[Кратная история вопроса]
‡
[ВВОДНАЯ]
[Локация]
‡ Голарион. Один из многих миров Прайма, он весьма похож на Абейр-Торил, где лежит Фаэрун; его история другая, его боги носят другие имена (хотя под разными прозваниями и титулами часто скрываются те же божества), его физические законы и законы магии идентичны таковым в Ториле… Таких миров на Прайме – бессчётное множество. И жителям его, давно познающим структуры Планов, это прекрасно известно (хотя почти никому из них, в отличие от фаэрунцев, не удавалось достичь иных грубых миров). Голарион был ареной многих катастроф планетарного масштаба, в его тверди похоронены останки цивилизаций на порядки более могущественных, чем нынешняя, и крупицы загадочных экспедиций, что опирались на одну лишь технологию.
‡ Регион Внутреннего Моря. Несколько приморских стран в умеренной и субтропической климатических Зонах, объединённые мореходством в, собственно, Внутреннем Море. Эдакое Побережье Мечей Голариона. В этом регионе нас интересует конкретно:
‡ Варисия. Страна, которую многие соседи (особенно с юга) считают варварской, нецивилизованной. Территориально она лежит на плодородном побережье; её земли скрывают невероятное богатство останков и руин древней цивилизации, процветавшей здесь за тысячи лет до Землепада (последней Великой Катастрофы, что едва не стёрла с лица мира всё живое). Её население – оседлые кочевники, напоминающие цыган, и беженцы из южных стран (главным образом – из Челии, что ещё всплывёт в нашем повествовании). Варисия не имеет верховной власти и чёткой государственной структуры; это вольный (и совсем не бесконфликтный) союз городов, подобных греческим полисам, и обширные, полупустые их предместья. Здесь есть крохотные поселения, едва цепляющиеся за статус города и находящиеся в полной зависимости от других (например, Сэндпойнт); есть большие торговые города, подобные великому Глубоководью в миниатюре (лучезарный Магнимар с его волшебным маяком); вольные пиратские поселения, где царит диктатура, построенная на традициях морских волков и сухопутных разбойников (Риддлпорт); старинный город волшебников и магов (Каер-Мага) и новейшая подделка под него, отстроенная ради влияния властями других городов (златоглавая Галдурия)… Есть крохотный анклав эльфийского царства – таинственный, полный опасностей лес Мирани – и циклопическая Небесная Цитадель дварфов, одна из первых их крепостей на поверхности мира. Здесь, как положено вольной стране, есть всё: торговля, разбой и приключения на любой вкус, мирная жизнь, политические интриги, дрязги магов, противостояния жрецов. Но больше всего здесь древних тайн и реликтов мёртвых цивилизаций, от которых не осталось даже имён.
‡ Яндерхофф. Одна из последних (и наиболее могущественная) Небесная Цитадель дварфов. Место, где подземный народ, ведомый своими богами, впервые вырвался на поверхность – и неприступную гору превратил в столь же неприступный город. Место славных, древних традиций, место адамантовой власти Короля Горы, грандиозной металлургии и не менее грандиозной торговли. Дварфы – гордый, высокомерный народ, и чужаку придётся немало попыхтеть, чтобы получить право войти под гранитные своды Яндерхоффа.
[Действующие лица]
‡ Первый Орден. Это громкое имя носила команда приключенцев из предместий Магнимара, когда-то нанятая местной аристократкой для проведения весьма щекотливых археологических работ. Официально в этом «боевом братстве» царило полное равноправие, решения принимались большинством голосов; неофициально всегда был авторитетный командир (они могли сменять друг друга в зависимости от обстоятельств). Но когда один человек попытался подчинить всех себе и стать полновластным лидером, Орден перестал существовать.
В порядке старшинства (по времени создания персонажей, не по биографии):
‡ Кассандра Парадур (NPC). Знатная полуэльфийка, жившая в богатом особняке в предместьях Магнимара, лидер процветавшего Общества Археологов и успешный купец. Именно она наняла остальных, положив начало Первому Ордену. Очень ценила своих наёмников, позволяла им жить в своём доме и назвала их «своей второй семьёй»; и надо сказать, большинство из них отвечали ей взаимностью. Добродушная и мягкая к своим, одновременно Кэс была строгой и непреклонной с чужаками; её торговая империя благоденствовала вовсе не на пустом месте. Деловой хватке этой женщины мог позавидовать любой абсаломский купец, её влияние распространялось далеко за пределы Варисии. Увы, когда особняк леди Парадур провалился в Туманы, её жизнь оборвалась… кажется, навсегда (хотя кое-кто из Ордена всё ещё настроен отыскать её душу и вернуть Кассандру к жизни).
Рикардо Парадур (NPC) – старый полубезумный эльф-алхимик, отец Кассандры и её помощник в археологических изысканиях. Злой на язык, насмешливый, ворчливый и циничный, но весьма полезный. Ни один совет Ордена не обходился без него, и страшная кончина старика явилась большой потерей.
Диего (NPC) – почтенный волшебник из Магнимара, на момент смерти пребывавший в теле полуорка. Старый друг Рикардо и ещё один помощник Кассандры. Брюзгливый, педантичный, высокомерный и гордый, тем не менее, Диего был искренне заинтересован в общем деле Ордена… и так же, как Рикардо с дочерью, погиб в страшной бойне, за которой пришли Туманы.
Ричард Моро (NPC) – самый странный из членов Ордена. Изначально он был древним черепом, извлечённым из законсервированных руин таинственной иномировой экспедиции, исследовавшей Голарион тысячи лет назад. В попытке узнать что-то новое, жрецы Ордена нарастили на нём плоть и оживили Разговором с Мёртвыми; но странное устройство, вмонтированное в череп Ричарда, сохранило в себе его личность и фактически вернуло его к жизни. Существуя исключительно за счёт магии, летая на зачарованной сковороде, пользуясь амулетом Руки Мага и бесконечно болтая, Ричард был своеобразным талисманом партии. Не слишком умный, не обременённый особыми знаниями, неуравновешенный и в целом не очень полезный, Моро развлекал своих «отсталых средневековых товарищей» байками об ином мире, лежащем за звёздными безднами, и всё хотел вернуть себе полноценное тело. Лишь однажды от него была настоящая польза: при попытке выбраться из Туманов, где Ордену пришлось исследовать древнюю исследовательскую станцию, построенную народом Моро.
Впрочем, получив после этого тело, оружие и кое-какие деньжата, Ричард довольно быстро нашёл множество разногласий с бывшими друзьями и покинул Орден.
‡ Венгар. В недалёком прошлом – негласный лидер партии, «пламенный мотор» и «движитель» её (по авторитетному мнению Транора). Молодой сын рода человеческого, но с явным влиянием драконьей крови (возможно, её в нём аж половина): сперва мог похвастать нечеловеческими сапфировыми глазами и одним-единственным бронзовым рогом на голове, но после пребывания в Туманах знатно очешуел, обзавёлся электрическим дыханием и периодически (ненадолго) превращается в настоящего дракона. Он ведьмак (мультикласс магус/арканист/ученик драконов); его физическая сила вызывает неподдельное уважение, но магическая превосходит её в разы. Он тот, кто может уничтожить тролля одним ударом наэлектризованной глефы или копеша. В этой части света не так много смертных воинов, способных сразиться с ним на равных.
Венгар – человек неиссякаемой энергии, кипучей активности и больших, смелых дел. Добряк, пусть и с крутым нравом. Обладает яркими лидерскими качествами. Увы, несчастья и беды последних двух лет оставили на нём неизгладимый след: он стал гораздо жёстче в суждениях, угрюмей и пессимистичней. Тем не менее, неистребимое желание помогать тем, кто в беде, и забитый ногами глубоко в подсознание оптимизм то и дело дают о себе знать. Неудивительно, что до возвращения из Туманов именно он вёл Первый Орден его извилистым путём.
‡ Фэху из леса Мирани, клирик Нефиса, бога магии и знаний (клирик/евангелист). Эльф средних лет, но уже стареющий. Всю свою жизнь он был простым монахом в захолустной, скрытой в глубинах проклятого леса Обители Всевидящего Ока, под началом деспотичного настоятеля и престарелой матушки; занимался травничеством, врачебным делом, изучением истории и магии и (главное) переписыванием священных книг (и трудов арканных – что для нефисиан суть одно и то же). Когда судьба сорвала его с места и бросила в котёл варисианских интриг, Фэху вынужден был измениться, из тихони-затворника вырасти в настоящего боевого клирика… но всегда оставался на вторых ролях. И никогда не стремился к лидерству - кроме одного-единственного раза.
Характер его мягкий (иногда - вплоть до бесхребетности), покладистый и тихий. Он склонен к безвозмездной помощи, жертвенности, взваливанию на себя чужих грехов и самобичеванию. Он трусоват и не слишком боевит, но дал себе зарок – ни при каких обстоятельствах не убегать с поля боя – и никогда его не нарушает. Немногие вещи способны по-настоящему разозлить его, но, если это всё же случается – упрямству эльфа можно лишь позавидовать. Или посочувствовать.
‡ Шаурман, колдун, тяготеющий к зловещей магии Теней (чистая ведьма с теневым покровителем). Очень молодой (и поразительно умный для своих юных лет) эльф, всю жизнь посвятивший семейному делу – ведьмовству. Собственно говоря, будущий Первый Орден спас его с костра перепуганных и разъярённых селян, буквально повесивших на «ведьмаря из соседнего леса» всех своих пропавших собак. И зря маг им доказывал, что собаку на магических искусствах съел только фигурально и вообще вегетарианец. Оставив свой зачерствевший, местами подгнивший хлебный домик и присоединившись к приключенцам, Шаурман в кратчайшие сроки нарастил багаж знаний до устрашающих объёмов, отточил интеллект до божественной остроты… что не мешало ему иногда совершать глупые, странные поступки – просто в силу скудного жизненного опыта и полного отсутствия социальных навыков. Кроме того, покровительство Теней оставило на нём свой отпечаток: он бледен до бесцветности (даже одежда его мгновенно теряет цвет, превращаясь в чёрно-белую), он не переносит света и, чтобы не страдать в дневное время, постоянно застилает свои глаза пеленой мистического мрака. Его нездоровый вид от этого становится откровенно устрашающим, а эксцентричная манера одеваться лишь усугубляет положение.
Ведун замкнут, молчалив и непроницаемо-спокоен… по крайней мере, внешне. Никогда не стремится к лидерству (хотя периодически принимает его – когда партии нужен предводитель не боевой и не харизматичный, но интеллектуальный). Лишь одна страсть владеет им – страсть к новым знаниям, новому могуществу; и эта страсть иногда бывает пагубной. Нрав его – независимый и очень волевой, эльф никому не позволяет собой помыкать и многое делает самовольно, не спросив совета у товарищей. Или откровенно – против их слова. Мирские привязанности и эмоциональность он считает излишними, благополучие спутников мало его волнует, и он всегда преследует свои тайные цели. Однако назвать его злым при всём при этом язык не повернётся… у Фэху, по крайней мере.
‡ Эланор (чистый жрец). Человеческая девушка из богатейшего города мира – блистательного Абсалома, дочь знатного и богатого рода, избалованная и капризная… и одновременно – преданная, страстная поклонница Сэрэнрэй, Цветка Зари, богини пламенного добра и воинственной добродетели. Гордая, немногословная, независимая и удивительно стойкая к мирским невзгодам для «золотой девочки», Эланор сопровождала партию почти с самого начала и оставила глубокий след в сердцах друзей… увы, теперь она мертва. И мертва давно.
‡ Харск (оккулитист). Молодой полуэльф из Каер-Маги, увлечённый историк и маг, использующий странные оккультные практики. [SPOILER]. Ещё одна яркая личность, оставившая неизгладимый след в памяти Ордена.
‡ Аркадия. Человеческая женщина средних лет; выглядит, однако, очень молодо и обладает редкой красотой. И редким волшебным даром: она чародейка с наследием Очарованных Снов. История её удивительна и трагична: большую часть осознанной жизни Аркадия прожила трудницей в местном храме Эрастила, бога лесов, охоты и земледелия. Была замужем за любимым человеком, растила двух прелестных сыновей… Но однажды пришла беда – и, вернувшись из трёхдневного похода в лес, она увидела разорённый храм и карвосских инквизиторов, сжигавших трупы её сестёр и братьев в огромных кострах. Отец-настоятель втайне якшался с теневым демоном и в конце концов впустил его в свою душу. И кто знает, что он успел бы натворить, если б не святые воины.
Разумеется, сама Аркадия об этом так и не узнала.
Кое-как похоронив недогоревший прах, оплакав убитого мужа и угнанных в плен детей, она осталась жить в старом храме; и ей казалось, что прошло всего несколько лет. Но на самом деле всякий раз, коснувшись головой подушки, вдова засыпала на долгие года – так демон, оставшийся в руинах, держал её под контролем. Иногда делал своей марионеткой, чтобы покинуть собор и её руками творить свои тёмные дела в ближайшем городе. И лишь изредка давал проснуться.
Прошло триста лет, прежде чем Первый Орден спугнул демона и освободил Аркадию от его власти. Не в силах поверить во всё, что случилось, она отреклась от прошлой жизни, прошлой веры и прошлого имени. И присоединилась к своим спасителям, взяв с них одно обещание: те помогут ей найти пропавших мальчиков. Она отказалась верить, что прошло уже три века, что мальчишки давно выросли, состарились и умерли, что искать ей стоит своих прапраправнуков…
Аркадия немного легкомысленна, но лишь на первый взгляд. Это опытная и благоразумная женщина очень доброго нрава, которой всегда нужно заботится о ком-то. Под её мягкостью скрывается непреклонная строгость. Потеряв свою семью, она будто пыталась стать матерью для окружавших её людей и нелюдей – бестолковых и беспомощных, как дети. И в немалой степени в этом преуспела.
‡ Гвин (NPC). Весьма юная (двенадцати лет от роду) дочь рода людского, бывшая послушница из магнимарского храма Дезны – звёздной богини странствий. Одарённая и волшебством, и редчайшим талантом живописца, она присоединилась к Ордену довольно странным образом: однажды жрицы её храма попросили авантюристов найти пропавшую девчонку. Это была странная, запутанная история; в глухом лесу за городом, среди зимы, ночь за ночью древний вампир играл на клавесине, вызывая к жизни танцующих призраков под сенью спящих дерев… Ночь за ночью Гвин была его единственным зрителем, и ночь за ночью – немёртвый не причинял ей вреда. И с миром отпустил приключенцев, что пришли за ней на рассвете четвёртого дня. Правда, сама Гвин не пожелала возвращаться в храм: она предпочла путешествовать с почти незнакомыми людьми, сказав, что такова воля Дезны. В конце концов, разве богиня странствий одобрит сидение в тесной, душной келье?..
Удивительно мудрая и рассудительная для своих лет, не знающая ни страха, ни гнева – Гвин походит на святую во плоти. То ли воля божества, то ли зловещие Туманы ослепили её; тёмно-синие глаза девочки лишены зрачков, полностью затянуты звёздной радужкой. Но она ходит и действует свободно и легко, будто что-то или кто-то направляет каждый шаг и каждое движение. Когда она смотрит сквозь людей своими слепыми глазами – кажется, будто ей открыты самые души. Нрав её тихий, кроткий и мирный; она любит всех, кого знает, и больше остальных – Аркадию. Чародейка отвечает ей взаимностью: во всём Ордене Гвин – её любимая дочь, и ради девочки она пойдёт на всё.
В Туманах Гвин утратила магические силы, но кажется, обрела нечто большее. Её поразительная мудрость и неколебимое спокойствие родились тогда и там, среди душного отчаяния мистической тюрьмы, под зловонным кровавым дождём. Иногда кажется, что ей под силу предвидеть будущее, отвести беду и говорить с небожителями, не вознося молитв… И каждый, кто имеет хоть какое-то отношение к делам божественным, испытывает странный трепет рядом с ней.
‡ Крэк (чистый плут). Полурослик-крысолак, мелкий жулик, спасённый из магнимарских канализаций, где был одним из многих подростков, попавших во власть Крысиного Короля. Умелый вор, хладнокровный убийца… и одновременно – добрая, открытая, жизнерадостная душа ребёнка, не сознающая своих грехов и тяжести положения. Мало что помнящий из прошлой жизни, Крэк нежно любил Шаурмана, поскольку именно ведун выкупил его у Короля (кажется, полурослик был единственным живым существом, к которому теневой маг испытывал тёплые чувства). Прямолинейный, инфантильный и бесхитростный, среди чужаков он мгновенно становился скрытным, изворотливым и лживым. И никогда не различал «своего» и «чужого».
Любимец и талисман Первого Ордена пал совсем недавно, сражённый Клинком Душ одного из воинов – Церберов Челии.
‡ Магиланика фон Картштрайн, она же Магилу – беглая дочь абсаломского торговца. Впрочем, беглая или изгнанная – это ещё большой вопрос; она упоминала, что не вернётся к отцу, пока не заработает/награбит/возьмёт хоть где-то похищенные у него деньги. А меж тем люди её отца ведут за ней охоту. Склонная к плутовству в бою, скрытная и яростная, Магилу почти сравнялась в боевой мощи с Венгаром… почти. Но потом пошла по совсем другому пути – пути алхимика и зельедела. (Это был самый странный мультикласс, который я наблюдал в жизни: арканный трикстер/ганхимик/свешбаклер/магус). Замкнутая, угрюмая и молчаливая, порой откровенно злая – но никогда не предававшая своих; не все могли терпеть её замашки и капризы, но каждый знал, что к ней можно повернуться спиной. Острый ум и бесконечное терпение отличали эту юную особу человеческого рода… равно как и удивительная властность. Впрочем, попытки подчинить Орден она никогда не предпринимала.
Имела смертельный (без шуток) конфликт с Харском, зло и колко измывалась над Эланор, по-настоящему уважала только Венгара и Шаурмана.
‡ Кёрли-Мёрли (дервиш-бард) – молодой человек с явными физическими уродствами, беглый раб из заморского Осириона. Удрал за три моря с риддлпортскими контрабандистами и потом скитался с бродячими цирками… пока волею судьбы не пал жертвой того же проклятия, что и Магилу. Вместе они долгое время болтались по Варисии в попытке снять это загадочное проклятие, уподоблявшее их нежити, но не преуспели. Пока не очутились в Туманах.
Магиланика относится к нему покровительственно и одновременно пренебрежительно, помыкает им и любит поиздеваться, но всё же в этом всём сквозит некая теплота; что до Кёрли – его отношение к алхимичке точнее всего можно охарактеризовать словами «собачья преданность». Громкий, яркий, иногда буйный, склонный к пьянству и необдуманным поступкам, Кёрли вечно колеблется от чрезмерной осторожности до слепого бесстрашия и от эйфорического восторга до глубокой апатии. Однако, пребывание в Яндерхоффе сильно его изменило. Венгар и Транор пристроили его в ряды Золотых Щитов – дварфийских боевых наёмников, чтобы от воинственного барда была хоть какая-то польза; влившись в ряды маленькой, но всё же армии, он резко угомонился, растерял последний страх и обрёл удивительную уверенность в себе. Такую, что однажды просто отказался дальше следовать путями Ордена и остался со своим «боевым братством» - защищать новый дом, Небесную Цитадель. Хотя прекрасно знал, что умрёт, если не сбежит вместе со всеми.
Тем не менее, до последних дней поддерживал связь с Фэху и Венгаром.
‡ «Поляк» Сэмюэль (эфирный кинетик) - весьма таинственный человек из неведомого голарионцам места под названием «Польша», где он, по словам его, «работал строителем» и строил «самую неприступную тюрьму на свете». Он пришёл из Туманов, и никто не мог сказать, как это произошло; он поладил с Венгаром и остался с Орденом, получив задание – восстановить разрушенный особняк Кассандры. Легкомысленный, непутёвый, порой даже недалёкий, но очень крепкий физически лысеющий человек средних лет. Любил грубые шутки, пустые разговоры, добрую выпивку и пощупать Магилу за попу (только мастерство эфирокинетика позволило ему не остаться без зубов, уха или носа). Его мистические силы были велики, его выносливость – несравненна… но ум оказался скорбным и неглубоким. Что его и сгубило, стоило Ордену выйти из Туманов.
‡ Мант Младший – дикарь, следопыт и убийца (чистый охотник), привезённый когда-то Орденом с далёкого южного острова. Потомок людей, запертых крушением на первобытной и враждебной земле. Его народ, по сути, спасли с острова и вывезли на родину – но сам Мант родился там, в джунглях, и с удовольствием остался бы в них. В Магнимаре ему пришлось туго, особенно, когда война уничтожила окрестные леса и ему с Мантом Старшим (ручным гигантским богомолом) нечем стало кормиться. Первый Орден он встретил случайно, уже после того, как те вернулись из Туманов, и стал первой нитью, что вновь связала их с миром.
‡ Айзек Штерн, он же Кроу (инквизитор/ганслингер) – пожилой абсаломский инквизитор, дядюшка Магилу. Он искал пропавшую племянницу, но это было лишь одной из его целей; и он не собирался сдавать её разъярённому отцу. Ворчливый, циничный и сдержанный, Кроу, тем не менее, был образцовым инквизитором: с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем, в котором не было места злу. Основной его миссией было установление абсаломского влияния в Варисии во время войны и противостояние нараставшему инфернальному влиянию Челии. Политические и религиозные интриги столкнули его с Первым Орденом и увели далеко из Магнимара, в котором лежали цели Абсалома… и в неприступном Яндерхоффе, в попытке сдержать Извергов и чудовищных их порождений, старый добрый Кроу принял смерть.
‡ Транор Молотосвет (боевой жрец) – дварфийский воинствующий клирик, последователь бога-кузнеца Торага. Транор всю жизнь прожил в Яндерхоффе, как и поколения его отцов и дедов; но род Молотосвет происходит из другой Небесной Цитадели – павшего тысячу лет назад Колдукара, лежащего ныне в руинах на территории современного Белкзена, что населён дикими и кровожадными орками. Осенённый милостью своего бога, Транор уверен: его судьба – отбить Цитадель у зелёных варваров, восстановить её, возродить её богатство и славу и стать новым Королём Горы. И война, в которой орды Белкзена вдруг хлынули в Варисию, была расценена как знак – знак того, что Пришло Его Время. Туманные, но величественные прорицания жрецов всего дварфийского пантеона, собственные откровения и божественные знаки привели его в Магнимар. Он целенаправленно искал Первый Орден, зная, что жалкие с виду, озлобленные и опасные «разбойники» - ключ к падению зловещего и таинственного Императора Белкзена и возрождению Колдукара.
Фанатичный, бескомпромиссный и одержимый своей идеей, Транор уважает новых товарищей за их силу и непреклонность, но не слишком ценит их жизни или чаяния. Он вообще не ценит ничего, кроме своих грёз, и ради них готов поступиться чем угодно. Даже городом, взрастившим его предков – величественным Яндерхоффом.
‡ Эзатра Кейн (антипаладин) – посланница Челии в Магнимаре, глава уничтоженных Церберов. Большая часть её воинов пала от рук Первого Ордена, остальных она сама казнила за некомпетентность.
Челия – древняя страна, в которой царит не менее древняя бюрократическая деспотия. Непрерывная её династия – Трижды Проклятый Дом Трун – много столетий связана узами адского договора с самим Асмодеем, богом и верховным владыкой Девяти Инфернальных Кругов. В своём строении и политике Челия – сама маленькое отражение Ада: построенная на жёсткой, жестокой и кровавой иерархии, переполненная интригами и заговорами, она изливает своё внутреннее напряжение на весь окружающий мир. Военными кампаниями, торговыми войнами, политическим коварством. И теперь, когда Варисия растерзана чумой и бойней и находится на грани поражения, Челия заинтересована в том, чтобы вернуть себе эти некогда утраченные северные колонии.
Эзатра Кейн, верная последовательница Архидьявола Молоха, одного из Владык Ада – посланница королевы Аброгейл II, чьей миссией было склонить новообретённого варисианского короля к сотрудничеству… и подчинить его власти Дома Трун. Её отряд, с которым воинствующий посол сошла на магнимарские пристани, включал в себя немёртвого чародея, и монаха-предателя, и закованного в рыцарские латы неистового ифрита, и рыцаря-псионика с кристаллическим клинком, пожирающим души, и ещё многих не столь внушительных особ. Это были Церберы – безжалостные и непобедимые инфернальные рыцари, вселявшие трепет в любого, кто сталкивался с ними. Но не успела Эзатра развернуть сеть интриг в Магнимаре, как её отряд сцепился с Первым Орденом, только-только вернувшимся из Туманов… и был наполовину уничтожен. Вторую половину разъярённая леди Кейн казнила сама. Однако, нескольких дней ей хватило на то, чтобы понять: в борьбе за северные земли лучше окучивать не слабого новоиспечённого варисианского короля, а его противника. Загадочного Императора Белгзена, объединившего под своим началом бесчисленные орочьи племена диких земель на северо-востоке от Внутреннего Моря. Снабдившего их потрясающими древними машинами, которые дадут прикурить лучшим боевым големам Каер-Маги. И почти сокрушившего вольные города Варисии в войне, цель которой известна лишь ему одному.
Итак, посланница Аброгейл II сочла за лучшее покинуть Магнимар и отправиться к Императору, чтобы, в зависимости от обстоятельств, либо заключить союз с ним, либо совершить на него покушение. Но поскольку её боевой инструмент – Церберы – потерпел поражение от каких-то безвестных бомжей-убийц и был ею утрачен, Эзатра решила сделать новым своим оружием этих самых бомжей-убийц. Она нашла Первый Орден в Яндерхоффе, использовав свой титул, влияние и деньги, чтобы проникнуть во чрево дварфийской твердыни. И выдвинула ультиматум: или Орден присоединяется к ней в походе в Белгзен… или Челия нападает на Варисию с другой стороны, разрывая её надвое и подминая «свои по праву» северные провинции.
Властная, жестокая и хладнокровная, Эзатра смогла взять за глотку каждого. Страх и шантаж были её излюбленными инструментами. Но когда Яндерхофф вздрогнул в предчувствии страшной беды, надвигающейся из бездны подземной, и когда настал лучший момент для того, чтобы покинуть этот город… взбунтовался тот, от кого леди Кейн меньше всего этого ждала.
И Первый Орден перестал существовать.
[Кратная история вопроса]
Первый год существования Ордена ничем не отличался от течения жизни любого другого отряда авантюристов. Ну, в общих чертах. Сражались с монстрами, разоблачали тайные культы, искали пропавших без вести, исследовали древние руины, прихватывали (в силу специфики) археологические находки. Собирали под крышей особняка Парадуров новых и новых помощников и друзей. Наживали врагов. Ничего особенного, словом.
Однако, в отличие от многих наёмников, просто хватавшихся за всё подряд, у Первого Ордена была конкретная цель. Леди Кассандра не просто так построила свой особняк вдали от городских стен и оживлённых трактов; не только любовь к уединению определила выбор места. Во чреве пологого холма, на вершине которого маленькой крепостью высилось поместье, лежало нечто загадочное и бесценное. Варисия изобилует руинами талдорской цивилизации, наследием древних азланти… но то, что было похоронено здесь, резко отличалось от всех прочих руин. Сложный раскоп глубоко под фундаментом особняка охватывал со всех сторон громадный куб из неведомого камня, который не мог поцарапать даже зачарованный адамант. Ни гремучие алхимические смеси, ни смертоносные заклятия не брали гладкую серую стену. Не было на ней ни рун, ни знаков, ни щелей — лишь очертания портала обозначали место, где должна быть дверь. И Кассандра, страстный исследователь и увлечённый историк, истратила большие деньги на раскрытие тайны каменного куба. Очень большие деньги. Долгие года.
Старший Парадур, именитый алхимик, изыскивал способы расплавить или прожечь неизвестный минерал всё новыми изощрёнными составами. Его старый друг Диего, волшебник и големостроитель, пустил в ход всё своё искусство. Кое-что делали и приключенцы… но их задача была проще и сложней одновременно. Они искали артефакты той таинственной цивилизации, которой принадлежало загадочное строение — ключи к закрытой двери. Один такой артефакт был у Кассандры с самого начала — он привёл её сюда много лет назад; странный металлический куб, покрытый строгим геометрическим узором, хранил в себе такую мощь, что чароплёты слепли или падали без чувств, лишь взглянув на него Обнаружением Магии. Это было вдвойне странно, потому что его внутренняя энергия была чем угодно, но не магией — создатели кубов вообще не знали волшебства. Не были к нему способны. Органически.
Впрочем, об этом авантюристы узнали много позже — когда из очередной экспедиции привезли череп Ричарда Моро. И оживили ненароком. Этот парень — то ли рядовой боец, то ли разнорабочий, то ли вовсе ссыльный каторжанин — стал основным источником информации о том, что они искали… но знания его были слишком скудны, чтобы дать нечто стоящее.
Мало-помалу, Первый Орден собирал всё больше информации, всё больше обломков абстрактного ключа, что должен был открыть непроницаемую дверь… но случилась катастрофа. Предательство и резня лишили жизни и Кассандру с её отцом, и старого волшебника, и всю прислугу в особняке, и даже скот в хлеву, и даже домашнего кота. Сами души их были похищены и попали в руки неведомого, но могущественного Изверга. Запоздавший отряд приключенцев лишился сразу трёх бойцов. Но и после битвы с предателем отдыхать, зализывать раны и искать способ всё исправить суждено им не было: размах злодеяния, отдалённые его последствия оказались настолько велики, что весь особняк с прилежащими постройками, с подземным раскопом и лабораторией, с дворами и садом провалился в Туманы. В ту самую эфирную темницу, то самое чистилище, откуда нет выхода — лишь вечный плен и кошмары, пожирающие разум и дух.
Те, кто остался в живых, прозябали в разрушенном особняке, в сырых туманах, под кровавым дождём. Ветеранам Ордена пришлось положиться на «новобранцев», многие из которых даже не застали Кассандру — Крэка, Магиланику, Кёрли-Мёрли, приблудного друида-лешего Волнушку, угрюмого следопыта Тайлера (дядюшку убитой Эланор)… Они смогли покинуть особняк Парадуров, ведомые таинственным человеком по имени Массат — слепым цыганом-вистани, бродягой-из-туманов, которому дана мистическая сила странствовать по ним и находить дорогу. Остальные ждали в окровавленных руинах, собирая осколки прошлой роскоши.
Кассандра знала, что за непроницаемой стеной таинственного куба находится древняя исследовательская станция. Её построили люди (или существа, на людей похожие) из далёкого мира, которым чужда магия; они прибыли сюда, чтоб исследовать её, как любопытный феномен. Сами же они полагались лишь на технику — но такую, что способна сразить бога. Ещё Кассандра знала, что в недрах станции находится удивительный неволшебный портал; и больше всего на свете леди Парадур хотела знать, как он работает и куда ведёт.
Для тех же, кто оказался заключён в Туманах, этот портал стал единственным шансом на побег.
Магиланика с её отрядом пересекли зловещие мги, чтобы найти Дэннийскую рощу — таинственное селение алхимиков (эльфов, по большей части), где можно добыть знания и реактивы, чтобы продолжить начинания Рикардо. Нелегко дался им этот путь; ни один разум, ни одна душа не способны уцелеть в Туманах, и вернулись странники совсем другими. Им пришлось сразиться с воплощениями самых сокровенных страхов (и много раз побывать на краю гибели), распутать странный клубок интриг в наркотическом забвении, что опутал Дэннийскую рощу (такую счастливую и безмятежную с виду) и сразить её Лорда, древнего алхимика, подчинившего каждое живое существо в своём домене. Когда они возвратились назад, к особняку Парадуров, для них едва минул месяц… но для тех, кто ждал их — прошёл год.
Они тоже изменились. Лордом домена должен был стать предатель, проливший здесь реки крови и вырвавший души из самого Посмертия — но яростный удар Венгара, кажется, изничтожил его с концами; не осталось даже праха. Вместо него ведьмак, совсем того не желая, стал владыкой крохотного островка изменчивой реальности и сросся с ним мыслями и духом. Тело его резко изменилось, и за несколько месяцев он обратился в настоящего дракона. Чем дольше — тем покорней его воле делался особняк с прилежащими землями; прекратился кровавый дождь, день вновь начал сменять ночь, новые листья одели мёртвые деревья, и лишь таинственный подземный комплекс оставался недосягаем.
Аркадия и Гвин по мере сил своих пытались ухаживать за садом — но никто не нашёл в себе сил, чтобы очистить и вновь обжить дом; до последних дней стены его сочились кровью, а приключенцы обитали в беседке неподалёку. Стараниями Аркадии и Гвин (и волей Венгара, когда тот научился управлять своим владением) сад ожил, оделся пышной зеленью… увы, плодоносил в нём лишь единственный бобовый стебель, посаженный Волнушкой перед уходом. А ещё только забота девочек, деловитые хлопоты и неиссякаемый оптимизм позволили остальным сохранить подобие здравого ума — но не душевного спокойствия.
Убитый Фэху поднялся бесплотным призраком; потребовалось много дней, чтобы его разум собрал себя из осколья и праха. Он постоянно уходил в Туман, чтобы исследовать его — в границах чужого домена, полного нежити, что по странному стечению обстоятельств оказался связан с их собственным; лишённый поддержки своего божества, эльф, тем не менее, фанатично собирал новые знания… и лелеял надежду вырваться из мглистой тюрьмы. Туман убивал его, развеивал мертвенный эфир – но призрак возрождался вновь под стенами особняка, на месте своей гибели, и снова принимался за работу.
Шаурман погрузился в медитации, оккультные ритуалы и странные зеркальные чары, чтобы укрепить связь со своим холодным и зловещим покровителем. Большую часть времени он проводил за причудливыми заклинаниями или в мистическом трансе. А когда просыпался - расчищал остатки библиотек и лабораторий Парадуров, складывал вместе кусочки их грандиозной работы и готовил всё к возвращению исследователей.
Пришедший из Туманов Сэмюэль вырыл пруд в саду, возвёл беседку, ажурный мост и подлатал увечный особняк…
С виду казалось, что их существование омрачает лишь постоянный голод — но каждого терзали свои кошмары и своя вина, и души искажали скрытые увечья.
Наконец, Магилу вернулась. Наработки алхимиков Дэннийской рощи и павшего Лорда Аркелона соединились с трудами Диего и Рикардо, жар алхимических реакций дополнила эфирная мощь Поляка, и стены древней станции пали. Ещё несколько недель авантюристы исследовали её чрево, разбираясь с системами защиты и постигая основы чуждой технологии. И вот искусственный разум и мирмидоны-стражи усмирены, а портал — изучен и открыт. Машина, не имевшая в себе ни капли магии, оказалась не подвластна влиянию Туманов… и с её помощью Первый Орден вернулся, наконец, в Варисию. Это был путь в одну сторону, потому что пройти обратно тем же порталом они не смогли бы — его физически не существовало на Прайме. Но тогда приключенцев это лишь порадовало.
Зато не обрадовало то, что они увидели.
Родная земля оказалась выжжена; моря пепла расстилались там, где прежде росли дремучие леса, а реки и озёра прогоркли и стали ядом. Сэндпойнт обратился в обгорелые руины, и лишь Магнимар с предместьями стоял, как ни в чём не бывало… но вокруг него разбит военный лагерь, а в деревнях под стенами чумные доктора сжигали горы трупов.
Пока авантюристы сидели в Туманах, здесь прошло восемь с лишним лет. За это время в Варисию пришла война. Безымянный Император объединил властной рукой дикие орочьи кланы из Белгзена, и бессчётные орды гоблинов, и старого, злобного, хитроумного красного дракона с его прихвостнями, и нелюдимую Грозовую Ведьму с её ренегатами; из этого сброда он собрал железную армию, вооружил её древними машинами (во всём подобными тем, какие видели авантюристы на исследовательской станции, только в разы более опасными) — и эта армия стёрла в порошок две трети страны. Уцелела Каер-Мага - город волшебников, сразу заявивший о своём нейтралитете. Уцелели три больших города — суровая Карвосса с её властной инквизицией, пиратский Риддлпорт и торговый Магнимар. И случилось то, чего не бывало прежде никогда: три города объединились, чтобы выстоять, и был избран король Варисии. Впервые за многие века.
Впрочем, корона не слишком помогла против хорошо вооружённых орд.
С большим трудом авантюристы пробрались в город; чтобы обойти блок-посты и патрули, которые наверняка не обрадуются вооружённым до зубов наёмникам, им пришлось ползти через канализацию. Они пытались связаться с Храмом Дезны, где жила когда-то Гвин, и попросить там помощи; но только настоятельница Храма — их бывшая соратница и подруга — с гневом отвергла любые разговоры. Она винила Первый Орден в том, что тот исчез, когда был так нужен, и резонно указывала на то, что все ресурсы духовенства идут на поддержание армии. У неё не найдётся ни одного заклинания для бывших друзей — даже лечения царапин. Что уж говорить о Воскрешении, за которым те пришли.
Но тут вмешалась сама судьба в облике Оракула — избранной Дезны; утратив глаза и возможность видеть окружающий мир, совсем юная девушка обрела способность прозревать грядущее. И она сказала: вот люди, которым суждено положить конец войне. И она сказала: поможем им, чем сможем. Пусть они исполнят своё предназначение…
Лишь благодаря её словам павший клирик вновь обрёл плоть, а Орден нашёл какое-никакое убежище в Магнимаре. В то же время на них вышел инквизитор Кроу, наставник и друг Магиланики, и пожелал их помощи в своих политических делах. Но развить бурную деятельность не успели: не прошло и дня, как Орден сцепился с одним из Церберов, послов далёкой Челии. Адский рыцарь пришёл, чтобы насильно забрать верховную жрицу Храма Дезны... и позорно пал от рук безвестных бродяг. К сожалению, он успел прихватить с собой беднягу Крэка.
А дальше события понеслись, как взбесившийся козёл.
Пытавшихся отдышаться приключенцев нашёл Транор Молотосвет, дварф из Яндерхоффа. Его, боевого жреца Торага, вели знаки собственного бога — но эти знаки тоже указали на остатки Ордена как на тех, кто положит конец могуществу Белгзена. Транор присоединился к ним, пообещав убежище и деньги в Небесной Цитадели в обмен на помощь; тем более, в Магнимаре им теперь совсем не рады — Церберы имеют большое влияние на бургомистра, и они скоро узнают, кто убил их соратника.
И в самом деле: уже на следующий день в пропаже Оракула, настоятельницы и нескольких жриц, а также в разрушении Храма Дезны обвинили приключенцев, а новая стычка с Церберами унесла жизнь Сэма. Прихватив Кроу и его помощницу Лесс (оба попали под раздачу вместе с Орденом), авантюристы бежали из Магнимара так же, как пришли — через канализацию; там они встретили обоих Мантов, пробавлявшихся крысиной охотой в стоках, и походя уничтожили культ, поклонявшийся нежити… но это уже мелочи.
В полях близ Магнимара их вновь настигли Церберы. Но на открытой местности, не имея возможности прикрыться гражданскими, они потерпели неудачу; лишь немёртвому чародею удалось сбежать. А Первый Орден, лишившись на сей раз Ричарда Моро (тот струсил, видя, сколько крови и смерти окружает их), под руководством Шаурмана ступил на План Теней. И сквозь него в один переход достиг Яндерхоффа.
Но и тут им не удалось передохнуть. Пусть Транор и устроил им аудиенцию с Королём Горы Хладобородом, пусть выправил им бумаги и нашёл уютный постоялый двор — ему самому не терпелось отправиться с новым отрядом в далёкий Колдукар, вытряхнуть оттуда орков и воцариться на утраченном престоле Небесной Цитадели. Он не собирался ждать, пока новые знакомцы залижут раны. Его пыл, впрочем, охладили обстоятельства неодолимой силы: что-то плохое происходило в древних шахтах под городом, сквозь которые лежал путь в Подземье и далее — глубокими, тёмными пещерами до самого Белгзена. А когда под Яндерхоффом случалось что-то плохое, дварфы запирали громадные ворота из адаманта и гранита, открывали подземные дамбы и заливали выработки грязной водой с рудников. Собственно, именно это сейчас и происходило.
Но не таков был Транор, чтобы просто ждать. Он встретил своего приятеля — Гораса Гримнильсона, хозяина самоцветных шахт, где добывали хрусталь и турмалин… и с недавних пор — особый род «чёрной ртути», что нашёл широкое применение в новейших машинах дварфов. Этот странный металл, жидкий и вязкий, сделал Гораса богачом - хотя многие столетия прежде его копи приносили доход весьма умеренный. Но был у Гримнильсона грязный секрет, который не следовало знать никому в городе. Он знался с дуэргарами - «чёрными дварфами», с которыми его народ враждует много миллениумов. Его сын был наполовину дуэргар. На его шахтах тайно работали дуэргары. Дуэргары помогли ему найти месторождения «чёрной ртути». Дуэргарам он обязан всем. И они остались там, за закрытыми вратами — потому что, естественно, стража Яндерхоффа ничего о них не знала и вывела лишь «нормальных» рудокопов. И теперь он хотел, чтобы Транор со своими бойцами (чужаками в этом городе) спустился в копи, замаскировал и спас его работников, пока тех не затопило в штольнях. Горас обязался подкупить стражу, чтоб гранитные ворота приоткрылись на несколько минут. Транор же намеревался выполнить его задание, получить награду (внушительную сумму мифрила и золота за каждого живого дуэргара) и немедля выступить в сторону Белгзена. Он хотел пройти под землёй и оставить войну далеко наверху, считая, что дроу и подземные твари не так страшны, как полчища орков.
Внутри Яндерхоффа всё прошло как по маслу. Приключенцы поворчали, что им не дают дух перевести, но быстро сдались под напором Транора. В назначенный час, оставив наверху Гвин, Аркадию и Кёрли, они спустились к шахтам; непроницаемые для магии гранитные ворота приоткрылись на четыре минуты ровно - и они шагнули во тьму. И не успели тяжёлые створки сойтись за их спинами — поняли, в какую передрягу попали.
Воздух был так насыщен ядом, что неволшебный свет мгновенно угасал, глаза слезились, а в лёгких словно тлел горячий пепел. Весь холл у ворот утопал в крови и гнили. Растерзанные в клочья останки дварфов (обычных или чёрных — уже не разобрать) валялись повсюду, и что-то копошилось в них.
Здесь же, у ворот, встретили одного из последних выживших. И здесь, же у ворот, приняли бой с тем, что убило шахтёров — с пурпурными червями. Но эти монстры (и без того - одна из страшнейших угроз Подземья) оказались чёрными, как ночь; их скользкие тела сочились эфирной тьмою, и мнилось, что они уже не принадлежат миру грубому. И в бою твари оказались куда страшней обычных — в одну минуту разорвали гигантского богомола Манта, чей толстый панцирь казался непробиваемым.
Четверо суток авантюристы провели под Яндерхоффом, исследуя сперва шахты, потом брошенное поместье Гримнильсона и гробницы его клана. Им пришлось спустить «чёрную ртуть» из технических прудов, где она скопилась и грозила затопить копи, но прежде — удушить всё живое в них ядовитыми парами. Им пришлось сразиться с неисчислимым червием, от совсем крохотного до громадин размером со взрослого дракона. И обнаружить, что червие осквернено знаками абиссальных владык и влиянием Теневого Плана. И что из Подземья им навстречу подымаются орды демонов — пока далёкие, но подобные лавине в своём стремлении. И что они сами отворили Извергам дорогу – спустив те самые запруды «чёрной ртути». Авантюристы заручились поддержкой далёких предков Гораса и таинственного духа-дроу, слитого из тысяч изувеченных душ — потому что отчаянная ситуация требовала отчаянных мер. Они победили самого большого из червей, что источал из себя скверну — но чудовище пожрало Лесс и Кроу, не оставив даже праха от их тел. Забрали горстку выживших дуэргаров (включая обезумевшего сына Гримнильсона) и святыни клана. И бросились назад — потому что речи уже не было о том, чтобы спускаться в Подземье. Им следовало предупредить власти Яндерхоффа о страшной опасности, наступавшей снизу.
Увы, все сроки, оговоренные со стражей, давно вышли, и пробираться в город пришлось обходными, заброшенными воздухоносными шахтами; без помощи немёртвого дроу Орден так и остался бы внизу. Кое-как (и только с помощью Гораса) столковались с элитными воинами Золотых Щитов, что приняли их на подходах к городу. Но и теперь им не суждено было передохнуть — не успели вернуться на постоялый двор, как их нашла Эзатра.
Посланница Челии не церемонилась. Пользуясь измотанностью и беспомощностью приключенцев, она навязала им свои условия; удивительно, но в лице Транора она нашла союзника. Ведь их цели совпадали — и жрец Торага, и дьяволопоклонница стремились в Белгзен, ко двору таинственного Императора.
Но пока они говорили, в городе разворачивались события воистину драматичные. В третий раз за три дня подгорное духовенство посетили знамения гибели Торага, верховного божества дварфийского пантеона, могучего Всеотца и Всесоздателя — и после этого жрецы Молотобойца лишились магических сил. За необъяснимым исключением некоторых, к числу которых принадлежал и Транор. Такая весть не могла долго оставаться тайной, и вскоре выплеснулась за пределы храмов. Одновременно из Адамантового Дворца пришла весть о кончине Короля Горы: его убил… Гразек, сын Гораса Гримнильсона, одержимый не то яростными духами предков, не то демонами, чей шёпот разносился по затопленным копям. А может быть, он лишь оказался в тронном зале не в то время, и к смерти Короля приложил руку скрытный дух-дроу, которого Орден вынужденно привёл за собой в Яндерхофф?.. В хитросплетениях дел дворцовых разобраться им не удалось. Авантюристы пробились во дворец, чтобы рассказать Королю Хладобороду об Извергах — но застали лишь его труп. И когда неприступные двери тронного зала захлопнулись — вынуждены были вновь бежать.
Потому что угадайте, кого обвинили в смерти Короля?.. Правильно, безвестных чужаков, зачем-то лазивших в закрытые шахты и приведших за собой великие беды. Хорошо ещё, что стража отвлечена была народными волнениями и необъяснимыми убийствами, а потому не могла бросить много сил на поимку беглецов.
Пока Транор пребывал в прострации от ужасных видений, Эзатра взяла дело в свои руки. Её союзник - дварфийский инквизитор, поклонник богини механизмов Брай - вывел Орден тайными тоннелями в Чугунный Квартал, на бедные, закопчённые промышленные окраины; здесь в алхимической лаборатории временно пристроили работать Магилу, отказавшуюся лезть под землю. И её хозяйки, они же добрые знакомые и сообщницы инквизитора, уже готовили средство отступления — компактный цепеллин, наполненный алхимическими воздухами. Щели в сводах охваченной паникой Цитадели остались единственной отдушиной, через которую ещё можно было сбежать.
Именно это Эзатра планировала сделать. Наполовину запугав, наполовину уговорив инквизитора и его подруг, она хотела увезти Первый Орден… в Белгзен, конечно, куда же ещё? Благо, дварфы держали путь примерно в том же направлении.
Вот только не всем эта идея пришлась по душе.
‡
[за три месяца до побега. Яндерхофф, Чугунный Квартал]
- Пошевеливайтесь.
Голос Эзатры звучал глухо и гулко из-под шлема, который она не снимала почти никогда.
- Эти бешеные бабы ждать не будут.
Фэху послушно взглянул туда, где «бешеные бабы» возились со своим чудовищем – самодельным цепеллином, закованным с броню из тонких стальных пластин; его нутро слабо светилось ядовитой желтизной, и едкий алхимический дух был слышен по всему Чугунному Кварталу. В этом все дварфы!.. Даже летающий баллон они обошьют бронёй – ведь кто-то может выстрелить в него!.. И чтобы этот монстр смог подняться в воздух – накачать его ядрёными газами крайне сомнительных свойств…
Впрочем, чего ещё ждать от подземельников.
Цепеллин кряхтел и стонал. Ему не терпелось взлететь, и три дюжины канатов держали его у земли. Под раздутым брюхом и стальной гондолой, такой маленькой и хрупкой с виду, крутилась одна из дварфиек на странном колёсном кресле; вторая – хозяйка алхимической лаборатории – ползала по железной чешуе баллона. А между ними сновали Магилу, Аркадия и Мант – на ролях простых подручных. Имён дварфиек эльф так и не запомнил, хоть старался; голова его раскалывалась от глухой тягучей боли, и казалось, что верх и низ непрестанно меняются местами. Его тошнило, и резкий запах летучей смеси облегчения не приносил.
- Ну, что встал столбом? Помочь не можешь – полезай в гондолу. Несколько минут – и мы отбываем.
Эльф медленно, как во сне, обернулся к Эзатре; даже этот простой жест дался ему с трудом. Внутри черепа кипела чёрная ртуть, и малейшее движение тревожило её, тяжёлыми волнами бросало на стены костяной коробки и обжигало изнутри глаза горящим чёрным туманом.
- Вы отбываете, - сказал он.
Эти слова тоже дались ему нелегко. Несколько дней тяжёлых раздумий и тревог, граничащих с отчаянием. Чувство полного бессилия… и бремя долга, буквально разрывавшее надвое.
Два пророчества. Два бога, чья воля единодушно указывала в одном направлении. И голоса мёртвых Старейшин, что сковали мистической печатью. И обещание, данное одному дварфу – казалось бы, ничего уже не значащее. Пустое. И горький, невыносимо едкий стыд, сжимавший горло при мысли о побеге… об очередном побеге.
- Что, прости?
- Вы отбываете. Я остаюсь.
- С какой это стати?
- С такой вот. – Клирик нахмурился, поймав в глубине тёмных прорезей забрала блеск серых глаз леди Кейн. – Знаете ли, сударыня… однажды я дал себе зарок. Никогда не потакать больше своей трусости. Никогда не убегать… с поля боя. Вы предлагаете бежать; так бегите же. Я никого не стану отговаривать, я устал спорить с вами. Но я останусь. Я дал обещание Горасу – и я его сдержу. Даже если оно будет стоить мне жизни. И я не оставлю этот город на растерзание Извергам, сударыня. Мы открыли им сюда дорогу… нам её и перекрыть.
- И ты, как великий эльфийский герой, собрался сделать это в одиночку?
- Ну что вы, какой из меня герой, - эльф криво усмехнулся. – В этом городе больше толковых дварфов, готовых слушать и слышать, чем… две алхимические девы. Я уверен: если хорошо искать, в Яндерхоффе найдётся много союзников. Особенно теперь, когда страшные знамения явлены не только Транору, а всему подгорному жречеству.
Эзатра молчала долго. А потом, наконец, произнесла – холодно и жёстко:
- Что за ересь ты несёшь. Полезай в гондолу! Это приказ.
Фэху вздохнул и выпрямился; мимолётная вспышка гнева принесла ему странное облегчение: чёрная ртуть не схлынула, но стала вдруг лёгкой и прозрачной, и вместо смятения и боли в голове воцарилась вдруг кристальная ясность. Уверенность в собственной правоте. И отчаянная решимость. Выбор сделан.
- Я не ваш подданный, - сказал он. – Не вам приказывать мне, леди Кейн. Есть лишь одна Королева, которой я подчинюсь, и она – не ваша трижды проклятая госпожа.
— Это что, бунт? – спросила рыцарь. Всё так же спокойно и надменно.
- Если вам угодно.
- Ты знаешь, как в Челии поступают с бунтовщиками? С предателями? С изменниками? Особенно в военное время.
- Догадываюсь. Но я – не подданный Челии, а вы – не мой командир.
Очень медленно, демонстративно рука в латной перчатке легла на рукоять меча… и очень быстро этот меч – чёрный адамантовый клинок, исписанный колючими и злыми инфернальными глифами – вылетел из ножен. Эльф вздрогнул, дёрнулся, понимая, что не успеет увернуться… но ему не потребовалось.
Голубоватая вспышка. Знакомый ликтрический треск. И приглушённый звон металла о металл – хищное лезвие копеша встретило рыцарский меч и отвело в сторону, едва не оцарапав лица клирика. Тот запоздало отшатнулся, переводя взгляд с Эзатры на Венгара; ведьмак выдохнул последние слова Клинкового Рывка, резко повернул копеш и спросил весьма сердито:
- Какого дьявола вы тут устроили?
- Очевидно, Молоха, - Фэху снова усмехнулся, но на сей раз нервно; ноги его запоздало дрожали, и к алхимической вони цепеллина примешивался тонкий запах смерти. Снова.
- Пошёл вон, - процедила сквозь зубы воительница. – Пока я и тебя не причислила к бунтовщикам.
- Бунтовщикам?..
- Я останусь, Венгар, - клирик со всех сил пытался говорить спокойно; и странное дело – у него даже получалось. Казалось, та сила, что несколько минут назад плавила ему череп и мешала думать, теперь вдруг обратилась в хрустальный лёд – и бережно поддерживала разум и сознание. – Я не могу… просто взять и уйти. Я не могу бросить этот город на растерзание Извергам… и я не верю в эти странные пророчества. Простите. Чем гнаться за призрачной надеждой… я предпочту защищать конкретный город. И конкретных дварфов. Пусть они этому совсем не рады. Так… будет лучше. Так будет… хоть что-то.
- Мы заключили сделку, - медленно произнесла Эзатра. - Ты подчинился мне. Вместе со всеми. И ты предал меня. И предал всех. Ты думаешь, что в одиночку выстоишь против абиссальных орд? Мне казалось, в твоей седой башке должно быть чуть больше мозгов. И чуть меньше гордыни.
- Я не буду один, сударыня. В целом городе найдутся те, кто услышит… и те, кто примет мою помощь. А я не присягал ни вам, ни вашей королеве; и пусть лучше Изверги меня сожрут, чем случится подобное. К тому же, - он вскинул голову, и сдавленный гнев засверкал на хрустальных льдинах, - эта затея ничуть не глупей… попытки забраться в самое сердце Белгзена. И уничтожить его правителя одним крохотным отрядом. Это просто смешно, Кейн.
- Ты помнишь условия сделки? – снова спросила рыцарь. – Я могу бросить вашу страну на растерзание Белгзену. Помочь ему рвать Варисию в клочья – с другой стороны. Челия будет рада вернуть себе хотя бы часть утраченных земель. А уж с орочьим вождём мы как-нибудь договоримся. Ты готов обречь остатки своей родины?..
- Вы не дали нам шанса, чтоб от наших решений зависело хоть что-то. – Эльф покачал головой. – Послушайте, сударыня… вы ведь не глупы. И мы – совсем не дети. Ваш план с самого начала был сомнительным. Как условия вашей… «сделки». Зачем вообще Челии иметь дело с почти поверженной страной? Зачем вообще сулить ей помощь, когда можно заключить союз с победителем? Император хочет земли подле Риддлпорта; Челия легко получит остальное, став его союзником. Это столь же очевидно, как то, что судьбы стран не ставят в зависимость от кучки никчёмных бродяг. Даже если у особы вроде вас возникнет надобность в таких бродягах. Будем честны: вы не собирались исполнять этой… сделки. Вы честно сказали нам об этом, заявив, что действия ваши зависеть будут от обстоятельств… и вы совсем не исключаете союза с Белгзеном. Даже если мы будем абсолютно вам лояльны. Не соизволили даже заключить договор в письменном виде… и это первое свидетельство в пользу того, что вы - обманете. Вы, дьяволопоклонники, слишком чтите писанные договора – в лабиринтах слов и тайных смыслов ваша сила… немалая часть её. Ни одну по-настоящему важную сделку без договора вы не заключите. Я не верю вам, сударыня. Вы не дадите Варисии ни единого шанса.
Он помолчал несколько секунд, глядя, как подрагивает кончик чёрного меча. И добавил:
- И Варисия – не моя родина, чтоб вы знали… Мне жаль этой страны с её лесами, мне жаль её людей и нелюдей. Но моя страна – лучезарный Кионин… и лес Мирани, его анклав. И пусть мой народ изгнан из своих лесов – придёт время, и он вернётся. Её Сиятельство Тиландия не позволит священному лесу долго прозябать в руках захватчиков. Не раз и не два на него покушались – и люди, и монстры… не раз и не два мой народ отступал. Но век чужаков всегда короток. Священный лес всегда возвращался под власть Кионина. Вернётся и теперь. Это не зависит ни от меня… ни от вас. Ни даже от Императора Белгзена или Дома Трун. Так было всегда и так всегда будет.
Пока он говорил, к ним стягивались остальные – побросав свои дела; видать, несостоявшаяся битва вышла всё же довольно громкой. Шаурман и Магилу. Аркадия и Гвин. За их спинами – Мант, надвинувший костяную маску на лицо. Транор, почти влезший между эльфом, рыцарем и ведьмаком. Посланница Челии стояла, опустив клинок, и молча слушала; Венгар хмурился и следил за ней, сжимая копеш. И явно готов был среагировать на малейшее движение.
- Какая оглушительная тупость, - проговорила, наконец, Эзатра. – Мог придумать что-нибудь получше, если уж так хочется оправдать свою измену… это звучит жалко.
- Возможно, - Фэху пожал плечами. – Мне не важно ваше мнение, сударыня. Так же, как и вам – моё. Я не хочу устраивать из этого бойню. И так слишком много крови пролилось… и ещё больше прольётся впредь. Давайте просто распрощаемся. Вы уйдёте… я останусь.
- Ты совсем опух, что ли? – осведомился ведьмак; на его хмуром лице отражалась тяжёлая работа мысли. – Такие дела в одно рыло не делают.
Он резким движением убрал меч в ножны. И опустил руку клирику на плечо.
- Знаешь, я тоже об этом думал. Дурно пахнет это всё дело… этот весь поход к оркам на куличики. Я остаюсь. Больше толку выйдет.
Аркадия не сказала ничего – но эльф ощутил, как её пальцы сжали второе плечо. И от мимолётной радости, вспыхнувшей в груди, хрустальный лёд застывшего гнева на мгновение помутнел и вспучился пузырями чёрной ртути.
- Эй, дылды! – громыхнул Транор. – Вы это что, серьёзно? У нас есть дела поважней, чем с Извергами тут бодаться! Не веришь этой бабе – ну, не верь! Тебя ж с ней в койку не кладёт никто! Тьфу, аж представил… Хватит ломать комедию, у нас мало времени!
- Время, Транор. – Фэху чуть склонился, чтобы их лица оказались на одной высоте. Боевой жрец, впрочем, был довольно рослым, а сам клирик – низким, и это всё упрощало. – Твой бог мёртв, Транор. Ты сам это сказал. Кто даёт тебе мистические силы, Транор? Почему? Не лучше ли оставить на время свои грёзы о Колдукаре? И распутать этот… божественный клубок? Не ради древних развалин, но ради целого города твоих собратьев…
Кажется, это было ошибкой. Дварф зло сощурился, глядя ему в глаза. Потом сплюнул, отвернулся и зашагал к цепеллину, оттолкнув плечом чародейку и охотника. Только бросил, не оборачиваясь:
- Не твоё это дело, гнида патлатая! Последние мозги растерял… чёртовы эльфы.
Эзатра стояла ещё минуту или две, держа обеими руками меч. Потом вложила его в ножны. Сняла шлем – резкие тени алхимических светильников делали её шрамы на её лице ещё страшней и глубже. И произнесла:
- По законам Челии я должна казнить вас всех. Но времени у нас и вправду мало. И сил – тоже. Цена сражения велика неоправданно. Оставайтесь, если хотите!.. Сидите в этой крысиной норе, пока демоны вас не выжрут. Но если мы встретимся ещё раз – вы умрёте. Как предатели и бунтовщики. И ты – в первую очередь.
Она с размаху ткнула кулаком в грудь эльфу – только звякнул металл и перехватило дыхание от силы удара. А потом развернулась – и пошла вслед за Транором. Чуть помедлив, за ней последовала Магилу – кивнув на прощание – и Мант, ничем не выдавший своих мыслей. Шаурман задержался ещё на минуту, пристально глядя на Фэху; и в ледяном хрустале внутри черепа он вдруг услышал голос ведуна:
«Нам понадобятся глаза под землёй. Вам понадобятся глаза за стенами Цитадели. Грядёт нечто большее, чем просто рейд Извергов и локальная война. Мы должны понять, что происходит. Так у нас больше информации… больше шансов».
Он усмехнулся, покачал головой – и стремительно полетел прочь, не касаясь ногами земли.
«Я не прощаюсь», - не-прозвучали последние слова.
- Я тоже, - тихо ответил Фэху; он знал, что мыслей довольно будет, но никак не мог привыкнуть. – Счастливого… пути…
Надо было уйти сразу. Что-то делать. Искать кого-то. Но они вчетвером так и стояли, глядя, как цепеллин подымается в воздух и медленно исчезает в проломе сводов, истекавшем пасмурным серым светом. Впрочем, после полумрака Чугунного Квартала даже он был слишком ярок.
А потом сзади раздался знакомый голос:
— Значит, вы всё-таки остались?..
Фэху обернулся – и увидел Гораса; старый дварф стоял, опершись на свой несоразмерный молот, и потерянно смотрел ввысь.
- Вы ж говорили – там дела поважней.
- Они говорили. Не мы. – Венгар отпустил, наконец, плечо эльфа и шагнул навстречу старику. – Итак, мастер Гримнильсон… мы готовы сдержать наше слово.
- А вы, помнится, обмолвились, - вторил ему Фэху, - что знаете кое-кого из жрецов Магрима. Я полагаю, в таких обстоятельствах проще начать наш маленький заговор с бесед с духовенством.
И впервые за много дней Горас слабо улыбнулся.
- Не просто «кое-кого», - сказал он, - я знаю самого Мильгельрума, Верховного Жреца Магрима. Он со странностями, конечно, и не самый общительный дварф… но я уверен – он выслушает нас. И даст не один толковый совет. Только сейчас идти туда нет смысла; Собор осаждают перепуганные прихожане. Дождёмся ночи – тогда храм закроется для тайных гаданий…
- И как мы попадём туда, если он закроется? – спросила Аркадия.
- О, - улыбка Гримнильсона сделалась хитрой, - я знаю чёрный ход и секретный стук, если вам угодно.
‡
Странное дело, но главный храм Магрима — Собор Тысячи Знаков — находился в Чугунном Квартале. Не в Алебастровом, где под стенами Дворца обитала знать, и даже не в Мраморном, где жила львиная доля горожан – от состоятельных купцов до простых работяг; храм стоял именно здесь - в районе бедноты, чадящих и грохочущих цехов, истощённых копей, обширных складов и громадных машин. В глубине древней шахты, где добывали когда-то мифрил. Вход в неё превращён был в роскошный портал, обрамлённый рунической вязью — символ дварфийского Владыки Мёртвых; галерея вместе с главным стволом стала огромным нефом, а штольни превратились в алтарные приделы — и чем ниже те лежали, тем святей считались. Где-то совсем глубоко под городом, глубже адамантовых забоев, главный ствол долгими тайными переходами сообщался с Великими Гробницами — кладбищем Небесной Цитадели, где у каждого клана и каждой семьи был свой старинный склеп.
По крайней мере, так рассказывал Горас.
Отсюда виднелся портал, озарённый бледным потусторонним светом; руны вокруг тяжёлых врат мерцали крохотными звёздами. Ворота были заперты, храмовая стража в три ряда стояла перед ними, сомкнув высокие щиты. А перед стражей бурлило живое море — сотни, тысячи разгорячённых, перепуганных, разъярённых, растерянных дварфов. Казалось, весь Яндерхофф собрался у Собора в надежде, что жрецы Владыки Судеб дадут ответ на страшные вопросы, витавшие над городом. Но Фэху видел уже, как велика Цитадель и сколько живёт в ней дварфов; и уверен был: перед Тремя Кузнями – великим святилищем Торага, а заодно Анградда и Грундиннара - народу собралось куда как больше…
Они же наблюдали за толпой издалека. Не сумев пробраться к Собору, Горас Гримнильсон провёл их какими-то заброшенными, затхлыми ходами в лабиринт червоточин, проевших изнутри каменные стены Яндерхоффа; узкими, кривыми лесенками они взобрались наверх, на стену гигантской каверны, в которой лежала Площадь Знаков и располагался вход в Собор. Отсюда прекрасно видна была огромная толпа, заполонившая пещеру… а дух отчаяния и страха, незримым туманом подымавшийся над ней, слышался особенно остро.
- Да уж, - сказал Венгар, тяжело опускаясь на приплюснутый валун; крохотный уступчик, балконом нависший над каверной, со всех сторон обрамляли нагромождения камней — тех, кто наверху сидит, снизу не увидеть. По крайней мере, горожан и стражи можно тут не опасаться. А вот бродяг, разбойников и отчаявшихся нищих, которыми богат Чугунный Квартал, а равно мелких чудовищ и зверей подземельных…
...впрочем, кому страшны звери и бандиты — после того, что видели они в копях?
- Этой ночью нам туда явно не попасть.
- Да и следующей тоже, - Горас тяжело вздохнул и сел наземь рядом с ведьмаком. Священный молот он упёр в камни и держался за рукоять, словно та была единственной его опорой. - Сколько живу — а здесь такого никогда не видел. Даже в День Поминовения. Как же нам туда пробраться?..
- Снизу? - осторожно спросила Аркадия. - Вы сказали, что Собор уходит глубоко под землю. Может, через какие-то здешние забои можно подобраться… минуя главные врата?
- Исключено, - старый дварф покачал головой. - Разумеется, есть десятки, если не сотни путей в Собор… и через брошенные копи, и через Великие Гробницы. Но путь в шахты сейчас закрыт — сами знаете, почему; после того, что случилось за три минувших дня, гранитные врата уж точно не откроют. Туда, вниз, и мокрица теперь не проскользнёт. И Великие Гробницы закрыты — они ведь тоже глубоко, рядом с копями… да что уж — они в копях. Просто в самых древних, давно истощённых, полностью отданных под склепы. Чей клан каким рудником владел — в нём и справлял себе поместье… и гробницу.
В голосе его звучала нескрываемая горечь — потому что своё поместье и свой склеп Гримнильсон безвозвратно потерял. По доброй дварфийской традиции, они помещались в старой части его турмалиновых копей — и Первый Орден видел, что от них осталось.
И даже, к стыду клирика, приложил руки к осквернению склепа.
- Потайной ход, мне известный — заблокирован… мы прошли мимо. Видно, жрецы не хотят, чтоб их тревожили незваные гости. Разумеется, есть много других… но мне они неведомы. На то они и тайные, в конце-то концов!
Чародейка промолчала, отстранённо глядя вниз; она стояла, привалившись плечом к стене, и одной рукой держала волшебный жезл, а другой прижимала к себе Гвин. Девочка и вовсе едва стояла на ногах; истекали шестые сутки без отдыха и нормальной еды. Всё это время им еле-еле удавалось вздремнуть часа два-три и проглотить впопыхах дорожный сухарь. Девчонкам чуть легче было — всё-таки они не спускались в шахты Гримнильсона, не дышали «чёрной ртутью», не сражались с осквернённым червием; но, как успел узнать Фэху — им отдохнуть не дали тоже. Едва Золотые Щиты отбыли из таверны «Летающая Бочка», туда явилась Эзатра Кейн. Взяла обеих за горло — почти в буквальном смысле. И не успокоилась, пока они не сыскали пропащих друзей. А потом был визит в Адамантовый Дворец, и смерть Короля Горы, и побег, и скитания по диким пещерам под Яндерхоффом, и, наконец, раскол… Собор Магрима был для них последним маяком надежды — хотя бы на краткий отдых, на шанс отлежаться, зализать раны. У Фэху давно вышли чары, чтобы лечить друзей, и не осталось чистой ветоши, чтоб промыть и перевязать увечья. Он переживал за ведьмака: на том ран было больше, чем на всех остальных, вместе взятых. И раны эти выглядели плохо. Да и сам эльф хромал на обе ноги; каждый шаг отзывался в ушибленном хребте глухой тягучей болью, левая рука висела плетью, а тошнота и слабость от червяного яда всё ещё не отпустили до конца.
- Что это там? - вдруг спросила Гвин. И указала вниз — будто могла что-то разглядеть.
Клирик, привалившийся спиной к стене, подался вперёд; рядом, шипя сквозь зубы, встал Венгар.
А на площади живое море, и так беспокойное, пришло в великое волнение. Сквозь него, рассекая толпы адамантовым клинком, двигалась некая процессия; хрустальные фонари мерцали над головами дварфов — лиц и платья не разглядеть отсюда. Их было меньше десятка; шли гуськом, а вокруг них — и справа, и слева, и сзади, и спереди — стеной шагали стражи. Командир тяжёлым башенным щитом вспарывал толпу.
И доспех на воинах был знакомый - адамантовый, чёрный, с очень характерным маслянистым блеском. И королевский герб сверкал на щитах ярко и ясно.
- Дворцовая стража, - пробормотал Гримнильсон, перегнувшийся через валун рядом с эльфом. - Старейшины!.. Но как их мало — семь всего… где же остальные?
- А сколько должно быть? - спросил ведьмак.
- Двадцать четыре. По числу древнейших кланов Яндерхоффа. - Старик подался назад и вновь осел на землю. - Наверное, идут к жрецам Владыки Судеб… испросить совета. Прорицания. Божественного слова. Обычно с такими просьбами обращаются к самому Всеотцу Торагу, но… сегодня, пожалуй, лучше не придумаешь.
Меж тем процессия пересекла площадь, оставляя за собой вихрения и бурления в толпе, и достигла врат Собора. Храмовая стража расступилась перед ними, впуская Старейшин и оттесняя назад горожан, а стража дворцовая влилась в их ряды; исписанные рунами створки приоткрылись — настолько ровно, чтобы впустить высоких гостей. И вновь бесшумно сомкнулись.
За ними царил глубокий мрак.
Горас протяжно вздохнул и спросил кого-то незримого в пустом пространстве:
- Неужели пришёл конец времён?..
Пустота осталась безмолвна.
И никто ничего не сказал — нечего было говорить.
Прошёл час или около того.
Аркадия и Гвин уснули, прижавшись друг к другу и укутавшись бархатными крыльями плаща. Венгар тоже клевал носом — но то и дело вскидывался, озирался, хватался за рукоять меча; вокруг, впрочем, тихо было. Горас Гримнильсон сидел, неподвижно и молча глядя во мрак пещерный. Сам эльф тоже опустился наземь, чувствуя, что ноги его уже не держат; он хотел бы провалиться в дрёму — да не мог. Чёрная ртуть всё ещё плескалась в голове, и казалось, ничем её оттуда не изгнать. Из-за страшного металла на краю зрения всё время происходило что-то — камни ползли, или кишели червием, или вспучивались пузырями гниющей плоти. Клочьями изорванного мяса. Оскольём разбитых костей. Когда он смотрел прямо на Венгара — видел его ясно; когда поворачивал голову, чтобы посмотреть на девочек — на периферии зрения замечал, как фигура ведьмака расплывается уродливым комом оголённой плоти, вздувшихся и пульсирующих чёрной лимфой трубок, спутанных жил, торчащих во все стороны гнилых костей… Оборачивался к нему — всё пропадало, но лица чародейки и послушницы расползались клубками кивсяков, мокриц и сколопендр, зловонным ихором и вязкой слизью, гирляндами человеческих зубов и колючей, кусачей безлистной повиликой. Если краем глаза задевал Гораса — то и старый дварф превращался в нечто непотребное. Казалось, что валун под больной спиной шевелится и дышит. Казалось, что толпа внизу — не толпа уже, а один слитный организм, покрытый струпьями, хрипящий и стонущий в агонии тысячей ртов… Он долго держался на одном упрямстве, не подпуская горячечный кошмар, не позволяя объять себя и повергнуть в дурное забытие. Теперь никуда не нужно бежать, ничего не нужно говорить — и страшная усталость, голод, ядовитые пары и червяной яд берут своё.
Вдруг ведьмак вскинулся, встряхнулся и вскочил; клирик тоже встал, заозирался — и увидел, что из тьмы заброшенного хода к ним подымается… кто-то. Ровно той же зажатой в скалах лесенкой, которой они сами пришли сюда. По их следам.
Сразу попустило; камень стал просто камнем, а с лиц исчез морок разложения.
- Кто здесь? - хрипло спросил Горас. И медленно поднялся, тяжко опершись на молот.
- Тише, мастер Гримнильсон, - ответил ему незнакомый голос. Женский голос. - Я вам не враг.
Из сумрака прохода вышла — даже выплыла — молодая дварфийка; пухлая, румяная, с аккуратными бакенбардами и длинными русыми волосами, собранными во множество переплетённых кос. Одежда на незнакомке была непростая, явно храмовая: причудливая мантия с широкой пелериной, вся из шоколадного бархата, вся расшитая золотой нитью; на груди блестел медальон с ярко-красным камнем, охваченным бронзовой оправой в виде каменного очага.
- Меня зовут Гвенранда, - сказала она, подняв пустые руки — ладонями вперёд, чтоб лучше было видно. - Младшая жрица из Храма Фолгрит. Я пришла помочь.
- Фолгрит? - настороженно переспросил Горас. - С чего вдруг храму Заступницы помогать ренегатам вроде нас? Убийцам Короля?
- Потому что храм Заступницы знает, что это ложь. И если духовенство старших богов ослепло — значит, придётся их работу делать нам. Фолгрит, конечно, оберегает детей, а не воинов; но даже самым смелым и стойким иногда нужна защита, так ведь?
Никто не ответил ей. Аркадия лишь покрепче прижала к себе Гвин… а та вдруг широко, радостно улыбнулась. И опять Фэху почудились звёзды в лишённых зрачков тёмно-синих глазах.
Кажется, Гвенранда тоже заметила это. Она улыбнулась в ответ и вновь заговорила:
- Настоятельница Бригитт нашла вас прорицающими чарами. И просила привести в Храм Очагов. Она знает - вам есть, о чём рассказать подгорному клиру. И очень хочет услышать — пока жрецы других богов заняты… неотложными делами.
- А вы не сдадите нас страже? - хмуро спросил Венгар. - А то мы ведь… убийцы короля, возмутители спокойствия, всё такое прочее.
- Если бы матушка Бригитт не знала, что вы невиновны — не пустила б вас на порог Храма. Даже если б вы сами пришли. И уж точно — не посылала бы за вами.
Минуту или две висело тяжёлое молчание. Наконец, Горас вздохнул, обернулся к ним и спросил:
- Ну, что нам терять?.. Жрецы Магрима, дочери Фолгрит — какая разница, кому рассказать первому? Главное, чтоб нас услышали.
- Справедливо, - кивнул Фэху.
Жрица улыбнулась — на этот раз гораздо шире и теплей; чем-то она была похожа на служительниц Дезны. По крайней мере, точно так же рядом с ней делалось чуточку спокойней. Она подошла сперва к Аркадии и Гвин — чародейка попыталась невольно укрыть девочку полами плаща, но та сама подалась навстречу дварфийке; а жрица легонько коснулась её лба, произнесла пару слов. И после так же дотронулась до лица Аркадии. Потом с тем же подошла к Горасу — и старый дварф крякнул, охнул, выпрямился и расправил плечи; после Гораса настал черёд Фэху. Тот послушно склонился перед невысокой женщиной — и ощутил, как от её касание разом сняло усталость и боль. Осталась лишь ватная, мягкая, восхитительная пустота и лёгкость ума и тела.
Последним Гвенранда благословила Венгара. Ещё раз оглядела их, покачала головой, произнесла:
- Идёмте. - И нырнула на кривую узкую лесенку.
Они шли долго. Часа три, если не больше. Кажется, обошли по краю весь Чугунный Квартал — вдали от жилых районов, освещённых улиц и рабочих цехов — и какими-то потайными коридорами вышли в Квартал Мраморный. Тут их пытался принять одинокий стражник, дежуривший на опустелом перекрёстке — но Гвенранда шепнула ему что-то, и воин тотчас же отстал. Будто и не видел никого.
К Храму Очагов — святилищу Фолгрит, дварфийской богини-матери — тоже подбирались задворками, окольными путями; у здания из тёплого, золотисто-жёлтого камня, укрытого дюжиной куполов и мерцавшего десятками витражных окон, тоже собралась толпа — пусть и не столь великая, как на Площади Знаков. Очень много женщин и детей. Только вели они себя не в пример тише; ворота Храма распахнуты настежь, и ровно, тихо поток прихожан вползал внутрь. Многие выходили им навстречу — но детей с ними уже не было.
Покидавшие храм женщины на ходу распускали волосы, бакенбарды и бороды (у кого что) — и тут же заплетали их новым манером. Лица их были мрачны и суровы.
Жрица провела бродяг хозяйственным двором, чёрным ходом — сразу в ту часть храма, что служила домом её сёстрам. Где-то рядом слышался приглушённый гул голосов, то и дело — детский плач; но в узких, тёмных коридора, тихо было и пустынно. Лишь однажды навстречу им попалась храмовая служка с пустой бадьёй.
Первым делом Гвенранда отвела их в купальни, заставила раздеться и вымыться дочиста; её не смущало соседство мужчин и женщин, а самих измотанных вояк — и подавно. Послушница вернулась, притащила полную бадью горячего травяного настоя — им дварфийки споро и умело промыли раны, прежде чем наложить какие-то мази с резким запахом и перевязать. Фэху порывался им помочь, но его властно усадили назад, в купальню. Велели не тревожить лишний раз увечий. И вправили левую руку, выбитую из сустава упавшим обломком хрусталя.
После этого эльф совсем размяк и лишь покорно делал всё, что ему велели.
После купален их отвели в крохотную келью, где едва помещались пять низких топчанов; они коротковаты были для эльфа или человека, но зато застелены чистым бельём. И самое главное — они вообще были.
Всё та же расторопная служка принесла ужин — простой, но весьма обильный; жрица тем временем закончила с их ранами. Для каждого нашла Малое Лечение. И сказала:
- Матушка Бригитт занята пока что. Очень много прихожан просит у нас защиты… очень много увечий, очень много страхов. Она придёт к вам, как только станет чуть спокойней; но это случится не скоро. А пока вы отдохнёте. Если вам вправду есть, что сказать — так лучше обдумайте заранее.
Горас вяло пытался говорить, что вести у них важные; Венгар и Фэху вторили ему, сбивчиво поминая Извергов, осквернённых червей, скрытный и смертоносный Хор, пожиравший души убиенных — но Гвенранда одёргивала их, веля обождать прихода настоятельницы; впрочем, что-то она услышала, и тревога поселилась в её серо-синих глазах.
Ну, а после их оставили одних. К моменту окончания лечебных процедур Гвин с Аркадией уже крепко спали — да и Венгар, кажется, подрёмывал; а Фэху снова не спалось. Да и Горас тоже сидел, хмурый и угрюмый, и еле слышно бормотал что-то на дварфийском. Потом обернулся, словно бы ища кого неспящего, встретился взглядом с эльфом и тихо спросил:
- Как думаешь, у него есть шанс?..
Имени он не назвал, но клирик и так понял. Старый Гримнильсон говорил о сыне. В последний раз они видели Гразека над трупом Короля, в тронном зале, прежде чем адамантовые двери его захлопнулись… оставалось лишь гадать, жив ли тот ещё.
Фэху думал несколько минут. Потом перегнулся через край топчана и полез в сумку, валявшуюся рядом. И ответил вопросом на вопрос:
- Не храните ли вы, часом, локон его волос или ноготь?.. Я слышал, у дварфов это принято.
- Есть такое, - настороженно ответил Горас, - храню, конечно. Он ведь мой единственный сын.
- Тогда есть последний шанс. Даже если мы не сможем вызволить его из Дворца. - Эльф достал старый, потёртый кошель, открыл и положил на приземистую тумбу, приткнувшуюся меж постелей; горстка драгоценных камней блеснула в свете каменного факела — рубинов, гранатов, сапфиров, золотых топазов, драгоценного бирюзового турмалина, мелких бриллиантов. И среди них сверкнули шесть алмазов очень крупных, каждый не меньше полутора унций весом. Тончайшая огранка, кристальная чистота и причудливая игра света затмевали всё, что клирику приходилось видеть прежде — даже звёздный камень из храма Дезны; он представить себе боялся, каких сказочных гор золота может стоить каждый. - Уж простите нас, мастер Горас… это принадлежит вам. Вернее — вашим предкам. Мы забрали их глаза, чтобы Изверги не добрались. Так себе оправдание, но… один из этих камней. Прядь волос Гразека. И, если вашего сына казнят… я смогу вернуть его.
Дварф минуту хмуро смотрел то на него, то на камни. Венгар обернулся и тоже поглядывал на горку сокровищ из-под прикрытых век.
Наконец, Горас тяжело откинулся на топчан и произнёс:
- Что уж там… оставляй себе. Если вправду сможешь его вернуть… живой наследник мне дороже склепа и всех его сокровищ. Тем более, что истинные реликвии оттуда вынесли, - он усмехнулся и махнул рукой туда, где лежали его молот и доспех. - Забирай!.. Может, потом они спасут ещё кого-то. Всё лучше, чем в лапах демонов… или в желудках поганых червей.
Фэху криво, нервно улыбнулся и ссыпал самоцветы обратно в кошель, а кошель закинул в сумку. Волшебный рюкзак тотчас же захлопнулся, щёлкнув стальными пуговицами.
- Нам это всё понадобится, мастер Гримнильсон, - сказал он. - Каждый камень здесь… волшебная вещь. Оружие. Броня. Щит. Свиток с заклинанием. А нас ждёт тяжёлая битва.
‡
Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался в хребте и в левом плече — гулко, вязко; под пудовыми дварфийскими сапогами хрустели тонкие кристаллы. Кожаные подошвы старой походной обувки они рвали в клочья, а подкованные металлом говнодавы лишь царапали. Он чувствовал, как ломаются хрустальные иглы, но не слышал их; и не слышал стука посоха, и не слышал своего дыхания, и не слышал сердца, и ничего не слышал. Неестественная тишина затопила шахты, и сумрачно мерцали на стенах её источники — старинные дварфийские руны. Он знал, что в рунах — волшебство, что в них заключены очень мощные заклятия Молчания; но не мог увидеть, потому что даже Тайное зрение не плелось без слов. А слова пожирались тишиною без остатка.
Он брёл по старым, давно заброшенным самоцветным копям. Лабиринт забоев и штолен, будто инеем, зарос хрустальными друзами; они были всюду: на полу, и на стенах, и на сводах, и на подпорках. Одни совсем малы — длиной с пшеничное зерно, толщиной чуть больше волоса — а другие велики, в полный людской рост. Только древние руны не давали камню укрыть себя драгоценным ковром. Призрачный, неверный свет мерцал на мириадах граней, звёздной россыпью блестел на трещинах и сколах и рождал внутри кристаллов холодные радуги, похожие на полярные сияния; непроницаемый мрак клубился в дальних коридорах, и ощерившиеся крупными друзами проходы походили на округлые, покрытые зубами червяные пасти. «Чёрной ртути» видно не было — она копилась в других штольнях, к юго-западу отсюда — но запах её стоял стеною. Едкий, металлический, тяжёлый. От него першило в горле и глаза слезились, во рту стоял привкус медной пуговицы, а светлый металл бригантины медленно-медленно покрывался скользким и рыхлым серым налётом.
Он был один. Не видел рядом никого, с кем сражался плечом к плечу. Не видел дуэргаров — ни мёртвых, ни живых. Не видел червей… впрочем, в эту часть копей твари не совались. Слепые монстры полагались исключительно на слух, на эхо вибраций, порождённых в тверди их телами и дробящими камень ртами; здесь же, среди волшебной тишины, черви делались беспомощны. И потому хрустальные штольни обходили стороной. Кроме некоторых — обезумевших настолько от голода и боли, чтобы…
...вот это место. Обширный зал, на две трети заросший хрустальным «инеем». Самые старые кристаллы здесь — футов десяти в длину, трёх-четырёх в толщину; если такой свалится — костей не соберёшь. На него и упал один. Если б Венгар не оттолкнул — не только руку б выбило, череп в крошки размозжило бы.
А вот… эльф остановился, отшатнулся назад, медленно опустился на колени. Он чуть не наступил на Лесс.
Совсем юная девушка из его народа. Правда, не знавшая ни слова по-эльфийски. Она говорила и одевалась, как человек — уроженец великого Абсалома. Как и её командир — старый, угрюмый, ворчливый инквизитор Кроу. Впрочем, если б Фэху не знал, что перед ним останки Лесс — ни за что не понял бы; череп её исчез, на костях не осталось плоти, клочья почернелой кожи и гнилой одежды болтались на раскрошенных костях. И даже мушкет её и рапиру, и даже серебряные пуговицы, и даже стальную инсигнию съел осклизлый ржавый тлен.
А поверх останков, поверх металла и костей уже нарос хрустальный иней. Прозрачный, как волглый вешний лёд. Блестящий влажно и нежно. Одел мёртвого аколита стеклянной скорлупой, твёрдой и хрупкой — но смертельной для мерзостного червия; кажется, несколько мелких — всего с палец — тварей застыли в этом панцире, как пиявки в замёрзшей луже. Это было неестественно… но правильно.
Клирик склонился над Лесс и прочёл заупокойную, сам себя не слыша. Странное дело — он помнил, что руны в этом зале разрушены, и лишь потому искажённые отродья нашли сюда путь… но теперь здесь тихо. И огромные ниши в стене, оставшиеся на месте древних глифов, все заросли прозрачными друзами.
Ну, а потом он встал — и побрёл дальше. Мимо туши огромного червя, проросшей насквозь длинными, тонкими и острыми спицами кристаллов; от неё остался лишь сегментированный панцирь, связанный прочными жилами, зубы да жала — остальное сожрали меньшие черви. Вот они, вот они — застыли в страшных корчах внутри драгоценных клинков. Только тени клубятся на скрюченных, витых силуэтах. Да ещё мерцает гнилостной, замогильной зеленью знак абиссального Принца на расколотом «черепе» гиганта.
И никого. И никого.
Он звал — и не слышал себя; и никого не слышал, и никого не видел. Пусты и тихи копи, и всё вокруг — мертво. Лишь слабый призрачный свет мерцал на хрустале, и Фэху никак не мог найти его источника.
Он обошёл громадного червя, и место, где сам лежал полумёртвый, и место, где все они сгрудились под последней руной Молчания и пытались отлежаться; силясь вспомнить, куда шли дальше, свернул в одну из штолен — и углубился в немой хрустальный лабиринт.
И затерялся в нём на целую вечность.
Самый старый, самый сильный страх глодал его ледяными зубами — страх одиночества. Давил невыносимо, заполняя голову железным дымом, стискивая горло и сердце стальными когтями. Год за годом и век за веком он блуждал по заросшим самоцветным «инеем» тоннелям, не в силах отыскать ни следов друзей, ни выхода отсюда; даже вернуться в зал побоища не мог — не видел собственных следов. Неподвижный и немой, лабиринт штолен и забоев весь переменялся за спиной. И перед ним переменялся тоже — стоило на минуту отвернуться. Он звал, и кричал, и выл, и в исступлении бросался на острые друзы — но никто ему не ответил. И никто не пришёл.
Потом он подолгу сидел на месте. И вставал, и снова шёл куда-то, и вновь бессильно опускался наземь. Ужас поглотил его разум, и не осталось ни одной, самой крохотной мыслишки. Кроме одного желания: найти хоть кого-то. Ах, как счастлив он будет!.. И ни за что, никогда больше не бросит своих друзей. Никогда-никогда. Он всегда будет с ними рядом. Что бы ни случилось. Он останется с ними.
Тогда он нашёл Гразека. Тело дуэргара лежало на полу — правда, почти сохранное; не было ни увечий, ни ран, ни даже прорех в одежде. Кроме тех, что создали сами хрустальные спицы — во множестве проросшие сквозь труп (очевидно — труп), заковавшие его в такой же драгоценный панцирь, как бедняжку Лесс. Он походил на лягушку в осеннем льду, и черты лица до неузнаваемости исказились прозрачными гранями.
Рядом с ним — шагах в десяти, не больше — лежал Горас; лицом вниз лежал, протянув руки сыну, и Фэху узнал его лишь по роскошному доспеху. И священному молоту, вросшему в пол в двух шагах от старика.
Прошёл ещё немного — и нашёл Шаурмана; нанизанный на кристаллы, как мёртвая бабочка, ведун безвольно висел на стене и будто спал. Прозрачный камень почти не искажал его лица, и застывшая тьма стекала из пустых глазниц. Он даже руки на груди сложил, как покойник в склепе.
Теневой мотылёк сидел надо лбом его, и бархатные крылышки одел «иней» столь тонкий, что его и видно-то не было — лишь искристый блеск в зловещем, холодном свете.
Чуть поодаль, под самым сводом тоннеля, врос в хрустальный панцирь Транор; его нагрудник раскололся, и стеклянные иглы вырастали из глубоких трещин веерами и гирляндами. Мелкие грани блестели под веками рассыпчато и ярко, и казалось, что глаза жреца до сих пор горят праведным гневом.
Ещё дальше вмурован в стену Венгар; тело разорвано в клочья — вместе с доспехом, вместе с одеждой — и три оружия вогнано в пол перед ним: глефа холодного железа, зачарованный копеш и древний механический клинок. Их полностью покрыл белёсый мутный кварц.
Там, где было когда-то сердце, сжался в комок замёрзший дракончик с мотыльковыми крыльями, похожими на драгоценный витраж.
Ещё чуть поодаль нашлась Эланор — в ало-золотой парадной рясе… разрубленная пополам собственным огнистым скимитаром.
Скорчившийся Крэк, почти незримый под толщей мутного камня.
Сэмюэль, обратившийся изваянием из эфирных кристаллов.
Кассандра, Рикардо и Диего — части изрубленных тел перемешаны вместе, как чудовищная кровавая мозаика. Уродливый витраж, скреплённый стеклянистым кварцем.
Голова Моро, вновь отделённая и тела и подвешенная вверх тормашками на жилах и венах; черты лица скрыты под белёсым «инеем», каменно-твёрдым и прочным.
Аркадия, распятая на стене, изъеденная червием до неузнаваемости; невредимая с виду Гвин свернулась калачиком у ног чародейки. Обе — пронзённые спицами кристаллов, как ледяными копьями.
Изломанное тело Магиланики: голова запрокинута, и зловещий чёрный меч, которым девушка была когда-то одержима, вогнан ей в глотку по самую гарду. В глазах — мутный белый камень.
Кёрли-Мёрли — тоже изломанный, втоптанный в пол у ног Магилу, погребённый толстой прозрачной плитой.
Мант - разорванный на части, перемешанный с осколками гнилого панциря своего же богомола и застывшим червием.
Айзек Штерн, пришпиленный к стене и раскромсанный тысячей стеклянистых игл.
Клирик бросался к ним, но лицо и руки ранили прозрачные до невидимости тонкие кристаллические спицы. Снова кричал в пустоту — спрашивал, как, когда, почему? Они должны быть живы, пусть не все… а кто мёртв — он мёртв не здесь. Не здесь!..
...и сам же вдруг понял ответ.
Они здесь — потому что он так захотел.
Он захотел всегда быть с ними — и оставить их рядом. Навсегда.
И они будут здесь, вросшие в друзы хрусталя. Тела и души, застывшие в эфирном льду. И он останется с ними. Тоже — навсегда. Телом, которое скоро погибнет. И духом, что не умрёт никогда…
...проснулся оттого, что его трясли. Трясли осторожно, за здоровое плечо — но весьма настойчиво. Эльф кое-как разлепил веки — и увидел над собой Венгара; ведьмак был жив, пусть и весь в повязках, пропитанных сукровицей и острым запахом лекарств. И дракончик-фамильяр — целый, невредимый, беззаботный — игриво поглядывал из-за его плеча.
- Доброе утро, - сказал чешуйчатый. - Хорош же ты бока давить!..
— Это всё кольцо твоё, - раздался где-то рядом певучий голос чародейки. - Нельзя так мало спать, даже и под чарами. Заснёшь потом, как я — лет на триста…
Фэху через силу засмеялся. И сел, опершись на дрожащую руку. Правую. Здоровую.
- Долго?.. - спросил он.
- Почти сутки, - ответил Венгар. - Мы б и дальше тебя не трогали, да говорят, вот-вот придёт матушка Бригитт. Ну, настоятельница здешняя. Ты, вроде, больше всех горел с духовенством говорить…
- Ах. Да. Точно. - Клирик встряхнулся по-звериному, сбрасывая с себя остатки вязкого и дурного сна, и потянулся туда, где в ногах его лежало аккуратно сложенное платье. Кажется, его успели постирать, высушить и даже заштопать. Впрочем, отсутствие швов на сутане намекало на заговор Починки, нежно любимый подгорным народом. - Сейчас я, сейчас…
- Да ты не торопись. Кто знает, когда это самое «вот-вот» наступит?..
«Вот-вот» наступило ещё через час, так что эльф успел привести себя в порядок. Ну, насколько смог. Заплетать волосы одной рукой было страшно неудобно, и Аркадия, смеясь, усадила его на пол, чтобы «сделать красивую причёску»; зеркала тут не нашлось, так что Фэху не видал, что такого соорудили у него на голове — но Венгар, и сама чародейка, и даже старый Горас старательно давили кривые, незлые усмешки. Гвин просто улыбалась, как всегда. Дракончик смеялся и трещал крыльями, увиваясь вокруг стеклянного чарованного канделябра.
Наконец, матушка Бригитт явилась — в сопровождении Гвенранды, давешней служки и ещё одной незнакомки. Ещё моложе первой — на вид, по крайней мере; ряса её была нарядная, похожая на праздничное платье — зелёная, вся расшитая золотом и малахитом; золотое кольцо с крупным изумрудом сверкало на груди — на цепочке, словно медальон. Золотые ленты и заколки с хризолитами блестели в пшенично-жёлтых волосах. Только в серо-голубых глазах ворочался тёмный, тусклый страх.
Сама настоятельница выглядела куда скромней. Коричневая ряса, как у младшей жрицы — ничуть не богаче; в седых волосах шёлковые ленты, на худых пальцах, покрытых старческими пятнами — ни одного кольца. Глаза на сморщенном лице серые, светлые, почти прозрачные — но взгляд ясный, цепкий и пронзительный. Только медальон с очагом на груди — большой, богатый, весь исписанный рунами; даже без заклинания Фэху слышал магию, что искрилась в глубине огнистого рубина.
- Ну, вот наши гости, - сказала она, едва переступив порог. - Как видишь, и впрямь ужасные чудовища.
Голос так прозвучал, что заподозрить старуху в серьёзности не смог бы даже Сэм.
Жрица в зелёном улыбнулась — широко, белозубо — и кивнула; служка прикрыла за ними дверь и заперла на засов. Настоятельница подняла руку, сложив пальцы в причудливом знаке, и прочла заклинание; на мгновение комната осветилась золотым светом, а потом всё угасло. Лишь строгие жёлтые руны смотрели на них со стен.
Фэху сразу же узнал заклятие — Круг Истины. Глубоко вздохнул, давая чарам преодолеть собственную волю и горячим клеймом лечь на душу; лгать он не собирался.
- Что ж, - вновь заговорила старая дварфийка, - давайте сразу к делу. Моё имя Бригитт, и я — настоятель Храма Очагов, святилища Фолгрит. Со мною сестра Бейрера, служительница Болки из Золотого Храма… а сестёр Гвенранду и Ярини вы знаете уже. Ваши имена мне известны — по крайней мере, те, что указаны в официальных бумагах; теперь я хочу знать, зачем вы явились в Яндерхофф. Зачем полезли сперва в закрытые шахты, а потом — в Адамантовый дворец. И о чём столь ужасном хотели нас предупредить.
Первым голос подал старый Гримнильсон; он кашлянул в кулак, выпрямился и сказал:
- С вашего позволения, почтенные матушки — это я нанял чужаков… этих отважных воинов, я хотел сказать… для одного щекотливого дела в собственных копях. Тогда за них ручался Транор Молотосвет, ныне здесь отсутствующий.
- Щекотливого дела, связанного с дуэргарами, - сказала Бейрера; сказала с улыбкой, так, будто речь шла о чём-то будничном и совсем не страшном. Горас вздохнул и кивнул:
- Дел с дуэргарами. Кажется, уже весь город знает?..
- Весь — не весь, а кому надо — тот в курсе, - Бригитт пожала плечами. - Но здесь и сейчас не время читать вам нотации, мастер Гримнильсон. Продолжайте.
- Ну, - подал голос Венгар, - нас и вправду нанял мастер Гримнильсон, чтобы вывести из закрытых шахт рудокопов-дуэргаров. Транор подписался на это… и всех нас подписал. Он хотел потом уйти в Подземье и покинуть Яндерхофф — сразу же, немедленно. Чтоб не ждать, пока гранитные врата опять откроют… ждать-то можно до морковкина заговенья, он сказал.
— Это верно, - пробурчал старый дварф.
- Увы, - подхватил Фэху, - мы нашли немногих. Копи внизу разрушены. Помпы, техника, воздуховоды — всё уничтожено. Мы вынуждены были разбить дамбы и спустить «чёрную ртуть» из технических прудов — иначе и мы, и рудокопы задохнулись бы ядовитыми парами. А учинили всё это разрушение пурпурные черви. Вернее, монстры, что когда-то являлись таковыми.
- Когда-то являлись?..
- Они осквернены исчадиями Бездны. Их природа неестественна, тонка и пронизана эманациями Теневого Плана. Одни из самых отвратительных чудовищ, что мы встречали. - Эльф помолчал, поджав губы и собирая волю в кулак, и продолжил: - Их… головы, если можно так сказать, несут на себе сигили абиссального Принца. Кто-то из великих демонов, властителей Бездны, клеймил их личным знаком — увы, мне не удалось его узнать. Но я сделал зарисовку — если, конечно, в стенах этого храма дозволено мне будет извлечь её на свет.
- Можно и нужно, - кивнула Бригитт.
Эльф полез в суму, достал оттуда потёртый альбом в жёстком переплёте, вынул один лист и протянул старой жрице; та взяла и нахмурилась, глядя на угловатый и хищный знак, нарисованный угольным стержнем; Бейрера глядела ей через плечо.
- Не знаю, - сказала старая жрица, наконец, - мне этот символ незнаком. Тебе, сестра?..
- Увы, нет, - служительница Болки покачала головой.
- Ярини, возьми это и хорошенько спрячь. Сегодня же отправляйся в Собор Тысячи Знаков. Покажи Мильгельруму с его умниками. Пусть погадают, пусть пошарят по библиотекам.
Служка молча кивнула, сложила бумагу и спрятала куда-то под робу. А Бригитт сказала:
- Итак?..
- Ну, дальше мы метались по этим шахтам, как загнанные, - продолжил ведьмак. - Перекрошили тучи этих тварей — но осталось там ещё множество несметное. Убили самого большого… и самого искажённого. Кажется, он был первым истоком скверны. Вытащили с десяток дуэргаров, среди них — бригадира и юного Гразека…
- Моего сына, - вставил Горас. К вящему удивлению Фэху, голосе старца прозвучала гордость.
- Да. Он был в святилище Гримнильсонов. С этим вот молотом в руках. И сражался с монстрами, окружённый божественным светом.
- Мои предки его признали, - снова сказал Горас. - Мои предки назвали его достойным наследником рода. Дозволили взять священный доспех и молот. И помогали ему в бою… пока раку с их мощами не пожрали черви.
- Так было, - вторил Фэху, - присутствие высших, светлых сил в гробнице было несомненно. Я могу сказать, как опытный клирик — нечасто мне приходилось встречать такую… святость.
- Допустим, - Бригитт опять кивнула. - Но вы сказали, что реликварии разрушены?
- Увы. Вся гробница разрушена, и раки с телами предков - тоже. Их души нас покинули, Фаразма призвала их на Великий Суд.
— Это печально. Но продолжайте.
Эльф вздохнул и вновь заговорил:
- Мы уничтожили самую большую тварь… с неё, кажется, началось заражение. Транор Молотосвет нанёс последний удар. И чуть не пал сам. Мы потеряли двух бойцов — инквизитора Айзека Штерна и его аколита Лесс. Исчадия отступили… но лишь на время. Они продолжают копиться там, внизу. Им нипочём стены из гранита, базальта и холодного железа — они легко прогрызли себе путь в гробницу. И когда они одолеют зачарованные гранитные врата — лишь вопрос времени.
Настоятельница вновь кивнула, ожидая продолжения.
- Хуже того… мы знаем, что из глубин Подземья подымаются настоящие Изверги. Целые орды демонов. Нам сказал… один знакомец, достаточно пронырливый, чтобы незаметно посмотреть на них и быстро убраться. Их сдерживали дамбы, затопленные тоннели и технические пруды с «чёрной ртутью». Теперь система разрушена… и дорога к Яндерхоффу для них открыта.
- А наш знакомый, - подхватил Венгар, — это существо ещё не лучше демонов. Ну, как не лучше… Он — какая-то чертовски странная нежить.
- Он — Хор, - Фэху скрестил руки на груди и выпрямился. - В нём слиты души тысяч убиенных дроу, погибших… при весьма странных обстоятельствах. Чудовищный ритуал собрал их вместе, сплавил воедино. И превратил в жуткую тварь, только и знающую, что убивать живых и поглощать их души. Уничтоженный, Хор возрождается… и мне неведомо, как упокоить его навеки. В своей физической оболочке он почти безобиден; он имеет облик тёмного эльфа, выдающуюся ловкость и скрытность, опасен в бою — но не агрессивен. У него разум маленького ребёнка — наивного, общительного… легкомысленного. Он помог нам справиться с червием. Он показал нам путь в Яндерхофф, который сами не нашли бы. Но когда мы добрались до затопленных шахт под самым городом… когда нас встретили Золотые Щиты… они без раздумий убили дроу. И столкнулись с настоящим Хором. Это стоило жизни двум третям их отряда. Они развоплотили Хор… на время. Но он возродился. И он в городе. Голодный. Опасный. Злой. Это он убил Короля Горы. Мы были там… мы видели.
- Звучит, как оправдание, - тихо сказала Аркадия, - но это чистая правда.
- Я вижу, - сказала Бригитт. Она была мрачна — и сёстры её тоже.
- Собственно, это всё, - проговорил ведьмак. - Хор в Цитадели, но никто не верит в его существование. А он продолжает сеять смерть — мы слышали о многих странных убийствах… одно случилось прямо в «Летающей Бочке», в трактире, где мы жили. Фэху говорит — это дело Хора.
- Очень характерные увечья, - кивнул эльф. - Его иссушило некротической энергией… превратило в ветхие мощи. Вместе с одеждой. Даже дерево и камень рядом в прах рассыпались. А я… я услышал отголоски Хора. Прежде, чем тот ускользнул.
— Вот. В копях под городом — черви, что прогрызают камень и металл. А ещё глубже — демоны во главе с абиссальным Принцем. И скоро они придут сюда. Я понимаю, звучит это всё дерьмово. И понимаю, что благодарить нас не за что. Но мы хотим помочь бороться с этой пакостью. Я могу сражаться, Аркадия — прекрасный маг, Фэху — вообще святой чел… эльф. Если в Цитадели найдётся хоть горстка здравомыслящих дварфов, готовых услышать — мы ещё успеем организовать оборону!
- Об этом позже, - Бригитт обвела их цепким взглядом. Всех, по очереди. - Я услышала имя Транора Молотосвета. А от городской стражи я знаю о женщине по имени Эзатра Кейн — она тоже искала вас. Кроме того, с вами были ещё бойцы… не из нашего рода. Лучник с ручным богомолом. Бесцветный эльф, овеянный тенями. Трёхрукий человек-южанин. Белобрысая женщина со странным мушкетом. Хромой старик с тростью и мечом. Его подручная – очень юная эльфийка, оба со странными стальными знаками.
- Совершенно верно. Двое из них мертвы – старик и девушка с инсигниями. А прочие покинули Яндерхофф. Под командованием Транора и той самой леди Кейн. Алхимики из Чугунного Квартала построили стальной цепеллин и сбежали через разломы в своде Цитадели.
- Все чужаки?..
- Один остался, - Венгар усмехнулся. - Кёрли-Мёрли, боевой бард. Мы его пристроили к Золотым Щитам. Думали, будет патрулировать склады всякие, пока мы по шахтам ползаем… а сами его встретили, возвращаясь в Яндерхофф. Он был в том отряде, что сражался с Хором. И сейчас, насколько мне известно, где-то с ними — в казармах… или в «Бочке», если та открылась. Он сразу отказался идти с нами. Служба, все дела.
- Похвально. Однако его тоже надо будет разыскать. - Бригитт вновь повела рукой, и жёлтые руны погасли. - Довольно. Я вас услышала. И буду честна: если б не чары, я бы вам не верила. Но сейчас нет времени на дрязги и разборки. Можете отдохнуть ещё немного — пока мы свяжемся с духовенством старших богов; не знаю, ответит ли кто-то на наш зов — рассчитывать можно лишь на клир Магрима. Уж эти-то прорицатели должны понимать, что происходит. Как только мы решим, что с вами делать — призовём вас. И хорошо бы, чтоб к тому времени вы были на ногах… и боеспособны. Нам действительно понадобится любая помощь.
Эльф с благодарностью кивнул, а Горас пророкотал что-то на дварфийском; остальные промолчали, но на лицах явственно отразилось облегчение.
Жрицы покинули их. И, когда за последней закрылась дверь, Гвин подняла голову и спросила в пустоту:
- Про Фолгрит я знаю. А кто это — Болка? У её священницы очень яркое сердце. Горячее, как пылающий костёр.
- Младшая богиня дварфов, - ответил ей Фэху, опускаясь на постель. - Дочь Торага и Фолгрит, Золотой Дар. Божество красоты, любви и страсти. Покровительница влюблённых и новобрачных. Словом… не та особа, от которой ждёшь, что клир её пойдёт сражаться с демонами.
- Да какая разница, - фыркнул Венгар, - главное, хоть кто-то нас послушал! А то вспомню я жрецов Торага… да того же Транора… непрошибаемые ведь лбы!
— Это верно. С женщинами проще. Ну так… что дальше?
- Ждём, - только и сказал ведьмак.
‡
[спустя четыре дня]
Стараниями Аркадии (и немножко – Гвин) на голове у Фэху пирог образовался. Круглый такой, аккуратный. С широкими бортами-косами и сеточкой над теменем. Даже хмурый Венгар, завидев это, не сдержался – и расхохотался в голос. А уж в какой восторг пришёл его дракон – трудно даже описать.
Честно говоря, эльф против пирога не возражал. И не только потому, что на сооружение этой причудливой конструкции у чародейки ушёл целый час. Однако друзья, вдоволь посмеявшись, решили единогласно: для серьёзных бесед с серьёзными дварфами пирог не годится. И Аркадия вновь усадила его, чтоб распустить ему волосы и собрать во что-нибудь «попроще и солидней». Клирик и теперь не возражал; ему, признаться, нравилось внимание женщины. Нравилось сидеть у ног её. И нравилось смотреть, как венгаров фамильяр пытается стащить хрустальную бусину из волшебной люстры.
Бусины мгновенно гасли, покинув общую конструкцию, и дракончик немедленно терял к ним интерес. Возвращал на место. И брался за новую стекляшку - словно думал, что уж она-то сохранит в себе хоть капельку светозарных чар.
После бешеных забегов по шахтам, городу и диким пещерам у его корней минувшие четыре дня показались им вязкими какими-то, тягучими. Словно бы замедленными. Их никто не трогал – по крайней мере, в первые сутки; и они отлёживались, пока была возможность. Спали, по большей части. А вот Фэху не спалось; всякий раз, стоило ему задремать, разум и душу тёмной и дымной волною затапливали мутные, неясные кошмары. Ни один из них не был так хрустально ясен, как первый сон в Храме Очагов, и не был ни один так страшен – но всё равно за ними оставался скользкий, тошнотворный осадок. Он просыпался и лежал подолгу, слушая дыхание в тишине, на удивление тихое похрапывание Гримнильсона и редкие шаги за дверью. Он не думал даже – просто лежал и отдыхал, как мог. Память и мысли тоже были слишком тяжелы.
Раз за разом воспоминания и думы возвращали его к словам Эзатры. Дьяволопоклонница назвала его предателем. Ум клирика выстраивал десятки стройных, красивых логических цепочек, чтобы доказать самому себе – в её словах нет правды; и всё же глубоко-глубоко внутри что-то знало: есть. Он не только трус, он ещё изменник… теперь.
Фэху гнал эти мысли от себя, как только мог.
Отголоски порченого яда отпустили; зловещие видения больше не вторгались в реальный мир. Теперь они ждали в мире снов. Эльфа устраивало такое положение дел; он всё равно редко спал подолгу. Его народу нужно меньше времени, чтобы отдохнуть - а волшебное кольцо урезало это время ещё вдвое.
Со второго дня им стало скучно. Раны по большей части затянулись – усилиями здешних врачей и самого клирика – и «чужакам» нашлась работа в Храме. Аркадия и Гвин целыми днями возились с дварфийскими детьми, которых здесь было очень-очень много. Кажется, от этого чародейка делалась по-настоящему счастливой – хотя бы ненадолго. Сам Фэху не мог похвастать нежной любовью к детям – возможно, потому что своих у него не было; но иметь с ними дело всё равно пришлось. Он, как всегда, трудился лекарем. Потому что нашлись тут и хворые, и увечные; в Мраморном квартале стало неспокойно, а Чугунном – и подавно. И в Храм Очагов вели чад своих те дварфы, кто знал – в собственном доме их защитить не смогут. От подземельных монстров, что впервые за сотни лет повылезали из своих пещер и рыскали по городу, пока страже было не до них. От мародёров, ворья и бандитов – среди подгорного народа было их ничуть не меньше, чем среди людей… или эльфов. От волнений, что бессистемно катились по улицам от храма к храму и от дворца к дворцу. И многие горожане, просившие защиты у духовенства Фолгрит, уже пострадали от этих напастей.
Тут нашлась работа и Венгару. У сестёр Бригитт не было церковной стражи, как в святилищах Торага или Магрима; как сказала настоятельница, даже в самые тёмные времена ни один дварф не осмелится поднять руку на тех, кого опекает Мать-Заступница. Но видать, времена пришли совсем уж мрачные - пару раз толпа, охваченная паникой и одновременно гневом, пыталась ворваться в обитель Фолгрит. После этого ведьмак собрал маленькое ополчение (в основном из служек и матерей, что остались со своими чадами) и учил их основам военного дела; благо, у каждого дварфа имелось хоть какое-то оружие. Даже если сражаться его хозяин не умел – как минимум, топор или молот служил знаком богатства и статуса. Жёнам купцов, ремесленников, горняков и каменотёсов пришлось впервые в жизни всерьёз учиться бою. Благо, пусть Венгар и не принадлежал подгорному народу – наставник из него вышел неплохой.
Уже на третий день Фэху, проходя мимо импровизированного «плаца», увидел нескольких суровых барышень с мечами и глефами.
Что же касалось Гораса Гримнильсона, то вскоре он покинул Храм. Оставил на сохранение Бригитт одну из своих реликвий – тяжёлый мифрильный доспех, пронизанный могучими древними чарами. Взял с собою священный молот – видать, в качестве «статусного оружия». И отправился в город – искать своих знакомцев, друзей и родичей среди мирян, пока жрицы Фолгрит пытались достучаться до церковников.
Прошло совсем немного времени – и вот их вновь призвали. На сей раз – в круглую залу на верхнем этаже обители, под одним из куполов; здесь и места побольше было, и света. И народу. Когда привели их четверых, на длинных скамьях вдоль стен уже сидели матушка Бригитт, её правая рука – хитрая послушница Ярини и Бейрера их Золотого Храма. А с ними – Горас Гримнильсон, и некий хмурый дварф в доспехе городского стража, и трое незнакомцев в платье богатых горожан.
Не прошло и двух минут, как вошли ещё трое. Одного эльф узнал сразу – и обрадовался: то был Терарим Огнеплюй, десятник Золотых Щитов. Пусть тот пребывал в невысоком звании, голос его значил очень много среди воинов-наёмников Небесной Цитадели, и легат Харбек Дымощит высоко ценил Терарима.
Наконец, под его началом служил теперь Кёрли, и присутствие десятника означало (пусть и косвенно), что бард всё ещё жив.
С Огнеплюем пришли двое. Один – весь закованный в тяжёлые стальные латы с чеканным бронзовым узором страж; его серые глаза сверкали из-под густых бровей, а рыжие волосы и даже борода острижены были на удивление коротко. Второй – тоже воин в тяжёлом доспехе, но в мифрильном, белоснежном и обильно изукрашенном; золотой молот на его нагруднике едва виднелся из-под пышной русой бороды.
Терарим и впрямь представлял Золотых Щитов. Второй его спутник оказался паладином Грундиннара Миротворца – единственного «старшего» божества, с чьим клиром Бригитт смогла столковаться в хаосе последних дней; и то – лишь потому, что жречество Грундиннара поддерживало тесные, тёплые связи со служителями Болки. Первый воин тоже оказался паладином – но паладином Могучего Традда, Неколебимого Защитника; он сам пришёл сюда по велению настоятеля. Братья его и сёстры несли теперь стражу у входов в глубинные копи, закрытых тяжёлыми вратами из адаманта и гранита. Он обмолвился, что встретил по пути какое-то чудовище, увитое тенями, и едва смог с ним совладать; и вспоротые латы, и раны на теле подтверждали его слова.
Что касалось Фгата Камнежуя, центуриона городской стражи – его привёл Горас. Равно как и троих горожан – Травока Дымоноса, хозяина большой алхимической лаборатории, Рангрима Сырой Бороды, владельца богатых мифрильных рудников, и Даррака Сизоброва, распорядителя железных копей. Фгат был старым, закадычным другом Гримнильсона, Рангрим и Даррак приходились ему дальней роднёй, а с Травоком их связывали давние и прочные деловые отношения; Горас лично разыскал их и каждого уговорил прийти в Храм Очагов. И выслушать, что будет сказано.
Кажется, Гримнильсон ещё сохранил остатки репутации… а заодно – красноречия и крепкой деловой хватки.
Им вновь пришлось рассказывать всё то же – только дольше… и куда подробней. И не только Бригитт держала над ними пронзительные руны Круга Истины – каждый из паладинов наложил своё заклятие, чтоб не пропустить ни слова лжи. На сей раз допрос длился целый день и то и дело прерывался бурными спорами дварфов.
Однако у авантюристов вдруг нашлись союзники. Часть их слов и мыслей поддержал Огнеплюй; десятник рассказал, что видел их с Транором Молотосветом, что Транор за них ручался. И что на выходе из шахт «чужаков» принял именно его отряд, и его отряд сражался с чудовищным Хором – и дорого, очень дорого заплатил за победу. И что в минувшую декаду у его бойцов работы преизрядно – что окольными путями, тайными лазейками и какими-то щелями в Яндерхофф пролезло такое множество невиданных монстров, что городская стража не справляется. Ему вторил Камнежуй, растерявший в боях с искажёнными тварями четверть своей центурии, и паладин Традда по имени Баэрн – его братья и сёстры многое повидали у гранитных врат. Особенно у тех, что вели в копи Гримнильсонов – третьего дня врата эти пали, и галерею перед ними пришлось обвалить. Лишь цепи божественных знаков и могучие руны сдерживали то, что осталось под завалом.
В конце концов, они договорились. И на взгляд Фэху, договорились быстро – такого он не ждал от упрямых, твердолобых дварфов. Был создан союз четырёх Храмов – пока ещё аморфный, неопределённый; к нему присоединились трое богатых горожан, готовых жертвовать деньги и ресурсы на благо Цитадели. Фгат Кажнежуй обещал привести свою центурию на стражу Храма Очагов.
Оставалось лишь дождаться ответа жрецов Магрима, до сих пор хранивших молчание.
После совета вернулись в «свою» келью – потому что время было очень, очень-очень позднее. Только Фэху задержался ненадолго, чтобы заглянуть в монастырскую библиотеку – он уже выпросил у матушки Бригитт на то дозволение – и в тишине, в уединении совершить свою молитву. Во всём Яндерхоффе не было алтарей Всевидящего Ока, и приходилось искать мало-мальски подходящие места для послушаний.
Своей кровью чертил на старой, ветхой бумаге остовы колдовских шхем и заклинательных формул, складывая их в красивый, но бессмысленный узор. Словно мантры, читал тайные слова – на драконике, на небесном языке и на родном, эльфийском. Долго, тщательно сплетал Тайное зрение – и потом сидел, в подобии колдовского транса созерцая трепещущие нити волшебства и эфирные потоки.
День ото дня эфиры магии дрожали всё сильней. Они мерцали, смешивались, расплетались и гасли; и в то же время отсветы далёких неведомых зарниц всё сильней тревожили невидимое небо, скрытое многометровой толщей камня. Что-то неладное творилось с материями тонкими. Но здесь, под руническим защитным сводом Яндерхоффа – ярким, ослепительным, как пламя адамантовых горнов – он никак не мог разобрать, что же именно.
Двуединый безмолвствовал. Впрочем, как всегда.
После молитвы эльф собрал и сжёг свои бумаги, залечил порезы на руках Малым Исцелением и побрёл к назад. Несколько минут шёл по памяти – вслепую, закрыв глаза… но что-то неприятным холодком сползало по хребту, и каменный пол медленно качался под ногами. Нехорошее какое-то предчувствие скользким и липким клубком свернулось в груди. Гул далёких голосов, детский плач и глухой какой-то стук тише сделались, слились друг с другом и превратились во что-то новое, незнакомое. Тогда остановился, открыл глаза… и едва сдержал крик.
Не было больше храма. Не было каменных стен, не было устланных старыми коврами полов, не было дверей, не было редких и тусклых чадящих фонарей на стенах. Камень превратился в мясо, растянутое меж серо-розовых костей – осклизлое, гнилое синюшное мясо. Гнилое, но живое. Вялое сокращение редкими волнами проходило по нему, неровно и судорожно бились вспухшие синюшно-багровые вены, странные пузыри и бесформенные комья серой плоти раздвигали и пожирали нервные волокна. Перепутанные, в узлы завязанные жилы слабо извивались, как белёсые черви. И сами кости, что держали это всё, были странными – искривлёнными, скрученными; они срастались, они ветвились, они сплетались в подобие решётки – и кое-где из-под уродливых мясных шматов или узлов кишечных смотрели асимметричные, кривые звериные черепа со множеством глазниц и торчащими во все стороны веерами человеческих зубов.
Тени стлались по углам, тени курились меж гнилых мясов – и что-то беспрерывно двигалось, скользило и текло на самом краю зрения.
Гнусный, невыносимый смрад висел в мутном воздухе – смрад из трупной гнили и ядовитого ихора пурпурных червей. С отчётливым привкусом железа и гари.
Со стен сочилось слабое тепло – но ему вдруг стало очень, очень холодно.
- Так это… был не яд, - прохрипел клирик и отступил назад; но всего на шаг: обернувшись, он увидел за спиною бездонную глотку, перетянутую рыхлыми сизыми мембранами, и червивое кишение где-то в глубине. – Так это… это ты. Это снова ты.
Плоть молчала. И взгляды незримого кого-то ползали по коже, не замечая одежды и брони – их касания были скользкими, холодными. И невыносимо мерзкими.
- Чего ты хочешь?! – голос эльфа всё-таки сорвался в крик. – Чего ты хочешь?! Ты молчал целый год! Я взывал к тебе! Я спрашивал! Я ждал! А ты молчал – и вот теперь!.. Чего ты хочешь?!..
Тишина была ему ответом.
- Чего?! Тебе?! Нужно?!
Не зная, откуда ждать ответа – беды ли, откровения – он рванул вперёд; мясо чавкало под ногами, сапоги по щиколотку проваливались в кровяную гниль, зубы и костяное оскольё царапали металл и кожу. А потом…
…он, кажется, упал.
И стало тихо, тихо и темно.
- …т Фэху? Всё в порядке? Отвести вас в лазарет, быть может?
Над ним стояла послушница Ярини. Любимица матушки Бригитт, дварфийка хитрая и вездесущая. Эльфу иногда казалось, что Ярини существует в нескольких экземплярах: иначе как она умудряется всюду быть одновременно?
Она стояла и заботливо держала его под локоть, чтоб помочь подняться. А он… он лежал на полу, среди каких-то швабр и вёдер, и… кажется, упал с лестницы.
Прекрасно.
- Всё в порядке, - прохрипел клирик. Нашарил рядом посох. И встал, опираясь на него; ноги его ещё дрожали, кровь дробью билась в висках, и в лёгких стоял тяжёлый трупный смрад с лёгким оттенком гари. – Всё… всё хорошо.
- Точно? – спросила послушница, не спеша отпускать его. – Я слышала, как вы кричали. На каком-то страшном языке.
- Я?.. да… может быть.
- Вы знаете абиссальное наречие, брат Фэху? – пухлые пальчики с неожиданною силой сжали ему локоть. – Откуда вы знаете абиссальное наречие? Почему вы говорите на нём – здесь?
- Я пытался когда-то заниматься экзорцизмом, - честно признался эльф. – Пришлось… выучить пришлось. И я… я прошу прощения, если… я в беспамятстве осквернил святое место словами Извергов. Мне… мне жаль. Это… случайно вышло.
- Случайно? А может, вы звали тех, кто идёт снизу, брат Фэху?
- Нет. – Эльф пожал плечами. – Поверьте, сестра Ярини… мне они так же отвратительны, как вам. И быть может, даже больше. Я многого боюсь в этой жизни и многое ненавижу, но Изверги всех мастей и пород – мой самый большой страх. Ну… почти.
Послушница нахмурилась.
- Тогда что произошло?
- Я полагаю… полагаю, эхо червяного яда. И отголоски старых… ментальных травм. Я был мёртв… целый год, знаете ли. Рассудок… страдает от подобного бытия. Расстройства восприятия, расстройства памяти и мысли… всего лишь страшное видение. Маленький кошмар наяву. Со мной бывает, знаете ли… неприятно. Но страшного – ничего. Не беспокойтесь.
Ещё минуту или две Ярини пристально смотрела ему в глаза, будто выискивая ложь и обман в словах клирика. Но их не было. Может, он недоговаривал немного – но то, что говорил, тоже было правдой.
- Хорошо, - сказала дварфийка, наконец. – Я отведу вас в келью – вы немного заблудились, как погляжу. И доложу матушке Бригитт.
- Безусловно, - Фэху тяжело вздохнул. – Будьте… так любезны.
И служка повела его – вверх по лестнице, с которой он слетел. И дальше – незнакомыми, пыльными и тёмными коридорами. В которых не слышался даже вездесущий гул далёких голосов.
Эту ночь он провёл в тесной, тёмной, похожей на карцер келье, где кроме жёсткого топчана и ночной вазы ничего не было. И не раз и не два холодный камень стен превращался в гнилое мясо, по коже скользили мёртвые руки, и влажные, истекающие тленом вены вползали в уши, в глаза и в горло…
‡
- ...и мы просто забудем об этом крохотном недоразумении.
Матушка Бригитт поджала губы, глядя на эльфа пронзительно и хмуро. Помолчала несколько минут. И, наконец, кивнула:
- Да. Пожалуй. Вы только больше не пугайте моих сестёр… подобными выходками.
- Я постараюсь, - Фэху тяжело вздохнул, - но прошу простить… в такие моменты я себя не контролирую. Обычно Венгар за мной присматривает. У него есть способы… быстро привести меня в чувство. Увы, в последние дни все мы порознь… это немного мешает.
- Понимаю, - старая дварфийка откинулась на спинку кресла. - Я скажу сёстрам. Они за вами приглядят, как смогут.
- Спасибо. Это очень… я очень вам признателен. Нет, правда.
После тёмной и холодной кельи-карцера мягкая софа в личном покое настоятельницы казалась вершиной уюта. Клирик жмурился на жёлтый свет волшебной лампы и боролся с желанием стечь в лежачее положение, чтобы вздремнуть хорошенько; жрица Фолгрит наблюдала за ним со странным выражением лица, которое эльф затруднялся толковать.
- Хорошо, - сказала она после долгого молчания. - С этим покончено. Теперь — к делам действительно важным. Сегодня ночью прибыл посланник из Собора Тысячи Знаков. Они готовы говорить о союзе. Но перед этим — хотят увидеть вас. Вообще-то — всех вас, включая Гримнильсона, Молотосвета, барда Золотых Щитов, дьяволопоклонницу и плетельщика теней… но, покуда это невозможно, удовольствуются и шестью. Вы готовы? Клир Магрима — дварфы весьма своеобразные. Дотошные, суровые. И мистику ставят куда выше реальной жизни.
- Спрашиваете, - Фэху невесело усмехнулся. - Мы всегда готовы, госпожа Бригитт. Вот только менестреля не видели уже давно — с тех пор, как выползли из осквернённых копей. Чтоб найти его, нужно говорить с десятником Тераримом.
— Это не составит труда. Хорошо!.. Тогда предупредите спутников — и возвращайтесь к делам; можете немного отдохнуть, если нездоровится. Мы справляемся покуда.
- Благодарю, сударыня, - клирик встал и со всем почтением поклонился настоятельнице. - Отдыхать нам некогда… к беседе со слугами Владыки Судеб стоит приготовиться, как следует.
Бригитт кивнула, отпуская его, и вернулась к своим бумагам.
В назначенный час пятеро – «чужаки» и Горас Гримнильсон - собрались в гостевом покое Храма Очагов.
Лишь несколько суток прошло с тех пор, как они очутились под защитой матушки Бригитт - но эти дни на каждом оставили след. Угрюмый, молчаливый и сумрачный Венгар будто стряхнул с себя незримый груз - по крайней мере, часть его; лицо ведьмака из непроницаемо-каменного стало просто суровым, из-под сведённых вечной хмурью бровей, кажется, вновь засверкал огонь былой удали и молодецкого задора. Пусть изредка, пусть искрами, мимолётными проблесками - но всё же. Может, от харчей дварфийских, может, от должного ухода после ран и ядов, а может, от компании задиристых, остроязыких и бравых дварфиек - бронзовые чешуйки на лице его, на руках и шее заблестели, будто патина с них сошла. Аркадия тоже посвежела, похорошела; синюшная, болезненная бледность на её лице уступила место прежнему румянцу, и впервые за много лун она стала улыбаться. Улыбаться по-настоящему - легко, светло и ясно. И по-настоящему смеяться - глубоким, грудным смехом, какой не ждёшь услышать от столь хрупкой женщины. И Гвин буквально расцвела - изнутри и снаружи; впрочем, Фэху точно знал, почему. День ото дня к юной жрице возвращались божественные силы. Пока дело не шло дальше простых молитв, но одного прикосновения к божественным началам довольно было, чтобы девочка воспряла духом и словно бы забыла об ужасах Туманов, до сих пор терзавших её сны. Фэху присматривал за ней, как мог, и наставлял ей - на правах старшего клирика; и пусть доктрины их церквей расходились очень далеко, пусть их боги смотрели на мир совсем по-разному - учение шло легко и плодотворно. Для обеих сторон.
Горас Гримнильсон изменился больше всех. Куда сгинул перепуганный, отчаявшийся старец, что в жизни не держал в руках оружия и сражался лишь в торговых схватках?.. Его место занял седовласый, весьма немолодой, но всё ещё крепкий дварф с неистовым огнём в глазах; он распрямился, словно бы помолодел и даже немного выше стал; он расправил плечи и сбросил гнёт страха и стыда. Насколько Фэху знал - Гримнильсон вновь с головой окунулся в кипучую жизнь Яндерхоффа. И обрёл второе дыхание, почуяв под собою привычную почву - деловые беседы, цели и сделки, интриги, долги и родство. Язык у Гораса оказался без преувеличения золотой - ну, а иначе разве смог бы он так высоко забраться, даже со всей «чёрной ртутью»!.. и каждый день его тайные визиты к нужным дварфам приносили альянсу Храмов новых и новых союзников. Среди мастеров, ремесленников и рудокопов Чугунного Квартала. Среди купцов, банкиров и воителей Кварталов Бронзового и Мраморного. Среди мелкой знати Квартала Алебастрового. Даже в Адамантовом Дворце - хоть эльф понятия не имел, как и с кем Гримнильсон там столковался. И со всех сторон, со всех концов города к старому дварфу стекались сплетни, слухи, достоверные сведения и сухие стражницкие сводки.
Лишь Кёрли с ними не было. Золотые Щиты под началом Терарима получили от мастера Гритируса, магистра Ордена Каменных Врат – паладинов и жрецов Могучего Традда - некое Задание Особой Важности. И ушли вниз, за обваленные шахты и павшие ворота. Оставалось лишь надеяться, что клир Неколебимого Защитника и сам Огнеплюй знают, что делают. И что хоть кто-нибудь вернётся.
Сестра Ярини пришла за ними — и повела куда-то мимо кухонь, вглубь храмовых кладовых. В самом тёмном углу самой дальней кладовки нашлась старая, дряхлая, перекошенная дверца — такая низкая, что даже дварфам пришлось головы склонить, чтобы не влететь лбом в притолоку; а за дверцей обнаружилась узкая, крутая лесенка с низким потолком и неровными, кривыми, выщербленными ступенями. Она вела куда-то вниз, глубоко-глубоко, и холодные каменные стены кишели червием ползучих трещин. Тусклый фонарь в руках служки был единственным источником света, дрожащего, неверного — и в этом свете малейшая тень обретала собственную жизнь… пропитывалась неизъяснимой жутью. Фэху всё казалось, что вот-вот из этих трещин дождём посыплются самые мелкие, самые тонкие — не толще волоса — порченые личинки.
Лесенка спускалась в лабиринт узких, стылых и затхлых коридоров, тесных залов и колодцев, уходящих куда-то в головокружительную глубь; эти подземелья казались ещё старше, ещё пустынней и дряхлей трущоб Чугунного квартала. Особенно тревожили Фэху колодцы; в гулкой тишине, царившей здесь, ему всё чудились шелест и тихий стрёкот, еле слышным эхом долетавшие снизу. Но Ярини была спокойна, да и остальные не подавали виду, будто что-то слышат. Служка вела и вела их куда-то — мимо обвалов, замурованных проходов, узких воздушных шахт и ржавых остовов мёртвых механизмов. И привела, в конце концов, в тупик - к перекошенной, ветхой от старости каменной кладке, перекрывшей тоннель.
Ни двери, замка, ни скважины на стене этой не было. Ярини приложила к ней ладонь, в которой тусклою бронзой блеснул некий крохотный предмет — и камни, тяжело вздыхая и ворча, расступились перед ней. Расступились буквально, будто невидимый кто-то разом сдвинул в стороны десятки неровных блоков; а ведь минуту назад казалось, что они уже срослись от времени!..
За дрожащей, осыпающейся струйками песка стеною оказалась другая — деревянная. И в ней — обычная дверца. Которую дварфийка просто распахнула, откинув створкой гобелен.
Они вошли, и кладка с глухим вздохом вновь сомкнулось; лишь песок на земле выдавал потайной ход. Ярини закрыла за ними деревянную дверцу, поправила над нею гобелен — старый, тяжёлый гобелен, на черноте которого выткан был удивительно красивый город из золота и серебра. И направилась куда-то — по тёмной галерее с высокими сводами, все стены которой укрывали узорные полотна. Кристаллические лампы, тёмные и сонные, блестели на стенах и сводах, отражая свет их фонаря. Полированный камень предательски гулко отзывался на шаги. Откуда-то издали слышалось пение – множество мрачных, низких голосов, слитых в монотонном гнетущем псалме; эхо дробило его и бросало в стены, и хор рокотал возвышенно, потусторонне.
Коридор с гобеленами привёл их к огромному колодцу; стены выложены были антрацитовым камнем, и прозрачный мрак заполнил его до краёв. Ствол громадной шахты уходил вверх и вниз, насколько хватало глаз, и терялся в иссиня-чёрной тьме; в пустоте его тусклыми звёздами мерцали хрустальные свечи - и звёздами сверкали старинные чары, что удерживали свечи от падения. Широкая лестница спиралью взбиралась вверх и опускалась вниз, исчезая в звёздном колодце; ступени её изрезали грубые, выщербленные руны.
Ярини, недолго думая, повела их вниз. Снова вниз.
Шаги долгим эхом отдавались в пустоте.
То и дело лестница прерывалась широкими площадками, пол которых блестел тусклою мозаикой; здесь от главного ствола старинной шахты, превращённой в храм, отходили вглубь скалы тоннели. Одни запирались тяжёлыми коваными створками, другие чернели непроглядной тьмою; каждый портал обрамляли сложные барельефы и руны, дышавшие густым и волглым колдовством. Некоторые глифы слабо мерцали, когда к ним приближались гости, но львиная доля оставалась тёмною и сонною.
Чем глубже спускались, тем реже горели звёзды в колодце древней шахты и тем слабей слышался далёкий хор; наконец, когда отзвуки его почти совсем утихли, превратившись в неясный гул, навстречу им из очередного тёмного портала вышел незнакомый дварф. Средних лет, высокий для своего народа и очень, очень крепко сбитый. Налысо обритую голову покрывали обильные татуировки, среди которых угадывались вперемешку звёздные сигили и фривольные моряцкие мотивы; мышасто-серая борода свита в подобие корабельных фалов и украшена стёртыми, позеленелыми медными монетами; чёрные глаза из-под кустистых бровей смотрели пристально и строго. Чёрно-белая ряса его, лишённая богатых украшений и драгоценного шитья, до боли напомнила Фэху облачения нефисиан; только на груди жреца чернели врата, окаймлённые скромными рунами из бронзовой нити.
Святой символ Магрима, дварфийского бога судьбы и смерти.
- Доброй ночи, почтенный брат Барморук, - произнесла Ярини и церемонно поклонилась; после долгого молчания, в здешней тишине голос её прозвучал звонко и резко. – Я привела гостей к мастеру Мильгельруму.
- Знаю, Ярини. И тебе не хворать, - ответил Барморук и кивнул в ответ. Голос у него был низкий, грубый и густой. Потом обвёл всех взглядом и добавил: - Мастер ждёт вас. Идёмте.
Фэху поклонился ему, решив попридержать слова; и никто ничего больше не сказал.
Жрец Магрима развернулся – и повёл их во тьму придела; послушница Фолгрит шла следом, погасив фонарь.
Несколько минут шагали в полной темноте; потом глухо стукнула дверь, приоткрылась тяжёлая створка – и свет хлынул им в лицо.
За массивной деревянной дверью лежал округлый зал; его освещали магические фонари, вырезанные из медового цитрина. Стены покрывали гобелены – но, к вящему удивлению эльфа, вытканы на них были не славные битвы подземного народа, не пиры, не короли и не герои; на тёмных полотнах серебрились звёзды, собранные тончайшими нитями в созвездия, бессчётные руны и астрологические глифы. Двенадцать лунных фаз мерцали дисками из серебра светлого и воронёного, и в них угадывались гротескные лица, пухлые и сонные. У дальней стены, меж двумя закрытыми дверьми, стоял маленький алтарь… но в целом зал больше напоминал гостиную – с мягкими креслами, обитыми тёмным бархатом, и большим круглым столом меж ними. Он был чугунный, с ажурными кованными ножками и наборной каменной столешницей; на ней под тонким слоем стекла покоилась мозаика из самоцветов, которые дварфы звали «неблагородными» - нефрита, алебастра, яшмы, бирюзы, ляпис лазури, граната, малахита… Из них выложено дерево под ясным синим небом, всё в белых цветах и алых плодах. А по краю змеился орнамент из тончайшей медной филиграни.
Работа подгорного народа, но с явным подражанием эльфийскому искусству.
В одном из кресел за столом сидел очень старый дварф. Длинные седые волосы обрамляли полысевшую, заострённую макушку; глубоко запавшие бледно-голубые, почти бесцветные глаза терялись под косматыми бровями, сросшимися над переносицей; обильные морщины избороздили смуглое лицо, сделав его похожим на печёное яблоко. Борода, заплетённая в косы, блестела десятками рун, серебром начертанных на подвесках из адаманта; она полностью скрывала живот и грудь, и потому святой символ помещался у жреца на лбу – на массивном венце из чёрного металла. Роба же его была тёмной и очень скромной, будто у монаха-затворника.
- Приветствую, - сказал жрец, когда гости вошли и дверь закрылась за ними; глядел он исподлобленно, хмуро и пронзительно. – Я сказал бы вам «добро пожаловать», но в свете последних дней это прозвучит, как издевательство. Я Мильгельрум из клана Рамнахейм, предстоятель клира Магрима в Небесной Цитадели Яндерхоффа. И я призвал вас для дел, имеющих ныне жизненную важность. Располагайтесь. Нас ждёт долгий разговор.
- Ну, спасибо, - отозвался ведьмак, - В этом славном городе нас нечасто встречают столь спокойно. Я Венгар Респиро из Волчьего уха, боевой маг и охотник на чудовищ; это почтенный Горас Гримнильсон, наш добрый мастер, это – Гвин, служительница Дезны, и Аркадия из Риддлпорта, чародейка снов… и Фэху из леса Мирани, клирик Нефиса и мастер магических вещей. Увы, Кёрли-Мёрли с нами нет – он ушёл в закрытые копи в рядах Золотых Щитов, под командованием Терарима Огнеплюя…
Жрец слушал его ровно столько, сколько требовали приличия, а после прервал вояку, указав ему на одно из кресел:
- Я знаю ваши имена, Венгар. Весь город их знает. Имена чужаков, обманом проникших в город. Имена друзей изменника… и убийц Короля. – И добавил, видя, как омрачились их лица: - Также нам известно, что это неправда. От почтенных служительниц Фолгрит, - тут он тепло кивнул Ярини, что расположилась по левую руку от него, - и наших собственных гаданий. Садитесь же. Сестра Кристрид! Принеси нам чаю. Долгих бесед за пустыми столами не ведут.
- Как любезно с вашей стороны, - проговорила, почти пропела чародейка, послушно опускаясь в одно из кресел; эльф коротко, церемонно поклонился и сел рядом, между ней и Венгаром. И очутился прямо против Мильгельрума, отчего по спине пробежал лёгкий холодок – жрец тут же впился в него острым, ясным взглядом.
Кресло оказалось удивительно мягким и удобным. Он даже не мог припомнить, когда в последний раз сидел в таком. Наверное, ещё в особняке Кассандры… когда тот был цел.
- Дварфийское гостеприимство – одна из древнейших, одна из важнейших наших традиций. Мы стали забывать её в последние столетия, закрывшись под горой и глядя на своих соседей свысока … но хоть кто-то должен вспоминать о старых законах.
Барморук молча сел по правую руку от старца, тут же достал откуда-то из складок рясы маленькую хрустальную чернильницу с плотно притёртой крышкой и стальное писчее перо, потом – пухлую тетрадь в плотном переплёте; всё это расположилось на столе перед ним. А Мильгельрум поймал недоумённые взгляды и пояснил:
- Нам понадобится записать кое-что важное. Не беспокойтесь: ваши тайны останутся тайнами, не покинут Собора; но сейчас и здесь нам нужна информация. Весьма специфические сведения. И в большом количестве. Служитель Всевидящего Ока, - тут он кивнул эльфу, - идущий за богом волшебства и знаний сам прекрасно ведает, как требовательны и капризны бывают прорицающие чары.
Фэху покачал головой.
Меж тем, одна из дверей открылась – и пухлая, улыбчивая дварфийка в простой белой рясе впорхнула в залу, неся широкий серебряный поднос. На котором помещался внушительных размеров чайник в окружении целого сервиза из эльфийского фарфора (клирик сразу же узнал и цвет, и стиль Кионина), и крохотная ароматическая лампа, и несколько большущих мисок с какой-то странной выпечкой – тонкие, спутанные полоски теста, застывшего в странных корчах; тесто отливало золотистым жиром, пахло мёдом и корицей.
Ещё одна дварфийка, как две капли воды похожая на первую, притащила огромный дварфийский самовар и водрузила на стол. Тут же обе принялись разливать по чашкам тёмный, почти чёрный настой и обносить гостей; настой пах южными пряностями… и настоящим, крепким горным чаем.
- Угощайтесь, - сказал радушный хозяин. И сам взялся за кружку. – Я налил бы вам доброго эля, да боюсь, для таких бесед он крепковат.
— Это всё прекрасно, мастер Мильгельрум, - тихо сказала Ярини, - но Бейрера и Бригитт ждут вашего ответа. А уж как ждут его паладины Традда и Грундиннара – не передать словами.
— Это дело уже решённое. Клир Владыки Судеб присоединится к вам, - жрец нахмурился – хотя казалось, куда уж больше!.. – Но сейчас и здесь у меня важный разговор к нашим гостям. Мне известна их история – в том виде, по крайней мере, в каком её поведали в Храме Очагов. Но я хочу услышать больше. От каждого из вас я хочу услышать всю его историю, без прикрас и без утайки. С самого рождения.
— Это важно? – Венгар сразу помрачнел. – Для чего это?
- Я объясню. – Мильгельрум отставил чашку и сцепил в замок худые, покрытые тёмными пятнами руки. – Мы, жрецы Владыки Судеб, лишь отчасти полагаемся на обстоятельства и факты в принятии решений. Для нас куда важней знаки, ниспосланные Магримом. Хорошее прорицание может решить исход битвы или даже войны, сохранить сотни и тысячи жизней… или прервать их. Особенно важен такой подход, когда дело касается вторжения в наш мир материй и сущностей с иных планов бытия. И если мы говорим о нашествии демонов… это как раз тот случай.
- Логичный подход, - проговорил Фэху негромко. – Хотя наша церковь предпочитает… не злоупотреблять магией предвидения.
— Это нам известно. И гордое молчание Нефиса известно тоже. Но наш бог смотрит на вещи по-иному – и мы вместе с ним. Он поощряет наши изыскания знаками – ясными ли, туманными ли, явными или скрытыми. Это сохраняло наш народ тысячелетиями – с изначальных дней в глубинах тверди. Это вознесло нас из подземельных бездн к небесным светилам. Это сохранит нас в будущем.
Клирик сложил руки на груди и почтительно склонил голову, давая понять, что признаёт и принимает каждое слово. Дварф кивнул ему и продолжил:
- Разумеется, в хаосе последнего месяца мы искали и толковали знаки, как только могли. Задолго до того, как Старейшины пришли к нам за советом. Но прорицания не сплетаются в наших руках. Нить за нитью и глиф за глифом – они указывают на несколько важных судеб… на чужаков, на гостей Яндерхоффа, чьё присутствие играет весомую роль в происходящем. Вот только эта роль нам не ясна. Когда мы брались за ваши имена, за ваши судьбы – все гадания распадались, все чары рассыпались эфирным прахом. Что-то скрывает вас от взора Магрима. И одновременно – делает вас ключевыми фигурами в этом хаосе. Я не обвиняю вас в том, что вы принесли беду; всё это зрело давно, а ваше появление… оно будто камушек, увлекающий за собой лавину. И одновременно – ключ к разрешению катастрофы. Возможно. Чтобы знать наверняка – я хочу провести гадание особой глубины и силы. Гадание на крови. И для подготовки ритуала – а ещё для того, чтоб распутать клубок распадающихся судеб и прояснить ткань масштабных событий – мне нужны все сведения о вас, какие только можно получить. Чем больше деталей – тем лучше работают чары Прорицания.
- Справедливо, - одними губами произнёс Фэху. И бросил быстрый взгляд на спутников. Венгар сидел мрачный, вцепившись в край стола; пальцы его побелели от напряжения. Аркадия с затаённым недоверием и страхом глядела то на ведьмака, то на клирика. И только Гвин беззаботно, с явным удовольствием жевала сладости.
- Я так понимаю, - медленно проговорил Венгар, - отказаться мы не можем?..
- Можете. Но последствия могут быть неприятными.
- Что же, - он вздохнул, скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла, - нам нечего скрывать, мастер. Теперь уже нечего. Боюсь только, что история наша слишком уж невероятна. Даже нам с трудом верится, что это всё случилось.
- Так говорите же. Мы слушаем.
- А вы не хотите возвести Круг Истины или что-то вроде?..
— Это излишне. Подобные заклинания и без того вплетены в стены зала.
Ведьмак помолчал ещё немного. Поёрзал в кресле. И начал свой рассказ.
Они в самом деле выложили всё; если кто-то забывал о чём-то – Мильгельрум мягко, но непреклонно возвращал их к теме. Поведать в самом деле пришлось всё, начиная с даты рождения; говорили о юности и детстве, о родных краях, о наставниках, о родителях. О том, как леди Парадур собрала их вместе и как искали для неё древние машины. О предательстве и бойне в её особняке. О Туманах и кровавом дожде, о бесконечно долгом годе заточения в крохотном домене, о тоске и голоде. О кошмарах, о тёмных страстях и тяжких мыслях, что мучили каждую душу. Об исследовательской станции под фундаментом особняка и странном немагическом портале в её сердце. О побеге в реальный мир. О том, как нашли Варисию в горниле войны и поняли, что пропадали восемь с лишним лет. О том, как веление Оракула Дезны помогло вернуть к жизни Фэху, и о сражении с Церберами, и о встрече с Транором Молотосветом. И о побеге из Магнимара, и о прибытии в Яндерхофф, и о сделке с Горасом, и об осквернённых шахтах, и о порченных червях, и о знаках абиссального Принца, и о Хоре, и об убийстве короля…
Это впрямь было долго – хоть едва ли дольше, чем допрос на совете. И каждому пришлось выложить то, что хотелось бы сокрыть. Венгар рассказал о том, что рос в деревне оборотней – хоть сам не затронут их проклятием, и что именно он был владыкой их крохотного домена в Туманах. Аркадия – о том, как спала три века и служила сосудом для демона теней. Горас долго говорил о своих давних делах с дуэргарами. Только Гвин скрывать в самом деле было нечего.
Фэху рассказал о своём Госте. О том, как сперва считал его Извергом, а потом – душевной хворью, и как дважды оказался неправ. Впрочем, это мало интересовало Мильгельрума – в отличие от Ярини. Жрец Магрима больше спрашивал о природе Туманов и о законах их бытия, когда эльф заикнулся, что пытался их исследовать.
Барморук, не отрываясь, всё писал в своей тетради – страницу за страницей.
Когда слова, наконец, иссякли, у каждого из них попросили каплю крови (расторопные служки принесли алхимические пузырьки с рунами Сохранения) и локон волос. Получив желаемое, Мильгельрум сказал:
- Я услышал вас. Я заинтригован. В ближайшие дни каждого я приглашу, чтобы провести гадание на крови и составить гороскоп. Пока же мы распрощаемся, ибо всех ждут неотложные дела. Ярини! – он встал и обернулся к послушнице Фолгрит, - передай матушке Бригитт, что мы придём на завтрашний совет. Владыка Судеб благословил наш Союз, и духи предков стоят за нашими спинами.
‡
[за сорок дней до побега. Яндерхофф, Чугунный Квартал, Цитадель-в-Цитадели]
Кузни рокотали совсем рядом, за тремя мощными каменными стенами; никакая кладка не могла до конца погасить ни звона сотен молотов, ни рычания, дребезжания и грохота других каких-то инструментов (Фэху слишком плохо разбирался в оружейном деле, чтобы строить предположения), ни монотонных могучих вибраций, ни резких запахов. Металл и огонь, гарь, дым и едкий пар — всё это сочилось в мастерскую. Красновато-жёлтые каменные факелы с их зловещим светом делали атмосферу ещё тяжелей. И всё же Фэху работал именно здесь.
Он сам выбрал это место — хотя жрецы Магрима предлагали ему покои в глубинах храма, где ничто не нарушает тишину. Они справедливо полагали, что для плетения магии со всеми её премудростями, тайнами и хитростями покой и безмолвие — лучшее подспорье. Но Фэху не был волшебником и уделял академической строгости в заклинаниях внимания меньше, чем следовало бы. И потому молчанию Собора предпочёл шумное соседство оружейных кузниц и литейных цехов.
Они каждую минуту, каждую секунду давали знать, что он тут не один. Что совсем рядом — сотни и сотни дварфов, неутомимых и беспокойных трудяг. Что Яндерхофф ещё жив — по крайней мере, часть его; что в горнах пылает огонь, что в домнах плавится сталь, что куются молоты, клинки и латы, что нарезаются священные руны. Что город дышит — жаром, дымом и пламенем. Как в древние дни, когда Небесная Цитадель только-только вознеслась из глубин Подземья, сокрушая на своём пути неистовые орочьи орды и стаи чудовищ.
И даже наедине с самим собой эльф не чувствовал одиночества. И не боялся.
…прошло две луны без малого с того судьбоносного дня, когда на совет впервые явились жрецы Магрима — а с ними один из Старейшин, не пожелавший вернуться во Дворец. Его звали Дбарим из клана Бездонной Копи, и семья его владела древними, но всё ещё богатыми адамантовыми рудниками. После совета Дбарим взял в свои руки аморфный союз Храмов (теперь уже – пяти божеств), воинов и мастеровых — и тот стал, наконец, обретать формы.
Чугунный Квартал превратился в крепость. Разумеется, не весь; девять циклопических каверн их «форта» вмещали жилые дома, огромные плавильни и кузни Даррака Сизоброва, алхимические лаборатории Травока Дымоноса и новейшие механические мастерские Машурита Халлсфёрга. Ещё они захватили часть Квартала Мраморного с храмами Болки и Фолгрит, казармы городской стражи и обитель паладинов Традда с их оружейнями, огромные продовольственные склады Сырых Бород и три подземных водохранилища, большую богадельню (превращённую ныне в лазарет) и остатки гримнильсоновых запасов «чёрной ртути» (цистерны с нею помещались в толстой каменной перемычке, разделявшей Чугунный и Мраморный Кварталы). А ещё – великое множество меньших мастерских, кузен и литейных, складов и свалок, часовен и малых стражницких фортов, оружеен, огромных древних механизмов… План Цитадели-в-Цитадели безжалостно обрезал большую часть жилых районов, храмов и копей, оставив Адамантовый Дворец на дальнем конце города; его величину и форму определяло только то, что содержат каверны и можно ли их оборонять. На границах странного подземного «форта» выросли каменные стены, перекрыв и без того не самые широкие проходы. Кладку и породу, своды и пол изнутри покрыли тысячи тысяч рун, и могучее волшебство паутинным коконом окутало пещеры. Цитадель-в-Цитадели уподобилась хрустальной жеоде, заключённой в скорлупу холодного железа – изнутри сияющей и хрупкой… литой, неприступной снаружи. По крайней мере, в это хотелось верить.
Что-то оглушительно рухнуло в отдалении. Фэху вздрогнул, но не выронил веретена; за два неполных месяца он выучился не обращать внимания на шумы из кузниц – пока их не сопровождали крики ужаса.
Тем паче – он знал, что там грохнулось.
Мастер Машурит Халлсфёрг (негласный, но признанный глава над всеми кузнями, плавильнями, мастерскими и мануфакториями) был одержим одной идеей, которую эльф со товарищи находили расточительной и странной, а дварфы встречали с восторгом. Машурит решил отковать из холодного железа голема-дракона, и заключить в адамантовую чешую (чтобы даже порченые черви обломали зубы), и начинить его божественной магией, и дать ему магический свет вместо пламени, и поставить на стражу Цитадели-в-Цитадели. Спору нет – если у них выйдет, Железный Черв станет могучим подспорьем в обороне… а может, и в контрнаступлении. Но за время, пока его проектируют, отливают, куют, собирают и заклинают, можно создать столько оружия и брони для воинов, начертать столько защитных печатей, столько хрустальных друз наполнить божественным светом!.. Фэху всё казалось — это будет лучшим вложением средств и времени, чем грандиозный голем. Но эльф не был военным и не был стратегом; что же до Мастера Гритируса, их полководца – тот пребывал в лютом восторге от затеи Машурита. Равно как и сир Урстан, верховный жрец Грундиннара. И Харбек Дымощит, легат Золотых Щитов. И Фгат Камнежуй, начальник переметнувшейся стражи. И даже Старейшина Дбарим.
Наконец, сдержанное одобрение Мильгельрума всех уверило в том, что боевой голем – отличная затея. Ну, почти всех. И работа закипела.
Халлсфёрг сразу предложил Фэху присоединиться к жрецам и рунным писцам, что наполняли нутро Черва божественной магией – ибо магия должна привести его в движение, и придать ему драконовых сил, и сообщить когтям и клыкам и составленным из лезвий смертоносным крыльям неестественную остроту, и зажечь свет в его глазах, и наполнить горло священным пламенем… и, невзирая на свои сомнения, клирик согласился. Творец в нём оказался сильнее скептика.
Наверняка там, на другом конце мастеровых кварталов, уронили какую-нибудь часть металлического монстра. Ну, или просто не слишком аккуратно опустили.
Эльф встряхнул головой, разгоняя остатки лёгкой оторопи, и вновь взялся за работу.
Перед ним лежал великолепный башенный щит. Чёрный адамант покрыли тонким слоем белоснежного мифрила и украсили богатым узором, в центре которого сиял золотой молот; руны охранительных литаний и древних клятв прятались в причудливом орнаменте. Уже готово полотно плетения, делавшего щит непроницаемым для бестелесных тварей, и натянуты силовые линии, призванные уберечь воина от иссушающих касаний нежити. Наконец, сияющий молот — святой символ Грундиннара — следовало напоить небесным светом, чтоб один блеск его обращал немёртвых в бегство. Да, паладины Миротворца готовились сражаться с Извергами — но в последние дни стало много сообщений о восставших трупах, и против них Орден Сияющего Била тоже решил вооружиться.
Эльф находил это весьма благоразумным. К тому же, чары подобного рода удавались ему особенно хорошо.
Подумав, он отложил веретено. Взял в руки тонкие адамантовые спицы. Как пинцетом, подхватил ими нить ослепительного солнечного света. И начал плести филигранный узор, заодно вшивая его в золото чеканки. В искрящейся ажурной паутине прятался каркас зачарования, туго натянутые линии силы дрожали в толще металла, застывшие капли эфира пылали внутри священного молота, незримые глифы волшебства стлались между адамантом и мифрилом. Никогда прежде не случалось ему работать с такими драгоценными, такими редкими материалами. Яндерхофф был сказочно щедр; мастера, трудившиеся над оружием и бронёй его защитников, ни в чём не знали недостатка. И работа — тяжёлая, беспрерывная работа — доставляла Фэху истинное наслаждение. Где ещё, когда ещё его таланты и умения проявились бы столь полно?.. Первый Орден никогда не мог себе позволить вещей столь прекрасных и сложных.
...их пятёрка рассеялась по форту. Горас Гримнильсон всё так же пропадал за стенами, в большом городе — искал новых союзников. Он приводил военных, заклеймённых дезертирами, и мастеровых, и купцов, и промышленников, и владельцев рудников, и целые звенья городской стражи, и беглых жрецов из храмов Старших божеств, и мелкую знать с их дружинами, и простых горожан — никому не было отказано в убежище. Дварфы удивительно сплотились перед лицом опасности; куда только подевалось всё упрямство, и твердолобость, и гордыня, и алчность!.. Словно древние сказания ожили перед глазами чужаков: сказания о временах, когда подгорный народ жил одной мечтой и одним стремлением — достичь однажды неба. И рвался к ней сквозь плоть и кости земные, перемалывая всё на пути своём.
Где-то там, за стенами Цитадели-в-Цитадели, её обитателей звали мятежниками, дезертирами и смутьянами; верховный жрец Анградда заклеймил их еретиками, и между служителями Старших и Младших божеств вспыхнула если не вражда, то уж точно — страшный гнев. Но у Большого Яндерхоффа просто не было сил, чтоб унасекомить это странное «восстание».
Королевский дворец превратился в сущий ад — об этом говорили тайные источники Гримнильсона; кто-то из его знакомцев оставался при дворе и следил за хаосом, что воцарился там. Непроницаемые ворота тронной залы - выкованные из адаманта, изрезанные заградительными рунами - всё ещё закрыты были. Уже почти два месяца. А между последними шестью Старейшинами и придворной знатью шла грызня такого размаха и такой жестокости, что позавидовал бы и дьявольский правящий дом Челии. Ни дня не проходило без убийств, интриг, вооружённых стычек и взаимных обвинений; ни один знатный дварф не желал подчиниться другому, каждый мнил себя королём без короны — и казалось, все уже забыли о цареубийце, заточившем себя у Адамантового трона. Гордыня, жажда власти и злоба иных вельмож так велики становились, что впору было счесть их одержимыми или вовсе — демонами во плоти; и Фэху почти не сомневался, что так оно и есть. Все Изверги в первую голову совращают особ могущественных, властных — так проще сеять зло, так проще множить собственную силу… или полную анархию, в которую скатился Адамантовый дворец.
Яндерхофф за стенами Цитадели-в-Цитадели превратился в сущий ад; об этом говорили все: беженцы, стражники, жрецы и воины. Вечные светильники на улицах угасали и не желали зажигаться вновь, неестественная тьма затопила улицы, и тысячи монстров заполонили город. Казалось, они лезут из каждой щели, из каждой вентиляционной шахты, из каждого колодца, из каждого опустелого дома. Уже никто не удивлялся, обнаружив на мостовой свежий труп; уже никто не пугался страшных увечий, гнили и скверны и пожранной плоти. Сияющие озёра городских каверн угасли, в них остались лишь яркие огни казарм, храмов и богатых поместий, где ещё держали оборону. И неприступный Адамантовый дворец, чьи кованые ворота не открывались со дня смерти Короля. Горас Гримнильсон уже не ходил к своим друзьям один: в каждый поход за стены форта его сопровождал вооружённый отряд с боевым жрецом во главе.
Копи и склепы под Яндерхоффом обратились в сущий ад; об этом говорили Золотые Щиты и Венгар с его отрядом, раз за разом спускавшиеся вниз. Извергов видно не было — хотя все подземья полнились эхом их жутких голосов, их чарующего и отвратительного смеха. Они были совсем рядом, и это ощущалось явственно. Но тоннели отнюдь не пустовали: их заполонили подземельные монстры всех мастей, извращённые и осквернённые прикосновением Бездны; смертоносные тени скользили в воздухе, и вода сочилась жидкой тьмою, и мертвецы подымались, изуродованные до неузнаваемости абиссальной порчей. И отзвуки демонического смеха мутили разум, вдыхая в него безумие и раня сами души.
Мир за пределами Небесной Цитадели обратился в сущий ад; об этом шепнул Фэху Шаурман — тайком, единственным Посланием. Увы, ведун был немногословен и не слишком конкретен; когда Фэху сам смог спросить его встречным заклинанием — он не ответил. И впредь более не отвечал.
Но внутри форта ещё теплилась надежда. Впрочем, «теплилась» - слишком слабое слово; в каменной решимости и в железном единстве дварфов жила уверенность, неколебимая, святая: они выстоят. Что бы ни случилось — они выстоят, выживут, выдержат. И когда зло неизбежно откатится назад, как откатываются штормовые волны — они выйдут из своего убежища. Выйдут победителями.
Фэху этой уверенности не разделял. Он не столько знал, сколько чувствовал масштаб грядущей катастрофы; стоило подумать о ней чуть дольше — ноги его делались ватными от страха. Он понимал: даже встань Яндерхофф единой скалою, со всеми своими жрецами и воинами, со всеми мастерами и ремесленниками, от рудокопов до вельмож, с самим Королём Горы на вершине — он едва ли смог бы выстоять перед нашествием Извергов. И всё же эльф питал некие надежды — пусть и знал, что ложные; он думал о песчинке, которая проскочит сквозь адамантовые жернова, что перемелют в крошку камень покрупней. О мелкой гальке, что уцелеет там, где буря разбивает огромные утёсы. О лесном орехе, скорлупа которого прочней ствола и ветвей лещины. Об алмазе, который стократ твёрже окружающих пород.
О жеоде из холодного железа, хранящей внутри хрустальный свет.
И странное чувство владело всем его существом: неколебимая уверенность, что уж теперь-то всё они делают правильно. Делают, что должно. И даже если им не выстоять, и даже если смерть заберёт их вскоре — грех трусости, грех бездействия не ляжет на души.
Лишь две мысли мучили клирика в эти дни.
Первая была о Горасе. Верней, о его сыне. О Гразеке Гримнильсоне не было вестей с тех пор, как за ним закрылись тяжёлые двери тронного зала; ни Прорицания, ни даже Воскрешения не могли нащупать его там, за мощными адамантовыми створками. Никакие гадания, никакие воззвания не давали ответов на вопросы о нём. Фэху не мог понять даже, жив юнец или нет. И хотя Горас не обронил ни слова упрёка — эльфу было мучительно стыдно перед ним за свою беспомощность. И слова дварфийских Предков, к которым воззвал он в час отчаяния, алым пламенем жгли сердце; каждый день промедления и бездействия тлел в рёбрах губительным огнём, и горло спирало горьким дымом, и кости трещали и ныли, скрученные тусклою, подспудной и ползучей болью… Даже если б он смог позабыть об обещании, данном Горасу – неисполненный наказ мертвецов мог попросту его убить. Спалить изнутри едким пламенем бесчестья.
Вторая мысль… о, это была не мысль даже. Чистый, незамутнённый, первобытный страх. Животный ужас перед тем, что пробуждалось в глубине его собственной души.
А оно пробуждалось. Медленно, неотвратимо. Всё чаще видения извращённой реальности захватывали клирика, смывая разум волною паники… или гнева. Каждую ночь он видел мутные, неясные кошмары, горевшие в душе чёрной ртутью — и боль бывала так сильна, что он даже и кричать не мог. Иногда и дышать не мог; к счастью, отпускало быстро. Венгар, кажется, что-то замечал — но пока ограничивался дежурными вопросами типа «Точно всё в порядке?..» и чуть более пристальными взглядами. А девчонки теперь жили в других покоях и не видели его… болезни? Увечья? Порока? Как правильней назвать?..
Про себя Фэху звал его «Гостем». Хоть и понимал, что это не совсем правильно — уж чем-чем, а личностью «Гость» не был точно. И вряд ли соседствовал с ним добровольно.
А чаще всего обходилось без кошмаров, без видений и боли. Чаще всего его просто захлёстывал необоримый, необузданный гнев, или страх, или вязкая тоска — по малейшему поводу… иногда совсем без повода. Хорошо ещё, он был слишком никчёмен, чтобы причинить кому-то вред. А дварфы вообще не обращали внимания на внезапные вспышки ярости — для их горячего нрава такое в порядке вещей.
И снова — Фэху находил спасение в работе. Он спал по два часа в сутки — ровно столько, сколько позволяло волшебное кольцо; верный Аксолотль никогда не подводил. Утром он шёл в лазарет, где вместе с Гвин пользовал проклятых, увечных и больных — и заодно учил девчонку всему, чему только мог. И для самого эльфа её голос и улыбка лекарством были. К полудню, растратив большую часть магических сил, он отправлялся в мастерскую, зажатую кузнечными цехами; Гвин оставалась в богадельне до поздней ночи. Её благословенные руки были там нужней. А клирик работал. Молоты, клевцы и топоры, секиры и алебарды, мечи и кинжалы, глефы и копья, арбалеты и ручные баллисты, щиты и шлемы, кольчуги и латы, волшебные вещицы всех мастей — венцы, кольца, серьги, ожерелья, амулеты, браслеты, наручи, сапоги, пояса, одежда… никогда за всю свою жизнь не плёл он столько чар. Он работал, как проклятый — пока рука не теряла твёрдость, пока ноги не начинали дрожать, а спина — протяжно ныть; тогда он заканчивал с плетением, тщательно укрывал недоделанную вещь скатертью из тканого свинца и шёл домой. А домом ему стала келья в Соборе Тысячи Знаков, которую эльф делил с ведьмаком. Там он сидел до поздней ночи, записывая свитки для боевых жрецов — пока перо не выпадало из руки. Пока оставались хоть какие-то силы.
Через раз Венгар заставал его спящим за столом. Тормошил, отчитывал, как мальчишку. Заставлял встать, умыться и раздеться. И спать в кровати, а не абы как.
Впрочем, зачастую ведьмак сам пропадал дней на несколько. Он с охотой уступил организацию обороны дварфам; он был воином, полевым командиром, а не стратегом. Он собрал свой собственный отряд — из осколков стражи, из армейских дезертиров, из дружин погибших кланов, из прочих добровольцев; было там и полдюжины воинственных карлиц из паствы Фолгрит, которых он выучил искусству боевой магии. Наконец, Аркадия ходила с ним — в те дни, когда рунные писцы не просили её помощи в укреплении защитных чар. И с этим отрядом — с двумя дюжинами разношёрстных, безрассудно-храбрых вояк — Венгар отправлялся на самые опасные задания Пяти Храмов. Он совершал рейды в трущобы Чугунного Квартала, оставшиеся за стенами форта, и в закрытые копи (теперь это просто было), и к осквернённым гробницам… и ещё глубже — на разведку. Услышать далекий хохот Извергов и понять, не приблизился ли он. Почуять их присутствие в загустевшем, смрадном воздухе, полном мерзости и злобы. Проредить полчища монстров. И вернуться назад с какой-нибудь древней, безумно важной реликвией.
Эльфу казалось, что в этих самоубийственных миссиях и в боях, что не по плечу даже королевской страже, ведьмак ищет спасения от собственных страхов и тяжёлых мыслей. А пуще того — от бездействия, от чувства никчёмности. Должно быть, потому рвалась с ним и чародейка. И если за Венгара клирик переживал вяло и подспудно, зная его силу и упрямство — то всякий раз, когда с ним шла Аркадия, кишки до тошноты и тоскливой боли глодал необоримый страх. Как никогда, эльф боялся потерять её — больше, чем любого другого из друзей. Как никогда, бывал рад её возвращению — почти до слёз. И сам рвался с ними — туда, вниз…
...но слишком много работы было тут, в мастерских и в кузнях.
Машурит не отпустит его и на день, пока Железный Черв не встанет в строй.
Одна Гвин оставалась в безопасности. Часть дня она проводила в лазарете, часть — в храме Фолгрит; её устами словно Дезна говорила. Каждое слово бальзамом ложилось на душу, унимало страхи, притупляло боль. Даже гордые дварфы, что не слишком жалуют чужаков, слушали её с открытыми ртами. Фэху и сам приходил к ней, словно к святой — её покой и негасимая радость успокаивали и его… и Гостя. Тот утихал и засыпал под взглядом звёздных глаз. До следующей ночи…
Сияющие нити почернели вдруг, вспыхнули антрацитовой ртутью, обожгли пальцы едким холодом; уродливые тени заклубились по углам, пахнуло морозом и медью. Фэху вздрогнул, выронил спицы — и в тот же миг всё исчезло. Нити плетения сияли, как прежде. Каменные факелы горели, как прежде. И одной лишь тенью стало больше в мастерской.
- Прости, Skaledi, - услышал он знакомый голос. Южный акцент уже смешался в нём с гортанным дварфийским говором. - Я не хотел мешать.
- Ах. Кёрли. - Эльф выпрямился — и улыбнулся, тяжело опершись руками на край стола. - Что ты стоишь там, словно неприкаянный?.. Входи, садись. Рад тебя видеть.
Бард широко улыбнулся, кивнул — и поспешил принять приглашение, шлёпнувшись на табурет возле каменного стола. И сказал:
- Я тоже рад хоть кого-то видеть из своих. Aefendi и ashenebai Аркадия снова ушли в поход.
- Да ты от них не отстаёшь, - хмыкнул клирик, глядя на мальчишку; смуглая кожа человека побледнела, будто посерела; несколько свежих, но почти заживших ран виднелись на руках… и на лице. Скулы и подбородок менестреля обрамляла неровная цепочка мелких, рваных бескровных порезов; они казались неопасными. Но Фэху знал, что оставляет подобные раны. И знал, что над ними хорошо поработали жрецы и лекари. Очень хорошо. Эти увечья должны быть намного больше… намного глубже.
- Я смотрю, повезло тебе. Миг промедления – и червь раздавил бы твою голову, как гнилой орех. И наполнил труп своим отвратительным семенем.
- Я знаю, - на минуту безмятежная улыбка Кёрли сделалась натянутой, тревожной. Но он быстро справился с собой. – Aefendi Тэрарим снёс его в один выстрел, представляешь? До сих пор нэ верю, что моя черепушка на плечах ещё.
Появление барда мгновенно развеяло наваждение, дым и свет вернулись в мир, и сразу полегчало. Странное дело – южанин не обладал ни особой красотой (тем паче – не прибавляли её врождённые уродства вроде третьей руки или шести пальцев), ни чистотою речи… но одно его присутствие – шумное, беспокойное, весёлое – под корень изничтожало страхи и тревоги.
Ну, почти всегда. Фэху ясно помнил трёхдневный переход к Яндерхоффу через План Теней. И Кёрли - обезумевшего от страха, без конца плакавшего, лепетавшего на чужестранном языке и не сознававшего самого себя. Тогда отчаяние и ужас менестреля висели над ними душным дымным облаком, липли к коже мерзким холодком и сжимали горло стальными пальцами. Даже просто идти рядом с ним было тяжело. Тяжело физически.
Если б Магиланика с Венгаром не вели его поочерёдно за руку – наверно, он бы вовсе не дошёл.
На самом деле, именно поэтому Кёрли-Мёрли оказался в Золотых Щитах. Когда Транор «осчастливил» авантюристов известием о том, что завтра утром им спускаться в копи Гримнильсона (до того ещё, как ясен стал масштаб катастрофы) – бард сказал, что с ними не пойдёт. Не сможет. Что ему и в городе-то не слишком уютно – а в глубинах тверди с ним будет то же самое, что было в Тенях. И смертный страх в его глазах говорил об этом лучше всяких слов.
Ему разрешили остаться в «Летающей Бочке», с Аркадией и Гвин. А чтоб не торчал там бесполезно и не пропивал остатки нервов (была у поклонника Хмельного Вояки такая вредная привычка) – Молотосвет с Венгаром пристроили его к наёмникам. Благо, Терарим Огнеплюй любил покутить в той же самой таверне, а часть его бойцов и вовсе там квартировалась. Они-то думали (и Терарим поначалу говорил) – новобранцу дадут какую-нибудь скучную, не слишком опасную работу. Охранять склады на окраине Чугунного квартала, например. Кто ж знал, что уже через день южанину всё равно придётся лезть под землю?..
Но он полез. И сдюжил. И потом спускался в копи уже не два и не три раза.
Кёрли вообще сильно изменился. Изменился во всём. В его повадках меньше сделалось ужимок и смешков; он выпрямился и как будто выше стал; шагал медленней и твёрже, и ярче и пронзительней сияли золотые глаза. Юноша быстро перенял повадки дварфов – своих боевых товарищей. И казалось, что в первую очередь заразился их бесстрашием.
По крайней мере, никто из них не упрекнул барда в трусости. Ни разу. Напротив – Огнеплюй был весьма доволен человеком. И шутил, что у южанина есть лишь два недостатка: неумение играть на горне и безрассудная храбрость. Будто он вовсе не чует смерти за собой…
Итак, Кёрли сел на колченогий табурет напротив Фэху. Бережно положил на край стола какой-то свёрток. И сказал:
- Меня прислал дэсятник. У него к тебе нижайшая просьба, Skaledi. Нэ откажешь?..
- Показывай, - велел клирик. Менестрель усмехнулся, осторожно развернул плотную материю – и эльф увидел меч Терарима.
Против обычая своего народа, Огнеплюй не любил ни топоров, ни молотов. Он сражался длинным мечом, а если была возможность не ввязываться в ближний бой – палил из роскошного мушкета с дулом, исполненным в виде драконьей головы с широко раззявленною пастью. Собственно, за этот-то мушкет его и прозвали Огнеплюем. То был настоящий шедевр подгорных оружейников, весь пронизанный тяжёлой, гневной магией – клирик не видал его вблизи, но даже спящий на поясе десятника мушкет вызывал подспудный трепет.
И меч оказался ничуть не хуже. Чёрный адамант клинка масляно блестел в жёлтом каменном свете; столбцы угловатых, хищных рун горели алым орихалком; огнисто и утробно тлел в рукояти кровавый рубин. Насколько Фэху мог судить – меч был намного старше Терарима. Возможно, он был старше даже Яндерхоффа. Века и тысячелетия туманили благородный металл иссиня-чёрной патиной; от него буквально пахло стужей древности. И в который уж раз эльф пожалел о том, что нет у него таланта Харска – узнавать историю вещей, только раз коснувшись их. Могучие, пламенные чары вились внутри лезвия… и прерывались в его верхней трети – там, где меч был сломан.
Семь обломков лежали перед ним в тряпице, и пары кусочков явно не хватало. Вдобавок, кое-где металл словно кислотой проело – если была на свете кислота, способная пожрать дварфийский адамант.
- Ого, - сказал Фэху, проводя кончиками пальцев по рунному столбцу. – Что это было?..
- Нэ знаю, Skaledi. Огромная тварь какая-то. Всё куталась в непроглядный мрак, и я нэ мог её… shiha… sihhe… как это на общем-то… а. Разглядеть. И нэ смог узнать. Но точно – какая-то мэрзость, тронутая Извергами! Носом чуял эту вонь – трупный смрад, гарь железная и сэра!
- Отвратительно, - согласился эльф, осторожно подымая рукоять. – Но я думал, мастер Терарим предпочёл бы, чтоб его оружие перековали дварфы.
- Так и было поначалу, о Skaledi. Но мастер Тариуш сказал, что это займёт целый месяц. А нам через три дня опять под землю лэзть. Aefendi скорей сгрызёт свою гром-палку, чем в бой пойдёт без вэрного клинка!
- Могу его понять, - хмыкнул Фэху.
— Вот. А я сказал ему, что ты умеешь чинить вещи… ну, мгновенно. Волшебством. И магию в мече тоже сможэшь починить. Aefendi обещал заплатить любую цэну, если сможэшь за три дня его поправить. Сможэшь ведь?..
- А что ж он сам-то не пришёл?
- Вчера пластом лэжал – ему досталось сильно. А сегодня отчёт держит перед лэгатом.
- Некогда ему. Понятно. – Эльф охнул и сдвинул тяжеленный щит, чтоб высвободить место для меча. Бережно выложил обломки – скол к сколу, край к краю. Влез в один из ящиков, стоявших у стены, достал два окатыша литого адаманта и расположил их там, где не хватало кусков. – Тогда - пусть зайдёт позже, как будет время. Обсудим цену. А пока…
Он постоял ещё немного, в задумчивости глядя на клинок. Полез в свою суму, что стояла близ стола, достал оттуда ладанку и склянку с благовониями, мешочек с серебряной пылью и кошель с мелкими самоцветами. Отсыпал серебром осирионскую октограмму – составленную из двух длинных прямоугольников, стянутых внутри сложным геометрическим узором. Заклинательным мелом прямо на полированном граните начертал несколько магических формул. Отметил узловые точки шхемы мелкими кусочками хрусталя. Постоял ещё немного, заложив руки за спину и внимательно изучая это всё; Кёрли-Мёрли пристально следил за ним и даже, кажется, забыл дышать.
Наконец, клирик убедился, что сделано всё правильно. Он глубоко вздохнул и простёр руки над мечом, что служил осью волшебной шхеме. Сделал четыре привычных пасса, медленных и грубых. И пропел давно заученную формулу, подхватывая нити разорванных чар и на кончиках пальцев сводя их заново.
Серебро взвилось сверкающим вихрем, вспыхнуло жемчужно-белым пламенем и сгорело без следа. Вместе с благовониями в ладанке. То, что было хрусталём, стало крохотными кучками стеклянистой золы.
А меч лежал на столе – целый, невредимый. Даже старые щербины и царапины исчезли с его лезвия. И так же цело и невредимо сделалось плетение магии внутри клинка – оно гудело тяжело и мощно, и можно было обжечься, лишь взглянув на него.
Кёрли тихо выдохнул. И сказал:
- K’tratu! Вот это да.
- Сделать Цельным. Высшее. – Эльф двумя руками поднял меч, чтобы убедиться в его силе – и ощутил, как незримое пламя гневной волной прокатывается по клинку; это был не простой магический огонь. Сказать по правде, вовсе не огонь – скорей, ослепительный свет. Изверги и нежить должны бежать от этого клинка, словно от кары небесной. – Никогда не понимал, почему дварфы им пренебрегают.
- Они предпочитают дэлать всё руками, Skaledi. А сотворённое – и воссозданное – магией для них так же зыбко и непрочно, как сами эфиры волшебства.
- Но это неправда. – Фэху завернул меч в материю и протянул его барду. – Пусть Огнеплюй сам убедится. Если меч станет хуже хоть на волосок – я обрею голову налысо.
Южанин тихо рассмеялся.
- Страшная клятва, о Skaledi, - сказал он и встал, принимая оружие десятника. – Ну… я пойду тогда? Или тебэ нужна какая-нибудь помощь?..
- А есть время?
- Сегодня – есть.
- Тогда составь мне компанию, Кёрли. Работать никогда не скучно, но… иногда хочется чьего-нибудь общества.
- Сколько угодно, - обрадовался бард и сел обратно. С некоторой поспешностью, как показалось эльфу.
- Что творится там, внизу?.. С последней вылазки Венгара ничего не слышал о… врагах.
- Ничэго хорошего, - юнец поёжился. – Там, внизу… Камэнь там, внизу, поёт не теми голосами. Совсем не те песни. Камэнь воет и стонет и дрожит от ужаса. Что-то страшное назревает там. Даже Блэки это слышит!.. А ещё - очень много мэртвечины. Aefendi Тэрарим сказал – будто все Гробницы разом встали… и больше даже. Целое море мёртвых костей. И все – проросшие сквэрной. Ну… зато чэрви почти все ушли.
- Кроме того, что на голову тебе наделся?..
- Ага. Кроме него. И той громадной твари, что клинок перекусила… мне кажется, там тоже был какой-то чэрв. Но я нэ знаю. Нэ разглядел.
Он вздохнул, пробежал пальцами по свёртку – и встряхнулся, будто пёс, вышедший из холодной речки.
- А больше ничего там нэ случилось, о Skaledi. Нэчего рассказывать. Давай лучше о другом о чём-нибудь!.. Чего желаешь – светских бесед, или сказок чужеземных, или музыки, или тишины?..
- Тишины здесь не бывает, - клирик сдвинул щит на прежнее место; словно вторя его словам, где-то вдали загрохотал металл. Будто сотня молотов била по сотне наковален разом. – Но, если ты сможешь сыграть так, чтоб слышно было за этим шумом… я буду счастлив.
- Сию минуту, о Skaledi! – с явным облегчением воскликнул менестрель. Быстро убрал свёрток в бездонную суму, из неё же достал бесформенный чехол, а из чехла – свою лютню. Странную заморскую лютню с длинным-длинным грифом и восемью серебряными струнами.
И странное дело – голос инструмента был негромок, но вплетался в отдалённый рокот кузниц так легко и славно, будто из него и вырастал. Кёрли искусно ловил каждый удар металла о металл, каждый посвист в шипении едких дымов, каждый тон в рокоте далёких механизмов и каждое краткое затишье между ними, так ловко и умело вплетал их в голос лютни (или голос лютни в них), что мастерские обрели голос. Одновременно тихий – и могучий, грубый – и нежный, звенящий серебром восторга и гудящий гневом раскалённого железа. Фэху прошептал формулу Обнаружения магии, улыбнулся и закрыл глаза, ловя сияющие волшебством солнечные нити кончиками спиц.
С таким подспорьем работа шла куда быстрей. И намного приятней. Казалось, вся цеховая каверна отдаётся эхом странной этой мелодии, влившей в себя каждый звук и каждый шум; музыка благоухала железным паром и горьким, едким дымом, алхимическим чадом и смоляной гарью. Музыка тлела в пепельном сумраке отсветами горнов, и под танцующей сажей обнажался сверкающий металл. Мифрил и адамант, серебро и сталь, холодное железо и кровавый орихалк пели голосами тверди, эхом отдаваясь в струнах – и спицы в его руках танцевали…
…а потом что-то изменилось. Словно лёгкая фальшь вдруг вкралась в совершенный союз какофонии с мелодией. Скользнула струйкой тёмной ртути – и вспыхнула ослепительною чернотой, бездонным стылым мраком, и вонзилась в мозг сотнями холодных игл. Фэху вскрикнул, выронил спицы, отшатнулся – и упал на колени, не устояв на подкосившихся ногах. Мелодия тотчас стихла – но остался странный, кристаллический диссонанс. Он рос быстро и страшно, заполняя собой всё, искажая и подчиняя себе привычные звуки плавилен и кузниц. Он вгрызался в разум тысячей тысяч гудящих, визжащих и воющих осколков чёрного стекла. Мысли разбивались об него и распадались мутным, смрадным месивом. И надо всем этим раскалённым облаком вздымался гнев – на того, кто неловким движением посмел разрушить совершенство.
- Skaledi? – услышал он издалека тихий, искажённый голос. И не узнал его. – Что с тобой, Skaledi?!
Эльф вскинул голову – и в клубящейся, воющей тьме увидел то, что раньше было Кёрли. Черты лица искривились уродливо и мерзко, пять золотистых глаз вспыхнули утробным ядовитым светом, мёртвая чёрная кожа вся иссохла – и растрескалась, а сквозь трещины и дыры в ней стремительно росли друзы хрусталя. Прозрачного, острого, злобного. Они пели голосами страха, и гнева, и чистой, незамутнённой ярости.
Они врастали с цепких пальцев барда – прямо в плечи, прямо в кости. И хребет отзывался железным гулом, и гулко, оглушительно стучали в ушах обезумевшие молоты.
- Ти-ше, - прохрипел Фэху – и не узнал своего голоса. – За-мол-чи. Во имя… всех… богов… молчи.
И упал – сквозь кинжально-острые заросли хрустальных друз куда-то вниз, в бездонный колодец мрака и стужи. И потерял себя в раскалённых едким холодом стеклянных гранях.
‡
Он долго шёл. Так долго, что давно угасли самые тусклые, самые последние искры памяти о том, кто он и что он; не осталось ни мыслей, ни воспоминаний – одно существование. И чувство цели.
Он не знал (или не помнил), куда идёт и зачем; но знал, что идти должен. Вязкое, тугое, не облекаемое в слова чувство вело его вперёд, а всё остальное – вымывалось прочь.
Он шёл по морю, но море было не водой. И даже не гнилою кровью было море, как в иных глубинах Бездны; море было из костей. Кости свежие - с влажным розоватым блеском на острых сколах; старые, ветхие серые кости, что рассыпались в прах от одного лишь взгляда; чёрные, червивые гнилые кости и кости, подобные обсидиану – довольно посмотреть на них, чтоб пораниться. Разбитые, искажённые, искривлённые – кости бурлили, кости кипели, кости катились волнами ему навстречу; если б у него оставалась плоть –искромсали б её в кровавый фарш. А где-то там, глубоко-глубоко под костяною «пеной», лежали истинные воды океана. Чем были эти воды – он не знал; наверное, если б смог взглянуть в них, хотя б на миг – от его рассудка (и без того почти угасшего) ничего бы не осталось, как не осталось ничего от тела. Он лишь чуял эманации, подымавшиеся вверх по костяным волнам, как влага подымается по тонким трубкам; эти эманации наполняли его неизбывным, тяжёлым эхом страха. Отчаяния. Отвращения. Мерзости. Глумливой, жестокой и пошлой радости, которой живут Изверги и которая противна смертным. И ещё чего-то странного, для чего не нашлось бы слов ни в одном из языков, ему известных.
Он катился навстречу костяным волнам, словно каменный жёрнов – и за ним оставалась глубокая рана… тотчас, впрочем, заживавшая. Океан хлестал его в ответ – но не мог остановить; неясное влечение было сильней, страшней и тяжелей пути. Холодный мрак, беспросветный и вязкий, бурлил над морем, и не было ни дна, ни берегов, ни светил у бездны морской и у бездны вышней. Выл ветер – ледяной, промозглый – и в его вопле эхом слышались другие голоса. Знакомые, родные голоса – но он уже не узнавал их. Не понимал их. Далёкие отзвуки лишь порождали на самом краю сознания смутную тревогу – но та тонула в других голосах, бессловесных и могучих, что полнили его всего.
Это длилось, наверное, целую вечность. Но в один миг вдруг появилось что-то новое.
Лёгкое, невесомое почти прикосновение. И тёплое – а здесь ведь не было ни капельки тепла, во всём этом море, во всём этом небе. И от этого тепла всё вокруг стремительно, в три мгновения, вдруг распалось. Не осталось ничего.
Только красноватый мрак.
Только приглушённые слова.
Только ладонь, лежащая на лбу – теперь она почему-то казалась прохладной.
И – наконец – покой.
Ему понадобилось время, чтобы осознать себя и вспомнить, где он и почему. И ещё больше времени, чтоб узнать голоса. И совсем много – чтоб начать разбирать слова. А пока он лежал, долго-долго лежал, не шевелясь и почти не дыша, придавленный собственной плотью; покой и жар под кожей, чужая рука и терпкий лекарственный дух вытесняли понемногу страх и холод, и это было настоящее блаженство.
Наконец, эльф смог заставить себя открыть глаза; низкий каменный свод над ним плыл и дрожал, каменный факел тлел угрюмой красноватой желтизной. Уронил на бок голову – и встретился взглядом с Аркадией. Лицо её тоже туманилось и расплывалось, но зато тёмно-синие глаза виделись отчётливо и ясно. В них ворочались тревога и страшная усталость.
— Это был сон, - сказала она; сказала тихо – но невнятная беседа в отдалении сразу прервалась. – Просто сон. И он закончился.
Фэху вновь закрыл глаза. Поднял руку – тяжёлую, как чугунный тигель. И положил на голову – поверх её ладони.
- Да неужели! – прозвучал где-то рядом другой знакомый голос. В здешней тишине он показался грубоватым – но, может, виной тому была драконья кровь. – Поди очнулся?
- Тише, Венгар. Не кричи так. Здесь много раненых, все спят…
- Ладно, ладно!.. – голос ведьмака глуше сделался – но отнюдь не тише. Потому что зазвучал вдруг совсем рядом. – Фэху, мать твою за ногу в кровавое болото! Какого дьявола это было?
Увы, всё, что мог ему ответить эльф, сводилось к нечленораздельному мычанию.
- Дай ему отдохнуть немного, - шипящим шёпотом процедила чародейка. – До утра хотя бы.
- Немного отдохнуть? – Венгар фыркнул. – Да он три дня валялся! Хотя, если б я по десять часов в сутки торчал в дварфийских кузнях…
- Ты свалился бы скорее. И дрых потом бы дольше, - голос Аркадии вновь стал мягким и певучим. Каким был всегда. За редким исключением. – Давай, ступай отсюда. Тебе тоже нужно спать, знаешь ли.
- Ладно, - маг вздохнул. И, кажется, в самом деле направился куда-то прочь – его тяжёлые шаги эхом отдавались в голове. – Завтра все вместе соберёмся. И поговорим. Уж очень мне не нравится всё то, что говорила доктор Гримхольд…
- То, что я скажу, понравится ещё меньше, - тихо-тихо проговорила чародейка. И смолкла.
Прошла ещё минута. Или час. Или три. Понять было трудно; кроме собственного дыхания – неглубокого, неровного – других звуков эльф не слышал. Даже мерного тиканья зачарованных часов.
Наконец, хватило сил разлепить пересохшие губы – и выдавить из себя:
- Кади…
- Что?
- Не… уходи.
- Не бойся, - отозвалась женщина, и пальцы её ощутимо дрогнули. – Я с тобой. А сон… уже закончился.
— Это… был не сон.
- Что?..
- Он говорил… со мной. – Фэху вновь открыл глаза и поймал её взгляд. – Он… что-то хотел сказать. Я… не понимаю, что… но… должен…
- Успокойся. И спи. Больше не будет кошмаров.
- Он не успокоился, - пробормотал эльф, послушно опуская веки. – Он… не замолчал…
Но никто ему не ответил – ни чародейка, ни безымянный Гость.
‡
[За двадцать девять дней до побега. Собор Тысячи Знаков, жилая келья в Яшмовом Крыле]
Серебряный Свиток тревожно мерцал, отражая приглушённый свет хрустальной призмы. Небесную лампу — негасимый волшебный фонарь, чей свет губителен для мертвецов и злобных мерзостей — подарила матушка Бригитт. Лично принесла через день после того, как рассказал дварфийским целителям о Госте. О его появлении. О том, как он искажает мысли и чувства, застилая взор жутким мороком. И о том, что впервые за всё время Гость сам захотел что-то им сказать. Клирик уверен был: то, что произошло — не случайная вспышка, не сонный пароксизм и не отклик на что-то в мире внешнем; теперь, в здравом и ясном уме вспоминая свой «кошмар», эльф всё ясней сознавал прикосновение чужой и чуждой воли. Бессловесное послание, которое никак не мог понять.
И от этого ему делалось не по себе. Очень-очень сильно. Одно дело — носить внутри спящий обломок чего-то неизвестного, что лишь изредка ворочается в дрёме и взвихряет муть в душе и в мыслях; совсем другое — знать, что он пробуждается. Что в нём, оказывается, есть устремления и мысли. И железная, необоримая воля.
Воля к чему?..
Его слова встревожили и Венгара с Аркадией, и дварфийских жрецов… но как-то не слишком. В конце концов, разрушительная мощь Гостя спала глубоко в душе клирика и влиять могла на него одного; эльф же, в свою очередь, был слишком предан аспекту созидания в своём магическом искусстве и слишком слаб физически. Едва ли он мог причинить кому-то вред. Его тело, его разум и душу буквально пропахали прорицающими чарами — и, не найдя следов абиссальной порчи, оставили в покое. На самом деле, они и Гостя не нашли — и многие склонились к той же версии, что и сам Фэху когда-то.
Нет никакого гостя. Есть душевная хворь (что в свете учений Всевидящего Ока - не порок, но благословение), есть тлетворное влияние Туманов и посмертного бытия, есть нервное истощение и глубокая усталость — они-то, накопившись, и низвергли эльфа в затяжной кошмар. Доктор Гримхольд, кажется, даже малость разочаровалась. И ограничилась тем, что на четыре дня сняла с клирика волшебное кольцо, передав его Аркадии – мол, пусть ваш остроухий друг отоспится и отъестся, раз нежный такой. А в подобном состоянии вкалывать над воинским оружием – только портить материал, так что с работой тоже пришлось проститься. Впрочем, ему и в лазарете было, чем заняться.
Одна матушка Бригитт серьёзно отнеслась к его рассказам. По крайней мере, она принесла Светоч – тонко огранённую хрустальную призму, окованную филигранным серебром и уподобленную фонарю; она горела неярким, мягким белым светом, не нуждаясь в масле. А ещё внутри неё имелась тайная полость, и, если в полость эту заливали святую воду или миро – сияние Светоча отгоняло злобных тварей и жгло их, как звёзды в горних небесах Целестии. Жрица наказала эльфу всегда держать лампу зажжённой звёздным светом… и, случись что – обязательно прийти к ней. Она поможет.
Она постарается помочь.
Разумеется, верили ему Венгар, Аркадия и Гвин. Потому, что уже не первый год путешествовали с Фэху и знали о его беде. Но даже вместе с ними монах никак не мог истолковать послание Гостя. И находил в нём один-единственный смысл, столь же расплывчатый и неопределённый, сколь и самоочевидный: «Всё очень плохо».
Но здесь и сейчас мысли Фэху были не о Госте – хотя Светоч над ним горел, и горел святой водой. Сейчас и здесь он истратил все силы высшего из Кругов волшебства, до какого только дотянулся, на Кристалломантию – сперва простую, а потом и Высшую. Рядом лежал кинжал Гразека в золотой чеканке, и яшмовая коробочка с прядью угольно-чёрных волос, и пиалы с пылью алмазной и серебряной, и россыпь мелких самоцветов, и склянки с драгоценными маслами, и почти догоревшие благовонные свечи, и Книга Волшебства, на нужной странице раскрытая. И, наконец, восхитительной чистоты и тончайшей огранки бриллиант, похищенный из гримнильсоновых склепов.
За спиной его помещался Горас, уперев свой молот в пол и сложив руки на массивной рукояти. Весь час он просидел безмолвно, неподвижно – лишь сверкал глазами из-под седых бровей, сросшихся над переносицей, да временами тяжело вздыхал.
Только всё было зря. Снова зря. Как ни ухищрялся эльф, сплетая заклинание всё искусней и тоньше, сколько ни вливал в него хитрых матерьялов, как ни умащивал тканое зерцало драгоценным серебряным миром – ничего не выходило. Глубины Свитка отражали только келью, да Светоч, да усталые, бледные рожи. Словно кто-то смеялся над всеми их потугами!..
Гримнильсон завозился, видя, что уж четверть часа клирик сидит на полу, уронив руки, и не поёт заклинательных слов. Встал, подошёл к нему, опустил на плечо тяжёлую десницу. И спросил:
- Опять ничего, да?..
- Прости, - только и сказал Фэху, глядя в глаза его отражению. – Прости… я не знаю, что делать. Я… я ещё попробую…
- Так может, он мёртв уже?
- Нет. Нет. Я бы знал. Кристалломантия не ищет мертвецов – чары просто не сплетаются. А тут… они сплетены, но бесполезны. Словно некая сила отражает их… или некая воля.
Горас ничего не сказал, сопя сердито и глядя в глубины Свитка. Потом вздохнул, развернулся – и пошёл прочь из кельи.
- Прости, - пробормотал Фэху ещё раз. Но дверь уже закрылась, и никто не ответил ему.
Эльф просидел ещё несколько минут, тупо и безмысленно глядя в отражение. Потом вздохнул, расстегнул аграфы своего плаща и стянул его. И два патронажа из маленьких подсумков, что носил на груди крест-накрест. И следом чёрную монастырскую сутану. И шерстяные серые Обмотки, сообщавшие чахлому телу неестественную силу. Истёртую, застиранную нательную рубаху. И широкую небрежную повязку, заскорузло-волглую, всю в красновато-жёлтых сукровичных пятнах.
Повёл плечами, выпрямился – и скривился, глядя на зеркального своего двойника. Худое, субтильное сложение. Тощие мышцы, похожие на жгуты и верёвки, сплетённые под кожей. Асимметричные, изломанные рёбра. А над ними – огромный и глубокий тёмный шрам, рваный и ветвистый. Протянувшийся от правой подвздошной кости через живот и грудь к левому плечу – и через него переваливший на спину, послав пару кривых борозд на шею. От одного взгляда на старое увечье Фэху становилось тошно, и эхо тупой, разлитой, ноющей боли наполняло кости.
А поверх искалеченных рёбер, поверх уродливых рубцов на груди его раскинул крылья блестящий скарабей. Чёрный адамант его надкрыльев, груди и головы сплетён так плотно, что литым казался – но, подобно Серебряному Свитку, оставался гибким. Чёрные лапки крохотными, почти незримыми стежками впились в воспалённую кожу – как настоящие жучиные коготки. Сверкающие перья из мифрила и солнечного серебра одели птичьи крылья, простёртые из-под адамантовых пластин. А в груди зияла округлая ниша – пока ещё пустая.
Он сотворил короткий пасс, прошептал слова Обнаружения магии. Не глядя, подтянул к себе коробку с инструментами и пряжей. Нащупал нужную иглу – в неё уже вправлена тонкая адамантовая нить. Сгрёб и ссыпал в кошель мелкие самоцветы и бесценный бриллиант. И взамен вынул другой камень – чёрный, как бездны зазвёздные; в его бархатном нутре мерцали крохотные искорки. Гладкая поверхность не отражала ни капли света.
Могучая, тяжёлая спираль скрутилась там, внутри – вихрем прозрачного мрака. То был Камень Душ, сотворённый Шаурманом; только не смертная сущность спала в его глубинах летаргическим сном. Эта тварь была сильней и куда общительней той, что дремала в глубине его собственной души; ведун обмолвился даже, что таинственная тень подменила собою его покровителя и годами водила хитроумного эльфа за нос. Но Шаурман никогда не был многословен, и подробностей клирик так и не узнал. И не узнал, каким же образом столь могущественная сущность оказалась заточённой в куске чёрного опала.
Так или иначе – он хотел её использовать. Ни чары, ни прорицания, ни медитации не могли достучаться до того, что спало в камне; оно безмолвствовало, оно не двигалось. Он мог бы, конечно, разбить самоцвет – но ведун строго предупреждал на этот счёт; кто знает, что сделает неведомая тварь, досадуя на заточение?.. Зато близость к ней – даже спящей в колдовской скорлупке – таинственным образом унимала гнев и ярость Гостя. Совсем немного, совсем чуть-чуть. Но даже «чуть-чуть» и «немного» приносили облегчение.
Эльф бережно вложил опал в нишу на груди скарабея – округлый, чуть выпуклый кабошон идеально лёг в «гнездо» из нитей пряденого адаманта. И в нём остался. А Фэху, вооружившись тонкими, как иглы, спицами стал медленно и тщательно оплетать его края сложным серебряным узором.
Дверь снова скрипнула, снова стукнула – и на пороге опять возник старый дварф. Только на сей раз молот висел у него за спиной - а в руках Горас нёс большой, увесистый кувшин из грубой рыжей глины. И две объёмистые кружки.
- Давай хоть выпьем, что ли, - сказал он почти жалобно. – Сил моих больше нет это всё терпеть… на трезвую голову.
- Прости, - с тяжким вздохом повторил клирик, - я тут… ну…
- Да вижу я. Обожду. Мне завтра в город не пойти – монстры там совсем разбушевались. – Гримнильсон поставил кувшин с кружками на стол, пододвинув ткацкий инструмент и коробки с клубками волшебной пряжи, и грузно сел на стул. – И, это… мне ещё батя говорил, да будет славен дух его в Чертоге Предков: не проси прощения за то, в чём не виноват. Никогда. Мне аж больно говорить с тобой, дружище.
- Потому что я бесполезен!.. – клирик скрипнул зубами и сжал спицы так, что пальцы побелели; будь спицы из стали или серебра – непременно бы погнулись, а чёрный адамант лишь впился в кожу. – Что бы я ни делал – не выходит ничего, ничего не выходит! А я… - он выдохнул и встряхнул головой: - Я ведь обещал тебе. А больше всего на свете, Горас, я ненавижу нарушать обещания. Даже… даже не по своей вине. Чего я стою сам, если слово моё – прах пустой?..
- Ты точно эльф по крови? – хмыкнул купец. – По мне, из тебя вышел бы отменный дварф, дружище. Но, это… послушай старика. Я тебя не виню. И никто не посмеет винить. И сам ты не должен.
Фэху помолчал немного, рассеяно глядя в отражение. Опять вздохнул. И пробормотал:
- Спасибо, Горас… просто…
- Давай, делай своё дело. А я обожду. Хоть всю ночь обожду, коли надо. Но потом мы с тобой выпьем всё-таки. Отличный, крепкий мёд. Вы в своих лесах такого не хлебали!
- Охотно верю, - клирик усмехнулся. – Ладно. Хорошо. На самом деле… мне осталось всего ничего. Я почти закончил.
Гримнильсон ухнул в бороду, кивнул и смолк.
А эльф обновил заклинание, проверил целостность незавершённого плетения, снова подхватил металлическую пряжу на кончики спиц – и взялся за работу. Ему чудилось, будто отражение пристально следит за ним – но такое частенько бывало. Серебряный Свиток был слишком совершенен, чтобы являть собою «просто зеркало». Чтоб не позволять себе маленьких, невинных фокусов. Особенно – когда в нём клубилось эхо Кристалломантии.
Ушло чуть меньше часа, чтобы оплести звёздчатый опал по кругу и прочно закрепить его в груди скарабея. Последние стежки довершили филигранное кружево адамантовых нитей, замкнули спирали скрытых рун – и ажурное плетение вспыхнуло, налившись синеватыми эфирами. И окутало монаха тонким, незримым коконом силовых нитей. То был Щит – одно из простейших тайных заклинаний; но сплетённый столь искусно, так плотно свёрнутый в металле, так точно замкнутый на дремлющий камень, что энергия из него почти не истекала. А то, что всё же терялось – с лихвой восполнялось скрытой мощью самоцвета. Заклинание могло жить годами и веками, не искажаясь и не слабея. Вдобавок, гладкость его плетения почти исключала взаимодействие с другими чарованными вещами.
Такой работой он по праву мог гордится.
Проверив на четыре раза и убедившись, что всё правильно и чисто, клирик с облегчением бросил иглы, спицы и пинцет в стоявший рядом железный таз. Протёр живот и грудь влажным полотенцем, убирая потёки лимфы и крови. Поморщился от боли в воспалённой коже, прошитой сотнями сотен глубоких стежков. И с огромным облегчением сотворил над собою Малое Лечение – заживляя крохотные ранки, снимая красноту и жар. Восемь дней ушло на создание Улуната – волшебного Щита, направленного против внешних сил… и против внутренней угрозы. Против мощи Гостя. Восемь дней Фэху плёл его, забросив прочие дела. И восемь дней не позволял исцелять свои раны магией – опасаясь, что даже слабые чары могут повредить незавершённое плетение.
Теперь, наконец, опасность эта миновала.
Он встал, набросил рубаху, повязал Обмотки, накинул сутану. И после этого, не утруждая себя застёгиванием четырёх десятков пуговиц, сел рядом с Горасом. Дварф уже расчистил стол, сложив коробки на пол, разлил по кружкам хмельной душистый мёд и разложил нехитрую закусь.
Сыр и копчёная рыба. Странная, уродливая, слепая подземная рыба – но мясом с поразительно вкусным и нежным, белым до прозрачности.
- Не знаю, что ты там наворотил, - сказал Гримнильсон, - но это обмыть надо.
- Надо, - согласился Фэху, подымая увесистую кружку. Он уже знал, что такое «обмывать»; он привык к обильным возлияниям, что устаивали мастеру довольные владельцы чарованных лат, амулетов и оружия. Не выпить с дварфом по такому поводу значило всерьёз его обидеть. Но эльф быстро навострился делать вид, что пьёт, а на деле – лишь пригубливать.
Сегодня, правда, он собирался захмелеть всерьёз. И не потому, что проникся верой в странные приметы и обряды подгорного народа. Ему в самом деле хотелось забыться. Хотя б на пару часов. А заодно – проверить, что сможет Гость сотворить с разумом, погружённым в пьяный сон.
В молчании ударили кружки друг о друга, в молчании осушили. Горас закусывать не стал; он шумно занюхал рукавом, хотел сказать что-то – да так и замер, глядя клирику за спину остекленелым взглядом.
Тот обернулся – и тоже оцепенел.
В Свитке всё ещё отражалась келья, но только не было в ней ни эльфа, ни старого дварфа. Зато был другой дварф – молодой, с эбеновой кожей и светлыми золотыми глазами. С бородой и волосами, чёрными, как смоль. В дорогом платье с чужого плеча – из доброй гладкой шерсти, расшитой серебряной нитью и мелкими топазами. На поясе его (богато изукрашенном мифрилом, сверкавшем опалами и жемчугом) висела скромная, миниатюрная кирка холодного железа. Скорее знак, чем инструмент.
Оба они знали, кто это.
- Гра-зек, - прохрипел Гримнильсон, сползая со стула.
- Вы звали меня, - знакомый голос прозвучал одновременно далеко – и очень-очень близко. – Вы так долго звали, что я нашёл к вам путь. Я пришёл, отец. Я вернулся.
Фэху тоже встал, не веря глазам своим. Торопливо прошептал формулу Тайного зрения – но не увидел ничего, даже эха собственной Кристалломантии. Даже тусклых искр магии, которыми тлела обычно волшебная пряжа. Даже привычных аур собственных чарованных вещиц.
Словно кто-то набросил Необнаружимость на всю келью.
Младший Гримнильсон улыбнулся им – тепло и нежно, как родным – и шагнул из зерцала. Легко и непринуждённо, словно каждый день так делал. Горас, тихо бормоча и охая, бросился ему навстречу и широко раскинул руки; Фэху же ущипнул себя украдкой – но его не попустило. Только легчайшее головокружение качнуло мир – но всего на мгновение.
Отец и сын обнялись – крепко-крепко; лица старика эльф не видел – но видел отражение в затуманенном Свитке. Горас плакал, взахлёб говоря что-то на дварфийском… и чёрная кровь текла из-под век вместо слёз.
Гразек улыбался, глядя мимо клирика – ласковой, снисходительно-мягкой улыбкой. Как улыбается старая мать любимым детям. От его золотого взгляда на сердце делалось легко и тепло… и только что-то очень маленькое, очень тусклое глубоко в душе выло от ужаса.
Оно видело кровь, а не слёзы. Оно видело чёрные призрачные змейки в белёсом тумане, подёрнувшем глубины Свитка. Оно чуяло непривычный запах – удивительно приятный запах, в котором дивный аромат кионинских роз мешался с благоуханием ладана и мира…
…и где-то за ними неуловимо скользил сладковато-мерзкий, тошнотворный дух трупной гнили, жёлчи и серы.
Словно во сне, он поднял руки и простёр их к дварфам; пальцы едва слушались его, двигались медленно, будто сквозь воду. И слова словно не желали с губ слетать. И само заклятие Изгнания сплеталось туго, через силу. И всё же клирик завершил его.
И ничего, ровным счётом ничего не произошло.
Дуэргар сморгнул, посмотрел прямо на него – и что-то внутри дрогнуло от золотого взгляда, обмякло и растаяло. А младший Гримнильсон сказал:
- Ну, ну… я ждал большего. – И отпустил отца.
Горас тряпичной куклой повалился на пол – без звука, без движения.
Эльф нервно выдохнул и схватил со стола святой символ. И, кажется, скляночку с драгоценным серебряным миром.
- Эй, тише, мастер Фэху. Почему ты боишься? Разве не ты спас меня из тех ужасных шахт? Разве не ты провёл меня в Яндерхофф? Я всего-то поблагодарить пришёл, мой друг… пусть из всех своих охранителей лишь тебя нашёл. Я теперь многое могу, мастер Фэху. Подумай только, какую награду ты заслужил – сразившись сперва за меня, а потом – и за всю Цитадель… подумай, что я могу тебе подарить. Гораздо больше, о, гораздо больше всех здешних жрецов, вместе взятых.
Он шагнул вперёд, легко переступив через отца – будто широкоплечий, крепко сложенный дварф был низеньким порожком. И очутился очень-очень близко. Неземные глаза цвета небесного золота смотрели прямо в душу.
Он больше ничего не говорил. Потому что слова были не нужны. Фэху и так знал – видел-слышал-ощущал – всё, что он хотел.
Клирик видел седую древность в его взоре. Знания многих веков, тайны земных глубин и загадки бездн зазвёздных, тончайшие и высшие законы магии, секреты иных планов бытия клубились рядом тихими, прозрачными словами – казалось, протяни только руку, и поймаешь самые сокровенные мистерии вселенной. Немного усилий, совсем чуть-чуть – и откроешь нечто, сокрытое даже от взора Всевидящего Ока!..
Обещание дивных откровений плавно перетекало в обещание мощи, потому что за знанием всегда приходит сила; это ведь один из главных законов, провозглашённых Двуединым. И монах уже чувствовал её на кончиках пальцев – силу, с которой не сравнится даже вековое искусство отца Крамана, его старого учителя. Чувствовал, как льнут к рукам пряди невидимых эфиров и могучие потоки энергий, что пронизывают бытие от надира до зенита. Как жгут язык слова, способные низвергать богов и возжигать мёртвые звёзды. Глубинное понимание самой сути волшебства, сравнимое лишь с просветлением самого Владыки Нефиса. Чего будет стоить вся орочья рать против это мощи? Все их древние машины - несокрушимые, неостановимые – падут ржавым прахом. Чего будет стоить их самозваный Император? Как тень, он развеется на четвёртой заре…
…наконец-то он сможет защитить всех, кого любит. Наконец, он исцелит их раны, он подарит им покой. Наконец, он положит конец их горестям и бедам.
И никогда, никогда больше он не останется один.
Чудовищным усилием воли Фэху поднял правую руку сквозь мгу сияющих мыслей. Раздавил хрупкий пузырёк – драгоценное миро смешалось с кровью, выступившей из мелких ранок. С усилием провёл ладонью по глазам, цедя сквозь зубы формулу Истинного Зрения.
И, наконец, увидел.
Не Гразек Гримнильсон стоял перед ним, но какая-то неведомая тварь.
Высокая – на три головы выше клирика. Стройная, статная фигура сложением напоминала эльфа; белая плоть, будто выточенная из слоновой кости - вся покрыта колдовскими рунами, и волшебными глифами, и словами силы. Дивной красоты узор стлался между ними, заключая в нежные объятия буквицы и знаки; казалось, он трепещет и скользит на звёздном свету фонаря. Никогда в жизни Фэху не встречал работы столь тонкой, столь искусной, столь прекрасной – и всё же сквозь неё неуловимо сквозило что-то мерзкое. Четыре длинные, изящные руки о восьми пальцах украшали бледные, льдистые опалы; на груди мерцала колдовская октограмма, усыпанная чёрным жемчугом и лунным камнем. На точёной шее – высокая, узкая голова с лицом гладким и лишённым всяких черт; ни бровей, ни рта, ни носа – лишь бездонные глаза тлели жутким, загробным золотом. И четыре витых рога, завёрнутых крутыми спиралями, венчали эту голову – гротескно большие в сравнении с ней.
Он был подобен произведению искусства. Драгоценнейшему изваянию, место которому – не на грешной земле, а в блаженных чертогах Горних Небес Целестии. Столь неестественно прекрасному, что глаз невозможно отвести. Но клирик явственно чуял скверну, что таилась внутри этой прелестной оболочки; его одновременно влекло к ней – навязчивым желанием прикоснуться, познать на коже само Совершенство – и с души воротило от этой твари.
Отступил на наг – и упёрся спиной в столешницу.
«Мы пришли за тобой , - прошептал без слов хор тихих, нежных голосов. – Мы пришли за тобой, и ты будешь с нами. И никогда больше не останешься один».
Эльф хотел закричать – но из горла вырвался лишь жалкий хрип; рванулся вперёд – бок вспороло льдистой болью – и арбалетным болтом вылетел из кельи. И припустил по коридору, что было духу – на ходу дрожащими пальцами застёгивая ремешки плетёной наручи, в которой держался святой символ.
Бывшая штольня с десятками забоев, превращённых в кельи, пролетела мимо в несколько мгновений. Фэху в жизни так не бегал – и, пожалуй, под страхом смерти не смог бы повторить. С трудом вписавшись в поворот, он вылетел на широкую лестницу, спиралью взбиравшуюся по звёздному колодцу главной шахты, на одном дыхании одолел полтора витка… и едва не врезался в брата Барморука. С ним спускались ещё Венгар, Аркадия и незнакомая какая-то дварфийка.
- Ты чего? – спросил ведьмак, схватив монаха за плечо. – Чего стряслось? Или ты опять?..
- Дремоплетельщица! – воскликнул Фэху и схватил его за руку. – Чадливо чудится калабахой на сорок сороков гудрум! Н-ни бравильёна! – и смолк, в ужасе хватая воздух ртом. Понимая, что не в силах сказать ни слова… ни единого слова, что имело бы смысл.
- Да ёлки-колотилки! – воин закатил глаза, а жрец поджал губы и нахмурился. – Фэху, чтоб тебя!.. Опять. Давай, успокойся. Пойдём - ты ляжешь, поспишь, всё пройдёт…
Эльф замотал головой, обернулся – и указал им вниз. Туда, где по лестнице стремительно и плавно подымалась фигура Изверга.
Он не шёл – он парил над ступенями, и неясно было, зачем вообще ему держаться над полом; воздух вокруг него дрожал едва заметой эфирной дымкой, и в ней угадывались размытые очертания дварфийского тела. Иллюзия шагала им навстречу, приветливо раскинув руки… а за дивным изваянием тянулся шлейф из прозрачных теней, и в глазах страшным золотом горели мёртвые звёзды.
— Это что, это Гразек? – спросил Венгар изумлённо. – Вы-таки вытащили Гразека?!
- Тыквица беложучного злата! – в отчаянии крикнул клирик. – Постой…
Он судорожно, глубоко вздохнул – и торопливо прочёл колдовскую формулу, взывая к доменным силам, чтобы соткать и набросить на друзей паутину Мысленной Связи… но строгие волшебные слова исказились на его губах, превратились в бессвязную кашу – и эфирные нити рассыпались, угаснув бесполезно.
- Как вы это сделали? – спросила радостно Аркадия. А Барморук нахмурился, глядя в лицо лже-Гразека – эльф не видел, но уверен был, что морок улыбается. Жрец смотрел всего мгновение, а после вдруг хлопнул в ладоши… и звёздный колодец отозвался густым, могучим, низким колокольным звоном. Вздрогнули ступени под ногами и стены, вырезанные в теле тверди; звёзды хрустальные тревожно замерцали – и вспыхнули невыносимо ярко, вмиг разогнав мистический сумрак и затопив шахту светом, подобным сиянию дюжины солнц.
И свет этот – к вящей радости Фэху – словно ветром сорвал иллюзию с живого изваяния.
— Это Изверг! – снова крикнул эльф – и с облегчением понял, что снова может говорить. Он проскользнул мимо ведьмака, и встал за его плечом, оттеснив чародейку чуть назад, и повернулся к демону лицом – чтобы встретиться с ним взглядом.
И понял, что это была ошибка. Очень грубая ошибка.
Сама реальность пошла вдруг ветвистыми, кривыми трещинами – словно кто-то разбил огромное зеркало. Лестница, колодец, Венгар, Аркадия, Барморук, Исчадие – всё смешалось и смазалось ртутной амальгамой, и он вдруг очутился в лабиринте. В безмолвном лабиринте древних шахт, где хрустальный иней одел каждый камень и каждую балку. Где таинственный, зловещий слабый свет мерцал на гранях бесчисленных кристаллов, не развеивая тьмы – но лишь сгущая мрак. Где узкие ходы и просторные залы менялись, искажались и кривились за спиной, водя его по кругу. Где волглый холод обжигал ему горло ядовитым металлическим духом.
Он был один. Совсем один. И знал, что останется здесь навсегда.
Сперва он закричал, не слыша себя. И бросился вперёд, прямо сквозь решётки острых спиц. И долго-долго бежал, не зная куда – надеясь и страшась одновременно увидеть мертвецов, вросших в ледяной хрусталь…
…а потом остановился.
Он не знал, сколько продлился приступ ужаса – несколько мгновений, минут или лет - но смог взять себя в руки. Встал и выпрямился, скрестив руки на груди. Сосредоточился, вслушивался в собственный разум – мутный, вспухший уродливым комом липкого страха. И усилием воли буквально загнал себя в молитвенный транс. На минуту, или на час, или на день?.. Быть может, на целую вечность; сам уподобился хрустальной призме – и духом, и телом. Геометрическому совершенству. Ледяной безмятежности. Абсолютному спокойствию.
И когда его дух стал чище, тяжелей и острей сверкающих друз – лабиринт рассыпался, сгорев хлопьями ртутной сажи в потоках ослепительного света. И вместо стылого безмолвия на него вдруг рухнул оглушительный шум – грохот, и звон, и крики, и гудение туго натянутых эфирных нитей.
И в тот же миг рядом с ним повалилась огромная гаргулья из серого камня – о четырёх когтистых руках, о двух громадных крыльях, с единственным бронзовым рогом на уродливой башке и сапфировыми глазами на гротескной морде; из пасти, пересечённой широкой трещиной, стекала вязкая чёрная кровь, а одна из лап ещё сжимала венгаров копеш. По клинку стекали гаснущие ликтрические капли.
Эльф упал на колени рядом с ней, торопливо вычертил сложный пасс и тремя гулкими словами влил в монстра Исцеление – заклинание, способное поднять на ноги целый хирд дварфийских воинов. Или даже дракона - не самого юного возраста. А сам вскинул голову туда, где звон и треск заклинаний мешались со словами грозных литаний – и заодно окинул беглым взглядом лестницу.
На широкой площадке тремя витками ниже лежал брат Барморук; лежал неподвижно, раскинув руки, и брызги крови блестели на тёмном камне. А тремя витками выше в просвете шахтного колодца, среди кружащих перепуганными светляками хрусталей, парил мастер Мильгельрум.
Его иссохшую фигуру одели сияющие латы, на которых в шахматном порядке чередовались пластины адаманта и мифрила; Истинное Зрение ещё лежало на глазах Фэху, и он видел, что доспехи эти – эфир, вера и чистая сила. Эфиром, верой и чистой силой были крылья из холодного железа, что держали дварфа в воздухе – и тяжёлые взмахи казались видимостью, не надобностью. Воздух рядом с ним гудел, звенел и стонал, налитый могучими благословениями; круги серебряного света, увитые священными рунами, вращались вокруг магримита – то расходясь до самых стен, то вновь сжимаясь. Пересекаясь, накладываясь друг на друга, высекая добела раскалённые искры.
Над головой жреца витала Аркадия, и силуэт её дробился Зеркальным образом.
А рядом с эльфом в воздухе, в паре футов от лесенки парило изваяние резной слоновой кости в вихре призрачных теней. Ленты бритвенно-острого мрака срывались с когтей, устремлялись к жрецу – и разбивались о доспех; эфирные цепи опутали тварь, но видно было: они держат не столько тело, сколько саму сущность. Надёжно пресекают любые попытки к волшебному бегству.
Гаргулья заворчала, зарычала и по-звериному вскочила - сгорбившись, расправив крылья; последние мерцающие нити живо стягивали громадную рану в каменном теле, «пришивая» почти отрубленное правое крыло с парой рук обратно к телу, не оставляя от увечий ни следа. Рокочущий, гортанный, до неузнаваемости почти искажённый голос ухнул:
- Назад! – и взмах каменных крыл сбил бы эльфа с ног, если б тот не сидел на полу.
Клирик встал и вскинул руку, сложив пальцы в сложном пассе; серебряная маска блеснула в ярком свете, и печать Молебна легла на всех вокруг. Только если друзей и верховного жреца Молебен защищал – то силы демона угнетал. Совсем чуть-чуть. Но всё же.
И тут же получил сокрушительный удар. Каменный монстр наотмашь рубанул его – клинок прошёл в точности почти по старому шраму; эльф охнул и осел назад, на изрезанный рунами камень. А гаргулья встала над ним, занеся обратным хватом копеш и злобно, утробно ворча.
Ярко-алые чары тонкими иглами тлели в глубине самоцветных глаз.
Что-то (или кто-то) пронеслось вверх по лестнице за спиною Фэху, чудом избегнув тяжёлого удара ведьмака. Клирик мотнул головой и отполз чуть назад, вжавшись спиною в стену и пытаясь зажать ладонью рану в животе; руны, искусно спрятанные в барельефах, бились пульсом праведного гнева и безмолвно кричали.
Глыба мутного льда и мёрзлого снега с хрустом и треском врезалась в голову Извергу - и витой рог, отколовшись, упал вниз. Венгар вскинул голову и яростно взревел, грозя Аркадии мечом – лезвие вновь окутали искристые разряды.
Мильгельрум повёл десницей – и тяжёлый молот, сотканный из прозрачного серебряного света, рухнул изваянию на плечо; в тот же миг чёрные ленты метнулись ко жрецу, насквозь прошили его тело и опутали адамантовой лозой.
Страшный крик раскатился по колодцу – но кричал не магримит. Кричал бездоспешный, расхристанный дварф. Он едва не оступился на краю лестницы. Не слишком умело, но с нежданной силой взмахнул настоящим, грубым, телесным молотом из дерева и камня – янтарным гневом в рубиновых искрах. И обрушил его на спину Изверга.
Молот скользнул по резной кости, едва задев – но сотни таких же точно оружий, сотканных из золотого света, тяжко опустились на хребет Исчадия. И драгоценная плоть пошла сотнями трещин.
С рычанием гаргулья пронеслась мимо изваяния к Мильгельруму – но, достигнув жреца, назад отшатнулась и взвыла, обхватив руками голову; серебряные руны защитных литаний вдребезги разбили колдовские иглы в глазах ведьмака, и обломки их, казалось, вонзились прямо в мозг.
Фэху выдохнул, собрал в кулак расплывшийся разум – и вперился взглядом в Изверга, выискивая за пляской бешеных теней магические ауры. Ему казалось, что статуя держится в воздухе как-то неуверенно. Слишком статично, что ли. Слишком… скованно. И Якорь измерений, опутавший её, здесь вовсе ни при чём.
Вот оно. Колдовской полёт. Как… просто. Он даже и не ждал.
Эльф поднял руки, пользуясь тем, что Изверг отвлечён Венгаром в каменной броне гаргульи – рвёт его когтями и жуткими рогами. Четырьмя короткими, злыми словами сложил формулу Сокрушения Чар. Четырьмя резкими, угловатыми жестами завершил её – и направил в вихрение теней. И вместе с нею – кипучий, дымный, душный гнев, взметнувшийся в душе.
Заклинание бессильно скользнуло по узорчатой плоти… но гнев въелся в неё кипящей чёрной ртутью, и впился хрустальными когтями, и разорвал надвое, обнажая мякоть беззащитных чар.
На миг демон обернулся, уставясь на него кошмарными глазами… а потом рухнул вниз. И спустя пару долгих мгновений сквозь гуд и вопль могучих волшебств эльф услышал стук, и треск, и звон – это изваяние разбилось о камни где-то глубоко-глубоко внизу. Фэху не видел – но знал, что разбилось. Вдребезги. В оскольё. Несмотря на всю свою сверхъестественную прочность.
Он просто знал.
Клирик перевёл дух и откинулся на стену; его мутило, и мысли путались в голове, и лестница качалась под ним. Жар излившейся крови трепетал на груди, на лице, на руках. Голоса сплетались рядом и вокруг, как нечёсаный лён, и слова рассыпались на части. Казалось, все кругом несут бессвязную абракадабру.
Да, наверное, если он заговорит – сам толком ничего не скажет.
Рядом с горестным, бессловесным, звериным воем рухнул на колени Горас Гримнильсон; лицо его всё залито было кровью. Вопль медленно, мучительно вырождался в рыдания.
Священный молот с грохотом упал на ступени.
Один за другим, устремились вниз Венгар, Мильгельрум и Аркадия – и голоса их стихли в глубине колодца.
На мгновение перед эльфом вновь возник образ Изверга. Совсем тонкий, эфемерный, дрожащий. Не опасный более – сама реальность исторгала его прочь, в глубины Бездны.
«Небеса беспросветны, - тихими, гулкими не-словами пропел нездешний хор. – Небеса истекли эфиром и светом и пусты отныне. Скоро ты поймёшь, что натворил».
А потом он исчез - и Фэху погрузился в мутное, вязкое забытие.
‡
Шёл дождь.
Боги милосердные!.. Как давно не слышал он дождя?
Разумеется, слышал. Слышал почти безмолвный шёпот кровавых капель, орошавших проклятый особняк с окрестной землёю. Слышал беззвучный перезвон стылой, мелкой мороси над болотами — в соседнем домене, где обитала маленькая баньши. То и другое проходило сквозь него, оставляя за собою скользкую, влажную, липкую стужу — хоть, казалось, холодней немёртвого бытия ничего и нет.
Он слышал горький плач ядовитого ливня в предместьях Магнимара — мёртвой воды, падавшей в мёртвую землю с отравленных небес. Тогда у него было уже сердце — тёплое, живое, чужое сердце — и каждая маслянистая капля жгла его частицей горящего пепла.
Но настоящий дождь, живой и сонный, он услышал впервые за полтора минувших года. Или два почти?.. Как трудно вспомнить; если в календарь смотреть — так за восемь долгих лет. Что ж, он готов поверить даже в восемь. Он почти забыл этот чудный звук.
Стук тысяч капель по черепичной крыше.
Черепичной?.. Дождь?..
Эльф открыл глаза — но взор ещё застила сырая муть; он с трудом различал над собою деревянный потолок, покрытый давно почерневшей резьбой. Из вычурных, узорчатых листьев на него смотрели морды сказочных зверей. Мерцающие нити тянулись под этим потолком; неяркий, мягкий свет испускали вьющиеся в воздухе золотые светлячки.
Не жуки — волшебные огни. Подарок старого друида, давно уже почившего в глущобах.
К шелесту дождя примешивались ещё звуки, знакомые до боли и почти забытые — мерный стук ткацкого станка и глухое, невнятное ворчание.
Он приподнялся, сморгнул — муть горячей влагой стекла по лицу, и взору предстала круглая комната со стенами, сплошь затканными гобеленами. Книжные шкафы чередовались с платяными - доверху забитыми ящичками с инструментом, коробками с пряжей, ларцами со всякой чепухой для чар и отрезами многоцветных тканей. Большой портновский стол весь завален пёстрыми птичьими перьями — от крохотных (с ноготок всего) до огромных, не меньше длинного меча; рядом на болванчике висел роскошный плащ, наполовину перьями расшитый — утратившими цвет, одетыми инеистым серебром. Ещё не все руны вытканы на нём, ещё не все перья подшиты к белому шёлку — работы оставалось предостаточно.
Среди пегих лоскутьев и катушек волшебной пряжи лежал толстенный гримуар, раскрытый ровно посредине.
Чуть дальше - под решётчатым оконцем, забранным помутнелым от времени стеклом – помещался громоздкий ткацкий станок; над ним мерцала хрустальная свеча, и мягкий свет её очерчивал тёмный силуэт. Маленькая, иссохшая, согбенная фигурка в бесформенной просторной рясе. Непослушные волосы, кое-как собранные в толстую косу. Горбатый длинный нос, крючком нависший над сморщенными тонкими губами. Смуглое лицо, похожее на мозговой орех. Рваные, бледные оспины на лбу, на скулах, на щеках. Косматые, дварфийские почти седые брови. И цепкие глаза в обрамлении морщин — глубоко запавшие над острыми скулами, бесцветные и водянистые. Старуха работала над полотном, похожим на жидкий звёздный свет, и поминутно поправляла на носу толстенные очки; иные ткачихи пели за работой — а Шальба лишь ворчала, глухо, неразборчиво.
Она любила шутить:
- У того, кто услышит моё пение, уши ссохнутся да отвалятся!
Она жила тут, под самой крышей восточной башни; где-то там, за большим шкафом, пряталась её постель. А Фэху спал здесь, под гобеленом с танцующими феями, между огромным книжным шкафом и вечно запертым железным сундуком, на коротком топчане; правда, было это давным-давно. Когда он был ребёнком.
И ещё почему-то — сейчас.
- Матушка?.. - окликнул он старуху и с трудом заставил себя сесть; боли не было, но была тошнотворная слабость. Мир качнулся и поплыл в медленном кружении, стоило поднять голову над тощей подушкой.
Ворчание и мерный стук оборвались. Горбунья зашевелилась, встала — сделавшись от этого ещё немножко ниже — и подошла к нему, зябко кутаясь в колючую вязаную шаль.
Люди говорят — все эльфы красивы. Шальба же была на удивление безобразна — в этом не усомнился б даже дикий гнолл; но резкие её, неправильные, грубые черты не вызывали отвращения — лишь глубокую нежность. Он слишком хорошо знал, что под уродливой маской скрываются острый ум, мягкое сердце… и что худые, обветренные, со вздутыми суставами и старческими пятнами на пергаментной коже руки — без преувеличения золотые. Шальба не зря слыла лучшим мастером зачарований от леса Мирани до самого Блаженного Кионина. Многие о ней слыхали, многие добирались в лесную захолустную обитель, чтобы купить чудесную вещицу, кольцо или жезл её работы… но никто не подымался в её каморку, никто не видал её в лицо. И сама эльфийка почти не спускалась на бренную землю, предпочитая сидеть безвылазно в уютной башне — такой же дряхлой, как она сама.
- Ну-ка лежи, - произнесла она, медленно и осторожно садясь на пол рядом с Фэху; голос у неё был резкий, скрипучий и высокий — ни дать, ни взять ведьминский. Она и смеялась страшным, злым, визгливым смехом — как колдуньи в детских сказках. - Ишь, задёргался!
Клирик встряхнул свинцовой головой и послушно лёг назад. Старуха потянулась — будто для того, чтоб поправить на нём одеяло — но рука её замерла над скарабеем, вышитым на груди; шепча беззвучно себе под нос, волшебница сотворила простой короткий пасс, прищурилась, поправила очки — и в задумчивости постучала длинным, крепким ногтем по звёздному опалу. И произнесла:
- А неплохо так.
- Неплохо? - переспросил Фэху. - Всего лишь… неплохо?
- Хватит с тебя и этого, - Шальба сморщилась (куда уж больше!) и покачала головой. - Я, признаться, и такого не ждала. Бездарь ты, бездарь!.. да чему-то выучился ведь.
Эльф хмыкнул и ничего на это не сказал. Он прекрасно знал мастерство монахини… и понимал, что в сравнении с ней — и правда бездарь. И даже такую похвалу ох, как непросто заслужить. Вместо этого он приподнялся на локтях — потолок со стенами снова закачались, закружились феи на тусклом гобелене — и спросил:
- Что случилось? Почему… почему здесь?..
- Потому что должен кто-то за тобой присматривать, - фыркнула горбунья. - А кто будет, кроме старой матери? В лазарете и без тебя полно убогих.
- Присматривать… - пробормотал он. - А что… что со мной такое?
- А сам-то ты как думаешь?.. Неуч ты и бездарь, Фэху. Так и не понял ничего. - Старуха сцепила в замок руки, положила на них подбородок и пристально уставилась на клирика поверх очков. - Столько книг прочитал, переписал — а зря всё. Слишком высоко лезешь ты, оболтус. Слишком много ты черпаешь из колодца волшебства. Разве может ничтожество вроде тебя сотворять Регенерацию?.. Малый Демиплан?.. Высшую Кристалломантию?.. Воскрешение?.. Это всё - не для тебя. Магия таких порядков выжжет тело твоё и душу. Знания таких порядков вывернут твой ум наизнанку и погубят. Нужна воля не железная — адамантовая; нужен разум не изо льда - из хрусталя чистейшего, и руки нужны твёрдые, как сталь. А у тебя есть разве что ослиное упрямство!.. - она встала, отвернулась и побрела к столу. Взяла свой гримуар, ласково погладила жёлтые страницы и закрыла, заложив серым лоскутом некрашеной шерсти. - Потому ни я, ни Краман в учении твоём особо не усердствовали — не способен ты к нему, слишком слаб, слишком глуп…
Эльф собрался с силами — и снова сел, борясь с дурнотой. И воскликнул:
- Но я могу!.. Всевидящее Око даёт мне эти силы — значит, я достоин их! Я заслужил их! Разве нет? Разве вверил бы он высокую магию ничтожеству?!
- И вверил бы. И не взглянул бы даже на прах и пепел, в которые обратит она тебя. Столько лет ему служил, столько зазубрил молитв, столько книг святых переписал — так и не понял ничего!.. Я с тебя просто не могу, межеумок ты, божедурье!.. Разве есть ему дело до нас и наших потуг? Разве он заботится о нас? Если ты возьмёшь больше должного и сгоришь в эфирном пламени — разве в том его вина? Какое дело ему до смертных?
Шальба обернулась — и монах с ужасом увидел, что лица у неё больше нет. Есть лишь гладкий овал цвета слоновой кости, и на нём — золотые глаза, подобные мёртвым звёздам.