Более свободным от ошибок следует признать то под­крепленное личным опытом говорящего (опытом его среды) мнение, которое включает в себя непосредственное знаком­ство с опытом других людей (сред).

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 16

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Такого рода суждения в опросах нередки. Свидетельст­вуя, в частности, о том, что в своем стремлении самостоя­тельно анализировать явления действительности люди все больше пытаются выйти за рамки индивидуального бытия, активно вмешаться в жизнь, они принимают иногда форму выводов из самостоятельно проведенных опрашиваемыми микроскопических социологических исследований. Напри­мер, личный опыт участвовавшего в нашем V опросе члена Московского городского суда Л. А. Громова включал в себя специальный анализ 546 судебных дел о разводе, относя­щихся к концу 1959 и первой половине 1960 г. [158] Ясно, что при прочих равных условиях мнения, сформировавшиеся подобным образом, глубже и точнее отражают действитель­ность, нежели те, что исходят из единичных фактов, ограни­ченных рамками узкого «я».

Теперь спрашивается: какое мнение следует признать более близким к истине — основанное на непосредственном зна­комстве человека с предметом, на его «личном опыте», жизненных наблюдениях и т. п. или почерпнутое «со стороны»,

основанное на опыте других людей (разумеется, исключая такой «опыт», как молва, сплетни, непроверенные слухи)?

Этот вопрос является весьма сложным. Более того, по­ставленный в столь общей форме, он не имеет ответа. Каж­дое же конкретное разбирательство предполагает учет це­лого ряда обстоятельств. Одни из них касаются качеств личного опыта (о которых мы только что говорили), иные — качеств коллективного опыта, или опыта «других». При этом дело чрезвычайно усложняется в связи с тем, что опыт «других» — понятие очень широкое. Оно включает в себя и разного рода неофициальные сведения (например, рассказ товарища об увиденном; некоторые негласные нормы поведения, принятые в данной среде, и т. д.), и строго офи­циальную информацию, освященную авторитетом государ­ственных, религиозных и прочих институтов (например, из­вестия, сообщенные по радио; школьный учебник; научные сведения и т. д.).

а) Ближайшее социальное окружение. Од­ним из самых важных видов опыта «других» является, как мы уже отмечали, опыт ближайшего социального окруже­ния индивида, его микросреды, «малой группы» и, в особен­ности, лидера этой среды (формального или неформального). С точки зрения процесса формирования общественного мне­ния анализ данной сферы и прежде всего механизма влия­ния среды на индивида представляется исключительно важным. Однако в рамках решения нашей задачи — с точки зрения определения своеобразного коэффициента истины или лжи, которым обладает тот или иной источник инфор­мации,— данная сфера образования мнений не представляет какой-либо специфики в сравнении с рассмотренным выше непосредственным опытом индивида. И мнение микросреды в целом, и суждение лидера так же испытывают на себе влияние «стереотипов» сознания, так же подвержены всем превратностям обыденного сознания, как и мнение отдель­ного индивида.

Правда, здесь наряду с характером опыта и способно­стью суждения огромную роль начинает играть еще один фактор, связанный с механизмом передачи сведения от од­ного лица к другому,— фактор установки на истинность источника информации: известно, что далеко не каждый, обладающий истиной, заинтересован в сообщении ее другим. Однако значение этого фактора лучше всего рассмотреть в связи с действием средств массовой коммуникации, где он проявляется наиболее отчетливо. Вообще же говоря, он при­сутствует практически во всех видах коллективного опыта, за исключением науки.

б) Научная информация. Могущая ошибаться, заблуждаться в своих выводах, наука не может быть не­правдивой по своей установке. Она не может знать одно, а говорить другое.

Конечно, в жизни случается, что дипломированные, от­меченные многочисленными почестями служители Минервы начинают изменять ей в пользу бесчестного Мома, встают на путь лжи, фальсификации фактов. Однако в конечном счете такое знание, сколь бы усердно оно ни драпировалось в тогу научного, всегда справедливо квалифицируется как ненаучное, антинаучное, не имеющее отношения к подлин­ной науке. Правда, прежде чем это происходит, фальсифи­каторам от науки удается иногда привлечь на свою сторону общественное мнение и долгое время опираться на него. В таких случаях массы, загипнотизированные авторитетами, впадают в ошибку. Ошибочным общественное мнение, ссы­лающееся на научные авторитеты, бывает и тогда, когда ученые еще не «докопались» до истины, когда они непред­намеренно заблуждаются, приходят к ложным выводам и т. д. И все же, взятая в общем и целом, наука является той формой опыта «других», которая заключает в себе сведения, отличающиеся наибольшей степенью всеобщности и истин­ности. Поэтому-то и общественное мнение, исходящее из положений науки (последние усваиваются людьми в про­цессе систематического обучения, научной деятельности, различных форм самообразования, в результате широкой пропаганды научных знаний и т. д.), оказывается, как пра­вило, максимально истинным в смысле отражения явлений действительности.

в) Средства массовой коммуникации. Зна­чительно более сложно обстоит дело с такими официаль­ными формами опыта «других», как пропагандистские вы­ступления и вообще сведения, поставляемые средствами массовой коммуникации — прессой, радио, телевидением, кино и др. В социалистическом обществе такого рода инфор­мация считается также максимально близкой к истине. Од­нако это верно лишь постольку, поскольку целью ее яв­ляется сообщение истины народу и поскольку в основе ее лежит строго научное знание. Социалистическая печать, ра­дио и другие средства делают бесконечно много для того, чтобы различными способами поднять сознание масс до научного уровня; они постоянно заняты распространением научных знаний, их популяризацией и т. п. Эту задачу ре­шают в своей деятельности и государство (в лице его раз­личных просветительных органов), и общественные органи­зации. То же нужно сказать и о пропаганде как таковой. В условиях общества, где идеология стала наукой, она пред­ставляет собой пропаганду прежде всего собственно науки — марксистско-ленинской теории и строится на основе поло­жений этой науки.

Вместе с тем даже в условиях социалистического обще­ства (и тем более при капитализме) поставить знак тожде­ства между названными сведениями и истиной невозможно.

Прежде всего потому, что цель достигается далеко не все­гда. Это становится ясным, если учесть, что в общей массе сведений, относящихся к рассматриваемой форме опыта «других», собственно научные положения занимают до­вольно ограниченное место. Скажем, если речь идет о га­зетном номере, это, как правило, материалы в 200—300, ну, в лучшем случае, 500 строк (и то, разумеется, не каждый день). Остальное — разного рода сообщения и мысли журна­листов или так называемых внештатных авторов, инфор­мация о фактах и событиях и пр. Такое же положение и в работе радио или телевидения, где к тому же огромное ме­сто занимает искусство.

Основная масса этих сведений, сообщаемых газетой или радио, не заключает уже в себе той бесспорной, «абсолют­ной» истины, что и доказанное положение науки. Не про­шедшие, подобно научным предложениям, через горнило точной проверки, не опирающиеся на систему строгого дока­зательства, все эти «сообщения», «мысли», «информации» не имеют характера безличных суждений, одинаково верных в любом изложении, который отличает собственно научное знание, но являются «сообщениями», «мыслями» и т. п. тех или иных конкретных людей, со всеми их плюсами и мину­сами в качестве источника информации. Следовательно, все они обладают лишь относительной истинностью: они могут быть точными, соответствующими действительности, но мо­гут быть и ошибочными, ложными.

Поскольку, повторяем, целью средств массовой коммуни­кации является сообщение истины, постольку сведения, по­ступающие к людям с этой стороны, приводят, как правило, к формированию истинного общественного мнения. Однако нередко они заключают в себе ошибки, ложное содержа­ние — тогда ошибочным оказывается и порожденное ими мнение масс. В этом легко можно убедиться, если внима­тельно следить хотя бы за одной рубрикой газет — «По сле­дам наших выступлений». В большинстве случаев под­тверждающие верность позиции газеты, публикации этой рубрики нет-нет да и отмечают фактические ошибки, допу­щенные корреспондентами в их критических материалах. Об ошибках противоположного толка, связанных с при­украшиванием фактов действительности, газеты вообще не пишут. Но известно, что такие ошибки также случа­ются.

Достаточно ярким примером массового заблуждения об­щественности может быть мнение о «стилягах», зафиксиро­ванное в период проведения нашего III опроса.

Тогда мы столкнулись с неожиданным результатом: среди наиболее распространенных отрицательных черт, при­сущих советской молодежи, опрошенные в качестве второй по силе черты назвали «увлечение стилем», «преклонение перед Западом» (эту черту отметило 16,6 процента всех опрошенных). Естественно, анализ должен был ответить на вопрос: действительно ли это явление столь распространено в среде молодежи или общественное мнение ошибается, впа­дает в преувеличение? Оснований для такого рода сомнений было тем больше, что «стиляжничество» — явление, как из­вестно, связанное по преимуществу с жизнью города, и в первую очередь города крупного,— очутилось в центре вни­мания в том числе и сельских жителей.

Содержательный анализ высказываний позволил обнару­жить, что оценка общественным мнением реальной опасно­сти рассматриваемого явления была неверной. Дело заклю­чалось прежде всего в том, что в силу специфических осо­бенностей функционирования обыденного сознания понятие «стиляжничество», «преклонение перед Западом» оказалось в толковании людей совершенно безбрежным по своему со­держанию. В одних случаях под «стилягами» понимались тунеядцы, ведущие на чужой счет «шикарный» образ жизни, эпигоны «западного стиля», поклонники модных тряпок и «оригинальных» суждений, кокетничающие своим высоко- мерно-презрительным отношением к окружающим, фарцов­щики, занимающиеся продажей заграничных вещей, и т. п.— здесь за основу идентификации явлений брались такие су­щественные признаки, как отношение людей к труду, к другим людям, к обществу и общественному долгу и т. д. В других случаях «стиляжничество» связывалось уже с чисто внешними признаками — со вкусами людей, с манерой их поведения и т. д., в результате чего получалось: носишь узкие брюки, остроносые ботинки, яркие рубашки — значит, стиляга; изменил прическу на более модную — значит, по­клонник Запада; увлекаешься джазовой музыкой — значит, плохой комсомолец...

Стоит ли говорить, что последний подход, хотя и под­водил анализ к рассмотрению целого ряда серьезных проблем [159], не имел все же ровно никакого отношения к про­блеме собственно «стиляжничества», «преклонения перед Западом». Если же учесть, что его демонстрировала по мень­шей мере половина от названных 16 процентов, то получа­лось, что черт в действительности был не таким уж страш­ным, как его малевали. Версия общественного мнения о пре­клонении советской молодежи перед Западом оказалась основательно раздутой. И это случилось, повторяем, прежде всего потому, что многие впали в трафаретную ошибку, при­няв узкие брюки за узкую душу, а пеструю оригинальную рубашку (к тому же отечественного производства и ре­комендованную соответствующими рекламными издани­ями!) за пестроту чувств и неумное оригинальничание в мыслях [160].

Вместе с тем природа отмечаемой аберрации в общест­венном мнении была связана не только с особенностями функционирования обыденного сознания, с ограниченностью непосредственного опыта и способности суждения отдельных слоев населения (у жителей села, например, личный опыт, вернее, опыт микросреды, мог выступать в качестве источ­ника формирования данного мнения лишь в самой незначи­тельной мере). Главное заключалось в другом: общественное мнение было введено в заблуждение тем широким по охвату и весьма расплывчатым по содержанию «походом», который был организован против «стиляжничества» многими не знаю­щими чувства меры людьми и который явился типичным проявлением порочного в идеологической работе метода кам­панейщины. Мишенью первоначально являлись отдельные фигуры молодых тунеядцев и фарцовщиков, появившихся в крупных городах. Однако борьба с ними была превращена в «дело всей общественности». В результате чуть ли не каж­дый город и поселок стали «создавать» свой «собственный» объект для критики — своих собственных «стиляг». При этом в ходе «борьбы» происходило неизбежное смещение в ана­лизе и оценках явления — все большее значение приобретали чисто внешние признаки «стиляжничества», которые рас­сматривались в качестве выделяющих, хотя в действитель­ности не являлись таковыми. Это привело к тому, что в стране появились целые отряды молодых людей, на яркие рубашки которых ни за что ни про что были наклеены яр­лыки: «стиляга», «поклонник Запада». Резко же отрицатель­ное отношение масс к подлинным тунеядцам и бездельни­кам, а также (во многих случаях) неподготовленность масс к восприятию новой моды в платье, танцах и пр. явились ба­зой для ошибочного преувеличения общественным мнением реальных границ «проблемы стиляжничества».

Немалую роль в происхождении этой ошибки сыграла, в частности, пресса. В ряде случаев она явно не сумела со­хранить чувства меры и расставить верные акценты при анализе явлений действительности — показательно, что мно­гие опрошенные, обвинявшие молодежь в «преклонении пе­ред Западом», сплошь и рядом ссылались при обосновании своего мнения: «А вы почитайте газеты, журналы... Послу­шайте радио...» А во-вторых, в газетных выступлениях, так же как и в практических действиях, далеко не всегда со­держался глубокий анализ сущности явления, гораздо чаще указывались лишь его поверхностные признаки, рассчитан­ные исключительно на эмоциональное воздействие на чита­теля... Отсюда общественному мнению было уже недалеко до ошибки.

Таким образом, мы видим, что рассматриваемый источ­ник формирования общественного мнения может подчас при­водить к возникновению ложного массового сознания. Это случается тогда, когда распространяемая им информация со­держит в себе непреднамеренные ошибки, неточные сужде­ния, допускает просчеты при оценке своего воздействия на массы и т. д. Вместе с тем это — только одна сторона дела.

Другая же состоит в том, что иногда информация мо­жет заключать в себе и преднамеренную ложь, быть рассчи­тана на то, чтобы ввести массы в заблуждение. Например, в современном капиталистическом обществе такой работой по формированию ложного общественного мнения (в отно­шении целого ряда важнейших проблем современности) за­нята широко разветвленная система монополистического и государственного аппарата — политического, административ­ного, пропагандистского и т. п. В этой работе, ставшей свое­образной специальностью, принимают активнейшее участие тьма тем буржуазных писателей, политиков, идеологов, дип­ломированных ученых, священников, деятелей искусств, ею занимаются — самым ближайшим образом — многочислен­ные буржуазные партии, пресса, телевидение, кино и т. д. И их усилия в массе случаев не остаются безрезультатными. Именно данному источнику формирования мнений — офици­альным сообщениям и пропагандистским выступлениям, све­дениям, поступающим со стороны средств массовой комму­никации,— современное человечество обязано существова­нием целого ряда грандиозных иллюзий и заблуждений.

Одним из наиболее ярких примеров в этом отношении является представление широких масс капиталистического мира о так называемой «коммунистической опасности». Рас­сматривая эту проблему, канадский социолог-марксист Ст. Райерсон говорил на дискуссии «Коммунисты и демо­кратия»:

«Здесь, собственно, и начинается проблема: несвободу принимают за свободу, а действительная свобода нового общества, построенного на общественной собственности на средства производства, все еще успешно выдается за введе­ние несвободы.

Для коммунистов Канады и США наряду с первостепен­ной проблемой сохранения мира предметом наибольшей оза­боченности является вопрос: как наилучшим образом сти­мулировать процесс переделки общественного сознания ши­роких масс народа?..

Летом 1905 г., касаясь тогдашнего уровня понимания со­циализма русскими рабочими, Ленин написал слова, кото­рые, хотя они и приводились в совершенно иных обстоятель­ствах, тем не менее весьма поучительны для нас: «...Только самые наивные оптимисты могут забывать о том, как еще мало знает масса рабочих о целях социализма и способах его осуществления»...

Сейчас мы имеем другое время и другой мир. И все же можно составить себе представление о наличии определен­ной отсталости масс в Северной Америке»,— говорил Стен­ли Райерсон, приводя в подтверждение своих слов резуль­таты опросов общественного мнения в Канаде и США в 1962 г. Проведенные опросы показали широкую распрост­раненность антикоммунистических предрассудков среди на­селения этих двух стран, что свидетельствует о том, что проповедникам антикоммунизма удалось запугать значи­тельные слои населения мнимой «коммунистической опас­ностью».

Приведя данные этих опросов, Стэнли Райерсон сделал вывод об огромных масштабах «работы — идеологической и политической,— которую предстоит провести американским и канадским коммунистам» [161].

Другим ярким примером ошибочности массового созна­ния, порожденной также в результате вполне преднамерен­ных, целенаправленных усилий со стороны разного рода органов и средств официальной информации, может быть представление широких кругов населения буржуазного об­щества о современной молодежи как о «потерянном поко­лении».

Находящееся в противоречии с фактами, это представле­ние встречает постоянный отпор со стороны прогрессивных сил капиталистического мира (в том числе внутри самой мо­лодежи), которые все время пытаются раскрыть обществен­ному мнению глаза на правду, изменить его содержание. Однако в данном случае, как и во многих других, силы со­ревнующихся оказываются явно не равными. Поток инфор­мации, поставляемой проповедниками идеи «beat generation», имеет на своей стороне несравненно более могучий аппарат духовной обработки сознания масс, и стоит ли удивляться, что именно распространяемые этим аппаратом, а не отдель­ными прогрессивными деятелями и организациями идеи за­воевывают широкое общественное мнение многих капитали­стических стран.

Что касается социалистического общества, то, в прин­ципе говоря, его природа исключает подобные явления. Од­нако и здесь — в известных рамках и в определенных усло­виях — рассматриваемый источник информации практиче­ски способен порождать разного рода иллюзии и ложное сознание.

г) Системы ложного сознания. Наконец, с опы­том «других» связан еще один тип ошибок, которые могут быть присущи общественному мнению. Это ошибки, совпа­дающие с существованием такого исключительно сложного явления, как системы ложного сознания. В данном случае речь идет уже не об отдельных ошибочных сведениях, по­ступающих к людям со стороны официальных источников информации, но именно о системе представлений, дающей ошибочную картину мира в целом, в принципе, изображаю­щей все черное белым и наоборот. История показывает, что подобная особенность мышления может быть навязана не только отдельным микросредам, но и — в определенных условиях — самым широким массам, целому обществу. Классическим примером этого является религиозное соз­нание.

Главное в таком сознании с точки зрения господствую­щего в нем способа мышления то, что оно основано не на позитивном знании, а на вере. Обычное, нормальное мыш­ление, пусть даже приводящее в тех или иных конкретных случаях к ошибкам, всегда сохраняет свое происхождение из опыта, свое земное происхождение и, следовательно, свою способность к критическому анализу и переосмыслению фактов действительности и принятых ранее положений — к развитию. В отличие от него религиозное сознание пред­ставляет собой систему догматов, настаивающих на божест­венности своего происхождения, то есть на абсолютной (раз и навсегда данной) истинности заключенного в них содержа­ния. В отношении каждого из этих догматов нельзя спросить: верен он или нет, истинен или ложен? Важно другое: все они принимаются на веру в качестве безусловно истинных и, следовательно, не могут быть как таковые не только пере­осмыслены, но даже поставлены (хотя бы на минуту!) под сомнение.

Другая отличительная черта этого мышления — его не­самостоятельность. Суждения-символы веры, которыми опе­рируют массы людей, не выработаны ими самими, а полу­чены со стороны, являются в сущности лишь повторением сказанного кем-то свыше — «всемогущим» или его много­численными чиновниками. Отправной посылкой всякого вы­сказывания здесь служит не «дело», а именно «слово» (в пол­ном соответствии с библейским: «в начале было слово»!). Отсюда весьма своеобразное отношение к фактам: религиоз­ное сознание стыдливо не замечает или даже грубо отрицает те из них, которые противоречат принятым догматам, а когда такое отношение становится невозможным — пытается втис­нуть факты в прокрустово ложе своих схем. Отсюда и воз­можность отказаться от принятых в обычной логике струк­тур. Так, в рамках ложного сознания не действует принцип непротиворечивости суждений. В сущности, атрофируется здесь за ненадобностью и логическая система доказатель­ства. Последнее с успехом заменяется чисто словесной ком­бинаторикой, строящейся по принципу: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», «Это должно быть, потому что это было всегда» и т. д.

Как легко понять, такой некритический, пассивный спо­соб мышления должен постоянно обнаруживать свою несо­стоятельность при соприкосновении с непосредственно-прак­тическими формами жизни, с практическим рассудком и здравым смыслом, не говоря уже о собственно научном знании. И все же, как свидетельствует многовековая история развития религий, в частности христианской, он оказывается весьма жизненным и получает самое широкое распростра­нение в массах, становится нормой, привычкой.

Это объясняется рядом обстоятельств. Одним из естест­венных базисов возникновения и существования систем лож­ного сознания, бесспорно, является бескультурье, невежество масс, низкий уровень развития в обществе производства, науки, образования и т. д. Вместе с тем данное основание носит скорее исторический характер. С его помощью нельзя объяснить, как становится возможным существование рас­сматриваемых систем сознания в наши дни, в высокоразви­тых, цивилизованных обществах. Особенно, если учесть, что речь идет не только о традиционном существовании старых, опирающихся на века систем, но и о появлении новых, пред­ставляющих собой разнообразные светские формы рели­гии.

Понять все это можно, лишь исходя из анализа в первую очередь социальной природы явления. Дело в том, что взятый с этой точки зрения рассматриваемый способ мыш­ления представляет собой мышление уравнительное, мыш­ление по стандарту, мышление, сводящее человеческую лич­ность к абстрактной единице. А раз так — его возникновение и распространение каждый раз оказываются всего лишь еще одним выражением тенденций мелкобуржуазной среды к грубому, примитивному, уравнительному коммунизму, о ко­тором К. Маркс говорил, что он есть лишь завершенная форма зависти и жажды нивелирования, установления неко­торого равного для всех минимума [162]. Аналогия с уравнитель­ным коммунизмом в сфере экономики и социальных отношений тут полная. И подобно тому, как в области эко­номической этот коммунизм есть возврат «к неестественной простоте бедного и не имеющего потребностей человека» [163], так в области духовного производства он есть требование такой же «простоты», отрицающей повсюду человеческую личность. Это требование становится возможным и осущест­вимым в обстановке мелкобуржуазной стихии, для которой характерны не только экономическая, социальная, но и ду­ховная (речь идет отнюдь не об образовании только!), пси­хологическая забитость и приниженность. Обкраденный до конца в области духа — в области мышления и чувств, осо­знающий, вернее, инстинктивно чувствующий свою рабскую скованность и бедность, мелкий буржуа ополчается против свободного духа, он проклинает его, завидуя ему, и требует не собственного освобождения, не раскрепощения собствен­ного духа, не превращения его в подлинно свободный дух, но ликвидации свободы духа для всех, введения единого ду­ховного минимума, стандарта.

В качестве благодатной питательной среды, на которой произрастает и развивается религиозное по своему характеру сознание (особенно в его различных светских формах), вы­ступают также такие явления, как национализм, расизм, шо­винизм. Здесь охарактеризованный способ мышления поро­ждается уже не социальными особенностями, не социальным положением той или иной среды, но ее национальным по­ложением, скажем, ее стремлением к мировому господству, лидерству и т. п.— в конечном счете необходимостью осо­знания себя в виде некоего единого монолита, составленного из тождественных единиц.

Превращение ложного сознания в массовое оказывается тем более возможным, когда господствующие в обществе силы проявляют в нем заинтересованность и выступают в роли его «творцов». Тогда такое сознание утверждается на практике с помощью самых разнообразных средств в каче­стве господствующего способа мышления, который начинает определять производство подавляющего большинства выра­батываемых в данном обществе идей. Одновременно соз­дается и орудие этого производства — специфический язык. В отличие от нормального, обычного языка, служащего для выражения мыслей, этот язык, обслуживающий системы ложного сознания, призван, скорее, заменять мысль. Тем са­мым из орудия мышления он превращается в орудие его убийства. В сущности, это — навязываемый, прививаемый массам жаргон касты, набор словосочетаний, за которым было бы глупо искать что-либо большее, кроме выражения лояльности говорящего по отношению к господствующим догматам. Такой язык играет исключительно большую роль в выработке определенных стереотипов конформистского мышления, вернее, определенного стереотипа человека, ли­шенного способности самостоятельно мыслить и рассуждать.

Наконец, когда мы говорим о природе рассматриваемого сознания, невозможно упускать из виду и того обстоятель­ства, что это сознание с самого начала насаждается и затем непрестанно утверждается в массах с помощью развитого аппарата обработки, давления и прямого насилия — духов­ного и физического, морального и психологического. Именно тут, в частности, скрывается объяснение того факта, что дан­ные системы сознания оказываются возможными и в наш XX, высокоцивилизованный век. Ведь ветхозаветный пропа­гандистский аппарат средневековых отцов церкви выглядит просто жалким и смешным в сравнении с современными эко­номическими и техническими средствами воздействия на че­ловека: на смену нескольким сотням или тысячам монахов, вбивавших в головы темной паствы божественное слово истины, исходившее от св. Фомы, ныне пришла система раз­витых средств массовой коммуникации, которые размножают современные символы веры миллионными тиражами, делая их в баснословно короткие сроки достоянием сразу всех уголков земли. И речь, повторяем, идет не только об обработке духа. Последняя дополняется чрезвычайно осязаемыми орудиями физического насилия. Современные фабриканты и разносчики тоталитарного мышления — авторы фашист­ской доктрины и им подобные — показали всему миру свое чудовищное лицо, когда заменили беспорядочную ловлю «ведьм» и «еретиков», проводившуюся средневековыми ин­квизиторами, «железным» порядком в виде агента полити­ческой полиции, системы взаимных доносов и т. п., а костер на Площади цветов в Риме — печами крематориев, где уни­чтожались взрослые и дети — не только актуальные, но и потенциальные инакомыслящие еретики.

Что можно сказать о содержании общественного мнения, существующего в обстановке такого насильственно установ­ленного «единомыслия»? Ясно, что тут нельзя ограничиться рассуждениями, вроде того, что оно впадает в ошибки и т. д. Неверно было бы и заявить, что оно ошибочно все целиком, от начала до конца,— неверно потому, что подобное опреде­ление также не отражает всей сути дела. Применительно к общественному мнению, поставленному в описанные усло­вия, точнее всего было бы сказать, что оно фактически раз­рушается, не существует как самостоятельно функциони­рующий социальный институт. Казалось бы, здесь есть все необходимое: есть субъект мнения — члены общества, обра­зующие определенные (социальные, политические, демогра­фические и пр.) структурные единицы; есть объект мнения — проблемы, представляющие бесспорный общественный ин­терес... И в то же время здесь нет самого главного: самого мнения. Ведь высказывания членов общества, с которыми сталкивается исследователь, являются здесь не собствен­ными мнениями людей, хотя бы и почерпнутыми со стороны, но зеркальным отражением этого специфического опыта «других» — господствующих в обществе доктрин, покоя­щихся на вере, или на силе (страхе), или на той и другой, вместе взятых...

27. МНЕНИЕ ВЫСКАЗАННОЕ: МНЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ. ХАРАКТЕР И ИСТОЧНИКИ «ВОЗМУЩЕНИЯ» ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

Итак, мы рассмотрели проблему истинности и ложности общественного мнения с точки зрения отношения его содер­жания к отраженной в нем действительности. Но, как было сказано выше, у этой проблемы есть и другая сторона — связанная с отношением содержания высказанного мнения к со­держанию мнения реально существующего. До сих пор мы отвлекались от этого момента, приравнивая последнее отно­шение к единице. Однако известно, что очень часто первое и второе мнения не совпадают.

Они могут не совпадать прежде всего в том смысле, что зафиксированные исследователем высказывания обществен­ности могут представлять не все секторы реально сущест­вующего (по данному вопросу) общественного мнения, то есть отклоняться от фактического мнения по своему составу. В подобных случаях, конечно, также можно говорить об ошибочности, ложности выявленного мнения. Однако вместе с тем ясно, что эти ошибки — при прочих равных обстоя­тельствах— не имеют отношения к процессу собственно вы­ражения мнения (напротив, тут речь идет как раз о невыра­женности невысказанности, умолчании части мнений). Это — прежде всего ошибки исследования, не сумевшего уловить весь спектр существующих точек зрения, допустившего про­смотр, потерю определенных групп взглядов. Поэтому дан­ный аспект проблемы не может интересовать нас теперь — мы вернемся к нему позже, в главе 7-й, когда будем говорить о методах фиксирования общественного мнения, в частности о способах решения проблемы репрезентации.

Другое дело — случаи, когда высказанное мнение откло­няется от фактически существующего по своему содержа­нию, то есть когда люди говорят не совсем то, а иногда даже совсем не то, что они на самом деле думают. Такие отклоне­ния от истины, несмотря на то что они также могут быть связаны с ошибками исследования, имеют уже прямое отно­шение к анализируемой теперь проблеме: разного рода объ­ективные и субъективные факторы, вызывающие подобное «возмущение» общественного мнения, характеризуют сам процесс выражения мнений. Анализ этих факторов перено­сит нас из сферы формирования мнений, в которой мы пребывали до сих пор, в сферу условий и форм высказы­ваний общественности.

Если иметь в виду источники искажения мнения в процессе его высказыва­ния, то в общем и целом можно разли­чить три рода таких помех. Первые из них связаны с совокупностью тех социально-политических условий, в кото­рых функционирует общественное

мнение. В частности, существует прямая зависимость между правдивостью, искренностью высказываемого мнения и уровнем развития демократических институтов в обществе, степенью осуще­ствления свободы личности во всех ее формах, в том числе свободы слова, печати, собраний и т. д. В этом смы­сле, чем менее развита в обществе демократия, чем боль­шим ограничениям подвергаются права личности и общест­венных институтов, тем менее высказываемое вслух мне­ние, мнение «для других» будет совпадать с мнением негласным, существующим на самом деле, мнением «для себя».

Другая группа помех связана с субъективным факто­ром— с фигурой самой имеющей мнение и высказываю­щейся личности. Природа этих помех может быть самой разнообразной, а количество их просто не поддается учету. Ведь они зависят от личных качеств человека: характера его воспитания, уровня образования и культуры, общего и моментального состояния психики, жизненного тонуса, тем­перамента, гражданской активности и т. д. и т. п. Исследова­тель, например, вполне может столкнуться с фактом, когда члены одной и той же семьи дают совершенно различные ответы на вопрос относительно изменения уровня их жизни или — больше того — когда один и тот же человек в разное время, в зависимости от его душевного состояния, по-раз­ному отвечает на один и тот же вопрос. Немалое значение имеет здесь, в частности, и объект обсуждения. Во всяком случае известно, что в отношении одних вопросов личные качества опрашиваемых как бы «нейтрализуются», в то время как в отношении других они, напротив, начинают играть весьма серьезную роль.

Наконец, третий источник помех лежит в природе социологического исследования. Оказывается, одни формы фиксирования общественного мнения сопряжены с боль­шими отклонениями высказанного мнения от фактического, чем другие. Кроме того, такие отклонения могут возникать и в результате многочисленных ошибок, допускаемых ис­следователем на разных стадиях работы — в процессе про­граммирования исследования, его проведения, обработки ре­зультатов. Следовательно, содержание фиксируемого мне­ния определяется не только тем, кто и в каких объективных условиях отвечает на вопрос, но и тем, кто и как задает этот вопрос, как проходит сам опрос и т. д.

Для того чтобы более подробно рассмотреть каждый из названных источников «возмущения» общественного мнения, перейдем к конкретному анализу возможных ошибок, возникающих в процессе выражения мнений. По своему характеру эти ошибки могут быть также трех родов и свя­заны или 1) с неспособностью человека точно передать смысл своей точки зрения, или 2) с невозможностью, или, наконец, 3) с нежеланием сделать это.

Начнем с того, что исследователю-социологу сплошь и рядом приходится сталкиваться с фактами, когда опрашиваемым неспособен четко выразить свою мысль, когда он не может, не умеет точно передать то, что думает. От чего это зависит? Естественно, прежде всего от самого опрашиваемого — от уровня

его культуры, развитости мыш­ления, речи и т. д. В условиях многонационального государ­ства, каким является СССР, существенное значение имеет также степень знания человеком языка, на котором прово­дится опрос. Роль этого фактора можно было наблюдать, например, в нашем VIII опросе, проходившем не только в России, но и на Украине, в Узбекистане, Казахстане, Эсто­нии, Армении и Коми АССР. Тогда среди опрашиваемых ока­залось немало лиц, не владевших в совершенстве русским языком, и уже одно только это обстоятельство создало воз­можность (далеко не абстрактную!) отклонения фиксируе­мого мнения от того, какого в действительности придержива­лись люди.

В конечном счете рассматриваемая ложность обществен­ного мнения всегда оказывается связанной с индивидуаль­ными качествами опрашиваемого лица. Однако, как нетруд­но убедиться, многое тут зависит и от исследования, в част­ности от его формы. Возьмем, к примеру, метод опроса по телефону. Он предполагает определенную подготовленность опрашиваемого: известную быстроту реакции, умение дать лаконичный ответ на вопрос, конечно же привычку разгова­ривать по телефону и т. д. Ясно, что не обладающий в доста­точной степени всеми этими навыками человек может не суметь точно изложить свою точку зрения на предмет, в той или иной мере исказить ее и т. д.

Вместе с тем от волнения, чувства растерянности и т. п. может не остаться и следа, если те же вопросы будут заданы опрашиваемому в иной, более привычной форме, например в виде отпечатанной типографским способом анкеты. Теперь у человека появится время, чтобы подумать над вопросами, точнее сформулировать свои мысли. И в результате степень адекватности высказанного мнения мнению действительному значительно повысится.

С другой стороны, анкета также может распростра­няться различными методами: например, путем рассылки по почте или путем раздачи непосредственно анкетером. Ясно, что первая форма таит в себе — при прочих равных обстоятельствах — больше возможностей для рассматриваемого «возмущения» общественного мнения, чем вторая. Ведь по­лучающий по почте заполненные анкеты исследователь практически лишен возможности уточнить содержание ка­кого-либо неясного для него высказывания или проверить правильность своего понимания нечетко сформулированного ответа. Напротив, анкетер находится в непосредственном контакте с опрашиваемым лицом; он может в любой момент объяснить ему смысл задаваемого вопроса, снять обнаружен­ное при предварительном ознакомлении с ответами проти­воречие, допущенное анкетируемым, словом, добиться наи­более адекватного раскрытия мнения говорящего. В этом смысле особенно эффективным является метод интервьюиро­вания. Для большинства людей гораздо легче излагать свои мысли устно, нежели письменно (хотя бы с технической точки зрения!); поэтому-то процесс живой беседы представ­ляет собой ту форму, владея которой исследователь может обеспечить максимальную близость мнения «для других» к мнению «для себя».

Наконец, один и тот же человек проявляет безусловно различную способность к точному выражению своего мне­ния и в зависимости от содержания исследования. Мы имеем в виду фактор большей или меньшей сложности задаваемых вопросов, способа их постановки и пр. Доступность вопроса для опрашиваемого — первейшее условие совпадения мнений высказываемого и действительного.

Таким образом, как можно заключить из сказанного. - исследователь не является совсем уж беспомощным перед лицом рассматриваемых отклонений общественного мнения от истины. Он может создать такие условия исследования, которые будут наиболее благоприятными для того, чтобы, во-первых, опрашиваемый мог как можно более точно изло­жить содержание своей точки зрения и, во-вторых, исследо­ватель мог как можно более точно понять мысль опрашиваемого.

Первая часть этой задачи решается путем обеспечения максимально возможной «нейтрализации» указанных помех. Это достигается разными средствами: приведением про­граммы исследования (содержания и формулировок вопро­сов) в соответствие с уровнем грамотности опрашиваемой среды; выбором наиболее подходящей (для данной про­граммы) формы исследования; достаточной квалификацией анкетеров (если опрос проводится с их помощью) и т. д. Все эти средства, бесспорно, могут повысить степень истинности зафиксированного общественного мнения в смысле его адек­ватности мнению, реально существующему.

Вторая часть задачи решается также с помощью опре­деленных форм исследования, например путем установле­ния личных контактов исследователя с анкетируемыми и т. д. Однако здесь имеются и специфические средства, в частности связанные с содержанием исследования: в про­грамму опроса, например, могут быть включены специаль­ные вопросы, единственная цель которых — обеспечить кор­реляцию высказываний, уточнить мнение говорящих. Как раз к такому способу мы прибегли в нашем III опросе, где наряду с вопросом: «Есть ли, на Ваш взгляд, у молодых лю­дей отрицательные черты, имеющие широкое распростране­ние? Если да, какие именно?» — фигурировал и еще один: «В чем Вы видите подтверждение своего мнения?». Как можно было видеть выше, это уточнение сыграло как раз огромную роль: именно благодаря ему мы смогли понять, что конкретно понимала часть опрошенных под так назы­ваемым «стиляжничеством», «преклонением перед Запа­дом», и тем самым избегнуть ошибки в оценке этого явления.

И все же, несмотря на все уловки и приемы, рассматри­ваемое «возмущение» общественного мнения может ока­заться неустранимым. Тогда перед исследователем — как и всегда в тех случаях, когда ошибка не может быть исклю­чена полностью,— возникает задача иного рода: зафиксиро­вать сам факт отклонения высказанного мнения от мнения действительного и по возможности измерить величину и ха­рактер этого отклонения. Обычно это делается с помощью включения в программу разного рода контрольных вопросов, помогающих установить, например, противоречивость суж­дений говорящего, разного рода вопросов-«ловушек», обна­руживающих неспособность человека четко излагать свои мысли, и т. д. Западная социология общественного мнения широко использует подобные приемы, и, как показывает практика, такая работа очень важна: в зависимости от вели­чины и характера «возмущения» исследователь или вводит соответствующий поправочный коэффициент, который дает ему возможность приблизиться к истинному смыслу того или иного конкретного высказывания, или целиком бракует часть анкет, повышая тем самым степень истинности иссле­дуемого общественного мнения в целом.

Нередко социологу приходится сталкиваться и с такими отклонениями высказываемого мнения от истинного, которые случается вопреки способностям и же­ланию опрашиваемого точно изложить свою точку зрения на предмет. Природа этих «возмущений» уже иная. Они связаны исключительно с

особенностями самого исследова­ния. При этом в возникновении ситуаций, когда опрашивае­мый объективно, несмотря на все старания, не может адекватно выразить свое мнение, особую роль, как кажется, играют два момента.

а) Ошибки в постановке вопросов. Первый из них связан с ошибками в постановке вопросов. Еще древние греки, большие мастера парадоксов, желая поставить чело­века в затруднительное положение, обращались к нему с во­просом: «Перестал ли ты бить своего отца?». Ясно, что в рам­ках требуемой строгой дизъюнкции (да — нет) любой ответ на этот вопрос мог быть в подавляющем большинстве случаев только ложным К сожалению, исследователи общественного мнения в своем обращении с анкетируемыми нередко упо­добляются античным софистам [164].

Имея в виду подобную практику, М. Н. Руткевич и Л. Н. Коган пишут: «Буржуазные социологи при проведении письменного или устного опроса населения часто стараются ставить вопросы расплывчато, неопределенно... Можно ли,

например, четко ответить на вопрос, считает ли человек себя «очень счастливым», «довольно счастливым» или «довольно несчастливым»?! А ведь именно так ставились вопросы опра­шиваемым лицам авторами книги «Социальная структура и личность в городе»...» [165].

Однако дело, разумеется, не сводится к одному лишь «злому умыслу» буржуазных социологов. Действительная проблема значительно шире. Она затрагивает и самых чест­ных, заинтересованных в истине исследователей. Дело в том, что на первый взгляд банальное требование, чтобы вопрос, обращенный к анкетируемому, был поставлен правильно, точно, оборачивается на практике немалыми трудностями. Об этом, в частности, говорит «негативный» опыт нашего Института общественного мнения: ошибки тут могут быть самыми неожиданными.

Известно, например, что любой вопрос должен быть предельно четким, ясным, прозрачным — таким, чтобы опра­шиваемый точно знал, чего именно от него хотят. Само со­бой разумеется, известно это требование и исследователю. Поэтому он долго работает над формулировкой вопросов (особенно, если речь идет о сложных по содержанию проб­лемах), пока, наконец, у него не появляется убеждение, что необходимая степень ясности изложения достигнута. После этого вопрос включается в анкету или в интервью, и... тут вдруг оказывается, что люди не понимают, о чем соб­ственно идет речь. Именно такая ситуация возникла, напри­мер, в нашем IV опросе, когда мы спрашивали: «В каких формах, по Вашему мнению, будет развиваться в дальней­шем движение за коммунистический труд?». Нам вопрос казался предельно ясным: мы хотели узнать, с какими фор­мами в первую очередь связывают люди будущее коммуни­стического труда — с индивидуальным ударничеством, с кол­лективами типа бригад или с соревнованием целых пред­приятий. Однако многие участники опроса не поняли вопроса — прежде всего из-за многозначности термина «форма». В результате часть из них ушла в своих ответах далеко в сторону от интересовавшей нас проблемы, а часть (почти 50 процентов) вовсе уклонилась от ответа. Зафикси­рованное общественное мнение оказалось отличным от фак­тически существующего. И произошло это потому, что из-за непонимания вопроса опрашиваемые не могли (не имели возможности) сказать то, что они думают о предмете.

В другом случае (III опрос) мы допустили ошибку иного рода. В вопросе: «Что Вы думаете о своем поколении, нра­вится ли оно Вам, довольны ли Вы его делами?»—понятно было абсолютно все, и все же мнение части опрошенных, вы­сказанное в ответ на него, по-видимому, подверглось какому- то искажению — частично в процессе самого высказывания, а частично в процессе нашего анализа. Это случилось потому, что приведенная формулировка заключала в себе не один, а два хотя и очень близких, но все же не совпадающих друг с другом вопроса: 1) «Нравится ли Вам поколение?» и 2) «До­вольны ли Вы его делами?». Это обстоятельство было заме­чено явно не всеми опрашиваемыми, и если одни из них (к счастью, большинство) отвечали на указанный вопрос дважды: «Нравится, доволен» (или: «Не нравится, не дово­лен»), то другие ограничивались односложным: «да» или «нет». При этом оставалось неясным ни то, к чему отнесли этот ответ сами опрашиваемые — к обеим частям вопроса или к какой-либо одной из них (тогда — к какой именно), ни то, как должны были оценить его мы. Наличие же некоторого (хотя и крайне незначительного) количества анкет, в кото­рых на выделенные части вопроса давались противополож­ные ответы, показывало, что ошибка, допущенная в логиче­ской структуре формулировки, была не столь уж безобид­ной, как это могло бы показаться сначала.

Может быть, наиболее распространенной ошибкой в по­становке вопроса, приводящей к отклонению высказываемого мнения от действительного, является использование таких формулировок, которые сужают, ограничивают мысль гово­рящего, мешают ему высказать все, что он думает, до конца. В подобных случаях отход от истины заключается не в ее прямом искажении или тем более фальсификации, а в по­тере ее полноты.

Рассматриваемая ошибка бывает связана, конечно, и с содержательной стороной постановки вопроса. Например, во­прос, рассчитанный на оценку явления, должен формулиро­ваться (в содержательном отношении) так, чтобы открыва­лась возможность для вынесения самых различных, в том числе противоположных, оценок; вопрос, рассчитанный на позитивное решение проблемы,— так, чтобы создавался максимальный простор для выражения всех существующих конструктивных мыслей, и т. д. Однако, понятно, в первую очередь речь тут должка идти о форме, в которой ставится тот или иной вопрос, и прежде всего о проблеме откры­тых и закрытых вопросов, уже затронутой нами в пара­графе 24.

Как отмечалось выше, так называемые закрытые во­просы по самой своей природе неизбежно ограничивают мысль говорящего, втискивая ее в жесткие рамки предла­гаемых ответов, если угодно, даже изменяют ее, приспосаб­ливая к некоему безусловному стандарту, лишая первона­чального оригинального характера. В этом смысле закрытые вопросы всегда содержат в себе большую или меньшую ве­роятность искажения действительного мнения опрашивае­мых. Однако дело не только в этом. С употреблением закры­тых вопросов сопряжено немало и технических ошибок, которые еще более усугубляют их органический недостаток. Главная из них — неполное закрытие вопроса.

В самом деле, стоит только исследователю предложить опрашиваемым не все возможные ответы на вопрос, а лишь часть их, как общественное мнение в процессе своего выра­жения сразу же отклонится от истинного, даже если в конце вопроса будет помещена спасительная приписка: «Воз­можно, какой-либо иной ответ». Дело в том, что закрытые вопросы, как говорят психологи, ограничивают «поисковую область» лишь предлагаемыми ответами. И это происходит не только в силу определенного психологического эффекта, мешающего человеку выйти за очерченные рамки, но и по­тому, что опрашиваемому может казаться, что от него ждут выбора именно одного (или двух, трех — в зависимости от условий опроса) из предложенных вариантов. Конечно, вся­кий активно мыслящий человек, не найдя среди ответов того, который соответствует его собственной точке зрения, непре­менно даст свой, оригинальный ответ (воспользовавшись пра­вом, предоставляемым указанной припиской). Однако при­ходится признать, что это относится далеко не ко всему опрашиваемому ансамблю. Основная масса его ограничи­вается обычно лишь предложенными ответами, хотя при этом часть людей, возможно, и видит суть проблемы в чем-то другом.

С подобного рода искажениями общественного мнения, порождаемыми «недосмотром» исследователя при составле­нии закрытых вопросов, нам приходилось сталкиваться не один раз. Например, в IV опросе мы спрашивали: «С реше­нием какой из следующих проблем Вы связываете в первую очередь дальнейшее массовое распространение движения (подчеркнуть): внедрение новейшей техники повышение образования и культуры совершенствование профессионального мастерства рост сознательности возможно, какая-либо иная проблема?» Как показали результаты, этот вопрос был сформулиро­ван нами неудовлетворительно: перечисленные возможности не исчерпывали всех основных условий развития движения за коммунистический труд. Об этом достаточно ясно говорила общая картина полученных ответов (в процентах к числу опрошенных):

Подчеркнули 1 группа 2 группа 3 группа

Рост сознательности............................ 75,0 71,3 69,4

Повышение образования и культуры 42,2 46,0 51,5

Внедрение новейшей техники........ 30,0 29,9 40,6

Совершенствование мастерства... 22,6 26,0 34,6

Кроме того дополнительно назвали

Распространение передового опыта . 3,3 6,5 23,4

Улучшение организации

производства . ............................... 3,1 5,8 10,9

Рост материального благосостояния . 4,0 4,0 4,0

Повышение доверия к участникам

дви­жения ............................................. 3,3 3,0 —

Это обстоятельство привело к нежелательной деформа­ции подлинного общественного мнения. Как видим, не на­званные нами проблемы (в первую очередь такие, как «рас­пространение передового опыта» и «улучшение организации производства»), даже будучи упущенными, «набрали» не­малое количество «голосов», особенно в среде наиболее активных участников опроса (коллективов коммунистиче­ского труда). Значит, если бы они были вставлены в пере­числение, общая картина мнений могла бы измениться (мо­жет быть, даже существенно) как в плане более высокой оценки упущенных проблем, так и в плане соответственно более скромной оценки проблем названных.

В самом же факте такого отклонения (по рассматри­ваемой причине) мнения зафиксированного от мнения фактически существующего в большинстве случаев сомне­ваться не приходится. Он измеряется чисто эксперимен­тальным путем. Например, в нашем VIII опросе было две анкеты — распространявшаяся с помощью анкетеров и опубликованная в газете. В общем и целом содержание их совпадало. Но кое в чем была и разница. В частности, мы с различной степенью полноты закрыли в этих анкетах во­прос: «Что мешает Вам проводить досуг так, как Вам нра­вится?». В варианте, распространявшемся анкетерами, фи­гурировало пять возможных ответов на него: 1) недостаток времени; 2) отсутствие необходимых условий — кружков самодеятельности, спортивных секций, вечеров отдыха и т. д.; 3) недостаток в городе культурных учреждений; 4) недостаток личных средств и 5) неумение организовать свое время. В варианте же, опубликованном на страницах «Комсомольской правды», на один больше; кроме перечис­ленных ответов здесь еще значилось: «Усталость после ра­боты». Благодаря этому мы получили возможность изме­рить величину «возмущения» общественного мнения под влиянием рассматриваемого фактора. И она оказалась весьма значительной. В первом случае на усталость сосла­лось (откликнувшись на приписку относительно «каких- либо иных причин») всего 0,2 процента от общего числа опрошенных; во втором же — 21,9 процента!..

Чтобы избежать ошибок в постановке вопросов, иссле­дователи общественного мнения обычно прибегают к так называемому пилотажу — предварительному контрольному опросу, который проводится в ограниченных рамках с един­ственной целью: опробировать выработанную программу. В ходе и результате таких пилотажей удается уловить и своевременно исправить немало ошибок, допущенных в формулировках. В частности, этот метод имеет очень важ­ное значение и для правильной постановки закрытых во­просов, для достижения необходимой полноты перечисляе­мых в них возможностей. Что же касается других оши­бок— непонятного изложения сути вопроса, его неудачной логической структуры и иных, то по отношению к ним рас­сматриваемый метод сохраняет, скорее, лишь негативное значение: он дает возможность забраковать те формули­ровки, которые оказались неудовлетворительными, и не проливает никакой ясности на то, какими именно они дол­жны быть.

Вместе с тем с помощью пилотажа могут уточняться и некоторые открытые вопросы. Выше мы говорили, что последние вообще создают гораздо больше возможностей (в сравнении с закрытыми вопросами) для того, чтобы мне­ние «для других» совпадало с мнением «для себя»; они в значительно меньшей степени ограничивают мысль говоря­щего, предоставляя ему при ответе на вопрос carte blanche. Однако данные преимущества открытых вопросов могут проявиться лишь при условии, если эти вопросы постав­лены точно, правильно. Добиться же этого не менее сложно, чем правильно сформулировать закрытый вопрос.

Один из самых существенных минусов открытых во­просов состоит как раз в том, что в них подчас бывает очень сложно выразить, какого, собственно, ответа от опрашивае­мого ждет исследователь (речь идет, разумеется, не о кон­кретном содержании ответа, а о его, так сказать, относи­тельном содержании — о его отношении к сути обсуждае­мой проблемы, его общей направленности, характере и т. д.).

Выше мы приводили пример с вопросом, касающимся форм развития движения за коммунистический труд. С ана­логичными недоразумениями нам приходилось сталки­ваться и в других случаях. Например, в нашей анкете о семье был вопрос: «Какие меры по укреплению молодой семьи Вы можете предложить?». Мы оставили его откры­тым. Это было сделано не только потому, что мы хотели услышать совершенно не подсказанные мнения людей по столь важной проблеме. Принятое решение объяснялось и другим: закрыть вопрос казалось делом чрезвычайно слож­ным — как в силу того, что ряд перечислений грозил ока­заться весьма протяженным, так и потому, что ответы на вопрос могли носить «синтетический» характер, то есть ка­саться сразу нескольких, причем в различных комбина­циях, сфер жизни общества — экономической, юридической, моральной и т. п. Стоит ли говорить при этом, что лично нам указанный вопрос казался совершенно ясным. И все же, как обнаружилось, среди опрашиваемых нашлось не­мало таких, кто не увидел границ поставленного вопроса, не понял его смысла, пошел при ответе на него совсем в ином направлении. Об этом свидетельствовали, в частности, заявления, подобные тому, что «укреплять распадающуюся семью вообще не следует». Между тем по смыслу проблемы речь должна была идти вовсе не об укреплении распадаю­щихся семей, а о создании таких условий, которые бы исключали по возможности появление ситуаций, ведущих к разводу, о развитии таких социальных факторов, которые бы препятствовали распаду семей, и т. д.

Следовательно, сама по себе форма открытого вопроса еще не гарантирует исследователя от того, что обществен­ное мнение не подвергнется в процессе своего выражения искажению, не отойдет от истины. К тому же дело ведь не сводится лишь к правильной постановке вопроса. При упо­треблении открытых вопросов рассматриваемое «возмуще­ние» общественного мнения может возникать и на другой стадии — на стадии обработки полученного материала.

Это связано с тем, что из-за исключительного разнооб­разия словесных форм выражения, в которые опрашивае­мые облекают свои мысли, возникает множество трудно­стей по интерпретации — установлению точного смысла каждого высказывания. Такие трудности могут вести к ошибочному кодированию ответа или к необходимости включения в код разного рода промежуточных, «расплывчатых» характеристик. И то, и другое (явления совершенно невозможные при закрытых вопросах!) снижает степень истинности фиксируемого мнения. Последнее начинает от­личаться от того, которое существует в действительности.

Говоря о сравнительной ценности открытых и закры­тых вопросов с рассматриваемой точки зрения, следует упомянуть о том, что существуют еще вопросы полуоткры­тые, или полузакрытые. Сохраняя те плюсы открытых во­просов, с которыми связана возможность для говорящего высказываться максимально полно, свободно, вопросы этого типа в то же время устраняют и отмеченный минус первых, подсказывая опрашиваемым общее направление и общие границы (но не конкретное содержание, как в случае закры­тых вопросов) возможных ответов [166].

Чтобы оценить достоинства и недостатки этого типа вопросов, необходимо провести несколько контрольных сравнительных исследований, в которых бы данные во­просы фигурировали параллельно с вопросами иных типов, выражающих то же содержание.

б) Влияние исследования на исследуе­мого. Наряду с ошибками в постановке вопросов сущест­вует и другая группа связанных с исследованием помех, в силу которых опрашиваемые также оказываются не в со­стоянии адекватно выразить свое мнение. Мы имеем в виду помехи, заложенные в самой природе социального исследо­вания, всегда активно воздействующего на исследуемый объект, неизменно оказывающего на него большее или меньшее влияние. Подобное «возмущение» общественного мнения может случаться и тогда, когда программа опроса полностью свободна от ошибок.

Оно бывает связано прежде всего с фигурой самого исследователя. Э. Богардус утверждает, что «беседа с опре­деленным лицом по определенному вопросу может дать один результат, тогда как опрос того же лица другим чело­веком может дать другие результаты» [167]. Это верно. Правда, характер влияния исследователя на исследуемого может быть различным. Ниже, например, мы рассмотрим ситуа­ции, в которых отношение, существующее (или возникаю­щее в процессе самого опроса) между первым и вторым, приводит к известному стеснению опрашиваемого, даже к его активному нежеланию говорить правду и т. п. Сейчас нас интересует другой аспект этого отношения — такое влияние исследователя на исследуемого, которое порождает искажение мнения последнего вопреки его желанию.

Дело в том, что, проводя опрос, исследователь может в той или иной степени и форме навязывать свое собствен­ное мнение опрашиваемому. Не будем останавливаться на случаях, когда это делается вполне сознательно,— в сущ­ности, требуется немного усилий, чтобы ввести неискушен­ного в таких делах анкетируемого в заблуждение относи­тельно его действительной точки зрения на предмет. Го­раздо сложнее — предупредить неумышленное влияние, свести его на нет, особенно, если речь идет о таких формах исследования, где исследователь вступает в непосредствен­ный контакт с опрашиваемым.

Выше мы отмечали положительные стороны в деятель­ности анкетера и интервьюера — их способность добиться максимально точного понимания опрашиваемым задавае­мого ему вопроса, устранить все неясности и неточности в высказываниях говорящего, наиболее полно раскрыть его подлинное мнение и т. д. Вместе с тем эти фигуры несут в себе и не меньший (если не больший!) «отрицательный заряд». Объясняя опрашиваемому, чего от него хотят, они нередко незаметно для себя подсказывают ему «слишком много». Тогда анкета (или интервью) начинает представлять собой нечто вроде высмеянной Вейсманом Koffer — Theorie (буквально: сундучной теории) — из нее можно извлечь ровно столько, сколько вложено в нее самим исследовате­лем. Что же касается картины мнения в целом, то зафикси­рованные таким образом взгляды окажутся в действитель­ности взглядами не общественности (только и интересую­щей исследователя), а ...группы анкетеров, проводивших опрос.

Это обстоятельство показывает, что исследователь дол­жен предпринимать специальные усилия, чтобы не «возму­тить» общественное мнение. И с этой целью он должен, в первую очередь, по возможности ограничить свое влияние на говорящего в процессе выражения последним его точки зрения.

На основании опыта деятельности Института общест­венного мнения в этой связи можно прийти к двум выво­дам: во-первых, к тому, что метод анкетного опроса яв­ляется в рассматриваемом смысле гораздо более надежным, чем метод свободного интервьюирования (когда влияние исследователя на содержание ответов опрашиваемого осо­бенно велико), и, во-вторых, к тому, что деятельность анке­тера при проведении опроса должна быть функционально четко ограничена. Его задачи в большинстве случаев могут исчерпываться объяснением общего замысла и основных условий опроса, раздачей и сбором анкет (с соблюдением, как правило, небольшого временного интервала между этими двумя операциями), наконец, предварительным зна­комством с содержанием ответов, дающим возможность, в случае необходимости, устранить обнаруженные пробелы, неясности или противоречия.

Рассматриваемые помехи в процессе выражения обще­ственного мнения могут быть связаны не только с фигурой исследователя, но и с некоторыми, в том числе кажущимися незначительными, моментами в программировании исследо­вания, а также в обработке его результатов.

Вернемся в этой связи еще раз к проблеме постановки закрытых вопросов. Оказывается, влияние исследования на опрашиваемого не устраняется целиком лишь безошибоч­ной формулировкой таких вопросов, полным перечислением ряда и пр. Известную роль в «возмущении» общественного мнения может сыграть здесь и такая, казалось бы, мелочь, как последовательность перечисления ответов. Опыт показывает, что эта деталь программирования не является пол­ностью нейтральной. Известно, например, что во время голо­сования на выборах в общественных организациях, в случае если в списке для голосования имеется больше канди­датур, чем должно быть избрано, как правило, не практи­куется порядковая нумерация баллотирующихся. В этом есть свой смысл. Отсутствие номеров перед фамилиями подчеркивает, что все баллотирующиеся находятся в рав­ном положении. Благодаря этому, в известной степени, сни­мается тот психологический момент, в силу которого часть голосующих воспринимает в качестве заведомо «лишних» и вычеркивает именно последние фамилии ряда.

То же может происходить и в процессе выражения мнений при ответе на закрытые вопросы. Располагая ответы по степени их важности со своей субъективной точки зре­ния, исследователь тем самым оказывает известное давле­ние на мнение опрашиваемых.

Наконец, как отмечалось, такое давление может слу­читься и post festum, после того, как мнение уже было вы­сказано, например в процессе интерпретации и кодирования открытых вопросов. Тут всегда существует опасность, что исследователь, даже не допустив ошибки, обеднит фактиче­ски выявленную картину мнений, сведет разнообразие жи­вых формулировок к нескольким значительно более блед­ным по содержанию трафаретам [168].

Наконец в процесс выражения общественного мнения вплетена третья большая группа помех, приводящих к от­клонению мнения «для других» от мнения «для себя». По своим границам и содержанию она совпадает с пассивным (неосознаваемым) или активным (сознательным) нежела­нием говорящего быть искренним, правдивым или с его же­ланием (оно может быть также сознательным или неосо­знанным) говорить неправду.

Подобное нежелание (желание) может принимать раз­ные формы. Исключая крайнюю из них — отказ отвечать, о которой речь пойдет дальше (в главе 7), это — застенчивое утаивание (приукрашивание) правды, сведение ее к полу­правде, откровенная ложь. По механизму же своего возник­новения рассматриваемое нежелание может быть связано с самыми разнообразными чувствами — страха, стыда, про­теста, тщеславия и пр.

Какие факторы приводят в действие эти чувства? Ка­ким образом возникает стремление человека уклониться от истины? Мы видели: неспособность человека точно изло­жить свою мысль может зависеть от исследователя, но оп­ределяется она в первую очередь личными качествами говорящего; невозможность точного высказывания, напро­тив, бывает связана прежде всего с особенностями исследо­вания. Помехи, к рассмотрению которых мы переходим те­перь, имеют гораздо более сложную природу.

а) Личные качества говорящего. Они могут зависеть прежде всего также от личных качеств самого вы­сказывающегося индивида, вызываться, например, его скромностью, застенчивостью, нерешительностью, граждан­ской пассивностью, честолюбием, социальной невоспитанно­стью, неоправданной боязнью каких-либо нежелательных последствий, находящей выражение в известном принципе: «Как бы чего не вышло...», и т. д. и т. п.

При этом многие из названных качеств не являются константными, они могут проявляться с большей или мень­шей силой в зависимости от обстоятельств. Например, акту­альное значение фактора нерешительности, боязни и т. п. во многом зависит от предмета разговора — оно явно повы­шается, если речь заходит о проблемах, именуемых «ост­рыми», скажем, связанных с критикой каких-либо сторон жизни общества в целом или той микросреды, к которой принадлежит говорящий. То же нужно сказать и о чувстве стыда или застенчивости. Их влияние на содержание вы­сказывания особенно велико, когда обсуждаются проблемы, связанные с разного рода интимными сторонами жизни лю­дей; известно, что многие люди не решаются признаться в некоторых из своих мыслей даже самим себе,— ясно, что тем более сложно бывает им сделать это публично, во все­услышание.

б) Особенности исследования. Стремление человека отойти от правды может быть вызвано, далее, не­которыми особенностями исследования: характером и спо­собом постановки вопросов, их тоном, обстановкой, в кото­рой проходит опрос, неподготовленностью анкетера, его личными качествами и пр. Известно, например, что из­лишне резкая или нескромная постановка вопроса может насторожить опрашиваемого, вызвать у него отрицательное отношение к исследованию в целом и — если он не имеет возможности вовсе уклониться от опроса — толкнуть его на путь лжи.

Такую же отрицательную реакцию и то же следствие могут вызвать /у опрашиваемого и оскорбляющие его глу­пые, «слишком примитивные» (или кажущиеся таковыми) вопросы. На эту мысль прямо наталкивает письмо, полу­ченное Институтом общественного мнения от инженера Р. В. из Ленинграда: «Я хочу выразить свое мнение по ряду во­просов, затронутых в вашей анкете о молодой семье. Но предварительно хочу напомнить о другой анкете, которую вместе с анализом опубликовал в 1948 году журнал «Аме­рика». Вот некоторые вопросы и ответы из этой анкеты.

Вопрос: Где чаще всего знакомятся будущие супруги?

Ответ: Чаще всего в учебных заведениях, затем — в гостях и на работе.

Вопрос: Где и при каких обстоятельствах мужчина чаще всего делает девушке предложение?

Ответ: 25% предложений делается в автомобиле, 23% —У девушки дома, 20% —в парках, ре­сторанах, на улице и т. д.

Вопрос: Сколько раз, в среднем, делают предложение девушке?

Ответ. В среднем девушке в возрасте от 19 до 23 лет делают три предложения.

И так далее. Я не буду продолжать этот список, хотя среди прочих вопросов были и более содержательные, например: «Часто ли жена моложе мужа?», «Какую семью предпочитает американка — большую или маленькую?» и т. д. Мне просто казалось полезным привести пример этой анкеты для того, чтобы показать, насколько серьезнее и полезнее ваша анкета. Именно поэтому граждане нашей страны хотят активно участвовать в обсуждении прииципов новой семьи и путей ее развития».

Разумеется, сейчас не место рассматривать по существу точку зрения Р. В. на программу исследования, опублико­ванного «Америкой», хотя, не можем не заметить, мы не разделяем ее столь критического отношения к приведенным вопросам (на наш взгляд, 1-й и 3-й вопросы явно не лишены смысла). Сейчас важно подчеркнуть другое: вопросы по­казались Р. В. малосодержательными, бесполезными, до­стойными не только критики, но и насмешки. И это озна­чает, что, доведись ей самой отвечать на них, она или отка­жется совсем, или может испытать нежелание придержи­ваться истины, например вступить на путь упражнений в остроумии (как это делают иногда некоторые опраши­ваемые).

Отсюда, между прочим, следует тот вывод, что иссле­дователь должен особенно внимательно относиться к так называемым «банальным», «тривиальным» и т. п. вопро­сам, тем более что грань в них между смыслом и бессмыс­лицей, глубиной и плоскостью, благими намерениями и бла­гоглупостями бывает нередко действительно очень тонка. Примитивизм формулировки, очевидность ответа не дол­жны в таких случаях скрывать подлинное общественно- значимое содержание, заключенное в вопросе.

Вместе с тем рассматриваемая проблема имеет и другой аспект — выраженный в выводе Э. Богардуса: «...Население разных стран может по-разному реагировать на беседы, так же как население двух разных областей» [169]. Это верно. По­становка и тон вопроса (в равной мере как и вся обстановка проведения исследования) должны учитывать привычки, традиции, уровень грамотности, требовательности и т. д опрашиваемой среды. Ведь то, что в одной среде восприни­мается как норма, в другой способно вызвать недоумение, непонимание, возмущение и в результате нежелание людей быть искренними в своих ответах.

в) Макро- и микроусловия функциониро­вания общественного мнения. Однако как бы ни была велика зависимость рассматриваемых помех от са­мого говорящего и особенностей исследования, бесспорно, главную основу их составляет совокупность тех объектив­ных условий, в которых высказывается мнение, начиная от условий функционирования общественного мнения в соци­альном организме в целом и кончая характером отношений между людьми в разного рода микрогруппах: на предприя­тии, в общественных организациях, семье и т. д. За редкими исключениями действие большинства субъективных факто­ров в конечном счете всегда оказывается если не вызван­ным, то все же связанным с этими условиями.

Например, если опрос проводится по месту работы че­ловека и речь идет о недостатках в деятельности предприя­тия, искренность и полнота ответов будут прямо пропор­циональными не только личным качествам анкетируемого (широте и активности его мышления, непримиримости к не­достаткам и др.), но и таким факторам, как отношение руко­водства предприятия к критике, роль на предприятии обще­ственных организаций и т. п. Точно так же, если опрос за­трагивает, например, интимные стороны жизни людей и не сохраняет при этом тайны ответа, искренность опрашивае­мых будет во многом зависеть от той системы ценностей, которая действует в рамках данной микросреды и в соот­ветствии с которой человек, укладывающийся в господст­вующие нормы, может рассчитывать на больший успех (в самом широком смысле этого слова), нежели тот, кто от­ходит от образцов. И так далее.

Как быть исследователю перед лицом всех этих рассма­триваемых помех — нежелания людей говорить точно и полно то, что они думают. Ведь кажется, и личные каче­ства опрашиваемых, и тем более объективные условия не подвластны ему и не могут быть устранены.

Это так. И все же в руках исследователя немало средств, с помощью которых он может в значительной сте­пени «нейтрализовать» указанные помехи. О некоторых из них, например связанных с характером постановки вопроса, мы уже сказали. Главное же орудие исследователя — обес­печение полной тайны высказываний. Опрашиваемый дол­жен быть твердо уверен в том, что его ответ будет исполь­зован исключительно в целях исследования, как статисти­ческая единица, входящая в объем более широкого ансамбля, и не станет известным ни одному лицу, кроме исследователя, в первую очередь ни одному сколько-нибудь знакомому с ним лицу [170]. Если эта уверенность будет гаран­тирована, тогда действие многих пружин, «возмущающих» истину, о которых мы говорили выше,— чувств стыда, страха, тщеславия и им подобных,— будет серьезно ослаб­лено, а, может быть, даже и вовсе сведено на нет.

Тайна высказывания обеспечивается в первую очередь анонимностью анкеты. Это условие является важнейшим. Поэтому во всех анкетах Института общественного мнения «Комсомольской правды» неизменно присутствует одна и та же строка: «Если хотите, укажите фамилию». Правда, некоторые опрашиваемые считают ее лишней, неуместной и даже... оскорбительной (в почте института встречаются письма, авторы которых в подобной практике неожиданно усматривают поощрение всякого рода анонимов!). Однако в действительности, повторяем, это условие совершенно не­обходимо и, разумеется, не имеет никакого отношения к деятельности анонимов [171].

Другое важнейшее условие, обеспечивающее тайну вы­сказываний,— создание «нейтральной» обстановки, в кото­рой проводится опрос. По возможности «нейтральным» дол­жно быть само место заполнения анкеты опрашиваемым (или его беседы с интервьюером), а также состав окружа­ющих его в данный момент лиц, чтобы ни первое, ни второе как-либо не смущали опрашиваемого, не стесняли его и т. п.

И конечно же совершенно «нейтральной» по отноше­нию к говорящему должна быть фигура анкетера (илиинтервьюера). Нужно, чтобы последний был для первого со­вершенно незнакомым человеком, особенно, если речь идет о проблемах, имеющих в общественном или индивидуаль­ном аспектах, так сказать, деликатный характер [172].

В этом смысле, как кажется, весьма удачными были условия II опроса, посвященного динамике жизненного уровня населения страны и путям решения проблем мате­риального благосостояния. Мы провели его среди пассажи­ров поездов дальнего следования, направлявшихся с девяти вокзалов Москвы в самых разнообразных направлениях. Специфическая обстановка вагона, подчеркивающая пол­нейшую независимость опрашиваемого от каких-либо могу­щих смутить его внешних обстоятельств, предельно посто­ронняя фигура проводника в качестве анкетера — все это создавало наилучшие условия для того, чтобы люди совер­шенно свободно выражали свои взгляды.

В то же время наш опыт показывает, что знакомство анкетера с опрашиваемым, наличие между ними каких- либо отношений (производственных, общественных, семей­ных и пр.) могут привести к искажению подлинной точки зрения говорящего даже в тех случаях, когда речь идет о проблемах, казалось бы, самых «бесконфликтных». С по­добным явлением мы столкнулись, например, в нашем I оп­росе. Тогда ойин из местных работников, привлеченный к проведению опроса, неожиданно вмешался в содержание работы и, будучи недоволен характером некоторых ответов, заставил опрашиваемых отвечать на анкету вторично, «пра­вильно».

Наконец мы должны сказать еще об одном моменте, связанном с опытом проведения массовых опросов через га­зету — путем публикации анкеты на страницах газеты с призывом ответить на нее всем желающим. Обычно во время таких опросов «Комсомольская правда» широко печа­тает присланные анкеты, сохраняя подписи корреспонден­тов, и заинтересованность редакции в этих публикациях вполне понятна. Однако, если иметь в виду чисто научную сторону дела, подобная практика, за исключением отдель­ных случаев, не выдерживает критики. Честолюбивое стремление «напечататься», да еще в центральной газете, заставляет некоторых людей писать совсем не то, что они на самом деле думают, а то, что, по их мнению, скорее всего может понравиться редакции и будет опубликовано. Именно поэтому они начинают бравировать в своих ответах смело­стью и оригинальностью суждений, щеголять эрудицией и красивостями, переходить с презренной прозы на стихи и т. п.

• Глава 6 •