3. Все вооружение в Ахульго сдается военному командованию.
4. Обе части Ахульго становятся навсегда землей русского царя, и горцы не должны тут селиться без его разрешения{485}.
8 августа прибыл парламентер Шамиля с ответом имама, но Граббе его «вышвырнул», так как тот «говорил с ним в неподобающей для уха русского генерала манере»{486}. Что же касается ответа Шамиля, то у него были контрпредложения. В заложники он соглашался прислать не сына, а одного из своих родственников или даже двух. Кроме того, он предлагал заложников от каждой группы жителей Ашальты и Чирки, находившихся в Ахульго. А самое главное, он требовал свободного [153] выхода из Ахульго всех до единого людей{487}. Парламентер Шамиля на следующий день явился снова, но Граббе его не принял. Генерал требовал «безоговорочной капитуляции и именно сына в заложники как гарантии полного подчинения»{488}. На этом переговоры прервались.
19 августа, три недели спустя после неудачного штурма горской твердыни, Шамиль вновь вступил в переговоры. Ответом Граббе было требование, чтобы имам сдался «как военнопленный». Но на сей раз переговоры продолжились. Следующие несколько дней стали свидетелями чередования перестрелок с периодами прекращения огня и переговоров, использовавшимися обеими сторонами для усиления своих позиций. Но никто на компромисс не шел. Причиной несогласия был отказ Шамиля «стать военнопленным» и дать «приказ гарнизону сложить оружие». В конце концов, видя, что «переговоры ведутся по-азиатски, то есть впустую»{489}, Граббе перешел к решительным действиям. 28 августа он объявляет Шамилю ультиматум: если до вечера сын Шамиля не явится к нему в лагерь, с рассветом следующего дня русские начинают штурм Ахульго{490}.
Утром 29 августа началось второе генеральное наступление на Ахульго. Через несколько часов ожесточенного боя Шамиль попросил прекратить огонь. Тогда, «...принимая во внимание, что передовые части... были истощены... что подкрепить их было нечем, а впереди еще стояли огромные трудности... что, наконец, продолжение атаки... стоило бы чрезмерных потерь»{491}, Граббе согласился.
Шамиль послал в заложники своего старшего сына Джамала ал-Дина, и переговоры продолжились. 30 августа Шамиль встретился с Пулло. Один из присутствовавших на этой встрече офицеров вспоминал 11 лет спустя: [155]
«Генерал Пулло предлагал Шамилю временно поселиться в России — в Ставрополе или, в конце концов, в одном из четырех селений, старосты которых были нам верны. Но Шамиль наотрез отказывался и просил разрешения жить в Ашальты... Гимрах... или Автири... Конечно, согласиться с этим было нельзя, потому что это не было бы концом бунта, но повторением совершенной в 1836 г. ошибки Клюгенау [sic!]{492}.
Затем Шамиль стал пространно объяснять, надо сказать, весьма убедительно, сколь велики у горцев возможности продолжать начатую борьбу, какие нас ожидают впереди трудности, несмотря на наши победы, и насколько было бы удобнее для нас иметь дело с одним человеком, а не с разнузданной толпой. Но отдавать себя в наши руки он никак не желал»{493}.
Шамиль отказался спуститься в лагерь противника, чтобы официально сдаться русскому генералу. Относительно же сына стал настаивать, чтобы его содержали у Джамала, правителя Чирки. Эти вопросы и место будущего обитания Шамиля оставалось предметом споров на протяжение следующих двух дней.
31 августа имам послал русскому генералу два письма{494}. В одном он просил Граббе «не принуждать» его сдаваться сейчас и таким образом избавить имама от унижения делать это в присутствии мусульман из окружения генерала, по его словам, «люто его ненавидевших». Он обещал сдаться, «когда мы все начнем расходиться». В другом письме он просил разрешения поселиться с семьей в Гимрах, где обещал быть «обычным жителем и вести существование со всеми наравне». Под конец он просил позволения еще месяц провести в Ахульго.
Граббе был неумолим. На «азиатское» письмо Шамиля он ответил требованием сдаться в течение трех дней [156] и заявил, что содержать Шамиля будут в Грозной. «Играть в эти детские забавы, чтобы ни к чему не придти, нам никакого удовольствия не доставляло», — писал он в своем дневнике{495}.
Как последнее средство, Граббе вызвал наиба Юнуса, пришедшего вместе с Джамалем аль-Дином, и просил его уговорить Шамиля сдаться{496}. Но и на эти уговоры Шамиль не поддался. Тогда Граббе, «боясь наступления холодной дождливой осени, решил более не тратить драгоценное время и разделаться с Ахульго любой ценой»{497}.
Воспользовавшись временным перемирием, русские произвели перегруппировку, и Граббе приказал готовиться к новому штурму. 2 сентября его войско ринулось на третий и последний штурм Ахулъго, и за два дня ожесточенного сражения захватило селение.
Кампания 1839 г. стала ярким свидетельством того, как хорошо учитывал Шамиль итоги всех предыдущих кампаний. Вместе с тем она стала моделью для всех последующих, особенно кампаний 45-го и 47–49 гг. До самого последнего момента Шамиль не выпускал из своих рук инициативу. Уже в самом начале он вынудил противника изменить свои планы и пойти сперва против Хаджи-Ташо. Все другие бои проходили там и тогда, где и когда это было выгодно имаму. Заранее подготовив арену действий, Шамиль, по существу, диктовал Граббе маршруты движения, причем такие, где русские встречали наибольшие трудности и несли тяжелые потери. Обороной Иргиная он, хотя и не остановил продвижения Граббе, заставил того дорого заплатить за победу и замедлить темпы продвижения. В дальнейшем русская армия оказалась на грани голодной смерти, ибо большую часть осады Ахульго сама пребывала в осаде, мало отличавшейся от той, в которой оказались защитники Ахульго.
В стратегии Шамиля важная роль принадлежит дипломатии. По расчетам имама, переговоры могли привести [157] к соглашению в духе тех, что заключались ранее. С другой стороны, если русские войска не были ослаблены, переговоры давали Шамилю возможность выиграть время, а это всегда было выгодно. Чем дольше русские находились в горах, тем больше были их трудности и потери, и задержись Граббе в этой кампании до осени, ему пришлось бы отступить, ничего не добившись. Вот почему Шамиль несколько раз сам начинал переговоры, хотя дагестанские источники и утверждают, что они якобы велись по инициативе Граббе{498}. И характерно, что каждое предложение имама о перемирии делалось после того, как русские терпели неудачу.
Поражение Шамиля в этой кампании обусловили четыре фактора. Во-первых, он сам находился в осажденном пункте. Он учтет это и в дальнейшем будет избегать этого. Во-вторых, чрезвычайно жаркое лето сделало положение осажденных невыносимым. В-третьих, русские пришли к заключению, что им надо добиться полной капитуляции Шамиля, потому что все остальное, как это уже случалось, будет его победой и трамплином к усилению и дальнейшему расширению его влияния. Четвертым фактором выступили личные качества Граббе, его сила воли, решительность и упорство, намерение добиваться своей цели любой ценой, невзирая на гибель своих солдат, а также отсутствие у него опыта кавказских войн, что лишало его, хотя и не полностью, понимания всех связанных с этой войной угроз и опасностей. Граббе действовал как бульдог с мертвой хваткой, ему даже в голову не приходило отступить от Ахульго{499}.
Излишне подтверждать правоту дагестанских источников, утверждающих, что Граббе на переговорах вел себя вероломно, выдвигая требования по частям и с каждым разом их ужесточая{500}. Шамиль знал, чего добиваются русские. С ним такое, начиная с конца 1836 г., случалось не раз. Понимая все это и помня о судьбе своего племянника, имам долго отказывался отдать в [158] заложники своего сына. Он уступил и послал в лагерь русских Джамала ал-Дина лишь тогда, когда ему стало невозможно далее сдерживать напор противника.
Это был момент, когда положение Шамиля было отчаянным и он уже подумывал о том, чтобы совсем отказаться от своего дела, когда русские находились почти у самой цели, почти добившись того, чего они ранее никогда не добивались и долго еще не добьются, а именно — полной победы. Но преградой на пути к победе для них на сей раз стало то самое упорство, которое привело Граббе к успеху, и его тщеславие. Прояви он такт, сделай самую малую, незначительную уступку, и Шамиль бы сдался. Но упрямство Граббе привело к тому, что Шамиль продолжил сопротивление.
Ворвавшись в Ахульго, русские еще восемь дней сражались в пещерах, где укрылись горцы. 11 сентября, когда сражение закончилось и тела погибших были опознаны и сосчитаны{501}, выяснилось, что Шамиль исчез. В ночь со второго на третье, когда шел штурм, он вместе с семьей и несколькими нукерами перебрался через реку и скрылся в Ичкерии{502}.
Несмотря на это, русские торжествовали и поздравляли друг друга с победой. Граббе посчитал «дело сделанным»:
«Если мятежнику, вопреки всему, и удалось бежать, он утратил всякое уважение горцев, у него больше нет места, где можно укрыться... нигде ему больше не найти такого неприступного гнезда, как Ахульго, и таких храбрых последователей, какие сложили за него там свои головы. Его партия окончательно разгромлена; его мюриды, брошенные своим вождем, разбежались»{503}.
Огромные жертвы{504} были не в счет. Не упрекнули Граббе и за то, что не сумел осуществить свое [159] намерение — построить на Андийском Койсу редут{505}. Никто не обратил внимания на то, что русские войска в Чирке подверглись внезапному нападению, в результате чего Граббе «оказался не в состоянии продолжать наступление из-за полной материальной дезорганизации войска», смог только «наложить на жителей Чирки штраф, который так и не был уплачен», и потом «увел войска на зимние квартиры»{506}.
Подчинение Граббе горских племен пошло широким потоком, и в «верхних слоях местной администрации» уже стали обсуждать, «как лучше разделить племена, как повсюду рассадить своих губернаторов, как ввести ежегодную подать оружием с целью разоружить население»{507}. Но эти дискуссии, а с ними и поздравления, как скоро выяснилось, были преждевременными. [160]
Часть пятая.
Возрождение Феникса