26. Общественное мнение: действительность. Характер и источники ошибок общественного мнения
Обнаружить факт ошибочности высказываний общественности можно, как известно, и не выходя за рамки анализа зафиксированных суждений, путем их простого сопоставления, в частности путем обнаружения противоречий в их содержании. Допустим, в ответ на вопрос: «Что, по-Вашему, больше свойственно Вашим сверстникам: целеустремленность или отсутствие цели?» — 85,3 процента опрошенных остановили свой выбор на первой части альтернативы, 11 процентов — на второй, а 3,7 процента не дали определенного ответа. Это мнение было бы заведомо ложным, если бы, скажем, в ответ на другой вопрос анкеты: «Есть ли лично у Вас цель в жизни?» — большинство опрошенных ответило отрицательно — не может быть признано верным представление о совокупности, противоречащее фактическим характеристикам единиц, из которых состоит совокупность. Как раз с целью обнаружения степени истинности высказываний в анкету вводятся взаимно контролирующие друг друга вопросы, проводится корреляционный анализ мнений и т. д.
Другое дело — природа ошибочности высказываний общественности. В большинстве случаев ее определение оказывается невозможным в рамках рассмотрения одних зафиксированных суждений. Поиски ответа на вопрос «почему?» (почему общественное мнение оказывается в своих рассуждениях то правым, то неправым? чем конкретно определяется место того или иного мнения на континууме истинности?) вынуждают нас обращаться к сфере формирования мнений.
Если подойти к вопросу в общем и целом, истинность и ложность высказываний общественности зависят прежде всего от самого рассуждающего субъекта, а также тех источников, из которых он черпает свои знания. В частности, что касается первого, то известно, что различные социальные среды характеризуются неодинаковыми «признаками»: в зависимости от их объективного положения по отношению к источникам и средствам информации они отличаются большей или меньшей информированностью в тех или иных вопросах; в зависимости от уровня культуры и т. д.— большей или меньшей способностью к восприятию и усвоению поступающей информации; наконец, в зависимости от соотношения интересов данной среды и общих тенденций социального развития — большей или меньшей заинтересованностью в приятии объективной информации. То же нужно сказать и об источниках информации: они могут нести истину или ложь в зависимости от степени их компетентности, от характера их социальных интересов (выгодно или невыгодно распространять объективную информацию) и т. д. В сущности, рассматривать проблему формирования общественного мнения означает рассмотреть роль всех этих факторов (прежде всего социальных) в сложном «поведении» субъекта высказывания и источника информации.
Однако в наши задачи не входит анализ собственно процесса формирования общественного мнения. Нам достаточно обрисовать природу заблуждений общественности в общем виде. Поэтому мы ограничимся, так сказать, абстрактным, лишенным социальных характеристик рассмотрением этих ошибок. В частности, имея в виду источники информации, мы охарактеризуем каждый из них как обладающий, так сказать, своим определенным запасом «доброкачественности», «чистоты», то есть истины и лжи (с точки зрения содержания образующегося на его основе мнения).
Как известно, вообще говоря, в качестве базы образования мнений могут выступать: во-первых, молва, слуху, сплетни; во-вторых, совокупный личный опыт индивида, накапливающийся в процессе непосредственной практической деятельности людей; наконец, совокупный коллективный опыт, опыт (в широком смысле слова) «других» людей, оформляемый в разного рода сведения, поступающие к индивиду теми или иными способами. В реальном процессе формирования мнений значение этих источников информации крайне неравноценно. Разумеется, наибольшую роль играет последний из них, поскольку он включает в себя такие могучие элементы, как современные средства массовой коммуникации и непосредственную социальную среду индивида (в частности, опыт «малых групп»). Кроме того, названные вначале источники в большинстве случаев «работают» не сами по себе, не непосредственно, но преломляясь соответствующим образом через опыт социальной среды, действие официальных источников информации и т. д. Однако с точки зрения интересов теоретического анализа предложенная последовательность рассмотрения кажется наиболее целесообразной, а изолированное, так сказать, в «чистом виде» рассмотрение каждого из названных источников — не только желательным, но и необходимым.
|
Поэтому мы начнем со сферы деятельности Аты. Уже в греческих мифах подчеркивалось, что ей удается совращать не только одиночек, но и целые толпы. И это верно. Рассматриваемый теперь источник информации является весьма «оперативным» и наименее надежным. Мнения, образующиеся на его основе, если и не обладают всегда
нулевым содержанием, то все же, как правило, неизменно оказываются смещенными на континууме в сторону нуля.
Внешне, по механизму своего распространения, этот тип знаний весьма напоминает тот, что называют «опытом других» людей: слухи всегда поступают от других — или непосредственно от того человека, который «сам» — собственными глазами (ушами)!—видел, слышал, читал что-либо, или от того, который слышал нечто от какого-то другого человека, бывшего (по крайней мере утверждающего, что он был) непосредственным свидетелем (участником) обсуждаемого события. Однако в действительности эти два типа знаний совершенно различны. Дело прежде всего в том, что «опыт других», в отличие от молвы и сплетен, может распространяться множеством разных способов, а не только путем непосредственных коммуникаций между двумя собеседниками, носящих, к тому же, приватный, конфиденциальный, целиком свободный от элементов официального характер. Но это частность. Главное отличие сравниваемых типов знаний заключено в самой их природе, в способах их образования.
Как известно, любое знание может быть ошибочным. В том числе и основанное на опыте — индивидуальном или коллективном, в том числе и скрепленное высоким авторитетом науки или провозглашенное в качестве строго официального. Но если человек или коллектив, «простой смертный» или «богоподобный» могут ошибиться, то сплетник передает сведения, которые с самого начала заведомо содержат неправду. Это совершенно ясно в отношении суждений, которые, собственно, и называются «сплетнями»—представляют собой сплошную выдумку, чистое, от начала до конца, измышление, не содержащее ни грана истины. Но это верно и в отношении суждений-слухов, опирающихся на какие-то факты действительности, отталкивающихся от них. В этой связи народная мудрость «Нет дыма без огня» не выдерживает критики не только в том смысле, что сплетни и слухи сплошь и рядом возникают абсолютно без каких-либо на то оснований. Даже тогда, когда «дым», стелющийся по земле в виде молвы, возникает от «огня», по нему никогда нельзя составить представление об источнике, его породившем. Вернее, это представление неизбежно будет ошибочным.
Почему? Потому что в основе знания, обозначаемого терминами «молва», «слухи», «сплетни», всегда лежит большая или меньшая доза вымысла, домысла: сознательного, намеренного или неосознанного, случайного — это безразлично. Такой вымысел присутствует уже в момент зарождения слуха, так как лицо, первым сообщающее сведение, порождающее слух, никогда не располагает всей полнотой точных, строго проверенных фактов относительно объекта суждения и потому вынуждено дополнять их собственной фантазией (в противном случае высказывание будет не «слухом», не «сплетней», а «нормальным», положительным знанием) В дальнейшем же, по мере передачи сведения от одного лица к другому и тем самым удаления его от первоначального источника, эти элементы вымысла растут как снежный ком: сообщение дополняется различными подробностями, всячески живописуется и т. д., причем, как правило, людьми, которые совсем уже не располагают никакими фактами о предмете разговора.
Разумеется, исследователю-социологу очень сложно отличить такую заключающую в себе ложь «людскую молву» от истинного, основанного на точных фактах и проверенного знания, сообщаемого одним лицом другому. Однако, учитывая специфическую природу молвы, социология общественного мнения выделяет этот тип знания в качестве особого и очень ненадежного источника образования мнений. При этом из того, что слухи крайне редко передают факты в том их виде, как они существуют в действительности, социология делает и практический вывод: мнения, основанные на личном, непосредственном опыте людей, оцениваются ею, при прочих равных обстоятельствах, значительно выше, нежели мнения, сформировавшиеся на основе «слухов».
В нашем III опросе была зафиксирована группа молодых людей, которые дали резко отрицательную оценку советской молодежи, заявили, что не находят в ней никаких (или почти никаких) положительных качеств. В количественном отношении эта группа была незначительной. Однако, понятно, одно только это обстоятельство не давало оснований заключить, будто мнение этой группы менее точно отражало действительность, нежели мнение подавляющего большинства, или, тем более, было ошибочным. Как и в каждом случае столкновения с плюралистическим мнением, задача как раз заключалась в том, чтобы определить, какая из полемизирующих позиций содержала в себе истину или по крайней мере была более близка к реальной картине вещей. А для этого очень важно было понять, что представляла собой названная группа молодежи, почему она так судила о своем поколении, на чем основывалось и каким образом возникло ее мнение.
Специальный анализ показал, что рассматриваемая оценка действительности давалась как раз чаще всего людьми, стоящими в стороне от больших дел своего поколения [149]. И это определило отношение к ней исследователя. Разумеется, немалую роль в возникновении такого мнения играл и так называемый личный опыт (здесь это был прежде всего опыт микросреды). Поэтому в данном случае нужно было говорить и о другой проблеме, к рассмотрению которой мы перейдем ниже,— о проблеме непосредственного опыта индивидов как источника образования мнений. Однако главное тут все же заключалось в другом: мнение данной части молодежи оказывалось порождением не только фактов жизни, но и людской молвы, слухов.
|
Напротив, убедительным свидетельством в пользу большей истинности мнения остальных участников опроса было то, что они проявляли близкое знакомство с предметом обсуждения. Это обстоятельство в оценке степени истинности мнения играло для нас не меньшую, если даже не большую, роль, чем фактор
количества (напомним, что положительную оценку поколению дали 83,4 процента опрошенных). Было крайне важно, что точка зрения основной массы в составе единодушного большинства не заимствована извне, не подсказана со стороны, но выработана на основе непосредственного опыта людей, их жизненной практики, в результате их собственных размышлений и наблюдений за фактами [150].
Правда, социология общественного мнения давно уже экспериментально показала, что то, что люди сами определяют в качестве своего собственного, личного опыта, в действительности отнюдь не представляет собой непосредственной базы образования мнений. Последние и при наличии «личного опыта» формируются прежде всего на основе информации, относящейся, по нашей классификации, к «опыту других» — неофициальному (если речь идет об опыте микро среды, к которой принадлежит данный индивид) или официальному (если речь идет о коллективном опыте, распространяемом, скажем, средствами науки, каналами массовой коммуникации и т. д.). В этом смысле личный опыт индивида, скорее, определенная призма, преломляющая информацию, поступающую «со стороны», нежели самостоятельный источник информации. Однако, с другой стороны, любой коллективный опыт включает в себя непосредственный опыт индивидов. Поэтому последний должен быть рассмотрен самостоятельно. И во всех случаях факт наличия или отсутствия упомянутой «призмы» в процессе выработки индивидуального мнения (а следовательно, и общественного мнения) играет весьма важную роль.
Вместе с тем, когда мы подчеркиваем особую ценность мнения, подтверждаемого непосредственным опытом говорящего, необходимо учитывать, что значение этого мнения, степень его истинности не являются безусловными, но находятся в прямой зависимости как от упомянутого «опыта других» (мы будем говорить о нем ниже), так и от характера самого индивидуального опыта (его границ), от меры способности индивида анализировать опыт, делать из него выводы.
В частности, если иметь в виду характер индивидуального опыта, то он определяется рядом показателей. Один из них — продолжительность опыта. Не случайно на практике, как правило, отдают предпочтение мнению человека пожилого, прожившего долгую и сложную жизнь, как говорят, умудренного опытом, перед мнением зеленого юнца. Другим важным показателем является многократность опыта, его многосторонность — ведь одно дело, если мнение подкрепляется единичным фактом, и другое — если за ним стоит множество повторяющихся, дополняющих друг друга фактов. Наконец, очень важно и то, чтобы опыт имел не созерцательный, а активный характер, чтобы человек выступал по отношению к объекту, о котором он судит, не в качестве пассивного наблюдателя, но как действующий субъект — ведь природа вещей постигается наиболее полно лишь в процессе их практического освоения, преобразования.
И все же, сколь ни важны перечисленные факторы, степень истинности мнения, основанного на личном опыте (вернее, пропущенного через призму личного опыта), зависит прежде всего от способности суждения говорящего. В жизни довольно часто встречаются в высшей степени зрело рассуждающие «юнцы» и совсем «зеленые» старцы, точно так же, как и далекие от непосредственной практики, но тем не менее обладающие истиной «теоретики» и впавшие в самые грубые ошибки деятели «от сохи». Природа этого явления проста: люди, независимо от своего непосредственного опыта, бывают более и менее грамотными, образованными, более и менее компетентными, способными к анализу. И ясно, что располагающий ограниченным опытом, но умеющий точно анализировать явления человек скорее сформулирует истинное суждение, нежели тот, кто знаком с массой фактов, но не может связать и двух из них. Суждение первого будет столь же ограничено по содержанию, сколь ограничен и его опыт: если он чего-то не знает, он так и скажет: «Не знаю», если знает что-либо плохо, так и скажет: «Мой вывод, может быть, неточен» — или: «Мое мнение носит частный характер, не распространяется на всю совокупность явлений» и т. д. Напротив, менее способный к самостоятельному анализу человек и при наличии богатого личного опыта может судить о мире ошибочно.
Природа таких ошибок бывает весьма различной. И прежде всего она связана с действием так называемых «стереотипов» в сознании людей, в частности элементов социальной психологии. Впервые на огромную роль этого обстоятельства обратил внимание Уолтер Липпман. Показав, что разного рода эмоциональные и иррациональные факторы глубоко проникли в процесс формирования мнений, он писал, что «стереотипы» — это предвзятые мнения, управляющие восприятием людей. «Они обозначают объекты как знакомые и незнакомые, причем так, что едва знакомые кажутся хорошо известными, а незнакомые — глубоко чуждыми. Они возбуждаются знаками, которые могут варьировать от истинного значения до неопределенной аналогии» [151]
Однако, к сожалению, У. Липпман, как и большинство социальных психологов Запада, во-первых, дал «стереотипам» ошибочное субъективистское истолкование [152], а во-вторых, чрезмерно гипертрофировал значение этих элементов массового сознания в процессе формирования общественного мнения. Сделав акцент на «иррационализме» массового сознания, он пагубно упустил из виду другой важнейший момент, а именно, что общественное мнение одновременно формируется и на уровне теоретического знания, то есть на уровне рациональном, и уже потому включает в себя элементы не только лжи, но и истины. Однако дело не только в этом. Даже и в рамках анализа природы ошибочного в общественном мнении вопрос не сводится к действию одних лишь «стереотипов». К делу непременно должен быть привлечен весь механизм функционирования обыденного сознания со всеми его специфическими свойствами.
Взять хотя бы такую особенность обыденного сознания, как его неспособность проникать в глубь вещей,— ведь очень часто именно из-за этого непосредственный опыт индивида фиксирует не реальные, а кажущиеся таковыми отношения действительности. Так, в нашем V опросе общественное мнение единодушно (54,4 процента опрошенных) заключило, что главной причиной разводов в стране является легкомысленное отношение людей к вопросам семьи и брака. При этом в обоснование своей точки зрения общественность ссылалась на такие факты непосредственного опыта, как «непродолжительность распадающихся браков», «молодость вступающих в брак» и т. д. Однако анализ объективной статистики показал ошибочность подобного мнения: лишь 3,9 процента из числа расторгнутых браков приходилось на браки продолжительностью менее года, в то время как основная масса — на браки продолжительностью в 5 и более лет; лишь 8,2 процента мужчин и 24,9 процента женщин вступали в брак в возрасте до 20 лет и т. п. [153].
Как же сложилось явно неверное представление о главенствующей роли фактора «легкомыслия»? Как кажется, дело объяснялось тут прежде всего тем, что идея легкомыслия является наиболее удобным способом объяснения сложного явления. Под эту идею можно подвести практически любой случай распада семьи. И именно так поступает обыденное сознание, не умеющее глубоко анализировать сущность вещей.
К тому же обыденное сознание не замечает, что оно сплошь и рядом путает реальные связи между явлениями, ставит их «с ног на голову». Каково, например, подлинное отношение между легкомысленным подходом людей к браку и продолжительностью расторгаемых браков? Очевидно, таково: если брак был в самом деле легкомысленным и должен быть расторгнут, то в подавляющей массе случаев расторжение его происходит действительно довольно скоро после свадьбы. Но не наоборот. Далеко не всякий краткий брак непродолжителен по причине человеческого легкомыслия. В обыденном же сознании внешняя связь воспринимается как связь существенная. И вот вместо того, чтобы утверждать: этот брак легкомыслен и потому непродолжителен, такое сознание полагает: этот брак непродолжителен и потому легкомыслен.
Существенной чертой обыденного сознания является и то, что оно не в состоянии исключить из опыта фигуру самого индивида, его «я». В этом обстоятельстве скрываются корни того субъективизма, в силу которого люди сплошь и рядом выдают свой частный, индивидуальный опыт, неизбежно содержащий множество элементов единичного, за опыт коллективный и даже всеобщий.
Чаще всего это проявляется в односторонности суждения— неправомерном обобщении небольшого круга фактов, имеющих в действительности ограниченный характер, при полном сбрасывании со счетов фактов иного рода, противоречащих обобщаемым. Именно с такого рода абсолютизацией вещей обыденным сознанием мы столкнулись в III опросе. В частности, мнение «нигилистов», сформировавшееся, как мы уже говорили, частично «по слухам», а частично на основе личного опыта, точнее, опыта их микросреды, в той своей части, где оно опиралось на опыт, как раз страдало односторонностью. Оно принимало в расчет одну группу фактов, только и известных говорящим, и совершенно не учитывало явлений противоположных [154].
Столь же односторонне-ошибочными, как и суждения «нигилистов», были и оценки молодежи, выдержанные в прямо противоположных красках,— мнения тех, кто не мог выйти за рамки безудержной восторженности и торопился объявить анафему всякому полагающему, что у советской молодежи есть распространенные отрицательные черты [155].
Следовательно, степень истинности мнения, подкрепляемого личным опытом, значительно повышается, если говорящий подходит к опыту критически, понимая его ограниченный характер, если он стремится принять во внимание всю совокупность разноречивых явлений действительности. С этой точки зрения в III опросе наибольший интерес для исследователя представляло конечно же мнение большинства— людей, которые, независимо от того, нравится им поколение в целом или нет, обнаруживали способность видеть в мире не только белую и черную краски, но и множество различных оттенков. На основе такого рода мнений, свободных от односторонности и субъективных преувеличений, можно было получить наиболее точное и реальное представление об облике советского молодого поколения.
Иным выражением субъективизма обыденного сознания является объективирование индивидом своего индивидуального «я» — примешивание к содержанию обсуждаемых вопросов своих личных мотивов, переживаний, проблем или даже прямое утверждение своих индивидуальных свойств, потребностей, особенностей жизни и т. д. в качестве всеобщих, присущих всем остальным людям. В известном смысле эта ошибка совпадает с первой — и тут и там речь идет об абсолютизации ограниченного опыта. Однако между ними существует и разница. В первом случае говорящий был ограничен в своем суждении узостью, неполнотой опыта; он не мог охватить явление во всей его широте, поскольку стоял на «кочке зрения». Во втором — он судит о мире, что называется, «со своей колокольни», а иногда даже утверждает, что мир ограничен стенами этой его колокольни,— совсем как свифтовские лилипуты, наивно полагавшие, будто весь мир устроен по образу и подобию их карликовой страны. Ясно, что узость мышления, присутствующая в последнем случае, имеет уже не только логическую природу, но вызывается недостаточной социальной сознательностью и воспитанностью говорящего, например его неверной оценкой отношения между личным и общественным интересом и пр.
В том же III опросе не было недостатка в примерах такого рода мнений. Общая неудовлетворенность некоторых молодых людей поколением в целом оказывалась на поверку лишь отражением их личной неустроенности, была порождена сугубо личными мотивами [156].
Еще более опасными с точки зрения точности конечных выводов являются случаи, когда говорящие прямо ставят знак тождества между своим «я» и объективной действительностью. Исследователь всегда должен иметь в виду возможность такой ошибки. Например, мы писали, что в нашем II опросе в качестве проблемы № 1 было названо жилищное строительство. Являлось ли, однако, это мнение истинным? Передавало ли оно действительную потребность общества? Ведь, абстрактно говоря, дело могло сложиться и так, что в опросе случайно приняли участие лишь люди, испытывавшие личную потребность в жилье и выдавшие свой индивидуальный опыт за всеобщий. Специальный анализ показал, что названное мнение не было ошибочным. Об этом с достаточной убедительностью свидетельствовал, помимо прочего, и тот факт, что оно с равной силой высказывалось людьми, которые имеют жилье или недавно получили его. Следовательно, речь в опросе шла не о личном, узко понятом интересе, а действительно об интересе общества в целом.
Напротив, в III опросе мы то и дело сталкивались со случаями, когда, оценивая свое поколение в целом, говорящие приписывали ему качества, которыми обладали сами. И тут еще раз подтверждалось старое правило, что для камердинера не бывает героев, а герои нередко не подозревают о существовании предателей... [157]
Ясно, что подобного рода проекция личного опыта на всю исследуемую «вселенную» в целом не может способствовать образованию истинного мнения. Обычно происходит обратное. Однако, если говорить точнее, степень истинности таким образом сформированного мнения прямо пропорциональна количеству лиц, его выражающих. Оно будет абсолютно истинным, если «вселенная» целиком состоит из таких отождествляющих себя со «вселенной» (то есть в данном случае друг с другом!) «я», и, наоборот, оно будет совершенно ложным, если таких «я», отождествляющих себя со всей «вселенной» в целом, немного, так что их личный опыт отличается от личного опыта большинства других людей. В последнем случае мнение меньшинства не может быть принято во внимание при характеристике исследуемой «вселенной» в целом. Однако это не значит, что оно вовсе не будет интересовать исследователя. Напротив, ложное само по себе, оно тем не менее может быть очень важным с точки зрения понимания тех или иных отдельных сторон действительности, хотя бы природы и характера самого данного меньшинства и т. д.