Глава первая. Арена действий
Предисловие
Так называемый мюридизм представляет собой одно из множества однотипных общественных движений, которые Бернард Люис объединил под названием «Исламский бунт{1}. Недаром восстание Шамиля иногда сравнивают с борьбой Абд аль-Кадира в Алжире, аль-Сайда Ахмада Барелви в Индии и Эйка на Суматре. Его вполне можно сопоставить и с другими выступлениями исламских фундаменталистов против западного влияния в странах Азии и Африки{2}. Кстати, все эти движения примечательны еще и тем, что ни одно из них, в сущности, не было основательно изучено. Что касается Шамиля и его деятельности, то этой проблеме было посвящено много публикаций, в том числе и советских авторов, а также авторов-эмигрантов, выходцев с Кавказа. Однако лучшим исследованием, по нашему мнению, остается то, которое было написано в начале нашего века — книга Джона Бадли «Завоевание Россией Кавказа», опубликованная в Лондоне в 1908 г.{3}
И все же ничто в истории, как и вообще в жизни, не может быть исчерпано до дна. Даже самые обстоятельные исследования в конце концов оставляют возможность пересмотра проблемы и ее новых интерпретаций. Одна из таких возможностей открывается в сфере выявления новых источников.
Работа в архивах Лондона, Хельсинки, Стамбула, Вены и других городов, знакомство с архивами Дж. Бадли, Ал. Беннингсена, сравнительно недавно найденным архивом Бенкендорфа, помощь многих ученых и архивистов, к которым я испытываю искреннюю [11] благодарность, послужили основанием для написания этой книги. Разумеется, она тоже не претендует на исчерпывающую полноту.
До недавнего времени советские архивы были практически закрыты для историков, пишущих на данную тему. Ожидаемое открытие архивов позволяет надеяться на появление новых важных для исследователей сведений. В этом отношении особый интерес и важность представляет собрание рукописей на арабском языке в архивах Махачкалы, столице Дагестана. Другим источником интересной информации могут оказаться польские архивы и библиотеки, до сих пор толком не исследовавшиеся. Добавить нечто новое к нашим знаниям о внешних связях Шамиля могут архивы Турции, Египта и Италии.
Недоступность советских архивов, к счастью, в значительной мере компенсируется широкой публикацией архивных материалов. «Кавказская» тема всегда была в центре внимания дореволюционной русской и советской историографии, что привело к публикации многих тысяч документов и писем, десятков дневников, мемуаров, записей, отчетов о поездках и, что особенно важно, — подробных событийных сводок, хранящихся в архивах Тбилиси. Это особо ценный материал, поскольку в нем очень мало комментариев, а значит, он может быть поставлен в один ряд с подлинными документами. Все это, взятое в совокупности с газетными сообщениями тех дней и западными архивами, образует обширный и богатый пласт сведений, позволяющих восстановить и осмыслить ход событий, происходивших на Северном Кавказе в прошлом веке.
И последнее. Говорят, что «история — это вердикт счастливцев тем, кому не повезло, приговор очевидцам со стороны тех, кого там не было»{4}. Это естественно, когда человек берется судить о событиях, имевших место задолго до его рождения. Нам остается одно — постараться быть не слишком самонадеянными. [12]
Введение.
Завоевание Россией Кавказа
Выход России на Кавказ относится еще ко временам Киевской Руси{5}. В период Московского княжества и начала российского царства эта связь в основном касалась Дагестана и Чечни и шла по двум самостоятельным направлениям: первое заключалось в постепенном распространении на юг благодаря активности русского казачества, которое, как пишет Дж. Бадли, «на протяжении нескольких столетий шаг за шагом приращивало свои плодородные земли, а в итоге расширяло владения царской империи»{6}.
Первые два поселения казаков на Северном Кавказе появились в XVI веке и не были связаны между собой. Одно образовалось в районе устья реки Терек, другое — в предгорьях Чечни, и их жители назывались соответственно «терекские казаки (терцы)» и «гребенские (гребенцы)». Встречная миграция чеченцев на север оттеснила как гребенцев (в 1685 г.), так и терцев (в 1712 г.) на левый (северный) берег Терека. Здесь они заложили то, что в следующем столетии получило название «Кавказская линия».
Второе направление русского распространения на Кавказ было связано с Грузией{*5}. Православные грузинские правители, вынужденные вести борьбу с более сильными мусульманскими соседями{*6}, обратились за помощью на север — к поднимавшейся во весь рост [13] православной державе, и та весьма охотно стала вмешиваться в дела на Кавказе.
В 1586 г. кахетинский царь Александр II запросил у московского царя Федора поддержки в борьбе с шамхалом Таргу [Тарки, Тарку]{*7}. В 1594 г. Федор направил в Кахетию 7000 дружинников под водительством боярина Хворостина. Эта дружина, как и два других войска, посланных туда десять лет спустя Борисом Годуновым, были разгромлены.
Это были первые столкновения русских с дагестанцами, и ничего хорошего они москвитянам не предвещали. Мало того, действия русских вызвали сильное раздражение Османов и Сефевидов (последние в то время правили в Персии){*8}. Оба противника были тогда слишком сильны, чтобы с ними тягаться, а потому следующие полтора столетия, не прерывая совсем контактов с Грузией, от активного вмешательства на стороне единоверца Москва старалась воздерживаться.
Наступление России на Кавказ возобновилось при Петре Великом. Русское государство стремилось продвинуться на юг, чтобы обеспечить себе торговый путь в Индию. Обескураженный неудачным походом в Хиву в 1717 г. (гребенцев в этой экспедиции было 800 человек, из них в живых осталось только двое){7}, Петр, воспользовавшись тем, что Афганистан напал на Персию, решил сделать рывок на юг. Сразу по окончании Северной войны со Швецией в 1721 г. русский царь самолично пошел с походом на Персию. В 1722 г. был найден предлог для объявления войны, и русские войска взяли Дербент, Тарки, Куба и Баку{*9}. К тому времени [14] Терское и Гребенское казачьи войска целиком влились в военную структуру российского государства. В ходе кампании 1722 г. Петр Великий на землях, находившихся между станицами терцев и гребенцев, поселил донских казаков. Новые поселенцы получили название «терцы семейные».
Теперь русские владели побережьем Каспия до самого Астарабада{*10}, однако в глубь прилегающих земель не вступали. Однажды такую попытку предпринял кавалерийский отряд, посланный захватить городок Эндери [Андреевский], чеченцы разбили его. «То было первое столкновение регулярного русского войска с этим племенем в его родных лесах, ставшее зловещим предзнаменованием того, что имело место в бесчисленных случаях на протяжении последующих 130 лет»{8}, — писал Дж. Бадли.
Со смертью императора Петра в 1725 г. его намерения почти на четыре десятилетия оказались забытыми. Правда, в 1735 г. русские построили в Дагестане, в дельте реки Терек, крепость Кизляр, «бывшую вплоть до 1763 г., так сказать, русской столицей на Кавказе»{9}. Но в том же году по приказу царицы Анны Иоанновны все русские войска были выведены на северный берег Терека. Только Екатерина Великая возобновила начатое Петром I продвижение Российской империи на юг. Она повела экспансию России на Кавказ сразу в обоих вышеуказанных направлениях.
В 1763 г., через год после ее восшествия на трон, была основана крепость Моздок. Этот вызывающий шаг привел к 14-летней войне с кабардинцами (1765–1779), во время которой Кавказская линия была продлена и образовано новое казачье войско — Моздокское, размешенное на землях Кабарды.
Более существенным последствием этого шага стала война с Османской империей (1768–1774), во время [15] которой русские войска под командованием Готтлиба Генриха фон Тодлебена впервые были направлены за Кавказский хребет в Тифлис. В 1770 г. Тодлебен взял Кутаиси, но потерпел неудачу под Поти. В 1772 г. русские войска вернулись на свою пограничную Линию{10}.
Кючук-Кайнарджийский мирный договор 1774 г. «установил реку Кубань как границу между Россией и Турцией»{*11}, но русским тогда не удалось «положить конец турецкому господству в Имеретии и Грузии». Более того, из-за дипломатического просчета русских при заключении этого договора, как писал Дж. Бадли, фактически устанавливалось владычество Османской империи над Имеретией и Картли с Кахетией»{11}.
В течение следующих восьми лет Россия была поглощена подготовкой и осуществлением захвата Крымского ханства — своей главной военной цели в противоборстве с Турцией{12}. Но вновь обретенные территории на северо-западе Кавказа тоже не оставались без внимания. Объединенными усилиями Якоби{*12} и прославленного Суворова «позиции России на западе пограничной линии значительно упрочились, что заложило основы для дальнейших успехов в борьбе с племенами, проживавшими между Тереком и Черноморским побережьем»{13}, — писал Бадли.
Русские организовали свои Линии по Кубани и Лабе, возведя там ряд крепостей — Екатеринодар, Георгиевск и Ставрополь, где в дальнейшем разместится штаб-квартира всей Кавказской линии.
Завершением этого процесса стала суворовская «безжалостная резня» ногайских кочевников в 1783 г., описанная Бадли:
«Суворов собрал ногайцев в Ейске и прочел им [16] манифест Шагин-гирея об отказе от власти в пользу Екатерины. Ногайцы, на протяжении многих столетий бывшие в подчинении у крымских ханов, присягнули на верность российской императрице. Потом ногайцы узнали, что русские намереваются переселить их на земли между Волгой и рекой Урал (обезлюдившие в результате пугачевского восстания и миграции калмыков в Центральную Азию и на границу с Китаем) и попытались сопротивляться этому переселению, но выяснилось, что русские ожидали такой реакции и готовы к этому. Кочевники, которых загнали в болото, не имея возможности спастись, убивали своих жен и детей и сами шли на смерть — картина, которую можно было постоянно наблюдать во время Кавказской войны. Выживших было немного, их ничтожная часть рассеялась среди черкесов; остальных, кто смирился, переселили в Крым».
Это открыло путь для колонизации кубанских степей путем переселения туда крепостных крестьян{14}, как это было сделано и в Крыму, «откуда крымские татары, до смерти напуганные русским правлением, бежали в Турцию в таких количествах, что по сей день население полуострова не достигло прежней численности», — писал Бадли в 1907 г.
Хотя все это время Грузию не беспокоили, но совсем про нее в Санкт-Петербурге не забывали. Императрица, казалось, только ждала повода для вмешательства, и повод такой в 1783 г. нашелся. Когда персидский шах Али Мурад стал претендовать на Картли и Кахетию, царь Ираклий II{*13} обратился за помощью к России. Екатерина Великая действовала быстро: 5 августа в Георгиевске был подписан договор{*14}, по которому в Картли и Кахетии устанавливался российский протекторат{15}, а 15 ноября два российских батальона с четырьмя [17] пушками под командованием Павла Потемкина (кузена гр. Г. А. Потемкина) вошли в Тифлис.
По пути в Тифлис Потемкин заложил крепость Владикавказ, которая связывала ее с Моздоком цепью укреплений. Кроме того, он переоборудовал караванную тропу через главный Кавказский хребет по Дарьяльскому ущелью «в некое подобие дороги»{16}. В дальнейшем ее расширят, благоустроят, и она станет знаменитой Военно-Грузинской дорогой, важнейшей магистралью, соединившей центр Российской империи с ее закавказскими провинциями.
Но это все будет в далеком будущем. А в феврале 1784 г. русские отступили из Тифлиса и оставили Владикавказ. «Без надлежащей военной поддержки вмешательство российской императрицы оказалось хуже чем бессмысленным; оно лишь разозлило Персию и привело к завоевательному походу Аги Мухаммад-шаха»{17}, ~ так оценивает сложившуюся ситуацию Бадли.
Родоначальник династии Каджаров{*15}, начиная с 1780 г., все более настойчиво наседал на Ираклия, грозил и требовал подчиниться. Весной 1795 г. Ага Мухаммад осадил Шушу. 23 мая он внезапно появился под Тифлисом. На следующий день он разбил небольшое войско Ираклия и вступил в город. Решив преподать Тифлису урок, вождь каджаров повелел своим воинам «предаться варварской резне и грабежам»{18}.
Получив известие о «чудовищном» разорении Тифлиса, Екатерина объявила персидскому шаху войну, Русские войска в третий раз захватили Дербент{19} и повторно — Кубах и Баку. Но после смерти Екатерины Великой в том же 1796 г. на российский трон вступил Павел Петрович, «у которого ни мать, ни ее политика не пользовались сочувствием, и он поспешил полностью отказаться от завоеваний Екатерины в Персии, [18] подобно тому, как Анна отказалась от завоеваний Петра»{20}.
Однако, как это нередко случается в истории, намерение Павла развязаться с Кавказом и Грузией обернулось еще большим втягиванием в запутанные дела региона. В 1799 г. Фет Али-хан, сменивший на персидском троне Агу Мухаммада, затребовал от Георгия XII, унаследовавшего в 1798 г. трон своего отца Ираклия II, прислать в Тегеран своего сына в качестве заложника (аманата). Павел направил в Кавказскую линию экспедиционный корпус с целью пресечь всякие притязания Фет Али-хана на Картли-Кахетию и поставил Георгия XII в известность о своем намерении защитить его. В итоге русские войска помешали шаху напасть на Кахетию и выбили из Грузии вторгшегося туда из Аваристана Омар-хана{21}.
Вскоре после этого, уже на пороге смерти, Георгий XII обратился к российскому императору с просьбой принять Картли и Кахетию под свое прямое правление. 30 декабря 1800 г., ровно за десять дней до смерти последнего грузинского царя, Павел подписал манифест о принятии предложения Георгия{22}. Преемник Павла Александр I после долгих колебаний и проволочек манифестом от 24 сентября 1801 г. подтвердил решение Павла{23}.
Два эти события стали водоразделом в кавказской политике России. Если еще можно гадать, знал ли Павел, что повлечет за собой его решение, то с Александром все было ясно. Он сознательно перешел от вмешательства к захвату и открытому столкновению с исламским миром на юге Грузии и мусульманскими племенами на севере. Это стало неизбежным, поскольку защитить Картли и Кахетию, а также дорогу из Владикавказа в Тифлис (в 1799 г. ее реконструировали) без дальнейшего покорения народов и захвата территорий было невозможно. Так начался период войн и столкновений, длившийся шесть с половиной десятилетий, в [19] результате которого Кавказ оказался в полном подчинении России.
Однако в самом начале с правлением России на грузинской земле еще не все было ясно. Уже до манифеста Павла у российского протектората обнаружились противники. Например, брат царя Георгия был настроен проперсидски. В 1800 г. он бежал в Тегеран и оттуда стал агитировать соплеменников за союз с персидским шахом. Вдова Георгия, его сыновья и другие представители царской семьи также были недовольны протекторатом и хотели от него избавиться.
Кроме того, Павел пошел на включение Картли и Кахетии в состав империи без учета роли и места царствовавшей династии, как это первоначально предлагалось. Александр, вопреки подсказкам своих советников и пожеланиям грузинской стороны, пошел по стопам отца{24}. Это еще более усилило недовольство и возмущение грузинского дворянства.
Мало того, очень скоро из-за скверного исполнения своих должностных обязанностей со стороны русской администрации и военных, которые находились под началом командующего войсками на Кавказе Кнорринга и ненавистного для всех бывшего посла в Тифлисе Петра Ивановича Коваленского, отношение к русским в Картли и Кахетии окончательно испортилось{25}.
В результате положение России в Грузии на протяжении десятилетий было неустойчивым. Уже в 1832 г. состоялся антироссийский заговор{26}. В 1839–1840 гг. грузины, одинаково христиане и мусульмане, с нетерпением ожидали прихода Ибрагима-паши (сына египетского правителя Мухаммеда Али) как своего освободителя{27}, а в 1841 г. разразилось восстание в Гурии{28}.
Решив подтвердить манифест своего отца, Александр I согласился с планом Зубова «завладеть территорией от р. Риони вниз по Куре до Арса на Каспийском море». В августе 1802 г. Александр отозвал с Кавказа Кнорринга и Коваленского и назначил [20] князя Павла Дмитриевича Цицианова главнокомандующим Кавказской линией и верховным правителем в Грузии с полномочиями наместника императора{*16}.
Знакомя его с планом графа Зубова... император повелел внести ясность и порядок в запутанные дела края, стараться быть чутким, справедливым, но и твердым, добиваться доверия к (российскому) правительству не только в самой Грузии, но и в разных соседних областях{29}.
Лучшего человека для этих целей Александр назначить не мог. Цицианов, как пишет С. Эсадзе, «пользовался заслуженной славой отважного командира и выдающегося администратора, а сверх всего он был грузин по происхождению». К этим его качествам и «кипучей энергии» Бадли добавляет «резкий и повелительный дух» и «острый ум, свободно язвивший всякого, кто вызывал у него гнев или презрение». Действуя «с присущей ему решительностью и твердостью»{30}, он отправил вдову и сыновей последнего царя Картли и Кахетии в Петербург и тем самым упрочил политическое положение.
После этого Цицианов сразу приступил к реализации плана Зубова. Учитывая вражду христиан и мусульман{31}, он старался убедить православное грузинское дворянство принять верховенство России. В 1803 г. Мингрелия согласилась принять протекторат России. В 1804 г. за ней последовали Имеретия и Гурия. Подход к мусульманским соседям у него был дифференцированным{32}. В 1803 г. были приведены в подчинение лезгины Чарталаха и султан Элису. На следующий год штурмом взята Ганджа (14 января 1804 г.), местный хан убит, а его владение присоединено к России и переименовано [21] в Елизаветполь. В 1805 г. на верность России присягнули ханы Карабаха, Ширвана и Шеки.
Это было последним достижением Цицианова. 20 февраля 1806 г. он был предательски убит под стенами Баку ханом Хусаином Коли, сделавшим вид, будто он сдается и готов подчиниться. Отрезанную голову Цицианова послали в Тегеран Фет Али-шаху{33}.
«За три с половиной года своего управления, — писал Семен Эсадзе, — Цицианов раздвинул границы российских владений от Черного моря до Каспийского»{34}. Однако это стремительное продвижение и захватническая политика России были чреваты последствиями: «две великие магометанские державы», а также Англию и Францию, «не могло не встревожить быстрое продвижение России. Более того, Ганджа и другие ханства все еще считались вассалами персидского шаха, и сколь бы шатким ни было господство Персии, она на Востоке, как и Турция на Западе, скоро поняли, что войны с Россией не избежать»{35}, — писал Бадли.
И они ее начали: к 1804 г. Россия уже вела войну с Персией, с 1807 г. — с Османской Турцией, и все это помимо того, что уже началась война с Наполеоном.
Таким образом, последующие восемь лет сменявшиеся в Грузии русские губернаторы должны были воевать одновременно на двух фронтах. При этом им приходилось рассчитывать лишь на внутренние ресурсы и силы без надежды на подкрепление, потому что «наполеоновские войны требовали от России колоссального напряжения и не давали возможности развернуть значительные силы на далеком Кавказе». Мало того, русским губернаторам постоянно приходилось иметь дело с бунтами местного населения как христианского, так и мусульманского, «вызванными непосильными поборами (русского) военного командования и взяточничеством царских чиновников»{36}.
Несмотря на все трудности из всех этих войн Россия вышла победительницей. По Бухарестскому мирному [22] договору с Османской Турцией (1812 г.) и Гюлистанскому договору с Персией (1813 г.){37} Россия подтвердила свои права на Картли и Кахетию, Имеретию (присоединена в 1810 г.), Мингрелию, Абхазию (снова приняла протекторат России в 1810 г.) и на ханства Ганджа (Елизаветполь), Карабах (1805 г.), Шеки (1805 г.), Дербент (1806 г.), Кубах (1806 г.), Баку (1806 г.) и части Талиша (1812 г.), а Османы и Каджары отказались от своих притязаний на эти территории. Кроме того, Персия полностью отказалась от претензий на Дагестан{38}.
Эти территориальные приобретения были завоеваны во втором раунде войн с Персией (1826–1828) и Турцией (1828–1829){39}. Туркманчайский договор (1828 г.){40} добавил России остальную часть Талышского ханства, а также Эриванское и Нахичеваньское ханства. По Адрианопольскому мирному договору (1829 г.){41} Россия окончательно вернула себе Анапу, Ахалкалаки и Ахалцихе, а Османская Турция отказалась от владения восточным побережьем Черного моря.
В перерыве между этими войнами русские двинулись в горы с целью обезопасить свои тылы и коммуникации. Но прежде чем приступить к этой теме, следует остановиться на географии и характеристике двух враждебных сторон — русской армии на Кавказе и горцев. [23]
Часть первая.
Расстановка сил
Глава первая.
Арена действий
Кавказские горы часто сравнивают с Пиренеями: такая же асимметрия и крутые южные склоны, высоченные и глубоко изрезанные утесы на востоке, снежные шапки сверкающих на солнце горных пиков в центре и постепенно теряющие высоту и размах хребты на западе, вбирающие в себя дожди, по мере приближения к морю все более обильные. Как и на Пиренеях, трудность сообщений из-за сложного рельефа местности обусловила образование на Кавказе настоящего лоскутного одеяла народов. Этой изоляции также содействовал извечный страх за свою безопасность, наложивший отпечаток на жилые постройки местных жителей, сделавшие завоевание горных селений столь трудным. Наконец, как и Пиренеи, Кавказ преградил кочевавшим народам путь переселения, и они вынуждены были обходить его стороной, но в то же время он не мешал народам расселяться: представителей каждого племени, населяющего горы с одной стороны, можно обнаружить и по другую их сторону{42}.
Кавказ, протянувшийся с запада в юго-восточном направлении на 1100 км от Таманского полуострова на Черном море до Апшеронского полуострова на Каспийском, принято считать границей между Европой и Азией{43}. В ширину он простирается от 32 до 180 км. Его [27] высочайшей вершиной является двуглавый Эльбрус, достигающий 5629 и 5593 м{44}.
Осевую часть горной системы почти на всем ее протяжении составляют два хребта, отстоящие друг от друга на расстояние от 10 до 15 км. Главный, или Водораздельный хребет, имеет среднюю высоту 3600 м, а Боковой, хребет расположенный севернее Главного, местами имеет огромную высоту. Некоторые вершины уходят ввысь намного дальше границы вечных снегов, которая проходит на высоте 2750 м на западе и 3900 м — на востоке{45}. Отсюда пошло их русское название Снежные, или Ледниковые, горы.
Севернее Бокового хребта лежат более низкие и постепенно снижающиеся хребты, которые уже не достигают высот вечных снегов. Два самых приметных из них — это Скалистые (со средней высотой 3300 м) и Пастбищные, или Черные, хребты (средняя высота 2300 м), названные так из-за густых лесов, их покрывающих. Севернее протекающих тут рек Кубань и Терек лежат Черкесские степи, являющиеся продолжением русских степей. Кумо-Манычская впадина «является естественной северной границей Черкесских степей, главным образом из-за крайне неблагоприятных для жизни людей условий»{46}.
К югу от Главного кавказского хребта расположены более низкие горные складки, круто обрывающиеся в долину реки Куры. В Дагестане южные склоны Главного хребта «высятся словно стена над наносными долинами Куры и Алазани»{47}. Два главных хребта Кавказских гор соединены поперечными хребтами, которые, как писал Л. С. Берг, «как бы приподнимают весь горный массив, что создает в нем довольно сухой климат»{48}.
Чечня и Дагестан образуют северо-восточный край Кавказа. Чечня, названная так по населяющему ее народу, представляет собой четырехугольник, очерченный реками Сунжа и Терек на западе и севере, Андийским хребтом на востоке (служит границей с Дагестаном) [28] и Главным кавказским хребтом на юге. Согласно русским источникам, река Аргун делит Чечню на две части: Малая Чечня — на западе и Большая Чечня, на востоке{49}.
Как и всюду на Кавказе, Чечню пересекают параллельные хребты, самые северные из которых называются Терекский и Сунженский, по рекам, вдоль которых они расположены. Сердцем Чечни является низина между Сунженским хребтом, одноименной рекой и Черными горами. В сущности, это скопище горных и речных долин, обрамленное горными хребтами. Местность пересекают многочисленные притоки Сунжи, протекающие в глубоких ущельях и каньонах. Паводок в них, как всюду на Кавказе, приходится на летнее время, когда тают снега на высоких горах.
Большая часть Чечни расположена в зоне кавказских лесов. За исключением Терекского и Сунженского хребтов, «образованных скругленными холмами, голыми и безлесными, но покрытыми поверху пышным травянистым покровом», с двумя-тремя также безлесными утесами эта местность представляет собой «бескрайнее пространство одетых лесами холмов, волна за волной подымающихся к подножию могучих стен и бастионов из юрских известняков, увенчанных высокими вершинами двух главных хребтов, являющих в хорошую погоду величественную панораму снежных пиков и скалистых утесов, высящихся над зеленым океаном»{50}.
Дагестан ( «Горная страна») представляет собой треугольник, стороны которого образуются Главным кавказским хребтом на юго-западе, Андийским хребтом на северо-западе и Каспийским морем на востоке. Внутренний, или Нагорный, Дагестан — это сплошные горы{51} высотой две-три тысячи метров с единственным выходом по глубокому и узкому ущелью реки Сулак. Эта область складывается из «асимметричных, треугольных в сечении хребтов с заостренными гребнями и высоких синклинальных плато»{52}. Они, как правило, [29] обрываются в бездонные пропасти, чаще всего непроходимые, что придает этой горной стране «еще более дикий вид», как писал Н. А. Гвоздецкий.
Эти хребты и нагорья пересекают четыре реки Кой-су{*17}, образующиеся при слиянии Сулак с его многочисленными притоками. Реки текут в глубоких каньонах с обрывом в сотни метров. Средняя высота плато 1900 м, высота рек — 700 м.
Как отмечал один из первых описателей этих краев И. С. Щукин, обычно русло реки занимает все дно такого каньона, не оставляя места для... дороги. Извилистые тропы вьются либо на головокружительной высоте по карнизам этих ущелий, либо проходят в стороне по плоскогорью и вдоль гребня хребтов... Долины здесь вовсе не способствуют связи между отдельными районами. Они скорее затрудняют сообщение и заставляют дороги бесконечно кружиться, чередуя крутые спуски и подъемы.
По остроте Марлинского, «сам дьявол должен быть министром путей сообщений в Дагестане».
Климат Нагорного Дагестана, замкнутого в такой труднодоступной местности, сухой и не благоприятствует произрастанию лесов. Скудная растительность и бесконечное нагромождение скал создают унылый и пустынный ландшафт. Таким образом, Внутренний Дагестан представляет собой, как пишет Бадли, хаотическое скопление утесов, чаще всего испещренных промытыми водой глубокими расселинами; эту картину могут дополнить плоды приложения человеческих рук... главным образом в виде дорог, скорее пригодных для горных козлов, чем для людей; в виде террас, вырубленных на горных склонах ценой неимоверных усилий [31] для выращивания сельскохозяйственных культур; в виде оросительных каналов, проложенных с поразительной выдумкой, искусством и терпением; в виде групп низких с плоскими крышами жилых строений, сложенных из камня и громоздящихся друг на друге по склонам скал высоко над какой-нибудь рекой или горным потоком{53}.
Внешние склоны хребтов на севере и востоке Внутреннего Дагестана покрыты широкими полосами лесов. Это особенно характерно для областей Кайтак и Табасарань, но таких густых лесов, как в Чечне, больше нет нигде. Зона лесистых холмов постепенно переходит в полупустынную Кумыкскую равнину на северо-востоке и узкую полосу низменного берега Каспийского моря. Эту полосу в нескольких местах пересекают выходящие к морю горные отроги. Самый заметный из отрогов находится возле Дербента, некогда единственного города Дагестана, который у некоторых получил ироничное название Ворота. (Дербент на персидском означает «узкий проход», ущелье, дверной засов).
Области к югу от Дагестана, Кубах на северном склоне Кавказского хребта, Ширван, Шеки и Чарталах — на южном, издавна имели с Дагестаном тесные связи (В 30-х гг. прошлого века русские, видимо, считали эти области частью Дагестана). Их ландшафт схож с видом внешних склонов дагестанских гор: здесь холмы чередуются с полосами лесов, переходящих в полупустынную степь.
География Кавказа определяет для наступающих войск два самых трудных способа ведения действий — войну в горах и в лесах. Хотя эти виды военных действий в корне отличаются друг от друга, они оба дают огромные преимущества обороняющимся: здесь сильно затруднено проведение генеральных сражений и применение артиллерии, а снабжение войск, их транспортировка и связь ставят головоломные задачи{54}. Прежде чем начать сражение, наступающий должен победить [33] природу. Чтобы провести артиллерию и обозы, русские войска вынуждены были валить лес и прорубать просеки, но и тогда вьючных лошадей нужно было вести гуськом, а пушки катить вручную. К примеру, даже в мирное время на преодоление 200-метрового дефиле{*18} силами трех батальонов с четырьмя пушками уходило десять часов{55}.
Самой легкой пушкой, которая имела наиболее широкое применение, было четвертьпудовое длинноствольное орудие общим весом 106,47 кг. Каждый снаряд его весил примерно 1,5 кг, шрапнельная граната — 4,5 кг, заряд пороха примерно 0,3 кг. Вес четырех таких орудий с боеприпасом и другой поклажей часто превышал тонну. Дневной паек солдата на марше состоял из 716 г сухарей, 94 г мяса и 2,2 г соли. Согласно действующим уставам, каждое подразделение должно было на марше везти с собой шестидневный запас провизии (солдат нес на себе четырехдневный паек), три батальона по 800 человек в каждом должны были везти с собой 10 310 кг сухарей, 1353 кг мяса и 31,7 кг соли, примерно, 11,7 т продовольствия. К этому следует добавить разное вооружение и имущество (огромное количество боеприпасов, а также канцелярию, походную кухню и бочонок с водкой) каждого отдельного подразделения, личное имущество офицеров (для каждого выделялась вьючная лошадь), товары маркитантов и пр. Таким образом, войско сопровождал огромный обоз, состоявший из повозок и вьючных животных, сдерживавших и затруднявших продвижение, потому что все это надо было охранять, тащить и переправлять через препятствия. В некоторых районах Дагестана обозы становились еще тяжелее, потому что нужно было везти с собой дрова и корм для лошадей.
В Дагестане война велась в горах, а в Чечне — в [34] лесах. Лишь в Верхней Чечне обстановка была схожей с дагестанской. Таким образом, Чечня и Дагестан представляли собой самостоятельные театры военных действий, которые требовали своей, порой диаметрально противоположной тактики.
Даже наиболее удобные для военных действий времена года были там разные. В Чечне лучшим временем для военных кампаний считалась зима, когда земля твердела от холода, а реки хотя и не замерзали, зато мелели, тогда как весной и летом они были полноводными, а осенние дожди превращали почву в непролазную грязь. Кроме того, зимой деревья и кустарники сбрасывали листву, и чеченцам было труднее за ними скрываться.
Чеченцы применяли против русских оригинальную тактику, которая состояла в том, чтобы «занять позицию на одном большом буковом дереве. На одном таком лесном гиганте могло сразу разместиться от тридцати до сорока человек, которые обрушивали на приближающуюся колонну русских свинцовый дождь. Залповый огонь батальона против такой импровизированной крепостной башни ничего не давал»{56}. Слабая эффективность залпового огня объясняется тем, что дистанция поражения русских ружей не превышала 30–50 м по горизонтали, а в данном случае приходилось стрелять вверх; к тому же, что более существенно, русской армии более других европейских армий было привычнее действовать штыком, а не огнем. Русского солдата особо не обучали меткой стрельбе, и он обычно стрелял просто в воздух. Залп таких стрелков мог произвести шумовой эффект, а по существу был пустой тратой боеприпасов. Поэтому в бою с горцами русские больше полагались на артиллерию (стрельба шрапнелью), что только усложняло работу их обозов и тыловых служб. В Дагестане, наоборот, до таяния снегов горные перевалы были непроходимыми и русские не рисковали начинать военные операции ранее июня, когда появлялся подножный корм для лошадей. В октябре-ноябре [35] первые снегопады делали всякие действия уже невозможными.
Из двух театров чеченский был более тяжелым, именно там русские терпели главные поражения и несли наибольшие потери. Зато Дагестан вел себя с русскими враждебнее, это был ярый и психологически трудный для них противник.
Сколь ни яростными были (чеченские) кампании, где за каждым кустом таился снайпер и где потери русских были просто ужасными, сама земля не выглядела чуждой. На ней росли трава и деревья, текли ручьи — это был свой, знакомый мир. Умирая на этой земле, солдат погибал среди друзей. В Дагестане все не так, там нет ничего живого; бесконечный лабиринт пропастей и фантастическое нагромождение скал создают впечатление проклятой бездны, настоящего ада, куда занесло солдат на их погибель{57}. [36]