Панька вместо ответа шваркнула мокрой тряпкой под ноги Капе, та захлопнула дверь.
КАПА. Ты что, совсем очумела кикимора шестимесячная?
Панька продолжает мыть полы, двигаясь к Анфисиной двери.
ПАНЬКА. Паразитство одно... Пела Адка всю жизнь, плясала, как та стрекоза, так ей еще и пенсию... И Фиска хороша! Воевала она... Так воевать много желающих найдется. Чего хотела, того и доспела...
Из комнаты выходит Анфиса.
АНФИСА. Ты чё, Пань?
ПАНЬКА. Ничё, полы мою.
АНФИСА. Подожди, Пань, я пройду.
ПАНЬКА. К психованной, небось, идешь радиоточку слушать?
АНФИСА. За что ты ее так?
ПАНЬКА. А что мне, молиться на нее? С палочкой она ходит! На жалость бьет!
АНФИСА. Так она ж инвалид, спина не гнется.
ПАНЬНА. Барыня она, а не инвалид. Пол она, видишь, мыть не может. Капу нанимает! Припечет, так согнется. Мы все равны, все жильцы. Твое дежурство - мой пол сама. Это по справедливости.
АНФИСА. Ну ты и злыдня! Человек тебе помешал.
ПАНЬКА. Иди, чего встала. Сейчас будет тебе хор Пятницкого... Злыдня...
Анфиса стучит в дверь Флеровой, входит. Николай выходит из сортира, идет в комнату Пантьки.
Флерова начинает играть на пианино.
ФЛЕРОВА. Анфиса Максимовна, как вам кажется эта музыка?
АНФИСА. Ничего, музыкальная музыка. А что?
ФЛЕРОВА. Это я сочинила.
АНФИСА. Да не может быть!
ФЛЕРОВА. Сочинила и все.
АНФИСА. Это надо же! Вы, значит, композитор?
ФЛЕРОВА. Какое там.
АНФИСА. Да ты мне дай сто тысяч, я такого не сочиню. Вы играйте, Ольга Ивановна, играйте. Это ребеночку полезно. Ему все хорошее нужно. А плохое - ребеночку повредить может... Я и так сегодня напугалась. В дверь звонок, открываю - мужчина. Прямо сердце захолонуло, думала, Федор. А оказалось почтальон. Аде Ефимовне пенсию, и не похож на Федора ничуть. Длинный, носвтый, одной руки нет...
ФЛЕРОВА. Я сегодня проснулась, смотрю - по мусорным бакам идет абсолютно рыжий кот.
АНФИСА. А Федор мне ни словечка не написал. Уезжал, сказал: "Жди!" Я и ждала. Целый год от него ни письма, ни записки. Ждала-ждала, не вытерпела, пошла на курсы медсестер, все поближе к Федору. Вот и послали на самый что ни есть передний край. Ну, насмотрелась я там всего... Конечно боялась. А потом понемногу привыкла. Был там один лейтенант молоденький /засмеялась/, так он прямо в меня влюбился, честное слово! В жару, в бреду: "Фиса, Фисочка, я вас люблю, мечтаю на вас жениться!" Думала, чего не скажешь с температуры. А он упорный. Температура уже нормальная, а он все про свое: люблю, мол, хочу жениться, "извиняюсь, - говорю, - я замужем, муж воюет, а я его жду". Он руку мне поцеловал и больше на своем не настаивал.. А с Григорием уже потом познакомилась.
ФЛЕРОВА. Не надо, Анфиса.
АНФИСА. Потом познакомилась. В госпитале. Лежал после ранения. Голень и бедро. Он меня знаете чем поразил? Еще и не смотрел на меня, а я уже чувствую: обводит он меня вокруг пальца. Так и обводит. Сам сухой, черный, как цыган, я, когда маленькая была, в деревне конокрада видела - ну вылитый... Ой, Ольга Ивановна, Русланова поет, погромче сделайте. /Флерова делает чуть громче радио./ Не поверите, Ольга Ивановна, Гриша как околдовал меня. Говорит - Фиса-Фисочка, нравишься ты мне очень. Больше всех других. А я говорю - Гриша, замужем я. А он - на лошадь похожа, говорит. Я лошадей люблю. Зверь добрый - стоит, сено жует. Запряги - везет. Ну точно, как ты. Жена, небось, есть, говорю. А он - у каждого есть. Эка невидаль - жена! А дети? Детей, говорит, пока не было. Не стану врать, может, без меня народились. Это бывает. Спрашиваю - а тебе не обидно? Зачем обидно - отвечает. Я человек веселый, люблю, чтоб всем весело было. Нет уж, пока живем, говорит, пускай ей будет весело, тогда и тебе весело. Фиса! Обнял он меня одной рукой, другой костыль держал. Вот это была любовь! Жду его: месяц, как цветок, облака вокруг ангелами, а костыли его в темноте: тук, тук! Музыка! А потом - счастливо оставаться, Фиса-Фисочка! - Я без тебя не могу, я без тебя умру! - Небось не умрешь. Не ты первая, - говорит, - не ты последняя. Не горюй, Фиса-Фисочка, держи хвост пистолетом А я кричу - я же люблю тебя, Гриша!..
ПАНЬКА /стучит в дверь/. Отбой! Одиннадцать уже! У меня хоть и непрописанный, а тихий. Песней не поем, не лаемся, радиоточек не держим, сидим смирно на своей площади. А почеловечно платить не буду, пусть Капа хоть лопнет. Нет такого закона, чтоб за гостя плотить.
Вадим хохочет.
КАПА. Помянем и отца твоего, Федора Савельича. Тоже мученик был, дай ему Бог царство небесное.
ВАДИМ. Отца? /Усмехнулся./ Ну что же, отца так отца. По документам я Вадим Федорович. Если по правде, у меня в метрике должен быть прочерк. Нет отца! Советская армия - вот мой отец. Я и Петрович, я и Григорьевич!
ФЛЕРОВА. Ты Федорович!
ВАДИМ. Вы же сами тогда сказали, что Федор мне не отец.
ФЛЕРОЗА. Я ничего не сказала.
ВАДИМ. Я напомню, у меня память хорошая. Капа с Адой на кухне говорили, что Федор мне не отец, потому и стал пить... из-за предательства ее, матери моей... Потому и погиб... Ненавижу! Ненавижу вас всех!
Пауза.
АДА. А я помню, как отвезла твою маму в роддом. Это было через две недели после срока. Мы так волновались.
КАПА. Я Фиске тогда сказала, чтоб она в баньку сходила, попарилась, а то ты затих совсем, знака не подавал. Сходила она, ты наружу и запросился.
АДА. Я отвела твою маму в приемный покой, стою у дверей, на глазах слезы... и сама говорю себе: "Не надо плакать, когда такая радость - человек родился! может быть, великий!"