Знание и способность сказать «нет»

Дата: 2025-06-14; Просмотры: 8

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Человек не сможет сознавать свою индивидуальность, если не обладает правом и способностью утверждать ее. Проще говоря, самоосознание зависит от самоутверждения. Утверждение самого себя подразумевает противопоставление или оппозицию, и тем самым отличается от самовыражения, которое не имеет такого подтекста. Самоутверждение — это провозглашение человеком собственной индивидуальности перед лицом сил, которые ее отрицают. Такие силы существуют как в обществе, так и в семье. Без права на выражение своего отличия индивидуальность слабеет, а ее творческие способности теряются.

Меня часто поражал тот факт, что неспособность пациента знать и понимать самого себя, как правило, сочетается с его неспособностью сказать «нет». На вопросы «Были ли у вас в детстве вспышки гнева?» или «Кормили ли вас в младенчестве грудью?», он неизменно отвечает: «Не знаю». Отсутствие у человека воспоминаний о ранних годах жизни вполне понятно, если принять во внимание теорию Фрейда о подавлении воспоминаний раннего детства. Однако вопросы, относящиеся к настоящему, — «Почему вы улыбаетесь?», «Что вы чувствуете?», «Чего вы хотите?» — часто вызывают тот же ответ: «Не знаю».

Неспособность сказать «нет» проявляется в поведении пациента в ситуациях стресса. Он не может сказать «нет» авторитетным фигурам, не может вежливо отклонить требования, которые считает чрезмерными, и не может противостоять давлению своего социального окружения. Та же самая проблема проявляется в терапии, когда пациент пытается крикнуть «Нет» или «Я не буду», когда бьет кулаками или пинает ногами кровать. Его голосу не хватает убежденности резонанса. Его движения слабы и нескоординированы. Когда он повышает интонацию, в голосе чувствуется страх, слова звучат обрывисто, а не протяжно, что создает впечатление неэффективности протеста. Даже если наблюдать за действиями пациента в записи, недостаток самоутверждения сразу бросается в глаза.

Параллель между недостаточным знанием самого себя и характерологической слабостью, проявляющейся в неспособности сказать «нет», навела меня на мысль о существовании связи между ними. Когда пациент отвечает «Я не знаю», не говорит ли он тем самым «Я не «нет»*[15], означающее «Я не говорю «нет»»? Схожесть звучания слов «знать» и «нет» может быть простым совпадением, но она наводит на вопрос: не является ли отрицание важной составляющей знания?

Знание есть функция различения. Узнать, что такое А, значит отличать его от всего, что есть не-А. Знание возникает от понимания различий. Первое различение, с осознанием которого сталкивается организм — это различие между хорошими или приятными и болезненными ощущениями тела. Даже такие элементарные пары противоположностей, как день и ночь, свет и темнота, верх и низ, находятся за пределами понимания новорожденного человеческого существа. Пока у ребенка не откроются глаза, он живет в мире, где телесное «Я» — это вселенная, а все остальное, «не-Я», просто не существует в сознании. По мере того как отдельные аспекты внешнего становятся дифференцированными от других, они идентифицируются в сознании ребенка с телесными ощущениями. Мать становится человеком, который превращает страдание в удовлетворение, голод в насыщение. На этом раннем этапе, однако, поведение ребенка носит исключительно импульсивный характер. Он еще не научился думать и не приобрел каких-либо знаний.

Переход от импульсивной реакции к мышлению осуществляется благодаря возникновению фрустрации и отрицания. Если бы импульсивные действия организма приводили к удовлетворению всех потребностей и желаний, то в сознательном мышлении не было бы необходимости. Только когда автоматических паттернов поведения оказывается недостаточно, чтобы удовлетворить организм, возникает потребность в сознательном мышлении. Во всех экспериментах по научению с участием животных фрустрация становится тем рычагом, который заставляет обучаться новому поведению, чтобы достичь желаемой цели. В одном из самых известных экспериментов такого рода рядом с клеткой, где сидела обезьяна, клали банан, до которого она не могла дотянуться. После нескольких неудачных попыток достать банан лапой, обезьяна замечала палку, которая была оставлена в клетке. Используя палку как продолжение лапы, она в результате доставала банан. В дальнейшем обезьяна обращалась к помощи палки после меньшего числа безуспешных попыток дотянуться до банана лапой. Можно сказать, что обезьяна обучилась новому навыку, что этот процесс включал в себя элементы мышления и что в результате она обрела знание о новом применении палки.

Роль фрустрации в мышлении очевидна, роль отрицания далеко не так отчетлива. Фрустрация необязательно ведет к мышлению, с той же легкостью она может обернуться гневом и яростью. В действительности это более естественные реакции на фрустрацию. Мышление включается лишь тогда, когда энергия нереализованного желания переводится в другое русло. В какой-то момент, прежде чем фрустрация станет непреодолимой, животное должно прекратить свои бесполезные попытки. «Остановиться, чтобы подумать», — гласит старая истина. Этот знак «стоп», который так необходим для мышления, является непроизнесенным «нет», отрицательной командой из высшего центра, которая сдерживает эмоциональную реакцию и позволяет высшей способности взять контроль в свои руки.

Эта команда, которая прекращает тщетное усилие и перенаправляет энергию импульса в новое русло, и есть голос эго в его творческой ипостаси. Творческий импульс состоит из трех элементов: первый — это сильный импульс, стремящийся к реализации в удовольствии, второй — это фрустрация, которая препятствует реализации через привычные действия, и третий — средство самоконтроля или самодисциплины, которое не позволяет фрустрированному импульсу вылиться в деструктивное поведение. При слабой мотивации к удовольствию усилие может редуцировать к чувству смирения. Если слаба самодисциплина, это приведет к ярости.

Здоровое эго сдерживает непроизвольные реакции тела. Оно не пытается заменить влечения тела своими иллюзиями. Его влияние выражается в сдерживании и служит основой самообладания. Это можно объяснить на следующем примере. Один мой знакомый попал в опасную ситуацию. Оттоком сильной приливной волны его стало уносить в море, и, несмотря на отчаянные усилия выплыть, ему никак не удавалось справиться с течением. Сознавая, что с каждой секундой он все больше поддается испугу и отчаянию, он сказал сам себе: «Не паниковать». В следующий момент у него возникла мысль, что нужно поберечь свои силы и звать на помощь. Так он и поступил, и был спасен.

Я убежден, что способность сказать «нет» самому себе и способность сказать «нет» другим являются просто противоположными сторонами одной монеты. Если право и способность человека утвердить свою обособленность отрицаются, то от этого страдают самодисциплина и самообладание.

Давайте теперь подойдем к этому вопросу иначе. Ребенок, вырастая, неизбежно вступает в конфликт со своими родителями. Но допустим, что в силу необычного характера он слушает все, что скажет ему мать, и следует каждому ее слову. «Съешь это пюре», — командует мать, и ребенок подчиняется. Если бы такая программа осуществлялась на всех уровнях, то научился бы ребенок когда-либо думать? У него не было бы необходимости думать, поскольку мама знает лучше. Ему не нужно было бы учиться, поскольку мама может предвидеть все проблемы и решить все затруднения. Он не получил бы никаких знаний, поскольку они были бы ему не нужны. К счастью, в реальности такое не случается, иначе ребенок закончил бы свои дни беспомощным идиотом.

Если ребенок подчиняется команде, он лишается возможности учиться и приобретать знания. Я не хочу сказать, что ребенку никогда нельзя приказывать. Указания необходимы, но не в ситуациях научения. Последние требуют свободного проявления воли, чтобы в результате возникло мышление.

Установка «я не говорю «нет»» берет начало в семье. Она возникает, когда родитель отвергает обособленность, самостоятельность ребенка и навязывает свою волю, ставя ее выше детского мнения. Это происходит настолько часто, что мы совершенно этого не замечаем. В конце концов, что может знать ребенок? Родитель знает лучше, и, безусловно, его «нет» лучше, чем «нет» ребенка. Однако вопросы, по которым между родителями и ребенком возникают конфликты, редко поддаются решению с помощью превосходящего знания. Стоит ребенку сделать несколько шагов в сторону от матери, делающей покупки, как она тут же приказывает ему вернуться назад. Если он не отреагирует на приказ достаточно быстро, то вполне возможно, разгневанная родительница прибегнет к физическому вмешательству, в результате чего ребенок уже не пойдет, а полетит по воздуху. Я наблюдал подобные сцены множество раз. Суровость, с которой зачастую выдаются эти команды, просто поразительна. «Прекрати сейчас же», «Сиди спокойно», «Не бегай», «Не трогай конфеты», — все это выражается таким властным тоном, что остается только изумляться безрассудной отваге некоторых детей, находящих в себе силы сопротивляться.

Человек, наблюдающий за взаимоотношениями родителей и детей, может сделать единственный вывод: эти отношения строятся не на том, что «мама лучше знает», а на авторитете и послушании. Ребенка необходимо приучить слушаться своих родителей, иначе, опасаются родители, контроль над ним будет утерян и он вырастет плохим человеком. В своем страхе они не учитывают того факта, что ребенок является социальным существом, чьи спонтанные действия служат самовыражению, а не саморазрушению. С момента рождения его реакции диктуются импульсами, являющимися проявлением мудрости его тела. Если исходить из предпосылки, что дисциплина должна быть навязана извне, то развитие подлинной самодисциплины окажется невозможным. Покорность ребенка — следствие страха, это совсем не то же, что самоконтроль. «Хороший», послушный ребенок жертвует своим правом сказать «нет» и в результате теряет способность самостоятельно думать.

Убеждение, что дети вырастут «испорченными», если не навязать им дисциплину, говорит о недостатке веры в человеческую природу. Дети не рождаются чудовищами, однако могут стать таковыми, если родители враждебны и подавляют их независимость. В глазах ребенка такой родитель сам является чудовищем, противостоять которому можно лишь его же методами. Так ребенок становится похожим на своего родителя. Люди удивительно легко забывают основной закон репродуцирования: подобное порождает подобное. Чудовищность, жестокость родителей проявляется в отсутствии уважения к индивидуальности ребенка. Это совершенно негуманно с родительской стороны, — не принимать ребенка таким, какой он есть, а пытаться вылепить из него некий образ того, каким по разумению родителя он должен быть.

Все дети в своем развитии проходят через фазу отрицания. В возрасте от полутора до двух лет они отвечают «нет» на большинство требований и предложений со стороны родителей. «Нет» в этой ситуации выражает растущее у ребенка осознание того, что он может думать сам за себя. Порой спонтанность так захватывает детей, что они говорят «нет» даже тому, что любят. Я вспоминаю, как предложил своему маленькому сыну его любимое печенье. Не успев как следует рассмотреть, что лежит у меня на ладони, он замотал головой, выражая отрицание. Однако, увидев, что ему предлагают, он протянул руку. Проявление настойчивости со стороны родителя в подобной ситуации лишь укрепляет в ребенке его отрицание.

Позволять ли ребенку сделать собственный выбор в той или иной ситуации, зависит от обстоятельств. В принципе, мы должны всегда уважать право ребенка сказать «нет». На практике рекомендуется позволять ребенку поступать по-своему везде, где это возможно. Это позволяет ему развить чувство ответственности за собственное поведение, что является естественной тенденцией всех организмов. Если ранние попытки ребенка самостоятельно регулировать свое поведение встречают отпор у родителей, результатом становятся конфликты, очень трудно поддающиеся в дальнейшем разрешению. Ребенок, который имеет право сказать «нет» своим родителям, вырастает во взрослого, который знает, кто он такой и чего хочет.

Навязывание моделей мышления в просторечии именуется промыванием мозгов. Человеку можно промыть мозги только в том случае, если его воля и сопротивление сломлены. Для этого его необходимо лишить права сказать «нет». Пока это право сохраняется, он будет пытаться узнавать все сам. Он может совершать ошибки, но будет при этом учиться. Пациенты, неспособные выразить свою личную, отличающуюся от других позицию, не могут достичь знания самостоятельно. Они обращаются к терапевту за ответами, которых у него нет. Они не знают, чего в действительности хотят или кто они есть. К счастью, случаи полного промывания мозгов крайне редки. Большинство пациентов страдает от частичной ограниченности самоутверждения, но именно это ограничение ответственно за их проблемы и недостаточное знание самих себя.

Самообладание и способность сказать «нет»

Каждый организм окружен мембраной, которая отделяет его от окружающей среды и обуславливает его индивидуальное существование. Это означает, что организм является самоподдерживающей энергетической системой и что весь обмен с окружающей средой осуществляется через мембрану. Очевидно, здоровье организма зависит от нормального функционирования этой мембраны. Если она слишком пористая, то организм сольется с окружающей средой, если же она непроницаема, то не будет доступа извне. Любой мембране свойственна избирательная проницаемость, которая допускает, к примеру, проникновение пищи и выделение продуктов жизнедеятельности.

В человеческом существе функциональная мембрана тела состоит из кожи, подкожного слоя жировой и соединительной ткани, а также поперечнополосатых, или произвольных мышц. Мышцы включены в мембрану, поскольку они образуют подкожную оболочку по всему телу и, подобно коже, играют роль в функции восприятия. Кожа и особые рецепторы на поверхности тела принимают все входящие раздражители. Произвольные мышцы с проприоцептивными нервами участвуют в восприятии исходящих импульсов. В человеческом теле есть и другие поверхностные мембраны, такие как слизистая пищеварительного тракта и респираторной системы, но они не связаны непосредственно с личностью.

Связь функциональной мембраны с сознанием можно лучше понять, если рассматривать тело как одну клетку. Раздражители, воздействующие на поверхность извне, вызывают ощущения в том случае, если обладают достаточной интенсивностью, чтобы оказать влияние на поверхность. Внутренние импульсы тела тоже осознаются тогда, когда они достигают поверхности. Сознание — это феномен поверхности; сюда входит как поверхность разума, так и поверхность тела. Фрейд описывал эго, которое включает в себя функции восприятия и сознания, как «проекцию поверхности на поверхность»*[16]. События, имеющие место на поверхности тела, проецируются на поверхность разума, где и происходит восприятие.

Множество сигналов и движений организма не достигают сознания. Обычно мы не сознаем биения сердца, не воспринимаем работу кишечника и других органов и функций тела. В целом, только когда внутренняя активность оказывает воздействие на поверхность тела, возникает ощущение и происходит восприятие. Например, сердцебиение может достичь такой силы, что будет отзываться глухим стуком в груди, и тогда человек почувствует свое сердце. Теоретически, импульсы возникают в центре организма и направляются вовне, к объектам внешнего мира. Однако мы не сознаем импульсов до тех пор, пока они не достигают мышечной системы, где может иметь место действие, отвечающее цели импульса. Восприятие не зависит от сокращения мышц. Импульс становится объектом восприятия, когда мышцы получают установку к действию или «готовы» отреагировать.

Мышечная система, которая слишком эластичная, податливая или недостаточно плотная, склонна пропускать импульсы без адекватного контроля со стороны эго и прежде чем эти импульсы будут в полной мере зарегистрированы в сознании. Поведение людей с таким дефектом будет или импульсивным, или истеричным. Несмотря на гиперактивность или сильные эмоциональные вспышки, чувствительность у этих людей снижена. Они проявляют недостаток выдержки или самообладания, и их эго можно назвать слабым. Импульсивность и истерическое поведение распространены среди шизоидных личностей. С другой стороны, недостаточно подвижная мембрана, являющаяся следствием общей мышечной ригидности, блокирует выражение чувства и ограничивает высвобождение импульсов. Ригидному человеку свойственен недостаток спонтанности, его поведение склонно к компульсивности и механистичности. Мышечная ригидность также снижает чувствительность, поскольку мускулатура не может реагировать спонтанно.

Ограничивающая мембрана, особенно кожа, также выполняет защитную функцию по отношению внешним силам. Она позволяет индивиду отсеивать раздражители, отделяя те, которые требуют ответа, от тех, которые можно игнорировать. Если кожа служит слабой защитой, как например, при шизофрении, поступающие из окружающей среды раздражители легко подавляют индивида. В обычной речи мы называем человека с повышенной чувствительностью тонкокожим, а нечувствительного - толстокожим. Любая часть тела, временно лишенная кожи, становится такой чувствительной, что даже легкое дуновение способно вызвать острую боль.

Слово «нет» действует как психологическая мембрана, которая во многом аналогична описанной выше физиологической мембране. Она предотвращает подавление индивида внешними силами и позволяет ему проводить различия среди требований и стимулов, которые постоянно влияют на него. Она служит защитой от излишней импульсивности, ибо человек, способный сказать «нет» другим, может сказать «нет» и собственным желаниям, если это необходимо. Психологическая мембрана определяет границы эго, точно так же как физическая мембрана очерчивает границы тела.

Сказать «нет» — значит выразить оппозицию, которая является краеугольным камнем чувства идентичности. Своим противостоянием другому человек, по сути, говорит: «Я — это я, я — не ты, у меня есть своя голова на плечах». Но если человек все время говорит «нет» и кажется, что он просто не может сказать «да»? Этот вопрос постоянно возникает на лекциях, посвященных данной теме. Человек, который не может сказать «да», опасается, что согласие обяжет его строго следовать определенному курсу, наложит обязательства и т.д. Он не уверен, что имеет право изменить свое мнение, и его негативная позиция — это защита от страха оказаться под контролем. Его «нет» — не утверждение оппозиции, а знак избегания или неучастия. Это пассивное уклонение, а не действие вопреки, не противостояние. Если подвергнуть его установку испытанию, предложив ему ударять по кровати, то обнаружится слабость голоса и несогласованность движений. Его «нет» не выдерживает серьезного вызова.

«Нет» как выражение самоутверждения черпает силу в самопонимании и самосознании человека. Чтобы быть способным сказать твердое, убежденное «нет», человек должен знать, кто он такой и чего он хочет. Желания и импульсы могут быть познаны тогда, когда они достигают поверхности или ограничивающей мембраны организма. Прочность этой Мембраны зависит, таким образом, от внутреннего заряда организма. В то же время «нет» защищает целостность организма. Существует двусторонняя взаимосвязь между стремлением к удовольствию и способностью сказать «нет», между самовыражением и самоутверждением.

Самоутверждение подразумевает, что человек мыслит самостоятельно. Это в свою очередь предполагает, что он имеет право и обладает способностью менять свою точку зрения. Человек, способный выражать собственное мнение или отстаивать свою индивидуальность, в большей степени готов выслушать мнение другого. Сменить «нет» на «да» сравнительно легко, обратное дается намного труднее. Кроме того, «нет» дает человеку время на размышление и принятие решения, поэтому его окончательное согласие можно рассматривать как результат зрелого обдумывания. Чтобы лучше узнать себя, обратите внимание на свое «нет».

Если вы не способны сказать «нет», ваше согласие оказывается одной из форм подчинения, а не выражением ва­шей воли. «Подпевала», — так неуважительно отзываются о человеке, который боится настоять на своем. Мы склонны подозревать, что за установкой подчинения скрывается по­давленный негативизм, и поэтому инстинктивно не доверя­ем человеку, не способному сказать «нет». В терапевтичес­кой работе я неоднократно наблюдал, как пациенты, по мере развития в себе способности сказать «нет», приобретали более позитивную установку и большую уверенность в сво­ей идентичности. Они обретали самообладание. В качестве примера подобного улучшения приведу один случай.

Несколько лет назад мне довелось лечить одну молодую женщину по имени Люси. Ей было около восемнадцати лет, и у нее наблюдалась значительная задержка в эмоциональ­ном и интеллектуальном развитии. Кроме того, отмечалось серьезное нарушение мышечной координации, что типич­но для людей с умственной отсталостью. Внешне Люси была очень милой и приятной девушкой, по первой же просьбе выполнявшей все предложенные мной упражне­ния и движения. Однако ее движения были очень непро­должительными и представляли собой скорее жест сотрудничества, чем серьезный подход к делу. Она, к примеру, могла лишь несколько раз пнуть ногами кушетку, сопро­вождая движения тихим «нет», в котором не было ни капли убеждения. Проделав несколько движений, она останав­ливалась и смотрела на меня, пытаясь увидеть на моем лице одобрение или неодобрение ее действий. Было очевидно, что Люси требовалось мое одобрение, и я всячески подбад­ривал ее и одновременно поощрял к более полному само­выражению.

Удары ногами — это, по сути, младенческий паттерн те­лесного движения и Люси наслаждалась этой одобряемой регрессией. В то же время это проявление возражения, противостояния, пинаться — значит протестовать. Несмот­ря на то, что ей нравилось пинать, она не ассоциировала это движение с самоутверждением. На первых порах от нее невозможно было добиться громкого и четкого «нет», не говоря уже о крике или вопле. По-видимому, любая силь­ная форма самоутверждения пугала ее.

Иногда за выражением умственной неполноценности на ее лице мне удавалось уловить проблеск интеллекта. Были моменты, когда наши глаза встречались, я видел во взгляде Люси понимание. Когда это случалось, глаза ее на какое-то время теряли тусклое, застывшее выражение и становились ясными и выразительными. Создавалось впечатление, что она внимательно изучала меня, стараясь понять, насколько мне можно доверять. В других случаях, когда я просил ее широко раскрыть глаза, изображая испуг, она застывала и становилась совершенно неподвижной. Однажды, когда я нажал подушечками больших пальцев на мышцы, располо­женные рядом с носом, чтобы блокировать ее механичес­кую улыбку, ее глазные яблоки закатились вверх под веки, а лицо исказилось, как у горгульи*[17]. Она стала похожа на пол­ного идиота, и я понял, что она разорвала контакт со мной и впала в невменяемое состояние из-за некоего глубокого внутреннего страха. Это была необычная, но очень эффектив­ная защита. Столкнувшись с таким явным проявлением иди­отизма любой родитель почувствовал бы абсолютную бес­полезность попыток навязать свою волю ребенку.

Страх на психологическом уровне является этиологи­ческим фактором предрасположенности индивида к ши­зофрении. Страх — это парализующая эмоция, которая за­мораживает тело и расщепляет личность. В расщепленном состоянии связь между разумом и телом разорвана, и это приводит к потере ощущения реальности. Безумие действу­ет как защита против страха, его отрицание. Страх теряет свою силу, когда реальность теряет свой смысл. Таким же образом идиотизм может стать защитой от угрозы уничто­жения, которую может чувствовать ребенок, пытающий­ся противостоять доминирующему родителю. Сопротивле­ние ребенка в таком случае больше не является вызовом для эго родителя. Пожалуй, умственно отсталый ребенок может демонстрировать свое сопротивление без опасения, что это будет воспринято как оппозиция.

В соответствии с этой теорией, мое лечение Люси было направлено на укрепление эго через утверждение ею сво­ей оппозиции, а также на улучшение мышечной коорди­нации. Удары ногами со временем становились сильнее и продолжительнее, а ее «нет» — громче и увереннее. Она также била по кушетке теннисной ракеткой, повторяя слова «Я не буду». Кроме того, использовались биоэнер­гетические упражнения для углубления дыхания и расслаб­ления тела. В конце каждой сессии я отмечал заметное улуч­шение в состоянии пациентки. Она стала более охотно и не­принужденно высказываться, течение ее мыслей стало более свободным. И самое важное, тупое выражение лица и при­знаки слабоумия в поведении стали возникать гораздо реже.

Можно было предположить, что развитие эго приведет к возникновению оппозиции с родителями. Я предупредил их о такой возможности, и они согласились предоставить ей больше свободы. Результатом стало постепенное и оче­видное для всех раскрытие личности пациентки. Такая позитивная реакция на терапию произошла главным образом благодаря установившемуся взаимопониманию между мной и Люси. Она почувствовала, что может полностью рассчитывать на мою поддержку, если раскроет свои чув­ства и проявит свою позицию, даже если она будет проти­воречить моей. По-моему, она также чувствовала, что я счи­таю ее умным человеком, хотя спектр ее интересов был узок, а идеи ограничены. Она понимала всю важность на­ших занятий и поэтому полностью отдавалась этой работе.

Ее способность к выражению чувств была блокирована крайним физическим напряжением в теле. Мышцы на за­тылке были сжаты в тугие узлы. Попытки расслабить их с помощью массажа оказывались болезненными, и я всегда останавливался, когда у нее возникал страх. Однако с каж­дой сессией моя работа с ней становилась чуточку интен­сивнее. Поначалу Люси была не способна выносить стресс дольше нескольких секунд. Постепенно, по мере ослабле­ния напряжений ее толерантность возрастала, а дыхание становилось все глубже. Во время первых встреч она дви­гала руками и ногами словно марионетка, без какого-то бы ни было ритма или чувства. С обретением ощущения сво­боды самовыражения ее движения становились более ес­тественными и более насыщенными. Она наносила удары руками и ногами с большей энергичностью, а ее голос зву­чал гораздо сильнее и увереннее, когда она громко произ­носила «нет» и «я не буду». В результате произошло устой­чивое улучшение ее координации.

Одной из самых эффективных методик была игра. Каж­дый раз, когда она говорила «нет», я говорил «да», все ее «я не буду» встречались с моим «ты будешь». Прошло совсем немного времени, а ее голос стал громче моего, и она наста­ивала на продолжении тогда, когда я уже был готов сдать­ся. Большинство детей получает удовольствие от этой игры. Если угрозы и физическая сила исключены, они чувству­ют себя на равных со своим оппонентом. Время от времени я соревновался с Люси в перетягивании полотенца. Я был поражен тем, насколько ее пугало проявление собственной силы, обращенной против меня. Но по мере продолже­ния наших игр этот страх снизился.

Терапия Люси завершилась, когда ее семья переехала в другой город. Мы встречались с ней раз в неделю на протя­жении двух лет. Ближе к концу терапии посторонние люди принимали Люси за нормального человека. Ей удалось до­биться значительного прогресса, и я надеялся, что при со­действии и поддержке она будет развивать свой успех. К счастью, она нашла такую поддержку в лице одного из членов ее семьи.

Причиной умственной отсталости часто оказывается поражение мозга, и вероятно, это является причиной боль­шинства тяжелых случаев, но в данном случае медицинс­кий анамнез не выявил никакой травмы или заболевания, объясняющих состояние Люси. Я сталкивался с еще двумя случаями, когда эмоциональная и интеллектуальная ту­пость развивалась у нормальных детей, которые подавля­лись родителями и становились послушными из страха. Почти нет сомнений в том, что страх, особенно постоянный, оказывает деградирующее воздействие на личность. Про­мывание мозгов становится возможным лишь тогда, когда страх лишает человека разума.

Несогласие ребенка, выражающееся в слове «нет», хотя и может быть подавлено, не поддается полному уничтоже­нию. Оно продолжает действовать в бессознательном и структурируется в хронические мышечные напряжения, преимущественно в области шеи и головы. Мышцы, ответ­ственные за поворот головы из стороны в сторону, стано­вятся твердыми и спастичными, чтобы сдерживать жест от­рицания. Невыраженное «нет» ребенка обращается в бес­сознательное упрямство. Мышцы челюсти сокращаются, придавая лицу суровое, непреклонное выражение или фик­сируют его в положении упорного сдерживания. В горле развиваются мышечные напряжения, подавляющие крик неповиновения.

Все эти хронические мышечные напряжения представ­ляют собой бессознательное отрицание. Поскольку из-за этих напряжений подвижность индивида снижается, этим он выражает свою установку: «Я не буду двигаться». Его телесная ригидность — это форма бессознательного сопротивления, заменившая собой то отрицание, которое он не может выразить иначе. К несчастью, эта установка постепенно распространяется на любые другие требования, исходящие из внешнего окружения и оборачивается самовредительством.

Если «нет» не подавлено, а только заблокировано от ес­тественного выражения, то это приводит к иррациональ­ному, негативному поведению. Это проблема, с которой сталкиваются многие учителя в своих попытках поддер­жать порядок в классе. Я узнал о весьма оригинальном спо­собе ее решения от одной из моих пациенток, преподавате­ле нью-йоркской школы. Большинство ее учеников были выходцами из неблагополучных семей, и многие страдали теми или иными эмоциональными расстройствами. Урок часто прерывался шумом, который иногда перерастал в от­крытое неповиновение. Вместо того чтобы пытаться бороть­ся с этим, ужесточая дисциплину, что вероятно не принес­ло бы никакого результата, она решила придать детскому неповиновению организованную форму. Два раза в день, с утра и после обеда, она выстраивала учеников и марширо­вала с ними по классу, стуча ногами и выкрикивая: «Нет, я не буду. Нет, я не буду». Эти действия сопровождались ды­хательными упражнениями. Моя пациентка не пыталась объективно оценить результаты своего эксперимента, но она рассказывала мне, что была удивлена эффективнос­тью этого метода. Выразив свои негативные чувства, уче­ники слушали ее с большим вниманием и активнее работа­ли в классе.

Критичность мышления

В серии своих блистательных эссе «Портреты по памяти» Бертран Рассел делится следующим наблюдением о самом себе: «Будучи всегда скептичным, мой разум, в те моменты, когда мне больше всего нужна тишина, нашеп­тывает мне свои сомнения, отделяя меня от легкомыслен­ного энтузиазма других и перенося в пустыню одиноче­ства». Сознавая страдания, которые причинял ему скеп­тический разум, Рассел не мог заставить его замолчать Он был неотъемлемой частью его как личности, и он стал существенной частью его работы. Это ставит перед нами два важных вопроса. Первый: мог бы Рассел стать тем, кем он стал, не обладая скептическим интеллектом? Второй вопрос: может ли кто-нибудь обладать реальным интел­лектом, не будучи при этом в определенной мере скепти­ком? На оба эти вопроса я отвечаю: «нет».

Скептицизм Рассела является выражением его ин­дивидуальности и независимости. Это атрибут свободно­го мыслителя, который формирует свои суждения на основе собственного опыта. Скептицизм характеризует мышление человека, способного сказать «нет». Никто не может усомниться в способности Рассела отстаивать свои оппозиционные взгляды. Он был арестован в 1915 году за выражение протеста по поводу вступления Англии в первую мировую войну. В двадцатых годах он подвергся остракизму со стороны своих коллег-либералов за оппозицию русскому коммунизму. В 1965 году он был осужден за организацию протеста против войны во Вьет­наме. К его деятельности можно относиться по-разному, однако не приходится сомневаться в мужестве и прямоте, стоящих за его действиями. Эта прямота прослеживается во всех трудах Рассела, поскольку является чертой его личности.

Было бы ошибочно полагать, что Расселу не хватало воо­душевления. Все, что мы знаем об этом человеке, каждая строка его произведений отражает его любовь к жизни, позитивный взгляд и конструктивную точку зрения. Его интеллектуальный скептицизм играет роль сдерживаю­щей силы, с помощью которой зрелое эго уравновешивает увлекающуюся натуру. В противоположность этому, лег­комысленный энтузиазм, свойственный обычному человеку, есть не что иное, как отчаянный поиск смысла и уве­ренности. При отсутствии внутренней убежденности, лич­ностного стержня, массовый человек хватается за любую новую идею, которая на время может послужить поддерж­кой его нерешительному, колеблющемуся эго. Поверхнос­тный энтузиазм — яркая примета ненадежного, непосто­янного человека, которая проявляется, в том числе в сексу­альных отношениях.

Критичность или скептический интеллект далеко не то же самое, что негативизм или недоверие. Подлинный скеп­тицизм нуждается в точке зрения, которая подкреплена опытом и поддерживается четкой и объективной логикой. Опыт, лежащий в основе критичности должен носить лич­ный характер, а не быть заученной догмой. Критицизм, опи­рающийся на догму, является признаком ограниченного ума. Рассел не скептик и не сомневающийся. Он верит в человечество. Он верит, что люди обладают способностью жить в радости и гармонии с миром. Однако он не так наи­вен, чтобы считать, что существует простое решение чело­веческой дилеммы. Он ученый, который изучал человечес­кое мышление и, следовательно, хорошо осведомлен. Его творчество — это результат его постоянных усилий интег­рировать эти два мира: субъективный и объективный.

Критицизм играет важную роль в творческом мышле­нии. Любое продвижение по пути знаний происходит вслед­ствие того, что существующие концепции подвергаются сомнению и отвергаются. Движение вперед невозможно без выхода за пределы прежних представлений и взглядов и, следовательно, без их изменения. Коперник опроверг Концепцию Птолемея, утверждавшую, что Земля является Центром Вселенной, и доказал, что она вращается вокруг Солнца. Дарвин отверг схоластическое учение о том, что Бог создал все виды животных. В результате возникла тео­рия эволюции. Эйнштейн говорил о неприменимости Нью­тоновой физики к астрономическим феноменам и ввел те­орию относительности. Психоанализ не раскрыл бы тайн бессознательного, если бы Фрейд не подверг сомнению господствовавшие в то время представления об истерии. Величайшие достижения стали возможны лишь потому, что каждый из этих людей руководствовался собственным разумом и имел мужество сказать «нет». Пытливый ум — это скептический интеллект в сочетании с увлеченной и лю­бознательной натурой.

Любому человеку есть что добавить в сокровищницу зна­ний, опираясь на уникальность личного опыта. Не суще­ствует двух людей, воспринимающих мир абсолютно оди­наково. Каждый человек обладает уникальным телом и ве­дет уникальное существование. Таким образом, мы все способны стать творческими людьми, если примем свою индивидуальность. Однако мы отвергаем ее, когда подчи­няемся голосу авторитета, подменяя собственные размыш­ления его мнением. Мы должны получить те знания, кото­рыми обладает авторитетный человек, но мы будем учить­ся лишь в том случае, если мы будем оценивать критически то, что узнаем от него.

Информация становится внутренним знанием после того, как она будет проанализирована и ассимилирована челове­ком. В противном случае информация уподобляется инстру­менту, бесполезному для человека, который не знает, как с ним обращаться. Научение*[18] — это не просто вопрос получе­ния информации. Научившийся человек знает, как ис­пользовать эту информацию в жизни, особенно в своей собственной. Он соотносит ее со своими чувствами и ин­тегрирует в свой опыт. Она становится его второй кожей, и именно в этом подлинная сущность знания. Именно это мы имеем в виду, когда говорим, например, что плотник знает, как построить шкаф. Безусловно, он располагает необходимой информацией, но помимо этого обладает и навыками, которые позволяют ему использовать инфор­мацию особо не задумываясь. Информация становится частью его мастерства, являющегося истинным знанием. Его ноу-хау несет в себе отпечаток личного опыта и опре­деляет его как специалиста в данной области.

Плотник постиг свое ремесло в процессе работы, а ре­бенок познает жизнь в процессе ее проживания. Мы не можем обучить ребенка тому, как жить. Обучение — это передача информации, которая, дабы быть полезной, должна быть переведена в знание. Катализатором этого преобразования служит личный опыт. Информация, ко­торая увязывается с опытом человека, становится знани­ем; все остальное проходит сквозь разум, не будучи усво­енным, и вскоре забывается. Много ли из нас помнят школьный курс геометрии или истории? Какая часть из того, чему нас учили в колледже, сохраняется в памяти до более позднего возраста? Нередко настоящее научение происходит за пределами студенческих аудиторий: через социальное окружение и внеучебную деятельность. По­лученное таким образом знание по своей значимости час­то превосходит официальное образование.

Предпочтение, которое наша образовательная система отдает обучению перед научением, является отражением бессознательной веры в то, что информация ценнее мыш­ления. Любой педагог хочет, чтобы его студенты получили подлинное знание, однако для него более важно передать информацию, которой он владеет. Почему такое огромное значение придается информации? Может быть, она явля­ется своеобразным средством, предотвращающим возник­новение у подрастающего поколения сомнений в тех цен­ностях, на которых зиждется наша культура? По крайней мере, усвоение информации в том объеме, который требу­ется от студентов, определенно не оставляет времени для творческого мышления. Предполагается, что время для творчества придет после того, как будет усвоена информа­ция, но к тому времени удовольствие от учения пропадает и творческий импульс оказывается задушен. Дипломная ра­бота, последний этап в образовательном процессе, в пол­ной мере разоблачает пристрастие нашей образовательной системы к информации, а не к знанию. Исследователь­ская работа оказывается в большем почете, чем творчес­кое мышление. То, что это исследование не имеет личного значения для студента и что полученная в ходе его выпол­нения информация не имеет ценности для общества, уже несущественно. Ведь это, в конце концов, информация, а в наше компьютеризированное время мы наивно полагаем, что располагая достаточным объемом информации, мы смо­жем разрешить все проблемы человечества.

Какое место может занимать творческое мышление в компьютеризированном мире? Если информация — это все, что нам нужно, то не отказываемся ли мы тем самым от творческой функции человеческой личности? Без творчес­кой искорки удовольствие исчезает из нашей жизни. Мы становимся роботами, чье поведение предопределено, по­скольку наши действия могут быть вычислены. Это не очень приятная перспектива, однако, ее осуществление вполне реально, если только мы не отстоим свою индивидуаль­ность. Мы должны сохранить за собой право думать и дей­ствовать самостоятельно, а не становиться частью статис­тики. Но мы не сможем этого сделать, если наше мышле­ние будет основано на статистических данных.

Предположим, что четыре человека из пяти предпочита­ют определенный продукт, — является ли это достаточным основанием для того, чтобы и вы любили этот продукт? Если да — значит у вас нет собственного вкуса, и вы не можете составить собственное мнение. Вы можете возразить, что такое явное предпочтение указывает на превосходное ка­чество продукта. Тем не менее, ваш скептический ум дол­жен подсказать вам, что в условиях массового рынка пред­почтения создаются рекламой. Хотя каждый человек мо­жет лично проверить качество продукта и вынести ему свою оценку, специалисты по рекламе знают, что общест­венность в целом не отличается выраженным вкусом и не обладает критическими способностями. Если бы они дума­ли иначе, то не опирались бы в своей деятельности на рей­тинги и данные опросов предпочтений.

Вкус — это фундамент критической функции. У челове­ка, не обладающего вкусом, нет базиса для критики. Суж­дение, которое не выражает личного чувства, превращает­ся в морализацию. Например, критик, который одобряет или осуждает пьесу из-за содержащихся в ней идей, но не гово­рит при этом, доставил ли ее просмотр ему удовольствие, дает моральную оценку, но не критический обзор. Если личный вкус критика не является критерием для его суждения, тог­да он действует с позиции авторитета, который убежден в том, что лучше всех знает, что хорошо, а что плохо. Мой скеп­тический ум сомневается в его праве выносить подобные суждения. Мнение человека может совпадать или нет с моим собственным, но если он, опираясь на свой вкус, выра­жает его искренне, я отнесусь к его мнению с уважением.

Если у человека есть вкус, то он, основываясь на своих чувствах, может констатировать, нравится ему эта вещь или нет. Знание человека о том, что ему нравится, а что нет, является субъективным знанием. О том, кто обладает субъективным знанием, можно услышать: «Он знает, о чем говорит». Если человек к тому же может сказать, почему он любит или не любит нечто, то есть может выдвинуть ра­зумные аргументы в поддержку своего вкуса, значит, он обладает критическим мышлением.

Искренне желая, чтобы наши дети могли творчески мыс­лить и развивали критический взгляд, мы в то же время от­казываем им в праве на собственное мнение и спешим на­вязать свое собственное. Дома и в школе мы пытаемся со­вершенствовать их вкус, указывая, что им следует любить, а что — нет. Мы не можем понять, что вкус — это врожден­ное, и что его можно развивать, делать более утонченным, но нельзя создать. Вкус может быть развит под влиянием нового опыта, однако человек, который не знает, что он лю­бит, а что нет, не сможет извлечь пользы из своего опыта. Вкус является врожденным, поскольку с момента рожде­ния мы способны отличить удовольствие от боли. Мы теря­ем вкус, если наш выбор не принимается во внимание и нас лишают права сказать «нет».

Преподавание искусства, музыки, литературы в рамках школьной программы зачастую соответствует все той же тен­денции: больше информации. Маловероятно, что таким об­разом удастся помочь человеку развить вкус, поскольку вся эта информация подается с позиции авторитета. Прежде всего, указывается, что перед вами великое произведение искусства, гениальная музыка или утонченное литератур­ное произведение, которое не может не нравиться. Вос­производится та же ситуация, что и в отношениях ребен­ка и матери, которая говорит ему, что хорошо, а что — нет, поскольку ей это лучше известно. Кто, получив такое ука­зание, способен испытать удовольствие? И если ответная реакция не несет в себе удовольствия, то, как можно счи­тать предложенное вниманию произведение — прекрас­ным? Все, что в действительности получает человек от по­добного авторитарного стиля общения — это информация, а не знание, и уж конечно не понимание и способность ценить прекрасное.

В соответствии с запросами массового общества разво­рачивается производство массовой культуры. На первый взгляд, репродуцирование и распространение достижений мастеров по доступным ценам может показаться настоящим благом для человечества, однако в результате такого ком­мерческого подхода ценность этих достижений сводится к простой информации. Слишком большой объем информа­ции может оказаться обескураживающим для рассудка че­ловека, а постоянное навязывание чужого мнения может притупить его вкус. Когда культура становится массовым феноменом, различия пропадают. Разница между высоким и низким, хорошим и плохим стирается, когда исчезает вкус.

Я не спорю с тем, что каждый человек имеет право знать и понимать ту культуру, в которой он живет. Но я не верю, что культуру можно привнести в массы. Роль культуры заключается в превращении массового человека в подлинного индивида, но для этого необходимо признать, что каж­дый человек обладает индивидуальностью, поддерживать его стремление к удовольствию и уважать его право говорить «нет». Не следует путать информацию и знание. Зна­ние приобретается в результате критического восприя­тия информации и ее оценки на уровне чувств. Человек учится не только головой, но и сердцем, и всем своим су­ществом. То, что познано таким образом, является подлин­ным знанием. То, что коснулось лишь головы, остается просто информацией.

Научение — это творческая деятельность, на которую нас вдохновляет обещание грядущего удовольствия, и это обещание выполняется, когда мы действительно научаем­ся чему-то. Мы добываем информацию, чтобы углубить свое знание и получить еще больше удовольствия. Мы не нуждаемся ни в принуждении, ни во внешнем давлении, которые приняты во многих образовательных системах. Когда образование сопряжено с удовольствием, школа становится радостным приключением самораскрытия и самопознания.

Глава 8

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ РЕАКЦИИ

Любовь

В своем поиске знания человек дифференцирует и вы­деляет различные аспекты того или иного явления. В ре­зультате каждый аспект постепенно теряет свою связь с целым и начинает рассматриваться в качестве независи­мой переменной. Когда такая аналитическая методика применяется к эмоциям, они определяются или как физи­ологические реакции тела, или как паттерны поведения, которые могут быть усвоены или отброшены усилием воли. Страх, например, является телесной реакцией, физиоло­гически генерируемой выбросом адреналина в ситуации опасности. И хотя ни секреция, ни наша физическая ре­акция на нее не подчиняются сознательному контролю, мы постоянно убеждаем детей не бояться, подразумевая тем самым, что они могут контролировать свои эмоциональ­ные ответы.

Подобная непоследовательность относительно природы эмоций лучше всего проявляется в нашем отношении к любви. Наши проповеди и наша литература изобилуют призывами к любви. Несмотря на предостережения, подоб­ные книге Смайли Блантона «Люби или умри», все эти апел­ляции к сознательному разуму довольно бесполезны для порождения глубокого чувства любви. С другой стороны, мы допускаем, что любовь — это естественное для опреде­ленных отношений чувство, мать совершенно естественно любит своего ребенка, а каждый ребенок любит свою мать.

Мы оказываемся часто шокированы и поражены, обнару­жив, что так бывает далеко не всегда. С точки зрения соз­нательного разума и те, и другие отношения вполне обосно­ванны. Мы согласны с тем, что любовь важна, и об этом полезно напомнить. Ценность любви в том, что она снижа­ет сосредоточенность человека на себе и переводит фокус, хоть на некоторое время, с его эго на взаимоотношения с другими людьми и с окружением. В то же время мы призна­ем, что любовь должна присутствовать во всех близких от­ношениях. Однако нам недостает понимания того, что наши эмоциональные ответы не являются изолированными фе­номенами. Их нельзя считать произвольными реакциями или чисто условными рефлексами. Любовь, например, не­отделима от удовольствия. Она возникает из переживания удовольствия и зависит в своем существовании от его пред­вкушения.

Слово «эмоция» означает движение «наружу», «вовне» или «от». Эмоция, таким образом, может быть определена как движение, проистекающее из возбужденного состоя­ния удовольствия или боли. Шандор Радо разделяет эмо­ции на две группы: эмоции благополучия (welfare emotions) и эмоции чрезвычайных ситуаций (emergency emotions). По мнению Радо, эмоции благополучия, к которым относятся любовь, симпатия и привязанность, являются «дифферен­цированными уточнениями переживания и предвкушения удовольствия»*[19]. Проще говоря, мы любим то, что сулит нам удовольствие. Подобным образом, наша симпатия распро­страняется на тех людей, с которыми у нас существует дос­тавляющее удовольствие взаимопонимание. Никто в здра­вом уме не будет испытывать симпатию к человеку, от ко­торого исходит угроза боли. Чрезвычайные эмоции, такие как страх, гнев и ненависть, происходят из переживания и предвосхищения боли.

Память и предвосхищение играют важные роли в дифференцировании эмоционального ответа из базовых реак­ций удовольствия — боли. Если мы в определенной ситуа­ции испытали боль, то при повторении ситуации мы будем ожидать аналогичной боли. Предвосхищая боль, мы будем реагировать страхом или гневом, в зависимости от направ­ления нашего движения. Если мы убегаем от ситуации, то будем испытывать страх; если противостоим ей, пытаясь устранить угрозу боли, то будем испытывать гнев. При от­сутствии воспоминаний и ожиданий, которые управляют нашим поведением, наш отклик будет определяться влия­нием непосредственного контакта с объектом. Приятный эффект будет побуждать нас тянуться к объекту, болезнен­ный заставит нас отдалиться.

Новорожденный младенец не чувствует и не проявляет любви к своей матери. Его реакции основаны на ощуще­ниях удовольствия и боли. Можно допустить, однако, что способность любить присутствует от рождения, но любовь расцветет при условии созревания сознания и пережива­ния удовольствия от контакта с матерью. Такой опыт ско­ро придет, поскольку, чтобы выжить, ребенок должен удовлетворять свои важнейшие потребности с помощью матери или человека, ее заменяющего. Когда благодаря растущему сознанию ребенок отождествляет эти прият­ные переживания с обликом матери, возникает чувство привязанности к ней. Его лицо проясняется при ее приб­лижении, и видно, как по его телу проходят волны прият­ного возбуждения.

Очень жаль, что в нашей культуре контакт младенца с матерью приносит не только удовольствие. Хотя мать и должна удовлетворять базовые потребности младенца, она при этом может легко нанести ущерб его благополучию. Мы слишком часто слышим младенческий плач и видим слишком много несчастных детей, чтобы питать иллюзию, что в младенчестве все запросы ребенка осуществляются. Ма­леньким детям необходим почти беспрерывный контакт с материнским телом, и очень немногие женщины готовы отдать младенцу все свое время и внимание. Их личные пот­ребности часто входят в конфликт с нуждами ребенка. Ус­тупая требованиям ребенка, они испытывают раздраже­ние и негодование. Если они не уступают, то в той или иной мере заставляют ребенка страдать. В любом случае, часто складывается болезненная для ребенка ситуация, которая ограничивает его любовь к матери.

Очень часто отношение матери к ребенку оказывается амбивалентным. Ребенок не стал для нее источником абсо­лютного счастья. Он желанный и нежеланный одновремен­но. В результате младенец становится объектом некоторой враждебности, главным образом неосознанной, но выра­жаемой в жестах раздражения, сердитом взгляде, грубом обращении и так далее. Известны и случаи насилия над детьми. Синдром избиваемого ребенка, как оказалось, бо­лее распространен, чем предполагалось ранее. В своей кни­ге «Страх быть женщиной» Джозеф Рейнгольд говорит о том, что материнская враждебность широко распростра­нена среди женщин, и документально подтверждает это. Он связывает это с опытом отношений женщины с соб­ственной матерью и конфликтом между ними. Мой соб­ственный клинический опыт подтверждает эти наблюде­ния. За все годы практики у меня не было ни одного паци­ента, который не испытывал бы в той или иной степени негативных чувств к своей матери, совершенно оправдан­ных исходя из его детского опыта.

Болезненные переживания не позволяют развиваться чувствам привязанности и любви. Насколько привычным оказывается для ребенка ожидание боли, настолько сдер­жанными или негативными становятся его реакции. Чело­век не может любить то, что причиняет ему боль, если у него не развился мазохистский характер. Если любовь воз­никает из предвкушения удовольствия, то ее противопо­ложность, ненависть, должна возникать из предвосхище­ния боли. Более подробно эти два чувства, любовь и нена­висть, я буду рассматривать в следующем разделе. Сейчас важно понять, как они связаны с удовольствием и болью.

Связь между любовью и удовольствием, которая только что казалась ясной и однозначной, усложняется, если учесть, что материнская любовь является также инстинктивной реакцией на свое потомство. Она является врожденной у тех видов, для выживания молодого поколения которых требу­ется материнская забота. И укоренена она столь глубоко, что с момента рождения мать будет защищать свое дитя даже ценой собственной жизни, если это потребуется. Но, несмот­ря на это, даже среди животных этот инстинкт недостаточ­но силен, чтобы в определенных условиях не допустить унич­тожения матерью своих детей. Известно, что самки живот­ных в условиях неволи бросают свое потомство и то же самое время от времени случается с домашними животными. Мож­но предположить, что отказ от детеныша происходит под воздействием условий, подавляющих у матери предвосхи­щение удовольствия от выполнения своих функций. У выс­ших животных инстинкт материнской любви, его полноцен­ное функционирование, по-видимому, зависит от удоволь­ствия, которым обычно сопровождается реализация инстинкта. В отсутствие удовольствия инстинкт ослабева­ет. Наличие удовольствие, напротив, укрепляет инстинктив­ные действия и преобразует их в осознанное поведение.

Поскольку инстинкт полностью никогда не исчезает, материнская любовь не может отсутствовать совершенно, даже в самой черствой женщине. Каждая женщина знает на уровне тела, что только через реализацию своей женс­кой сущности она сможет испытать радость жизни. Если это глубинное знание противоречит ее жизненному опыту, память о котором определяет ее нынешнее поведение, то развивается конфликт, при котором желание любить сво­его ребенка так же сильно, как и враждебность. Однако в случае отсутствия удовольствия деструктивная установка берет верх над творческим отношением к ребенку.

В основе любви лежит биологическая потребность в кон­такте и близости с другим человеком. Через этот контакт происходит стимуляция и возбуждение наших тел, без него они становятся холодными и жесткими. Сама потребность выражается в чувстве влечения, которое биоэнергетически схоже с чувством голода, когда мы нуждаемся в пище. Это ощущение, как и голод, становится интенсивнее, если остается неудовлетворенным. Оно очень сильно у малень­ких детей, чья потребность в контакте является максималь­ной. Интенсивность влечения снижается во время латент­ного периода и возрастает в пубертатный период, когда набирает силу сексуальная функция.

Осознание различия между влечением и любовью важ­но для понимания последней. Влечение также связано с любовью, как голод с аппетитом. И голод, и влечение явля­ются нейтральными биологическими потребностями, дале­кими от предпочтений и предвзятости. Голодный человек готов съесть что угодно; одинокий человек может любого принять в качестве друга. В противоположность этому, ап­петит и любовь ориентированы на конкретные источники удовольствия. Аппетит появляется при виде определенно­го блюда; любовь возникает к конкретному человеку. Влюб­ленный человек видит в объекте своей любви источник удо­вольствия. Если предвкушение удовольствия накладыва­ется на биологическое влечение, то потребность в контакте и близости трансформируется в истинную эмоцию. Разни­ца между любовью и влечением проявляется в манерах и поведении человека. Влюбленный человек предвкушает удовольствие, его тело, находящееся в приятном возбуж­дении, становится горячим и отзывчивым. Человек с нере­ализованной потребностью в близости печален и замкнут.

Потребность в близости и контакте реализуется в том, что называют зависимой любовью, которую часто ошибочно принимают за настоящую любовь. Если один человек зави­сит от другого, он будет описывать свое чувство как любовь. Он будет говорить «Я люблю тебя», в действительности под­разумевая «Ты нужна мне». Нуждаться и любить — не одно и то же. Нужда может быть болезненна; любовь — приятна. Зависимая любовь привязывает одного человека к другому; Настоящей любви свойственны свобода и непосредственность, важнейшие составляющие удовольствия. Зависимые отношения снижают возможность получения удовольствия и таким образом отдаляют человека от переживания истин­ной любви. Зависимая любовь характеризуется требовани­ем любви или удовольствия; подлинная любовь дарит удо­вольствие. Требование любви рационально объясняется следующим образом: «Я в тебе нуждаюсь. Я тебя хочу, Я тебя люблю. Следовательно, ты должен любить меня».

Человек, чье чувство обусловлено зависимостью, убеж­ден в справедливости своих требований любви. Он бес­сознательно переносит на другого человека свою нереа­лизованную инфантильную потребность в контакте. Его зависимость отражает его младенческий опыт, когда он по-настоящему зависел от своей матери. Удовлетворение его потребностей тогда зависело от ее любви, и его чувство, что он имеет право на эту любовь, потому что она ему необхо­дима, было оправдано. Его бессознательное отказывается принять реалии сегодняшнего дня, заключающиеся в том, что:

1) он давно уже не ребенок,

2) во взрослом мире любить — означает делить удоволь­ствие.

Если учесть, что любовь связана с удовольствием, как может человек требовать любви? Тем не менее, это проис­ходит повсеместно. Родители требуют любви от своих де­тей и даже считают, что это долг ребенка — отплатить им любовью за их труды и заботу о его воспитании. Они могут добиться видимости любви, если смогут заставить ребен­ка чувствовать вину, но искреннее чувство не подчиняется приказу. Любовь также нельзя заслужить, как ошибочно полагают некоторые, актами самоотречения. Жена, жерт­вующая всем ради мужа, однажды может узнать, что тот полюбил другую женщину. Мать, посвятившая себя де­тям, часто оказывается шокирована, обнаружив, что дети не оценивают по достоинству ее старания. Вообще, уста­новка самоотречения нас отталкивает, и мы тянемся к лю­дям, наслаждающимся жизнью. Мне часто доводилось слышать от пациентов слова: «Я бы хотел, чтобы моя мать поз­воляла себе получать больше удовольствия от жизни».

И если удовольствие является важнейшим условием люб­ви, любовь также необходима для удовольствия. Ибо любовь представляет собой самоотдачу, которая делает удоволь­ствие возможным. Мы знаем, что работа без полной самоот­дачи не приносит удовольствия. В равной степени важно, чтобы человек отдавал себя отношениям, если хочет наслаж­даться ими. Самоотдача, как и любовь, возникает из пред­вкушения удовольствия. Поэтому можно с полным основа­нием сказать, что степень удовольствия напрямую зависит от уровня самоотдачи или глубины чувства, вкладываемых в работу или в отношения с другим человеком.

Любовь имеет еще одну важную функцию в тех близ­ких человеческих отношениях, от которых зависит продол­жение жизни. Она создает атмосферу защищенности, ко­торая позволяет человеку достичь максимальной самоот­дачи в отношениях. Эта потребность в защищенности особенно очевидна во взаимоотношениях матери и ребен­ка. Человеческому младенцу ввиду его абсолютной безза­щитности необходимо такое чувство безопасности, кото­рое может быть обеспечено лишь полной самоотдачей ма­тери. Малейшая брешь в чувстве безопасности тотчас же повергает ребенка в состояние страдания и тревоги, воз­действие которых преодолеть не так просто. Когда ребе­нок проходит тот этап, на котором все его потребности удов­летворялись автоматически и начинает независимое суще­ствование, тогда мы можем видеть, насколько важна для его благополучия атмосфера материнской любви и заботы, которая окутывает его при появлении на свет.

Взрослые не так беспомощны как дети, но в близких от­ношениях им тоже необходимо чувство безопасности. Им нужна уверенность в том, что сегодняшнее удовольствие не обернется завтра страданием, вызванным потерей че­ловека, рядом с которым они испытали это удовольствие. Человек ясно понимает: чем больше он наслаждается се­годня, тем сильнее будет страдать завтра, когда потребность в близости и человеческом контакте вновь заявит о себе и не сможет быть удовлетворена. Ибо в природе человека заложено стремление вновь пережить ту ситуацию, в ко­торой он испытал удовольствие.

Человек в большей степени, чем любое другое существо, живет в настоящем, которое включает его прошлое и охва­тывает его будущее. На основе своего раннего опыта он убеждается в том, что открываясь удовольствию, он в то же время открывается и возможной боли. Если ему дове­лось пережить множество разочарований, то он будет край­не осторожен в своем предвосхищении удовольствия. Его способность любить и испытывать удовольствие будет сни­жена. Но даже на фоне самого безоблачного прошлого опы­та человек неохотно предается интимным отношениям, ко­торые не имеют перспективы продолжения.

Любовь — это обещание того, что сегодняшнее удоволь­ствие будет доступно и завтра. Она не является ни гаранти­ей, ни обязательством. Слова «я тебя люблю» это не про­сто выражение в настоящем своих чувств, в них заключено будущее. Они — не обещание любить завтра, ибо это чув­ство, подобно любому другому, возникает спонтанно из глу­бин человеческого существа и неподвластно его воле. Тем не менее, большего, чем заключено в этих словах, не тре­буется, а меньшего будет недостаточно. Только с тем чув­ством безопасности, которое несет в себе любовь, человек может полностью отдаться удовольствию любви.

Разговоры о любви вне ее взаимосвязи с удовольстви­ем — это не более чем морализаторство. Мораль никогда не решала эмоциональных проблем человека. С другой сто­роны, делать акцент на удовольствии, пренебрегая базо­вой потребностью человека в безопасности, стабильности и упорядоченности его существования — безответствен­но. Это может привести лишь к хаосу и страданию. Поло­жение человека, характеризуемое этими противоположны­ми направленностями, требует творческого подхода. Мы должны понимать, что чем больше удовольствия испыты­вает человек, тем больше его способность любить. Следует знать, что наша способность давать свою любовь спо­собствует росту нашего удовольствия.

В этом разделе я использовал слово «любовь», как если бы она обладала некой однородностью. В действительнос­ти любовь, как и удовольствие, охватывает целый спектр чувств, каждое из которых связано непосредственно с пе­реживанием удовольствия или его предвкушением. Более широким понятием для такого рода чувств является приня­тие. Диапазон чувств, входящих в понятие принятие, про­стирается от дружелюбия до любви. Они будут рассмотре­ны в следующем разделе.

Приятие и враждебность

Эмоции можно разделить на простые и сложные. Простая эмоция имеет только один чувственный оттенок: либо удо­вольствие, либо боль. Сложные эмоции сочетают в себе эле­менты и удовольствия, и боли. Печаль и сострадание, напри­мер, относятся к сложным эмоциям. Две эмоции или больше могут объединяться и образовывать более сложную реак­цию. В частности, чувство обиды сочетает в себе гнев и страх. На то или иное чувство часто накладываются оценочные суждения, порождая то, что я называю концептуальной эмо­цией. К этой категории относятся вина, стыд и тщеславие.

Тонкие эмоциональные реакции человека порой вооб­ще не поддаются определению. Невозможно описать сло­вами все оттенки чувств, которые способен испытать чело­век. У меня нет намерения анализировать все возможные эмоциональные реакции. Однако некоторые из них важны для понимания человеческой личности. Именно на этих чувствах мы сосредоточим свое внимание.

Существуют две пары простых, противоположных друг другу эмоций. Первую пару составляют страх и гнев; вто­рую — любовь и ненависть. Между полюсами второй пары располагаются все чувства, которые можно сгруппировать под заголовками «приятие» и «враждебность». В основном эти чувства характеризуют наше отношение к другим людям, хотя мы можем говорить о любви и ненависти по отно­шению к предметам и ситуациям.

Приятие — это обращенность к миру и другим людям, сопровождающаяся позитивным настроем и приятными ожиданиями. Она выражается в теле в виде экспансивной реакции: в результате расширения периферических кро­веносных сосудов происходит приток крови к поверхнос­ти тела. Это приносит физическое ощущение тепла. Для чувства приятия характерна такая теплота. Говоря о при­ятном нам человеке, мы используем выражение «теплые отношения». Имеют место и другие физические проявле­ния удовольствия. Мускулатура становится мягкой и рас­слабленной, замедляется сердцебиение, сужаются зрачки и так далее.

Тепло сосредотачивается главным образом в коже, ко­торая обильно насыщается кровью. В результате возника­ет желание физического контакта с человеком, являющим­ся объектом этих чувств. Таким контактом может быть ру­копожатие, объятие или поцелуй. Все нежные чувства обладают эротическим качеством и служат выражением эротического импульса, или Эроса. Эротическая составля­ющая приятия может быть рецессивной (recessive*[20]) или доминирующей. Она рецессивна в случае дружеских от­ношений и носит доминирующий характер в отношениях сексуальных. Ярко выраженная эротическая составляю­щая является результатом высокой степени возбуждения, сфокусированного на эротических зонах. Также происхо­дит обильный приток крови к этим областям.

Противоположные чувства — а именно те, которые мож­но обозначить как враждебные, — также обусловлены то­ком крови, но движущимся уже в противоположном направ­лении. Происходит отток крови от поверхности тела, что вызывает ощущение холода. Все враждебные чувства ха­рактеризуются холодностью. Враждебно настроенный че­ловек вытесняет любые теплые чувства и становится абсолютно холоден по отношению к другому человеку. Он теряет всякое эротическое желание, и ему становится отврати­тельна идея физического контакта. Все враждебные чув­ства, следовательно, равнозначны отказу от чувств.

Ни приятие, ни враждебность не несут в себе агрессив­ного отношения. Агрессия - это функция мышечной систе­мы, которая в ситуации возникновения вышеупомянутых чувств почти не проявляет себя. Хотя агрессивный компо­нент часто примешивается к этим чувствам, переводя их в конкретные действия. Например, в случае сексуального вза­имодействия такое добавление необходимо для того, чтобы мог произойти половой акт. Когда элемент агрессии соеди­няется с враждебным чувством, это приводит к атаке или нападению, а это отличается от чисто враждебной реак­ции — характеризующейся холодностью и равнодушием.

Слово «агрессивный» в психологическом смысле про­тивопоставляется пассивности. Агрессия означает движе­ние по направлению к человеку или объекту, тогда как словом «пассивный» обозначают торможение такого дви­жения. Человек может проявлять агрессивную враждеб­ность или агрессивное принятие, точно так же как может быть пассивен в выражении враждебности или принятия. Очевидно, что слово «активный» нельзя использовать в этом контексте как противоположность пассивному, по­скольку ему недостает оттенка направления или цели. Агрессивный игрок в теннис преисполнен решимости выиграть, тогда, как активный игрок может не иметь та­кой цели.

Продемонстрировать полярность чувств приятия и враждебности, поможет обсуждение и сопоставление та­ких понятий, как дружелюбие и недружелюбие, а также любовь и ненависть.

Дружелюбие отличает наши чувства к человеку, предпочтения, мнения и установки которого близки нашим собственным, от чувств, которые мы испытываем к незнаком­цу. С другом можно разделять удовольствия. С незнакомыми людьми человек на это не решается. Однако с каждым актом разделенного удовольствия незнакомец превращается в друга.

Сдержанность, демонстрируемая в отношении к незна­комцу, ярко проявляется в поведении детей старшего воз­раста. Маленький ребенок, у которого еще не развито чув­ство «Я», не проводит различий среди своих ровесников. С другой стороны, к новичку в уже сформировавшейся группе детей отнесутся настороженно, и он сам не решит­ся сразу же подойти к детям. Некоторое время он будет наб­людать за их занятиями с некоторого расстояния, постепен­но подходя поближе. Когда они немного привыкнут к его присутствию, кто-нибудь из детей может пригласить его присоединиться к общей игре. Когда это произойдет, мож­но считать, что он принят.

Посторонний человек становится нарушителем спокой­ствия и гармонии, царящих в уже сплотившейся группе. Его присутствие может мешать привычному выражению чувств и обмену впечатлениями среди участников груп­пы, и, следовательно, может вызвать некоторую враждеб­ность или холодность. С другой стороны, незнакомец прив­носит некоторую новизну и вызывает возбуждение. По­этому к нему возникает определенный интерес, который приведет к установлению контакта. Какой из двух факто­ров будет в наибольшей степени определять реакцию на незнакомца, зависит от характеров членов группы. Уве­ренному в себе человеку намного легче принять незнаком­ца, чем неуверенному.

Дружелюбие по отношению к незнакомым людям больше свойственно тем, кто ориентирован на удоволь­ствие, чем тем, кто одержим властью. В целом можно ска­зать, что когда людям хорошо, они склонны быть более восприимчивыми к незнакомым. Удовольствие делает их доброжелательными и открытыми для нового опыта. Не­знакомого человека могут пригласить на вечеринку, при этом в обществе людей, стремящихся к власти, он, ско­рее всего, будет persona поп grata . Люди, посвятившие себя борьбе за власть, не доверяют незнакомцам и боятся их. Когда удовольствие отсутствует, незнакомца часто встречают с неприязнью и даже враждебностью. Много лет назад я видел карикатуру, ярко иллюстрирующую подобную ситуацию. Два богача-уэльсца стояли в поле, с угрюмыми лицами глядя на приближающегося к ним незнакомца.

- Ты его знаешь, Билл? - спросил первый.

- Нет, - ответил второй уэльсец.

- Швырни-ка в него камнем, - сказал первый.

Гостеприимное отношение к незнакомым людям явля­ется частью обучения иудейско-христианской традиции, а также некоторых других. Современная цивилизация, с ее безграничными возможностями для путешествий и обще­ния, казалось бы, должна разрушать существующие барь­еры между людьми. Но создается лишь видимость этого процесса. Под маской радушия и сердечности, с которой встречают туриста, всегда можно заметить скрытую сдер­жанность и холодность по отношению к незнакомцу, со сто­роны людей, жизнь которых лишена радости.

Преследование незнакомца является уже скорее выра­жением ненависти, чем просто недружелюбия. Являясь подходящим объектом для враждебных чувств, он легко становится мишенью подавленной ненависти, истоки ко­торой восходят к болезненным переживаниям детства. Люди проецируют на незнакомца те глубокие враждебные чувства, которые изначально были направлены на роди­тельские фигуры, но подавлялись под воздействием вины. Незнакомец становится козлом отпущения, на которого Могут быть излиты все враждебные чувства. Такой пере­нос обычно получает социальное одобрение и легко рацио­нализируется со стороны эго. Недружелюбие, которым встречают незнакомца, может исчезнуть при более близком знакомстве, но было бы ошибкой полагать, что ненависть к чужаку можно преодолеть с помощью воспитания и наставлений.

Подавленная ненависть требует терапевтической рабо­ты, которая могла бы помочь ее высвободить. Во-первых, необходима та или иная форма аналитической техники, способная вывести в сознание подавленный материал. Во-вто­рых, следует проработать и высвободить чувство вины, ко­торое способствует поддержанию враждебных чувств в по­давленном состоянии. И, в-третьих, должны быть предоставлены некоторые средства для физического вы­ражения враждебности в контролируемых условиях, что­бы позволить разрядиться скрытым за чувствами физичес­ким напряжениям. Когда это происходит, способность че­ловека к переживанию удовольствия восстанавливается, и «хорошие чувства» становятся естественным состояни­ем его тела.

Любовь и ненависть — известная пара противополож­ностей. Можно хорошо себе представить себе, насколько они противоположны, если вспомнить, что ненависть - это остывшая (frozen) любовь, то есть любовь, обратив­шаяся в лед. Когда любовь превращается в ненависть -это происходит не из-за простого разочарования. Посколь­ку любовь основывается на ожидании удовольствия, то в отсутствие оного она просто медленно увядает. Отвергну­тый влюбленный чувствует обиду, но не ненависть. Нена­висть возникает как следствие предательства. Если чело­век сделал признание в любви, которое было принято дру­гим, то его сердце полностью раскрывается, он всецело доверяет себя другому. Предать его доверие — все равно, что вонзить нож в сердце. Предательство вызывает у че­ловека шок, который парализует все его действия и бло­кирует все чувства. Это похоже на то, как продукты под­вергаются моментальной заморозке, останавливающей все внутренние биохимические процессы.

Только предательству под силу превратить чувство при­нятия во враждебность. Предательство дружбы обращает позитивное чувство в неприязнь. В результате предатель­ства доверия принятие оборачивается враждебностью. Степень враждебности, соответственно, оказывается пропорциональна интенсивности позитивных чувств, вложен­ных в отношения.

Чувства симпатии и доброжелательности объединяют людей и создают истинный дух сообщества, так что каж­дый человек заботится о благополучии другого. Для любви особенно характерны взаимная забота и обоюдная зависи­мость. Влюбленный человек принимает любимого в свое сердце и в то же время отдает свое сердце ему. Вполне по­нятно, почему предательство имеет такие последствия. Оно наносит глубокую рану, которая заживает очень медленно и оставляет рубец на всю жизнь.

Самым тяжким является предательство ребенка роди­телем, особенно матерью. Маленький ребенок не только целиком зависит от своей матери, но и полностью открыт ей. Мать предает его, когда выражает по отношению к нему враждебность или ведет себя деструктивно. В результате у ребенка возникает чувство, что его не любят. Проявление гнева не имеет таких последствий. Гнев — это прямое, от­крытое чувство, которое в действительности свидетель­ствует о заинтересованности. Враждебность по отношению к ребенку — это совершенно другой вопрос. Враждебность никогда не бывает биологически оправдана, поскольку ре­бенок является продолжением матери. Это выражение не­нависти матери к самой себе и перенос той враждебности, источником которой стало предательство женщины ее соб­ственной матерью.

Враждебность по отношению к ребенку обычно возни­кает, когда он перестает соответствовать образу того, ка­ким в родительском представлении должен быть ребенок. Этот образ является также их бессознательным, идеализированным образом собственного «Я». Если ребенку не удается соответствовать этому образу, родитель чувствует себя преданным. Чувство, что его предатели, превра­щает родительскую привязанность во враждебность, вызывающую впоследствии негативную реакцию у ребенка. Так создается порочный круг, из которого ни родитель, ни ребенок не находят выхода. Подобной прискорбной ситуации можно избежать, если родители будут ясно пони­мать, что их ребенок, как любое живое существо, в своем поведении руководствуется единственно принципом удо­вольствия. Воспитание из ребенка будущего члена циви­лизованного общества требует творческого подхода, ос­нованного на признании этого принципа, — если мы хо­тим избежать разрушительных последствий родительской враждебности.

Ненависть содержит в себе возможность любви. Если, например, предательство прощено, то человек оттаивает, и поток его чувств возобновляется. Такое часто происходит на поздних стадиях терапии. В самом начале терапии каж­дый пациент постепенно сознает подавляемую враждеб­ность или ненависть по отношению к родителям, вызван­ную их предательством. Потом эти негативные чувства выс­вобождаются, как описано выше. После разрядки всех напряжений и появления позитивных чувств, пациент мо­жет принять тот факт, что поведение матери определялось ее собственным воспитанием, и может простить ее. Теперь он испытывает подлинную привязанность к матери вместо принудительной любви, которой был обременен. Нена­висть постепенно сменяется любовью также и вне тера­певтических сессий, когда происходит честный обмен чув­ствами и подлинное примирение.

Известны и такие случаи, когда первоначальная реак­ция ненависти спонтанным образом сменялась любовью. Подобное развитие событий можно объяснить тем, что силь­ное влечение существовало всегда, однако течению его препятствовала боязнь предательства. Этот страх можно выразить следующим образом: «Если я позволю себе тебя любить, ты отвернешься от меня и причинишь мне боль, поэтому я ненавижу тебя». По мере снижения чувства стра­ха при дальнейших контактах любовь расцветает. Страх предательства может также скрываться за чрезмерной ревностью, заставляющей человека с подозрением следить за каждым шагом любимого человека.

Гнев и страх

Другая пара эмоций — гнев и страх — связана с пере­живанием или предвосхищением боли. Их возникновение совпадает с развитием мышечной системы. Уже на пер­вом году жизни ребенок начинает реагировать на боль и недомогание произвольными движениями. Этому предше­ствуют исключительно непроизвольные реакции в виде плача, изгибаний и извиваний тела и беспорядочных уда­ров ногами. Эти действия выражают чувство раздраже­ния, которое позднее сменяется гневом. Эмоция гнева по­степенно вытесняет плач как средство разрядки напря­жения. Однако гнев маленького ребенка, как правило, не способен повлиять на ситуацию и обычно переходит в плач, который является базовым механизмом высвобож­дения напряжения.

Вообще, гнев является более эффективной реакцией, чем плач, поскольку он направлен на устранение причи­ны боли. Для этого соответственно необходимо обладать способностью распознавать причину и понимать, на ка­кой именно объект следует направить гнев. В то время как плач сопровождается ощущением собственной беспо­мощности в сложившейся ситуации, гнев преодолевает это чувство.

В состоянии гнева мышцы вдоль спины заряжаются воз­буждением, мобилизуя тело для атаки. Гнев ощущается как волна, движущаяся вверх по спине, к голове и рукам. Та­кой прилив эмоции сопровождается мощным притоком крови к этим частям тела. При наличии торможений и нап­ряжений, блокирующих этот поток чувства, может возник­нуть головная боль. С другой стороны, плач переживается как отток. Во время плача заряд покидает мышечную сис­тему и напряжение выходит наружу через конвульсивное рыдание. Гнев во многих отношениях подобен грозе: после разрядки чувства через интенсивные движения сознание проясняется и возвращается хорошее самочувствие, тогда как плач можно сравнить с тихим дождем.

Гнев и страх относятся к эмоциям, возникающим в чрезвычайных ситуациях, они активируют симпатико-адреналовую*[21] систему, чтобы обеспечить дополнительную выработ­ку энергии для борьбы или бегства. В том и другом эмоцио­нальном состоянии мышечная система заряжается и мобилизуется к действию. В случае гнева организм готовит­ся к нападению на источник боли. При возникновении стра­ха организм настраивается на отступление и бегство от опас­ности. Эти два противоположных направления движения отражают то, что происходит в теле. Движение, направлен­ное вверх вдоль спины, которое у собаки поднимает шерсть дыбом вместе с подачей головы вперед и опусканием плеч, представляет собой подготовку к нападению. Результатом движения вниз вдоль спины становится втягивание нижне­го отдела позвоночника и заряжение ног к бегству. В состоя­нии страха человек разворачивается и бежит. Если бегство невозможно, то возбуждение застревает в области спины и шеи, плечи поднимаются, глаза широко раскрываются, го­лова отводится назад, таз поджимается. Являясь типичным выражением страха, такая поза тела указывает на то, что человек находится в постоянном состоянии страха, не зави­симо от того, сознает он это или нет.

Движение потока возбуждения вдоль спины к голове в момент гнева, вероятно, объясняется тем фактом, что у че­ловека, как и у большинства млекопитающих, основными средствами выражения агрессии служат рот и зубы. Им­пульс укусить — это архаичная форма выражения гнева. Почти все дети в определенном возрасте кусаются, а иног­да это делают и взрослые, в основном женщины. Это весь­ма эффективная форма атаки, поскольку вызывает сильную боль, но ее недостатком является необходимость близ­кого контакта. Поэтому удар, который не столь требовате­лен к дистанции и допускает большую маневренность, вы­теснил кусание, став основным физическим способом вы­ражения гнева. Тем не менее, когда человек сильно злится, его лицо часто принимает выражение оскала, которое ас­социируется с укусом.

Я убежден в том, что сдерживание импульса укусить во многом ответственно за многие нарушения в сфере эмо­ционального выражения. Эти нарушения принимают фор­му неспособности рассердиться, истерических вспышек и постоянного чувства раздражения. Гнев, подобно другим базовым эмоциям, является выражением эго. Он не проры­вается, подобно истерическим реакциям, вопреки созна­тельным намерениям, он направляется эго и нацелен на позитивный результат, а именно — устранение причины фрустрации или боли. Гнев — это не враждебность, ибо разозлиться не значит отвернуться или охладеть. Сдержи­вание импульса укусить препятствует движению возбуж­дения в голову и челюсть и блокирует естественное пере­живание этой эмоции.

Неспособность человека «хвататься зубами за жизнь» или «вгрызаться в землю» когда это необходимо, является одним из результатов подавления импульса укусить. Я не призываю поощрять укусы в процессе воспитания детей, однако их не следует наказывать за то, что они кусаются или каким-то иным образом выражают свой гнев. Человек, которому отказано в праве выразить гнев, оказывается не­защищенным. Будучи доведен до состояния страха и бес­помощности, он будет пытаться преодолеть их, манипули­руя своим окружением. Биоэнергетическая практика ясно показывает, что за хроническими чувствами страха и бес­помощности скрывается подавляемый гнев.

Отношение между страхом и гневом заключается в том, что одно сменяется другим. Если испуганный человек по­вернется лицом к опасности и решит нападать, то он разоз­лится и перестанет бояться. Это происходит потому, что поток возбуждения в его теле меняет направление. Его но­вое чувство — не что иное, как восприятие этой перемены. Когда нападающий человек начинает отступать, он по той же причине становится испуган. Чувство гнева находит разрядку в движениях нападения. Чувство страха разря­жается через бегство.

Страх развивается, когда источник боли представлен превосходящей с виду силой. Предосторожность советует человеку отступить, чтобы избежать боли, однако предос­торожность является голосом разума, а эмоции не подчи­няются сознательному контролю. Выберет ли человек борь­бу или бегство, будет зависеть от его характера и от ситуа­ции. Несмотря на превосходящие силы агрессора, человек может реагировать на насилие гневом в тех обстоятель­ствах, когда отступление физически или психологически нецелесообразно. Праведный гнев прибавляет человеку немало сил и часто оказывается достаточным, чтобы ком­пенсировать недостаток роста или веса. Человек, испыты­вающий гнев, как правило, подкрепляет себя убеждением в справедливости или оправданности своего состояния.

С другой стороны, в ситуациях, когда гнев не может быть мобилизован, вследствие того что источник опасности не­ясен, неизвестен или безличен, естественной реакцией оказывается страх. Так, дети боятся, когда их оставляют в темноте одних. Они чувствуют себя беззащитными и либо убегают, либо начинают плакать. По той же причине взрос­лые боятся неизвестного. Говорить ребенку, что ему не сле­дует бояться темноты, глупо. Ему можно объяснить, что ни­какой реальной опасности в данной ситуации не существу­ет, но при этом следует понимать, что его страх является биологической реакцией, которую нельзя подвергать осуж­дению. Мы наносим непоправимый вред своим детям, ког­да называем их трусами и заставляем стыдиться своих ес­тественных реакций. Такое иррациональное отношение со стороны некоторых взрослых — следствие незнания ими сути эмоциональных реакций. Кроме того, это в определен­ной степени представляет собой отреагирование на своих детях того способа обращения, с которым они столкнулись сами, будучи маленькими и беззащитными.

Хотя у испуганного человека спонтанно возникает им­пульс к бегству, он может быть заблокирован усилием воли. Воля является механизмом, действующим в чрезвычайных ситуациях, находящимся под контролем эго и способным иногда брать верх над эмоциональной реакцией. В некото­рых ситуациях это даже может спасти человеку жизнь. Воля, тем не менее, не снижает чувство страха. Она позво­ляет человеку отстаивать свою позицию или двигаться впе­ред, невзирая на страх. Хотя это может быть и проявлени­ем безрассудства, как в тех случаях, когда посредством воли страх подавляется ради удовлетворения эго.

Когда эго идентифицировано с телом, оно поддержива­ет эмоциональные реакции тела и направляет их в эффек­тивные действия. Если человек испытывает страх, то все действия эго будут направлены на то, чтобы избежать опас­ности. В отсутствии контроля эго, который поддерживает­ся благодаря идентификации с собственными чувствами, страх может легко перерасти в панику. Сходным образом, когда человек разгневан, поставленные эго ограничения сводят его поведение к самым необходимым действиям, обеспечивающим прекращение или предотвращение боли или физического вреда. Эго добавляет элемент рациональ­ности к гневу и не дает ему выйти из-под контроля. Посколь­ку гнев обычно утихает с прекращением негативного внеш­него воздействия, его нельзя считать деструктивным дей­ствием. Иное дело - ярость. Когда идентификация эго с телом снижается, приводя к ослаблению контроля, то вол­на гнева часто прорывается в виде ярости, часто оказыва­ющей разрушительное воздействие на самого человека и его окружение.

Подобно большинству других проявлений личности, па­ника и ярость полярно взаимосвязаны друг с другом. В обо­их случаях человек чувствует себя словно в ловушке. Столк­нувшись с непреодолимой опасностью, на которую нельзя ответить бегством или борьбой, человек почувствует панику или ярость. Если это паника, его порывом будет отчаян­ное, бесконтрольное желание убраться прочь от опаснос­ти любой ценой. Если такая возможность возникнет, он побежит без оглядки, даже не пытаясь оценить возникшую ситуацию; налицо полное отсутствие контроля со стороны эго. Если бегство невозможно, его реакцией будет ярость.

Ярким примером паники является поведение людей, ока­завшихся в горящем помещении. Ослепленные стремлени­ем выбраться из угрожающей ситуации, они часто не заме­чают имеющихся путей спасения и действуют саморазру­шительным способом. Паника часто наблюдается во время военных действий, когда люди слепо бегут от приближаю­щегося врага. Но нам сложно представить, что паника мо­жет охватить ребенка, которому угрожает разгневанный родитель. Он буквально оказывается в ловушке, поскольку ни борьба, ни бегство для него невозможны. В такой ситуа­ции паника может принять форму истерического крика.

Дети, живущие в условиях постоянной угрозы, развива­ют хроническое состояние паники. С возрастом они науча­ются подавлять это чувство, но эффективность подобного подавления весьма относительна. Подавленное чувство про­рывается позднее, причем в ситуациях, которые, хоть и яв­ляются стрессовыми, не оправдывают, с рациональной точ­ки зрения, такой интенсивной реакции. Некоторые люди настолько близки к состоянию паники, что боятся выходить из дома в одиночку. Мне приходилось сталкиваться на прак­тике с несколькими подобными случаями. У других паника скрыта внутри. Это, как правило, проявляется в чрезмерно поднятой, надутой грудной клетке и затрудненном дыхании. Человек в состоянии паники чувствует, что ему не хватает воздуха. И наоборот, когда человек чувствует, что не получа­ет достаточно воздуха, он впадает в панику. Затрудненное дыхание скрывает за собой заблокированный крик. Если с помощью терапии крик выпустить на свободу, то дыхание становится свободнее и чувство паники снижается.

Реакцией человека на угрожающую ситуацию также может быть ярость, особенно при наличии объекта, на который ее можно направить. При этом мышечное возбуждение становится чрезмерным, и человек теряет контроль над сво­ими действиями. Подобно панике, ярость слепа. Человек в ярости бросается в атаку очертя голову, не осознавая дест­руктивных последствий своего поведения. В отличие от гне­ва, ярость связана не столько с конкретным внешним сти­мулом, сколько с внутренним ощущением безвыходности.

Как можно объяснить ярость, которую некоторые роди­тели иногда направляют на своих детей? Трудно предста­вить, что ребенок может стать для родителя причиной по­давляющего страха. Объяснение следует искать в предпо­ложении, что ребенок может вызвать у родителя чувство безысходности. Прежде всего, мать привязана к своему ре­бенку. Она знает, что обязана обеспечить ему постоянный уход и внимание, в которых тот нуждается. Если уровень ее энергии снижен, то ребенок станет для нее непосильной ношей. В ситуации неблагополучно складывающихся отно­шений с супругом ребенок станет для нее цепью, удержива­ющей ее в этих отношениях и, стало быть, причиной ее стра­даний. Если ее собственные детские потребности не удов­летворялись, она будет с возмущением отвергать исходящие от собственного ребенка требования любви. Если материн­ство не становится для нее источником удовольствия и радо­сти, она будет чувствовать себя в пойманной в ловушку взя­тых на себя обязательств. И в моменты сильного стресса она будет направлять на ребенка свою ярость.

Родительская ярость повергает ребенка в ужас. К под­робному описанию этого состояния я перейду ниже, а сей­час хотел бы заметить, что не только открытое выражение ярости или насилие оказывает подобное воздействие. Скры­тая жестокость родителя, которую чувствует ребенок, воз­действует на него точно так же. Выражение ярости на ро­дительском лице — это то, что ребенок не в силах понять и с чем не способен справиться. Это прямая угроза его суще­ствованию. Мне приходилось видеть выражение лиц ро­дителей, с яростью глядящих на своих детей. При этом ро­дители, которые находились в этот момент в моем офисе, даже не осознавали того, что написано у них на лицах. Лица матери становилось темным, как если бы черная туча на­висла у нее над бровями. В положении челюсти читалась беспощадность. Глаза были холодны и жестоки. Это был взгляд убийцы. При встрече с таким взглядом ребенка па­рализует ужас.

В подобном состоянии наступает паралич мышечной системы, исключающий любой вид борьбы или бегства. Ужас представляет собой еще более интенсивную форму страха, чем паника, и развивается в ситуациях, когда лю­бое усилие, направленное на сопротивление или бегство, кажется безнадежным. Ужас — это одна из форм шока; ощущения отводятся от периферии тела, снижая чувстви­тельность организма в ожидании наступления последней агонии. Это уход в себя.

У ребенка, испытывающего ужас в отношениях с соб­ственными родителями, формируется шизоидная личность. В его теле проявляются все соответствующие признаки: оно становится жестким и скованным или дряблым, со слабым мышечным тонусом. Поверхность тела недостаточно заря­жена. Глаза обычно пустые, на лице застывшее, словно мас­ка, выражение. Дыхание сильно ограничено спазмами мышц горла и бронхов. Вдох поверхностный, а грудная клет­ка удерживается в позиции выдоха. Недостаток движения приводит к деперсонализации, то есть отделению воспри­ятия эго от тела.

Когда превалирующим чувством является паника, тело принимает другое выражение. Оно становится напряжен­ным, будто готовится к побегу. Грудь надута и зафиксиро­вана в положении вдоха. Испуг вынуждает человека вса­сывать воздух, обеспечивая организм дополнительным кис­лородом для борьбы или бегства. В состоянии паники происходит задержка воздуха, горло смыкается, и человек, кажется, не может дышать. Эта неспособность полностью выдохнуть способствует поддержанию состояния паники точно так же, как неспособность полностью вдохнуть под­держивает состояние ужаса.

Этот спектр простых эмоций и их описание не являются полными и всесторонними. Это лишь схема, представляю­щаяся удобной для того, чтобы обрисовать существующую биологическую систему и показать механизм ее функцио­нирования. В следующей главе я расскажу о том, как мы искажаем свою эмоциональную жизнь.

Глава 9

ВИНА, СТЫД И ДЕПРЕССИЯ

Вина

Очень многие люди страдают от чувства вины и стыда, или от депрессии. Их эмоциональная жизнь чрезвычайно запутана и полна конфликтов. В таком состоянии творчес­кий подход к жизни вряд ли возможен, фактически, подоб­ная склонность к депрессии свидетельствует о внутреннем принятии собственного поражения.

Как возникает чувство вины? Вина не является подлин­ной эмоцией, происходящей из переживания удовольствия или боли. Она не имеет основы в биологических процессах тела. Кроме как у человека, в животном мире она не встре­чается. Следовательно, мы можем предположить, что вина представляет собой продукт культуры и свойственных ей ценностей. Эти ценности воплощены в моральных принци­пах и нормах поведения, которые, будучи внушены каждо­му ребенку его родителями, становятся частью структуры эго ребенка. К примеру, большинство детей учат тому, что лгать нехорошо. Если они, приняв этот принцип, когда-ни­будь солгут, то будут чувствовать себя виноватыми. Если они воспротивятся такому воспитанию, то это введет их в конфликт с родителями, что также может привести к воз­никновению чувства вины.

Проблема осложняется тем фактом, что человек на са­мом деле чувствует неприемлемость лжи в доверительных отношениях. Ощущение, что ложь ненормальна, возника­ет от плохого самочувствия, то есть — она вызывает у чело­века болезненное состояние, вызванное нарушением гармонии в отношениях с доверяющими ему людьми. Следо­вательно, существует некоторое оправдание морального перцепта, согласно которому человек не должен лгать, од­нако это биологическое обоснование редко используется в привитии этических норм. Вместо этого родители и осталь­ные люди полагаются на доктринерское убеждение, кото­рое ожесточает моральный принцип и разрывает его связь с эмоциональной жизнью человека. Моральный принцип, ставший авторитарным правилом, будет обязательно конф­ликтовать со спонтанным поведением индивида, который руководствуется принципом «удовольствие — боль».

Культура без системы ценностей бессмысленна. Куль­тура сама по себе является ценностью. Общество без принятых норм поведения, основанных на моральных принципах, дегенерирует в анархию или диктатуру. По мере того как человек развивал культуру и выходил за пределы полностью животного состояния, мораль стано­вилась частью его образа жизни. Однако эта мораль была естественной, основывавшейся на чувстве правильного и неправильного, или, выражаясь более конкретно, на том, что способствует удовольствию, в противовес тому, что ведет к боли. Я проиллюстрирую эту концепцию ес­тественной морали еще одним примером детско-родительских взаимоотношений. Нормальному родителю причиняет боль недостаток уважения со стороны ребен­ка, а ребенка тревожит боль его родителя. Каждый ребе­нок хочет уважать своего родителя — это принцип есте­ственной морали. Тем не менее, он не будет уважать ро­дителя, если это ведет к потери самоуважения и отказу от права на самовыражение. Если родитель уважитель­но относится к личности ребенка и прежде всего к его стремлению к удовольствию, то между родителем и ре­бенком существует взаимное уважение, способствую­щее усилению удовольствия, которое они испытывают благодаря друг другу. В такой ситуации ни у родителя, ни у ребенка не разовьется чувство вины. Чувство вины возникает тогда, когда негативное мораль­ное суждение налагается на телесную функцию, выходя­щую за пределы контроля эго или сознания. Чувствовать себя виноватым по поводу сексуального влечения, напри­мер, не имеет смысла с точки зрения биологии. Сексуаль­ное желание — это естественная телесная реакция на сос­тояние возбуждения, и развивается оно независимо от воли человека. Оно берет начало в ориентации тела на удоволь­ствие. Если это желание расценивается как морально вред­ное, то это означает, что сознание выступает против тела. В этом случае происходит расщепление единства личности. У любого человека с эмоциональными нарушениями при­сутствует сознательное или бессознательное чувство вины, которое подрывает внутреннюю гармонию личности.

Принятие чувств человека не подразумевает, что у него есть право в любой ситуации действовать руководству­ясь ими. Здоровое эго способно контролировать поведе­ние, дабы оно соответствовало ситуации. Недостаток та­кого контроля, который можно наблюдать в случае сла­бого эго или нарушений личности, может привести к действиям, оказывающимся деструктивными для самих индивидов и социального окружения. И хотя общество не только имеет право, но и обязано защищать своих членов от деструктивных действий, оно не вправе навешивать ярлыки непосредственно на чувства, называя их дурны­ми и безнравственными.

Такое разграничение станет очевидным, если мы пой­мем, в чем отличие вины как моральной оценки собствен­ных чувств от вины как осуждения действий человека с точ­ки зрения закона. Во втором случае вина подразумевает, что тем или иным поведением был нарушен установленный закон. В первом вина апеллирует к чувству, которое часто не имеет никакой связи с конкретными действиями или поведением человека. Человек, нарушающий закон, вино­вен в преступлении независимо от того, чувствует он себя виновным или нет. Ребенок, который чувствует враждеб­ность к своим родителям, может страдать от чувства вины, хотя и не совершал никакого деструктивного действия. Чувство вины является формой самоосуждения. Любое чувство или эмоция могут стать источником чув­ства вины, если им приписано негативное моральное суж­дение. Однако в целом именно наши чувства удовольствия и наслаждения, сексуальные или эротические желания, а также враждебность оказываются в числе тех, которые окрашены подобными суждениями, происходящими непос­редственно из родительских установок и, в конечном ито­ге, из социальных устоев. Ребенка вынуждают чувствовать вину за свое стремление к удовольствию, чтобы сделать из него производительного работника; его заставляют чувство­вать вину в связи со своей сексуальностью, чтобы подавить его животную натуру, и его заставляют чувствовать вину в случае появления враждебности, чтобы сделать его покор­ным и безропотным. В ходе подобного воспитания его твор­ческий потенциал оказывается уничтожен.

В процессе психотерапии большая часть усилий направ­ляется на устранение чувства вины — с тем, чтобы восста­новить целостность личности. Ибо именно чувство вины под­рывает силу эго и ослабляет его способность контролиро­вать поведение в интересах индивида и общества. И не что иное, как чувство вины вынуждает людей действовать дест­руктивно, препятствуя течению естественных процессов саморегуляции тела. В каждом послушном ребенке живет дух неповиновения и мятежа, который в любой момент го­тов прорваться наружу. У каждого сексуально сдержанно­го человека есть склонность к извращению. А всем людям, испытывающим недостаток удовольствия, кажутся привле­кательными эскапады, которые обещают веселье.

Чтобы избавиться от чувства вины, его, прежде всего, нуж­но осознать. На первый взгляд слова, что человек не чув­ствует своих чувств, кажутся противоречием. Однако на­личие у человека латентных чувств, а именно — некогда вытесненных и теперь находящихся вне его сознания, это факт. Лучшее тому подтверждение — примеры из области секса. В нынешнюю пору сексуальной распущенности большинство людей отрицают существование у них како­го-либо чувства вины, связанного со своей сексуальной жизнью. Будучи последователями морали веселья, они счи­тают, что совершеннолетним «позволено все» при условии, что никому не будет причинено вреда. Они утверждают, что не испытывают вины по поводу сексуального промискуитета или внебрачных связей. В то же время, когда я спра­шиваю некоторых из консультирующихся у меня людей о мастурбации, их лица принимают выражение отвращения. Они убеждены, что мастурбировать нехорошо, и всячески этого избегают. Они утверждают, что не получают никако­го удовольствия от мастурбации. Но возможно ли это? Если им нравится секс, то при отсутствии сексуального партне­ра должна нравиться и мастурбация. Если они признают, что мастурбация оставляет у них нехорошее чувство, то это можно назвать чувством вины без его моральной составля­ющей. Вскоре становится очевидно, что и другие виды сек­суальной активности оставляют у них смешанные чувства. Они получают определенное удовольствие, но вместе с этим и некоторую долю страдания — в виде сомнений и самоосуждения.

Чувство вины получает заряд от естественной эмоции. Если эмоция полностью выражена и содержащееся в ней возбуждение высвобождено, человек чувствует себя хоро­шо. Остается только чувство удовольствия и удовлетворе­ния. Однако когда эмоция выражена лишь отчасти, то ос­таточное, не получившее разрядки возбуждение оставляет человека с чувством неудовлетворенности и нереализованности. Это неблагоприятное чувство может быть интерпре­тировано как вина, грех или безнравственность, в зави­симости от моральной оценки. Попытка избежать таких определений, как вина или грех, ничего не меняет в скры­вающемся за этим неприятном чувстве. Переживание пол­ноценного удовлетворения и удовольствия не оставляет места вине.

Вина создает порочный круг. Если человек испытывает вину по поводу своих сексуальных желаний, то он становится не способен принимать их в полной мере или цели­ком отдаваться сексуальным отношениям. Его сексуальная активность в таких условиях не может быть полностью удов­летворительной. Бессознательное сдерживание, усиленное виной, привносит в переживание элемент болезненности, и в результате человек остается с чувством, что что-то было «не так». Чтобы почувствовать, что все в порядке, дей­ствия, совершаемые человеком, должны сопровождаться приятными, приносящими удовлетворение ощущениями. Тогда возникает чувство, что все хорошо, так, как должно быть. В ином случае человек обоснованно предполагает, что происшедшее не совсем правильно, и неизбежно чувству­ет вину, возможно, более интенсивную, чем прежде.

Таким образом, доказательствами существования бес­сознательного чувства вины служат сниженная способ­ность к переживанию удовольствия, чрезмерный акцент на результативности и достижениях, а также маниакаль­ное стремление к развлечениям и веселью. Пытаясь скрыть свое чувство вины, люди могут отказываться от удо­вольствий, но в действительности тем самым лишь выдают его. Их сниженная способность наслаждаться жизнью из­начально была вызвана виной. Слова «должен» и «не дол­жен», которыми оперируют в процессе воспитания детей, приводят к формированию чувства вины, даже если исклю­чается употребление таких выражений, как «плохо», «не­хорошо» и «грех». Очень распространено замечание: «Ты не должен понапрасну тратить время». Сама идея потерян­ного времени является отражением бессознательной вины.

В процессе взросления ребенка чувство вины и подав­ленные под его влиянием импульсы структурируются в его теле в виде хронических мышечных напряжений. Порой он может оказывать сопротивление, выражая свое непо­виновение неприемлемым с точки зрения родителей пове­дением, но подобные действия не приводят к снижению стоящего за ними чувства вины. Напротив, они могут даже усилить это чувство. Он может сколько угодно рационали­зировать свои чувства, но это лишь загоняет вину вглубь до уровней, где она становится недосягаемой. Пока тело свя­зано хроническими мышечными напряжениями, которые ограничивают его подвижность и снижают способность индивида к самовыражению, чувство вины остается скры­тым в его бессознательном.

Вина может быть связана не только со стремлением к удовольствию, но и с чувством враждебности. Между ними существует непосредственная связь: ребенок испытывает враждебность, когда его стремление к удовольствию фрустрируется, после чего его наказывают и вынуждают по­чувствовать вину за свой гнев. И вновь мы сталкиваемся со списком «должного» и «недолжного». «Ты не должен кри­чать», «ты должен слушать своих родителей», «ты не дол­жен злиться» и так далее. Поскольку в результате ребенок чувствует, что враждебность — это неправильно, он убеж­дается в том, что он плохой. Он провинился.

Взаимосвязь между подавленным гневом и чувством вины отчетливо проявилась в истории одной моей пациент­ки. Она рассказала мне, как однажды, почувствовав себя ужасно виноватой, решила бить по кровати теннисной ра­кеткой. Это одно из терапевтических упражнений биоэнер­гетической терапии. Она выполняла его с полной самоот­дачей, ударяя по кровати со всей силы. Когда она закончи­ла, чувство вины исчезло без следа. «Вина, — заключила она, — не что иное, как сдерживаемый гнев».

Однако мне доводилось лечить и таких пациентов, кото­рые были не способны эффективно выполнить это упраж­нение. Они не получали удовлетворения от этого занятия. Многие говорили, что это просто глупо. В подобных случаях анализ всегда выявлял чувство вины, связанное с выраже­нием враждебности, особенно по отношению к матери. По этой причине пациент не мог выполнить упражнение с пол­ной отдачей. Благодаря дальнейшей аналитической работе и практическим упражнениям пациент постепенно позво­ляет себе выражать агрессию. Его удары становятся силь­нее, он вкладывает в них больше чувства. Может показать­ся удивительным, но когда вся его враждебность оказывается таким образом излита, у пациента исчезает чувство вины, и к нему возвращаются чувства привязанности и любви.

Поскольку чувство вины является формой самоосужде­ния, то оно может быть преодолено с помощью самоприня­тия. Будем исходить из того, что человек — это то, что он чув­ствует. Отрицать чувство или эмоцию — значит отвергать часть самого себя. А когда человек отвергает сам себя, воз­никает чувство вины. Люди отвергают собственные чувства, поскольку у них существует идеализированный образ «Я», который исключает чувства враждебности, страха или гне­ва. Отторжение, однако, происходит лишь на ментальном уровне, чувства остаются на месте, скрытые под слоем вины.

Изначально отторжение возникает со стороны родите­лей. «Ты плохой мальчик, раз не слушаешься своих роди­телей», — если повторять эти слова достаточно часто, то можно промыть ребенку мозги и заставить поверить в то, что он плохой. Ребенок не рождается плохим или хорошим, послушным или непослушным. Он, как любое живое су­щество, рождается с инстинктивным стремлением к полу­чению удовольствия и избеганию боли. Если такое поведе­ние оказывается неприемлемым для родителей, то непри­емлем становится и ребенок. Родитель, который убежден, что любит своего ребенка, но не может принять его живот­ную натуру, может быть уличен в самообмане.

Чувство вины ребенка берет начало в ощущении, что он нелюбим. Единственное объяснение, к которому мо­жет прийти ребенок в этой ситуации, заключается в том, что он не заслуживает любви. Он не способен задуматься о том, что ответственность за это лежит на матери. Подоб­ная идея может посетить его позднее, когда он разовьет способность мыслить более объективно. А в раннем воз­расте его душевное здоровье и жизнь зависят от позитив­ного представления о матери, от того, видит ли он в ней доброжелательную, могущественную и защищающую фигуру. Те аспекты ее поведения, которые противоречат этому образу, отрицаются ребенком и переносятся на об­раз «плохой матери», которая не является его настоящей матерью. Такое поведение ребенка обусловлено самой природой, согласно которой материнская любовь являет­ся врожденной и инстинктивной. И поскольку мать безуп­речна, плохим оказывается ребенок, другого варианта распределения этих ролей не существует. Подобного раз­деления не происходит, если мать и ребенок удовлетворя­ют потребности друг друга, дарят любовь и доставляют удовольствие.

Тогда как одни чувства считаются неприемлемыми с мо­ральной точки зрения, другие — желательными. Эти чув­ства намеренно культивируются, люди пытаются демон­стрировать любовь, сострадание и терпимость, которых в действительности не испытывают. Такая псевдолюбовь позволяет человеку чувствовать себя добродетельным, но не приносит удовольствия. Для человека, считающего себя добродетельным, любовь связана не с ожиданием удоволь­ствия, а с моральным долгом или обязательством. Такое по­ведение обусловлено стремлением скрыть противополож­ные чувства. Псевдосимпатия добродетельного человека скрывает его подавленную враждебность, видимость со­страдания маскирует подавленный гнев, а ложная терпи­мость прикрывает его предубежденность.

Добродетельный человек подавляет свое стремление к удовольствию ради сохранения образа собственного мо­рального превосходства. Так же он подавляет чувство вины, которое испытывает относительно своих подлинных эмо­ций. Его праведность, однако, не способна скрыть чувство вины, ибо праведность и вина — это две стороны одной мо­неты. Одно не существует без другого, хотя они не могут проявиться одновременно. Любой человек, испытывающий чувство вины, несет в себе и скрытое чувство морального превосходства.

Стыд и унижение

Чувство стыда, подобно вине, оказывает разрушитель­ное воздействие на личность. Оно ущемляет человеческое достоинство и подавляет чувство «Я». Перенесенное уни­жение часто оказывается для человека более травмирую­щим, чем физическое повреждение. Оставленная им рана редко заживает сама собой. Она воспринимается челове­ком как клеймо, и его устранение, как правило, требует зна­чительных терапевтических усилий.

Очень немногие люди избежали в детстве столкновений с чувствами стыда или унижения. Большинство детей с по­мощью стыда приучают к культурному поведению. У де­тей вызывают чувство стыда, если они показываются об­наженными на людях, если им не удается контролировать процесс испражнения и если они неподобающе ведут себя за столом. Я помню как однажды во время семейного тор­жества мой сын, которому тогда было два с половиной года, потянулся к груди матери. В то время его все еще кормили грудью. Увидев это, его дедушка сказал: «Как тебе не стыд­но, такой большой мальчик, и до сих пор просишь у мамы грудь!» Я спросил у дедушки, который родился и воспиты­вался в Греции, как долго его самого кормили грудью. От­ветив «четыре года или больше», он осознал всю иррацио­нальность собственного замечания.

С чувством стыда связано много нелогичного. В то время как женская грудь публично обнажается ради развлече­ния взрослых, считается неприличным для женщины в при­сутствии других кормить грудью своего ребенка. Еще не так давно молодой женщине было стыдно признаваться в потере целомудренности, сегодня же ей может быть стыд­но за сохраненную девственность. Мини-юбка, которая вполне привычна сегодня, в прежнее время вызывала бы чувство стыда. Более того, женщине сегодня неловко или даже стыдно носить длинное, наглухо застегнутое платье.

Очевидно, что чувство стыда самым непосредственным образом связано с принятыми в обществе стандартами по­ведения. Точно так же как каждая культура имеет свою систему ценностей, каждое общество имеет свой кодекс поведения, который воплощает эти ценности. Если мы хо­тим лучше понять чувство стыда, то важно учитывать, что кодекс поведения не всегда одинаков для всех людей. Он может в значительной степени варьироваться, в зависимо­сти от социального положения индивида. Это становится очевидным, если вспомнить, что поведение, считающееся позорным для людей одного класса, может считаться при­емлемым для другого.

Однако чувство стыда имеет более глубокие корни, чем классовое различие. Некоторые действия считаются не­пристойными для человека любого социального положения. Они имеют отношение к телесным функциям выделения и сексуальной сфере. В нашем обществе каждого ребенка с раннего возраста приучают к туалету, и в процессе обуче­ния обязательно прививают чувство стыда по отношению к этой функции. Каждый взрослый крепко усвоил, что стыд­но испачкаться или обмочиться, даже если этого нельзя было избежать. Постыдной является не сама функция, но способ ее выполнения.

Если бы человек мочился на улице, то взгляды окружаю­щих людей были бы нацелены на то, чтобы вызвать у него чувство стыда. И если он контролирует себя, то есть не пьян и не психически болен, то он почувствует стыд. Стыд отно­сится не к акту мочеиспускания, он связан с тем обстоя­тельством, что подобное поведение является социально неприемлемым. Такой поступок позволителен маленькому ребенку, так же нашим домашним животным допускается «делать свои дела» публично, однако когда человек, кото­рому должны быть известны принятые нормы поведения, ведет себя как животное, мы находим это постыдным.

Первое классовое различие, ставшее источником для чувства стыда, было проведено между человеком и живот­ным. Такое разделение существует во всех культурах и ос­новано на том факте, что человек считает себя стоящим на более высокой ступени развития по сравнению с живот­ными. Если человека хотят унизить, то говорят, что он ведет себя как зверь или что за столом он подобен животному. Хотя данное поведение может и не быть типичным для жи­вотного, настоящий смысл фразы в том, что вести себя подобным образом — это ниже человеческого достоинства. Человек, в отличие от животного, живет в соответствии с совокупностью сознательно принятых ценностей. Эти цен­ности в разных культурах могут быть разными, но какими бы они ни были, именно они становятся основой для чув­ства стыда, возникающего, если человек отступает от них в своем поведении.

Ценности — это суждения эго относительно поведения и чувств, и подобно всем другим функциям эго, они могут способствовать получению удовольствия или отрицать его. Простой пример: опрятность. Мы ценим опрятность, счи­таем ее добродетелью, поскольку она дает нам ощущение контроля над нашим непосредственным окружением. Не­ухоженный или неприбранный дом говорит о недостатке контроля. Жить как свинья унизительно для нашего эго. Поскольку опрятность укрепляет эго, она позволяет чело­веку испытать удовольствие от содержания в чистоте соб­ственного дома. К этому можно добавить, что чистота — это также залог здоровья, однако это утверждение касает­ся лишь самых основных гигиенических требований. Лег­кий беспорядок или естественное наличие пыли, которые могут беспокоить обычную домохозяйку, не представляют угрозы для здоровья. Однако когда опрятность становится сверхценностью, превращается в одержимость, она может самым серьезным образом препятствовать получению удо­вольствия от пребывания в собственном доме. Во многих семьях жертвуют жизненным удовольствием ради состоя­ния идеальной чистоты, которое имеет значение лишь для чувства стыда хозяйки, считающей, что ее дом не соответ­ствует некому стандарту. Многие видят в неопрятности от­ражение личности, принижающее ее положение и статус.

Стыд и статус тесно связаны. Если бы статус человека в группе зависел от обладания новым автомобилем, то стыд­но было бы ездить на старом. Аналогично, если статус в груп­пе определяется тем, в какой мере человек отвергает тра­диционные ценности, то неопрятность может стать новой ценностью. В таком случае опрятно одетый индивид может испытывать стыд в присутствии тех, кто поддерживает эту новую ценность, если он ищет их одобрения. Только так можно понять притягательность новой, известной своими причудами подростковой моды. Пока существуют ценнос­ти эго, которые обусловливают положение и статус, будет существовать и чувство стыда.

Статус, как мы знаем, играет важную роль и в животных сообществах. Однако там он определяется факторами, от­личными от тех, которые используем мы. В большинстве групп животных развивается иерархия, в которой более сильные, более агрессивные члены занимают верхнее по­ложение, а слабым и молодым отводится низшее. Такое разделение, основанное на естественных качествах, никог­да не оспаривается. С другой стороны, оно не приводит к возникновению чувства превосходства или неполноценно­сти, а также не порождает чувство стыда среди членов груп­пы. Различия принимаются как факты природы, а не как следствия суждений, основанных на ценностях эго.

Между людьми существуют естественные различия, которые не вызывают чувство стыда, поскольку принима­ются как данность. Эти различия определяют уровень пре­стижа и авторитета. В качестве предводителя боевого от­ряда совершенно естественно будет избран самый отваж­ный боец. За советом, как правило, обращаются к более пожилым и мудрым людям. В здоровом, сбалансированном сообществе каждый человек находит место, соответству­ющее его талантам и способностям, и не стыдится, если его положение отличается или стоит ниже положений других людей. На телесном уровне каждый человек чувствует ра­венство с окружающими, он обладает теми же функция­ми, что и другие, имеет такие же потребности и желания. Такое чувство равенства свойственно маленьким детям, которые живут в самом тесном контакте с телесными ощу­щениями и еще не имеют сформировавшихся ценностей эго. Когда же эти ценности возникают и становятся осно­вой для определения собственного положения в социуме, телесное ощущение равенства исчезает и окружающие оцениваются как высшие или низшие по положению.

Стыд возникает из сознания собственной неполноцен­ности. Любое действие, которое заставляет человека по­чувствовать себя неполноценным, также вызывает и чув­ство стыда. Стыд и унижение идут рука об руку. И то, и дру­гое лишает индивида его достоинства, самоуважения и чувства равенства с другими. Следовательно, любой чело­век, лишенный чувства собственного достоинства и ощу­щающий собственную неполноценность, испытывает чув­ство стыда и унижения, которое может быть как осознан­ным, так и бессознательным.

Постепенное стирание классовых различий привело к тому, что многие аспекты жизни уже не вызывают интен­сивного чувства стыда. Наблюдается возрастающая тен­денция к принятию тела и его функций. Обнажение тела, считавшееся постыдным в прошлом, сегодня социально приемлемо. То же самое относится и к публичным выска­зываниям о сексе. Со стороны может даже показаться, что люди совсем потеряли стыд. К сожалению это не так. Про­сто, впадая в очередную крайность, люди отрицают проти­воположные ей чувства.

Отвергая ту или иную ценность эго, мы избавляемся от стыда, который связан именно с этой ценностью. Однако освободившееся место занимают новые ценности и также становятся критериями статуса, порождая чувство стыда в том случае, если поведение человека не отвечает новым стандартам. Я считаю, что люди по-прежнему стыдятся сво­их тел, если им не удается соответствовать современной моде. Сейчас актуально молодое, стройное тело. Многие люди испытывают стыд, потому что их тело несколько тол­стовато или потому что выдается живот. В иные времена это свидетельствовало о том, что человек живет в достатке, и оценивалось соответственно. Выглядеть молодым — это ценность эго, которая может быть связана с получением удовольствия, а может и нет. Если человек выглядит моло­дым потому, что чувствует себя полным жизни и энергии, то это позитивная ценность. Однако изнурение своего тела голодом и накачивание мышц ради того, чтобы соответство­вать образу «Я», вряд ли принесет телесное удовольствие. Еще одной современной ценностью эго является успех, и многие стыдятся того, что им не удалось достичь того успе­ха, который снискали другие люди из их окружения.

Я нахожу, что многие люди стыдятся своих чувств. Даже в терапевтической ситуации они со смущением признают свои слабости, стыдятся плакать, испытывают неловкость, говоря о собственном страхе и беспомощности. «Не будь таким плаксой», — примерно так при помощи стыда ребен­ка заставляют подавлять грусть и печаль. «Не будь таким трусом», - так стыдят ребенка, заставляя его подавлять страх. Чрезмерное стремление к успеху, столь характер­ное для нашей культуры, берет свои корни в унижении, которому подвергаются дети, когда не отвечают родитель­скому идеалу.

Стыд, как и вина, служит барьером для самопринятия. Он делает нас робкими и неуверенными, лишая нас таким образом спонтанности, которая является квинтэссенцией удовольствия. Он настраивает эго против тела и, так же как чувство вины, нарушает целостность личности. Человек, борющийся с чувством стыда, далек от эмоционального здоровья.

В таком случае, означает ли это, что люди должны отка­заться от культурных предписаний и правил поведения, чтобы освободиться от подобного бремени? Я так не счи­таю. Цивилизация требует цивилизованного поведения, необходимого для ее нормального функционирования. Я, к примеру, не готов отказаться от нашей культуры, хотя и убежден, что в ней следует немало изменить. Мы должны отказаться от использования чувства стыда в наших воспи­тательных методах. Родители и учителя обращаются к чув­ству стыда потому, что не доверяют естественным импуль­сам ребенка. По их мнению, если на ребенка не надавить, он будет сопротивляться обучению правилам цивилизован­ного поведения. Они не учитывают того, что человеческое существо хочет быть принятым в сообщество, нуждается в этом и приложит все силы, чтобы овладеть приемлемыми формами поведения. Тогда процессу воспитания будет со­путствовать удовольствие, а не горечь стыда.

Воспитание ребенка через удовольствие, а не с помощью стыда, представляет творческий подход к проблеме его при­общения к культуре. Такой подход не прибегает ни к на­градам, ни к наказаниям. Если модель поведения, приня­тая в семье, способствует удовольствию, то ребенок будет усваивать эту модель спонтанно. Он естественным обра­зом будет подражать своим родителям, если увидит, что их поступки делают жизнь приятнее. И он будет обучаться установленным формам общения, если обнаружит, что они облегчают межличностные взаимоотношения.

Ко мне не раз обращались матери с вопросом о том, что делать, если ребенок сопротивляется приучению к туале­ту и настаивает на использовании подгузников. Хотя это осложняет жизнь матери, по-настоящему в данной ситуа­ции страдает именно ребенок. При этом, несмотря на свою боязнь туалета, он вряд ли будет придерживаться своих инфантильных привычек, если увидит, что другие дети пре­одолели это затруднение. Если бы мать смогла справиться со своим чувством стыда, то проблема разрешилась бы сама по себе. Я не знал ни одного ребенка, который продолжал бы носить подгузники в школе. Эмпатийное принятие чувств ребенка могло бы предотвратить серьезный конф­ликт, чреватый травматическими последствиями. Если ре­бенка не осуждать, то он научится всему необходимому посредством своего естественного стремления к удоволь­ствию, без развития чувства стыда.

Внося раскол в целостность личности, стыд порождает противоположное чувство - тщеславие. Тщеславному че­ловеку также свойственна робость и неуверенность, хотя он положительно оценивает свой внешний вид. Тщесла­вие - это реакция на предшествующее состояние стыда. Сумев подчинить и взять под контроль все аспекты соб­ственного поведения и внешнего вида, способные вызвать чувство стыда, он теперь может предлагать себя в качестве образца для окружающих, что, собственно, и делает. Но становясь моделью, он перестает быть человеком.

Естественными чувствами, связанными с собственным телом, свободными от оценочных суждений, являются скромность и достоинство. В скромности и достоинстве выражается идентификация человека с телом, а также удо­вольствие и радость от его активности и эффективного функционирования.

Депрессия и иллюзия

Подавление эмоций и чувств посредством вины и стыда подводит человека к депрессивной реакции. Вина и стыд вынуждают его заместить ценности тела ценностями эго, реальность — образами, а любовь — одобрением. Он вкла­дывает все свои силы в реализацию мечты, которой не суж­дено сбыться, ибо она основана на иллюзии. Иллюзорность заключается в том, что состояние человека, степень его удовлетворенности зависят исключительно от реакции ок­ружающих. Признание, принятие и одобрение становятся его главными целями при полном игнорировании того фак­та, что их достижение невозможно до тех пор, пока человек не признает, не примет и не одобрит сам себя. Эта иллюзия не учитывает того, что удовольствие является, главным об­разом внутренним состоянием, спонтанно вызывающим благоприятную реакцию окружающих.

К подавляемым эмоциям относятся те, происхождение которых связано с предчувствием боли, а именно — враж­дебность, гнев и страх. Эти эмоции подавляются, если их нельзя ни выразить, ни вытерпеть. У индивида не остается иного выбора, как отрицать их. Такая ситуация возникает в момент столкновения воли родителей и воли ребенка. Когда это происходит, исходная причина конфликта пре­вращается в выяснение вопроса «кто прав, а кто — нет», и чувства ребенка становятся уже неважны. Поскольку для родителя чрезвычайно трудно допустить или даже на мгновение представить, что он может быть неправ, то ребенок, в конце концов, оказывается вынужден подчиниться. Буду­чи подчиненным воле родителей, ребенок вырабатывает в отношениях с ними такой стиль поведения, который мак­симально облегчает его взросление. Однако под внешним подчинением скрывается сопротивление, которое наби­рает силу и вспыхивает, когда молодой человек обретает больше независимости в подростковый период.

Подростковый бунт не высвобождает подавленные в детстве эмоции. Он основывается на открывшихся подрост­ковых прерогативах и, таким образом, вводит новый конф­ликт в отношениях между родителем и ребенком. И хотя подросток может иметь превосходство в этом новом проти­востоянии, тем не менее, вина и стыд, которые являются наследием его детского опыта, остаются неразрешенными. Погребенные в бессознательном, они подпитывают пламя его противостояния, истинная цель которого остается для него скрытой. К сожалению, надо признать, что без того или иного рода терапевтического вмешательства этот мя­теж не может иметь конструктивного исхода.

Ребенку крайне трудно функционировать, находясь под давлением негативных отношений с родителями. Хорошие отношения настолько важны для безопасности ребенка, что любое их расстройство полностью занимает его разум, поглощает энергию и нарушает равновесие. Расстройство отношений часто заканчивается возникновением у ребен­ка психологических расстройств, обычными проявления­ми которых являются беспокойство и вспышки ярости. Последние постепенно удается подчинить контролю, по мере обретения ребенком интересов «извне»: школа, дру­зья, игры и так далее. Эти новые связи требуют позитивно­го отношения, которое он должен выработать, если он хо­чет быть принят сверстниками. Чтобы добиться таких из­менений вовне, ребенку необходимо также достичь опре­деленной адаптации в семейном окружении. Он должен воз­держиваться от своей враждебности по отношению к родителям, научиться обуздывать гнев и сдерживать страх.

Процесс подавления состоит из нескольких шагов: во-первых, блокируется выражение эмоции, чтобы избежать продолжения конфликта; во-вторых, развивается чувство вины, вынуждающее признать, что это «плохая» эмоция; и, в-третьих, эго успешно отрицает эмоцию, тем самым пре­граждая ей путь к сознанию. Подавление эмоционального выражения — это одна из форм смирения. Ребенок боль­ше не ждет удовольствия от своих родителей и довольству­ется смягчением открытого конфликта. Становясь старше, он начинает сознавать, что все родители похожи; мало кто удовлетворяет желания ребенка, в основном все требуют от него послушания. Он также понимает, что родители по­ступают так из лучших побуждений, что они хотят помочь ему адаптироваться к условиям социальной жизни.

Способность быть объективным, понимать, что родите­лям тоже приходится тяжело и что их ценности обусловле­ны их образом жизни, отмечает следующий шаг в развитии сознания ребенка и закладывает основу для чувства вины. Эта ступень в развитии происходит в латентный период, в возрасте от семи до тринадцати лет, и представляет собой разрешение Эдипова комплекса. Теперь ребенок прини­мает свое положение в семье и с этой точки зрения судит о своих чувствах и поведении. В доэдиповом периоде, до шес­тилетнего возраста, большинство детей слишком субъек­тивны, чтобы чувствовать вину по поводу собственных от­ношений и поведения.

Способность к оценке собственных установок возника­ет вследствие идентификации с родителями и другими ав­торитетными фигурами. Посредством таких идентифика­ций человек достигает позиции, которая находится за пре­делами его «Я». Только с этой позиции можно настроить эго против себя, осуждая собственные эмоции и порождая чувство вины. С позиции, находящейся «вне» «Я», подвер­гнутые осуждению эмоции воспринимаются как плохие. Поэтому человек вполне оправданно отделяет себя от них, чтобы снизить чувство вины.

На последнем этапе этого процесса эго пытается устра­нить возникшее расщепление личности, отрицая эмоцию и заменяя ее воплощением противоположного чувства. Че­ловек, подавляющий свою враждебность, будет видеть себя любящим и почтительным. Если он подавляет свой гнев, то будет воображать себя добрым и благожелатель­ным. Если он подавляет страх, то будет представлять себя мужественным и бесстрашным человеком. Эго обычно опе­рирует образами: первый — это образ тела, второй — об­раз «Я», и третий — образ мира. Если эти образы подтвер­ждаются опытом, человек находится в контакте с реально­стью. Образ, противоречащий опыту, является иллюзией; если он противоречит содержанию самовосприятия (self-experience) — это бред (delusion).

Как можно отличить бред от реального человеческого характера? Вы можете спросить, разве человеку не свой­ственно быть любящим и почтительным? Да, но не более свойственно, чем быть враждебным и дерзким. Под влия­нием бреда индивид развивает компульсивную модель по­ведения, подкрепляющую этот бред. Он в любых обстоя­тельствах должен оставаться любящим и почтительным, ибо малейшее нарушение модели может пошатнуть его схе­му. Схожим образом человек, который всегда благожела­телен и добр, но обнаруживает в себе противоположные чувства, воздвигает мощную защиту против любых прояв­лений гнева. Истинное мужество заключается в способно­сти действовать перед лицом страха. Человеку, подавив­шему в себе страх, страшно бояться. В биоэнергетической терапии уровень подавленного страха определяется неспо­собностью человека чувствовать или выражать страх. Пациенты, которые внутренне очень испуганы, отрицают на­личие страха, даже когда их тело и выражение лица гово­рят об обратном.

Подлинные эмоции возникают, как мы могли убедиться, из переживания или предвосхищения удовольствия или боли. Бред никак не связан с этими чувствами. Человек, демонстрирующий любовь независимо от обстоятельств, обманывает или себя, или других. Отсутствие гневной ре­акции на причиненную боль или реакции испуга в ситуа­ции угрозы указывает на то, что эти эмоциональные ответы блокированы. Однако заблокированы они лишь от созна­тельного восприятия. Подавленная враждебность, напри­мер, проявляется в едва уловимых садистских манерах, которые заметны для окружающих.

Чтобы поддерживать свой бред, человеку приходится искажать реальность. Например, чтобы играть роль любя­щего и послушного ребенка, необходимо притвориться, что родители являются любящими и заботливыми людьми. У меня был один молодой шизоидный пациент, который ис­пытывал сильнейший внутренний страх, но совершенно не сознавал этой эмоции. Игнорируя тот факт, что большин­ство городских парков по ночам опасны, этот молодой че­ловек сделал своим обычаем ночные прогулки в одном из таких мест. Однажды он подвергся нападению и был избит бандой хулиганов. Очевидно, что никакой человек в здра­вом уме не стал бы подобным образом испытывать свою судьбу. Но мой пациент не мог позволить себе бояться, ему было необходимо доказать свое мужество подвергая себя ненужному риску. Отрицая свою собственную враждеб­ность, он не мог поверить, что другие могут быть враждеб­ны по отношению к нему.

Несколько лет назад я лечил мужчину с пассивно-феми­нинной структурой характера. Такой характер формиру­ется в результате подавления агрессивных чувств и особен­но гнева. Будучи владельцем процветающего магазина, в своем бизнесе он руководствовался принципом, что он и его служащие — одна большая счастливая семья. Бизнес был успешным, товары продавались хорошо. Но когда в конце очень удачного года он подводил итоги, то обнару­жил, что прибыли почти нет. Мой пациент был шокирован, узнав, что служащие своровали значительную часть его средств. Такой самообман рука об руку идет с иллюзорны­ми взглядами на жизнь.

Я мог бы привести еще не один пример наивности, ха­рактеризующей индивидов, подавляющих свои чувства. Эта наивность проявляется не только в их социальных ус­тановках, но и в личной жизни. Они не могут разглядеть враждебность вокруг себя, поскольку подавляют свою соб­ственную. Они говорят о «добродетели» как неотъемлемом качестве человека, не понимая при этом, что не существу­ет хорошего без плохого, нет удовольствия без боли. Они не могут принять реальности жизни, поскольку отрицают свою собственную реальность. Их специфические иллю­зии принимают разные формы, которые обусловлены ха­рактером требований их родителей. Существует иллюзия, что в самопожертвовании — путь к счастью, что усердная работа вознаграждается любовью, что соблюдение норм обеспечивает защиту и так далее. Все иллюзии обладают общей чертой: они отрицают важность удовольствия, что делает их бесплодными в качестве творческих сил.

Поскольку и бред, и иллюзии возникают в уме, они под­держиваются его способностью рационализировать. Та­ким образом, они влияют не только на поведение человека, но и на качество его мышления. Спорить с логическими суждениями довольно сложно. А человек, живущий иллю­зией, убежден в нравственной «чистоте» своей позиции и может привести достаточно аргументов в ее защиту. Обыч­но приходится ждать, когда иллюзии рухнут в пропасть деп­рессии, прежде чем человек станет открыт для помощи. А депрессия в этом случае неизбежна.

Причина подобного коллапса в том, что система «бред — иллюзия» постоянно выкачивает энергию индивида. Рано или поздно резервы будут полностью истощены, и человек обнаружит, что не в силах больше продолжать. В состоянии депрессии человек буквально не находит сил, чтобы поддер­живать обычное функционирование. Все жизненно важные функции оказываются подавлены: аппетит снижен, дыха­ние ослаблено, подвижность сильно ограничена. Вследствие подобного снижения жизненной активности понижается энергетический метаболизм и притупляются чувства.

Если сравнить депрессию с разочарованием, то связь депрессии с иллюзией становится очевидна. Когда человек терпит неудачу в реализации обоснованных планов, он испытывает разочарование, но не впадает в депрессию. Че­ловек, страдающий депрессией, чувствует, что его жизнь пуста. У него нет ни желания, ни сил, чтобы сопротивляться. Разочарование не оказывает такого воздействия на лич­ность. Будучи болезненным опытом, оно все же дает челове­ку возможность оценить ситуацию и найти более конструк­тивный подход к проблеме. Разочарованный человек чув­ствует печаль. Человек в депрессии не чувствует ничего. Депрессивная реакция является убедительным доказатель­ством того, что человек находился под влиянием иллюзии.

Чтобы справиться с депрессивным состоянием, необхо­димо раскрыть систему «бред—иллюзия» и высвободить подавленные эмоции. В первую очередь принимаются за главную иллюзию, которая вынуждает человека в поисках удовольствия обращаться к внешнему окружению и игно­рировать происходящее в теле. Пациента приводят к осоз­нанию напряжений, существующих в его теле, и добива­ются разрядки некоторых из них через физические упраж­нения, описанные во второй главе. Эти простые физические техники, как правило, очень хорошо стимулируют поток чувств в теле пациента. У многих людей они также вызыва­ют сильную эмоциональную реакцию. Очень часто после первого подобного опыта у человека возникает потребность вдохнуть жизнь в свое тело. Он оживляется и обретает на­дежду на то, что через работу с телом сможет найти выход из сложившейся ситуации. И он с воодушевлением прини­мается за исследование этой возможности.

Первоначальный всплеск энтузиазма вскоре стихает из-за осознания того, что творческий процесс выздоровления требует интенсивной работы и серьезного погружения в тело. Хронические мышечные напряжения, блокирующие выражение чувства, постепенно ослабляются под воздей­ствием терапевтических усилий. В большинстве случаев попытки мобилизовать напряженную мускулатуру оказываются болезненными. Разрядка напряжения, тем не менее, вызывает такое чувство удовольствия и радости в теле, что награда стоит перенесенной боли. Поэтому усилие должно быть продолжительным, и его следует сочетать с психоло­гическим анализом вины и стыда, являющихся препятстви­ем для самопринятия. Иллюзии, по мере усиления контак­та пациента с реальностью, постепенно ослабляются.

Реальность имеет две стороны, или два аспекта. Первый — это реальность тела и его чувств. Эта реальность воспри­нимается субъективно. Вторая — реальность внешнего мира — воспринимается объективно. Любое искажение в нашем внутреннем восприятии влечет за собой соответ­ствующее искажение во внешнем восприятии, поскольку мы воспринимаем мир через свое тело. Человек, находясь в депрессии, теряет контакт с обоими аспектами реально­сти, поскольку он теряет контакт с собственным телом.

Человек, соприкасающийся со своим телом, не впадает в депрессию. Он знает, что удовольствие и радость зависят от надлежащего функционирования его тела. Он сознает свои телесные напряжения и знает, чем они вызваны. Та­ким образом, он может принять соответствующие шаги для восстановления позитивного телесного самочувствия. У него нет иллюзий относительно себя и относительно жиз­ни. Он принимает свои чувства как выражение своей лич­ности, и ему не составляет труда вербализовать их. Когда пациент находится в тесном контакте со своим телом, деп­рессивная реакция исключена. Активация дыхания и мо­билизация подвижности помогут пациенту соприкоснуть­ся с телом. Он будет испытывать боль и фрустрацию тела, оно заставит его плакать. Затем, когда дыхание станет глуб­же и будет в большей степени абдоминальным, его плач пе­рейдет в ритмичные всхлипывания, выражая чувство пе­чали, печали человека, который жил в иллюзии. Он разоз­лится на обман, который вынудил его подавлять свои чувства, и выразит свою злость ударами рук и ног по ку­шетке. Он даст выход своим обидам и страхам и, делая это, сорвет маску бреда со своей личности и увидит себя индивидом, который не желает ничего больше, чем наслаждать­ся жизнью. Депрессия исчезнет.

Высвобождение подавленных эмоций — вот способ из­лечения депрессии. Плач, выражающий печаль, например, является характерным средством от депрессии. Опечален­ный человек не депрессивен. Депрессия делает человека безжизненным и невосприимчивым, печаль позволяет ему почувствовать теплоту и биение жизни. Переживание печа­ли открывает дверь другим эмоциям и возвращает человека в его естественное состояние, где удовольствие и боль явля­ются основными движущими силами. Способность чувство­вать печаль — это и способность чувствовать радость. Вос­становление способности пациента испытывать удоволь­ствие служит залогом его эмоционального благополучия.

Глава 10

КОРНИ УДОВОЛЬСТВИЯ

Спонтанные ритмы

Ранее в этой книге удовольствие было определено как сознательное восприятие ритмической и пульсирующей активности тела. Любая живая ткань постоянно находится в состоянии движения, которое вызывается ее внутренним зарядом, или возбуждением. Даже во время сна или отдыха тело не прекращает движение. Сердце бьется, кровенос­ные сосуды расширяются и сужаются, процесс дыхания продолжается непрерывно, никогда не прекращается кле­точная активность. Эти непроизвольные действия облада­ют свойством ритмичности, которая варьируется в соответ­ствии со степенью возбуждения всего организма и отдель­ных его частей. Различные ритмы сочетаются друг с другом, и отдельные движения объединяются в плавном потоке, создавая спонтанную подвижность целого организма. По­ток чувства в организме подобен реке, образующейся в результате слияния множества ручьев, каждый из которых в свою очередь возникает из множества мелких ручейков. Глядя на реку, мы не можем выделить в ней отдельные ру­чьи; глядя на ручей, мы не видим составляющие его тонкие струйки, вытекающих из земли. При этом процесс форми­рования реки составляет лишь часть естественного цикла, который движет воду из моря в горы и из гор обратно в море.

Корни удовольствия — в связях человека с природой. На глубочайшем уровне мы являемся частью природы, на высочайшем — мы уникальные организмы, способные созна­вать удовольствие и боль, радость и печаль, которые мы испытываем в наших отношениях с природой. В период засухи, например, когда с неба не падает ни капли дождя и земля горит под солнцем, мы чувствуем боль. Приход дож­дя сопровождается чувством радости. Мы огорчаемся, если дождь превращается в непрерывный, разрушительный поток, нам приятно наблюдать за систематическим и упо­рядоченным циклом смены дождя и солнца.

Чувство удовольствия, происходящее из естественного ритма жизни, охватывает все виды нашей деятельности и взаимоотношений. Есть время для работы и время для отды­ха, время шутить и время быть серьезными, время быть вме­сте и время побыть в одиночестве. Слишком продолжитель­ный контакт может быть таким же болезненным, как и дли­тельное одиночество, игра может стать столь же утомительна, как и работа. Ритмы, управляющие жизнью, являются неотъемлемой ее частью, они не могут быть навя­заны извне. Каждый человек знает, что у него есть свои рит­мы, и понимает — когда возникает дискомфорт или пропа­дает удовольствие — что они нарушены. Биологические рит­мы людей в целом схожи. Разумеется, у каждого существуют уникальные отличия, однако у представителей одного вида много общих ритмов. У людей с развитым чувством индиви­дуальности отличия носят более очевидный характер.

Известно, что у каждого из нас есть свои биологические часы, которые регулируют нашу деятельность. Замечено, что у людей, совершающих дальние перелеты, возникает нарушение нормального ритма. Они становятся раздражи­тельными, вялыми, чувствуют недомогание. Отмечено так­же, что сдвиг на пять и более часов является критическим. Возникает расхождение между часовым механизмом, ко­торый регулирует деятельность тела, и местным временем. На адаптацию к изменившимся условиям может понадо­биться несколько дней. Многим приходилось испытывать нарушения баланса в теле, вызванные серьезными изме­нениями в распорядке сна. Человек, привыкший спать по восемь часов в сутки, чувствует недомогание, если в силу обстоятельств оказывается вынужден ограничиваться шестью часами сна несколько ночей подряд. Так же человек, который обычно удовлетворяется шестью часами сна, чув­ствует себя вялым и уставшим, если проспит восемь или более часов. По-видимому, телесный ритм, сформировав­шись однажды, требует придерживаться его и в дальней­шем. В этом смысле не так уж и важно, едим мы три раза в день в силу привычки или этого требует тело для поддер­жания своей жизнеспособности. Так или иначе, но пропу­щенный обед или ужин легко может выбить нас из колеи.

Концепция биологических часов подчеркивает жизнен­ную важность ритмичности — функции, которую живые организмы в определенной мере разделяют с неорганичес­кой природой. Вся материя находится в постоянном дви­жении. Это движение представляет собой феномен вибра­ции. Молекулы материи движутся взад и вперед под воз­действием сил притяжения и отталкивания. Молекулы в твердом веществе менее подвижны, чем в жидком, а в жид­ком состоянии вещества в свою очередь менее подвижны, чем в газообразном. Такое вибрирующее движение моле­кул можно описать как состояние возбуждения в материи. Движение молекул, по моему убеждению, должно следо­вать определенной модели и отражать некий ритмический рисунок. Человеку удалось открыть некоторые из схем дви­жения небесных тел, то есть объектов макрокосмоса. Бла­годаря совершенствованию техники, со временем, я уве­рен, удастся обнаружить подобные схемы и закономерно­сти движения объектов микрокосмоса. Особый случай движения в материи можно наблюдать в протоплазме*[22]. Помимо специфического состава прото­плазмы, особенность заключается в том, что она огороже­на мембраной, формируя таким образом клетку. Функции мембраны с точки зрения восприятия и осознания мы об­суждали в седьмой главе. В протоплазме клетки наблюда­ется ритмическая и пульсирующая активность, которую можно рассматривать как продолжение свойственного молекулам вибрирующего движения. Алан Рейнберг и Джин Гата наблюдали пульсирующие вакуоли* однокле­точных организмов. «Эти пульсирующие вакуоли имеют толстую, преимущественно липидную мембрану, сокраща­ющуюся в соответствии с ритмом, который зависит от ус­ловий окружающей среды и состояния клетки»**. Виль­гельм Райх с помощью микроскопа «Рейхарт» с оптичес­ким увеличением 5000х наблюдал и описал пульсирующую активность красных кровяных клеток человека***.

Ритмичные действия можно наблюдать у клеток слизис­той дыхательного тракта, а также у свободно плавающих одноклеточных организмов. Движение ресничек, крошеч­ных, похожих на волоски отростков на оболочке этих кле­ток, сравнивается с волнообразными движениями пшенич­ного поля под действием ветра. Реснички колышутся взад и вперед, при этом практический эффект такого движения заключается в выведении инородных частиц из организма. Таким образом, предотвращается оседание в легких пыли и других мельчайших частичек, которые могут попасть в бронхи. Контроль над этим действием может осуществ­ляться нервной системой, хотя считают, что движение про­исходит независимо от нервных импульсов. Дж. Л. Клоудс-ли-Томпсон (J. L. Cloudsley-Thompson) пишет: «Ритм этот часто остается неизменным на протяжении всей жизни организма, а стимул для него возникает эндогенно****[23] в про­топлазме клетки под контролем базальных гранул» *****.

Нервная ткань также функционирует по принципу рит­мичности. Прохождение импульса по нерву приводит к де­поляризации нервной мембраны, после чего наступает реф­ракторный период, в течение которого нервное волокно не может передавать импульс. После короткого периода по­коя происходит реполяризация мембраны.

Из всех тканей тела самой выдающейся спонтанной рит­мичностью обладает сердечная мышца. Координируя ритм сердцебиения с другими видами телесной активности, осу­ществляемыми вегетативной нервной системой, сердце имеет собственные ритмические центры (pacemakers, — синусоатриальный и атриовентрикулярный узлы. Но если отделить от сердца кусочек сердечный мышцы и поместить его в физиологический солевой раствор, то он будет про­должать спонтанные сокращения. Данные о ритмической активности на клеточном и тканевом уровнях подтвержда­ют тезис, что ритмичность является неотъемлемым свой­ством жизни.

Как в животном, так и в растительном мире, репродук­тивная функция представляет собой циклический фено­мен — от цветения растений до ежемесячной овуляции у женщины. Хорошо известно, что менструальный цикл со­ответствует лунному циклу. Однако взаимосвязь между ними остается загадкой, так же как и многие другие прояв­ления ритмической активности жизни. Однако влияние климатических условий на менструальный цикл является установленным фактом. Менструация у эскимосских жен­щин происходит приблизительно четыре раза в год. Боль­шинство авторов, исследовавших менструальный цикл, ут­верждают, что почти две трети опрошенных женщин отме­чали усиление полового влечения непосредственно до менструации и после нее. Возможно, с этим подъемом сек­суального чувства связаны эмоциональные и физические симптомы, причиняющие страдание женщинам перед на­чалом месячных. Женщины, которые получали удовлетво­рение в сексуальных отношениях перед наступлением мен­струального периода, сообщали об отсутствии болей, спазмов и раздражительности. Состояние, которое в данном случае можно обозначить как предменструальное напря­жение, возникает вследствие невозможности разрядить развивающееся в этот период сексуальное возбуждение.

В древних культурах Греции и Рима во время весеннего равноденствия проходил праздник в честь бога Диониса. Это было временем танцев, вина и сексуальной активнос­ти. Своим происхождением это празднование было обяза­но более ранним обрядам, связанным с возвращением вес­ны. Весна, как известно, является временем любви, време­нем, когда в деревьях начинает циркулировать сок и кровь молодых людей приходит в возбуждение. Цикличность ука­зывает, что мы являемся частью животного мира, и тесно связывает нас с миром растительным. Ритмы нашей дея­тельности находятся под сильным влиянием природных ритмов: день и ночь, лето и зима, утренняя заря и солнце в зените и так далее. Такая гармония между внутренними ритмами человека и внешними ритмами природы является основой для чувства идентификации с космосом, глубочай­шим источником удовольствия и радости.

Ритмы естественных функций

Согласно филогенетике, жизнь зарождалась в море, и большинству людей возвращение к морскому побережью доставляет удовольствие и приносит много приятных мо­ментов. Находясь в непосредственной близости к океану, мы чувствуем свободу и единение с естественными силами природы. Немаловажен и тот факт, что онтогенетически жизнь каждого из нас также начинается в водной среде, которая имеет сходство с химическим составом древнего моря. На протяжении девяти месяцев человеческий эмб­рион развивается в жидкой среде, где его мягко качают дви­жения материнского тела. Начиная со стадии одноклеточ­ного организма, он последовательно проходит через все фазы эволюционного развития, чтобы стать человеческим младенцем. При рождении он совершает катастрофический переход, в результате которого становится млекопита­ющим, дышащим легкими в сухой окружающей среде.

Переход этот в некоторой степени смягчается тем фак­том, что ребенок не теряет связи с источником своей силы, с материнским телом. Его прикладывают к груди, чтобы он взял сосок. Мать держит его близко к своему телу, где он чувствует ее тепло и успокаивающее биение сердца. В яс­лях при помощи записанного на магнитофон звука челове­ческого сердца успокаивают младенцев, лишенных контак­та со своими матерями. Однако следует понимать, что са­мая лучшая бутылочка, тщательно выверенная температу­ра и записанное на пленку сердцебиение являются всего лишь суррогатом. Тело любящей матери — вот самый важ­ный источник удовольствия и радости для ребенка.

Все виды ритмической активности тела можно разде­лить на три категории. Одни происходят совершенно не­произвольно и неподвластны какому-либо сознательному контролю. Сердце бьется и кровь циркулирует по организ­му без управления или контроля со стороны воли. В качест­ве других примеров полностью непроизвольных видов дея­тельности можно привести пищеварение, усвоение, выра­ботку мочи, а также секрецию гормонов и ферментов. Существуют и другие виды активности, находящиеся на границе между непроизвольными и произвольными. В нор­мальном состоянии они не требуют волевых усилий, одна­ко в определенной степени доступны сознательному конт­ролю. К этой категории относятся функции принятия пищи и глотания, дыхания и сна. Мы можем сознательно удер­жаться от глотания, задержать дыхание и воспрепятство­вать засыпанию. На эти виды деятельности существенное влияние оказывают взаимоотношения человека с его мате­рью. Существует также третья категория видов активнос­ти, в которой сознание играет главенствующую роль. Ни одна форма самовыражения, включающая телесные дви­жения, такая как пение, танец, работа или игра, не может осуществляться без сознательного намерения.

Утверждение о том, что существует связь между качест­вом дыхания и взаимоотношением с матерью основано на наблюдении, что в случае здорового дыхания воздух бук­вально засасывается в легкие. Я обнаружил, что у паци­ентов с подавленным сосательным импульсом дыхание слабое и поверхностное. Маргарета Риббл в своем цен­ном исследовании*[24] продемонстрировала, что любое ослаб­ление сосательного импульса угнетает дыхательную фун­кцию. У типичного шизоидного пациента грудь сжата, а вдох очень слабый. За этим скрывается чувство отчаяния, обычно выражаемое словами: «Какой в этом прок? Все равно никого рядом нет». Под словом «никого» всегда под­разумевается мать.

Существует ошибочное убеждение, что мы дышим толь­ко легкими, тогда как в действительности дыхание осущест­вляется всем телом. Легкие играют пассивную роль в ды­хательном процессе. Они увеличиваются вслед за расши­рением грудной полости и уменьшаются, когда грудная полость сокращается. Правильное дыхание задействует все мышцы головы, шеи, грудной клетки и живота, в допол­нение к непроизвольно сокращающейся мускулатуре гор­тани, трахеи и бронхов. Вдох — это энергичное вытягива­ние, способствующее всасыванию газообразной среды, во многом схожее с действиями рыбы, которая открывает рот, чтобы всосать жидкую среду. Насколько хорошо мы ды­шим, зависит от того, насколько хорошо мы можем выпол­нять эти всасывающие движения всем своим телом.

Важность дыхания вряд ли можно переоценить. Оно обеспечивает тело кислородом, необходимым для метабо­лических процессов, оно в буквальном смысле поддержи­вает огонь жизни. В более глубинном смысле дыхание мо­жет рассматриваться как «пневма», являющаяся также ду­хом, или душой. Мы живем в океане воздуха, как рыба в толще воды. Благодаря дыханию мы оказываемся созвучны с атмосферой. Все восточные и мистические филосо­фии согласны в том, что дыхание содержит секрет высо­чайшего блаженства.

Дыхательная система тесно связана с пищеварительной, поскольку легкие в процессе эмбриогенеза развиваются как отросток первичной кишки, питательной трубки, и в дальнейшем остаются связаны с ней общим началом: рото­вой полостью и глоткой. Обе функции имеют общую осно­ву в виде сосательных движений и обе оказываются ассо­циированы с материнской фигурой.

Пища воспринимается как символ матери. Многие ма­тери выражают свою любовь, давая ребенку пищу, и счи­тают принятие этой пищи эквивалентом любви ребенка к матери. Проблемы пищеварения часто прослеживаются аналитически до нарушений во взаимоотношениях матери и ребенка. В книге «Предательство тела» я отмечал, что диета всегда вызывает позитивные чувства, поскольку представляет собой символическое отторжение матери.

Телесные функции, связанные с пищей, — глотание, переваривание и выделение, — в норме следуют цикличес­кой модели, управляемой энергетическими потребностя­ми организма и состоянием его развития. Новорожденные получают пищу с промежутками в два часа, и в сутки у них бывает несколько опорожнений кишечника. У взрослого модель стабилизируется на трехразовом питании и одном опорожнении кишечника в сутки. Еда приносит удоволь­ствие, если соответствует внутреннему ритму организма. Однако многие люди питаются компульсивно. Их привыч­ки, связанные с принятием пищи, почти не связаны с мета­болическими ритмами. Они садятся за стол не дожидаясь наступления голода, по-видимому, чтобы избежать этого чувства, так как голод ассоциируется у них с ощущением пустоты, которое пугает людей, изголодавшихся по любви и близости.

Пищеварительная трубка, начинающаяся ротовой поло­стью и заканчивающаяся анусом, является ритмически пульсирующей системой органов, которая функционирует по принципу червя. Пища продвигается от одного конца трубки к другому перистальтическими волнами, сходными с волнами, проходящими через тело червя или гусеницы, когда они движутся вперед. Пищеварительный тракт сос­тоит из узких и широких участков, таких как желудок, ко­торые участвуют в процессе пищеварения и модифициру­ют частоту и форму волны, не меняя при этом ее основного свойства. Поскольку перистальтическая активность про­исходит непрерывно, то в пищеварительном тракте присут­ствует постоянное возбуждение, повышающееся в момен­ты принятия пищи и понижающееся во время сна. Пока возбуждение остается в пределах нормы, человек чувству­ет себя «хорошо». Активация возбуждения в той или иной части этой системы, например, повышение уровня кислот­ности или воспаление толстой кишки, вызывает болезнен­ные ощущения. Гипотония, или уменьшение тонуса, на любом участке ведет к вздутию и образованию газов, вы­зывая недомогание и причиняя страдание.

Нормальное функционирование пищеварительного тракта обычно происходит незаметно для сознания челове­ка. Удовольствие от употребления хорошей пищи возника­ет из-за ее способности стимулировать обонятельные ре­цепторы, вкусовые почки*[25], слюнные железы и глотатель­ный рефлекс, то есть область от носоглотки до пищевода. Возникающее там возбуждение проходит через весь пище­варительный канал, ускоряя его ритмы и стимулируя сек­рецию. Так первоначальное удовольствие от вкуса преоб­разуется в наслаждение едой. Если в пищеварительной трубке возникает напряжение, плавное течение перис­тальтических волн нарушается, и человек лишается этого удовлетворения. Человек может даже потерять аппетит или почувствовать тошноту.

Тошнота доставляет человеку немало страданий. Кажет­ся, будто тело восстает против самого себя, пытаясь избавиться от вредоносного вещества. Тошнота вызывает силь­ные перистальтические волны, движущиеся в обратном направлении, интенсивность которых увеличивается до тех пор, пока тело не отрыгивает раздражающее вещество. Рвота приносит чувство облегчения. Однако сама процеду­ра никогда не бывает приятной, поскольку перистальти­ческие волны движутся в направлении, противоположном естественному.

Механизм рвоты является защитным рефлексом от вре­доносных или раздражающих веществ, которые попадают в организм. Однако рефлекс может также быть вызван сос­тоянием напряжения, особенно напряжением эмоциональ­ного конфликта, происшедшего во время принятия пищи. Почти всем приходилось сталкиваться с подобным. В од­ном случае, происшедшем с моим сыном в годовалом воз­расте, я наблюдал проявление мудрости тела. Мы только что спешно закончили обедать и торопились выйти из дома, чтобы не опоздать на назначенную встречу. В тот момент, когда моя жена одевала малыша, он неожиданно положил палец в рот и вызвал рвоту. Меня удивило, что годовалый ребенок знал, как облегчить свое страдание с помощью рвотного рефлекса.

В биоэнергетической терапии многие пациенты, при­лагая усилия, чтобы добиться более глубокого дыхания, сталкиваются с чувством тошноты. Углубленное дыхание активизирует хронические напряжения в диафрагме и же­лудке, которые тело стремится облегчить через рвоту. В подобной ситуации я обычно советую пациенту выпить полный стакан воды и затем вызвать рвоту, используя па­лец для возбуждения рвотного рефлекса. Часто требуется значительная работа с рвотным рефлексом и дыханием, прежде чем напряжения в горле и диафрагме высвобожда­ются в достаточной степени, чтобы восстановить нормаль­ное функционирование системы. Некоторым пациентам я рекомендую выполнять эту процедуру каждое утро перед завтраком в течение короткого времени, чтобы прорваться через блок.

Ценность этой методики можно проиллюстрировать следующим примером. Я консультировал одного молодого гомосексуалиста, у которого было зажатое, ригидное тело, на­пряженная челюсть, ограниченное дыхание, желтоватый оттенок лица и неприятный запах изо рта. Поработав неко­торое время с его дыханием, я заставил его выпить воды и вызвать рвоту. Немедленным эффектом стало чувство выс­вобождения и облегчение дыхания. По моей рекомендации он каждое утро в течение месяца стимулировал рвотный рефлекс. Когда я встретился с ним в следующий раз, непри­ятный запах изо рта пропал, цвет лица несколько улучшил­ся, а тело стало свободнее. Одним из результатов этой про­цедуры является избавление от хронической изжоги, кото­рой страдает так много людей. В большинстве случаев высвобождение напряжений, достигнутое этой процедурой, приводит к возрождению удовольствия от принятия и усво­ения пищи, а также способствует углублению дыхания.

Возникновение этих напряжений отчасти связано с дет­ским опытом кормления: детей часто заставляют есть то, что им не нравится, или больше, чем они хотят. Существует немало анекдотов о матерях, которые из-за любви закарм­ливают своих детей. В некоторых семьях, как рассказыва­ли мне пациенты, детям запрещалось выходить из-за стола, пока они не съедали все на своих тарелках. Ребенка часто заставляют не только принимать пищу вопреки желанию, но и стыдят и ругают, если его потом рвет. Чтобы удержать пищу в желудке, ребенок вынужден напрягать горло и ди­афрагму, блокируя рвотный импульс.

Пища — не единственное, что человеку приходится гло­тать против его желания. Психологические травмы, такие как обида и унижение, тоже могут быть «проглочены», если человек боится оскорбить другого. Выражение «я этого не перевариваю» указывает на эффект, который оказывает на желудок подчинение болезненным обстоятельствам. Кроме того, дети часто вынуждены глотать свои слезы или сдерживать плач, что ведет к хроническим напряжениям в горле и диафрагме. Рвота представляет собой отторжение еды и, следовательно, символическое отторжение негатив­ной ипостаси матери. Она устраняет блоки, препятствую­щие получению полноценного удовольствия от еды.

Вследствие травмирующих детских переживаний нару­шается функционирование не только верхней, но и ниж­ней, экскреторной части пищеварительного тракта. Слиш­ком раннее или слишком строгое приучение к туалету ве­дет к возникновению хронических напряжений в толстом кишечнике, прямой кишке и в анусе. Запор, диарея и ге­моррой часто оказываются симптомами подобных наруше­ний. Я считаю, что приучение к туалету не следует начи­нать прежде, чем ребенку исполнится два с половиной года, поскольку лишь к этому времени завершается полная миелинизация нервных окончаний анального сфинктера. До этого полноценный контроль невозможен, и ребенок при­бегает к использованию замещающих механизмов. К ним относятся подтягивание тазового дна и сокращение ягодич­ных мышц. Результатом становится нарушение функций, связанных с нижней частью тела, в том числе сексуальной.

Еще одним примером ритмичности организма является сон, состояние, на которое также оказывают влияние от­ношения ребенка с матерью. В течение дня мы активны и находимся в сознании; ночью сознание сдает позиции и активность снижается. Известно, что во сне тело восста­навливает силы, однако во многом сон остается для нас за­гадкой. В некотором роде он подобен возвращению к внутриматочному существованию.

Сон — состояние диффузного и пониженного возбужде­ния. Во сне многие жизненно важные функции демонстри­руют пониженную ритмичность: сердце бьется медленнее, кровяное давление падает, частота дыхания уменьшается, содержание сахара в крови снижается и наблюдается не­которое понижение температуры тела. Данные электроэн­цефалограммы указывают на существование циклов сна, представляющих собой ритмичное повышение и падение уровня возбуждения, которое влияет на глубину сна. Если сон не был нарушен, то человек, пробудившись, чувствует себя посвежевшим и набравшимся сил, готовым приступить к дневным делам, и, как правило, он хочет есть. После хорошего ночного сна человек отчетливо ощущает удовольствие как если бы его тело каким-то образом давало отчет в том, что функционирует гармонично. Подобным образом, чело­век испытывает восхитительное чувство, когда засыпает, будучи уставшим, но расслабленным.

Многие лишены этого простого удовольствия, судя по росту спроса на снотворные препараты. Эти люди жалу­ются на сильную усталость, и их потребность во сне очевид­на, однако, ложась в постель, они не могут уснуть. В таких случаях, очевидно, имеет место некое нарушение естествен­ных процессов организма. Неспособность заснуть являет­ся одним из признаков тревоги, страха потерять контроль, расслабиться. Для маленького ребенка переход из бодр­ствующего состояния в бессознательное - может быть пуга­ющим опытом. Момент, когда сознание покидает его, не­зрелое эго ребенка переживает как возвращение в темно­ту, и это вызывает страх смерти.

Младенцы засыпают в процессе кормления на груди матери, чувствуя безопасность благодаря этому контакту. После того как его отнимают от груди, ребенок хочет, что­бы кто-то находился рядом, когда он пересекает темную область, лежащую между сознанием и бессознательным. Поскольку заснуть — означает отдать себя во власть бес­сознательного, Великой Матери, то ему необходима гаран­тия «ее» теплоты, принятия и поддержки. Кошмары, кото­рые беспокоят множество детей, указывают на то, что та­кой уверенности у них нет. Такую гарантию может дать ребенку настоящая мать через свою любовь, принятие и поддержку. Тревоги, которые испытывает ребенок по от­ношению к собственной матери, в течение дня тщательно скрываются, но прорываются в его снах. Сон ребенка мо­жет быть нарушен и другими тревогами, такими как враж­дебность отца, однако их влияние оказывается незначитель­ным, если ребенок чувствует защищенность в своих отно­шениях с матерью.

Неспособность легко и естественно засыпать указыва­ет на сохраняющееся возбуждение в сознательных слоях личности. Иногда такое возбуждение — это не получившее разрядки сексуальное напряжение, однако чаще оно ока­зывается следствием неразрешенных конфликтов, кото­рые не были полностью вытеснены. Несмотря на все ста­рания человека отвлечься, он снова и снова возвращается к проблеме, будучи не способен решить ее, но и не желая признать свое поражение. Если конфликты подавляются, в бессознательном и в теле развивается центр возбужде­ния, впоследствии всплывающий на поверхность во снах. Фрейд указал на то, что сновидения охраняют наш сон, снимая это возбуждение. Тем не менее, возбуждение мо­жет быть настолько сильным, что человек просыпается от собственного сна или безмятежность его отдыха наруша­ется интенсивностью сновидения. Блажен тот, кому зна­комо удовольствие спокойного, полноценного, ничем не потревоженного сна.

Ритмы движения

Третий важный источник удовольствия — это наши вза­имосвязи с внешним миром. К ним относятся все наши кон­такты с людьми, наша работа и окружающая среда. Во вза­имоотношениях с миром мы, как правило, являемся созна­тельными деятелями, которые получают стимулы и отвечают движением. Внешний слой организма наиболее активно включен в эту деятельность. Он состоит из кожи, нижележащих тканей, а также поперечнополосатых, или произвольно сокращающихся мышц. Эти структуры фор­мируют оболочку вокруг тела и создают некое подобие трубки. Организм млекопитающего построен по принци­пу червя, это трубка внутри трубки.

Внешняя трубка непосредственно связана с восприяти­ем стимулов окружающей среды и реагированием на них. Для выполнения этих функций она снабжена нервными окончаниями. Поэтому мы в наибольшей степени сознаем свои ощущения, особенно ощущения удовольствия или боли, именно в этой части тела, а не где-либо еще.

Любой стимул, воздействующий на поверхность тела и воспринимаемый организмом, бывает либо приятным, либо неприятным. Нейтральных стимулов не существует, ибо стимул не вызывающий ощущения — не будет воспринят. Возникает вопрос: какое свойство раздражителя вызыва­ет приятную или неприятную реакцию? Например, поче­му некоторые звуки приятны для уха, в то время как другие кажутся какофонией и даже вызывают боль? Считается, что на подобные вопросы нет объективного ответа. Разные люди реагируют по-разному на одинаковые стимулы. То, что доставляет удовольствие одному человеку, может выз­вать боль у другого. Многое зависит от настроения и инди­видуального способа восприятия. Между ласковым погла­живанием и шлепком большая разница, однако, не каждый находит ласку приятной, а шлепок — болезненным. Дети протестуют против ласки, когда находятся в активном со­стоянии, а шлепок по спине может быть воспринят как вы­ражение одобрения.

Вообще говоря, мы находим чувственное удовольствие в том стимуле, который гармонирует с ритмом и тоном наше­го тела. Танцевальная музыка приятна, если мы хотим по­танцевать, однако она может стать досадной помехой, если мы пытаемся на чем-то сосредоточиться. Даже любимая симфония может отвлекать, если человек занят серьезным разговором. Это касается и всех остальных чувств. Хорошо приготовленная еда приводит в восторг голодного челове­ка, но не того, у кого нет аппетита. Очаровательный дере­венский пейзаж приятен для созерцания, если человек спо­коен и всем доволен, но может вызвать раздражение в со­стоянии беспокойства и нетерпения. Приятные ощущения не только повышают наше настроение, но и усиливают рит­мическую активность наших тел. Проще говоря, они ока­зывают возбуждающее воздействие.

Чувственное удовольствие в той или иной форме, каза­лось бы, доступно любому человеку. Но давайте представим человека, который «не в духе». Его не радует окружа­ющий пейзаж, раздражают любые звуки. Он расстроен, выбит из колеи, поскольку в данный момент находится в состоянии внутренней дисгармонии. В отсутствие согласо­ванного тона или паттерна ритмической активности он не способен реагировать полноценно на тот или иной внешний стимул. Подавленный или погрузившийся в себя человек находится в схожей ситуации. Приятные чувства ему недо­ступны, поскольку он не может ответить на стимул. В этом случае у человека подавлена ритмическая активность тела. Без ритма нет удовольствия.

Связь ритма с удовольствием лучше всего проявляется в произвольных движениях тела. Любая двигательная актив­ность, которая выполняется ритмично, приятна. Если дви­жение выполняется механически, без чувства ритма, то оно не приносит удовольствия. Хороший пример — ходьба. Если движения ритмичны, ходьба доставляет удовольствие. Когда цель движения в том, чтобы максимально быстро доб­раться до места назначения, физическая активность ста­новится рутиной. Даже такие монотонные занятия, как ра­бота граблями в саду или подметание пола могут стать при­ятными, если двигаться ритмично. Можно определить — получает человек удовольствие от жизни или нет — по тому, как он движется. Быстрые, резкие, компульсивные движе­ния, свойственные большинству современных людей, ука­зывают на отсутствие радости в их жизни. Неспешная про­гулка по любой центральной улице Нью-Йорка может стать шокирующим опытом. Со всех сторон толкают, теснят и наступают на ноги люди, которые с угрюмыми лицами спе­шат куда-то, не замечая ничего и никого вокруг себя. Чело­века, живущего приятной жизнью, отличает ритмичность, плавность и грация движений.

Чувствует ли человек удовольствие благодаря ритмично­сти своих движений или его движения становятся ритмич­ными, потому что он находится в состоянии удовольствия, в данном случае несущественно. Удовольствие — это ритм, а ритм — это удовольствие. Причина этой тождественности в том, что удовольствие — это восприятие ритмичного потока возбуждения в теле. Это естественный и здоровый режим функционирования тела. Если человек идентифицирован с телом и его стремлением к удовольствию, его движения ста­новятся ритмичными, как у животного. Любым движениям животного присуще это прекрасное свойство ритма.

Танец, безусловно, служит классическим примером по­лучения удовольствия в ритмичном движении. Музыка за­дает ритм нашему телу, который затем преобразуется в ритмический узор танца. Ощущение движения не в такт с музыкой может быть неприятным, так же как весьма не­приятно бывает обнаружить, что музыка несозвучна с внут­ренним ритмом. Музыка в ритме марша делает для ходьбы то же самое, что танцевальная музыка для танца. Музыка, подчеркивая такт и концентрируя наше внимание на рит­ме, усиливает наше удовольствие от движения.

Важно понимать, что музыка не создает ритма. Можно сказать, что музыка пробуждает ритмы, уже существую­щие внутри нас. Любой телесной активности присуще свой­ство ритмичности, произвольные движения не исключение, хотя они и находятся под контролем сознания. Но посколь­ку они контролируются эго, мы можем двигаться неритмич­но, если эго пренебрегает телесным чувством удовольствия и навязывает иную, более важную с его точки зрения, цель.

Произвольные движения, в отличие от непроизвольных, требуют высокой степени координации, чтобы быть рит­мичными. Младенец, чьи сосательные движения скоорди­нированы от рождения, действует в этом случае ритмично и с чувством удовольствия. Но ему потребуется значитель­ная практика, чтобы развить координацию для выполне­ния таких действий, как ходьба, бег, речь и владение инст­рументами. По мере того как улучшается координация дви­жений его тела, они тоже становятся ритмичными и начинают доставлять ему удовольствие. Понаблюдайте за маленьким ребенком, прыгающим на кровати, или за де­вочкой, скачущей через веревочку, и вы получите представ­ление об удовольствии, которое эти простые ритмичные действия доставляют детям. Следует помнить, что в приоб­ретении этих и других навыков эго играет важную роль, ибо оно ставит цели и поддерживает усилие.

Взрослые, имея более развитую координацию по срав­нению с детьми, ищут более сложные ритмы для возбужде­ния своих тел. Эти ритмы они находят в спорте. Независи­мо от того, каким именно видом спорта предпочитает зани­маться человек, удовольствие обеспечивается ритмическим свойством его движений. Лыжи и плавание, которые я пред­почитаю всему остальному, являются хорошими примерами. Оба вида спорта требуют значительной координации. Когда ее удается достичь и катание на лыжах или плавание становятся ритмичными, удовольствие становится огром­ным. В момент потери ритма активность тут же превраща­ется в болезненное напряжение.

Большое значение, которое придается спорту, объясня­ется недостатком ритмичности в повседневной деятельнос­ти людей. Они двигаются механически, работают компульсивно, говорят монотонно, без ритма, а иногда и без смысла. Возможно, недостаток ритма является следствием отсут­ствия удовольствия в их действиях. А можно сказать, что недостаток удовольствия — это результат потери ритма.

Наша жизнь поделена на серьезные дела, которыми мы занимаемся с определенной целью или для заработка, и занятия для удовольствия и развлечения. В наших серьез­ных делах спонтанной ритмической активности, по-види­мому, нет места. В них мы пытаемся быть хладнокровными и эффективными, как машины. После чего надеемся вер­нуть в свою жизнь ритм и тепло с помощью спортивных занятий, игр и других форм отдыха. Однако здесь мы тоже слишком часто сталкиваемся с фрустрацией из-за навяз­чивого стремления эго к успеху или совершенству.

Человека завораживает производственная эффектив­ность машины, которая способна выполнять любую конк­ретную операцию гораздо лучше него. Машина достигает эффективности благодаря тому, что ограничена единствен­ным ритмическим паттерном. Разумеется, комплекс механизмов может выполнять очень сложные операции, где за каждое действие отвечает отдельный узел. В противопо­ложность этому, человек располагает почти неограничен­ным количеством ритмических паттернов, соответствую­щих самым разным его настроениям и желаниям. Он спо­собен менять ритм по мере того, как изменяется его возбуждение. Он может объединять несколько ритмичес­ких паттернов ради достижения большего удовольствия. Другими словами, биологическое устройство человека го­ворит о том, что он создан для удовольствия, а не для эф­фективности. Человек — творческое существо, а не произ­водительный механизм. Однако из его удовольствий воз­никают великие достижения. К сожалению, он находит мало радости в своих достижениях, поскольку производи­тельность стала для него важнее удовольствия.

Ритм любви

Говорить о любви как об источнике удовольствия по­этично, но нелогично. Иерархически любовь как эмоция возникает из удовольствия. Однако, как всем известно, удо­вольствие и радость приходят тогда, когда человек любит и любим. Прежде я говорил об источниках удовольствия с точки зрения взаимоотношений человека со вселенной, с матерью как репрезентацией земли и с окружающим ми­ром. Если же в поисках источника удовольствия обратим­ся внутрь себя, то мы найдем его в феномене любви.

В этой главе я выделил три вида ритмической активнос­ти тела, рассматривая каждый из них обособленно. Одна­ко это разделение не подразумевает их независимости друг от друга. Функции внутренней трубки, то есть пищеваре­ния и дыхания, связаны с движениями внешней трубки, или произвольно сокращающихся мышц. И обе трубки нахо­дятся в зависимости от ритмической активности органов и тканей, направленной на поддержание внутренней целост­ности организма. В большинстве жизненных ситуаций, тем не менее, наше внимание сосредоточивается на том или ином виде активности. Обычно мы не ассоциируем работу жизненно важных телесных органов с удовольствием. Боль­шей частью мы не сознаем их ритмической активности. Только когда сердце пропускает удар или неожиданно ус­коряет свой ритм, мы немедленно получаем сигнал трево­ги. Следовательно, мы довольствуемся тем, что не происхо­дит ничего, что могло бы встряхнуть наше сознание. Тем не менее, эти органы, особенно сердце, играют важную роль в переживании удовольствия и радости. Сердце принима­ет самое непосредственное участие в любовных пережи­ваниях. Вопрос взаимосвязи сердца и любви подробно рас­смотрен в моей книге «Любовь и оргазм». Здесь я хотел бы поговорить о любви как о ритме, который начинается с воз­буждения в сердце и затем, по мере распространения, ох­ватывает собой все тело. Это и есть ритм любви.

Благодаря своей уникальной ритмической активности-сердце занимает особое место среди других органов тела. Я уже отмечал выше, что фрагмент сердечной мышцы, по­мещенный в физиологический солевой раствор, будет про­являть спонтанные ритмичные сокращения. Изолирован­ное сердце лягушки, если его продолжать обеспечивать кровью, обогащенной кислородом, будет биться без какой-либо нервной стимуляции. Это означает, что ритм является свойством, внутренне присущим сердечной мышце. Сер­дечная мышца уникальна тем, что она представляет собой гибрид произвольного и непроизвольного типов мышц. Она обладает поперечными полосками, как произвольная мус­кулатура, но при этом контролируется автономной нервной системой, которая приводит в действие только гладкую, непроизвольную мускулатуру. Кроме того, сердце имеет синусно-предсердный узел, набор клеток, вырабатываю­щих импульсы, свободно проходящие через все сердце. Поэтому по степени подвижности сердечную мышцу нельзя сравнить ни с каким другим органом тела.

Любовь и радость - чувства, связанные с сердцем. Ра­дость любви и любовь к радости являются телесными ре­акциями на возбуждение, которое достигает сердца и раскрывает его. Связь между этими двумя чувствами и серд­цем отражена в «Девятой симфонии» Бетховена, которая также называется «Хоровая», поскольку заканчивается хоровым исполнением оды Шиллера «К радости». По-мое­му хор здесь, как и в греческой трагедии, символизирует зрительскую аудиторию. Бетховен хотел, чтобы каждый слушатель испытал радость собственного существования и радость единения с человечеством. Чтобы достичь этого, он должен был дотянуться своей музыкой до сердец слуша­телей. Ему нужно было заставить каждого почувствовать ритмичное биение собственного сердца, звучащее в уни­сон с сердцами других.

Бетховену удалось достичь своей цели в первых трех час­тях симфонии. Первая часть выражает, как я это восприни­маю, мольбу человека о любви и ответ, который он получает от вселенной: «Возрадуйся». Это звучит настолько мощно и убедительно, что один мой друг сказал: «Эта музыка разры­вает мою грудь, обнажая сердце». Вторая часть время от вре­мени прерывается двумя громкими ударами барабана. Схо­жесть этих звуков с биением сердца настолько велика, что смысл очевиден. В этой части чувствуется ритм сердца, спо­койный и мягкий в одних эпизодах и возбужденный и напол­ненный нетерпеливым ожиданием в других. Все сердца рас­крыты, и по мере того как тему постепенно подхватывает каждый инструмент, мы ясно чувствуем, что ни одно сердце не бьется в одиночестве. Лирическая по характеру третья часть выражает, по моему мнению, эмоциональность серд­ца. Это орган любви. Любовь живет в сердце. И вот сердце раскрыто, его любовь явлена, и слушатели могут насладить­ся совместным переживанием радости, которая является темой финальной части. Вокальное исполнение превраща­ет симфонию из объективного представления в субъектив­ное выражение и переводит переживание с драматическо­го на личностный уровень. В этом произведении гению Бет­ховена удалось открыть наши сердца навстречу радости и таким образом донести радость до наших сердец.

Сексуальная любовь начинается с возбуждения, которое увеличивает приток крови к половым органам и вызывает эрекцию у мужчины и увлажнение влагалища у женщины. Во время коитуса это возбуждение продуцирует два ритми­ческих двигательных паттерна, один из них произвольный, другой — непроизвольный. В первой фазе коитуса движе­ния таза, как у мужчины, так и у женщины совершаются сознательно и находятся под контролем эго. На этой стадии телесное возбуждение является довольно поверхностным, но постепенно углубляется через фрикционный контакт и тазовые раскачивания. Дыхание довольно спокойное, но глу­бокое, и сердцебиение лишь слегка ускорено.

Когда возбуждение достигает своего пика, его поток за­полняет половые органы, возвещая собой наступление оргазма. У мужчины семенные протоки, простата и уретра начинают пульсировать, кульминируя в эякуляции, извер­жении семени. У женщины пульсация проявляется в рит­мических сокращениях матки и набухших малых половых губ. Если возбуждение не выходит за пределы генитальной области, то происходит лишь частичный оргазм. Если оно распространяется вверх по телу и достигает сердца, то все тело охватывает конвульсивная реакция, и весь произволь­ный контроль сдается на волю примитивному ритму.

При полном оргазме тазовые движения, частота которых постепенно нарастала, становятся все непроизвольнее и быстрее. Их ритм приходит в соответствие с генитальными пульсациями. Дыхание углубляется и учащается, становясь частью общего ритма. Ускоренное биение сердца прони­кает в сознание; пульс жизни чувствуется в каждой кле­точке тела.

Существует множество, интерпретаций того, что проис­ходит при полноценном оргазме. В данном контексте мож­но сказать, что в конвульсивной реакции организма все тело становится одним большим сердцем. Это и есть экстаз.

Экстаз организма — это уникальная телесная реакция на сексуальное возбуждение, которое начинается с серд­ца и заканчивается сердцем, которое настолько широко раскрыто, что вбирает в себя целый мир. Возникая в серд­це, чувство любви охватывает всего человека. Любой чело­век, познавший любовь, испытал ее возбуждение в своем сердце. Любовь дает нам ощущение легкости в сердце. Ког­да любовь уходит, на сердце тяжестью ложится печаль. Я убежден в глубоком смысле этих метафор. В возбужден­ном состоянии сердце легкое. Оно прыгает от радости. Од­нако не только сердце прыгает от радости. Влюбленный человек скачет и танцует, идя по улице. Он не способен сдержать возбуждение, рвущееся из его сердца. Оно за­полняет все его существо.

Биение сердца — это ритм любви.

Глава 11