую-то причину, которая могла бы, по крайней мере с известной долей условности, объяснить этот не поддающийся объяснению феномен; и эта причина в конце концов признается подходящей и верной в том случае, если благодаря ей удается добиться исчерпывающего и совершенного объяснения данного феномена. Суждение, в котором феномен соотносится с подобного рода проблематичной причиной, называется гипотезой». — Ibid., pp. 449, 450. См. также·. Lectures on Metaphysics [edited by Henry L Mansel and John Veitch (Boston:

Gould and Lincoln, 1859)], p. 117.

Дж. Cm. Миллъ — «Гипотеза это любое предположение, ко

торое мы делаем (либо не имея соответствующих данных, либо

располагая данными, которых явно недостаточно) для того, что

бы попытаться дедуцировать из него заключения, которые соот

ветствовали бы фактам, которые, как нам известно, являются ре

альными; при этом мы руководствуемся идеей, что если заключе

60

Некоторые последствия четырех неспособностей

Если А, то В;

Однако А:

.·. В.

И поскольку меньшая посылка в этой форме играет роль антецедента или основания, гипотетической пропония, к которым ведет гипотеза, представляют собой известные истины, то сама гипотеза либо должна быть истинной, либо же по крайней мере должна быть правдоподобной». — Logic [A System of Logic, Ratiocinative and Inductive: Being a Connected View of the Principles of Evidence, and the Methods of Scientific Investigation, 2 vols. (London: Longmans, Green, 1865)] (6th Ed.), vol. 2, p. 8. Кант — «Если все следствия знания истинны, то истинно также и это знание... Итак, можно заключать от следствия к к основанию, но не определяя, однако, этого основания. Лишь от совокупности всех следствий можно заключить к определенному основанию, что оно истинно. ...При втором, положительном и прямом виде заключения (modus ponens) имеется та трудность, что нельзя бывает аподиктически познать всю совокупность следствий, и поэтому путем указанного вида заключения приходят лишь к вероятному и гипотетически-истинному знанию (Hypotheses) »2'. — Logik [edited] by [Gottlieb Benjamin] Jasche-, Werke, ed. Rosenkranz and Schubert [Immanuel Kant's sflmmtliche Werke, 12 parts in 14 vols., edited by Karl Rosenkranz and Friedrich Wilhelm Schubert (Leipzig: Leopold Voss, 1838-1842)], vol. 3,p. 221. «Гипотеза есть признание суждения об истинности основания ради достижения следствий»3'. —Ibid., p. 262. Гербарт — «Мы можем выдвигать гипотезы, затем дедуцировать следствия, а после этого смотреть, согласуются ли эти последние с опытом. Такого рода предположения называются гипотезами». — Einleitung; Werke \Johann Friedrich Herbart. Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophie // Sammtliche Werke, edited by g. Hartenstein (Leipzig: Leopold Voss, 1850)], vol. I, p. 53. Бенеке — «Утвердительные выводы от консеквента к антецеденту, или гипотезы». — System der Logik [Friedrich Eduard Beneke. System der Logik als Kunstlehre des Denken, 2 vols. (Berlin: Ferdinand Dbmmler, 1842)], vol. 2, p. 103.

Число подобного рода цитат можно было бы без труда умножить.

61

зиции, то гипотетический вывод можно назвать рассуждением от консеквента к антецеденту.

277. Своей силой аргумент от аналогии, который известный логик3 называет рассуждением от частностей к частностям, обязан тому, что он сочетает в себе свойства индукции и гипотезы; при помощи анализа его можно свести либо к индукции и гипотезе, либо к дедукции и гипотезе.

278. Однако хотя вывод распадается на три по существу своему различные разновидности, все они тем не менее относятся к одному и тому же роду. Мы видели, что нельзя законно вывести ни одного заключения, которое невозможно было бы получить путем последовательности умозаключений, каждое из которых имеет по две посылки и не подразумевает ни одного факта, который бы не утверждался.

279. Каждая из этих посылок представляет собой пропозицию, утверждающую, что определенные объекты обладают определенными свойствами. Каждый термин, входящий в подобного рода пропозицию, замещает либо определенные объекты, либо определенные свойства. Заключение можно рассматривать как пропозицию, подставляемую на место одной из посылок, при условии, что эта подстановка оправдывается фактом, установленным в другой посылке. Соответственно, заключение выводится из любой из посылок либо путем замены субъекта этой посылки новым субъектом, либо путем замены предиката этой посылки новым предикатом, либо путем замены обоих. Замена же одного термина другим может быть оправдана лишь постольку, поскольку термин, который заменяет исходный, представляет только то, что было представлено в заменяемом термине. Поэтому если обозначить заключение формулой:

S есть Р,

3 <]. S.Mul. Logic. Bk. II. Ch. 3, § 3>.

62

Некоторые последствия четырех неспособностей

и заключение это выведено, путем замены субъекта, из посылки, которую в связи с вышесказанным можно выразить формулой:

M есть Р, то другая посылка должна утверждать, что любой предмет, который представляет S, должно также представлять и M или что всякое S есгь М;

а если заключение «5 есть Р» получено из любой из посылок путем замены предиката, то эту посылку можно записать как 5 есть М.

А другая посылка должна утверждать, что все свойства, имплицируемые в Р, имплицируются и в M или что все, что естьМ, есть Р.

Поэтому в любом случае силлогизм должен поддаваться выражению в форме S есть M; M есть Р:

.-.Seen, Р.

Наконец, если заключение отличается от каждой из посылок и субъектом, и предикатом, то форма выражения заключения и посылки может быть изменена так, чтобы они имели общий термин. Это всегда можно сделать, поскольку если Р посылка, а С заключение, то их можно сформулировать в следующем виде:

Положение вещей, представленное в Р, реально, и Положение вещей, представленное в С, реально.

В этом случае другая посылка должна в какой-то форме

виртуально утверждать, что любое положение вещей, та

63

кое, как представленное в С, есть такое положение вещей, которое представлено в Р.

Всякое правильное рассуждение поэтому имеет одну общую форму; и, стремясь свести всю умственную деятельность к формуле правильного вывода, мы стремимся свести ее к одному-единственному типу.

280. Явным препятствием для сведения всей умственной деятельности к типу правильного вывода является существование ошибочного рассуждения. Всякое умозаключение подразумевает истинность общего принципа процедуры вывода (вне зависимости от того, обусловлена ли она определенным фактом, относящимся к субъекту умозаключения, или же правилом, относящимся к системе знаков), согласно которому умозаключение является правильным. Если этот принцип ложен, то умозаключение ошибочно; но ни правильное умозаключение, посылки которого являются ложными, ни чрезвычайно слабая, хотя и не являющаяся целиком логически неправильной, индукция или гипотеза, как бы ни переоценивалась ее сила, каким бы ложным ни было ее заключение, не представляют собой ошибки.

281. Слова, взятые именно в той связи, в которой они [располагаются] в рамках умозаключения, в силу этого и в самом деле включают любой факт, необходимый для того, чтобы сделать умозаключение убедительным; так что для логика, который должен иметь дело только со значениями слов согласно соответствующим принципам интерпретации, вне зависимости от интенции говорящего, распознаваемой по другим признакам, единственными ошибками, которые могли бы иметь место при таком подходе, были бы такие, которые представляли бы собою простонапросто бессмыслицу и противоречие либо потому, что заключения абсолютно несовместимы с их посылками, либо потому, что они связывают пропозиции при помощи выражающей заключение (illative) конъюнкции, при посредстве которой они ни при каких обстоятельствах не могут быть правильно связаны.

282. Для психолога, однако, умозаключение правильно

только при том условии, что посылки, из которых было

выведено ментальное заключение, оказываются достаточ

64

Некоторые последствия четырех неспособностей

ными при условии, что они истинны, для того, чтобы

оправдать это заключение либо самостоятельно, либо же

при помощи других положений, которые ранее были при

знаны истинными. Тем не менее нетрудно показать, что все

выводы, произведенные человеком и не являющиеся пра

вильными в вышеуказанном смысле, принадлежат к четы

рем классам, а именно: 1) к классу выводов, чьи посылки

являются ложными; 2) к классу выводов, которые обладают

некоторой малой силой, хотя она все же имеет место; 3) к

классу выводов, которые возникают из-за смешения одно

го предложения с другим; 4) к классу выводов, которые

следуют из неотчетливого понимания, неправильного

применения, или ложности, правила вывода. Поскольку

если человек совершил ошибку, не относящуюся к какому

нибудь из вышеуказанных классов, то он не будучи сбит с

толку каким-либо предрассудком или другим суждением,

служащим правилом вывода, вывел бы из истинных по

сылок, постигнутых с совершенной отчетливостью, за

ключение, которое не имело бы в действительности ни ма

лейшего значения. Если бы подобное было возможно, спо

койное размышление и внимание вряд ли были бы полез

ны для мышления, ибо предусмотрительность требуется

исключительно для того, чтобы мы приняли в расчет все

факты, и притом сделали эти факты, принятые нами во

внимание, отчетливыми; спокойствие же позволяет нам

быть осмотрительными и при осуществлении выводов не

поддаваться воздействию такого рода страсти, благодаря

которой истинным оказывается то, чему мы желаем быть

истинным, или же то, чего мы опасаемся как истинного,

или же воздерживаться от следования некоторым другим

ошибочным правилам вывода. Однако опыт показывает,

что спокойное и внимательное рассмотрение тех же са

мых отчетливо постигнутых посылок (включая предрас

судки) будет гарантировать вынесение одного и того же

суждения всеми людьми. Итак, если ошибка относится к

первому из этих четырех классов и ее посылки являются

ложными, то следует предположить, что либо процедура

вывода, осуществляемая умом от этих посылок к заключе

нию, является правильной, либо же она ошибочна относи

тельно одного из трех других способов; ведь невозможно

65

»»ияняитпнпяяяншшшци

предположить, что ложность посылок может оказывать воздействие на процедуру действия разума в том случае, когда ложность [этих посылок] ему не известна. Если ошибка относится ко второму классу и обладает некоторой, пусть самой незначительной, силой, то она представляет собой правомочное вероятное умозаключение и принадлежит к классу правильных выводов. Если же она принадлежит к третьему классу и возникает из смешения одной пропозиции с другой, то это смешение обязано своим возникновением сходству между двумя этими пропозициями; это означает, что человек, увидев при рассуждении, что одна пропозиция обладает некоторыми качествами, которые свойственны другой, приходит к заключению, что первая пропозиция обладает всеми существенными качествами второй и эквивалентна ей. Итак, это гипотетический вывод, который, несмотря на то что он может быть слабым и его заключение может оказаться ложным, принадлежит к типу правильных выводов; и коль скоро ошибка по существу своему обусловлена этим смешением, процесс вывода ума при этих ошибках третьего класса подчиняется формуле правильного вывода. Если ошибка принадлежит к четвертому классу, то она возникает или из-за неправильного применения или непонимания правила вывода и тем самым является ошибкой, основанной на путанице, или же из-за принятия неправильного правила вывода. В этом последнем случае соответствующее правило на деле берется как какая-то посылка и поэтому ложное заключение имеет место просто из-за ложности посылки. Поэтому в любом ложном выводе, который способен осуществить человеческий ум, процесс вывода, осуществляемого умом, подчиняется формуле правильного логического вывода.

§ 3. Знаки-мысли

283. Третий принцип, следствия которого мы должны

дедуцировать, заключается в том, что всегда, когда мы мыс

лим, нам в сознании даны некоторые переживания, обра

зы, понятия или какие-либо иные репрезентации, которые

функционируют в качестве знаков. Однако из факта наше

66

Некоторые последствия четырех неспособностей

го собственного существования (которое удостоверяется появлением незнания и заблуждения) следует, что все данное нам является феноменальным проявлением нашего собственного существа. Это обстоятельство не препятствует этому данному быть феноменом чего-то, находящегося вне нас, точно так же как радуга является проявлением одновременно и солнца и дождя. Когда, мы мыслим, то мы сами, каковые мы суть в данный момент, выступаем как знаки. Итак, знак, как таковой, имеет три измерения (reference}: во-первых, он есть знак для некоторой мысли, которая интерпретирует его; во-вторых, он есть знак, стоящий вместо некоторого объекта, эквивалентом которого он является в этой мысли; в-третьих, он есть знак, в некотором отношении или качестве, которое приводит его в связь с его объектом. Давайте задумаемся, что представляют собой те три коррелята, к которым отсылает мысль-знак.

284. (1) К какой мысли обращается та мысль-знак, кото

рая есть мы сами, когда мы мыслим? Она может, посредст

вом внешнего выражения, которого она, возможно, дости

гает только после значительного внутреннего развития,

обращаться к мысли другого человека. Но вне зависимости

от того, происходит это или нет, она всегда интерпретиру

ется нашей собственной последующей мыслью. Если после

любой мысли поток идей течет свободно, то он подчиня

ется закону умственной ассоциации. В этом случае всякая

предшествующая мысль подсказывает что-то той мысли,

которая следует за ней, то есть является знаком чего-то для

этой последней. Правда и то, что наш ход мыслей может

быть прерван. Но нам следует помнить, что в дополнение к

принципиальному элементу мысли в любой момент в на

шем уме имеются сотни вещей, которые привлекают лишь

самое незначительное внимание или лишь в ничтожной

степени осознаются нами. Поэтому отсюда вовсе не следу

ет, что, поскольку новый элемент мысли получает полное

преимущество, ход мысли, который он смещает, вообще

обрывается. Напротив, из нашего второго принципа, со

гласно которому нет интуиции или познания, не обуслов

ленного предыдущим познанием, следует, что включение

нового опыта никогда не представляет из себя мгновенно-

го дела, но что это — событие, требующее времени и происходящее посредством длительного процесса. Поэтому его выдающееся положение (prominence) в сознании должно, вероятно, быть завершением нараставшего процесса; и если это так, то не имеется достаточной причины для того, чтобы мысль, которая была господствующей немного раньше, внезапно и мгновенно прекратилась. Если же ход мысли прекращается посредством постепенного угасания, то она свободно следует своим собственным законам ассоциации до тех пор, пока она продолжается, и поэтому нет момента, в который имелась бы мысль, относящаяся к этой последовательности, после которой нет [другой] мысли, интерпретирующей или повторяющей ее. Таким образом, закон, согласно которому всякая мысльзнак истолковывается или интерпретируется последующим, не имеет исключений до тех пор, пока все мысли не приходят к внезапному и окончательному концу в смерти. 285. (2) Следующий вопрос: к чему относится мысльзнак что она именует каков ее suppositum? Несомненно, что это внешняя вещь в том случае, когда познается реальная внешняя вещь. Но тем не менее, поскольку мысль обусловлена предыдущей мыслью о том же самом объекте, она относится к вещи только посредством обозначения этой предыдущей мысли. Давайте предположим, например, что мы мыслим о Туссэне5' так, что он сперва мыслится как негр, но не обязательно как человек. Если впоследствии добавляется эта определенность, то это происходит благодаря мысли, что негр есть человек·, это значит, что последующая мысль, «человек», относится к внешней вещи, будучи предицирована предшествующей мысли, «негр», которая у нас была об этой вещи. Если мы впоследствии будем думать о Туссэне как о генерале, то мы будем думать, что этот негр, этот человек был генералом. Итак, в любом случае последующая мысль обозначает то, что мыслилось в предшествующей мысли.

286. (3) Мысль-знак представляет свой объект в том отношении, в котором этот объект мыслится; то есть это отношение непосредственно осознается в мышлении или, ' Нечто, лежащее в основе (лат)4'.

68

Некоторые последствия четырех неспособностей

иными словами, оно само и есть мысль, или по крайней мере то, что мыслится мыслью, или же то, чем мыслится эта мысль в последующей мысли, для которой она есть знак.

287. Теперь нам предстоит рассмотреть два других

свойства знаков, которые имеют большое значение в тео

рии познания. Поскольку знак это не вещь, которую он

обозначает (signified), но отличается от последней в каких

то отношениях, ясно, что он должен обладать какими-то

признаками, которые принадлежат ему сами по себе и не

имеют ничего общего с его функцией репрезентации. Эти

характеристики я называю материальными качествами

знака. В качестве примера подобных качеств возьмем сло

во «man» («человек»): оно состоит из трех букв, отпечатан

ных на картинке плоским и нерельефным шрифтом. Во

вторых, знак должен обладать способностью связываться

(не в уме, а реально) с другим знаком того же самого объ

екта или же с самим объектом. Таким образом, слова вовсе

не обладали бы значением до тех пор, пока они не могли

бы быть связаны в предложения при помощи реальной

связки, которая соединяет знаки одной и той же вещи. По

лезность некоторых знаков, таких, как флюгер, ярлык и т.п.,

заключается исключительно в их реальной связи с теми

самыми вещами, которые они обозначают. В случае с кар

тиной такая связь неочевидна, но она существует в силу

ассоциации, которая связывает картину с ее образом в

мозгу. Эту реальную, физическую связь знака с объектом,

либо непосредственную, либо опосредованную связью с

другим знаком, я называю чисто указательным (demonstrative)

применением знака. Репрезентативная функция

знака не заключается ни в его материальном качестве, ни в

его чисто указательном применении; дело в том, что эта

функция характеризует знак не по отношению к себе са

мому или же к реальному объекту, который он обозначает,

но в его отношении к мысли, в то время как две вышеопи

санные характеристики принадлежат самому знаку неза

висимо от его направленности на мысль. И все же если я

возьму все вещи, имеющие определенные качества, и фи

зически соединю их с другим рядом вещей, одно к одному,

то они сгодятся в качестве знаков. Если они не рассматри

ваются в качестве таковых, то, значит, они не являются

69

действительными знаками, но суть знаки в том смысле, и каком, например, о невидимом цветке можно сказать, что он красный, что также может служить симптомом психического заболевания.

288. Рассмотрим также состояние ума, как понятие. Оно

есть понятие в силу того, что оно имеет значение, логиче

ское содержание (comprehension); и если оно применимо к

какому-то объекту, то это потому, что объект имеет свой

ства, включенные в содержание данного понятия. Так, ло

гическое содержание мысли обычно считается состоящим

из мыслей, содержащихся в ней; но мысли являются собы

тиями, актами ума. Две мысли суть два события, разделен

ные во времени, и одна не может содержаться в другой в

буквальном смысле слова. Можно возразить, что все мыс

ли, в точности подобные друг другу, считаются одной и что

когда говорят, что одна мысль содержит другую, то имеют

в виду, что она содержит в себе мысль, в точности подоб

ную той другой. Однако как две мысли могут быть подоб

ными? Два объекта могут считаться подобными только в

том случае, если они сравниваются и сводятся друг с дру

гом в уме. Мысли не могут существовать за пределами соз

нания; они существуют лишь постольку, поскольку мыс

лятся. Следовательно, две мысли не могут быть подобны

ми до тех пор, пока они в уме не сведены друг с другом. Но,

что касается их существования, две мысли разделены ин

тервалом времени. Мы весьма склонны воображать себе,

что можем создать мысль, подобную прошлой мысли, ста

вя ее в соответствие последней так, как если бы эта про

шлая мысль была бы все еще нам дана. Ясно, однако, что

знание о том, что одна мысль подобна другой мысли или

каким-либо образом верно репрезентирует другую мысль,

не может возникнуть из непосредственного восприятия,

но должно быть гипотезой (несомненно, полностью под

тверждаемой фактами), и что поэтому образование такой

репрезентирующей мысли должно быть зависимо от ре

альной силы, действующей вне сознания, а не просто от

ментального [акта] сравнения. Поэтому когда мы говорим,

что одно понятие содержится в другом, то имеем в виду,

что обычно мы репрезентируем одно в другом; то есть мы

70

Некоторые последствия четырех неспособностей

образуем особенный вид суждения4, субъект которого обозначает одно понятие, а предикат другое.

289· В таком случае ни одна мысль, ни одно чувствование сами по себе не содержат никаких других мыслей или чувствований, но все они являются абсолютно простыми и недоступными для анализа; считать, что они состоят из других мыслей или чувствований, так же ошибочно, как и считать, что движение по прямой линии состоит из двух движений, результатом которых оно является; то есть это утверждение метафора или фикция, параллельные истине. Всякая мысль, какой бы искусственной и сложной она ни была, является, коль скоро она дана непосредственно, просто ощущением, не имеющим частей и потому не имеющим в себе сходства с какой-либо иной мыслью; поэтому она совершенно несопоставима с какой-либо иной мыслью и является абсолютно sui generis»». А все то, что совершенно несравнимо с чем-либо еще, являегся совершенно необъяснимым, потому что объяснение состоит в подведении вещей под общие законы или в распределении их по естественным классам. Следовательно, всякая мысль, поскольку она есть чувствование особого рода, есть просто окончательный, необъяснимый факт. Тем не менее это не противоречит моему постулату о том, что никакой факт нельзя оставлять необъясненным; ибо, с одной стороны, мы никогда не можем сказать себе: «Это дано мне», ибо прежде, чем мы сможем проделать акт рефлексии, ощущение пройдет; с другой стороны, когда ощущение прошло, мы уже никогда не сможем вернуть назад чувственное качество (quality of the feeling) таким, каким оно было . себе и 4 Суждение, касающегося минимума информации, о теории которого см. мою работу о содержании и объеме в: Proceedings of the American Academy of Art and Sciences, vol. 7, p. 426. 5 Заметьте, что я говорю сама по себе. Я не настолько сумасброден, чтобы отрицать, что мое ощущение красного сегодня сходно с моим ощущением красного вчера. Я всего-навсего говорю, что это сходство может заключаться только в физиологической силе, находящейся за пределами сознания, которая заставляет' меня утверждать, что я опознаю это чувствование как являющееся тем же самым, что и предыдущее, так что это сходство не заключается в общности ощущения.

71

для себя, или же узнать, на что оно было похоже само по себе, или даже обнаружить существование этого качества иначе, нежели как путем непосредственного заключения, оправляющегося от нашей общей теории о себе самих, да и то не в его своеобразии, но лишь как нечто данное. Будучи данными, чувствования все одинаковы и не требуют объяснения, поскольку они содержат только то, что является всеобщим. Таким образом, все, что мы можем истинно предицировать чувствованиям, поддается объяснению; не поддается объяснению только то, что мы не можем знать при помощи рефлексии. Таким образом, мы не впадаем в противоречие, связанное с трактовкой опосредованного как не поддающегося опосредованию. Наконец, ни одна действительно данная мысль (которая есть просто чувствование) не имеет какого-либо значения, какой-либо интеллектуальной значимости сама по себе; ибо оно заключается не в том, что в действительности мыслится, но в том, с чем эта мысль может быть связана, будучи репрезентирована в следующей мысли. Таким образом, значение мысли есть всецело нечто возможное. На это можно возразить, что если ни одна мысль не имеет значения, то и все мышление в целом не имеет значения. Но это так же ошибочно, как ошибочно считать, что раз каждое место, последовательно занимаемое телом, лишено пространства для движения, то и во всем пространстве для движения нет места. Ни в какой момент времени в состояниях моего ума нет ни познания, ни репрезентации, но они имеются в отношениях между состояниями моего ума в различные моменты времени6. Короче говоря, непосредственное (а следовательно, в себе не поддающееся опосредованию неанализируемое, необъяснимое, неинтеллектуальное) течет непрерывным потоком через наши жизни; это общая сумма сознания, опосредование которого, то есть непрерывность, осуществляется реальной действующей силой вне сознания6'.

6 Соответственно, точно так же, как мы говорим, что тело находится в движении, а не что движение находится в теле, нам следует говорить, что мы находимся в мысли, а не что мысли находятся в нас.

72

Некоторые последствия четырех неспособностей

290. Таким образом, мы имеем в мысли три элемента: вопервых, репрезентативную функцию, которая делает ее репрезентацией; во-вторых, чистое указательное применение, или реальное соотношение, которое ставит одну мысль в отношение к другой мысли; и в-третьих, материальное качество, или то, как она чувствуется, которое придает мысли ее качество1.

291. Что ощущение не обязательно является интуицией или первым впечатлением чувств, весьма очевидно в случае чувства красоты и, как было показано8 в случае звука. Когда ощущение прекрасного определено предыдущими познаниями, оно всегда возникает как предикат; то есть мы думаем, что что-то прекрасно. Всякий раз, когда бы ощущение ни возникло подобным образом как следствие других [ощущений], индукция показывает, что эти другие ощущения являются более или менее сложными. Так, ощущение определенного вида звука возникает в результате воздействий на различные нервы уха, скомбинированных особым образом и следующих друг за другом с определенной скоростью. Ощущение цвета зависит от воздействий на глаз, следующих друг за другом регулярно и с определенной скоростью. Ощущение прекрасного возникает на основе множества других впечатлений. И так же обстоит дело во всех иных случаях. Во-вторых, все эти ощущения сами по себе просты или по крайней мере они таковы по сравнению с теми, которые вызывают их. Соответственно, ощущение есть простой предикат, замещающий сложный предикат; иными словами, оно выполняет функцию гипотезы. Но общий принцип, согласно которому всякая вещь, к которой относится такое-то ощущение, имеет такой-то сложный ряд предикатов, определен не разумом (как мы увидели), но имеет произвольную природу. Следовательно, класс гипотетических выводов, сходство с которым имеет возникающее ощущение, представляет собой рассуждение от определения к определяемому, в котором большая по7 О качесгве, отношении и репрезентации см.: Proceedings of the American Academy of Art and Sciences, vol. 7, p. 293. 8 «Questions Concerning Certain Faculties Claimed for Man //Journal of Speculative Philosophy, vol. 2 (1868), pp. 103-1 H>.

73

сылка имеет произвольную природу. Только в этом модусе рассуждения эта посылка определена конвенциями языка и выражает ситуацию, в которой используется слово; а при образовании ощущения она определена строением нашей природы и выражает обстоятельства, при которых появляется ощущение, или естественный умственный знак. Таким образом, ощущение, постольку, поскольку оно репрезентирует что-либо, определено, согласно логическому закону, предшествовавшими познаниями; это означает, что эти познания обусловливают наличие ощущения. Но коль скоро ощущение есть просто чувствование особого рода, то оно определено некоей необъяснимой, таинственной силой; и, тем самым является не репрезентацией, но только материальным ее качеством. Ибо точно так же, как в рассуждении от определения к определяемому для логика совершенно безразлично, как будет звучать определяемое слово или сколько будет в нем букв, и в случае с этим соответствующим словом никакой внутренний закон не смог бы определить, как оно будет переживаться само по себе. Поэтому чувствование как чувствование есть лишь материальное качество умственного знака7'.

292. Однако нет такого чувствования, которое не было бы также и репрезентацией, предикатом чего-либо, логически обусловленным предшествующими чувствованиями.

Ибо если имеются вообще какие-либо чувствования, кото

рые не являются предикатами, то это эмоции. Итак, вся

кая эмоция имеет субъект. Если человек рассержен, он го

ворит себе о том или ином явлении, что оно подло или от

вратительно. Если он радуется, то он говорит: «это восхи

тительно». Если он чем-то озабочен, то говорит: «Это

странно». Короче говоря, всякий раз, когда человек испы

тывает какое-то чувство, он думает о чем-то. Даже те стра

сти, которые не имеют определенного объекта такие, как

меланхолия, осознаются благодаря тому, что придают

определенный оттенок объектам мысли. Причина же, за

ставляющая нас считать эмоции скорее аффектами Я, не

жели познаниями какого-либо иного вида, состоит в том,

что мы сочли их более зависимыми от нашей случайной

ситуации в данный момент, в сравнении с другими позна

ниями; но это означает только то, что они являются позна

74

Некоторые последствия четырех неспособностей

ниями, слишком ограниченными для того, чтобы быть по

лезными. Эмоции, как покажет даже небольшое наблюде

ние, возникают тогда, когда наше внимание привлечено к

сложным и не поддающимся постижению обстоятельст

вам. Страх возникает, когда мы не можем предсказать свою

судьбу; радость в случае неких смутных и особенно

сложных ощущений. Если в случае, когд^а имеются опреде

ленные данные, свидетельствующие о том, что событие,

представляющее для меня большой интерес и, по моему

предположению, имеющее шанс осуществиться, может не

произойти, я после взвешивания вероятностей, и изобре

тения мер предосторожности, и отбора дальнейшей ин

формации обнаруживаю, что не в состоянии прийти к ка

кому-либо установленному заключению по отношению к

будущему, вместо того интеллектуального гипотетическо

го вывода, который я искал, возникает чувство беспокой

ства. Когда происходит что-то, что я не могу объяснить, я

испытываю чувство удивления. Когда я пытаюсь предста

вить себе то, что я никогда не смогу сделать, например удо

вольствие в будущем, я надеюсь. «Я не понимаю вас», го

ворит обычно рассерженный человек. Не поддающееся

постижению, невыразимое, непостижимое обыкновенно

возбуждает эмоции; но ничто не охлаждает так, как науч

ное объяснение. Таким образом, эмоция всегда является

простым предикатом, которым при помощи определенной

операции ума заменяется весьма сложный предикат. Итак,

если мы сочтем, что такой весьма сложный предикат тре

бует объяснения при помощи гипотезы, что эта гипотеза

должна быть более простым предикатом, заменяющим тот

сложный предикат, и что, когда мы обладаем эмоцией, ги

потеза, строго говоря, едва ли возможна, то сходство ме

жду ролями, выполняемыми эмоцией и гипотезой, окажет

ся весьма примечательной. Бесспорно, что между эмоцией

и интеллектуальной гипотезой имеется определенное раз

личие, в силу которого мы имеем право считать, в случае с

этой последней, что по отношению ко всему, к чему может

быть применен простой гипотетический предикат, слож

ный предикат окажется истинным; тогда как в случае эмо

ции мы сталкиваемся с пропозицией, в пользу которой

нельзя найти каких-то разумных доводов, но которая про

75

сто обусловлена нашим эмоциональным состоянием. Это в точности соотносится с различием между гипотезой и рассуждением от определения к определяемому, и, таким образом, может показаться, что эмоция есть не что иное, как ощущение. Тем не менее между эмоцией и ощущением имеется, по-видимому, различие, и я определил бы его так:

293. Есть некоторое основание считать, что в соответст

вии со всяким чувствованием, происходящим в нас, в на

ших телах происходит некоторое движение. Это свойство

мысли-знака, поскольку оно не находится в какой-либо

рациональной зависимости от значения знака, можно

сравнить с тем, что я назвал материальным качеством зна

ка; но оно отличается от последнего тем, что нет сущест

венной необходимости в том, чтобы оно еще и пережива

лось Д.Г1Я того, чтобы имелась какая-то мысль-знак. В случае

ощущения многообразие впечатлений, которое предшест

вует ему и его обусловливает, не имеет сходства с телесным

движением, ему соответствующим, возникая из любого

большого нервного узла или из мозга, и, вероятно, по этой

причине ощущение производит не слишком значительное

нервное потрясение в человеческом организме; кроме то

го, само ощущение не является мыслью, обладающей дос

таточно сильным влиянием на ход мысли, за исключением

роли той информации, для передачи которой оно может

служить. Эмоция, с другой стороны, возникает значитель

но позже в развитии мысли я имею в виду то, что она бо

лее отдалена от первоначального познания ее объекта, и

мысли, которые обусловливают ее, всегда уже соотнесены

с соответствующими движениями в мозгу или в централь

ной нервной системе. Следовательно, эмоция производит

многочисленные движения в теле и, вне зависимости от ее

репрезентативной значимости, сильно воздействует на

ход мысли. Животные двигательные акты, на которые я

ссылаюсь, это прежде всего такие движения, как: крас

неть от стыда или застенчивости, закрывать глаза, при

стально смотреть, глазеть; улыбаться, хмуриться, смотрегь

сердитым взглядом; дуться, надувать губы-, смеяться, пла

кать, рыдать, извиваться, вздрагивать, дрожать, удивляться,

испытывать шок; вздыхать, сопеть, фыркать; пожимать

плечами, стонать; грусть, тоска, уныние; трепет, дрожь; пе

76

Некоторые последствия четырех неспособностей

реполнение сердца чувствами и тд. и т.п. Во-вторых, к этому, по всей видимости, можно добавить другие более сложные действия, которые тем не менее возникают из непосредственных импульсов, а не из размышлений.

294. Как собственно ощущения, так и эмоции отличают

ся от переживания мысли тем, что в случае ощущения и

эмоции материальное качество делается заметным в силу

того, что мысль не обладает отношением основания к

мыслям, которые определяют ее; в случае же с пережива

нием мысли соответствующее отношение имеет место и

отвлекает внимание, уделяемое просто переживанию. Го

воря, что в ряде случаев отсутствует отношение причины к

определяющим мыслям, я имею в виду то, что в содержа

нии мысли нет ничего такого, что объясняло бы, почему

ему следовало бы появиться только в случае наличия этих

определяющих мыслей. Если такое отношение причины

есть, если мысль существенно ограничена в своем приме

нении к этим объектам, тогда мысль постигает мысль

иную, нежели она сама; иными словами, в этом случае она

является сложной мыслью. Несложная мысль не может по

этому быть чем-то иным, кроме как ощущением или эмо

цией, не имеющими рационального характера. Это весьма

отличается от общепринятого учения, согласно которому

высшие и наиболее «метафизические» понятия являются

абсолютно простыми. Меня могут спросить, как следует

анализировать такое понятие бытия или могу ли я хотя бы

определить единицу, двойку и тройку без соответствую

щих подсчетов (diallelori). Итак, прежде всего я признаю,

что ни одно такое понятие не может быть расчленено на

два других, более высокого уровня, чем оно само; и в этом

смысле поэтому я целиком и полностью признаю, что

наиболее метафизические, достоверные и в высшем смыс

ле интеллектуальные понятия являются абсолютно про

стыми. Однако, хотя эти понятия не могут быть определе

ны через род и видовое отличие, имеется еще и другой

способ, которым они могут быть определены. Всякое оп

ределение осуществляется через отрицание; изначально

мы можем распознать любое свойство, только сравнив

объект, обладающий этим свойством, с объектом, который

этим свойством не обладает. Поэтому понятие, которое

77

было бы совершенно общим во всех отношениях, было бы недоступно познанию и невозможно. Мы не приобретаем понятие бытия, в смысле, заключенном в связке, путем наблюдения того, что все вещи, которые мы можем мыслить, имеют что-то общее, поскольку ничего такого не наблюдается. Мы получаем его благодаря рефлексии над знаками словами или мыслями; мы видим, что различные предикаты могут быть приписаны одному и тому же предмету и что каждый из них делает некоторое понятие применимым к предмету; тогда мы воображаем, что предмет обладает чемто истинным по отношению к себе самому, потому что предикат (все равно какой) применим к нему; а это мы и называем бытием. Поэтому понятие бытия является понятием о знаке то есть о мысли или слове; и поскольку оно неприменимо к каждому знаку, оно не является изначально общим, хотя оно и может быть таковым в своем опосредованном применении к вещам. Бытие поэтому может быть определено; оно может быть определено, например, как то, что является общим для объектов, включенных в какойлибо класс, и как то, что является общим для объектов, не включенных в тот же самый класс8'. Однако не будет ничего нового в том, что мы скажем, что метафизические понятия являются главным образом и по сути мыслями относительно слов или мыслями относительно мыслей; таковы учения как Аристотеля (чьи категории являются частями речи), так и Канта (чьи категории являются свойствами различных видов пропозиций).

295. Ощущение и способность абстрагирования или внимания могут в известном смысле считаться единственными составными элементами любой мысли. Рассмотрев первое, давайте теперь предпримем анализ последнего.

Силой нашего внимания особое значение придается од

ному из объективных элементов сознания. Это подчеркну

тое внимание, следовательно, само не является объектом

непосредственного сознания; и в этом отношении оно со

вершенно отличается от переживания. Поэтому коль ско

ро это подчеркнутое внимание все же воздействует опре

деленным образом на сознание и, таким образом, может

существовать только постольку, поскольку оказывает воз

действие на наше знание, и коль скоро ни один акт даже

78

Некоторые последствия четырех неспособностей

предположительно не может определить тот акт, который предшествует ему во времени, то этот акт может состоять только в способности указанного познания оказывать воздействие на нашу память или на какую-либо иную последующую мысль, подвергающуюся воздействию. Это подтверждается тем фактом, что внимание является делом непрерывного количества; ибо непрерывное количество, насколько это нам известно, сводится в конечном счете ко времени. Соответственно, мы обнаруживаем, что внимание действительно производит очень сильное воздействие на последующую мысль. Во-первых, оно сильно воздействует на память: чем больше внимания уделяется мысли, тем дольше она сохраняется в памяти. Во-вторых, чем сильнее внимание, тем теснее связь и тем правильнее логическая последовательность в мысли. В-третьих, при помощи внимания может быть восстановлена забытая мысль. Исходя из этих фактов, мы понимаем, что внимание есть сила, посредством которой мысль в один момент времени связывается и соотносится с мыслью в другой момент времени; или если применять концепцию мысли как знака, то мы понимаем, что внимание есть чистое указательное применение мысли-знака.

296. Внимание возникает тогда, когда один и тот же феномен появляется неоднократно при различных обстоятельствах или когда один и тот же предикат [встречается] у разных предметов. Мы видим, что А обладает определенным свойством, что В и С обладают тем же самым свойством; это привлекает наше внимание, так что мы говорим:

«Они обладают этим свойством». Таким образом, внимание есть акт индукции; но это такая индукция, которая не способствует увеличению нашего знания, поскольку вышеупомянутое «они» относится только к тем частным случаям, которые становятся нам известны благодаря опыту. Короче говоря, это умозаключение от энумерации.

297. Внимание воздействует на нервную систему. Эти воздействия суть привычки, или нервные ассоциации.

Привычка возникает тогда, когда мы, обладая ощущением

выполнения определенного акта т, при различных об

стоятельствах а, Ь, с, начинаем выполнять этот акт каждый

раз, когда возникает некое общее событие /, для которого

79

а, Ъ, с, суть отдельные случаи. Это значит, что познанием

того, что

всякий случай a, b или с есть случай т,

определяется познание того, что

всякий случай / есть случай т.

Таким образом, образование привычки есть индукция, и поэтому оно необходимо связано с вниманием или абстрагированием. Волевые акты происходят от ощущений, вызванных привычками, так же как инстинктивные действия происходят от нашей врожденной природы.

298. Мы видели, таким образом, что любой вид модификаций сознания внимание, ощущение и понимание представляет собой вывод. Могут возразить, однако, что вывод имеет дело только с общими терминами и что образ, или абсолютно единичная репрезентация, не может поэтому быть выведен.

299. «Единичный» и «индивидуальный» суть двусмысленные термины. «Единичный» может означать то, что может быть только «здесь» и «теперь». В этом смысле он не противопоставляется общему. Солнце в этом смысле представляет собой единичное, но, как объясняется в любом добротном трактате по логике, оно является общим термином. Я могу обладать весьма общим понятием о Ермолае Варваре, однако я все же постигаю его как существо, способное находиться только «здесь» и «теперь». Когда об образе говорят, что он единичный, это означает, что он совершенно определен во всех отношениях. Всякое возможное свойство, или отсутствие такового, вследствие этого должно быть истинным в отношении такого образа. Выражаясь словами наиболее выдающегося толкователя этого учения, образ человека «должен быть образом или белого, или черного, или краснокожего; прямого или сгорбленного, высокого, или низкого, или среднего роста человека»9. Он должен быть образом человека с открытым или закрытым ртом, с волосами в точности такого-то оттенка, фигура которого в точности обладает такими-то пропорциями. Некоторые последствия четырех неспособносгей Ни одно из положений Локка не было отвергнуто с таким презрением всеми друзьями образа, как его отрицание того, что «идея» треугольника должна быть идеей или тупоугольного, или прямоугольного, или же остроугольного треугольника. В действительности образ треугольника должен быть образом одного треугольника, каждый из углов которого имеет определенное количество градусов, минут и секунд.

300. Коль так, то ясно, что ни один человек не обладает истинным образом дороги к своему офису или любой другой реальной вещи. На самом деле он вообще не обладает ее образом до тех пор, пока не оказывается способен не только осознать, но и представить ее себе (верно или неверно) во всех ее бесконечных деталях. Коль скоро это так, то оказывается весьма сомнительным, обладаем ли мы вообще такой вещью, как образ в нашем воображении. Пожалуйста, читатель, посмотри на ярко-красную книгу или на какой-нибудь другой ярко окрашенный объект, а затем закрой глаза и скажи, видишь ли ты этот цвет, все равно, яркий или бледный, если, конечно же, здесь есть чтонибудь напоминающее зрение. Юм и другие последователи Беркли считают, что нет никакой разницы между зрительным восприятием красной книги и воспоминанием о ней, за исключением «различной степени силы и живости». «Цвета, которые использует память, говорит Юм, оказываются слабыми и блеклыми по сравнению с теми, в которые обряжены наши первоначальные восприятия»10. Если бы это утверждение относительно различия [между восприятием и воспоминанием] было правильным, то мы вспоминали бы книгу менее красной, нежели она есть на самом деле; тогда как в действительности мы вспоминаем цвет с очень большой точностью в течение небольшого промежутка времени, прошедшего после восприятия (пожалуйста, читатель, проверь это), хотя мы и не видим ничего похожего на него. Нас совершенно не охватывает чтолибо, относящееся к переживанию цвета, за исключением сознания того, что мы могли бы его осознать. В качестве дальнейшего доказательства я попрошу читателя произве9 <Berkeley. Principles of Human Knowledge, § 10, IntroductionX 80 1 <Cp.: Hume. Treatise of Human Nature, Pt. I, § 3, and Pt. Ill, § 5>.

81

сти небольшой эксперимент. Пусть он, если может, представит себе образ лошади не той, какую он когда-либо видел, но именно воображаемой лошади и, прежде чем продолжить чтение, пусть зафиксирует образ в своей памяти при помощи созерцания1'...[так]. Сделал читатель то, что требовалось? Ибо я протестую, поскольку нечестно было бы продолжать чтение, не сделав этого. Итак, читатель может в общих чертах сказать, какого цвета была эта 1 ' Нет никакой необходимости убеждать человека, родным языком которого является английский, в том, что созерцание является по сути своей (1) длительным, (2) волюнтативным и представляет собою (3) действие и что оно никогда не используегся для обозначения того, что становится в этом акге ясным для ума. Иностранец может убедиться в этом, изучая произведения англоязычных авторов. Так, Локк (Essay concerning Human Understanding, Book II, chap. 19, § 1) говорит: «Если [идею] долгое время рассматривают в уме, это есть созерцание»; и затем (ibid., Book II, eh. 10, § 1): «...удержание в течение некоторого времени в уме проникшей в него идеи называется созерцанием». Поэтому этот термин не годится для перевода Anschauung; поскольку этот последний не включает акта, который необходимо являлся бы длительным или волюнтативным, и обозначаег чаще всего ментальную репрезентацию, иногда способность, значительно реже получение восприятия в уме и уж совсем редко действие. Перевод Anschauung посредством «интуиции» не встречает такого рода невыносимого возражения. Этимологически оба слова в точности соответствуют друг другу. Исходным философским значением интуиции было познание наличного многообразия в его характерных чертах; ныне же оно обычно используется для того, чтобы, как говорит современный автор, «включить все результаты способностей восприятия (внешнего или внутреннего) и воображения; всякий акт сознания, непосредственным объектом которого является индивид, будь то вещь, акт или состояние ума, данные в условиях определенного существования в пространстве и во времени». Наконец, перевод Anschauung как интуиции засвидетельствован и авторитетом самого Канта; и конечно же, общеупотребительным способом написания немцами латинских терминов. Более того, «интуитивный» часто заменяет anschauend или anschaulich. Если это приводит к ошибочному пониманию Канта, то это ошибочное понимание разделяется [в таком случае] им самим и практически всеми его соотечественниками.

82

Некоторые последствия четырех неспособностей

лошадь серого, гнедого, или же черного. Однако он, вероятно, не может сказать, какого в точности оттенка она была. Он не может установить этого с той же точностью, с какой он может сделать это после того, как увидит такую лошадь. Но почему, если он имел в своем уме образ, который обладал общим цветом не более, чем отдельным оттенком, последний мгновенно исчез лз его памяти, в то время как первый все еще остается? Можно возразить, что мы всегда забываем детали раньше, чем более общие свойства; но на то, что этот ответ является недостаточным, указывает, как я полагаю, та предельная несоразмерность, имеющая место между промежутками во времени, когда точный оттенок чего-либо созерцаемого вспоминается в сравнении с тем мгновенным забвением точного оттенка чего-то воображаемого, а также между значительно более живой памятью о виденной вещи,по сравнению с памятью о вещи воображаемой.

301. Я полагаю, что номиналисты смешивают мышление треугольника, не рассматривающее его ни как равносторонний, ни как равнобедренный, ни как неравносторонний, и мышление треугольника, которое не рассматривает, является ли он равносторонним, равнобедренным или неравносторонним.

302. Важно помнить, что мы не обладаем интуитивной способностью проводить различие между одним субъективным модусом сознания и другим; и следовательно, зачастую мыслим, что что-то представляется нам в качестве наглядного образа, в то время как на самом деле оно конструируется из весьма шатких данных посредством понимания. Так обстоит дело со сновидениями, как это показано часто встречающейся невозможностью описать сновидение умопостигаемым образом без добавления к нему чего-то, что, как мы ощущаем, отсутствовало в самом сновидении. Многие сновидения, которые бодрствующая память превращает в детальные и последовательные истории, вероятно, должны были быть простой беспорядочной смесью этих переживаний и способности осознания этого и того, о которых я только что упомянул.

303. Я собираюсь теперь пойти еще дальше и сказать,

что мы не обладаем образами даже в действительном вос

83

'«ганпаишшпшмшшшиш«

приятии. Будет достаточно доказать это на примере зрения; ибо если в том случае, когда мы смотрим на объект, не усматривается ни одного наглядного образа, то нет никаких оснований считать, что слух, осязание и другие чувства превосходят в этом отношении зрение. То, что наглядный образ не отображается на нервах сетчатки абсолютно достоверно, если, как сообщают нам физиологи, каждый нерв представляет собой нечто вроде «игольного острия», направленного к свету, причем расстояние между нервами оказывается значительно большим, чем minimum visible. To же самое обстоятельство проявляется в нашей неспособности воспринять широкую «мертвую точку» приблизительно в центре сетчатки. Если в таком случае мы имеем перед собой наглядный образ чего-либо, когда смотрим, то это образ, сконструированный умом под воздействием предыдущих ощущений. При условии, что эти ощущения являются знаками, понимание, [отталкиваясь] от этих знаков посредством рассуждения, могло бы достичь всеобъемлющего знания внешних вещей, которое мы получаем от зрения, в то время как ощущения оказываются совершенно неподходящими для образования какого-либо полностью определенного образа или репрезентации. Если мы обладаем подобным образом или изображением (j)icture), мы должны обладать в нашем уме представлением о поверхности, которая есть только часть любой видимой нами поверхности, и мы должны видеть, что любая часть [поверхности], сколь бы малой она ни была, имеет какойто цвет. Если посмотреть с некоторого расстояния на пятнистую поверхность, то может показаться, что мы не увидим, является ли она пятнистой или нет; но если мы имеем перед собой образ, то поверхность появится перед нами либо как пятнистая, либо как не пятнистая. Наконец, глаз благодаря тренировке обретает способность различать мельчайшие оттенки цвета; но если мы видим только совершенно определенные образы, то мы должны еще до того, как наши глаза приобретут сноровку, видеть всякий цвет как цвет, имеющий определенный оттенок. Таким обМипималыю доступным для восприятия при помощи зрения (мат.).

84

Некоторые последствия четырех неспособностей

разом, предполагать, что мы имеем перед собой образ тогда, когда мы смотрим, не только является гипотезой, которая ничего не объясняет, но такой гипотезой, которая в действительности порождает трудности, требующие, в свою очередь, новой гипотезы для их разрешения. 304. Одна из этих трудностей возникает из того факта, что детали различаются сложнее и забываются быстрее, чем общие обстоятельства. Согласно этой теории, общие признаки существуют в деталях; детали же представляют собой, в действительности, весь наглядный образ или картину целиком. Поэтому представляется довольно странным то обстоятельство, что все, лишь вторично существующее на картине, должно производить большее впечатление, чем сама эта картина. Верно, что на старой картине детали выделяются с большим трудом-, но это потому, что мы знаем, что потемнение картины является результатом времени и оно не является частью самой картины. Нет никакой трудности в том, чтобы выделить детали картины в том состоянии, в каком они находятся в настоящее время; единственная трудность заключается в постижении того, что она представляла собой раньше. Но если мы имеем картину [отображенной] на сетчатке, то мельчайшие детали здесь столь же и даже более велики, чем ее общее очертание и значимосгь. Однако то, что должно быть действительно видно, оказывается очень сложно опознать; тогда как то, что видится только при помощи абстрагирования от того, что действительно видно, оказывается предельно ясным.

305. Однако решающий аргумент против того, что мы

обладаем какими-либо образами или абсолютно опреде

ленными репрезентациями в восприятии, заключается в

том, что в этом случае в каждой такой репрезентации мы

обладали бы материалом для бесконечного количества

сознательного познания, которое мы даже еще не осозна

ли. Итак, нет никакого смысла в утверждении, будто мы об

ладаем в уме чем-то, что вообще не оказывает ни малейше

го воздействия на наше осознание акта познания. Самое

большее, что может быть сказано, это то, что когда мы

смотрим, то оказываемся в ситуации, находясь в которой

мы способны получить очень значительное и, вероятно,

85

необъятное количество знаний о видимых качествах объектов.

306. Более того, то, что восприятия не являются полностью определенными и единичными, очевидно следует из того факта, что всякое чувство является механизмом абстрагирования. Зрение само по себе информирует нас только о цветах и формах. Никто не может притворяться, что образы зрения абсолютно определены по отношению ко вкусу. Они поэтому носят настолько общий характер, что не являются ни сладкими, ни не сладкими, ни горькими, ни не горькими, ни вкусными, ни безвкусными.

307. Следующий вопрос: обладаем ли мы какими-либо

общими понятиями, помимо тех, что [представлены] в суж

дениях? Очевидно, что при восприятии, в котором мы по

знаем вещь как существующую, имеется суждение о том,

что вещь существует, поскольку простое общее понятие о

вещи ни в коем случае не является познанием этой вещи в

качестве существующей. Однако обычно говорилось, что

мы можем представить себе любое понятие, не вынося при

этом какого-либо суждения; однако, по-видимому, в этом

случае мы только произвольно полагаем, что обладаем ка

ким-то опытом. Для того, чтобы представить себе число 7, я

полагаю, то есть я произвольно выношу гипотетическое

суждение, что перед моими глазами имеются определен

ные единицы, и я сужу, что этих единиц семь. Это, как ка

жется, самая простая и рациональная точка зрения на про

блему, и я могу добавить, что эта точка зрения была приня

та лучшими логиками. Если дело обстоит так, тогда то, что

известно под именем ассоциации образов, в действитель

ности является ассоциацией суждений. Ассоциация идей,

говорят, происходит согласно трем принципам сходства,

смежности и причинности. Однако будет столь же пра

вильно, если мы скажем, что знаки обозначают то, что они

обозначают, посредством трех принципов сходства,

смежности и причинности. Нет никакого сомнения в том,

что все, являющееся знаком чего бы то ни было, ассоции

руется с последним посредством сходства, смежности и

причинности; точно так же нет никакого сомнения в том,

что любой знак вызывает в памяти вещь, которую он обо

значает. Так что ассоциация идей состоит в том, что суж

86

Некоторые последствия четырех неспособностей

дение производит другое суждение, знаком которого оно является. А это не что иное, как вывод.

308. Все, к чему мы проявляем хотя бы малейший интерес, создает в нас свою собственную эмоцию, какой бы слабой она ни была. Эта эмоция является знаком и предикатом вещи. Итак, когда у нас есть вещь, напоминающая другую, то возникает сходная эмоция; а из этого мы мгновенно заключаем, что вторая похожа на первую. Формальный логик старой выучки скажет, что в логике в заключение не может входить термин, не содержавшийся в посылках, и что поэтому предположение чего-то нового должно будет существенно отличаться от процедуры вывода. Однако я отвечу, что это правило логики применимо только к тем умозаключениям, которые технически называются полными. Мы можем рассуждать и действительно рассуждаем так :

Элиас был человеком;

.·. Он был смертен.

И это умозаключение столь же логически обоснованно, как и полный силлогизм, хотя оно таково только потому, что большая посылка последнего оказывается истинной. Если переход от суждения «Элиас был человек» к суждению «Элиас был смертен» без того, чтобы действительно сказать себе: «Все люди смертны», не является выводом, то тогда термин «вывод» употребляется в таком ограниченном смысле, что выводы вряд ли будут иметь место где-либо за пределами учебника логики.

309. То, что здесь сказано по поводу ассоциации по сходству, верно и в отношении всех остальных ассоциаций. Всякая ассоциация осуществляется посредством знаков. Всякий предмет имеет свои субъективные или эмоциональные качества, которые приписываются или абсолютно, или относительно, или путем конвенционального вменения всему тому, что является его знаком. И таким образом, мы рассуждаем:

Знак является тем-то и тем-то·,

.·. Знак есть эта вещь.

87

Некоторые последствия четырех неспособностей Это заключение, однако, преобразуется благодаря другим размышлениям, так что оно приобретает следующий ВИД:

Знак есть почти что (представитель) эта вещь (этой вещи).

§ 4. Человек-знак

ЗЮ. Теперь мы подошли к рассмотрению последнего из четырех принципов, последствия которых мы должны проследить; а именно что абсолютно непознаваемое является абсолютно немыслимым. Наиболее сведущие люди давным-давно должны были понять, что согласно картезианским принципам собственная реальность вещей в конечном счете не может быть нам известна. Отсюда распространение идеализма, который является, по существу, антикартезианским, будь то среди эмпириков (Беркли, Юм) или среди ноологов (Гегель, Фихте). Принцип, который обсуждается в данный момент, является откровенно идеалистическим; ибо, поскольку значением слова является понятие, которое оно передает, абсолютно непознаваемое не имеет значения, поскольку нет понятия, закрепленного за ним. Оно является поэтому словом, не имеющим значения; и, следовательно, все, что подразумевается под какимлибо термином в качестве «реального», в некоторой степени познаваемо и, таким образом, обладает природой познания в объективным смысле этого термина.

311. В любой момент мы обладаем определенной информацией, то есть мы обладаем познаниями, логически выведенными посредством индукции и гипотезы из предыдущих познаний; эти предыдущие познания являются менее общими, менее отчетливыми и осознаются нами с меньшей степенью живости. Они, в свою очередь, были выведены из других, еще менее общих, менее отчетливых и менее живых [познаний]; и так далее вплоть до идеально12 первого, которое является совершенно единичным и находящимся полностью вне сознания. Это идеально первое есть особенная вещь-в-себе. Оно не существует как таковое. Это означает, что не существует вещи, которая была бы в себе в том смысле, что она не имела бы никакого отношения к уму, хотя вещи, которые соотносимы с умом, существуют, вне сомнения, независимо от него, если не считать самого этого отношения. Познания, которые достигают нас подобным образом при помощи бесконечного ряда индуктивных выводов и гипотез (который, хотя и является бесконечным aparte ante logice ', оказывается не без начала во времени), бывают двух видов: истинные и неистинные, или познания, объекты которых реальны (геаГ), и познания, объекты которых нереальны (unreal). Что мы подразумеваем под «реальным»? Это понятие, которое мы впервые должны были получить тогда, когда обнаружили, что имеется что-то нереальное, иллюзия; то есть когда мы впервые поправили самих себя. Единственное различие, на которое логически указывает этот факт, имеет место между вещью, связанной с нашими личными внутренними определениями, с отрицаниям, касающимися нашей идиосинкразии, и такой вещью, которая выстоит в конце концов. Тогда реальное есть то, что информация и рассуждение рано или поздно будут иметь в итоге своим результатом и что поэтому не зависит от моего и вашего капризов. Таким образом, само происхождение понятия реальности показывает, что эта концепция по существу своему включает в себя понятие безграничного СООБЩЕСТВА, способного к бесконечному росту знания. И таким образом, эти два ряда познания реального и нереального состоят, соответственно, из таких [познаний], которые в достаточно [отдаленном] будущем будут всегда подтверждаться сообществом, и таких, которые при тех же условиях будут всегда им отвергаться. Итак, пропозиция, ложность которой никогда не может быть обнаружена и ошибка в которой является поэтому абсолютно непознаваемой, согласно нашим принципам не содержит совершенно никакой ошибки. Следовательно, то, что осмысляется в этих познаниях, яв12 Под идеальным я имею в виду предел, который возможное не может достичь. * Относительно части, предшествовавшей логике (лат,).

89

ляется реальным так, как оно действительно есть. В таком случае нет ничего, что могло бы помешать нам познавать внешние вещи такими, каковы они в действительности, и весьма похоже на то, что мы действительно знаем их таким образом в бесчисленных случаях, хотя и не можем быть абсолютно в этом уверены в каком-либо особенном случае.

312. Из этого, однако, следует, что, поскольку ни одно из наших познаний не определено абсолютно, универсалии должны иметь реальное существование. Этот схоластический реализм принято считать верой в метафизические фикции. Однако в действительности реалист это просто тот, кто не знает никакой скрытой реальности, помимо той, которая представлена в истинной репрезентации. Постольку, поскольку слово «человек» является истинным в отношении чего-либо, то, что слово «человек» обозначает, является реальным. Номиналист должен признать, что [слово] «человек» истинно применяется к чему-либо; однако он верит в то, что под этим нечто существует некая вещь-в-себе, непознаваемая реальность. Это метафизическая выдумка. Современные номиналисты это еще более поверхностные люди, которые, не в пример более основательным Росцелину и Оккаму, не знают, что реальность, которая не репрезентируется, это та реальность, которая не обладает ни отношением, ни качеством. Сильным доводом в пользу номинализма является то, что нет человека, если это не какой-то особенный человек. Это возражение, однако же, не затрагивает реализм Скота; ибо хотя и не существует человека, в отношении которого можно было бы отрицать все дальнейшие определения, однако человек, абстрагированный от всех своих дальнейших определений, все же есть. Имеется реальное различие между человеком, рассматриваемым вне зависимости от того, каковы могут быть другие определения, и человеком, рассматриваемым с тем или иным особенным рядом определений, хотя, вне сомнения, это различие относится только к уму и не существует in re. Такова позиция В вещах (лат).

90

Некоторые последствия четырех неспособностей

Скота13. Основное возражение Оккама [против этого аргумента] заключается в том, что не может быть реального различия, которое не существовало было in re, в вещи-всебе; но это спорно, поскольку само возражение основывается только на представлении о том, что реальность есть нечто, независимое от отношения репрезентации14. 313. Такова природа реальности в общем; но в чем же состоит реальность ума? Мы видели, что содержание сознания, полное феноменальное проявление ума, есть знак, происходящий из вывода. Поэтому согласно нашим принципам, в соответствии с которыми абсолютно непознаваемого не существует, так что феноменальное проявление субстанции есть субстанция, мы должны заключить, что ум есть знак, развивающийся в соответствии с законами вывода. Что отличает человека от слова? Несомненно, здесь имеется различие. Материальные качества, силы, которые конституируют чисто указательное применение и значение человеческого знака, все они являются в высшей степени сложными по сравнению с теми же [качествами] слова. Но эти различия имеют только относительный характер. Что же еще здесь может быть? Могут сказать, что человек является сознательным, в то время как слово нет. Но «сознание»это очень смутный термин. Он может означать, что [имеется] эмоция, которая сопровождает нашу рефлексию о том, что мы обладаем животной жизнью. Это есть сознание, которое лишается яркости или ослабевает, когда животная жизнь находится в упадке в старости или во сне, но которое не ослабевает тогда, когда в упадке находится духовная жизнь-, оно тем живее, чем больше в человеке преобладает животное начало, но не таково тогда, когда в нем берет верх человеческое. Мы не приписываем 13 «Eadem natura est, quae in existentia per gradum singular!tatis est determinata, et in intellectu, hoc est ut habet relationem ad intellectum ut cognitum ad cognoscens, est indeterminata» [«Эта та же самая природа, которая в существовании определена степенью своей единичности и которая в интеллекте, то есть имея к интеллекту отношение познанного к познающему, является неопределенной» (лат.)} Quaestiones Subtilissimae, lib. 7, qu. 18. н См. его аргумент в: Summa logices [Summa logicae (Paris: Johannes Higman, 1488)],part. I,cap. 16.

91

это ощущение словам, потому что у нас имеются основания верить в то, что оно находится в зависимости от обладания живым телом. Однако это сознание, будучи простым ощущением, является только частью материального качества человека-знака. С другой стороны, [термин] «сознание» используется иногда для обозначения [положения] Я мыслю, или единства мысли; однако единство [мысли] есть не что иное, как согласованность или же осознание этой согласованности мысли. Согласованность принадлежит любому знаку постольку, поскольку он есть знак; и поэтому любой знак, поскольку он обозначает в первую очередь то, что он есть знак, обозначает свою собственную согласованность. Человек-знак приобретает информацию и становится более значимым, чем он был прежде. Но так же обстоит дело и со словами. Разве слово «электричество» не значит в наши дни больше, чем оно значило во времена Франклина? Человек делает слово, и слово не означает ничего сверх того, что придано ему человеком в качестве значения, и только по отношению к некоторому человеку. Но поскольку человек может мыслить только при помощи слов или [каких-либо] иных внешних символов, то слова и другие внешние символы могут повернуться и сказать [человеку]: «Ты не значишь ничего, помимо того, чему мы тебя научили, и то лишь постольку, поскольку ты выбираешь какое-то слово в качестве интерпретанты своей мысли». Поэтому в действительности люди и слова взаимно обучают друг друга; всякое увеличение информации человека включает в себя и само включается в увеличение информации слова.

314. Чтобы не утомлять читателя прослеживанием этого параллелизма слишком долго, достаточно сказать, что нет ни одного элемента человеческого сознания, который не имел бы какого-либо соответствия в слове; причина этого очевидна. Она состоит в том, что слово или знак, которые использует человек, и есть сам этот человек. Ибо так как факт, что всякая мысль является знаком, взятым в сочетании с тем фактом, что жизнь есть поток мысли, доказывает, что человек есть знак; тогда то, что всякая мысль есть внешний знак, доказывает, что человек есть внешний знак.