Политика, религия и культура: новая психотерапия 305
расскажу вам, какая идея пришла мне в голову, когда вы утром рассказали про свою методику CAVE, — предложила она. — Но сначала позвольте задать вам один вопрос. Как вы думаете, выгоды оптимизма и опасности пессимизма, беспомощность и пассивность отражают универсальные законы человеческой природы, или же они применимы только к обществу нашего типа, западного, я имею в виду, вроде Америки и Западной Германии?»
Отличный вопрос. Я ответил ей, что и сам иногда задумывался, определяется ли наша озабоченность контролем и оптимизмом сочетанием рекламы, с одной стороны, и пуританской этики — с другой. Депрессия, похоже, не принимает в незападных культурах такого эпидемического масштаба, как в западных. Не исключено, что культуры, не озабоченные проблемой достижений, не страдают от беспомощности и пессимизма так, как мы.
С другой стороны, предположил я, полезно обратиться к урокам животного мира. Признаки депрессии при потере и беспомощности бывают не только у западных мужчин и женщин. И в природе, и в лабораторных условиях животные реагировали на беспомощность симптомами, очень похожими на те, что характерны для жителей Запада. Это относится и к шимпанзе, которые реагируют на смерть себе подобных; и к крысам, реагирующим на неизбежный шок; золотые рыбки, собаки и даже тараканы ведут себя очень похоже на то, что делаем мы при неудачах. Я подозреваю, что если человеческая культура не реагирует депрессией на потерю и беспомощность, то это связано с тем, что тысячелетний гнет нищеты, когда в семье еще в раннем возрасте умирали двое из троих детей, выбил из этой культуры естественную способность реагировать депрессией на стрессы.
«Я не верю, — сказал я, — что жители Запада были загнаны пропагандой в депрессию, что им промыли мозги,
306 Мартин Э. П. Зелигман
чтобы ввергнуть в этику контроля. Но говорить, что стремление к контролю и разрушительная реакция на беспомощность естественны, это совсем не то же, что объявить действие оптимизма повсеместным. Возьмем, к примеру, успех на работе и в политике. Оптимизм прекрасно работает на американского агента по страхованию жизни и на кандидатов, желающих стать президентом Соединенных Штатов. Однако трудно представить себе, чтобы сдержанный англичанин хорошо реагировал на неунывающего агента. Или чтобы суровый шведский избиратель выбрал Эйзенхауэра. Или чтобы японец одобрительно воспринял человека, который в своих неудачах всегда обвиняет других».
Я сказал, что, по моему мнению, обучение оптимизму могло бы принести облегчение от мучений депрессии и этим культурам, но при этом оптимизм должен быть приспособлен к местным условиям на рабочем месте и в политике. Беда, однако, в том, что было проведено не так уж много исследований того, какую роль играет оптимизм в различных культурах.
«Но скажите, — спросил я, — что за идея посетила вас во время моего доклада о методике CAVE?»
«Я думаю, что мне удалось отыскать путь, — ответила Эле, — определить, сколько надежды и отчаяния содержат культуры и история. Вот, например, такой вопрос: существует ли на свете национальный стиль объяснения, который позволяет спрогнозировать, как нация или народ поведет себя в кризисной ситуации? Порождает ли одна конкретная форма правления больше надежды, чем другая?»
Мне пришлось признать, что вопросы Эле задает прекрасные, но настоящего ответа на них дать почти невозможно. Допустим, проанализировав при помощи методики CAVE то, что они пишут, говорят или поют, нам удалось узнать, что стиль объяснения у болгар лучше, чем у индейцев навахо. Все равно не понятно, как этот результат интер-