ФЕДОР /возится с проводкой/. Например, возьмут у нее и зарежут теленка. Она горюет?
ФЛЕРОВА, наверное, горюет. Только не по-нашему, по-своему.
ФЕДОР. А я думаю, по-нашему. Только нам ее горя не видно. Оно глубоко в корове запрятано.
ФЛЕРОВА. Федор Савельевич, а зачем вы пьете?
ФЕДОР. Сам не знаю. Хорошего тут нет, а пью. Заскребет внутри тоска, и ничего не надо, только бы выпить.
ФЛЕРОВА, пожалели бы Анфису Максимовну.
ФЕДОР. А я ее жалею. Оттого и пью... Она что? Она думает: виновата, ну и старается, услуживает. А мне это больше всего невыносимо, ее услужение... душит она меня.
ФЛЕРОВА /Вадиму/. Одна у него была радость в жизни: ты, Вадим. Как он тобой гордился! А ты души не чаял в отце. Только и слышно было: "Папа сказал… папа сделал… вот папа придет..."
АДА. Знаете что, Ольга Ивановна? Нам надо поговорить. /Идут в комнату Флеровой./ Мне надоели эти афинские ночи.
ФЛЕРОВА. Какие ночи?
АДА. Афинские. Ну, загадки, ревность и прочее. Вы меня понимаете? Я говорю о Федоре Савельевиче. Я окончательно решила вам его уступить.
ФЛЕРОВА. Как уступить?
АДА. Только не перебивайте, дайте закончить мысль. Ситуация такова: ясно, что жену он не любит. И было бы странно, если бы любил. Она гораздо ниже его развитием, хотя и он не блещет. К тому же родила от другого. Итак, ее он не любит. Остается выбор: вы или я?
ФЛЕРОВА. Вы или я?
АДА. Сначала я рассчитывала на него для себя. Конечно, у него есть недостатки, но на этом безмужчинье выбирать не приходится. Обдумала и решила: нет, здесь я не найду своего счастья. Во-первых, я не переношу запаха водки. Конечно, можно было бы его перевоспитать, но у меня слабый, женственный характер, я для этого не гожусь. Кто годится? Ясно - вы!
ФЛЕРОВА. Ничего не понимаю.
АДА. И я собрала все свое великодушие и пришла к вам. Берите, перевоспитывайте. Он женится на вас, вы его перевоспитаете, и он будет отличным мужем. Анфиса благодарная вам за его спасение, тоже будет счастлива. И все наладится, и все будет прекрасно... Ну как?
ФЛЕРОВА. Это какой-то бред. Это нелепость. Уверяю вас, ничего подобного мне и в голову не приходило. Ни мне, ни ему.
АДА. А его любовь?
ФЛЕРОВА. Какая любовь? Нет здесь никакой любви и быть не может.
ФЛЁРОВА. Знаешь, Вадик, я тогда только подумала, что если она права — взгляд Федора тогда на пороге... Всё это было конечно ужасно. Ужасно было из-за Анфисы.
ВАДИМ. Давайте честно: вам хорошо не было?
ФЛЁРОВА. Нет?
ВАДИМ. Вам приятно не было?
ФЛЕРОВА, Нет, сама я любить никого не могла, и Федора меньше всех. Да, я шла по улице, мне пели птицы и клюка казалась мне лёгкой.
ВАДИМ. Почему клюка легкая?
ФЛЁРОВА. Я не знаю. Я тогда не могла объяснить и сейчас не могу. Я только подумала: неужели я, урод, неужели я ещё была женщиной. Мне нужно было, чтобы меня любили.
ФЁДОР. Ольга Ивановна,
ФЛЁРОВА. Да, я была счастлива несколько дней.
КАПА. Фиска! Поди, чего скажу. /Анфиса подходит к ней./ За мужиком своим смотри получше!.. /Склоняется к ее уху, шепчет что-то.
АНФИСА /сначала слушает ее спокойно, потом срывается в крик/. Не смей! У них с Федором чистая дружба!
КАПА. Да я ж тебя, упредить хочу!
АНФИСА /хватает ее за воротник и трясет/. Не касайся их грязным своим языком!