Флерова берет пирожки, относит их в комнату Анфисы.
АНФИСА. А, брезгуешь мной! Я тебе побрезгую! я тебе покажу! /Выбрасывает пирожки в мусорное ведро./ И подарки свои возьмите, не нужно!
Анфиса швыряет Флеровой шерстяной платок, Флерова также идет молча в кухню и опускает платок в мусорное ведро.
КАПА. Вот дуры бабы! Добро губить! А я не гордая, я возьму. /Вытаскивает из мусорного ведра платок, набрасывает его на плечи./
АНФИСА. Ольга Ивановна, простите меня, глупую.
ФЛЕРОВА /обнимает Анфису/. Анфиса Максимовна, дорогая, это вы меня простите.
Телефонный звонок.
АДА. Монтера Зыкову к телефону.
ПАНЬКА. Поминки у меня. /Анфиса уходит./ Монтер тоже человек. В темноте посидите.
ВАДИМ /захохотал/. Точно, в темноте посидят! Посидят, посидят, пусть помучаются! Ох, Панька, ох, прямая баба! Вот люблю ее за честность! В темноте, и никаких гвоздей! Выпьем за жизнь, какая она есть! /Наливает себе, пьет./
КАПА. С детства ты характерный был. Как тебя принесли. Орешь - посинеешь весь.
ВАДИМ. Вы бы лучше помолчали, тетя Капа... Вы всех ненавидите! Ада у вас опереточная, она - показывает на Флерову - "психованная", Панька - "чирий ходячий", а мать все попрекали, что с подарочком с фронта пришла... Это со мной, значит, это я, значит, грех! Очень ты божественная; тетя Капа! Вот за это тебе Бог никого не дал: ни мужа, ни ребенка, одна ты, одна! Все себе, все для себя!
Все молчат, не смотрят друг на друга.
КАПА. Выдали меня рано, за старика. Вредный был, колючий, из ушей волосы. Требовал, чтобы любили. А я молодая была, не знала, как это любят. Родился, однако, у меня мальчик. Хорошенький - расхорошенький, вылитый херувим. Я на него радуюсь, я на него любуюсь, ну просто молюсь. А грех на человеческое молиться. Вот и наказал меня Бог. Третий год было Коленьке, и помер. Скарлатина задушила. Я его таскаю, я его таскаю. Умоляю, чтобы жил. А он глазки раскрыл, обхватил меня за шею, прижался, рыднул один раз и кончился.
ВАДИМ /встал, пошел в свою комнату, у двери остановился, обернулся/. Ольга Ивановна, Вы считаете, что я волочь? Скажите, только честно... Вы считаете, что я сволочь?
Флерова молчит.
ВАДИМ. Только честно.
ФЛЕРОВА. Нет.
ВАДИМ. Честно.
ФЛЕРОВА. Сволочь не может быть несчастной. А ты очень несчастен, Вадим.
ВАДИМ. С каких это пор?
ФЛЕРОВА. Давно.
ВАДИМ. Это вы что, "башмачок" вспомнили?
ФЛЕРОВА. Какой башмачок?
ВАДИМ. В школе. Когда я не смог прочитать слово "башмачок". Откуда я знал, что это за штука, "башмачок"?
ВАДИМ. Вы мне тогда объяснили... но они-то смеялись надо мной. И учительница смеялась! Почему они смеялись?
ФЛЕРОВА. Вадим, мы все слишком любили тебя, и ты привык быть везде главным: и здесь, у нас, и в Доме ребенка. Как мы с Анфисой останавливали тебя, как мы пугались твоего высокомерия. Ты помнишь: "Дурак!, - кричал ты детям, - Дурак, не видел автобуса. А я в автобусе ехал, и в трамвае ехал!.." А они слушали тебя, раскрыв рот. Знаешь, как ты знакомился? Подходил и говорил: "Здравствуй, это я!" И когда однажды тебе ответили: "Ну и что же, что ты? Тоже мне. Художественный театр!", ты две недели не ходил в детский сад.
ВАДИМ. И правильно! И не надо было вообще туда идти! Первым! Первым надо быть! А меня даже мать родная продала!
ФЛЕРОВА. Что значит продала?
АДА. Ты о матери говоришь!
ВАДИМ. Продала. Подженилась. С этим своим замполитом! Я со школой в колхоз уехал. "Возвращайся скорее, сынок. Я уснуть не смогу, если тебя в комнате нет..." Быстро нашла, чтоб в комнате был... Жизнь свою понимаете, устраивала, а я им мешал!