Глава третья. Русские

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 4

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Русское войско во всех отношениях было полной противоположностью горским военным объединениям. Оно было громоздким и неповоротливым; оно не могло обойтись без больших обозов, которые связывали его по рукам и ногам (тыловое обеспечение никогда не было сильной стороной русской армии, а в чрезвычайно тяжелых условиях Кавказа оно часто просто разваливалось). Главную силу русской армии составляли пехота и огневая мощь (артиллерия), а также жесткая дисциплина, требующая беспрекословного исполнения приказов и связывающая личную инициативу.

В русской армии использовались следующие образцы артиллерийских орудий (см. табл. 1).

Самым распространенным орудием, совершенно очевидно, была 1/4-пудовая горная пушка, которая чаще всего использовалась для стрельбы шрапнелью. В таком случае она была малоэффективной при дистанции стрельбы более 150–200 м, а по существу ее применяли для стрельбы на 50 и менее метров, когда горцы могли своим ружейным огнем поражать артиллерийскую прислугу. Тут надо иметь в виду, что горцы, даже используя русские ружья, стреляли очень метко и на большее расстояние. Иногда они заряжали ружья двойным зарядом пороха, что не разрешалось русскими наставлениями, и значительно увеличивали дистанцию огня на поражение. Таким образом, дальность прицельного огня у горцев составляла 60–80 м, и практически все пули попадали в цель.

Таблица 1

Русские войска на Кавказе, называвшиеся сначала [44] Кавказским корпусом{70}, а затем Кавказской армией, включали три составляющих:

1. Костяк Кавказского корпуса, несший основное бремя боевых действий, составляли части регулярной армии. Это была преимущественно пехота (егеря и стрелки) и артиллерия, а на более поздней стадии [45] в операциях принимали также участие и драгуны. Солдатами этих войск были российские крестьяне, служившие в армии 25 лет. То был храбрый воин, верный присяге и послушный командирам, «в бой он шел, как в церковь»{71}. Сам по себе русский солдат был сметлив и находчив. Каждый за долгую службу овладевал каким-нибудь ремеслом (портняжничал, шил сапоги и пр.). Эти ремесла в жизни солдат играли большую роль. Солдату шинель выдавалась на три года, мундир на четыре года, пара шерстяных брюк на два года, пара сапог, пара холщовых брюк и полотна на две рубахи раз в год. Так что острая потребность в портных и сапожниках ощущалась всегда. Качество тканей и кожи было низким, и солдатское обмундирование быстро изнашивалось даже в мирные дни. Форма солдат во время военных кампаний нуждалась в постоянных штопке и ремонте. Внутри и в окрестностях своих крепостей солдаты разбивали сады, сажали огороды, заводили коров, овец и коз. Это имело такое же большое значение, как обмундирование. «Кормежка и питье для русского солдата одинаково важны в физическом и психологическом плане: приготовление пищи и еда означали для него отдых, а чем наполнить желудок, для него всегда составляло проблему»{72}, солдатский рацион, состоящий из 907 г муки (716 г сухарей на марше), 161 г масла, 94 г мяса, 2,2 г соли в день и чарки водки (или пива) три раза в неделю, делал эти сады и отары горцев важным источником добавки к рациону солдат — фруктов, овощей, мяса. Это служило дополнительным стимулом для участия в походах на горцев. Походы не только разнообразили тяжелую повседневную гарнизонную работу солдат, из походов они возвращались с грузом свежих овощей и фруктов, с коровами и овцами, с другими трофеями, которые служили предметами обмена. Таким образом, во многих отношениях, хотя и не во [46] всем, Кавказская армия находилась на самообеспечении. Но самое главное, ее солдаты освоили методы кавказской войны и знали, как вести себя в бою с горцами.

2. Линейные батальоны, несшие гарнизонную службу в крепостях на редутах линий. В своем большинстве они не годились для боевых действий и выполняли вспомогательные задачи. Их редко использовали на поле боя, русские командиры на них особенно и не полагались{73}.

3. Казаки воевали, как местные горцы. Но ни сам казак, ни его конь не могли тягаться с горцем. Даже на своей земле казаки могли противостоять набегам горцев лишь при поддержке артиллерии, которая входила в состав казацких частей. Донские казаки имели «вьючную артиллерию», состоявшую из легких малокалиберных орудий. Они стреляли шрапнелью на дистанцию не более 50–100 м. Казаков также привлекали к вспомогательным работам; русские офицеры смотрели на них с пренебрежением, и казаки платили им тем же{74}.

Дополнительную вспомогательную силу составляла милиция из местного населения. Русское командование ей тоже не слишком доверяло, и к боевым операциям местную милицию обычно не привлекали, а использовали главным образом как орудие политики «разделяй и властвуй».

Общая численность русских войск постепенно увеличивалась и с 30 тысяч в 1820–1830 гг.. выросла до 200 тысяч в 50-е гг. Регулярные части составляли подавляющую часть этих сил (80–85%).

Армия Николая 1 страдала рядом недостатков. Некоторые из них вообще были присущи российскому воинству во все времена. Другие были связаны или, по [47] крайней мере, обострены персональными свойствами царя, особенностями его политики и личных взглядов. Три порока были тесно взаимосвязаны: низкий профессиональный уровень офицерского и унтер-офицерского состава; слишком глубокий (по европейским меркам) разрыв между командирами и низшими чинами; чрезмерно строгая дисциплина и концентрация внимания не на боеготовности, а на парадной выправке войска. Успешно выслужиться в русской армии, как писал Карл Маркс, мог лишь «офицер-палочник, все достоинство которого состояло в беспрекословном послушании и угодливости да в умении заметить на мундире оторванную или расстегнутую пуговицу».

Так же низко оценивала русскую армию в 1854 г. и американская пресса: «Вот такие солдафоны и ветераны армейской лямки», а вовсе «не настоящие военные специалисты, не лучшие умы, не молодость, не живость и не военный талант» скорее продвигались по службе. «Таким образом, армией командовали в основном дряхлые старики и малограмотные капралы, которые могли управиться со взводом, но не умели и не знали, как правильно и быстро провести сложный маневр в ходе кампании»{75}.

Кавказский корпус во многих отношениях представлял собой исключение в русской армии. Ведя постоянные бои, он был менее подвержен казенщине и «плац-парадной» муштре, от чего страдали большинство частей российского войска. Дисциплина в нем была не такой палочной, отношения комадиров и подчиненных — более тесными. Но общие для всей армии недуги, хотя и не в такой сильной форме, проявлялись и на Кавказе.

Несмотря на боевое товарищество, дистанция между офицерским и рядовым составом оставалась большой. Русский офицер, обычно выходец из дворян-землевладельцев, и солдат из крепостных крестьян были разного поля ягодами. Посему «с самого начала кавказской [48] войны рядовой солдат для командиров был просто рабочей скотиной, не заслуживающей особого внимания»{76}, — писал Н. А. Волконский.

К солдатам так и относились: командиры использовали их в качестве рабочей силы в личном хозяйстве, и это нашло широкое распространение среди российского генералитета. К примеру, когда в 1854 г. на Кавказ приехал Муравьев{*24}, ему, по его собственному признанию, удалось «задействовать на работах в собственных владениях 16 000 солдат, которые одновременно числились на активной военной службе»{77}. Дурное отношение к солдату со стороны офицеров и тяжкий физический труд в сочетании со скудным питанием и плохим обмундированием (во многих случаях связанных с воровством в армии), тяжелые природные условия, несоблюдение требований санитарии и гигиены, а также отсутствие необходимого медицинского ухода и обслуживания из-за нехватки врачей — все это приводило к тому, что из одиннадцати смертей только одна происходила в бою. Личный врач Воронцова писал по этому поводу: «В России уже начали понимать, что генерал должен обладать если не приобретенным умением, то по крайней мере природной сметливостью и талантом, но касательно военного врача по-прежнему бытует мнение, будто никаких знаний и способностей от него вовсе не требуется»{78}.

Профессиональный уровень офицеров на Кавказе был, возможно, выше, чем в остальных гарнизонах, но все же оставался недостаточным. Мало кто из них избирал службу в Кавказском корпусе как средство построения военной карьеры. Большинство офицеров и унтер-офицеров направлялись туда либо как ссыльные (при Николае I Кавказ стал «теплой Сибирью» для [49] оппозиционеров царскому режиму), либо ехали «фазанами» за наградами (молодые офицеры приезжали туда из России на несколько месяцев, чтобы получить знак отличия и поскорее уехать домой){79}. Совершенно естественно, что мало кто (особенно это относится к полякам, большими партиями отправлявшимся в Кавказский корпус после восстания 1831 г.) проявлял служебное рвение.

Тех же, кто действительно был способным командиром и хотел честно служить, связывали путы слепого подчинения: всякая личная инициатива, независимо от успеха или неуспеха начинания, была наказуема (если, конечно, у такого выскочки не было в Петербурге влиятельных покровителей), и очень быстро все русские офицеры убеждались в справедливости сентенции Фомы Кемпийского{*25}: куда спокойнее быть под началом, чем командовать другими{80}. Таким образом, в корпусе получило широкое распространение правило, которое можно свести к формуле «разумное ничегонеделанье».

Другим недугом российской армии, проявившемся и на Кавказе, были «интриги и подсиживание... моральная зараза, сгубившая немало блистательных имен в верхних эшелонах Кавказской армии»{81}.

Обозревая эту историю с позиций сегодняшнего дня, можно утверждать, что главная проблема России в завоевании Кавказа носила психологический характер и заключалась в пренебрежительном отношении к горцам как «басурманам», «азиатам» и «татарам» (в самом отрицательном смысле последнего слова, бранного у русских). Это исходило из самых верхов, а в низах его усиливало дополнительные факторы: уязвленность русских [50] от неприязни со стороны Запада{82}; гордость своей военной мощью, проявленной в ходе войны с Наполеоном (и усилившейся в ходе войн с Турцией и Персией); свойственное русским предпочтение количества перед качеством, много раз приводившее к заблуждению, будто численное превосходство приводит противника в трепет; наконец, беспечность русских, которую они сами в себе знают.

Все это мешало русскому командованию признать горцев серьезным противником, не говоря уже о том, чтобы как следует познакомиться с ними и извлечь для себя нечто полезное из их тактики, социальной структуры и политических веяний. Не учитывая всего этого{83}, русское командование часто повторяло собственные ошибки и приходило к результатам, обратным намечавшимся целям.

Такова цена гордыни, так приходится платить за алчность.

Сеющий в благодушном невежестве ветер пожинает бурю!{84}

Эти слова двух современных бардов хорошо выражают поведение русских на Кавказе. Особенно точно они аттестуют первого русского генерала, начавшего широкое наступление против Чечни и Дагестана, — Алексея Петровича Ермолова. [51]

Часть вторая.
Фон боевых действий