Глава двенадцатая. Дагестан
Уход русских войск на зимние квартиры оставил арену действий за Шамилем, и он не преминул этим воспользоваться. «На протяжении всей зимы 1840–1841 г. банды из Чиркея и Чечни прорывались через Сулак и доходили до Тарки; они угоняли овец и грабили окрестности Темир-Хан-Шуры; связь между крепостью и линиями могла осуществляться только в сопровождении сильного конвоя»{574}.
Самые известные и опустошительные набеги горцев на русские поселения и позиции были: 8 января под водительством Ахбирди Мухаммеда, Шуайба и Джавад-хана на казацкую станицу Порбачеву, когда потери русских составили 93 человека; 21–22 февраля рейд Ахбирди Мухаммеда в район Владикавказа, вызвавший «страшную панику среди карабулакцев и ингушей»{575}. 13–19 апреля поход имама в район Назрани. Но самый знаменитый набег, вызвавший у русских такой ужас и потрясение, что царь распорядился провести его расследование, осуществил 10 мая Ахбирди Мухаммед на военное поселение Александровское на Военно-Грузинской дороге. В результате, по словам Юрова, «наше лучшее, начавшее процветать военное поселение было почти полностью уничтожено, а его жители и скот погублены». Горцы «изрубили или увели с собой» 119 мужчин, женщин и детей, угнали 1126 коз, 769 овец, 125 коней, захватили 77 ружей, 58 топоров, сожгли десятки скирд пшеницы и ячменя. Ахбирди Мухаммед оказался столь опасным, что Головин приказал Граббе подстроить его убийство{576}. [176]
Между тем в Дагестане происходили куда более значительные события, существенно изменившие там обстановку. Важнейшим был переход на сторону Шамиля Хаджи-Мурата аль-Хунзаки. Горец благородного происхождения и молочный брат аварских ханов{577}, убитых Гамзой-беком, Хаджи-Мурат оказался в компании убийц второго имама. Из-за этого был убит его брат Отман, что добавило страсти в его кровную вражду с мюридами.
Великолепный боец и наездник, храбрый и мужественный, но вспыльчивый, Хаджи-Мурат был признанным военачальником, с чьим тактическим мастерством мог поспорить разве только Ахбирди Мухаммед, и едва ли не самым популярным предводителем в Аварском ханстве. Ему принадлежала решающая роль в удержании Аваристана в сфере влияния России и в защите его от посягательств Шамиля. Дважды на короткое время он становился правителем края и дважды был вынужден передавать власть другим русским ставленникам — Мухаммеду Мурзе-хану в 1834 г. и Ахмад-хану в 1836 г. При всей своей гордости Хаджи-Мурат глотал это унижение, проклиная русских, но оставался им верен, скорее всего потому, что кровная месть с «накшбандийцами» просто не оставляла ему ничего другого. Но в 1840 г. дело приняло иной оборот.
С назначением Ахмад-хана временным правителем Аваристана между ним и Хаджи-Муратом сложились отношения соперничества, которые переросли во вражду. 13 ноября Ахмад-хан убедил русского коменданта Хунзаха арестовать Хаджи-Мурата по подозрению в ведении тайных переговоров с Шамилем. Получив такое сообщение, Клюгенау приказал доставить Хаджи-Мурата в Темир-Хан-Шуру для допроса. 22 ноября на глазах у 40 солдат и 4 русских офицеров гордый аварец сумел бежать в горы и направился в свой аул Целмес. Там он увидел, что по приказу хунзахского коменданта его дом разрушен, а имущество и скот разграблены{578}. [177]
«Шесть лет, — писал Хаджи-Мурат Клюгенау, — я преданно служил русскому правительству. Более того, я привел вас в Хунзах. А вы, забыв мою службу, позволяете себе поступать со мной, как вам заблагорассудится»{579}. Эти строки хорошо передают настроение тех горцев, которые сотрудничали с русскими{580}.
Русские, подобно всем бесчисленным владыкам в подобных случаях во всей истории, охотно заигрывали с внутренней оппозицией. Они осыпали ее представителей подарками, милостями и титулами. В то же время те, кто служил властям, чувствовали себя «мальчиками на побегушках», которыми часто пренебрегали. Вместе с тем от них требовалось, чтобы они несли тяготы оккупационного режима и участвовали в управлении страной. И за все это они порой не могли рассчитывать даже на защиту русских. Таким образом, горцы, как усмиренные, так и свободные, ясно видели, что сопротивление русским приносит вознаграждение, а верность им оказывается наказуема.
В случае с Хаджи-Муратом он был «вознагражден» арестом и хуже того — «унижением со стороны младшего чина из гарнизонной комендатуры Хунзаха, который (как писал Хаджи-Мурат) сильно избивал, да еще плевал на меня». (При таких обстоятельствах Шамиль, конечно, мог подумать, что русские задумали снять с него голову. Действия коменданта Хунзаха ясно на это указывали.) Понятно горькое замечание в письме к Клюгенау: «Я больше вам не верю и твердо знаю, что вы не любите храброго человека».
Если арест Хаджи-Мурата можно объяснить ошибкой или недоразумением, следующие события были чередой просчетов, показывающих, что русские во взаимоотношениях с горцами ничему так и не научились. «Чрезвычайно обеспокоенный предательством Хаджи-Мурата», Клюгенау попытался заманить его обратно в лагерь русских и завел с ним переписку{581}. Но было уже поздно. Словесные обещания помочь не могли, а загладить [178] причиненное зло делом русские не захотели. Мало того, письма Клюгенау были переполнены угрозами наказания, если Хаджи-Мурат не явится в Темир-Хан-Шуру, что, как это было и с Шамилем, возымело обратное действие и вызвало у Хаджи-Мурата негодование.
В этот-то момент Шамиль нанес русским очень чувствительный удар. Он предложил Хаджи-Мурату, все простив и забыв прошлое, объединиться для борьбы с русскими и их ставленником — Ахмад-ханом. Для аварского вождя, оказавшегося в отчаянном положении, предложение имама стало лучом надежды. Он приехал в Чечню, присягнул на верность имаму, получил титул наиба Аваристана и в январе 1841 г. вернулся в Целмес, чтобы поднять народ в своем ханстве{582}.
Узнав о случившемся, Головин решил «безусловно схватить Хаджи-Мурата или [по крайней мере] вытеснить его из Аваристана»{583}. Командование этой акцией принял на себя генерал-майор Бакунин, командир Императорского артиллерийского корпуса в Петербурге, совершавший инспекционную поездку по Кавказу. «Сочтя, что мой опыт здесь будет не лишним, — докладывал он, — 17 февраля я решил лично повести войска на штурм Целмеса»{584}. Наступавшие «встретили упорное сопротивление и понесли большие потери» (убитых было 48 чел., в том числе и сам Бакунин, раненых — 142 чел., что составило треть всего отряда), «не добившись существенного успеха»{585}. 9 апреля русские все же захватили Целмес, после чего Хаджи-Мурат перебрался в Тлок и развил там такую деятельность, что в том же месяце Головин должен был послать на усиление дагестанской группы четыре батальона.
Теперь Головин дал Клюгенау и Шварцу, командующему Лезгинской линией, указание начать с Хаджи-Муратом переговоры. Поскольку все это происходило вскоре после Целмеса, идея переговоров стала признанием русскими своего бессилия и провала и не принесла [179] ничего, кроме позора и новых неудач. Ответ нового наиба Аваристана на письмо Шварца был уклончивым{586}. Пришло письмо и от Клюгенау. Его письмо и известие, что Ахмад-хан казнил троих родственников нового наиба, которых русские держали в Хунзахе как заложников, убедили Хаджи-Мурата, что русские хотят его погубить, и это только раздуло пламя его ненависти. Таким образом, последняя возможность уговорить Хаджи-Мурата оказалась упущенной. «Больше нет ничего, что могло бы привлечь Хаджи-Мурата на вашу [русских] сторону, разве только желание расстаться с жизнью», — сказал он гонцу от Клюгенау{587}.
Результаты перехода Хаджи-Мурата на сторону Шамиля дали себя знать очень быстро: «К апрелю 1841 г. Шамиль уже властвовал на территории втрое большей, чем в 1840 г.», — свидетельствует Юров. — В Дагестане «все племена, за исключением Койсубу и Аварского ханства, были к нам (русским) враждебны». На Левом фланге, «если не считать селения под дулами русских бастионных пушек, одни кумыки да несколько чеченских аулов остались у нас в подчинении»{588}.
Но худшее ожидало русских впереди. Примеру Хаджи-Мурата вскоре последовал Хаджи-Яхья, племянник Казикумухского и Курахского хана Аслана и сын Тахир-бека. Он сотрудничал ранее с Хаджи-Муратом и дважды назначался регентом Аваристана при Аслан-хане и Мухаммеде Мирзе-хане. Значимость Хаджи-Яхьи заключалась в том, что он принадлежал к владетельному роду Кумуха, и два его брата, Гарун-бек и Махмуд-бек, были регентами Кураха и Казикумуха при вдове Мухаммеда Мирзы-хана по имени Умм Культум [Уми Гюльсум] Бике. Таким образом Шамиль мог использовать Хаджи-Яхью как для связи с его влиятельными братьями, так и в качестве будущего властителя обоих ханств. Поэтому Шамиль произвел Хаджи-Яхью в наибы, и тот, будучи хорошим военачальником, скоро отличился на поле брани. [180]
К этим двум новым наибам скоро присоединился еще один — Кибид Мухаммед. Выходец из богатого дома Телетля, Кибид Мухаммед организовал убийство семьи своего соперника из столь же знатного и богатого рода — факт, который советские историки приводили как доказательство того, что мюридизм был «проявлением классовой борьбы». В свое время Кибид Мухаммед пошел за Гази-Магомедом и был одним из командиров Гамзат-бека. Он признавал и Шамиля, только его готовность беспрекословно подчиняться третьему имаму оставляла желать лучшего. Теперь, возобновив поддержку Шамиля, Кибид Мухаммед летом 1840 г. открыто перешел на сторону имама, что почти сразу привлекло внимание Евг. Головина. В июле 1841 г. русский главнокомандующий попытался переманить наиба на свою сторону, но безуспешно{589}.
Учтя все эти события, Головин вынужден был изменить свои планы{590}. В течение зимы он добился усиления Кавказского корпуса силами 14-й пехотной дивизии (16 батальонов){591}. Теперь, в конце мая, для операций в Чечне и Дагестане он собрал внушительные силы — 25–30 тысяч солдат и 70 орудий — и двинулся на Чирках. Проявляя типично русскую любовь ко всему большому, Головин пишет, что «очень примечательное впечатление произвело это на горцев, они еще никогда не видели такого мощного войска... и никогда их еще не охватывал такой ужас»{592}.
Здесь, на противоположном (правом) берегу реки, за лето он построил редут. Этот редут по желанию царя был назван 10 октября в честь Головина Евгеньевское{593}. Тем временем Граббе, после выхода отрядов Головина, возвел два редута в Казак Кичу и Закан-Юрте на Сунже. С 27 октября и до 13 ноября «он снова совершил марш по Чечне с большими потерями и без всякого успеха»{594}.
Лето ушло у Головина на возведение редута Евгеньевское, и он забыл и думать о Дагестане{595}. Наибы [181] Шамиля, конечно, этим воспользовались. Тогда как Аварское ханство подвергалось беспрерывным набегам Хаджи-Мурата{596}, горские общества вдоль Лезгинской линии признали правление Шамиля и, в свою очередь, стали совершать набеги на селения грузин — тушинов и хевсуров{597}. А самое главное, Кибид Мухаммед подчинил себе андальское общество, занимающее стратегически важное положение{598}. Причем добился он этого политическими средствами, каждый раз используя грубые просчеты русских. Это означало, что Аваристан с трех сторон теперь окружали владения имама и он стал ареной его новых действий.
8 октября Шамиль созвал в Дарго своих наибов и наметил с ними дальнейшие планы. В конце октября Кибид Мухаммед и Джавад-хан каруселью закружили по обществам Андал и Карак. Пройдя Курудагским мостом реку Аварское Койсу, они вошли в Аваристан с востока. Хаджи-Мурат вступил в Аваристан с запада и взял противника в клещи. Клюгенау, чьи силы из-за болезней и гибели личного состава сократились до 1500 штыков, был заперт в Темир-Хан-Шуре силами Олубея и Абу Бакра Абукера. Их действия «иначе, как отвлекающими, назвать было нельзя». Юров писал:
«Из этих действий стал понятен, во-первых, план Шамиля, а во-вторых, они ярко высветили его военный талант, а также умение и мастерство тех, кому он поручил претворить этот план в жизнь. Отвлекающий маневр преследовал одновременно несколько целей. Он отвлекал наши силы и вводил в заблуждение самого Клюгенау относительно главной арены боевых действий; он расстроил наши замыслы удержать в покорности недавно покоренный Салатау; а самое главное, в сочетании с действиями Кибид Мухаммеда и Хаджи-Мурата, этот маневр вынудил остановить операции в Чечне»{599}. [182]
Хотя «наше положение... было хуже некуда»{600}, угроза захвата Аваристана не была осуществлена, и оба наиба повернули обратно. Поверив, что опасность миновала, русские войска ушли на зимние квартиры. Клюгенау в октябре даже вывел пополнение из Аваристана. Но и этот относительно спокойный период не обошелся без происшествий. Ахмад-хан захотел снова подчинить себе Голотль. Чтобы помочь ему в этом, «было решено принудить жителей аула сдаться одним обстрелом из пушек без использования войск»{601}. После двух дней обстрела (14 и 15 ноября) в аул был направлен парламентер с предложением сдаться, но его туда не впустили. Не имея возможности захватить аул силой, русское командование и Ахмад-хан решили отступить. Но «чтобы жители аула не сочли наше отступление своей победой, им направили прокламацию за подписью Ахмад-хана»{602}.
Но у Шамиля, оказывается, был другой план. В конце ноября имам приехал в Дагестан. 23 ноября Шуяб осуществил набег на Кизляр. «Во время этого набега, помимо богатой добычи, горцы захватили пушку и на обратном пути взяли верх над генерал-майором Ольшевским, который попытался перерезать им путь отступления»{603}. Через шесть дней горцы начали новое наступление на Аваристан. На этот раз они ударили сразу по трем направлениям: Кибид Мухаммед снова действовал с востока, Хаджи-Мурат и Джавад-хан — с запада, а Абу Бакр аль-Иргини, Газио аль-Анди и Тонтил аль-Карати — с севера{604}. Растерянность русских была полной. «Мы ничего не знали, что творится вокруг нас, до той самой минуты, когда грянула буря», — свидетельствовал очевидец.
Клюгенау оказался в положении футбольного вратаря, отражающего пенальти, и «ему не оставалось ничего другого, как только быстро двинуться вперед... рассчитывая лишь на везение в попытке точно угадать направление и момент удара». Выйдя из Темир-Хан-Шуры [184] 4 декабря, Клюгенау сразу встретился с чрезвычайными трудностями:
«Покрытая ледяной коркой земля не давала возможности двигаться, и колонны останавливались в изнеможении; люди едва передвигали ноги, кони были покалечены; повозки с боеприпасами постоянно ломались, пушки и зарядные ящики нужно было тащить на руках»{605}.
Лишь 7 декабря Клюгенау подошел к Мочсоху и там узнал, что горцев и след простыл. Перестроив походные порядки, он вернулся в свое расположение, практически ничего не добившись. «Аваристан и Хиндал оставались точно в таком же положении, как до начала экспедиции»{606}, — констатировал Головин. Пытаясь понять, почему в обеих кампаниях Шамиль оставлял поле боя, русские приводят ряд причин: кампанию Граббе в Чечне; пост Рамадан; необычно сильные декабрьские морозы; серьезную болезнь Шамиля. Но ни одна из них не выглядит вполне убедительной.
Скорее всего оба эти наступления горцев были беспокоящими действиями, а не штурмом русской твердыни. Об этом ясно говорит численность привлеченных имамом войск, которая не идет ни в какое сравнение с тем, что мы увидим в 1843 г. Шамиль, должно быть, чувствовал, что время для завоевания Аваристана еще не пришло, что его сил недостаточно, чтобы сразиться с русскими за ханство. Следовательно, его намерением было не давать противнику покоя, вымотать его силы, а самому выжидать подходящий момент.
Всю зиму 1841–1842 гг. его командиры досаждали русским по всем направлениям. Дагестан был их главным объектом и находился «в постоянной блокаде». Сообщение между Хунзахом и Темир-Хан-Шурой, а также между этим русским гарнизоном и Кизляром было «чрезвычайно опасным» и могло осуществляться [185] только при наличии сильного конвоя. Передвижение по этим маршрутам мелких групп людей было исключено{607}. «Такое отсутствие в стране порядка, постоянные сигналы тревоги и нападения были тяжелее генерального сражения, ибо держали нас в постоянном напряжении и в предчувствии угрозы, в таком положении мы не могли ни в чем поручиться за собственную безопасность»{608}.
В последний день 1841 г. Клюгенау докладывал: «Всё, что я в силах был сделать, это обеспечить физическое управление горцами, но в моральном отношении мы их потеряли»{609}.
И более того:
«При всем моем желании управлять положением на вверенной мне территории я не могу поручиться за успех, особенно ранней весной, до прибытия выделенных для кампании войск, когда бунтовщики, пользуясь благоприятными для них обстоятельствами, постараются нанести нам как можно больший ущерб... В этих условиях я не могу взять на себя ответственность за все нежелательные последствия, с которыми нам придется столкнуться»{610}. [186]