[хануман входит в рощу] (часть 14)
Всем телом своим ощущая восторг и отраду,
Вожак обезьяний проворно вскочил на ограду.
Он видел тенистые купы ашоки и шала,
Чампака, обильно цветущая, пряно дышала.
Слегка обдуваемое ветерком тиховейным,
Змеиное древо цвело по соседству с кофейным,
Которому имя дано «обезьяньего зева».
Уддалака благоухала и справа и слева,
И амры стояли, опутаны сетью чудесной
Цветущих лиан, в глубине этой чащи древесной.
Туда Хануман устремился с ограды отвесной.
Над золотом и серебром отливавшей листвою
Пронесся стрелой, разлученной с тугой тетивою!
Блистая, как солнца восход, красотой и величьем,
Была эта роща наполнена щебетом птичьим.
Пернатые пели, носились олени стадами,
Зеленые ветви пестрели цветами, плодами.
Прекрасна была эта роща, где сердце ликует,
Где кокиль, объятый любовным томленьем, кукует,
Деревья цветущие рой облепляет пчелиный,
И резко кричат опьяненные страстью павлины.
Храбрец Хануман, по деревьям снуя без помехи,
Искал дивнобедрую царскую дочь из Видехи.
Но птиц мириады, блаженно дремавшие в гнездах,
Внезапно разбужены, прянули стаями в воздух.
И вихрь обезьяну осыпал дождем разноцветным, -
Душистых цветов и соцветий богатством несметным.
И Маруты отпрыск отважный, исполненный мощи,
Цветочным холмом красовался в ашоковой роще!
Живые созданья, безмолвно дивясь Хануману,
Считали проворным весны божеством обезьяну.
Металась она, сотрясая зеленые кущи,
Срывая покров обольстительный с рощи цветущей.
Деревья стояли, под стать проигравшим одежду
Нагим игрокам, заодно потерявшим надежду.
Как ветер стремглав облаков разгонял вереницы -
Вожак обезьяний лиан разрывал плетеницы.
Руками, ногами, хвостом он завесу густую
Шутя разрубил и дорожку узрел золотую.
За этой дорожкой тянулись другие, одеты
В кристаллы, блистающее серебро, самоцветы.
Глядел Хануман изумленно и благоговейно
На чистую, светло-прозрачную влагу бассейна.
Его берега златолиственной сенью блистали.
Игрой самоцветов ступень за ступенью блистали.
На дне - жемчуга и кораллы затейно блистали.
Украсив песчаное ложе бассейна, блистали.
Цвели голубые и белые лотосы пышно,
И лебеди по водоему скользили неслышно,
Кричали казарки, и щебет камышниц датьюха
Звучал над озерною гладью приятно для слуха.
Журчали ключи и поили деревья мимозы
Водой животворной, как амрита, чистой, как слезы.
Ряды олеандров предстали очам Ханумана,
И купы цветущие райского древа - сантана.
Поросшая зеленью, схожая с каменной тучей,
Открылась громада горы обезьяне могучей.
Блистающий пик обступали утесы и кручи.
В утробе горы обнаружились ходы и своды.
Прохладные гроты ее были чудом природы.
Река с крутизны, уподобясь рассерженной деве,
Летела, как будто покинув любовника в гневе.
Толпою деревья вершины к теченью склоняли,
Как будто красотку друзья к примиренью склоняли.
Река повернула, движенье замедлила кротко,
Как будто сдалась на друзей уговоры красотка.
С жемчужным узорчатым дном и водою холодной
Затейливый пруд увидал Хануман благородный.
Ступени спускались туда самоцветные, с блеском,
Прохладною влагой пруда омываемы с плеском.
И росписью был водоем изукрашен чудесный:
Дворцами, как будто их выстроил зодчий небесный,
Стадами красивых животных, резвящихся в пущах,
Садами, где высились купы деревьев цветущих.
Вокруг водоема скамейки златые попарно
Стояли в тени, под густыми деревьями «парна».
Широким зонтом златолистые ветви ашоки,
Роскошно блистая, раскинулись на солнцепеке.
Вокруг зеленели поляны, потоки плескали.
Цветущие заросли взор обезьяны ласкали.
Деревья одни - пестротой изумляли павлиньей:
Окраской своей золотой, и зеленой, и синей.
Дивился пришелец деревьям другим, златолистым,
Чей ствол горделивый отсвечивал золотом чистым.
Как тьмы колокольчиков нежных деревья звучали,
Когда ветерки золотыми ветвями качали.
[ХАНУМАН НАХОДИТ СИТУ] (Часть 15)
Вожак обезьяний, скрываясь в листве глянцевитой,
Священную рощу оглядывал в поисках Ситы.
Любуясь обширным пространством с высокого древа,
Он думал - не здесь ли находится пленная дева?
А роща, подобная Индры небесному саду,
Божественно благоухая, дарила прохладу.
Свисали с деревьев, красуясь, лиан плетеницы.
Животные в чаще резвились и певчие птицы.
Чертоги и храмы ласкали и тешили зренье,
А слух услаждало приятное кокиля пенье.
На водных просторах цветы в изобилии были,
Там золото лотосов, белые лилии были.
Соседством своим водоемов красоты умножа,
Таились поблизости гроты и дивные ложа.
Как солнца восход, полыхали багряные кущи,
Но не было древа прекрасней ашоки цветущей.
Горящая роща и жаркие рдяные кисти
От птиц огнекрылых казались еще пламенистей.
И ветви ашок, утоляющих мира печали,
Обильно цветами усеяны, блеск излучали.
Оранжевое попугаево дерево яро
Пылало, бок о бок роскошно цвела карникара.
Советник Сугривы-царя, наделенный отвагой,
Увидел сиянье над желтой цветущей пуннагой.
Деревья ашоки, раскидисты, крепки корнями,
Стояли, блистая, как золото, брызжа огнями.
И сотни деревьев увенчаны были цветами,
Чей пурпур впадал в темно-синий оттенок местами.
Священная роща казалась вторым небосводом,
А дивных цветов изобилье - светил хороводом.
И, рощей любуясь, воскликнул храбрец: «Не четыре,
Но пять океанов безбрежных имеется в мире!
Зеленая ширь - океан, а цветов мириады -
Его жемчугов и кораллов бесценные клады!»
Сродни Гималаям - своей красотой и величьем,
Полна голосами животных и щебетом птичьим,
Затмив Гандха-Мадану, благоуханную гору,
Обильем деревьев, цветущих во всякую пору,
Священная роща сулила восторг и отраду.
Там белого храма увидел храбрец колоннаду.
И тысячестолпный, незримый до этого часа,
В очах заблистал белоснежной горою Кайласа.
Пресветлый алтарь изливал золотое сиянье,
И храм пребывал с высотою небесной в слиянье.
Но горестный вид красоты, облаченной в отрепья,
Открылся среди несказанного великолепья.
Краса луноликая, в платье изорванном, грязном,
Владыкою вверена стражницам зверообразным,
Обличьем печальным светила едва различимо,
Как пламя, повитое плотной завесою дыма.
Румянец поблек на щеках от невзгод и лишений,
А желтое платье, лишенное всех украшений,
Лоснилось, как пруд одичалый, без лотосов дивных,
И царственный стан исхудал от рыданий надрывных.
Сиянье, подобное Рохини слабому свету,
Когда золотую преследует злобная Кету,
Красавицы взор излучал сквозь бежавшие слезы,
И демониц мерзких ее устрашали угрозы.
Она трепетала в предвиденье гибели скорой, -
Как лань молодая, собачьей гонимая сворой.
Начало берущие у обольстительной шеи,
На бедрах покоились косы, как черные змеи.
Была эта дева подобна земному простору,
Что синью лесов опоясан в дождливую пору.
Узрел Хануман большеглазую, схожую с ланью,
Прекрасное тело увидел, прикрытое рванью.
Сподвижник великого Рамы судил не по платью:
Он Ситу узнал в луноликой с божественной статью,
В красавице, счастья достойной, но горем убитой.
И вслух размышлял Хануман, очарованный Ситой:
«Осанки такой не знавали ни боги, ни люди.
Лицо, как луна в полнолунье, округлые груди!
Она, как богиня, что блеск излучает всевластный,
Чьи губы, как дерева бимба плоды, ярко-красны.
Черты и приметы ее сопоставил мой разум:
Я с обликом женщины этой знаком по рассказам!»
А Сита меж тем - тонкостанная Рамы супруга,
Желанная всем, как прекрасного Камы подруга, -
Усевшись на землю, казалась отшельницей юной,
Ей скорби завеса туманила лик златолунный.
И образ ее, омраченный безмерным страданьем,
С апокрифом сходствовал, с недостоверным преданьем.
Была эта дева, как мысль об ушедшем богатстве,
Как путь к совершенству сквозь тысячи бед и препятствий,
Как дымное пламя и в прах превращенное злато,
Как робкой надежды крушенье и веры утрата,
Как смутная тень клеветой опороченной славы.
И царская дочь опасалась чудовищ оравы.
Как лань, боязливые взоры она в беспокойстве
Кидала, оперы ища, и вздыхала в расстройстве.
Не вдруг рассудил Хануман, что любуется Ситой,
Похожей на месяц печальный, за тучами скрытый.
Но, без драгоценностей, в платье, забрызганном грязью,
Ее распознал, как реченье с утраченной связью:
«Два-три из описанных Рамой искусных изделий -
И только! - остались блистать у царевны на теле.
Усыпанные жемчугами я вижу браслеты,
Швадамштру и серьги, что в уши по-прежнему вдеты.
Они потемнели, испорчены долгим ношеньем,
Но я их узрел, не в пример остальным украшеньям:
Со звоном и блеском с небес ожерелья, запястья
Посыпались в пору постигшего Ситу злосчастья.
С отливом златым покрывало, что было на деве,
Нашли обезьяны лесные висящим на древе,
А платье, хоть великолепьем и славилось прежде,
Но стало отрепьем, подобно обычной одежде.
Премудрого Рамы жену узнаю в златокожей,
Отменной красой со своим повелителем схожей.
Четыре мученья он терпит - на то есть причина.
Ведь к женщине должен питать состраданье мужчина,
К беспомощной - жалость, а если утратил супругу,
Тобою печаль овладеет, подобно недугу.
Коль скоро с желанной расстался - любовью ты мучим.
Вот муки четыре, что Рамой владеют могучим!»