Глава десятая. Ахульго
Выпускник Московского университета Евгений Александрович Головин{441}, начав службу в 1797 г., обладал большим опытом деятельности как на военном, так и на гражданском поприщах. Человек не первой молодости, но еще бодрый и работоспособный, Головин три месяца провел в петербургских архивах, где поднял все папки с кавказскими делами. Приехав 31 марта 1838 г. в Тифлис, он очень скоро обнаружил, что на Кавказских территориях «внутренний мир и покой не нарушался лишь в его христианской части»{442}. К числу главных проблем на востоке Кавказа для него относились: война в Южном Дагестане, вспыхнувшая следом за восстанием 1837 г. в Кубахе{443}; постоянные стычки, вызванные столкновением в 1836 г. между осетинами-мусульманами и их православными соплеменниками{444}, и последствия шиитского восстания 1837 г. под водительством некоего Мухаммеда Садика [Мамеда Садыка], представлявшегося «посланником двенадцатого скрытого имама»{*34} и объявившего джихад «неверным», в частности — русским{445}.
В Нагорном Дагестане и Чечне, наоборот, сохранялось относительное спокойствие, что ставилось русскими [143] в заслугу экспедиции Фези{446}. Поэтому приоритет был отдан планированию кампании на юге. Лишь обеспечив успех военных операций там, русские могли думать о наступлении на Шамиля{447}.
Но Южный Дагестан сковал силы русских на целый год. Экспедиция Фези в Самурскую долину в июне проводилась по схеме его операций в Чечне и Нагорном Дагестане{448}. Он столь успешно справился с подавлением местных племен, что в сентябре его отозвали подавить новый мятеж в Дагестане, теперь охвативший также и Нухву{449}.
Таким образом, если не считать одной стычки с Фези в Карате{450} и небольшой русской экспедиции в Чечню{451}, Шамиля никто не беспокоил, и он спокойно предался, как пишет Бадли, «двоякой созидательной работе, духовной и физической, требовавшей всех его сил, большого внимания и каждого часа времени»{452}.
События 1837 г. — осада Телетля, разрушение Ашальты и больше всего размещение в Хунзахе русского гарнизона — были для Шамиля и его сподвижников настоящим потрясением. Таким образом, угроза нового наступления Фези, результаты переговоров с Клюгенау (и их исход) привели горцев к выводу, что новая большая кампания русских неизбежна. Это дало основание многим сподвижникам Шамиля настаивать на уходе-»хиджре» в Чечню, откуда им было бы удобнее проводить свои операции. Такая мысль, возможно, посещала и самого Шамиля, но на собрании своих наибов и авторитетного духовенства он стал резко возражать против этого. В конце концов было принято решение оставаться в Дагестане и укрепиться в Ахульго{453}.
Избрание для этого Ахульго объясняется несколькими причинами. Это было идеальное место для возведения укреплений и давно использовалось хиндалъцами как надежное укрытие. Оно находилось примерно на одинаковом расстоянии от владений шамхала и Мехтулийского хана, Хунзаха и Кумыкского предгорья. Иными [144]
словами, Ахульго мог стать базой для операций в любом направлении. Наконец, он находился «в самом сердце Хиндали, население которой начало уступать врагу»{454}.
Укрепляя Ахульго, как и в других приготовлениях, Шамиль учел все уроки предыдущих кампаний. (Насколько хорошо он усваивал эти уроки, станет видно во время кампании 1839 г.). Разрушенные Фези укрепления были восстановлены и расширены. К основному редуту в Старом Ахульго был добавлен Новый Ахульго на высокой горе. Вместо высоких башен, легко разрушавшихся под артиллерийским огнем русских, были возведены низкие прочные укрытия, замаскированные и защищенные скальными глыбами. В окрестных аулах были созданы склады боеприпасов и продовольствия в расчете на длительную осаду.
Укреплялись и другие пункты, прежде всего Иргинай, занимавший командную высоту на подступах к Ахульго со стороны Грозной и Темир-Хан-Шуры. Все дороги, ведущие вглубь страны, систематически приводились в непригодное состояние. Наконец, большое внимание было уделено увеличению численности войска под командованием имама.
За пределами своей территории Шамиль вел усиленную агитацию. Это делалось в двух целях: упрочить и расширить свою власть и активизировать общества, которые по разным причинам не входили в зону контроля имама, чтобы не давать передышки русским и тем самым выиграть время для подготовки.
Для этого в конце 1837 г. он разослал письма старейшинам основных махалов Кубаха, призывая «взяться за оружие и пойти на врага наших традиций и веры»{455}. В 1838 г. он присвоил звание наиба Али-беку аль-Ратули, самому видному вождю в долине верховья Самура{456}. В одном из своих воззваний, предназначенных для внутреннего пользования, Шамиль похвастался тем, что после «разгрома» русского войска под Ашальты [145] и Телетлем он вынудил русских «собрать против меня все свои силы... А я поднял все народы Дагестана, даже те, что живут за Самуром [siс!] и далее до самого моря»{457}. Однако его влияние на события 1837–1838 гг. в Южном Дагестане в действительности было лишь частичным.
В это время Шамиль стремился также заручиться поддержкой исламских монархов. Тогда он и обратился впервые за помощью к турецкому султану Махмуду II и египетскому паше Мехмету Али, к чему мы еще вернемся.
Приготовления Шамиля и упрочение его власти русские власти не могли не заметить. Его «растущая мощь» вызывала тревогу, и они пришли к заключению, что «против него наконец следует принять самые эффективные меры»{458}. Невозможность добраться до имама приводила русских в отчаяние, и Головин дал указание Пулло попытаться найти «храбрецов, кто за соответствующее вознаграждение (3000 руб.) взялись бы доставить нам голову бунтовщика»{459}.
При планировании действий на 1839 г. впервые за долгий период приоритет был отдан Левому флангу: в Дагестане намечалось провести две операции, и только одну небольшую — на Правом фланге. Головин должен был самолично возглавить экспедицию в долину Самура, чтобы «окончательно покорить» тамошнее население, «возвести цепь крепостей» и, как писал Юров, «таким путем раз и навсегда поставить барьер распространению беспорядков из Дагестана на наши мусульманские провинции и открыть себе дорогу к свободным действиям в самом Дагестане»{460}.
Другая, более крупная экспедиция, по словам того же Юрова, была спланирована с целью «парализовать правление и власть Шамиля в Северном Дагестане» путем «нанесения по его бандам сильного удара, уничтожения его главного опорного пункта Ахульго и создания по крайней мере одного своего опорного пункта [146] на р. Андийское Койсу, чтобы... держать в страхе Кунбут и Анди»{461}.
Эта операция была поручена новому командующему Кавказской и Черноморской линиями генерал-лейтенанту барону Павлу Христофоровичу Граббе. Прослужив большую часть времени в Петербурге{462}, Граббе был новичком на Кавказе и пороху там не нюхал. Но у него были исключительно высокие связи в столице, и, что самое важное, он пользовался доверием царя.
Как писал Граббе в своих распоряжениях, захват Ахульго должен был стать для правления Шамиля «ударом милосердия»{*35}. Этому должно было предшествовать «повсеместное истребление горских банд, каких бы потерь это нашим войскам не стоило». Таким путем предполагалось «воздействовать на психику горцев, поколебать их веру в непобедимость и мощь Шамиля, и подорвать основы его власти в горах». Поэтому Граббе решил «искать встречи с горцами лицом к лицу»{463}.
13 мая 1839 г. войска были готовы выступить в поход. Однако русские власти предприняли попытку «избежать страданий войны». Несколько «верных горцев» были направлены к Шамилю, чтобы «убедить его смириться», иначе говоря, сдаться. Неудивительно, что имам их арестовал, впрочем, затем отпустив с предупреждением, что впредь «повесит всякого, кто придет к нему с таким предложением»{464}. Как видим, Шамиль таким образом получил предупреждение.
Но и без того Шамиль прекрасно сознавал, что надвигается военная кампания, и принимал контрмеры. Он во всеуслышание заявил, что вступление русских «в долину р. Андийское Койсу станет для них гибельным, что их колонны будут окружены, рассечены и лишены подвоза всякого снабжения»{465}.
Своими последующими действиями Шамиль показал, что его заявление не было пустым бахвальством. [147]
Во-первых, он решил применить тактику «выжженной земли». Предполагалось, что все селения на пути русских войск будут безлюдны и все продовольствие там уничтожено{466}. Далее, находившемуся в Чечне Хаджи-Ташо он послал подкрепление и дал указание нападать на русские колонны с флангов и тыла, отрезая их от баз снабжения и одновременно захватывая Кумыкскую равнину{467}. Таким образом, русские войска оказались бы привязаны к своим базам снабжения, а эти связи можно было бы прерывать и всячески затруднять.
Оценив эту угрозу, Граббе был вынужден изменить планы и сначала двинуться на Хаджи-Ташо. Целая неделя (21–27 мая) ушла на «поиски Хаджи-Ташо»{468}, но результатов они не дали, и 2 июня Граббе начал кампанию против Шамиля{469}, не имея никаких сведений о силах, против которых выступил{470}.
5 июня неподалеку от Буртуная русские обнаружили Шамиля с его войском, занимавшим «фланговую позицию, что в случае дальнейшего продвижения русских войск создавало угрозу удара с тыла. Не посчитавшись с такой возможностью противника... генерал Граббе, не колеблясь, решил с ходу нанести по неприятелю фронтальный удар: воздержаться от наступления при первой встрече с горцами означало бы выглядеть нерешительным, ободрить их и оставить Буртунай безнаказанным»{471}. Русские ворвались в село, но нашли его сожженным и пустым.
Последующие шесть дней войско продвигалось очень медленно, буквально прогрызая себе путь в скалах. Для обеспечения дальнейших операций соорудили небольшую крепость и назвали ее Удачная. 11 июня русские подошли к Ирганаю, где Шамиль поджидал их с большими силами{472}.
Русские «должны были взять аул любой ценой, потому что возвращаться обратно по горам, вершины которых занимали толпы горцев, представлялось невозможным»{473}. Граббе снова попытался захватить селение с [148] ходу, то есть 11 июня к вечеру, но был отбит. «В [его] донесении эта атака была названа простой рекогносцировкой»{474} — эвфемизм, широко используемый генералами. Сражение почти без перерыва продолжалось еще двое суток, пока селение не было полностью взято. Бой был тяжелый и ожесточенный, обе стороны понесли немалые потери{475}.
Первый этап экспедиции был завершен. Граббе сломил сопротивление Шамиля, и путь на Ахульго был открыт. Имам отошел в Ахульго, но без нескольких своих наибов. Однако скоро выяснилось, что этот успех Граббе (как, впрочем, и вся экспедиция) был Пирровой победой. Русские оказались теперь отрезанными как от Внезапной, так и от Удачной, они также не имели возможности двинуться навстречу своим обозам, вышедшим в сопровождении эскорта из Темир-Хан-Шуры. Следующие десять дней они опять были вынуждены продираться к Андийскому Койсу и там строить мост. Когда наконец дорогу проложили и обоз прибыл, войско сидело «на последнем сухаре»{476}.
24 июня русские перешли Андийское Койсу, и началась 80-дневная осада Ахульго. «Скоро [Граббе] убедился, что захватить последнее убежище Шамиля будет чрезвычайно трудно, тем более что в предыдущих акциях войска понесли существенные потери в живой силе; но отступить, не взяв позиции [Ахульго], означало бы лишиться плодов с таким трудом полученного успеха»{477}, — пишет Головин.
По сути дела, обе стороны оказались в частичной осаде; с одной стороны, Граббе, у которого не хватало сил сделать осаду сплошной, вывел части с левого (западного) берега Андийского Койсу, что позволило Шамилю проложить через речку мостки и наладить связь со своими наибами в горах. С другой стороны, единственный путь, по которому шло снабжение русского войска, нужно было все время поддерживать в рабочем состоянии и охранять от частых набегов. Скоро [149] в лагере Граббе стала ощущаться нехватка боеприпасов. Особенно острой была нужда в порохе и снарядах у артиллерии, потому что мощные укрепления Ахульго вынуждали русских подвергать их массированному обстрелу, без чего нельзя было ни на что рассчитывать.
Шамиль тоже не сидел сложа руки. После падения Иргиная он послал трех наибов собирать свежие силы. Командовать новым отрядом численностью 1560 бойцов был поставлен Ахбирди Мухаммед. Во взаимодействии с имамом{478} в ночь на 1 июля этот наиб совершил нападение на русский лагерь. Накануне он прошел «почти под носом» у шамхала и укрепился в Ашальты. Таким образом, наиб «внезапно объявился в тылу осаждавших войск именно с той стороны, откуда меньше всего ожидалось»{479}.
Напади Ахбирди Мухаммед на русских сразу, «возможно, он нанес бы им очень серьезное, если не сказать фатальное, поражение», потому что «в это время проводилась разведка боем укрепленных позиций Шамиля, и весь штаб оставался почти незащищенным»{480}. Но вышло так, что его атака пришлась под утро, и его отбросили к Сугурскому мосту.
Оттуда он постоянно грозил русским, и Граббе был вынужден 4 июля отвлечь от осады почти половину своих сил и оттеснить его на другой берег Андийского Койсу. А в ту роковую ночь, еще до возвращения Граббе с разведывательной акции, Шамиль совершил вылазку и разрушил некоторые инженерные сооружения осаждавших.
Горный утес Ахульго представляет собой квадратное образование, которое с трех сторон огибает река Андийское Койсу. Речка Ашальты делит его на две части — малый Старый Ахульго и большой Новый Ахульго, возвышающийся над первым. В Старый Ахульго можно попасть только из аула Ашальты «по тропе, идущей по острому гребню хребта, тогда как все другие подступы преграждены, и над всем этим выступом [151] безраздельно господствует»{481} гора Шулатл уль-Гух, прозванная русскими Башней Сурхая. Ее обороняли 100 лучших бойцов Шамиля под командой Али-бека аль-Хунзаки.
Потерпев неудачу в попытке взять штурмом старый Ахульго, Граббе все свои силы нацелил на Шулатл уль-Гух. Первая атака 11 июля была отбита с большими потерями для русских, но вторая, 16-го, после ожесточенного боя увенчалась их успехом. Теперь Граббе смог стянуть кольцо осады, хотя на левый берег Андийского Койсу выйти ему не удалось. У Шамиля оставалось свободное сообщение со своими отрядами внешней обороны, он мог эвакуировать раненых и получать снабжение и свежие силы. Это позволяло ему делать ночные вылазки в лагерь осаждающих, а его наибы нападали на русские обозы.
24 июля прибыли три свежих батальона, присланных Головиным. Это довело численность экспедиционного корпуса Граббе до 10 092 человек, не считая милиции{482}. «Вместо того чтобы овладеть позициями на левом берегу» Андийского Койсу и таким путем «отрезать противника от внешнего мира, как он первоначально предлагал, Граббе бросил 28 июля свежие силы на штурм отвесной скалы... Это предприятие, рассчитанное исключительно на дикий случай везения, обернулось полным торжеством врага...»{483}.
Через несколько дней после неудачной атаки, когда Граббе сам «успокоился» и войско «забыло о поражении», генерал решил, наконец, полностью окружить Ахульго. 15 августа через Андийское Койсу была наведена переправа, и на следующий день русские войска заняли позиции напротив Ахульго. «С того момента в Ахульго не осталось практически места, недосягаемого для русских батарей: не осталось укрытия для женщин и детей. Даже спуски к реке за водой были под огнем». Со временем положение осажденных становилось все хуже, особенно с наступлением жары. Состояние русских [152] солдат было не многим лучше. Войско было настолько ослаблено болезнями и нехваткой продовольствия, что казаков и милицию пришлось распустить по домам{484}.
Полное окружение Ахульго ознаменовало начало последнего этапа осады, когда схватки перемежались с переговорами. Первую попытку переговоров Шамиль предпринял 9 июля, через несколько дней после своей вылазки и налета Ахбирди Мухаммеда на русский лагерь. Граббе отмахнулся от предложения договориться. Новую попытку имам предпринял 5 августа после неудачного штурма русских. На этот раз Граббе ответил, предложив следующие условия:
1. Шамиль без разговоров отдает в заложники своего сына.
2. Шамиль и все его наибы в Ахульго сдаются русскому правительству; их жизни, имущество и семьи останутся в неприкосновенности; правительство укажет им место проживания и способ существования; все остальное отдается на великодушную волю российского императора.