Глава двадцать пятая. Крымская война
О марте 1853 г. Шамиль писал турецкому султану Абдул-Мечиду:
«Милостивый и Великий халиф, мы, твои подданные, вот уже много лет боремся с врагами нашей веры, и сил наших больше нет. Мало того, нам, твоим подданным, из года в год столько пришлось вынести, что не осталось чем противостоять врагу. Мы лишились всего, и никогда нам не было так худо»{1275}.
Имам обращался к Османам за помощью на протяжении 15 лет, но еще ни разу в его просьбах не звучало такого отчаяния. Даже со скидкой на сгущение красок, письмо явно свидетельствует о тяжелом состоянии Шамиля и его народа.
«Семь трудных лет» планомерного наступления русских в Чечне, даже с учетом хвастовства русских, горцам обошлись дорого. Хотя большинство чеченцев твердо шли за Шамилем и не отказывались от борьбы, они переживали голод, были измучены, обнищали и пали духом. Шамиль, в отличие от русских и многих своих сподвижников, понимал, что чеченцы находятся на грани полного истощения. А если это произойдет, то и Дагестану долго не продержаться{1276}.
Поэтому перспектива русско-турецкой войны была для имама и его народа лучом надежды. Все внимание русских и основные силы теперь были прикованы к [359] турецкому фронту, а действия на Кавказе «свелись к оборонительным мероприятиям, проведение которых значительно труднее наступательных»{1277}. Но главное состояло в том, что впереди замаячила столь долгожданная и столь необходимая помощь Османов, без чего об освобождении Кавказа от русского присутствия не могло быть и речи. Но сам Шамиль и его народ не намеревались сидеть сложа руки. Весной и летом 1853 г. стали поступать многочисленные сведения о подготовке Шамиля к широкому наступлению, но, как всегда, слухи оказались очень далекими от его истинных намерений{1278}.
5 сентября с десятитысячным отрядом при четырех орудиях Шамиль появился в горах, возвышающихся над окрестностями Закарталы{1279}, что оказалось для русских полной неожиданностью. На следующий день горцы заняли пустующий аул. Орбелян оттеснил их обратно в горы, но это стоило ему 64 человек убитых и 134 раненых. Шамиль оставался там девять дней. «Одно его присутствие здесь вносило смятение в души местных мусульман и служило искушением их зыбкой верности правительству»{1280}.
Сковав отряды Орбеляна под Закарталы, Шамиль «разослал своих мюридов по аулам Белоканского района»{1281} и «наводнил окрестности Закарталы мелкими отрядами, которые, полностью нас окружив, прямо на наших глазах стали устраиваться, будто у себя дома».
17 сентября Шамиль с основными силами подошел к редуту близ Месед эль-Кера, который русские начали строить еще весной. Строительство было не завершено, но уже с 7 сентября работы остановились: редут оказался в осаде{1282}. В ходе осады «горцы показали нам на деле, насколько неудачно и непродуманно было выбрано место для редута», — признавался Дзержинский. Подойдя к укреплению вплотную, Шамиль дважды пытался взять редут штурмом, но это ему не удалось, и 18 сентября он снова отошел в горы{1283}. [360]
Причиной, по которой Шамиль решил захватить редут, было известие, что на выручку Орбеляна двинулся Аргутинский с отрядом в 6500 штыков, 2000 сабель и с 12 пушками. В свою очередь, узнав об осаде далекого редута, Аргутинский среагировал необыкновенно быстро и уже 9-го числа вышел в поход. Он шел десять дней караванными тропами или совсем без дорог через пять горных хребтов с покрытыми снегом вершинами, и его марш был охарактеризован Воронцовым как «исторический и почти беспрецедентный»{1284}. Но когда он подошел к Орбеляну, Шамиль уже ушел.
Это было последним подвигом Аргутинского. На обратном пути в Темир-Хан-Шуру он заболел и, «обиженный за своих солдат, жертвы которых в этом походе не были должным образом оценены», подал в отставку{1285}. Вскоре после этого он умер.
Кампания Шамиля очень обеспокоила Воронцова и русское командование. Цель имама была ясна: он «дал понять местным жителям, что направляется в Тифлис, где хочет встретить турецкого султана»{1286}. Но действия имама на целый месяц опередили события. Турция официально объявила России войну лишь 5 октября 1853 г. Узнав, что война еще не началась, и видя, как истощаются его запасы, Шамиль решил уклониться от боя с Аргутинским и отошел.
Непосредственно накануне или уже в ходе своей операции Шамиль «послал к туркам гонцов с сообщением, что они могут на него положиться в том, что как только он узнает, что они готовы ударить по русским, он тоже ударит со своей стороны»{1287}. В то время когда послание Шамиля дошло до Османов, он уже получил письмо-фирман от султана{1288}. Это означало, что несмотря на все попытки русских воспрепятствовать сношениям Шамиля с Османами и на трудности сообщения, связь между ними была установлена.
Понимая, что значит такая связь, русские уже летом 1853 г. приняли меры для задержания турецких посланцев [361] к Шамилю и прекращению переписки между турецким консулом в Тифлисе и имамом{1289}. За первые полтора года Крымской войны русские арестовали несколько посланцев на пути к Шамилю или от него и отобрали у них письма{1290}. Были случаи, когда русские знали о посланцах, но им не удавалось их перехватить{1291}.
Трудность этих контактов состояла и в том, что горцы не знали турецкого языка и турецкой письменности, которой, естественно, писались послания в Стамбуле. Даньял, например, несколько раз просил, чтобы ему писали либо по-арабски, либо «по-турецки, как пишут в Шеки» (т. е. на языке азерийских турок){1292}. Но, несмотря на все это, связь Шамиля с Турцией работала в обоих направлениях{1293}.
Осень 1853 г. прошла относительно спокойно, и русские и горцы ограничились лишь несколькими вылазками{1294}. Но спокойствие это было довольно напряженным. Русские вынуждены были держать себя в постоянной готовности из-за частых донесений о приготовлениях горцев и концентрации их сил, а также по причине активной агитации, которую вели люди Шамиля среди усмиренных и полуусмиренных мусульманских обществ{1295}. В середине декабря Шамиль собрал в Новом Дарго всех своих наибов и совещался с ними четыре недели подряд, после чего по всей Чечне был разослан его приказ готовиться к общему выступлению{1296}.
Но ни зимой, ни весной 1854 г. больших выступлений Шамиль не предпринимал. В конце декабря 1853-го г. Шамиль направил Талгика с заданием эвакуировать население в районе Хан-Кале, но русские ему помешали это сделать{1297}. После этого значительных операций не проводилось, хотя русские много раз поднимались по тревоге{1298}. Лишь в июле имам предпринял одну серьезную кампанию, по стечению обстоятельств ставшую на Западе самой известной из всех кампаний Шамиля{1299}. [362]
Вечером 14 июля 7000 всадников и 5000 пеших бойцов Шамиля появились на горе Пахалис-Тави, возвышающейся над Шилди и всей Алазанской долиной. Как обычно, Шамиль сумел застать русских врасплох и «свалился на Шилди как снег на голову»{1300}. Эта кампания во многом походила на предыдущую, но с куда более печальными последствиями для русских, потому что в этот раз их командование оказалось менее компетентным.
После отставки Аргутинского командовать Каспийской областью поставили Орбеляна, а на его место на Лезгинской линии назначили Меликова, который еще в 1850 г. проявил себя с самой плохой стороны{1301}. Произошли перемены и в Тифлисе. Воронцов был измучен, болен и сильно переживал, что политика на юге России проводилась не так, как он советовал, в результате чего началась война с турками, к которой подключились союзницы Турции — Великобритания и Франция. Воронцов испросил разрешения отправиться на лечение за границу и, получив его в марте 1854 г., немедленно уехал.
Император сначала решил поставить на его место Муравьева, но, не желая обидеть Воронцова (который с Муравьевым с некоторых пор находился в ссоре), решил с назначением наместника погодить. Поэтому Воронцов как бы находился в отпуске{1302}, а исполнять его обязанности командующего Кавказским отдельным пехотным корпусом военного времени поставили Николая Андреевича Рида, который принял это назначение весьма неохотно. Тридцать лет он прослужил в кавалерийских войсках в самой России и прибыл в ставку Воронцова в 1851 г. в качестве инспектора кавалерии{1303}. Обстановка на Кавказе была ему незнакома, а кроме того, он не отличался решительностью, постоянно колебался и легко поддавался панике{1304}.
15 июля Шамиль послал своего сына Кази-Магомеда в рейд по Алазанской долине. Не встретив особого сопротивления (ответные действия русских были нерешительными [363] и очень медленными), горцы два дня подряд грабили и жгли все деревни по обоим берегам Алазани. 17 июля они вернулись в свой горный лагерь с невиданным числом пленных и богатыми трофеями.
Неожиданное появление горцев, их большая численность и быстрота действия вызвали ужас у местного населения{1305} и в Тифлисе. По свидетельству итальянского купца, оказавшегося в это время на месте событий, русские «были страшно встревожены. Шамиль был под боком, а в городе не было и 2000 солдат, и казалось, ему ничего не стоит опустошить город»{1306}. Но имам не двигался с места. В отличие от большинства русских и западных наблюдателей{1307}, Шамиль был реалистом, знал свои силы и возможности, а потому стал ждать продвижения турецкой армии. 22 июля Шамиль отошел дальше в горы и прождал там еще три недели. Наконец, он свои отряды распустил и в середине августа вернулся в Новое Дарго.
Люди Шамиля торжествовали по случаю на редкость удачного похода, а сам он, как говорят, сказал: «После такой радости надо ждать беды»{1308}. Он, как никто другой, понимал, что означала эта кампания. Накануне своего выступления имам сообщил турецкому командованию в Карсе, что движется к Тифлису на соединение с турецкими войсками{1309}. Шамиль, конечно, знал о поражениях Османов во время зимних боев: турки потерпели три поражения подряд — 10, 13 ноября и 1 декабря 1853 г. А кроме того, 30 ноября русский флот уничтожил турецкую черноморскую флотилию под Синопом, что и привело к вступлению в войну Франции и Англии{1310}. Поэтому Шамиль «предложил взаимодействие в том случае, если мюсир будет уверен в успехе, а если такой уверенности нет, то лучше будет не рисковать, а подождать результатов моих действий»{1311}. Турки навстречу ему не двинулись, и худшие опасения Шамиля скоро получили подтверждение: они были разбиты на р. Чолок (15 июня), под Ченгелем (15 июля) [364] и у Курундере (5 августа 1854 г.){1312}. Ждать от них помощи было нечего.
В начале месяца мухаррам 1271 г. (конец сентября 1854 г.) Шамиль предпринял попытку провести еще одну кампанию. На этот раз его целью стала Чечня, где он хотел соединиться со своим наибом у черкесов Мухаммедом Амином. Но ответа от наиба он не дождался и от этого плана тоже отказался{1313}. Таким образом, до конца Крымской войны имам оставался пассивным, сведя свои действия к «частым мобилизациям» и «набегам на русские границы»{1314}.
Громкую же известность набег на Алазанскую долину получил в результате того, что среди сотен пленников оказалась жена князя Чавчавадзе с сестрой{*52} (обе они приходились внучками последнему царю Картли и Кахетии Георгию XII). Их вместе с детьми и гувернантками-француженками{1315} захватили в княжеском поместье в Цинандали. Известие о потрясающем событии волной прокатилось по всей России и охватило Европу. Для Шамиля это событие повлекло три важных последствия.
Первым и самым главным для него лично стало возвращение сына Джамала ал-Дина{1316}, отданного им в 1839 г. Граббе в заложники{*53}. 22 марта 1855 г., после длительных переговоров, княгини и их домочадцы были выкуплены за 40 тысяч рублей серебром и возвращение Джамала. Одновременно состоялся масштабный обмен пленными{1317}, в результате чего Шамилю вернули заложников, переданных Фези в 1837 г., включая его племянника и плененных при взятии Ахульго в 1839 г. Но радость имама от возвращения сына была недолгой: здоровье Джамала ухудшилось, и в 1857 г., по сведениям русских источников, он умер от чахотки. Но среди горцев широко распространился слух, что его смерть [365] наступила от медленно действующего яда, который русские ему подсыпали накануне освобождения{1318}.
Вторым важным последствием злосчастного рейда по Алазанской долине стало его воздействие на взаимоотношения Шамиля с Турцией и ее западными союзниками. Англия и Франция вступили в Крымскую войну с Россией, плохо зная ситуацию на Кавказе, но с готовностью взаимодействовать с загадочным «вождем черкесов», получившим весьма романтичную известность в Европе в конце 40 — начале 50-х гг.{1319} Некоторые политики, как, например, Пальмерстон{*54}, были готовы пойти на создание после войны независимого черкесского государства во главе с имамом — так высоко ценилось в ту пору его участие в коалиции{1320}. И французы, и англичане пытались выйти на Шамиля{1321}. Но очень скоро им стало ясно, что добраться до него, не говоря уж о налаживании сотрудничества, чрезвычайно сложно{1322}. Тут стали прислушиваться и к мнению людей, «достойных доверия», утверждавших, что добиться согласованных действий с Шамилем будет очень нелегко{1323}.
Могущественный посол Англии в Высокой Порте лорд Стрэтфорт де Редклифф{1324} относился к Шамилю и идее сотрудничества с ним с большим недоверием{1325}. Когда же пришло известие о пленении им грузинских княгинь, он страшно разгневался и назвал Шамиля «фанатиком и варваром, с которым нам и даже Порте будет трудно наладить доверительные и добрые отношения»{1326}.
Посол так рассердился, что послал английскому представителю в турецких войсках в Анатолии полковнику Уильямсу{1327} «частное письмо», в котором просил направить Шамилю с посыльным имама при турецком [366] командовании послание{1328}. В этом послании Уильямс должен был совершенно недвусмысленно объяснить ему, что «воевать с женщинами и детьми не полагается», и попросить имама немедленно освободить княгинь. Уильямс такое письмо послал и получил на него ответ{1329}. Английский министр иностранных дел Кларендон полностью разделял возмущение Редклиффа относительно «ужасного и отвратительного насилия» и «полностью одобрил» все шаги посла{1330}. Последствия этого проступка имама проявились в том, что в дальнейшем англичане стали откликаться на просьбы Шамиля весьма неохотно и с промедлением{1331}.
Но этим дело не кончилось. Английский посол с согласия Лондона «убедил Порту» направить Шамилю строгое письмо с выговором за «ведение войны против женщин и детей и с приказом немедленно освободить их»{1332}. Четыре года спустя Шамиль изложил свою версию этих событий:
«В самом начале Крымской войны он получил предложение приготовиться к встрече союзных войск в Имеретии. Известив о своем согласии, Шамиль сразу же приступил к реализации своего плана... Весной 1854 г. он выступил в район Чар-талаха... Его намерением было идти на Тифлис, но чтобы действовать наверняка, он направил османскому командованию в Каре и в Абхазию сообщение о своем намерении. В ожидании их ответа он послал своего сына с отрядом конников и пехоты в Кахетию, а сам с основными силами стал лагерем вблизи одного из русских редутов... Скоро пришел ответ, содержание которого показалось ему просто оскорбительным. Вместо благодарности за его готовность действовать в соответствии с планами союзников и за быстроту, с какой он исполнил свое обещание, его стали упрекать и отчитывать, как последнего подданного»{1333}. [367]
Шамиль, как это явствует из его письма Уильямсу, мог простить нанесенную обиду и, действительно, не стал делать из этого события{1334}. Но она не забывалась, особенно когда англичане (и французы тоже) не стали торопиться с помощью. Примечательный факт: в августе 1855 г. русские получили сообщение, что Шамиль «не одобряет» союз Османской империи с западными державами{1335}.
Что касается Стамбула, то Шамиль скоро осознал, что это «гиблое дело». Ничего кроме знамен, медальонов и пустых обещаний он от Османов так и не получил. Одна такая партия значков и знамен прибыла в мае 1855 г., и в сопроводительном письме говорилось, что Шамилю обещается пост валия Тифлиса после его захвата{1336}. Эти посылки и сувениры годились только для поддержания духа людей, что Шамиль полностью и использовал{1337}, но реальной пользы от этого было мало.
Для общей картины стоит упомянуть и о письме из Персии, которое Шамиль получил в апреле 1855 г. (т. е. через шесть месяцев после заключения секретного договора, гарантировавшего нейтралитет Тегерана в Крымской войне, за что Петербург отказывался от военных контрибуций по Туркманчайскому договору), с приглашением участвовать в готовящейся войне с Россией{1338}.
Наконец, третьим последствием набега на Цинандали, самым неожиданным и таким, которое могло привести к очень крупным событиям, стала возникшая возможность переговоров между имамом и русскими, прерванных на целых 12 лет{1339}. Причем эта возможность стала еще более реальной с назначением 11 декабря нового кавказского наместника и главнокомандующего. Царю так надоело выслушивать панические донесения Рида и разбирать его нескончаемые споры с командующим Анатолийским фронтом Бебутовым, что он решил его сместить. [368]
Николай Николаевич Муравьев{1340} к тому времени сделал выдающуюся карьеру. Вот некоторые из ее этапов: сам Ермолов посылал его с дипломатической миссией в Хиву. В 1828 г. он отличился храбростью при взятии Карса. В 1833 г. в разгар «первого кризиса» Мухаммеда Али он в качестве чрезвычайного посланника ездил к египетскому паше и в том же году командовал русскими войсками на Босфоре. Муравьев был строгим и взыскательным начальником, он отменил все роскошества, введенные предшественником, и очень скоро настроил против себя кавказское офицерство и чиновничество.
Новый царский наместник недоумевал, почему нельзя покончить с Кавказской войной или, по крайней мере, приостановить ее, начав переговоры с Шамилем и предложив ему сдаться на условиях, не ущемляющих его достоинства. Но действовать тут следует со всей осторожностью: для этого сначала надо бы наладить с Шамилем добрые отношения, которые в подходящий момент станут трамплином для более серьезного разговора{1341}.
Первая нить таких отношений протянулась во время переговоров об обмене пленными. Командующий на Кумыкской равнине Леонтий Павлович Николаи{1342} установил дружеские отношения с Джамалом ал-Дином и завоевал доверие Шамиля. После освобождения Джамал поддерживал общение с Николаи, главным образом ради получения русских книг.
И вот Николаи через Барятинского получает указание Муравьева начать реализацию его плана. Ему было поставлено условие держать все в строгой тайне и докладывать о результатах через голову начальников непосредственно Барятинскому{1343}. Кроме этих трех человек, еще военный министр Горчаков да император знали о секретных переговорах. Однако в мае 1855 г. у Барятинского вконец испортились отношения с Муравьевым, и он покинул Тифлис{1344}. На его место для [369] передачи секретных сообщений был назначен старший чиновник в Тифлисе, брат Л. П. Николаи — Александр Павлович. В феврале 1856 г. командование Левым флангом принял Евдокимов, и все сообщения о переговорах шли уже через него.
Николаи действовал очень осторожно. Осмотрительность ему казалась необходимой прежде всего из-за «неблагоприятного мнения, по неведомым причинам сложившегося у Шамиля и его последователей, относительно нашего сближения»{1345}. Русские решили начать с установления торговых связей. Оказалось, что Шамиль пошел на это даже охотнее, чем можно было предположить, и в конце 1855 г. они договорились организовать нормальный товарообмен «имамата» с Хасавюртом{1346}. Так был сделан первый шаг в длительном процессе мирного покорения Кавказа.
Скоро Николаи обнаружил, что Шамиль понял «благоприятность ситуации для налаживания сношения с русскими на выгодных для себя условиях» даже ранее, чем русские предполагали. Но, будучи «хорошим артистом», имам «будет скрывать свои намерения, пока не убедится в полной возможности ступить на путь мирных переговоров без опасений утратить свое влияние в народе». Более того, «как истый мусульманин Шамиль не перестанет надеяться», что мощная антирусская коалиция «восторжествует во славу ислама. Поэтому он будет тянуть с решительным шагом (понимая, что такой шаг нельзя будет сделать втайне от своих последователей)».
Русским, в свою очередь, тоже не хотелось такого поворота событий. Николаи получил строгое указание «в первую голову стараться удержать нашего горского соседа от враждебных действий и добиваться того, чтобы он был готов на любые условия». При таких обоюдных ограничениях никакого продвижения далее соглашения о товарообмене быть не могло.
В сентябре 1856 г., через шесть месяцев после заключения [370] Парижского мирного договора, Шамиль попытался выйти из этого тупика. Он говорил Джамалу:
«Если султан Абдул-Мечид, сам заключив с русскими мир, скажет нам сделать то же самое, я буду не вправе поступить иначе»{1347}. Но было уже поздно. К тому моменту никакие переговоры русским уже не были нужны. [371]