6. Сложный характер отражения

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Вместе с тем, как было уже отмечено, анализирующий отношение общественного мнения к отражаемой в нем со­циальной действительности исследователь всегда должен по­мнить, что речь идет о сложном характере такого отражения.

Эта сложность связана уже с тем, что общественное мнение может быть не только истинным, но и ложным, не только адекватным действительности, но и иллюзорным. Причем суть дела заключается здесь не только и даже не столько в самом существовании возможности для обществен­ного мнения оказаться правильным или ошибочным, сколько в том, что эти две крайности «спокойно» уживаются в нем: взятое в целом, общественное мнение практически никогда не бывает абсолютно истинным или абсолютно ложным, оно всегда есть своеобразное. смешение точных знаний и иллю­зий, переплетение элементов истины и фантастики.

Однако данный аспект не является единственным. О сложном характере отражения действительности в обще­ственном мнении нужно говорить и тогда, когда налицо вы­сказывания общественности, в общем и целом точно пере­дающие объективную картину вещей.

В этом смысле весьма серьезное значение имеет например, тот факт, что зафиксированное мнение может оказаться многозначным по своему содержанию, то есть допускать возможность различного толкования отра­женных в нем явлений.

Разумеется, многое в происхожде­нии (и соответственно — в

устранении) данной сложности за­висит от самого исследователя: выдвигаемые им вопросы должны ставиться в такой форме, чтобы обеспечивать одно­значность интерпретации ответов. Однако нередко суть дела заключается не в ошибках исследования (они возможны, но не о них речь), а в специфике самого процесса выражения мнений.

Именно с таким случаем мы столкнулись, в частности, в машем II опросе. Перечисляя проблемы материального бла­госостояния по принципу первоочередности решения, обще­ственное мнение несколько неожиданно назвало тогда в ка­честве третьей по счету проблемы (вслед за жилищным стро­ительством и ростом заработной платы) «расширение сети детских учреждений». Момент неожиданности состоял в том, что эта проблема оттеснила на задний план такие проб­лемы, как «увеличение товаров широкого потребления» и "увеличение производства продуктов питания». Учитывая исключительную важность последних проблем в жизни на­рода, можно было прийти к выводу, что факт их относительно слабого подчеркивания в опросе — результат их относительно успешного решения в стране. Однако выявлен- мог мнение допускало и иное заключение о реальных процессах, а именно позволяло сделать вывод о крайнем обострении за последние годы проблемы детских учреждений. Наконец, речь могла идти и о третьем варианте — о переплетении обоих названных явлений. Выявить действитель­ное содержание зафиксированного мнения должен был специальный анализ.

И с таким сложным, многозначным характером высказываний исследователю общественного мнения приходится иметь дело постоянно. Скажем, человеку нравится его поколение, он доволен его делами. Спрашивается, как расценивать подобное мнение с точки зрения понимания подлин­ного облика советской молодежи? На первый взгляд это мне­ние может казаться благоприятным, и в подавляющем боль­шинстве случаев так оно и есть. Но с другой стороны, такой вывод можно сделать только в результате дополнительного анализа, связанного с выяснением личности говорящего или того, что именно вызывает его симпатии и антипатии. Ведь при абстрактном подходе к делу похвала сама по себе еще не говорит ни о чем: она может быть как похвалой друга, так и поцелуем Иуды. Равно как и критика: за ней может стоять и недовольство сущим, и брюзжание филистера.

Не будем голословными. Давая положительную оценку своему поколению, одни участники опроса писали: «Я ду­маю, что мое поколение — самое счастливое во все времена. Мы первыми увидели спутник и космический корабль, авто­маты, работающие вместо людей, и первые телепередачи. Не только увидели, но и приняли участие в их создании. Мое поколение ведет сейчас самую святую борьбу на земле, и мне хочется, чтобы оно было первым, навсегда устранив­шим войну. Конечно, я влюблена в мое поколение, в мое время. У нас чуть не каждый день рождаются новые города и новые моря, производятся важные научные открытия и от­крытия мощных подземных кладов. Рождаются и новые от­ношения между людьми, новый человек коммунистического завтра» [36]. Но среди них были и такие, кто заявлял: «Поко­ление мне нравится, так как современная молодежь любит деньги, вино, женщин, свободу слова и действий. Самые сильные ее черты: эгоизм, эгоцентризм, жажда наживы и власти над плебеями...» Самая распространенная отрица­тельная черта — «так называемая идейность. Ее проявление выражается, в частности, в том, что открыли настоящий по­ход против аристократов духа» [37].

Сложный характер отражения действительности в общественном мнении находит свое выражение, далее, и в том, что

складывающееся на уровне обыденного сознания, окрашен­ное в тона социальной психологии общественное мнение вы­сказывает суждения, содержание которых в каждом конкретном случае относительно, то есть отличается более или менее сильным моментом ситуативности [38].

Об этом моменте можно говорить прежде всего в широ­ком смысле слова — как о влиянии на содержание высказы­ваний социальной психологии опрашиваемого (говорящего). Именно этот аспект проблемы имел в виду А. Грамши, когда отмечал, что так называемое «поверхностно выраженное, или словесное» сознание, доставшееся «массе в наследство от прошлого» и воспринятое ею «без критики», «не бесплод­но: оно привязывает к определенной социальной группе, влияет на моральное поведение, на направление воли...» [39]

Однако не менее важен и более узкий аспект проблемы, заключающийся в том, что каждое высказывание общест­венности неизменно содержит в себе (в своем происхожде­нии или содержании) определенное, большее или меньшее, число эмоциональных и даже иррациональных элементов. Их наличие придает всему делу своеобразную окраску и в известных условиях способно даже трансформировать со­держание высказываемого мнения. В подобных случаях ре­альное содержание мнения может весьма значительно отли­чаться от того, за которое его принимает исследователь.

Именно с таким явлением мы частично столкнулись в 3 опросе при анализе отрицательных черт советской моло­дежи. Вопрос в анкете стоял тогда так: «Есть ли, на Ваш взгляд, у молодых людей отрицательные черты, имеющие широкое распространение? Если да, какие именно?» Иными словами, акцент делился на явлениях наиболее распространённых. Однако вместо этого речь в опросе во многом пошла совсем о другом о явлениях наиболее неприятных для масс, вызывающих их наибольшее осуждение. Нет спору, названные подходы отчасти смыкаются, но, как нетрудно понять, они все же далеко не совпадают друг с другом.

Эта своеобразная трансформация угла зрения обществен­ного мнения проявилась прежде всего в том, что широкий разговор о недостатках поколения в явном противоречии с программой опроса повели и те его участники (их было ни много ни мало — 3101 человек), которые не видели в среде молодежи широко распространенных отрицательных явле­ний, то есть дали, по сути дела (а многие и формально), от­рицательный ответ на главный вопрос.

О происшедшей частичной подмене понятия «наиболее распространенный» понятием «наиболее нетерпимый» гово­рил и содержательный анализ названных молодежью отри­цательных черт. Например, наименьшую реакцию вызвали такие явления, как национализм и подверженность религии; первый подчеркнули всего 28 человек из 17446 (0,16 про­цента), вторую — немногим больше: 152 человека (0,8 про­цента). Что касается национализма, то это было вполне есте­ственно: из массы источников известно, что эта черта в не­значительной мере свойственна советской молодежи, ее проявления носят исключительный характер. Однако этого совсем нельзя было сказать о религиозных пережитках. Многочисленные выступления печати, официальная инфор­мация, наконец, специальные социологические исследования, проводившиеся в некоторых районах страны, дают основа­ние полагать, что дело тут обстоит скорее как раз неблаго­получно. Подверженность молодых людей религии — не­редко встречающееся явление, во всяком случае не менее распространенное, нежели, скажем, их увлечение «стилем». Между тем последнее было подчеркнуто в опросе почти в 3 тыс. анкет. Даже в деревне, где влияние религии на моло­дежь значительно сильнее, чем в городе, и где, напротив, «стиляги» встречаются крайне редко, опрошенные все же выдвинули на первый план «стиляжничество». Из 600 кол­хозников увлечение «стилем» в качестве наиболее распро­страненной отрицательной черты подчеркнули 54 человека, в то время как связь с церковью — лишь 9; из 1933 жителей сельской местности — соответственно 252 и 32.

Подобный факт невозможно было объяснить какой-либо технической ошибкой, допущенной исследователем при со­ставлении анкеты (например, неудачной формулировкой во­проса). Что же в таком случае тут имело место? Недооценка молодежью отрицательного значения религии? Переоценка некоторых других явлений, в частности «стиляжничества»? Бесспорно, и то, и другое. И источник этого смещения в оцен­ках в обоих случаях был один: некоторые особенности функ­ционирования массового сознания.

По всей вероятности, у опрошенных, как и у поколения в целом, не было никаких иллюзий на тот счет, что участие молодежи в религиозных праздниках и обрядах — явление значительно более распространенное, нежели ее участие в «оргиях с рок-н-роллом». Но одно дело — «распространен­ное», а другое — «опасное», «неприятное», вернее, кажущееся таковым. Религия — явление глубоко противное коммуни­стическому сознанию и всему укладу жизни социалистиче­ского общества. Эго знает по крайней мере большинство мо­лодых людей. Но с другой стороны, религия воспринимается психологически как нечто привычное, освященное многове­ковой традицией, к тому же связанное в массовом представ­лении прежде всего со старшими поколениями. Поэтому-то, видимо, молодые люди и не придали ей в опросе (как не при­дают и в жизни!) большого значения. Зато, напротив, «под­ражание западной моде» представляется многим сущим бельмом на глазу, и пусть оно встречается несравненно реже, оно все равно кажется более вызывающим, неприемлемым и опасным, чем религия. Именно эта эмоциональная окраска в восприятии явлений действительности наложила отпеча­ток на общественное мнение и именно она привела, выра­жаясь языком физики, к «возмущению» общественного мнения, к незаметному на первый взгляд смещению плос­кости его высказывания.

Наконец, сложный, противоречивый характер отражения действительности в общественном мнении проявляется в том, что исследователю всегда бывает очень трудно прове­сти границу между автохарактеристичными высказыва­ниями и мнениями, содержание которых не характеризует говорящих.

Понятно, такой проблемы не существует в рамках иссле­дования всей «вселенной» в целом. Ведь если, скажем, сово­купность индивидов, образующих «вселенную», высказывает мнение о каких-либо признаках последней, само собой ясно (разумеется, при условии, что высказанное мнение истинно), что эти признаки характеризуют и самое высказывающуюся совокупность. Подобное мнение всегда обладает свойством транзитивности: отмечаемый субъектом мнения признак яв­ляется признаком самого говорящего субъекта, может быть «перенесен» на него.

Иное дело — мнения групп, выделяемых в составе более широкой «вселенной». Одни из них также могут рассмат­риваться в качестве автохарактеристик субъекта высказы­вания, другие — нет. Чтобы понять, с каким конкретно слу­чаем мы имеем каждый раз дело, необходимо провести спе­циальный анализ «на точность выражения мнения», затра­гивающий как объект, так и субъект высказывания.

Возьмем, например, вопрос: «Есть ли, на Ваш взгляд, у молодых людей отрицательные черты, имеющие широкое распространение? Если да, какие именно?» 8,5 процента опро­шенных ответили на него: равнодушие, пассивность. При этом по отдельным группам картина выглядела следующим образом (в процентах):

Естественно, исследователю важно было решить: можно ли тут было сделать какие-либо выводы относительно сте­пени распространенности данной черты внутри той или иной группы? Можно ли было, например, на основании приведен­ной таблицы утверждать, что в старших группах молодежи равнодушных больше, чем в младших (и именно в 1,5 раза), что рост пассивности определяется ростом образования лю­дей и т. д.?

Анализ показал, что такого вывода в данном случае сде­лать было нельзя. Конечно, известный рост равнодушия с возрастом происходить может (один из опрошенных студен­тов справедливо заметил, что эта черта тесно связана с «шишками, набитыми жизнью на лоб», а количество таких «шишек» прямо пропорционально возрасту). Однако ясно, что подобный вывод — даже в столь аморфном своем виде — отнюдь не исчерпывает всей проблемы до конца. И тем более неверными были бы попытки устанавливать здесь какие- либо точные количественные отношения между группами. Почему? Потому, что, когда 30-летние говорят о болезни равнодушия, их суждение основывается на знакомстве не только со своими 30-летними же сверстниками, но со всей без исключения молодежью. Иными словами, возрастные группы, по крайней мере в границах взятого предмета вы­сказывания, являются, так сказать, открытыми, незамкну­тыми. Эмпирическая база образования их мнения не огра­ничена рамками самих этих групп, и потому такое мнение не обладает признаками транзитивности.

Аналогичное положение наблюдается и в группах по об­разованию. Заключение о том, будто число пассивных людей увеличивается по мере роста образования, было бы совсем уже ошибочным; ведь известно, что рост знаний и культуры ведет к расширению интересов людей, к их совершенствова­нию в той или иной области деятельности и т. д., то есть к усилению как раз тех факторов, которые противопоказаны распространению микроба равнодушия.

Следовательно, приведенные цифры скрывают в себе другие, более широкие зависимости, относящиеся всецело к субъективному миру людей. В частности, они позволяют сде­лать такой вывод: чем выше зрелость человека (а она при­ходит и с возрастом, и особенно с образованием), тем нетер­пимее, критичнее он относится к явлению равнодушия, тем больший вред и опасность он усматривает в этой черте.

Напротив, выделенные в составе «вселенной» «экологи­ческие» группы (по месту жительства) являются в данном отношении группами замкнутыми: их мнение базируется на опыте, ограниченном преимущественно рамками самой группы. Поэтому такого рода мнение является в большей сте­пени автохарактеристичным. Например, суждение москви­чей основывается конечно же прежде всего на знакомстве с жизнью молодежи этого города, и потому оно может быть «перенесено» на объективную характеристику данной груп­пы. Равно как и мнение деревенских жителей, основываю­щееся на опыте преимущественно сельском. Следовательно, применительно к таким группам цифры говорят уже не только о мире мнений, но и о мире реальных явлений. Ис­ходя из них, можно сделать вывод (при прочих равных об­стоятельствах), что равнодушие больше распространено в крупном городе, нежели в деревне [40].

Следует подчеркнуть, что различение открытых и замк­нутых групп носит относительный характер. Оно прямо свя­зано с объектом обсуждения, поскольку применительно к различным объектам одни и те же группы могут выступать то как открытые, то как замкнутые. И особенно важным та­кое различение становится тогда, когда объект мнения свя­зан с доступными непосредственному наблюдению явле­ниями, то есть когда в основе образования мнения лежат не теоретическое знание, не распространяемые средствами массовой коммуникации истины, а личные наблюдения, не­посредственный опыт микросреды.

Характерным примером тут может быть отношение раз­личных групп опрошенных к такому отрицательному явле­нию, как пристрастие к спиртным напиткам. Буквально все выделенные группы — возрастные, «экологические», по об­разованию, по роду деятельности и т. д.— назвали это явле­ние самым большим недостатком, свойственным молодежи. Причем среди групп по роду деятельности такое мнение вы­сказали (в процентах):

Исходя из таблицы, никак нельзя утверждать, что зло­употребление алкоголем распространено в среде служащих больше, скажем, чем в среде инженеров, меньше, чем среди военнослужащих, и т. п. И дело не только в незначительной разнице между цифрами. Главное — объект высказывания тут таков, что мы не можем рассматривать названные груп­пы в качестве замкнутых.

В самом деле, рассматриваемое суждение существенным образом отличается с точки зрения процесса своего формирования от общественного мнения, складывающегося, к при­меру, вокруг явления равнодушия. Разумеется, и тогда, когда служащие или инженеры говорят о пассивности мо­лодежи, они также исходят при этом не только из фактов жизни своего учреждения или завода. Эмпирическая база образования такого мнения также значительно шире: она включает в себя опыт встреч с людьми в самых разнообраз­ных условиях и сферах. И все же своя собственная социаль­ная среда играет в данном случае при формировании мнения первостепенную роль. Иное дело — пьянство. Пьяный чело­век на улице, в общественных местах бросается в глаза всем. Восприятие такого явления не связано с продолжительными, устойчивыми, более или менее глубокими связями между людьми в рамках той или иной социальной общности, оно возможно и за пределами таких групп.

Зато «экологические» границы имеют тут снова довольно большое значение. Житель села, говорящий о распрост­раненности пьянства, как правило, судит об этом сугубо на основе «местного материала», «материал» города зачастую просто неизвестен ему. Точно так же житель крупного го­рода, как правило, не принимает во внимание или даже во­все не располагает знанием о положении вещей в деревне и всецело основывается в своем суждении на впечатлениях, связанных с жизнью семьи, ближайшего окружения, дома, улицы, городских центров и т. п. Поэтому, если в группе жителей Москвы и крупнейших городов увлечение спирт­ными напитками в качестве наиболее распространенной черты отметило 19,9 процента опрошенных, в группе жите­лей остальных городов и поселков — 24,0 процента, а в группе жителей села — 27,5 процента, то — при прочих рав­ных обстоятельствах — отсюда можно было сделать вывод, что в среде сельской молодежи это отрицательное явление распространено более, чем в среде городской и особенно сто­личной.

Говоря о сложном характере отражения действительно­сти в общественном мнении, можно было бы сослаться и на иные факторы, в частности на то обстоятельство, что общест­венное мнение может заключать в себе ту или иную уста­новку группы, выражать приверженность группы к той или иной системе ценностей и т. д., то есть осуществляться в суждении, связанном с весьма сложными формами опо­средствованного отражения социальной действительности. Однако, как кажется, и сказанного достаточно, чтобы увидеть, что содержание высказываний общественности не может браться исследователем «на веру», приниматься как данное, без всестороннего критического рассмотрения. На­против, подчеркивая роль общественного мнения в качестве измерителя действительности, мы одновременно с такой же силой должны подчеркнуть, что пользоваться этим орудием можно лишь со знанием дела. Разного рода «манипуляции» с общественным мнением не могут иметь какой-либо силы, если они не опираются на научное исследование высказыва­ний общественности, не включают в себя критического ана­лиза реального содержания выявленных мнений. В свою оче­редь такой подход предполагает владение методологией и методикой исследования, умение препарировать обществен­ное мнение, испытывать его «на истинность отражения», «на точность выражения» и т. д. Но обо всем этом — ниже.

7. « GENUS PROXIMUM » ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

Теперь же, после всего сказанного, необходимо подвести некоторые итоги в отношении природы общественного мне­ния. Правда, на первый взгляд могло создаться впечатление, что мы получили лишь серию отрицательных суждений об общественном мнении: узнали, что оно не совпадает ни с одной из существующих форм общественного сознания и не существует наряду с ними; не является ни сугубо «партий­ным», классовым, как идеология, ни сугубо «объектив­ным», нейтральным, как наука; не тождественно ни обы­денному сознанию, ни теоретическому знанию и т. д.; в таком случае говорить о каком-либо определении явления невозможно: формальная логика, как известно, исключает правомерность всякого definitio per negatio.

Однако в действительности мы узнали и нечто большее, нежели только чем не является общественное мнение: за рядом негативных определений скрывается позитивное зна­ние. Мы видели, в частности, что, будучи взято в отношении к формам общественного сознания, общественное мнение представляет собой известный способ их функционирования, отличительными признаками которого являются неофици­альность, стихийность и т. д. Мы видели, далее, что обще­ственное мнение может быть окрашенным в классовые тона, а может быть и нейтральным по отношению к интересам того или иного класса, вернее, выражающим интересы одно-

временно нескольких различных социальных классов и групп. Рассмотренное с точки зрения уровней отражения действительности в сознании, общественное мнение, как было установлено, представляет собой такой вид обществен­ного сознания, который снова ломает существующую альтер­нативу: «обыденное сознание — теоретическое знание», об­наруживая способность формироваться на обоих крайних уровнях. Наконец, мы видели, что, как и общественное со­знание вообще, общественное мнение, будучи взято в отно­шении к действительности, оказывается не чем иным, как осознанным бытием, что оно всегда отражает реальные про­цессы жизни и что это отражение является неизменно слож­ным по своему характеру и содержанию.

Все это позволяет нам теперь предпринять попытку в определении природы рассматриваемого феномена.

Первый вывод, к которому мы неминуемо должны прийти,— это признание удивительного синкретизма обществен­ного мнения. В самом деле, какое бы из принятых расчленений общественного сознания мы ни взя­ли, об общественном мнении никогда нельзя сказать, что оно представляет собой что-то одно, какой-то один полюс аль­тернативы,— оно всегда «и то», «и другое», а иногда «и тре­тье»...

Именно в этом интегральном характере явления боль­шинство исследователей усматривает основную трудность его определения [41]. Одновременно здесь скрывается и корень распространенной ошибки: обнаружив невозможность «под­вести» общественное мнение ни под один genus proximum, обнимающий существующие и уже описанные наукой «ви­ды» (секторы, формы, сферы и т. д.) общественного сознания, социологи пытаются «изобрести» для него свой собственный «род», существующий наряду с известными. В результате возникает стремление расчленить общественное сознание еще по одному, новому, основанию.

Именно так поступает, в частности, А. Уледов в книге «Общественное мнение советского общества»[42], где наряду с традиционными расчленениями общественного сознания (по принципу форм сознания, а также по принципу уровней сознания), вводится еще одно расчленение — по принципу состояний сознания.

Сам по себе термин «состояние сознания» кажется весьма удачным для характеристики такого явления, как общественное мнение. Однако использование его А. К. Уледовым в качестве наименования некоего «рода», сущест­вующего в рамках общественного сознания наряду с дру­гими известными «родами», не представляется наилучшим. Специфической чертой этого genus proximum объявляется то, что будто бы лишь он ставит вопрос о воздействии со­знания на практическую деятельность человека.

«Почему же важна постановка вопроса о состояниях сознания?» — спрашивает автор книги. И отвечает: «Она важна потому, что анализ общественного сознания в двух первых планах, т. е. с точки зрения специфических форм отражения и различных уровней отражения, не раскрывает активной роли сознания. Правда, при определении специфи­ческих форм сознания указывается, что каждая из них ока­зывает активное воздействие на жизнь общества, но в дол­жной мере роль их не выясняется. И это прежде всего по­тому, что в реальной жизни формы сознания не существуют рядом друг с другом. Все они взаимосвязаны и взаимообус­ловлены, и действия их проявляются совместно» [43]. «Со­стояние сознания непосредственно сопровождает практиче­скую деятельность людей, или, лучше сказать, включено в нее. Поэтому вполне оправдано, на наш взгляд, сопоставлять сознание в целом как отражение действительности с прису­щими ему умственными, эмоциональными и волевыми мо­ментами с сознанием, тоже взятым в целом, но уже как деятельностью, или, вернее, с сознанием, реализующимся в практической деятельности людей. Вот это последнее и вы­ступает как состояние сознания, а первое — как отраже­ние» [44]. Понятно, что всякий «род» может являться таковым и рассматриваться в качестве такового лишь при условии, ес­ли он подразделяется на какие-то «виды». Поэтому А. К. Уледов вынужден поставить общественное мнение в ряд с дру­гими, однопорядковыми с ним species. «Одним из состояний общественного сознания,— пишет он,— выступает общест­венное мнение» [45]. «Такими же состояниями выступают со­циальные нормы поведения людей, традиции, программы политических партий» [46]¹.

В приведенных высказываниях нет, кажется, ни одного положения, которое не подлежало бы опровержению или, по меньшей мере, в истинности которого нельзя было бы усомниться.

Неверно, прежде всего, что анализ общественного созна­ния «в двух первых планах» «не раскрывает активной роли сознания». Почему, спрашивается? Разве политическая иде­ология, религия, мораль или искусство (а это все формы об­щественного сознания) оказывают на практическую дея­тельность людей меньшее влияние, чем общественное мне­ние? Отнюдь. Или разве можно говорить о науке, о теоре­тическом знании, как, впрочем, и об обыденном сознании (имея в виду уже расчленение общественного сознания «во втором плане»), лишь как об «отражении» действительно­сти? Также нет. Особенно в наш век, когда практическая деятельность людей, идет ли речь об освоении природы или об освоении механизма социального развития, стремится опираться на сугубо научную основу.

А с другой стороны, совершенно неправомерно и рас­смотрение общественного мнения как «состояния сознания» лишь в аспекте его воздействия на практическую деятель­ность людей (не говоря уж о рассмотрении его как самой «деятельности»): выше мы подробно говорили, что общест­венное мнение необходимо рассматривать и как отражение объективной действительности.

Наконец, совсем уже сомнительным, как в силу очевид­ной случайности подбора, так и в силу еще более очевидного смешения различных оснований деления, кажется поста­новка общественного мнения в один ряд с такими явле­ниями, как «социальные нормы поведения людей», «тради­ции» и «программы политических партий». Ведь что ка­сается первых, то они, по словам самого же автора книги, представляют собой или «юридические законы», или «нрав­ственные требования», то есть целиком входят или в состав правосознания (одной из форм общественного сознания), или в состав обыденного сознания. Ясно, что это лишает нас ка­кой-либо возможности рассматривать их наряду с данными сферами общественного сознания, в качестве некоей само­стоятельной субстанции — определенного «состояния созна­ния». Целиком к сфере обыденного сознания относятся и традиции; к тому же их рассмотрение наряду с обществен­ным мнением неправомерно и потому, что они представляют собой «проявление доминирующего общественного мнения прошлого» [47]. Наконец, крайнее удивление вызывает выде­ление в некоторую самостоятельную субстанцию общест­венного сознания «программных документов партий». До сих пор казалось бесспорным, что эти документы являются лишь одним из выражений политической идеологии или политической науки. И конечно же к любой форме общест­венного сознания можно отнести слова А. К. Уледова, кото­рыми он характеризует специфику программных докумен­тов в качестве «состояния сознания»: мол, «в них аккуму­лирован, отражен определенный уровень общественного сознания данной эпохи» [48].

Словом, попытка А. К. Уледова провести границу между общественным мнением, с одной стороны, и всеми другими подразделениями общественного сознания, с другой, по осно­ванию «активное влияние на практику — пассивное отраже­ние» должна быть оценена в целом как неудачная. И источ­ник этой неудачи, как нам кажется, заложен в самой исход­ной идее — в стремлении во что бы то ни стало выделить «субстанцию» общественного мнения в качестве существую­щей наряду с иными «субстанциями» общественного созна­ния. Весь же. «фокус» как раз состоит в том, что эта «суб­станция» не существует наряду, но оказывается своеобраз­ным интегралом всех иных «субстанций». Тот самый син­кретизм общественного мнения, в котором обычно усматри­вают основную трудность для понимания и определения этого феномена, на наш взгляд, как раз содержит ключ к разгадке.

Если уж говорить о genus proximum общественного мне­ния (хотя это очень своеобразный род, включающий в себя один-единственный species — «общественное мнение»), то его можно определить как сознание масс, массовое сознание, или, если угодно, как состояние массового сознания. Выра­жаемое тем или иным образом общественное мнение — это массовое сознание in actu, в действии, или реакция массового сознания. И сущность этого сознания состоит отнюдь не в том, что оно более, чем другие типы сознания, способно вли­ять на практическую деятельность людей, но в том, что оно является своеобразным фокусом, в котором сходятся все существующие сечения общественного сознания, и потому наиболее емким, так сказать суммарным, выражением уро­вня или состояния общественного сознания той или иной эпохи, взятого в целом, пропущенного через призмы с са­мыми различными углами преломления: «классовым», «по глубине отражения действительности», «по сфере действия» и т. д. и т. п.

Общественное мнение характеризует общественное со­знание той или иной эпохи в его суммарном виде. Это — об­щественное сознание со сломанными внутри него перегород­ками. Будучи, например, произведением классовых и вне­классовых элементов в сознании, общественное мнение ха­рактеризует общественное сознание эпохи как в целом более или менее окрашенное в классовые тона.

Но главное в этом типе сознания, конечно, то, что оно представляет собой произведение двух величин — обыден­ного сознания и теоретического знания. Ведь если верно, что общественное сознание включает в себя, с одной стороны, сознательно вырабатываемое теоретиками научное пред­ставление о мире, а с другой — стихийно вырабатываемое массами обыденное сознание, то не менее верно и другое — что в реальной действительности реальное сознание, харак­терное для той или иной эпохи, всегда представляет собой результат сложения, переплетения этих двух типов созна­ния. И этот результат находит свое выражение как раз в общественном мнении.

Что же касается специфики общественного мнения в сравнении с иными типами общественного сознания, то она заключается совсем не в том, будто в основе этого явления лежат какие-то иные, исключительно одному ему свойствен­ные начала (совсем наоборот! еще раз повторяем: по своей природе общественное мнение есть органический сплав все тех же, уже известных начал), но в особых закономерностях функционирования данного феномена. Эти закономерности находят свое выражение в специфическом объекте рассмат­риваемого массового сознания, в его специфическом субъекте, специфических формах выражения, специфических способах воздействия на действительность [49] и т. д. и т. п.

И уже из данного определения природы общественного мнения вытекает та важнейшая его черта, что оно представляет собой величину переменную, зависимую. В сущности, это — типичная функция, производная от обще­го числа, величины и качества различных ее составляющих. Именно поэтому тут правильнее

говорить не просто о «мас­совом сознании», но о «состоянии массового сознания», или, точнее, о тех или иных состояниях массового сознания.

Общественное мнение — величина переменная прежде всего в историческом плане. Это можно было видеть уже при взгляде на явление через призму таких категорий, как «форма общественного сознания», «классовое сознание» и т. д.

В самом деле. По мере развития общества общественное мнение постоянно расширяет предмет своего высказывания, сферу своей компетенции: будучи некогда ограничено лишь областью политических отношений, нравственности или пра­восознания, оно со временем распространило и продолжает распространять свою власть и на другие области.

Исторический характер общественного мнения прояв­ляется с полной отчетливостью и в том, что, имея в антаго­нистических обществах ярко классовый характер, оно с мо­мента социалистического переворота постепенно начинает утрачивать его и в перспективе с необходимостью должно трансформироваться в единое общенародное мнение.

Меняется также и исторический субъект общественного мнения: свободные римские граждане, собравшиеся на бур­ный и своенравный форум, замещаются вполне пристой­ными депутатами буржуазных парламентов с их почтенной процедурой, а эти, в свою очередь,— снова народом, исполь­зующим для выражения своего мнения все новейшие сред­ства массовой коммуникации и организации: прессу, обще­ственные институты, политические свободы и т. д. Ме­няются и функции общественного мнения, его роль в жизни общества, меняются и способы его формирования, методы его выражения и т. д.

Наконец, исторически переменной величиной является и общий уровень отражения действительности в обществен­ном мнении — то конкретное сочетание, переплетение обы­денного сознания и теоретического знания, которое опреде­ляется уровнем развития цивилизации, достигнутым тем или иным обществом, то есть степенью развития в нем про­изводительных сил, в том числе науки, характером и широ­той распространения культуры, в частности постановкой дела народного образования, и т. д., и которое бывает столь различным в каждую историческую эпоху.

С другой стороны, общественное мнение не есть нечто неизменное, постоянно данное и в том плане, когда оно бе­рется в рамках одной и той же исторической эпохи, в пре­делах одного и того же исторического состояния массового сознания. Оно может меняться и практически меняется в зависимости от условий его формирования и функциониро­вания, от характера проблемы, по которой оно высказы­вается (так, в рамках одного общества общественное мнение может быть то более, то менее компетентным, то более, то менее активным и т. д.), и многих иных факторов.

Все это не дает возможности говорить об определении общественного мнения вообще, о некоем его абстрактном оп­ределении, которое было бы одинаково верным примени­тельно ко всем эпохам и обществам и ко всем случаям. Та­кое» абстрактное определение неизбежно должно вылиться в ссылку па самую широкую по объему и потому весьма то­щую по содержанию категорию — вроде той, к которой мы как к «ближайшему роду» прибегли выше. И вся недоста­точность такой ссылки на locus communis очевидна: науч­ный анализ должен брать историческое явление в его конкретно-исторической форме, в специфических условиях его функционирования и развития.

• Глава 2 •

ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

Историческая форма, которую общественное мнение принимает в социалистическом обществе, находит свое вы­ражение в различных специфических характеристиках этого явления. Они касаются и объекта общественного мнения, и способов его формирования и выражения, его субъекта и т. д. Однако начать нужно, видимо, с выяснения места, ко­торое общественное мнение занимает в общей структуре со­циальной жизни, с выявления его функций и роли в жизни общества.

Коль скоро речь заходит о сопоставлении каких-либо явлений капиталистического и социалистического обществ, многие советские философы и социологи до сих пор до­вольно часто прибегают к «дихотомическому» способу ана­лиза. Согласно этому способу, явления, отмечаемые при ка­питализме знаком «плюс», автоматически награждаются применительно к социалистическому обществу знаком «ми­нус», и наоборот: признание существования какого-либо яв­ления при социализме вызывает автоматическое отрицание его существования при капитализме.

...Разумеется, Мефистофель был глубоко прав, когда, сравнивая науку с объективной действительностью, утверж­дал, что «теория» всегда оказывается «суше», «беднее» «пышно зеленеющего древа жизни». Однако ясно, что схе­матизм метода «да — нет», «нет — да» имеет совершенно иную основу, нежели общая природа абстрактного мышле­ния, неизбежно «огрубляющего» действительность. Это осо­бенно ясно видно при анализе проблем социалистической и капиталистической демократии и, в частности, обществен­ного мнения. Желая подчеркнуть специфику социалистиче­ского общества, иные авторы статей и книг утверждают, что при капитализме общественное мнение вовсе «не играет никакой роли», поскольку оно все целиком — «плод фальши­вой буржуазной пропаганды», и т. д. Однако такой подход не имеет ничего общего ни с объективной действительностью, ни с представлениями о ее научном анализе. Вопреки иллю­зиям недавних лет, он оказывается исключительно вредным и с политической точки зрения — с точки зрения завоевания масс в капиталистических странах на сторону коммунизма.

Именно поэтому против подобных методов так остро вы­ступили ученые-марксисты, видные деятели международ­ного коммунистического и рабочего движения, принявшие участие в дискуссии «Коммунисты и демократия», которая состоялась в начале 1963 г. в Праге.

«Взять хотя бы положение: «Демократия при капита­лизме — не что иное, как обман». Верно ли оно? — говорил на этом обмене мнениями канадский социолог-марксист Стэнли Райерсон.— Конечно, буржуазная демократия — об­ман в том смысле, что выборные институты и всеобщее избирательное право создают иллюзию правления большин­ства, тогда как практически налицо правление меньшин­ства, осуществляемое монополистически-капиталистиче­скими хозяевами экономики и государственной машиной... Но хотя в этом, весьма важном, смысле буржуазная демо­кратия и является обманом, она вместе с тем представляет собой и кое-что другое. Она воплощает (хотя и в ущербной, ограниченной, искаженной форме) завоевания великих ре­волюционно-демократических битв прошлого, завоевания, которые стали частью традиции, частью «национального ха­рактера»... частью превалирующих настроений масс...

...Значит, мы не можем ограничиваться одним разобла­чением формального характера буржуазной демократии. Мы должны бороться в защиту и за использование тех реальных элементов этой демократии, которые были достигнуты в процессе преодоления феодального господства, которые про­должают существовать, несмотря на нападки монополисти­ческого капитала, и которые содержат в зародыше потен­циальные элементы тысячекратного расширения демокра­тии, приходящего с социализмом. Ограничивать вопрос о де­мократии при капитализме одним лишь разоблачением ее формального, иллюзорного аспекта — значит занимать сектантско-догматическую позицию. Такого рода позиция анти­исторична; она отрицает прогресс в этой области, отмечен­ный преодолением феодальной автократии и завоеванием выборных институтов, гражданских прав и т. д. Такого рода какой роли», поскольку оно все целиком — «плод фальши­вой буржуазной пропаганды», и т. д. Однако такой подход не имеет ничего общего ни с объективной действительностью, ни с представлениями о ее научном анализе. Вопреки иллю­зиям недавних лет, он оказывается исключительно вредным и с политической точки зрения — с точки зрения завоевания масс в капиталистических странах на сторону коммунизма.

Именно поэтому против подобных методов так остро вы­ступили ученые-марксисты, видные деятели международ­ного коммунистического и рабочего движения, принявшие участие в дискуссии «Коммунисты и демократия», которая состоялась в начале 1963 г. в Праге.

«Взять хотя бы положение: «Демократия при капита­лизме — не что иное, как обман». Верно ли оно? — говорил на этом обмене мнениями канадский социолог-марксист Стэнли Райерсон.— Конечно, буржуазная демократия — об­ман в том смысле, что выборные институты и всеобщее избирательное право создают иллюзию правления большин­ства, тогда как практически налицо правление меньшин­ства, осуществляемое монополистически-капиталистиче­скими хозяевами экономики и государственной машиной... Но хотя в этом, весьма важном, смысле буржуазная демо­кратия и является обманом, она вместе с тем представляет собой и кое-что другое. Она воплощает (хотя и в ущербной, ограниченной, искаженной форме) завоевания великих ре­волюционно-демократических битв прошлого, завоевания, которые стали частью традиции, частью «национального ха­рактера»... частью превалирующих настроений масс...

...Значит, мы не можем ограничиваться одним разобла­чением формального характера буржуазной демократии. Мы должны бороться в защиту и за использование тех реальных элементов этой демократии, которые были достигнуты в процессе преодоления феодального господства, которые про­должают существовать, несмотря на нападки монополисти­ческого капитала, и которые содержат в зародыше потен­циальные элементы тысячекратного расширения демокра­тии, приходящего с социализмом. Ограничивать вопрос о де­мократии при капитализме одним лишь разоблачением ее формального, иллюзорного аспекта — значит занимать сектантско-догматическую позицию. Такого рода позиция анти­исторична; она отрицает прогресс в этой области, отмечен­ный преодолением феодальной автократии и завоеванием выборных институтов, гражданских прав и т. д. Такого рода позиция ставит препятствия на пути преодоления иллюзий масс относительно самой буржуазной демократии, ибо, бу­дучи механическим сверхупрощением, она кажется отри­цанием реальности, неправильным толкованием фактов, играет на руку антикоммунистическому утверждению, что мы против демократии, выступаем за ее уничтожение и т. д.» [50]

С подобными рассуждениями нельзя не согласиться. Дей­ствительность оказывается намного сложнее, нежели это представляется схематическому мышлению, и заключает в себе гораздо больше красок, нежели только белую и черную.

В самом деле, невозможно недооценивать или тем более вовсе не замечать того факта, что общественное мнение в его формах, отличных от форм эпохи классической древности, исторически получило свое первоначальное развитие как раз в рамках буржуазной демократии, равно как и того, что именно здесь нашли свое распространение теория и практика изучения общественного мнения с помощью социологических методов. С другой стороны, о картине демократии в капита­листическом мире, в частности о характере функционирова­ния в нем общественного мнения, нельзя говорить вообще, абстрактно, не видя всего многообразия форм, которые эта демократия принимает, отвлекаясь от различий, существую­щих в политической организации общества в различных странах.

Что же касается социализма, то высокие оценки социали­стической демократии не должны подменять собой действи­тельного анализа проблем, переживаемых обществом. Исто­рический опыт показал, что, хотя демократия и является для социализма объективной необходимостью, эта необходимость не воплощается в жизнь автоматически, уже в силу одного лишь обобществления средств производства, что в области осуществления народовластия и свободы личности в усло­виях социалистического общества возможны серьезные изъ­яны и отступления от нормы, заслуживающие самой острой и беспощадной критики.