Вечер девятнадцатый. Снежная королева
Таня замечательная девочка, но и она иногда ябедничает на брата. Конечно, с чисто воспитательными целями:
– А Серёжа опять мультик смотрел.
– Ну и что!? Мне папа разрешил.
– Да, – подтвердил Игорь Петрович. – “Снежную королеву”. Ничего в этом плохого не вижу. Пусть смотрит.
– В который уже раз, – не унималась Таня, за что и получила от брата:
– А Танька в который раз ябедничает!
– О тебе же забочусь. Лучше бы книжку почитал. Книги развивают. А мультик смотреть каждый дурачок может.
– Да читал я её. Мультик интересней. Посмотрел – и всё ясно.
– Ясно, говоришь? – Дедушка испытующе посмотрел на внука. – Объясни-ка нам, если ты такой понимающий – почему Кай дал себя увезти в ледяной дворец?. Ведь он, помнится, собирался поджарить Снежную королеву на печке.
– Не поджарить, дедушка, а растопить, – поправила Таня.
– Вот-вот: растопить. Так как же его похитили? Куда его храбрость девалась?
– Он перепугался. Закричал, – восстанавливал в памяти события Серёжа. Сестра подтвердила:
– В книжке так и написано: он кричал, а никто его не слышал.
– Так и написано? – хитро прищурился дедушка. – Что-то мне захотелось проверить – так ли? Дай-ка мне сказки Андерсена. Да не ту большую книжку, а эту, которая рядом – поменьше.
– Но я ту читала.
– А теперь мы во вторую заглянем. Впрочем давай и ту, и другую.
– Зачем? – удивился Серёжа, – Сказка-то одна и та же.
– Не совсем одна. Если начать сравнивать, получается, что они совсем разные, – дедушка указал внучке на нужное место в большой книге. – Вот, почитай.
– “Кай громко закричал – никто не услышал его. Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробах, прыгая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал”. Как я и говорила.
– А теперь почитай здесь, – показал дедушка Серёже в другой книге.
– “Весь дрожа, Кай старался прочесть „Отче наш", но в уме у него вертелась только таблица умножения”.
Бабушка закивала головой:
– Теперь у многих в голове вертится только таблица умножения: цены, прибыли, проценты. Как в калькуляторе. Вертится, вертится, а в это время замерзают сердца...
– А почему Снежная королева выбрала именно Кая, а не Герду, чтобы увезти с собой? – обратился дедушка к внуку, которому всё было ясно в сказке.
– Потому что осколок дьявольского зеркала уже попал в его глаз, и всё доброе казалось ему злым, а красивое – безобразным.
С этим объяснением была согласна и Таня:
– Он даже Герде сказал, что она некрасивая, и цветы назвал гадкими. Сорвал розу, бросил. Герда пыталась его остановить, крикнула: “Кай, что ты делаешь!”, а он сорвал ещё одну и убежал.
В “расследовании” захотелось поучаствовать и маме:
– Потом возомнил, что он уже взрослый. Картинки, те картинки, которые они всегда с удовольствием смотрели, Кай счёл годными лишь для грудных младенцев. Когда же бабушка что-нибудь рассказывала, а она была, как и наша, верующей, и всегда рассказывала только хорошее, что делал Кай?
– Он придирался к каждому слову, – вспоминал Серёжа, – передразнивал и её, и соседей.
– И даже саму Герду, которая любила его всей душой, – с обидой на Кая напомнила девочка.
Дедушка продолжал:
– Этот мир стал казаться ему безобразным. Он рвал и бросал цветы, всех передразнивал, не слушал слов бабушки, забыл “Отче наш”. Кай захотел, чтобы снежинки, которые ему нравились больше, чем окружающая его красота, не таяли, то есть внутренне он уже был готов оказаться в ледяном дворце. Снежная королева и раньше манила его к себе. А почему не была похищена Герда? Чем она любила заниматься?
– Она любила цветы, рассматривала картинки, пела, – легко справилась с вопросом Таня.
– Что она пела?
Таня безуспешно пыталась вспомнить:
– Не знаю. В книге ничего не сказано.
– Смотря в каком издании. Почитай-ка сначала эту, – дедушка передал раскрытую книгу внуку, который прочёл:
– “Дети пели, взявшись за руки, целовали розы, смотрели на солнечное сияние”.
– Какая идиллия! – с иронией воскликнул папа, но дедушка, словно не заметив, подал другую книжку внучке:
– Почитай теперь, что сказано здесь. Таня с удивлением заново открывала для себя старую сказку:
– “В то лето розы цвели особенно пышно. Девочка выучила псалом, в котором упоминалось о розах, и, напевая его, она думала про них. Девочка пела псалом мальчику, а он подпевал ей:
Розы цветут... Красота, красота!
Скоро увидим Младенца Христа.
Взявшись за руки, дети пели, целовали розы, смотрели на солнечные блики и разговаривали с ними, – ив этом сиянии им чудился Сам Младенец Христос”.
– Но в той книге про Христа ничего нет! – не понимал Серёжа. – Почему так?
– Кто-то хотел заморозить наши сердца, чтобы и мы видели мир перевёрнутым и безобразным, – спокойно объяснила бабушка.
– А почему в другой книге про Христа написано? – всё равно не понимал Серёжа.
– Потому что в ней напечатано так, как написал сам великий сказочник.
– Но здесь написано, что и Кай пел вместе с Гердой про Младенца, и ему тоже в солнечном сиянии чудился Христос, – обнаружил папа, заглянув в книгу. – Почему же всё-таки именно его похитила Снежная королева?
Вместо ответа дедушка задал новый вопрос:
– А что сказал Кай, когда Герда спросила, не может ли Снежная королева ворваться к ним?
– Он сказал: “Пусть приходит, я...” Дедушка даже перебил Таню:
– Значит он пригласил её?
– Нет, – воскресил в памяти события Серёжа. – Он сказал, что растопит её на печке.
– Он сам?
–Да.
– Значит, он понадеялся на себя?
– Ну да, на кого же ещё?
– Выходит, он бросил ей вызов? Пригласил повелительницу снежных бурь с ним сразиться?
Серёже ничего не оставалось делать, как согласиться с дедушкой:
– Выходит, так.
Дедушка был очень доволен ответом.
– Чем это закончилось, мы помним.
– Он со страха... – что-то хотел сказать Серёжа, но вместо него досказала сестрёнка:
– “Отче наш” забыл!
– Тут бы каждый забыл, – заметил папа, но бабушка не согласилась с ним:
– Не говори за всех. Некоторые, наоборот, в беде Бога вспоминают.
Дедушка продолжал расспросы:
– А как это получилось, что маленькая девочка без рукавичек и даже без башмачков в трескучий мороз одолела многочисленные войска Снежной королевы? Помните: “Неистовые хлопья, громадные-прегромадные, напоминали страшилищ – ощетинившихся ежей, змей с вытянутыми шеями, взъерошенных медвежат”. Как ей, маленькой беспомощной девочке, удалось их победить?
– Своей любовью, – предположила Таня.
– Своей верой в победу, – уверенно заявил Серёжа.
– Она растопила их своим горячим сердцем, – не осталась в стороне мама.
– А что по этому поводу думает папа?
– В сказках всё возможно. Победила дружба. А как – не сказано.
– В том-то и дело, что сказано, – с горечью проговорил дедушка. – Правда, не в тех изданиях, которые выходили миллионными тиражами в нашей стране. Послушаем, что же на самом деле произошло.
Бабушка поправила очки:
– “Герда принялась читать „Отче наш". Было так холодно, что её дыхание мгновенно превращалось в густой туман. Туман этот сгущался и сгущался, но вот в нём стали возникать маленькие светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали и превращались в больших ангелов, увенчанных шлемами, вооружённых копьями и щитами. Их становилось всё больше и больше и, когда Герда дочитала молитву, её окружал уже целый легион ангелов. Ангелы пронзали снежных страшилищ копьями, и хлопья рассыпались на тысячи снежинок.
Теперь Герда могла смело идти вперёд: ангелы погладили девочке руки и ноги, и ей стало теплее. Наконец она добралась до чертогов Снежной королевы”.
– Как интересно! – воскликнула Таня.
– Нормально, – попытался пробасить Серёжа.
– Это же совсем другое дело! – прошептала поражённая услышанным мама.
– Это ещё не всё. Андерсен предупреждал: “Вот дойдём до конца нашей сказки, тогда будем знать больше, чем теперь”. Помните, что было в начале?
– Там про тролля было, – напомнил Сережа.
– Да. Послушаем. Почитай, сынок, – дедушка выбрал удобный момент.
Папа, чтобы не выглядеть белой вороной, стал читать:
– “Жил-был тролль, злой-презлой – сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором всё доброе и прекрасное исчезало, а плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и выглядело ещё отвратительней... Лучшие из людей казались уродами, - или же чудилось, будто эти люди стоят вверх ногами. Лица в этом зеркале искажалась до того, что их нельзя было узнать”.
Бабушка решила сопоставить старую сказку с нашей действительностью:
– Так и нам подсунули кривое зеркало и внушили, что наш предок – обезьяна. Тогда мы и стали вести себя, как и подобает потомкам гориллы. Образ Божий, искра Божия в человеке растаптывались. Всё было перевёрнуто вверх ногами.
Тут книгу взял в руки дедушка:
– “Тролль не мог удержаться от хохота, так он радовался своей выдумке. Ученики тролля рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде. Только теперь, – говорили они, – можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они есть на самом деле!”
– Какой обман! – простосердечно возмутилась бабушка.
– Ну, вы совсем как маленькая: верите в сказки, – улыбнулся папа.
– А как не верить, если эти сказки у нас в жизнь превратились?! Почти вся страна стала безбожной, – бабушка потянулась за книгой. – Дайте-ка я почитаю про учеников тролля: “И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искажённом свете. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться и до неба”.
В этом месте дедушка попросил обратить особое внимание:
– Далее идут слова, которые были вычеркнуты из миллионов книг. Читай, читай дальше, – попросил он бабушку.
– “Напоследок ученикам тролля захотелось добраться до неба, чтобы посмеяться над ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало – трудно было удерживать его в руках. Всё выше и выше, всё ближе к Богу и ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Разбилось оно на миллионы, биллионы, несметное множество осколков”. Дальше вы помните: “Другим людям осколки проникали прямо в сердце, – и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда”. А ледяное сердце, дорогие мои внуки, не способно ни веровать в Бога, ни любить.
– Как же Герде удалось растопить замёрзшее сердце Кая? Он же и дом свой забыл, и “Отче наш”, то есть Бога, и Герду, – вновь обратился к слушателям дедушка. – Душа его оказалась в ледяном плену. Помните, как это было? – спросил дедушка.
Вместо ответа Таня прочитала:
– “Он сидел на одном месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он замёрз. В это-то время в огромные ворота, в которые вечно дули буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули”.
– И опять упущено главное! – возмутился дедушка и дал маме другую книгу.
Елена Сергеевна неторопливо произносила каждое слово, давая всем время представить царство Снежной королевы:
– “А Герда тем временем входила в огромные ворота, где её встретили вечно воющие свирепые ветры”.
– Значит ветры не улеглись, а свирепо дули ей навстречу, – проявил наблюдательность Серёжа.
– Да, – согласилась мама и продолжала еще медленнее:
– “Она прочитала вечернюю молитву, и ветры улеглись, словно заснули”.
– Улеглись после молитвы! – радостно закричала Таня.
Мама улыбнулась ей и продолжала:
– “Потом она вступила в огромный пустынный зал и увидела Кая. Герда сразу узнала его и бросилась ему на шею, крепко обняли и воскликнула: “Кай, милый Кай! Наконец-то я тебя нашла!”
– Кай узнал её? – вновь спросил дедушка внучку.
– Нет.
Мама продолжила чтение:
– “Он сидел такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда заплакала; горячие слезы её упали Каю на грудь, проникли ему в сердце, растопили ледяную кору и расплавили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из его глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался”.
– Всё понятно, – поспешно согласился папа. – Её сердечная теплота согрела его, и он оттаял.
– А теперь почитаем здесь. – Дедушка указал Елене Сергеевне место на странице.
Мама с интересом взяла книгу:
– “Горячие слезы её упали Каю на грудь, проникли ему в сердце, растопили ледяную кору, и осколок растаял. Кай взглянул на Герду, а она запела:
–
Розы цветут... Красота, красота!
Скоро увидим Младенца Христа.
– И вот тут-то... – прошептал дедушка. Все замерли, а мама, чётко произнося каждое слово, прочла:
– “Кай вдруг разрыдался, и рыдал так бурно, что осколок выпал у него из глаз, – его смыли слезы. И вот он узнал Герду и так обрадовался!”
– После песни, – радостно догадалась Таня, – они же её вместе пели.
Мама взволнованно дочитала: “Герда! Милая Герда! Где же это ты была так долго? Где был я сам?”
– И завершается сказка не просто возвращением домой, – обратила внимание бабушка. – Забывая о ледяной стране, они идут и несут с собой что-то удивительное. Там, где они прошли, расцветали цветы и зеленели травы. А на солнышке сидела бабушка и читала Евангелие: “Если не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное”. Так Кай из царства холода и льда вновь вернулся в мир красоты и света.
Таня, вникая в каждое слово повторила:
Розы цветут... Красота, красота!
Скоро увидим Младенца Христа!
– Христос и есть радость, мир, сердечное тепло, жизнь и любовь, – подтвердил дедушка. – К этой встрече привела их вера. А безверие рождает мрак, холод и духовную смерть. Все несчастья, беды, пороки, войны и преступность – от атеизма.
– А что такое “атеизм”? – спросила Таня. К и ответил папа:
– Слово “тео” означает Бог. Буква “а” – означает “нет”. Если их сложить вместе, то и получится атеизм, то есть – “нет Бога”.
Бабушка перекрестилась:
– Господи, помилуй! Царь Давид ещё за 1000 лет до Рождества Христова назвал безбожника безумным!
Печально кивнув, дедушка тихо произнёс:
– Безумие вошло в мир оттого, что человек отрёкся от своего Небесного Отца. Безбожие, секты, расколы, лжецеркви – всё отсюда. Христос сказал: “Я создам Церковь Свою, и врата адовы не одолеют её”. Но Его противник пытается какого-нибудь другого бога придумать, какую-нибудь другую веру, другую церковь... Всё это страшные грехи против первой заповеди. Только одной держитесь веры, детки, той, что оставил нам, обливаясь Своей кровью, Христос. Он сказал: “Многие придут под именем Моим”. Вот и приходят. Упаси вас Боже – изменить Христу. Всё внутри вас оледенеет, как у Кая. Будем жить по первой заповеди, которую дал Сам Создатель. Помните её?
– Конечно, – ответила Таня. – Кто же её не знает:
Я – Господь Бог твой, да не будут
у тебя другие боги, кроме Меня.
Вечер двадцатый. Спешите делать добро
Когда все собрались вместе, заговорил папа. Вероятно, он давно готовил свой вопрос:
– Встретились мне в Евангелии слова: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки”. Как себя самого возлюбить – объяснять не надо.
– Почему не надо? – не согласился дедушка, – Тут тоже есть свои ручейки и бугорочки. Папа предпочёл не уклоняться в сторону:
– Я имею в виду, что мы и так себя любим.
– И чаще всего чрезмерно, – поделилась своими наблюдениями бабушка.
Но папа продолжал развивать свою мысль:
– Как возлюбить ближнего, тоже можно догадаться: он рядом.
– Ну, как не любить таких вот проказников! – вздохнула, поглядывая на внуков, бабушка.
И тут папа наконец-то добрался до беспокоящей его проблемы:
– Но как возлюбить, да ещё всем сердцем, Того, Кого мы не видим? Мы же будем пытаться воспылать любовью к своей фантазии, к своему представлению. И если это есть важнейшая заповедь, на которой стоит “весь закон и пророки”, то не построено ли всё здание веры на песке?
– Скажи, сынок, а ты Пушкина любишь? – неожиданно спросил дедушка. Папа снисходительно поморщился:
– Кто же его не любит?!
Но дедушка совершенно серьёзно поинтересовался:
– Ты встречался с ним, видел его, говорил?
– Странный вопрос, – папа даже не знал, как реагировать.
На выручку отцу поспешила Таня:
– Дедушка, Пушкин же жил в прошлом веке. Как папа мог встречаться с ним? Папа у нас ещё молодой!
– А как он мог полюбить его, если не видел? – озадачил Таню дедушка. – Ты тоже, уверен, его любишь? Да?
– Конечно, люблю. У него такие сказки!..
– Значит, мы знаем его и любим по его произведениям. Он в них живёт. Так?
– Так.
Добившись согласия от ребёнка, дедушка обратился к сыну:
– Вот и Бога мы любим не как плод своей фантазии, не как свою выдумку, а, прежде всего, как Творца всего видимого и невидимого мира. Как прекрасно создан наш мир, мы можем открыть только любящей душой. Если в сердце любовь, то мы замечаем, как вспыхнули красотой полевые цветы, как заливаются радостными трелями птицы. Если же душа окаменела, то вокруг виден только мрак. Любовь открывается любящему сердцу.
Но от папы добиться признания в его ошибке было не так-то просто:
– Но откуда его – это любящее сердце – взять, если оно окаменело, если оно равнодушно ко всему, кроме себя? Любовь же не подвластна рассудку, воле, приказам. Не является ли призыв к любви “гласом вопиющего в пустыне”?
– Иными словами, ты спрашиваешь: можно ли полюбить Бога, или как научиться любить? – уточнил дедушка. – Чтобы полюбить невидимого Бога, святые отцы советовали начинать с любви к ближнему.
Однако у папы сразу же возник вопрос:
– Но как можно заставить себя любить кого-то?
– Очень просто, – улыбнулся дедушка, – надо начинать творить дела любви. Любовь – это прежде всего доброта. Надо творить добрые дела, и тогда Господь даст высший дар, высшую награду – любовь к ближнему, а потом и к Богу.
* * *
Есть замечательная легенда. В одной долине среди гор стояли рядом две избушки. В них жили две старушки. Одна была добрейшей души, другая – скряга. Им помогали монахи из соседнего монастыря, стоявшего на утёсе: приносили молоко, делились хлебом, запасали хворост и дрова, чтобы в зимний холод было чем растопить печь.
Как-то разразилась гроза. Грохотал гром... Всполохи молний, потоки воды с гор, падающие камни – всё сливалось в одну жуткую картину. Сквозь грозный вой бури скупая старушка услышала настойчивый стук в дверь.
– Кого это принесла нелёгкая! – вздохнула она, пряча остатки ужина.
Вошёл незнакомый монах. Хозяйка предложила сесть, снять плащ.
– Как ты промок, бедный, как промок... Монах прервал её причитания:
– Полно жалеть меня. Я, кажется, не вовремя: ты прервала ужин.
“Откуда он мог узнать это? – подумала скряга. – Придётся дать ему что-нибудь”.
– Ты, видно, издалека забрёл и, наверное, проголодался с дороги. На, голубчик, поешь, – притворно сочувствуя, она подала ему корку трёхдневной давности. Монах отказался от “щедрого” угощения и снял плащ, с которого сбегали струйки воды. Какое-то время он подержал его в руках, надеясь, что хозяйка предложит развести огонь для просушки. Но та молчала, разглядывая при тусклом свете его прекрасное и строгое лицо. Гость сложил плащ и сел.
– Страшная ночь! – сказал путник, – Хорошо нам под крышей. А каково тем, кого застигла буря в лесу – измученным, дрожащим, голодным, пытающимся укрыться под каким-нибудь деревом! Что же с ними, бедными будет?..
– Да, да... – завздыхала хозяйка. – Это беда. Хорошо, если набредут на огонёк, да пустят их под крышу добрые люди, – бормотала она, надеясь услышать в ответ слова благодарности.
– Бог всегда воздает сторицею за помощь страждущим, – уверил гость. Старушка закивала:
– Есть же счастливцы, которые могут помогать бедствующим. Это же такое счастье – делать добро. А вот мне...
– И тебе выпала такая возможность. И ты можешь сделать добро.
– Я? – засмеялась она.
– Ты. Я пришёл просить тебя о помощи. К нам в монастырь пришли двое погорельцев. Молния сожгла их жильё. Бедняжки не успели взять с собой ни единой вещи, выскочили в чем легли спать. Они теперь беднее тебя. Дай им, что можешь: одеяло ли, платок. Несчастные всю жизнь будут молиться, чтобы Бог и тебя не оставил в беде.
Монах взглянул на неё каким-то особым значительным взглядом. Она мысленно стала перебирать вещи, вспоминая, что у неё есть постарее, похуже. Таинственный же гость, видя её смятение, продолжал:
– В наш монастырь набилось сегодня столько обездоленных, что нет ни одного свободного угла, ни одной свободной кровати. Бесприютные погорельцы стоят у монастырской стены, и дождь поливает их. Поторопись!
– Для чего ж ты пришёл ко мне? Разве ты не мог найти людей побогаче в соседней деревне? Я бедная вдова, по старости и болезни и так еле свожу концы с концами. Что же я могу дать другим? Помилосердствуй, родимый...
– Ну, полно, полно прибедняться. У тебя же без дела лежит толстое шерстяное одеяло, недавно подаренное тебе. Дай его, позже возвратим.
“Откуда он знает про одеяло? Кто мог ему сказать, что оно подарено?” – Взгляд старухи встретился с гневным взглядом инока. Она побрела в чулан и стала перебирать тряпьё.
– Передай им этот платок. Он хоть на вид и поношен, но замерзающему человеку поможет согреться.
– И это всё, чем ты можешь поделиться с несчастными? – спросил, испытующе глядя на неё, монах.
– Всё. Знаешь, в холодную ночь человеку и этот платок может пригодиться.
Скорбно посмотрев на неё, инок вышел. В соседнем доме его встретили радушно. Плащ был повешен для просушки у разведённого огня, на столе перед гостем появилась кружка с горячим молоком, а затем и всё, что нашлось в чулане. Услышав о погорельцах, добрая старушка засуетилась.
– Что же ты их сразу ко мне не привёл? Они же там закоченели, бедные. Вот это ещё возьми, и это.
Чего только ни оказалось в громадном узле: и одеяло, и подушка, и одежда!
– Да, ещё и постелить холстину возьми. Пригодится! Скажи им, пусть приходят ко мне.
Монах, благословив сердечную старушку, ушёл. Буря с новой силой разразилась над долиной. И вдруг от удара молнии запылали разом обе старенькие избушки. Старушки еле выскочили из огня. Около монастыря их ожидал знакомый монах.
– Это тебе, добрая дочь моя, – сказал святой отец. – Ты сама наградила себя.
– Почему ты мне это даёшь? – удивилась она. – Передай вещи тем несчастным, о которых ты говорил!
– Вы и есть те несчастные, – пояснил монах и, обратившись к жестокосердной вдове, передал ей её платок.
– Возвращаю его тебе. Он, хотя, как ты говорила, на вид и изношен, но ещё может согреть замерзающего. Это всё, что мне удалось сохранить для тебя от огня.
– Если б я только знала, если б знала, – заскулила скряга.
В темноте было видно, что лицо монаха освещено каким-то удивительным светом. Он исчез, как будто растворился во тьме. Старушки, смутившись, постучали в калитку монастыря. Иноки сердечно приютили их. Но о странном монахе никто ничего не знал.
– Занимательная легенда, – похвалил папа, но тут же нашёл противоречие: – Однако какое отношение она имеет к заповеди: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем?” Скорее напрашивается другой вывод: возлюби ближнего и не люби себя, не то тебя накажут гром и молния!
– А Танька себя возлюбила, – вдруг заявил Серёжа. – Часами у зеркала вертится, собою любуется.
Таня не растерялась:
– Это я бантики поправляю.
– Часами? – не унимался Серёжа.
– Перестаньте, дети! – строго приказала мама.
– Так что – нельзя себя любить? – как бы спросила разрешения Таня.
– Откуда ты это взяла? – удивилась мама. Ситуацией охотно воспользовался папа:
– Из легенды. Как в ней старая вдова осуждается! Отдай последнее, а иначе ты – скряга! Только хорошо ли приучать детей не думать о себе, о завтрашнем дне, витать в облаках? А придёт утро, и захочется позавтракать... В легенде хорошо – вернул монах их пожитки. А в жизни бродяги и погорельцы унесли бы всё – и поминай, как звали. Так что плохого, если старушка позаботилась о том, чтобы ей было чем укутать старые кости? И из-за этого её скрягой величать?
– Так-то оно так, – согласно кивнул головой дедушка, – и о завтраке позаботиться надо, и о здоровье. Но вот для чего оно нам – здоровье-то?
Для Серёжи тут проблем не было:
– Чтобы сильным быть...
Таня подошла к этому вопросу значительно серьёзнее:
– Чтобы учиться, помогать маме, бабушке.
– То есть, – подхватил дедушка, – тело дано для добрых дел, так? Но человек состоит не только из тела. У него ещё кое-что имеется, правда?
– Человек состоит ещё из души и духа, – вспомнила Таня.
– а о них нам, как вы думаете, надо заботиться? Их ведь Бог тоже нам для чего-то даровал. Тем более что тело временно, а дух – вечен.
– А как это – заботиться о душе? – задумалась Таня.
И на этот главнейший вопрос жизни, прозвучавший из детских уст, взялся ответить дедушка:
– Душа расцветает от любви, от добрых дел. А любовь – это всегда жертва. Я что-то жертвую тому, кого люблю: своё время, внимание, своё сердце. Этому и учит нас легенда.
– И не только легенда, – сказала мама. – В прошлом веке жил чудаковатый человек, доктор Фёдор Петрович Гааз. Его знала и любила вся Москва. Когда он проезжал в пролётке или шёл по улице, ему кланялись, его приветствовали с улыбкой все – и знатнейшие аристократы, и знаменитые генералы, и полицмейстеры, и профессора, и нищий люд.
Как-то в зимнюю ночь, когда вьюга намела такие сугробы, что его старые лошадёнки не могли их одолеть, он под завывание метели пешком пробирался по пустынным улицам. Было безлюдно. И вдруг его окружили трое:
– Барин, снимай шубу! Да и деньги вытряхивай!
Дубинки вызывающе покачиваются в руках.
– Я сниму, сниму. Только позвольте мне пройти к больному. Без шубы я замёрзну и не смогу ему помочь, а у него большая семья. Дойдём до его дома вместе. Там и сниму. Вы не беспокойтесь.
Услышав голос прохожего, главарь бандитов пал на колени:
– Прости нас, Фёдор Петрович, не узнали. Пойдём, мы проводим, чтобы тебя какой-нибудь басурман не обидел.
Сначала, когда доктор только приехал в Россию из Германии, его пациентами были знатные люди. Гааз разбогател, приобрёл имение с сотней крепостных, суконную фабрику, большой дом, рысаков. Его назначили главным врачом Москвы. Столкнувшись с нищетой простого люда, доктор Гааз не только стал принимать бедняков бесплатно, но на свои деньги начал строить лечебницы. По Москве ездили нанятые им извозчики и подбирали больных и страждущих. Это была, по существу, первая скорая помощь в России. Средств на содержание больницы, на лекарства и питание не хватало. Имение, фабрику и дом пришлось продать. Сам он стал жить при клинике.
В 1828 году его назначили главным врачом тюремных больниц. Находясь на этом посту, Гааз добился облегчения условий жизни для ссыльных. Фёдор Петрович, провожая каторжан, лично напутствовал каждого, каждому давал что-либо необходимое – одежду, портянки, шапку, деньги, снабжал книгами. Он выкупал жён каторжан-крепостных, чтобы они могли последовать за мужьями, облегчая их участь.
Умер Фёдор Петрович в какой-то каморке при больнице, на куче тряпья, укрывшись старой шинелькой... Всё, что у него было – жизнь, талант, сердце – он отдал людям. Москвичи, собрав пожертвования, поставили ему памятник, у подножия его и десятилетия спустя – живые цветы. А на памятнике его слова: “Спешите делать добро”.
Дедушка признательно поклонился маме за её рассказ и поделился советом старца Амвросия Оптинского, который учил: “Если хочешь иметь любовь, то делай дела любви, хотя бы сначала и без любви. Господь увидит твоё желание и вложит в твоё сердце любовь”. И привёл ещё слова старца Алексея: “Посылает тебе Господь какого-нибудь человека, надо отнестись к нему внимательно, подойти к нему, войти в его положение, посвятить ему уголок своего сердца. Так постепенно всё новые и новые люди будут входить в наше сердце, и наше сердце будет всё расширяться и расширяться. Возможность сделать добро кому-нибудь есть милость Божия к нам. Поэтому мы должны бежать, стремиться всей душой послужить другим”.
А мама вспомнила ещё одну историю:
– Как-то в газете было рассказано о маленькой девочке из Англии. Её имя Лорна. Она не могла без сострадания смотреть, как её шестилетний брат Джой умирает. У него была страшная болезнь – белокровие. Он постепенно угасал. Спасти малютку мог только костный мозг, взятый у его трёхлетней сестрёнки Лорны. Врачи предостерегали: если решиться на операцию, то, пережив ужасные мучения, девочка может возненавидеть брата. Но другого пути спасти малыша не было. Папа поговорил с дочуркой, предупредил: будет очень больно. Очень.
249Лорна призналась, что боится боли, но постарается потерпеть, лишь бы помочь Джою.
Таня молча вздохнула, готовая в этот момент на любой подвиг.
Джой выздоровел.
– Врачи ошиблись в своих предположениях, – завершила рассказ мама, – не ненависть вошла в её сердце, а ещё большая любовь. Счастье вернулось в семью...
– Ибо, – подхватил дедушка, – в любящем сердце пребывает Господь! Ибо Бог и есть любовь.
Вечер двадцать первый. Волшебное слово
– Это ты, Серёжа, Конан-Дойля читаешь? – спросил дедушка.
– Да. А что? Нельзя, что ли? Там ничего такого нет.
– Читай-читай. Только знаешь ли ты, что с ним самим была история поинтересней тех, что он выдумывал?
– Ой, расскажи, – подбежала внучка.
– А ты не испугаешься?
– Я люблю страшилки. Расскажи.
* * *
Однажды знаменитый писатель оказался в небольшом швейцарском городке. Гостиница “Шверенбахская”, в которой ему пришлось остановиться, была мрачной и малолюдной. От неё словно веяло какой-то тайной. Ночью Артур Конан-Дойль долго не мог уснуть. В его воображении возник ряд картин, которые сами собой сложились в жуткую историю. Ему представилось, как сын хозяина гостиницы, достигнув совершеннолетия, отправился посмотреть мир. Жена хозяина, не выдержав разлуки с любимым сыном, умерла. Сам хозяин, и до того будучи суровым и злым, оставшись один, совсем одичал. Никто у него не останавливался на постой. Когда он окончательно обеднел, к нему закралась мысль убить и ограбить первого же постояльца, который поселится у него.
Вскоре такой случай представился. В одну дождливую ночь в его дверь постучал промокший путник. При едва горевшей свечке злоумышленник провёл гостя в комнату и там убил его. Утром, собираясь спрятать труп, убийца узнал в убитом своего сына.
Такой неожиданный поворот обещал читательский успех и можно было бы спокойно уснуть, но явившиеся образы не спешили покинуть засыпающего писателя. Утром Конан-Дойль отправился в местную библиотеку и почему-то (словно кто-то подсунул ему) взял в руки томик Мопассана. Листая страницы, он вдруг (как бы по чьему-то внушению) остановил своё внимание на рассказе, в котором описывалось та же история, которая померещилась ему ночью. Но это совпадение было не единственным. Далее стало известно, что Мопассан, опередивший его с аналогичным рассказом, в своё время также жил в этом швейцарском городке и останавливался в гостинице “Шверенбахская”.
Впрочем, история оказалась ещё более загадочной, хотя об этом сам великий мастер детектива так и не узнал. За много лет до Мопассана неким драматургом Вагнером на тот же сюжет была написана пьеса. Но самое поразительное заключалось в том, что её основой послужили подлинные события, происшедшие некогда в этой злополучной гостинице. О них свидетельствовали протоколы суда.
Артур Конан-Дойль не знал ничего ни об этих документах, ни о рассказе Мопассана. Каким же образом ему явился этот сюжет?
– Может быть, ему стены поведали? – неуверенно предположила мама. – Говорят, в камерах смертников некоторые слышали ужасные крики и стоны, хотя там никого не было.
– Это касается не только тонких натур, – поддержала её бабушка. – Думаю, любому было бы трудно там находиться. Стены не только хранят, но и излучают то, чему были свидетелями. Зайдёшь иногда в какую-нибудь квартиру, и скорее оттуда ноги унести хочется – что-то тяжёлое там витает.
– Есть выражение: стены помнят, камни плачут. Вероятно, память о пережитом хранят и вещи. Потому их и собирают в музеях, берегут, как свидетелей минувшего. Вот и после обмена квартиры люди стараются сделать ремонт, обновить её, как бы смыть следы чужой жизни, – поделилась своими мыслями мама, а бабушка дополнила:
– Верующие приглашают священника освятить своё жильё.
– И нашу духовную обитель – наше сердце, наши мысли, – пояснил дедушка, – нужно постоянно омывать, чтобы в ней нечисть не развелась.
– Как это? – проявил интерес Серёжа. Дедушка опять прибег к сравнению:
– Ты каждый день умываешься?
– Как сказать... – хитро улыбнулся папа.
– Ну уж это неправда, зятёк, – заступилась бабушка. – Не возводи напраслину. Серёжа каждое утро лицо моет.
– А уши?
– Про уши иногда забываю, – сознался Серёжа.
– Вот и душу мы должны омывать ежедневно своим раскаянием, взывая: “Господи, помилуй!” Но Он не услышит нас, – предостерегла бабушка, – если мы прежде не примиримся со всеми окружающими, чтобы в сердце нашем ни на кого не было зла. И мы чтобы никого не обидели.
– Но это невозможно! – махнул рукой папа. – Мало ли кто кого нечаянно заденет.
– Есть одно простое средство. Волшебное слово, – дедушка прикоснулся к головке внучки.
– А что это за слово? – недоверчиво спросила Таня. – Оно на самом деле волшебное?
– Сама посуди. Еду я однажды в автобусе. Народу – битком, ступить некуда. А тут ещё мозоль разболелась. Вдруг автобус резко затормозил, и кто-то наступил как раз на мою “любимую”. Я чуть не взревел от боли. Развернулся и уже хотел “выдать” такое... Но пока разворачивался, пока набирал воздух в грудь, до слуха моего долетело одно смиренное слово. Гнев и ярость, готовые сорваться с уст, куда-то исчезли, словно растаяли. Да и боль прошла. Посмотрел я в лицо своему обидчику, а в его взгляде – вина и сочувствие. Догадались, какое слово я услышал?
– Конечно, “простите”, – засмеялась Таня.
Серёжа даже был недоволен, что дедушка обращается к ним с такими детскими вопросами:
– Кто же его не знает? Что в нём волшебного?
– А разве не волшебное, если оно рассеивает обиды и рождает мир? – заставляя детей задуматься, спросил дедушка. – А где мир, там и любовь. А где любовь, там Бог.
– Есть семьи, где по вечерам близкие, прежде чем заснуть, говорят друг другу это слово. В таких семьях всегда мир и радость, – улыбнулась мама.
– В некоторых сёлах, – как о сокровенном, но, увы, утраченном, поведала бабушка, – когда призывали на фронт Великой Отечественной, молодые парни становились на колени перед отцом, матерью, перед всеми родными и просили прощения. Потом обходили всю деревню, заходя в каждый дом, всем кланялись и говорили это удивительное слово. И вся деревня шла их провожать, прося Господа спасти их и сохранить.
– В церкви есть добрая традиция, – добавил дедушка, – прежде чем приступать к исповеди, прежде чем подойти к священнику, человек поворачивается к народу и просит: “Простите меня, братья и сестры”. Верующие знают, что к Богу можно обращаться только с миром в душе.
– Я читала об одном ленивом монахе, – привела пример бабушка. – Известно, что в монастырях устав строгий, все трудятся в поте лица: кто в поле, кто дрова рубит, кто со скотиной управляется, но все, что бы ни делали, беспрестанно молятся. К тому же и службы у них большие, и молитвенное правило ночью вычитать нужно, и пост соблюсти.
– Такую жизнь далеко не каждый выдержит, – посочувствовал подвижникам папа.
– Вот и тот монах, – продолжала бабушка, – о котором пошла речь, не проявлял рвения к молитве. Когда в других келиях ещё звучали песнопения, он уже сладко спал. Монастырская братия знала об этом, и когда нерадивому собрату пришёл час прощаться с жизнью, к нему собрались любопытствующие посмотреть, как его душа будет разлучаться с телом. Как же они были удивлены, видя его совершенно спокойным и даже весёлым. Они не удержались от вопроса:
– Скажи нам, брат, отчего ты так весел? Нам известна твоя беспечная жизнь. Неужели расплата за неё не страшит тебя?
Умирающий, ничуть не смущённый такой откровенностью, признался:
– Вы правы, честные братья, я прожил недостойную жизнь, и недавно ангелы Божий принесли мне перечень моих грехов. Их было множество. Они спросили, помню ли я о них? Помню, конечно, помню, отвечал я, но и вы вспомните слова Господа Иисуса Христа: “Не судите, да не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте и прощены будете”. С того дня, когда я отказался от мирской суеты и вступил в монастырь, принял постриг, я не осудил ни одного человека, ни к кому не имел в душе никакого зла. Я всем простил. Да исполнятся же на мне слова Господа: “Прощайте и прощены будете”.
Лишь только я сказал это, как ангелы разорвали надо мной список моих грехов. Вот почему я теперь так спокоен и весел. Мне всё прощено, ибо я всем всё простил.
С этими словами он и отошёл в мир иной.
– Как трогательно! Всем простил! Ах! Ах! – возмутился папа. – Сбежал от мира, ничего не делал, предоставлял другим за себя вкалывать – и всем простил! Какое великодушие!.. Пусть бы он попробовал простить всех, живя в нашем мире, когда тебя обманывают на каждом шагу, обвешивают, когда боишься выпустить детей на улицу, когда всюду бандиты, коррупция, ложь, когда не знаешь, какую газету читать, кому верить. Всем прощал! Очередная сказка не от мира сего! Как же можно жить, не осуждая зло? Стать воистину слепым, ничего не видеть? А я не хочу быть слепым. Я – вижу! Или мне завязать глаза прикажете?
– Нет, зачем же ещё завязывать? – как к маленькому, обратился к возбуждённому сыну дедушка. – Наоборот, развязать надо!
– Прости, но это уже слишком! – Игорь Петрович посчитал такой тон оскорблением.
– А кто тебя призывает не видеть зла? Его надо видеть, но не путать источник зла с его жертвами.
– Нельзя ли попроще? – недовольно пробурчал папа.
– Попробую, – охотно согласился дедушка. – Только для этого мне придется поведать историю, рассказанную святым Дорофеем.
–
Это было в давние времена, когда торговля людьми шла в открытую. Узнав о прибытии в город корабля с живым товаром, одна благочестивая женщина поспешила на пристань, чтобы приобрести девочку. Ей хотелось воспитать истинную христианку, не знающую порока и греха. Заплатив требуемую сумму, она, счастливая, ушла, уведя с собою прелестного ангелочка. Через минуту другая женщина, содержательница притона, тоже купила девочку, но совсем для других целей.
Первая воспитывалась в чистоте, трудолюбии и святости, вторая – окружённая развратом.
Теперь мысленно перенесёмся в те далёкие времена и представим, что нам дано пройти по улицам того города и увидеть этих девочек повзрослевшими. Что мы скажем, встретив первую?
– Наверняка мы будем в восторге от её скромности, приветливости и сердечности, – ответила за всех бабушка.
– А что мы скажем о второй?
– Лучше мы промолчим, – сказала мама.
– Почему?
– Потому что порок будет читаться и в её облике, и в поведении, – строго ответила мама.
И тут дедушка задал вопрос святого Дорофея:
– Если эти девушки совершат один и тот же проступок, одинаково ли будет судить их Бог?
– Думаю, что нет, – сразу же ответила мама. – Одна знала Заповеди Божии, её учили их соблюдать, другая даже и не слышала о них, не ведала о целомудрии и чистоте. Грех был нормой её жизни.
– Были ли личные заслуги у первой в том, что она стала такой благочестивой?
– Нет, её так воспитали.
– Была ли личная вина у второй, что она стала служить пороку?
– И её так воспитали.
– Неужели нам не жалко будет этой погубленной души? – дедушка наклонился к внучке.
– Конечно, жалко.
– Имеем ли мы право, не зная ни её жизни, ни воспитания, судить несчастную? – этот вопрос уже был обращён ко всем.
– Право судить принадлежит только Богу, – в подтверждение бабушка сослалась на слова Самого Господа: “У Меня отмщение, Я воздам”.
Но у папы была своя логика:
– Так что, видя преступления, я должен закрывать на них глаза, поощряя зло?
– Нет, сынок, зло поощрять не надо. Однако есть разница между осуждением человека и порицанием его поступка. Одно дело, говорил святой Дорофей, сказать о ком-то: он разгневался. И совсем иное сказать: он гневлив, то есть осудить всё расположение души, вынести приговор всей его жизни. Осуждающий замечает лишь грехи ближнего, а свои оставляет без внимания. Грех осуждения Христос назвал одним из самых тяжких, сказав: “Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза”.
Господь сравнил грех ближнего с сучком, а осуждение греха уподобил бревну.
Один праведный инок так неотступно и слёзно просил Бога о своей матери, что Господь послал ангела забрать из ада её душу. Увидев это, обитатели преисподней ухватились за свою подругу. Ангел возносился всё выше и выше. Однако мать праведника, посчитав, что остальные недостойны быть спасёнными вместе с нею, стала сбрасывать их с себя. И чем меньше их оставалось, тем медленнее становился полёт ангела. Когда же она отбросила последнюю ухватившуюся за неё грешную душу, ангел разжал руки и отпустил её.
– Что ты хотел сказать этой легендой? – недоуменно спросил папа.
– Не так ли и мы считаем достойными именно себя, осуждая ближнего? – спросил, обращаясь ко всем и к себе, дедушка.
– Не так ли, – в тон ему сказала бабушка, – и нашу душу выпустит из своих рук наш Ангел-хранитель, видя, как мы нарушаем заповедь: “Не судите, да не судимы будете?”
– Разве может войти Бог в душу, в которой нет любви, а есть осужденье и злоба? – спросил дедушка и сам же ответил: – Осуждая других, мы растим в себе гордыню, поселяем в себе дух злобы.
– Это непостижимо для меня, – покачал головой папа. – Видеть зло – и прощать, потворствовать?
– Нет, дорогой, – дедушка погладил по плечу сына. – Если обижают другого – заступись. Но если тебя – стерпи и прости.
– Почему простить? – не понимал папа.
– Потому что так учил Сам Господь. Уже на кресте, когда в Него плевали, когда Его распинали, Он просил Своего Отца: “Отче, прости им, ибо не ведают, что творят”.
Он-то знал, что Его палачи лишь жертвы, лишь орудия истинного врага. Да разве можно злом остановить зло? Нет, только приумножить. Что есть зло, как не отсутствие добра, отсутствие любви? Любить и есть наше предназначение, наше уподобление Богу, наш долг. Что есть грех, как не нарушение заповеди любви? На страшном суде, от которого нам не уйти, мы и будем судимы по мере любви, которую мы успели проявить своим ближним.
Любить бывает трудно. Трудно бывает и прощать.
17 сентября 1992 года в городе Жодино ночью постучали к священнику. Девичьи голоса просили о помощи. Отец Алексей Шинкевич открыл двери. В него выпустили струю парализующего газа из баллончика и связали. Били по голове, приговаривая: “С тобой пора кончать”. Для завершения злодейства были приготовлены нож и бензин. Но Бог не допустил смерти пастыря. Милиция схватила преступниц прямо в забрызганной кровью комнате. А когда отец Алексей пришёл в себя в реанимационной палате, первое, что он сказал: “Я прощаю им! Не нужно их наказывать!”
Но почему, почему? – возмутился папа. Потому что так учит Бог:
И остави нам долги наши,
как и мы оставляем должникам нашим.