Товарищ по работе: Причина, по которой человек, которому вы позвонили, положил трубку, состоит в том, что ваше предложение было сформулировано неверно.
Вы: Может быть, это не было лучшим предложением всех времен и народов, но оно было сделано неплохо, ясно и авторитетно [свидетельство]. Оно практически не отличалось от других, сделанных мной в этот день, и это был единственный из двух десятков «холодных звонков», на который мой собеседник среагировал, повесив трубку [свидетельство]. Я не думаю, что его нежелание продолжать разговор было как-нибудь связано с качеством предложения. Может быть, он был вынужден делать какую-то важную работу, а может, он вообще не привык слушать всякие приставания по телефону [альтернативы]. Конечно, неудачно, что он прервал разговор со мной, но это не означает еще моей профессиональной непригодности [возможный результат].
Если у вас имеются какие-либо идеи касательно того, как формулировать предложения по телефону, я с удовольствием выслушаю их сегодня же, но попозже, когда у меня будет перерыв [полезность].
Коллега-медсестра: Ты вечно недорабатываешь. Пациенты вечно требуют твоего внимания, а врачи постоянно тебя критикуют. Будь ты сестрой получше, это сделало бы счастливыми и пациентов, и врачей.
Вы: Верно, как бы старательно я ни работала, всегда останутся вещи, которые требуют моего внимания [свидетельство]. Такова специфика моей работы. И это совсем не означает, что я плохая медсестра [возможный результат].
Коллега-медсестра (перебивает): Да, это работа, требующая высокого напряжения, и ты не слишком стремишься сделать ее как следует.
Вы: Было бы несерьезно считать, что я обладаю
Оптимистическая организация 405
возможностями осчастливливать пациентов или врачей. Я могу постараться обеспечить больным как можно больше комфорта и могу помочь врачам в их работе, но я не отвечаю за их счастье [альтернативы].
Это действительно работа, требующая высокого напря жения, и я бы хотела получше справляться с ней. Надо будет выбрать время и поговорить с более опытными сестрами, как они ухитряются это напряжение выдерживать [полезность].
Теперь — ваша очередь. Выберите двадцать минут и попробуйте выслушать критические замечания, с которыми ваш друг обратится к вам (примерно так же, как вы сами обращаетесь к себе). Опровергайте их всеми доступными средствами. Убедив себя и своего друга, что вы справились со своей задачей, переходите к следующему замечанию. Через двадцать минут поменяйтесь ролями.
ИТОГИ
Эта глава написана таким образом, чтобы дать вам два важных навыка, которые можно было использовать на работе.
Во-первых, вы научились прислушиваться к своему внутреннему критическому диалогу, записывая мнения, которые возникают у вас, когда происходят неприятности. Вы видели, что, если эти мнения носят пессимистический характер, за ними обычно следует уныние и пассивность. Если бы вы сумели изменить эти рефлекторные объяснения свалившейся на вас неприятности, то могли бы изменить эти чувства на воодушевление и хорошее настроение.
Чтобы добиться этого, вы отрабатывали технику опровержения ваших пессимистических мнений. Для этого вы
406 Мартин Э. П. Зелигман
записывали ход соответствующего обсуждения, если оно действительно имело место на работе или просто в воображении. Для дополнительной практики вы прибегали к помощи внешних источников критики.
Но это — только начало. Дальше — дело за вами. Каждый раз, когда вы сталкиваетесь с неприятностью, внимательно прислушайтесь к тому, как вы ее объясняете. Если ваши объяснения носят пессимистический характер, активно опровергайте их. Опровергая себя, пользуйтесь свидетельствами, альтернативами, возможными результатами и полезностью как инструментом. В случае необходимости используйте отвлекающие приемы. Пусть это станет вашей новой привычкой, дополняющей рефлекторные пессимистические объяснения, которыми вы привыкли постоянно руководствоваться.
ГЛАВА 15
ГИБКИЙ ОПТИМИЗМ
Надежда — это птичка, Что прячется в душе, И тянет песенку без слов Неслышно для ушей.
Эмили Дикинсон № 254 (около 1861 г.)
Как изменились страхи, что преследовали меня в четыре часа по утрам в течение последних двух месяцев. И как изменилась, в сущности, вся моя жизнь. У меня теперь есть дочка, Лара Катрина Зелигман. Красавица! Теперь, когда я печатаю, она сосет грудь у своей матери и поминутно останавливается, смотрит проницательно на меня своими темно-синими глазками с на удивление голубыми белками и расплывается в улыбке. Улыбки — ее последнее достижение. В них участвует все ее личико. Я вспоминаю китенка-горбача, которого я видел прошлой зимой на Гавайях, недалеко от берега Большого острова; радуясь жизни, он весело прыгал под охраной своих более спокойных родителей. Улыбка Лары неотразима, и она приходит ко мне в четыре утра.
Что готовит ей будущее? Во что выльется заявка этого поколения? Огромного нового поколения, которое сейчас рождается. Как сообщает Нью-Йорк Тайме, теперешние замужние американки внезапно начали планировать детей с
408 ______________________ Мартин Э. П. Зелигман
вдвое большей вероятностью, чем десять лет назад. Это поколение — наша заявка на будущее. Но это поколение будет находиться под угрозой, причем не только под той, которая традиционно имеется в виду (атомная, политическая, экологическая), но также и духовной, и психологической.
Средство спасения от этой угрозы существует, и важную роль при этом может сыграть обучение оптимизму.
НОВАЯ ВСТРЕЧА С ДЕПРЕССИЕЙ
Как мы узнали из главы 4, после второй мировой войны наблюдается наступление депрессии. Нынешние молодые люди в десять раз более подвержены депрессии, чем их дедушки и бабушки, причем больше всего от нее страдают женщины и молодежь. Нет никаких признаков того, что эпидемия депрессии спадает, и мои утренние страхи напоминают мне, что это может стать серьезной угрозой для Лары и ее поколения.
Чтобы объяснить, почему депрессия стала теперь таким обычным явлением и почему современная жизнь в развитых странах делает своих детей такими уязвимыми для депрессии, я хотел бы сначала рассмотреть две другие тревожные тенденции: рост личного и убывание общественного.
Рост
личного
Общество, в котором мы живем, возвышает личность. Оно относится к ее удовольствиям и болям, успехам и неудачам с беспрецедентной серьезностью. Наша экономика процветает, удовлетворяя всевозможные индивидуальные прихоти. Наше общество дарует личности такую силу, какой она никогда не обладала, а именно возможность из-
Гибкий оптимизм
409
менить себя и даже свой образ мышления. Поскольку наше время — век личного контроля. Индивидуальная беспомощность считается ныне чем-то, подлежащим лечению, а не выпавшей нам долей, ожидаемой и принимаемой.
Когда в начале века появился сборочный конвейер, он первоначально не представлял для личности каких-то проблем с точки зрения личного контроля. Мы могли купить только белый холодильник, потому что на конвейере было выгоднее красить все холодильники в один цвет. Однако в 50-е годы, с появлением транзисторов и зачатков машинного интеллекта, у нас стала появляться возможность выбора; появилась возможность (разумеется, при наличии спроса) с выгодой для изготовителя выпускать, скажем, каждый сотый холодильник с хрустальной инкрустацией. Машинный интеллект открыл путь к огромному разнообразию на рынке, рассчитанном на максимальное удовлетворение индивидуального спроса. Сегодня «синие джинсы» уже больше не синие; они выпускаются десятками расцветок и сотнями фасонов. Благодаря возможности комбинировать наличные конструктивные варианты, вам предлагают десятки миллионов моделей новых автомашин. Существуют сотни видов аспирина и тысячи сортов пива.
Чтобы создать рынок для всего этого, реклама взвинтила всеобщий энтузиазм по поводу возможностей личного контроля. Принимающий решение, выбирающий и нацеленный на собственные удовольствия индивидуум превратился в объект интересов большого бизнеса. Когда у индивидуума имеется солидный запас денег, чтобы тратить, индивидуализм занимает мощные (а для кого-то и выгодные) позиции в мире.
В это же время Америка превратилась в страну, богатую, как Крез. Хотя миллионы людей далеко не процветают, в среднем покупательная способность американцев больше, чем у любого другого народа в истории. В наше время
410 ______________________ Мартин Э. П. Зелигман
богатство существенно отличается от того, чем оно было в прошлые века. Возьмите какого-нибудь средневекового принца. Он был богат, но его богатство было в основном неотчуждаемо. Подобно тому, как он не мог продать свой титул, он не мог, допустим, продать свою землю и купить лошадей. В отличие от современного, его богатство нельзя было трансформировать напрямую в рыночные возможности, в покупательную способность. Напротив, наше богатство ориентированно на фантастическую возможность выбора, порожденного возможностями производства хрустальных холодильников. У нас больше возможностей выбора пищи, одежды, образования, концертов, книг, знаний, даже, как некоторые утверждают, любви, чем у любого другого народа доселе.
Вместе с этой эскалацией материальных благ пришла и эскалация того, что считается приемлемым на работе и в любви. Раньше наша работа считалась удовлетворительной, если она позволяла приносить домой бекон. Сегодня — иначе. Она должна еще быть осмысленной. Должны быть возможности для продвижения и достаточно комфортабельного заслуженного отдыха на пенсии. Сотрудники должны быть близкими по духу, а устремления — экологически здоровыми.
К браку теперь тоже предъявляется больше требований, чем раньше. Он не ориентирован больше исключительно на продолжение рода. Наш спутник жизни должен быть всегда сексуально привлекательным, худощавым, интересным собеседником и хорошим теннисистом. Корень этих гипертрофированных ожиданий — в расширении выбора.
Кто же выбирает? Индивидуум. Современная личность — это вам не патриархальный крестьянин, у которого впереди не маячило ничего, кроме обычной и скучной перспективы. Он (индивидуум), впрочем, и она тоже, что, фактически удваивает рынок, сочетает в себе уйму вариан-
Гибкий оптимизм 411
тов решений и предпочтений; это новый тип личности, личность «максимальная».
У личности существует своя давнишняя история, ее свойства менялись с эпохами и культурами. От Средних веков и до позднего Возрождения личность была минимальной. На картине Джотто все, кроме Христа, похожи друг на друга. К концу эпохи Возрождения личность стала расти, и у Рембрандта и Эль-Греко второстепенные персонажи не выглядят больше, как хористы из одного коллектива.
Рост, расширение личности продолжается до наших времен. Кульминацией нашего богатства и технических возможностей явилась личность, которая выбирает, ощущает удовольствие и боль, требует действия, оптимизирует или констатирует соответствие, а также обладает довольно редкими атрибутами: уважение, действенность, уверенность и контроль. Я называю эту новую личность с ее всепоглощающей заботой о собственном удовлетворении и потерях личностью максимальной, чтобы подчеркнуть ее отличие от личности минимальной, которой она пришла на смену, личности наших дедов-янки. Личность янки, подобно средневековой, мало что делала, кроме того, что вела себя определенным образом. Она гораздо меньше была обеспокоена собственными ощущениями и чувствами и больше — обязанностями.
К лучшему это или к худшему, но сегодня мы представляем собой культуру максимальных личностей. Мы свободно выбираем то, что хочется, из невероятного изобилия товаров и услуг, а также самых изощренных удовольствий. Однако вместе со свободой выбора современная личность встречается и с определенными опасностями. Главная из них — массовая депрессия. Я думаю, что наша эпидемия депрессии — это порождение максимальной личности.
412 _____________________ Мартин Э. П. Зелигман
Случись все это в изоляции, возвеличивание личности могло бы играть позитивную роль, ведя людей к более полной, насыщенной жизни. Но этому не суждено было случиться. Возвышение личности совпало в наше время с ослаблением чувства общности людей и потерей высшей цели. Эти факторы в совокупности оказались плодотворной почвой для произрастания депрессии.
Убывание общественного
Жизнь, посвященная лишь самой себе, и ничему больше, поистине скудна. Человеческим существам необходимы смысл и надежда, как антураж, обстановка, в которой они существуют. Мы привыкли иметь богатый антураж, и в случае, если мы сталкиваемся с неудачей, мы могли передохнуть и оглядеться в этой обстановке, нашей духовной мебели, и оживить свое ощущение того, кто мы такие. Эту обстановку в широком смысле я называю общностью. Она включает веру нации в себя, в Бога, в семью или в цель, которая лежит за пределами нашей жизни.
В течение последней четверти столетия происходили события, которые настолько ослабили нашу преданность крупным общностям, что мы оказались почти нагими перед превратностями жизни. Как неоднократно наблюдали, в глазах многих идея, что наша нация является для нас средством достижения великих целей, рухнула под совместным напоров сенсационных убийств, Вьетнамской войны и Уотергей-та. Те из вас, кто вырос в начале 60-х, возможно, ощутили это, как и я, 23 ноября 1963 года, когда у нас на глазах было уничтожено видение будущего. Мы утратили надежду на то, что наше общество способно исцелять человеческие невзгоды. Звучит как банальность, но, тем не менее, является установленным фактом: многие люди моего поколения
Гибкий оптимизм 413
из страха или отчаяния предпочли общественному служению карьеру, которая могла, по крайней мере, принести нам личное счастье.
Это сдвиг от блага общественного к благу личному был усилен убийствами Мартина Лютера Кинга, Малькольма Икс и Роберта Кеннеди. Вьетнамская война преподала такой же урок тем, кто был чуть моложе. Бессмысленность и жестокость десятилетней войны привели к эрозии преданности молодежи патриотизму и Америке. Тем, кто не усвоил урок Вьетнама, было трудно игнорировать Уотергейт.
Так и случилось, что наша преданность нации утратила способность давать нам надежду. В свою очередь эта эрозия преданности побудила людей искать удовлетворение внутри себя, сконцентрировать свое внимание на собственных жизнях. Одновременно с тем, как политические события сводили к нулю старую национальную идею, социальные тенденции сводили к нулю, как отмечали исследователи, Бога и семью. Религия и семья могли бы заменить национальную идею в качестве источника надежды и цели, удержав нас от обращения внутрь себя. Но, по несчастному совпадению, эрозия веры в нацию совпала с распадом семьи и упадком веры в Бога.
Высокий процент разводов, усиление мобильности и двадцать лет низкой рождаемости виновны в эрозии семьи. Из-за частых разводов семья не является больше, как некогда, стабильной структурой, нашим прибежищем, которое всегда было к нашим услугам, когда нам нужен был бальзам на раны. Большая мобильность — способность в одночасье собраться и умчаться бог знает куда — также расшатывает семью. И, наконец, отсутствие или малочисленность детей, которые типичны для столь многих американских семей, изолирует личность. Повышенное внимание, которым родители окружают одного-двух детей, идущее в
414 Мартин Э. П. Зелигман
краткосрочном плане на пользу детям (реально оно повышает их коэффициент интеллекта IQ примерно на полбалла), в долгосрочном плане награждает их иллюзией, что их удовольствие и переживания имеют существенно большее значение, чем на самом деле.
Итак, мы наблюдаем утрату веры в Бога, в величие страны и распад семьи. Куда же обратиться в поисках тождественности, цели и надежды? Когда нам требуется духовная обстановка, мы оглядываемся и видим, что все удобные кожаные диваны и мягкие кресла убраны, и для сидения остался только маленький и хилый складной стул — личность. И максимальная личность, лишенная защиты в виде преданности жизненным идеалам, оказывается открытой для депрессии.
Даже взятые по отдельности растущий индивидуализм и убывающая общность способны повысить уязвимость от депрессии. На мой взгляд, соединение этих двух факторов в истории Америки привело к беспрецедентной эпидемии депрессии. При этом конкретно работающим механизмом является приобретенная беспомощность.
В главах 4 и 5 мы видели, что, когда индивидуумы оказываются перед лицом неудач, на которые они не в силах повлиять, они становятся беспомощными. И, как показано в этой книге, беспомощность превращается в безнадежность, перерастающую затем в полномасштабную депрессию, когда человек объясняет свои неудачи постоянными, всеобъемлющими и личными причинами.
Жизнь неизбежно полна личных неудач. Мы редко получаем все, к чему стремимся, и ежедневно встречаемся с разочарованием, поражением и тем, что нас отвергают, В такой индивидуалистической культуре, как наша, которая придает мало значения тому, что находится за пределами
Гибкий оптимизм 415
нашего «Я», человек получает мало утешения от общества, когда у него происходит личная потеря. Более «примитивные» общества поддерживают индивидуума в случае потери, тем самым предотвращая превращение беспомощности в безнадежность. Психолог-антрополог Бак Шиффлин безуспешно пытался обнаружить что-нибудь похожее на депрессию у племени калули, живущего в Новой Гвинее в условиях каменного века. Шиффлин предположил, что у калули депрессию предотвращает обратная связь между племенем и индивидуумом. Если у одного из калули убежит свинья и он как-то выразит свое горе по поводу этой потери, племя даст ему другую свинью. Потеря компенсируется общиной, и беспомощность не перерастает в безнадежность, потеря не приведет к отчаянию.
Однако наша эпидемия депрессий не просто связана с тем, что мы получаем мало утешения от общества. Во многих случаях крайний индивидуализм стремится гипертрофировать пессимистический стиль объяснения, заставляя людей объяснять рядовые неудачи постоянно действующими, всеобъемлющими и персональными причинами. Преувеличенное представление индивидуума о себе, например, означает почти автоматически: раз кроме меня никого не существует, значит, неудача — моя вина. Упадок общности означает, что неудача носит постоянный и всеобщий характер. Поскольку более крупные институты (Бог, нация, семья) не имеют больше значения, личные неудачи кажутся катастрофами. Поскольку время в обществе индивидуалистов кончается смертью личности, личная неудача представляется постоянной. Не существует утешения от личной неудачи. Она отравляет всю жизнь. Чем большее значение для личности имеют более крупные институты, тем менее вечными и всеобщими представляются личные потери.
416 _____________________ Мартин Э. П. Зелигман
ИЗМЕНЕНИЕ БАЛАНСА
Итак, мой диагноз таков: эпидемия депрессий коренится в общеизвестном росте индивидуализма и упадке преданности общественному благу. Это означает, что из этой ситуации существуют два выхода: первый — изменить соотношение между личным и общественным, второй — использовать возможности самой максимальной личности.
Пределы индивидуализма
Возможен ли долгосрочный прогноз будущего индивидуализма на базе анализа максимальной личности и подстерегающих ее ловушек? Я считаю, что отрицательные последствия неограниченного индивидуализма таковы, что, разрушая нас, она может уничтожить и себя.
Я хочу сказать, что несостоятельность общества, которое превозносит индивидуума в такой степени, как наше, будет доказана ростом депрессий. Как только станет очевидно, что индивидуализм приводит, допустим, к десятикратному росту депрессий, людям станет очевидной его небезопасность.
Вторым и, возможно, более важным фактором является бессмысленность. Я не настолько глуп, чтобы попытаться дать вам определение слова смысл, но одним из необходимых условий существования смысла является принадлежность к чему-то большему, чем вы. Чем больше категория, к которой вы можете себя причислить, тем больше смысла вы можете обрести. И поскольку нынешней молодежи трудно серьезно оценивать свое отношение к Богу, стремиться выполнять свои обязанности перед страной или быть частью большой и крепкой семьи, смысл в ее жизни определить тоже достаточно трудно.
Гибкий оптимизм
Говоря иными словами, личность — не наилучшее место для смысла.
Но если индивидуум без преданности общественному производит в массовом порядке депрессию и бессмысленность, значит, что-то должно уступить. Что же? Один из вариантов сводится к тому, что крайний индивидуализм отомрет, а максимальная личность вновь превратится в личность янки. Другой пугающий вариант развития может привести к тому, что для того, чтобы побороть депрессию и обрести смысл, мы торопливо принесем в жертву обретенные благодаря индивидуализму свободы, личный контроль и беспокойство об индивидууме. Двадцатый век полон бедственных примеров обществ, которые именно так и поступали, чтобы исцелить свои беды. Примерно к этому же сводится наблюдаемая повсеместно тяга к религиозному фундаментализму.