Глава тринадцатая. Ичкерия и Казикумух
«Результаты кампании 1841 года, — писал Головин, — были несравненно более благоприятными, нежели последствия экспедиции предыдущего, 1840 года»{611}. Насколько «благоприятны» оказались эти результаты, видно из перепалки, вспыхнувшей между Головиным и Граббе летом, то есть в самый разгар кампании того же, 1841 г.{612}. С ухудшением обстановки зимой 1841–1842 гг. взаимные обвинения переросли в крупную ссору. В Петербурге царь не видел результатов, «которые соответствовали бы чрезвычайным средствам, выделенным Кавказскому корпусу»{613}. Царю не терпелось получить быстрый результат, и он отклонил предложенный Головиным план кампании{614}. Царь хотел, чтобы против даргинских обществ, где находился Шамиль, была направлена экспедиция, а в ущелье реки Андийское Койсу построена крепость. К тому времени у русских были основания считать, что прибытие в Анди сильного войска повлечет организованное подчинение местных обществ{615}.
В начале 1842 г. Граббе приехал в Петербург и согласился возглавить такую экспедицию. Он получил полную свободу распоряжаться военными силами, которые включали в себя гарнизоны Кавказской линии и Северного Дагестана. Его действия были подотчетны только самому военному министру князю Чернышеву{616}.
Пока Граббе отсутствовал, Головин сместил Клюгенау и командующим в Северный Дагестан назначил Фези. Все, включая самого Фези, восприняли это [187] назначение как возможность славной карьеры на Кавказе{617}, хотя Головин это решительно отрицал. Отставке Клюгенау предшествовали следующие обстоятельства: к тому времени отношения четырех генералов — Головина, Граббе, Фези и Клюгенау — смешалась и перепуталась. Головин и Фези объединились против Граббе и Клюгенау. Похоже, что главной причиной, почему Головин сместил Клюгенау, было его раздражение от мрачных и тревожных рапортов последнего, от его постоянных просьб о подкреплении и расширении его полномочий. Головин требовал от Клюгенау «энергичных действий», т. е. проведения экспедиции против Кибид Мухаммеда, штурма Телетля и «наказания» обществ Хиндала, Андала и Караха. Клюгенау в ответ сообщал о невозможности выполнить задания с имеющимися и убывающими силами, о чем свидетельствует его докладная от 31 декабря 1841 г., и тогда Головин решил отправить его в отставку{618}. Вернувшись, Граббе немедленно восстановил Клюгенау в должности.
Но пока, получив 18 февраля высокое назначение, Фези два месяца совершал марши в разные концы Аваристана. Он захватил несколько аулов, которые, впрочем, потом снова занимались Шамилем. Фези явно избегал серьезного столкновения с имамом. Это было для него слишком рискованно и могло отразиться на послужном списке совсем не так, как легкий захват нескольких центральных селений{619}.
Тем временем Шамиль напал на Кумух, 2 апреля занял его, на следующий день захватил ханскую сокровищницу и взял заложников из ханского дома. Имеется редкий документ, передающий официальный взгляд Шамиля на это событие, о котором в то время много говорилось.
«С верой в Аллаха [Его] раб Шамиль к храброму чеченскому народу, мир и благословение Аллаха вам, аминь! [188]
Я поздравляю вас с тем, что Провидение позволило мне совершить в Казикумухе. С Божьей помощью безо всякого труда я взял город Кумух, мать всех селений Казикумуха. Трофеями моей победы стали пятьсот пленных, неверные и вероотступники, ханская сокровищница и все местные ценности.
Все Казикумухское ханство и соседствующие общества вплоть до Дербента без сопротивления перешли под мое правление. Народ Акуши пришел в согласие со мной и прислал ко мне для переговоров с поклоном и повинной своих кади и старейшин. Словом, этот поход исполнился столь чудесными событиями, что все правоверные могут радоваться, а неверные гяуры терзаться в горе.
От правителей Казикумуха я взял 35 заложников. Все, что здесь сказано, истинно, как язык, на котором вы говорите»{620}.
Нападение на Казикумух, похоже, не было плановой кампанией Шамиля, а скорее его реакцией на развитие внутренних событий в ханстве. Интриги местной знати и ошибки русских властей вызвали еще одно бегство в лагерь имама. Здесь распространились слухи, что вдова хана намерена сместить Махмуд-бека и передать регентство его племяннику, а русские собираются возводить в Кумухе редут. Это побудило Махмуд-бека и его брата Гаруна со своими сторонниками просить у Шамиля помощи. Обратились они к имаму через своего брата Хаджи-Яхью и шейха Джамал аль-Дина, с которым поддерживали связь через своего племянника{621}.
В ответ на их просьбу Шамиль вступил с войском в ханство, беспрепятственно занял его и назначил Хаджи-Яхью наибом. Через несколько дней Шамиль двинулся в Аваристан, который занимал его больше всего, [189] и где находился Фези, угрожая тылам имама. Стало быть, мнение русских источников, что «внезапное завоевание Шамилем Казикумухского ханства... создавало большую опасность не только для Центрального и Южного Дагестана, но и для всей Прикаспийской области»{622}, есть не что иное как большое преувеличение.
Но тогда это выглядело несколько иначе. Все, чем русские в то время располагали, это 800 штыков и две пушки. 8 апреля эти силы под командованием коменданта Южного Дагестана полковника Заливкина были выдвинуты на позиции южной границы Курахского ханства. Ободренный тем, что горцы не проявляют активности, да еще получив в подкрепление 700 штыков и еще две пушки, 24 апреля Заливкин вступил в пределы Курахского ханства, а 28 апреля достиг главного города Кураха, где простоял еще пару недель. Когда же он попытался продвинуться к границам Казикумыха, возле Ричи его остановили Абд аль-Рахман аль-Караки, Кибид Мухаммед и Хаджи-Мурат, пришедшие на подмогу Хаджи-Яхью{623}.
Лишь 22 мая, спустя семь недель после захвата Шамилем Кумуха, русские стянули достаточно сил — 2500 штыков и восемь орудий, — чтобы начать свое контрнаступление{624}. Командовал операцией «хитрый, изворотливый и малообразованный» армянский князь, полковник Моисей Захарьевич Аргутинский-Долгорукий{625}. Он был замечен Ермоловым, отправлен в 1818 г. на учебу в Петербург, откуда вернулся на Кавказ в 1827 г. В 1840-м его назначили фактически командовать Самурской линией.
Аргутинский ступил на землю ханства 24 мая и после перестрелки у Шавкра на следующий день вошел в Кумух{626}. Но через несколько дней подошли Ахбирди Мухаммед и Хаджи-Мурат с подкреплением, а за ними в первых числах июня с новыми силами пришел Шамиль. [191]
Аргутинский оказался в очень трудном положении. Он был отрезан от Кубаха и Дербента и зажат между Ахбирди Мухаммедом спереди и Хаджи-Муратом с тыла{627}. 13 и 14-го произошли два боя, сначала с Ахбирди, потом с Хаджи-Муратом, которые, вопреки хвастливым реляциям Аргутинского, закончились ничем. А той ночью
«Шамиль, под покровом темноты, снялся со своих позиций и быстро двинулся к городу, за стенами которого находилась всего одна рота и весь обоз... Его бросок был таким стремительным, что в семь утра он уже оказался на подступах и внезапно атаковал Кумух»{628}.
15 июня Шамиль покинул территорию ханства и ушел на север. Хотя русские источники его уход подают как большую победу русского оружия, это далеко не так: этот наскок Шамиля, в сущности, был его ответом на экспедицию Граббе в Чечню{629}. И все же положение Аргутинского оставалось опасным, особенно в свете печального исхода кампании Граббе{630}.
Кумухская операция для Шамиля была делом второстепенным, все его действия ясно показывают, что цель имама состояла в отвлечении внимания противника от основного театра военных действий. Опасность положения в более поздних оценках русских сильно преувеличена, потому что Шамиль не мог долго оставаться на второстепенном направлении, когда позиции русских в Аваристане угрожали отрезать Шамиля от его главной базы. С другой стороны, эта операция еще раз демонстрирует слабости русской армии: ее действия сдерживались замедленной реакцией, отсутствием инициативы и соперничеством в рядах командования. Она также показала, что у русской обороны Дагестана имеется «мягкое подбрюшие», и не одно. Особенно наглядно это проявилось в 1843 г. [192]
Пока Шамиль занимался Кумухом, Граббе начал свою плановую экспедицию в Дарго. Головин это описывает так:
«Граббе... 11 июня двинулся из Гурзула Аксайским ущельем по левому берегу реки в направлении селений Шуани и Дарго, имея под началом 10 000 штыков и 24 пушки...
Он намеревался быстро достичь Дарго, уничтожить это селение, затем перевалить через хребет, отделяющий Чечню от Северного Дагестана, и покорить Кунбут и Анди. Надо заметить, что этот поход он предпринял, зная, что Шамиль все свои силы направил в Кумух, притом он мог ясно видеть, что, лишив Дагестан прикрытия и оставив малочисленную дивизию князя Аргутинского лишь с тем, что у нее было, он ставит весь край под величайшую угрозу{631}.
В то же время внушительность собранных для марша сил отрицательно сказывалась на их эффективности. Им пришлось везти с собой провиант и амуницию, большое число повозок и 3000 лошадей. На марше обозы из-за плохих дорог растянулись на несколько верст, и для защиты их даже редкой цепью солдат потребовалась едва ли не половина всей колонны. С парой батальонов в авангарде и с таким же составом арьергарда, с остальными частями, разбитыми на защитные линии по обеим сторонам обоза или на вспомогательные команды, вся группа оказалась чрезвычайно слабой, в ней не было резерва для поддержки той или иной части; помимо сего войску пришлось преодолевать очень большие трудности, вызванные не только природой, но и действиями горцев, хорошо понимавших, что движение в густых лесах Ичкерии дает им единственный шанс [193] на успех, ибо, когда колонна выйдет из тяжелого дефиле, они с ней уже ничего не сделают.
11 июня было пройдено всего 7 верст, хотя противник не появлялся. Всю ночь шел проливной дождь, сделавший дороги еще хуже и настолько замедливший продвижение, что к вечеру 12-го после 15 часов марша и непрерывных стычек было пройдено еще лишь 12 верст, а бивуак на ночь пришлось разбивать в безводной долине.
На следующий день численность противника возросла, хотя по достоверным данным она не превышала 2000 чел., поскольку основные силы находились с Шамилем в Казикумухе; дороги стали еще хуже, баррикады стали встречаться чаще, а войско второй день шло без воды. Раненых было уже несколько сот, и с каждым часом росло замешательство.
Таким путем колонна за три дня прошла всего 25 верст, и генерал Граббе увидел, что дальнейшее продвижение невозможно. В ночь на 13 июня, отказавшись от этого предприятия, он приказал отступать по тому же пути.
Если наступление было неудачно, то отход неизмеримо более неудачен.
Войско утратило... силу духа; замешательство и отсутствие управления стало полным; никаких надлежащих диспозиций не давалось, и никаких попыток собрать колонну не делалось. Отступление, повлекшее оставление и, лишь когда позволяло время, уничтожение всего, что мешало продвижению, только бы спасти раненых, орудия и хоть немного амуниции, приняло черты разгрома; были случаи, когда батальоны обращались в бегство от одного лая собак. В такой обстановке потери, конечно, стали чрезмерными. [194]
Картина сия, сколь она ни печальна, представляет собой чистую правду безо всякого преувеличения... Наконец, 16 июня «чеченская колонна» вернулась в Гурзул, потеряв убитыми, ранеными и пропавшими без вести 66 офицеров и 1700 нижних чинов, а кроме того одно полевое орудие и весь запас провианта»{632}.
Потрясение от разгрома Граббе было усилено еще тем обстоятельством, что он столкнулся всего лишь с новобранцами двух местных наибов — Шуайба и Олу-бея{633}.
В конце июня Граббе решил провести «небольшую кампанию, дабы знали, что события в Чечне нам не помеха»{634}. Он двинулся на Игали
«с целью захватить пункт, построить укрепленный редут и таким образом командовать на обоих берегах Андийского Койсу. Само селение Игали, сожженное его жителями, было занято 8 июля без сопротивления; но, простояв в нем четыре дня и поняв, что наладить переправу... с одного только берега невозможно, Граббе в ночь на 11 июля повернул обратно и добрался до Цатаниха, потеряв в этой бесполезной операции, которая с самого начала не сулила успеха, 11 офицеров и 275 нижних чинов. Ночное отступление из Игали сопровождалось такой же неразберихой, как и операция в Ичкерии, в то время как неприятеля в данном случае, согласно мехтулийскому хану Ахмаду, было не более 300 человек»{635}.
Вскоре после этого Граббе по собственной просьбе был освобожден от занимаемой должности, а Северный Дагестан и Кавказская линия были снова переданы под командование Головина{636}. Но не надолго: [195] 1 декабря 1842 г. Головин был смещен. Он получил отпуск для лечения в Германии, после чего, в 1845 г. был назначен губернатором Балтийской губернии с резиденцией в Риге. Это смещение означало среди прочего изменение политики. [196]
Часть шестая.
К зениту славы и могущества