Сугита, ее брат, бог детей, достатка и любви, был склонен к зависти и не хотел оставаться в тени. Из земли он создал глину, слепил фигурок.
Эмико Джин «Императрица всех времен года»
Перевод: Kuromiya Ren
Сначала темная вода заполнила землю.
Кита, богиня земли и риса, построила лестницу из молнии и сошла с неба.
Она опустила пальцы в черные океаны и создала каменистые глубины земель Хоноку. Из ее тела появилась долина. Ее ресницы стали лесами, полными деревьев. Ее слезы радости стали океанами с солью. Ее дыхание стало пустыней, жаркой, с песком. И своими ногтями она создала непроходимую горную гряду, опасную и высокую.
Радуясь своему уму, она похвалилась богам и богиням.
Сугита, ее брат, бог детей, достатка и любви, был склонен к зависти и не хотел оставаться в тени. Из земли он создал глину, слепил фигурок.
Первая была ёкаем.
Воображение Сугиты разыгралось, и он делал духов, чудищ и демонов, существ иного мира с голубой, белой и желтой кожей. У некоторых были рога, у других – нет. Некоторых он сделал навеки детьми. Другим дал два рта или пятнадцать пальцев, длинные шеи, сотни глаз или сморщенные головы. Ёкаи были безграничными, как магия в них.
Вторая была человеком.
Он создал его по своему подобию, не менял людям внешность. У всех было по десять пальцев на руках и ногах, один рот, волосы на головах. Вскоре Сугита понял слабость задумки. Он дал ёкаям огромные силы, а людям – никаких. И он одарил людей вторым языком – проклятиями, что нужно было произносить или писать, чтобы прогнать ёкаев, лишать их сил. Так было установлено равновесие.
И всем – ёкаям и людям – он дал смертное сердце.
Он взял человека, что был больше всех похож на него, и усадил на самой плодородной земле. Он коснулся лба человека большим пальцем, нарисовал полоску между его бровей. Все будут знать, что его любили боги и богини.
Того человека назвали императором.
Правителем. Благословенным.
Владыкой земли.
ЧАСТЬ 1
Еще дюйм – и тьма
Пословица
ГЛАВА 1
Мари
Дыхание во тьме. Не ее.
Мари склонила голову. Она не видела во мраке, но закрыла глаза. Так было проще сосредоточиться. Она хорошо знала это место, эту комнату без окон и с дверью, что почти не пропускала воздух. Порой в ее сны проникал затхлый запах, делая их кошмарами. Комната убийства, и Мари была палачом.
Она набрала в легкие затхлый воздух. Там, в правом углу, в двух футах от нее, кто-то ждал. Боялся.
Мари шагнула вперед, половицы скрипнули под ее весом.
- П-п-прошу, - взвыл высокий голос.
- Я тебя не трону, - сказала она, стараясь успокоить тоном. Пока не тронет. Она задела стену. Ее пальцы скользнули по деревянному выступу, потом по бумаге, натянутой на раму из бамбука. Спички лежали рядом с лампой. Она чиркнула одной и зажгла фитилёк, комнату озарило мягкое сияние. Запахло рапсовым маслом. Она сосредоточила взгляд и увидела, что мужчина был одет в штаны-хакама и накидку. Наряд самурая. Форма военной элиты.
- Боги и богини, - сказал он, скалясь. - Я думал, ты - одна из них. Ты не выше деревца! Что случилось, девочка? Мамочку потеряла?
Мари жалела, что пыталась успокоить его. Такой была цена милости. Мужчины. Они всегда недооценивали ее.
Напротив мужчины в углу стояло разное оружие: серп и цепь, лук и стрела, нунчаки... Мари указала туда.
- Выбирай, - ей нравилось давать им шанс сразиться. Так было интереснее.
Самурай фыркнул.
- Ты не знаешь, чего просишь, девочка. Меня учили во Дворце Иллюзий. Сам сёгун.
Мари стиснула зубы. Ей уже надоедало.
- Я сказала: выбирай оружие.
Самурай прошел к углу. Он порылся в оружии и выбрал катану и вакидзаси.
Предсказуемо. Длинный и короткий мечи были оружием самураев. Ее противник поднял мечи, острые клинки сияли в свете лампы.
Мари прошла к углу и выбрала свой инструмент. Всегда один и тот же. Нагината. Длинный бамбуковый шест с опасно изогнутым лезвием. Якобы женское оружие, которое никогда не выбирали ее противники. Мари умела управляться только с ним.
- Если тренироваться со всем оружием, не научишься владеть ни одним, - всегда говорила ее мама.
Мари стукнула нагинатой по полу, пыль поднялась вокруг ее синего кимоно.
- Мне очень жаль, но с этого момента ты мертв, - сказала она, вытаскивая лезвие из ножен.
Самурай едко расхохотался.
Мари быстро оборвала его смех. Она присела, взмахнула тупым концом нагинаты, попала по коленям самурая.
Он рухнул со стуком. Мари скривилась. С крупными всегда было сложнее.
- Это было ошибкой, - сказал он, поднимаясь на ноги. Он скрестил мечи перед собой, глаза опасно блестели.
«Теперь он хотя бы воспринимает меня серьезно».
- Нет, - исправила Мари. - Так было задумано.
Самурай бросился на нее, и она последовала примеру. Клинок нагинаты столкнулся с его катаной. Полетели искры.
Самурай ударил вакидзаси, и Мари уклонилась. Ее чуть не пронзили. Это было слишком близко. Ее сердце колотилось от страха и восторга. Этот самурай был умелым. Самурай не успел отстраниться, а Мари стала крутить нагинатой, в мельнице движения поймала оба его меча. Ему пришлось отпустить оружие, мечи зазвенели по полу, откатились на пару футов от него.
«Умелый, но не такой, как я».
Она не могла дать ему вдохнуть, дотянуться до оружия. Покончить с этим. Она попала ногой по животу мужчины. Самурай охнул и согнулся. Он упал на пол, держась за живот.
Она стояла над ним, шумно дыша, ощущая победу. Тепло охватило ее тело. Зверь поднимался в ней, и ее карие глаза становились черными безднами. Она сжала руки, мышцы напряглись, кости трещали. Ее ногти стали острыми когтями. На ладонях кожа покрылась угольной кожистой чешуей, прочной как шкура носорога. Она игнорировала боль изменения облика. Она научила себя подавлять это.
Самурай в ужасе глядел на нее.
Она знала, что выглядела отвратительно - отчасти человек, но глаза и ладони монстра. Ее лицо оказалось возле лица самурая, она заговорила хриплым голосом:
- Ты был прав. Я одна из них.
ГЛАВА 2
Таро
Таро потирал метку между бровей, где вспыхнула боль. Для того, кого избрали боги и богини, он страдал достаточно много из-за недугов за семнадцать лет жизни.
Боль меж бровей пульсировала в такт гулу активности вокруг него. В Главном зале суетились слуги, терли пол на четвереньках, подметали стропила перьями фазанов, полировали четыре величавых двери по одной для каждого времени года. Приготовления к состязанию начались недели назад.
Почти все дни суета была такой, что действовала Таро на нервы, напоминала, что его с трудом отстоянное одиночество скоро прекратится. Но сегодня его раздражало не это. Сегодня шум был таким, что он услышал его из своего кабинета в другой стороне дворца.
Он помрачнел от вида перед ним. Два величавых самурая в черной лакированной броне втащили в зал кричащего каппу. Мышца дергалась на челюсти Таро от скрежета ногтей по металлу. Зеленые ноги каппы с перепонками оставляли склизкий и грязный водный след на блестящем полу. Служанка, что только закончила убирать, охнула и побежала, освобождая место с остальными рабочими.
За каппой шли священники. Их серые одежды шуршали по полу, они шли осторожно и размеренно. Их голоса хором читали проклятия в такой красивой песне, что люди плакали.
К сожалению для пленника, слова оглушали каппу, как и всех ёкаев. Цепи и деревянные клетки не требовались. Слова священников держали каппу в плену невидимых пыток.
Меньше человеческого ребенка, с панцирем на спине и оранжевым клювом на пернатой голове каппа не казался угрозой. Он выглядел мило. Даже казался добрым.
«Вид бывает обманчивым, - Таро знал, что это так. Он жил во Дворце иллюзий. Он знал, что каппы были сильны, были в пять раз сильнее человека, и они любили кишки, обычно питались живыми жертвами. Таро прижал ладонь к животу. – Конечно, слуги убежали».
Крики каппы утихли, он урчал. Его язык был неразборчивым для людей, но Таро узнал мольбу в голосе. Каппа молил о жизни. Они прошли мимо, самураи и священники поклонились сыну императора. Таро склонил голову, едва отмечая их жестом.
Свита замедлилась у дверей из кипариса. Балка из ствола тысячелетнего дуба лежала поперек, не давая ничему выйти. Гора в сияющем снеге была вырезана на дереве.
Зимняя комната. Как и все комнаты Времен года, ее можно было использовать для радости или боли.
«Сегодня боль».
Неприятное ощущение проникло в Таро, но он скрывал это. Он хорошо носил маски. Его любимая была грозной. Он часто ее использовал. Порой даже забывал, что было под ней.
Самураи бросили каппу у дверей Зимней комнаты. Существо скулило, узловатые конечности сжимались, как сушеный лист. Не желая смотреть, Таро перевел взгляд на священников в татуировках. Синие чернила покрывали их тела. Даже их лица были навсегда отмечены каллиграфическими проклятиями. Если ёкай коснется кожи священника, он сгорит.
Самураи, пыхтя, подняли дубовую балку, а потом отошли, тяжелое дерево давило на их плечи. Двери распахнулись. Вылетели снежинки, растаяли в тепле Главного зала. Ледяной воздух задел щеки Таро, его губы дрогнули. Из глубин комнаты слышалось эхо его давно пропавшего смеха. Ребенком он играл на снежных долинах, прятался в Ледяном лесу. А теперь там ходила лишь смерть.
За ним зазвучали шаги. Священники и самураи опустились на пол. Стало тихо, лишь негромко гудели проклятия священники. Только одного человека так принимали. Отца Таро, императора, божественного правителя людей и ёкаев. Он замер рядом с ним. Шея Таро пылала, плечо отца задело его плечо.
Они были теперь одного роста, почти копии друг друга, только глаза и рот императора обрамляли морщины. Их широкие плечи в лиловом одеянии подчеркивали внушительные фигуры. Их волосы были выбриты по бокам, а сверху – стянуты в пучки. Слева на бедрах висели длинный и короткий мечи, ведь они прошли обучение самураев. Быть избранным у богов было мало. Для правления империей требовалась сила, ярость дракона. Этого у Таро не было. Пока что.
Таро родился раньше срока, был болезненным ребенком, маленьким, часто кашлял. Последние два года он изменился, лишился хрупкости. Его легкие очистились, мышцы стали крепче, и тело напоминало медведя. Порой, глядя на свои руки, он не узнавал их, силу в пальцах и хватке.
Таро смотрел вперед, пока император разглядывал его. Если он сильнее выпрямит спину, она треснет. Отец часто разглядывал Таро, когда он вырос.
- Отец, - монотонно сказал Таро.
- Сын, - ответил император. Голос императора всегда заставлял Таро думать о ржавом железе – холодном, твердом, бесполезном. – Я думал, ты будешь играть у себя, - Таро сглотнул от едкости в голосе отца. У императора были другие взгляды на мужество. Мужчины не плакали. Не были маленькими. Искали власть. Таро почти все дни избегал отца.
Император хотел избавить восток от ёкаев. Таро хотел тихие места, где он мог изобретать.
«Если бы я не знала лучше, подумала бы, что ты из шестеренок и пружин», - говорила в детстве его няня. Император не понимал страсть сына к изобретениям. Ходили слухи, что когда-то император был мягче, сильно любил, не осуждал. Если так и было, Таро не видел этого. А Таро слуги и придворные шепотом звали Холодным принцем. Металл, а не человек. Без сердца. Может, так и было.
- Я услышал шум, - Таро не скрывал раздражения. Мышца подрагивала на его челюсти.
- Мы поймали каппу во рву, - сказал император.
Таро выдохнул. Каппа голодал, раз рискнул подобраться к дворцу.
Его отец вскинул серебряную бровь.
- Невероятно, да? – император нетерпеливо махнул рукой и громко сказал. – Довольно.
Гул прекратился.
Каппа замер. Его черные глаза, полные страданий, посмотрели на императора.
- Он гадко пахнет, - отметил император. В Главном зале пахло рыбой и водой пруда. Император вскинул голову. – Бросьте его в Зимнюю комнату.
Каппа не понимал слова людей, но это означало смертный приговор. Глаза каппы стали решительными. Существо открыло клюв, закричало и толкнуло самураев.
В один прекрасный миг стражи взлетели в воздух, описали изящные дуги, и Таро поразился силе маленького ёкая. Самураи врезались в стену со стуком, обмякли.
Порыв снега из Зимней комнаты проник в Зал, мешая Таро видеть. Каппа вырвался из белизны, направляясь к Таро и его отцу, пальцы с перепонками тянулись, клюв открылся в крике.
Таро расправил плечи и считал вдохи. Один. Два. Три. Его маска не дрогнула. Как и у императора. Они отличались, но схожие черты у них были. Холод. Гордость. Никто не посмеет перечить императору или принцу. Это вызовет гнев богов и богинь. Религия была величайшим оружием императора.
Священники быстро загудели проклятия, встали и покачивались. Каппа замер, зажал ладонями уши. Тщетно. Воздух сгустился и трещал от чар священников. В зале стало холоднее. Каппа упал на колени, согнулся. Парализованный.
Император рявкнул ошеломленным самураям:
- Вставайте.
Самураи медленно пришли в себя и потянули обмякшее тело каппы к порогу Зимней комнаты. Таро отвернул голову, когда они бросили его.
Если каппе повезет, холод убьет его раньше, чем хищники. Комната Времен года создавала свою погоду с помощью мастера Ушибы, верного сезониста. Могла начаться снежная буря. В Зимней комнате умереть проще всего.
Волна холодного ветра ударила по Таро, и двери закрылись.
«Хотя бы не Летняя комната», - он напрягся от мысли. Жар давил, как раскаленное железо, обжигая кожу жертв.
Дубовая балка вернулась на место. Каппа визжал, бил кулачками, и двери дрожали. Тщетно. Двери не выпустят каппу, они выстоят даже под натиском они, самого сильного ёкая. Таро повернулся и пошел прочь.
- Ты не останешься? – окликнул его отец.
Что-то сжалось в Таро. Отвращение вырвалось звуком из его горла, и он позволил маске слететь на миг.
- Боюсь, не все так любят смерть, как ты, - ответил он.
Император рассмеялся.
- Прячься в своей комнате. Но я жду тебя на ужине завтра ночью. Нужно обсудить состязание.
Таро прикусил язык. Состязание. Его тяжелые шаги сочетались со стуком его сердца. Несколько дней, и сотни девушек прибудут во дворец, вооруженные и с надеждой. Правила были простыми: выжить в комнатах, покорить времена года, завоевать принца.
Таро кипел от угрозы его одиночеству и глупости того, что он стал призом, который нужно завоевать, вещью на продажу. Он покачал головой. Нет. Он не будет праздно стоять, пока его лишают жизни. Девушки могут приходить. Они могут покорить комнаты. Одна, может, даже победит. Но Таро не женится на ней. У него был план.
ГЛАВА 3
Мари
Солнце было оранжевым мерцанием на горизонте, зеленые деревья казались черными в сгущающихся сумерках. Вязкий снег был на пути Мари, зима сдавалась весне. Она поспешила к дому, горбясь от холодного ветра.
«Лучше не оставаться в лесу в темноте».
Последний луч света пропал за горизонтом, и Мари вышла из леса. Чистый запах наполнял разреженный воздух. Она глубоко вдохнула. Дом.
Несколько шагов, и Мари оказалась у ворот Цумы, ее деревни. Бумага, привязанная к железным прутьям, трепетала от ветра. Ниже были дары, оставленные для ее народа, и они выглядели поразительно ярко на фоне черных ворот и серой каменной стены вокруг Цумы. Путники редко забирались на гору. Те, кто не привык к высоте, страдали от головной боли, бессонницы и головокружения – горного безумия.
Но некоторые люди и ёкаи так рисковали.
Они приходили и оставляли подношения ее клану – рыбу, заколки с цветами, оби из расшитого шелка, даже медные монеты. С каждым подарком был мон, семейный герб в форме оранжевых штокроз с тремя листьями или пересекающихся колец. Глупо. Мари скривила губы, забирая подкуп. Ее клан будет рад подаркам, но они не пощадят те семьи. Все были добычей.
Мари шла по пустым дорогам Цумы по памяти. Деревня была маленькой, но построенной замысловато. У улиц не было названий, а у домов – номеров. Дома были схожими, деревянными и без украшений. Соломенные крыши всегда заставляли Мари думать о ладонях, сжатых в молитве. Многие боялись клана Мари, многие желали, чтобы их уничтожили. Только жители Цумы знали, кто жил в каждом доме, и как соединялись кусочки головоломки.
Два поворота налево, четырнадцать шагов, и Мари была дома. Свет сиял за ставнями окон ее домика. Она замерла с ладонью на двери, вдохнула, успокаиваясь. Одно дело столкнуться с самураем в сарае. Внутри ее ждал противник опаснее. Мари покачала головой и рассмеялась от своего детского страха.
«Это просто твоя мама».
Внутри она сняла сандалии, бросила подарки и прошла в комнату. Пол скрипел под ее ногами. Еще одна защита: половицы пели, чтобы никто не пробрался незаметно. Тепло покалывало ее ладони и щеки, деревянный интерьер дома стало видно лучше. Кроме низкого столика, в комнате намеренно ничего не было. Всем вошедшим дом казался простым. Бедным. Но под поющими половицами было скрыто немыслимое богатство.
- Ты опоздала, - тихий и ровные голос матери донесся из кухни.
Обычно комнаты разделяла ширма, но сегодня она была сдвинута. Обрамленная аркой, ее мама выглядела мило, склонившись над ирори. В маленьком камине оранжевый огонь лизал дно железного чайника. Пар полетел из носика с тихим свистом. Мать Мари, Тами, налила горячую жидкость в керамический чайник на простом деревянном подносе. Запахло цветами. Жасминовый чай. Любимый у Мари. С отточенным изяществом ее мама прошла в комнату с татами и опустила поднос в центр столика.
- Как это прошло? – ее мама опустилась на колени и наливала. – Мари?
Мари пришла в себя и шагнула вперед.
- Люди будут искать императорского самурая.
Ее мама изящно пожала плечами, сделала глоток чая.
- Опозоренный самурай. Он любил публичные дома, часто бывал с девушками, - Мари поежилась. – Никто не придет за ним. Присаживайся, - приказала ее мама. Мари послушалась, опустилась напротив нее. – Как все прошло?
Мари вздохнула, сложила ладони на столе.
- Все прошло хорошо. Он даже не задел мое оружие, - она гордо вскинула голову.
Темные глаза ее мамы сверкнули.
- Это последний.
Сердце Мари дрогнуло. Ее гордость пропала, появилась тревога. Вскоре начнется путь куда опаснее.
Ее мама провела ухоженным пальцем по краю керамической чашки.
- Жаль, ты не унаследовала мою внешность.
От слов матери Мари ощутила укол, словно иглу в боку.
«Если бы только твои волосы блестели как мои. Твои – тусклые и безжизненные. И твои зубы так нехорошо перекрывают друг друга. Может, если бы ты стояла прямее, то не выглядела бы так… слабо», - Мари, как всегда, невольно пялилась на мать, на все, чем она должна была быть, а не была – длинные волосы цвета полночного неба, золотистая кожа, что не нуждалась в пудре, изящное гибкое тело.
Мари редко смотрела в зеркало. Она забросила надежду, что ее отражение изменится, уже давно. Она перестала расти после пяти футов. Она не была толстой, но была мускулистой, крепкой. Ее лицо было круглым, в форме яблока. Она не была страшной. Она была простой. И в деревне поразительно красивых женщин простота означала не привлекательность.
Общей чертой с матерью, как и у всех ёкаев Жен-зверей, у Мари был зверь, скрытый в ее человеческом облике. Жены-звери рождались с одной целью: обманом заставлять мужчин жениться, а потом воровать их богатства.
«Мужчины всегда забирают. Женщины – отдают, - как-то сказала мама Мари. – И наш клан когда-то давно решил перестать давать и начал забирать».
Мари не слушала слова мамы. Она не хотела извиняться за свои изъяны.
Ветер бил по ставням, принес крик. Не волка, медведя или совы. Жены-зверя. Мари вздрогнула, забыла о словах матери. Она знала причину воя.
- Хисса еще рожает?
- Ты бледная. Я оставила тебе немного ужина, - сказала ее мама и подвинула к Мари крытый поднос.
Мари убрала ткань с подноса, увидела миску вязкого риса с кусочками сухих водорослей. Ее желудок заревел.
«Хисса подождет пару секунд», - она пальцами зачерпнула рис и сунула в рот.
- Мари, - возмутилась ее мать. – Ты забыла, как использовать хаси?
Мари пожала плечами. Ей даже нравилось оскорблять в этом маму.
- Так вкуснее, - она шумно облизала пальцы. – Хисса? – спросила она.
Мама сжала губы. Она пристально смотрела на палочки. Мари сжала кулак на коленях. Противостояние. Ее мать не ответит, пока Мари не послушается. Вздохнув, Мари взяла палочки и продолжила есть ими. Ей стоило помнить, что спорить с мамой нельзя.
«Ее ты никогда не победишь. Один взгляд, и ты сожмешься, как слизняк, посыпанный солью».
Ее мать не спешила отвечать.
- Все еще рожает. Но ее время близко.
Мари проглотила рис.
- Надеюсь, у нее девочка.
- Было бы хорошо, - улыбнулась Тами со странными горечью и едкостью. Мари напряглась. Она была единственным ребенком, но ее мать рожала и других. До Мари было два мальчика. Два брата, которых она не знала. В Цуме оставляли дочерей и бросали сыновей. Жены-звери передавали черты только по женской линии, они были полнокровными ёкаями. Мальчики были полукровками, мерзостью.
Мари сосредоточилась на еде. В дверь постучали. Мари стала жевать медленнее.
«Кто это может быть?» - гости ночью были не обычным делом.
Дверь отъехала, звякнули колокольчики. Вошла Аюми, ее сандалии были на ней, и это означало плохие новости.
- Простите, Тами-сама, - обратилась она к матери Мари.
- Хисса? – спросила Мари, сердце колотилось за ребрами.
- Да. Она родила, - Аюми яростно хмурилась. – Мальчик. Она не хочет отдавать его.
Мать Мари вздохнула и встала.
- Я приду.
Мари тоже поднялась на ноги. Тами посмотрела на дочь с нерешительностью.
«Она прикажет мне остаться дома, - в венах Мари кипело возмущение. Она вдохнула носом, готовая спорить, просить, чтобы взяли и ее. – Я не останусь тут», - она еще не была при родах. Но это была Хисса. Ее лучшая подруга.
Год назад Мари поцеловала светлые щеки Хиссы, попрощалась с ней, и та покинула Цуму. Два месяца спустя Хисса вернулась с богатством и торжественной улыбкой на лице. Хисса обманула богатого торговца, заставила жениться, и в брачную ночь она украла его самые ценные товары – шелковые тяжелые кимоно, бумагу, зонтики из лучшего бамбука…
Все было бы идеально.
Если бы Хисса не была беременна.
Пока она носила ребенка, Хисса жаждала, чтобы родилась девочка.
- Будет чудесно, - сказала она Мари, гладя живот, где пинался ребенок. Мари помнила, как мило выглядела тогда Хисса, как она сияла. – Будет маленькая девочка. Ты будешь ее тетей. Тетей Мари! Мы нарядим ее в шелка, будем играть в куклы.
Сердце Мари билось в горле. Ее подруга так надеялась. Как далеко она пала. Но Мари поймает ее.
Рот Тами открылся, а потом закрылся с заметным щелчком. Она кивнула на дверь.
- Идем, - Мари обрадовалась и прогнала возмущение на глубину для другого раза.
Она прошла за мамой и Аюми за дверь.
«Я иду, Хисса».
Когда-то они пообещали друг другу не бросать в беде. И Мари не собиралась оставлять ее в беде с мальчиком. В деревне появилась новая жизнь, но ее так же быстро потушат.
ГЛАВА 4
Таро
Пять минут пополуночи. Таро не спал. Усталость преследовала его, как пес, но он не поддавался. Пока он ждал, чтобы все во дворце уснули, Таро работал. В глубине дворца, в забытой всеми комнате принц строил… вещи.
Его глаза были красными, тело болело, пока он бил по меди, делая ее тонкими листами. Масло покрывало его руки, жир забился под ногти. С каждым ударом молота он старался заглушить крики каппы, его мольбу на его языке.
«Без толку, - горло Таро сдавили эмоции, которые он не хотел ощущать. Крики каппы преследовали его, били по его самоконтролю тараном, заставляя реагировать. Хорошее наказание за то, что он стоял в стороне и смотрел, как крохотное существо казнили – и за что? – За то, что он плавал во рву? За то, что родился ёкаем?».
А если бы он выступил против отца? Это было немыслимо. Император считал сочувствие к ёкаям слабостью. Таро давно это выучил.
Лишь раз он попросил пощадить ёкая. Таро было десять, и он не понимал глубины ненависти отца.
То был тануки, маленький зверек с серо-черной шерстью, головой енота и телом собаки. Таро нашел голодного малыша в чайном саду. Он прижал бедное создание к груди, утешал словами, которые шептала ему обычно няня.
«Ну-ну, все будет хорошо», - тануки прижал мокрый носик к шее Таро и урчал, и этот низкий звук тронул одинокую душу Таро. Он понес слабое тело зверька императору, как священное подношение. И, как мальчик, отчаянно желающий что-то, он сказал:
- Я хочу оставить его как питомца.
Улыбка императора была тонкой и холодной. Таро и теперь, когда вспоминал это, ощущал холод вокруг плеч.
- Мужчины не заводят питомцев. Особенно ёкаев, - сказал он с презрением.
- О, - сказал маленький Таро. – Что мне с ним делать? – прохрипел он, ведь был тогда маленьким и болезненным.
- Оставь, где нашел, - Таро послушался и отпустил тануки в саду, но сначала скормил ему яблоко и угостил рисовым вином. Тануки любили выпить. Может, малыш найдет дом.
Но на следующий день Таро нашел тануки к клетке в саду. Его отец заставил запереть его там для развлечения придворных, которые безжалостно смеялись над созданием. Через пару дней он умер.
Таро с тех пор оставался в своей металлической мастерской. Ему не нужна была любовь отца. Он не найдет больше места в своем сердце для существа, что у него могут забрать. Его металлические творения были с ним. Они не говорили, не требовали и не могли умереть.
Таро затерялся в воспоминаниях и не заметил, как молот скользнул по медному листу. Молот ударил его по большому пальцу, и Таро охнул от боли. Отбросив инструмент, он прижал ладонь к голове. На рабочем столе механическая птица без крыльев прыгала на тонких лапках – последний товарищ Таро. Он неделю назад вложил сердечко из шестеренок в грудь птицы. Его маленький спутник был почти готов. Оставались лишь крылья. Он старался сделать медь податливой, чтобы вырезать перья. Редкая улыбка тронула губы Таро. Может, птица полетит высоко и минует стены дворца.
«Разве это не чудо?».
Часы тикали. Наступило раннее утро. Пора. Улыбка Таро пропала. Он выключил птицу, закрыл ее стальные веки. Он выдохнул, потушил свечу и вышел из мастерской.
Таро посмотрел на шкуры в коридоре: кабан, лев, медведь, даже кирин, редкий ёкай-химера, похожий на оленя, но с драконьей чешуей и золотой огненной гривой. Факелы пылали в металлических петлях, свет отражался от позолоченных стен и создавал пляшущие тени на высоком потолке.
Дворец иллюзий был когда-то построен просто, без гвоздей, и внутри была лишь открытая комната. Не было Главного зала, разрисованных панелей из рисовой бумаги. С тех пор здание развилось, забыло о скромности. Чтобы превзойти предшественника, каждый император добавлял новые черты: огромные сады с необычными растениями, большие врата с рычащими каменными комаину, львами-собаками, что служили как стражи и представляли начало и конец всего. Дворец стал памятником, легендой, где императоры делали себя бессмертными.
Каждый император знал, что золото и украшения не защитят их. Всегда были те, кто мог попробовать забрать дворец себе. И потому дворец защищали проклятия священников. Иллюзии. Бездонный ров. Подземные туннели, замысловатые, как кружево. Когда-то все это будет принадлежать Таро: богатства, земля, власть.
«Я не хочу этого. Ничего этого. Особенно не хочу быть призом в глупом состязании».
Он с отвращением скривил губы, отодвигая тигриную шкуру. За шкурами скрывались люки. В этом коридоре их было десять. И в Главном зале, откуда входили в комнаты Времен года, их было больше сотни. Десятки самураев патрулировали туннели внизу, готовые выпрыгнуть из люков опасными призраками, чтобы убрать нарушителей.
В детстве Таро пришлось запомнить кружево туннелей, и это было просто, ведь у него был способный ум. Его мозг хранил миллионы воспоминаний, словно картинки к секундам его жизни.
Скрытая дверь открылась и закрылась без шума. Петли были хорошо смазаны. Таро спустился по каменным ступеням. Ему не нужен был свет. Шестнадцать ступеней, и он достигнет дна. Даже если бы у Таро не была хорошая память, туннели были простыми. Количество ступеней было кратно восьми. Всегда шестнадцать вниз. Сто двадцать восемь ступеней к Главному залу, восемь слева, восемь справа и восемь посередине.
Таро вдохнул. Воздух был холодным и затхлым. Его широкие плечи задевали стены. Туннели были узкими в этой части дворца, вились, приближаясь к Главному залу. Грызун пробежал по его пути, за ним спешил кот.
Трепетал мутный свет. Он пришел в часть, где патрулировал самурай. Он ступал тяжело, чтобы сообщить о себе. Два копья скрестились, преградили его путь. Таро вскинул бровь.
- Ваше величество, - они поклонились, опустили копья. Таро часто бывал в туннелях. В детстве это было игрой для него, он хотел подловить самураев. И он проходил мимо самураев, не реагируя на них. Ночные походы Таро послужили цели. Стражи привыкли к нему. Не подозревали. Скоро эти туннели выведут его наружу. Таро каждый день ходил по ним, мечтал о направлениях, куда хотел податься. Он хотел одного: путь, что выведет его из стен дворца. Он поклялся, что освободится из этой нарядной тюрьмы до начала состязания.
Восемь ступеней, поворот налево, и Таро встретил еще стражей. Эти спали на посту. Таро прижался к стене и дождался, пока еще два стража покинут часть туннеля. Их патрули оставляли некоторые части без охраны, но лишь на пару секунд. Он запомнил движения всех стражей, их дыхание, даже время их перерывов для туалета. Он знал их повадки, их приметы. Если бы он хотел быть императором, он бы сказал им не быть такими предсказуемыми. Но их изъяны были ему на пользу.
Таро выскользнул из укрытия и поднялся по каменным ступеням. Люк легко поднялся и опустился. Таро был в Главном зале. Белые шкуры скрывали люки у мастерской Таро, они не были необходимы. Люки не были заметны на гладком полу.
Таро хрустнул костяшками, звук разнесся по просторному месту. Ему не нужно было переживать тут из-за стражи. Самураи в туннелях слушали даже мелкие звуки. Нарушителей поймали бы до того, как они попадут в зал. Еще брешь в защите дворца.
Двери Зимней комнаты возвышались перед ним, темные и зловещие. Свет луны плясал на них. Он прижался ухом к двери. Ни звука.
Он прижал плечо под дубовую балку и толкнул. Даже с новой силой вес был невыносимым, и Таро ругался, пока убирал балку. Двери открылись со скрипом. Порыв холодного ветра, и Таро проник внутрь. Его ноги тут же погрузились в дюймы снега. Он поджал пальцы ног от холода. Ночь была ясной в просторной Зимней комнате. Луна была тонким серпом, но звезды сияли ярко, и снег напоминал стекло. Сотни тысяч метров Ледяного леса тянулись перед ним. Посреди всех деревьев была река, по которой он катался в детстве. Вдали выли волки. Вблизи на дереве завопила белая сова, а под совой был каппа.
Как Таро и подозревал, каппа замерз насмерть. Его рот был открыт в крике. Сосульки свисали с оранжевого клюва. Что-то треснуло в каменном сердце Таро. Ёкай провел последний миг жизни в холоде, одинокий и испуганный.
«Не так должно быть».
Ветер шумел, поднимал снег вокруг лодыжек Таро, трепал его лиловое одеяние. Он смотрел на каппу. За поясом его хакама был молот. Обычно он создавал им. Сегодня будет разрушать. Он поднял молот над головой и опустил на каппу. Раздался удивительно громкий треск. Испуганные совы и вороны взлетели с деревьев. Снег упал с веток на землю.
Каппа разбился на ледяные кристаллы. Он собрал осколки каппы, прижал к груди и пошел по лесу, пока не добрался до замерзшей руки. Он пробил дыру во льду, высыпал осколки в текущую воду. Он вернул существо в его дом.
Он надеялся, что там оно обретет покой.
ГЛАВА 5
Мари
Мари прошла в спальню Хиссы и прикрыла рот. Внутри было жарко и влажно, собралось много жен-зверей.
Жены-звери, ее милые сестры – если не по роду, то по сердцу – расступились, как занавески, показывая ее подругу. Хисса лежала на кровати из кипариса, все ее внимание было на маленьком белом свертке в ее руках. Белые тряпки с розоватыми пятнами валялись на деревянном полу.
Щеки и губы Хиссы были белыми, как снег, ее глаза сияли, покраснели, были рассеянными от лихорадки. Но Хисса все еще была милой. Почти ослепительной.
- Тами-сама, - завопила она. Губы Мари дрогнули. Ей было больно, что Хисса кричала ее матери, а не ей.
«Но я знаю, почему», - Тами была альфой их клана. Одним словом Тами могла менять правила, нарушать обычаи, разрешить Хиссе оставить ребенка.
- Моя дорогая, - Тами прошла мимо Мари и опустилась рядом с Хиссой. Еще одна жена-зверь появилась у плеча Тами, дала ей мокрую тряпку. Мари смотрела, как ее мать вытирает пот со лба Хиссы.
- Я назвала его Ютака, - по комнате прошелся шепот. Хисса не должна была давать мальчику имя. Так не делали. Это все ухудшало, было сложнее отпустить. Хисса всхлипнула. Она крепче сжала сверток. – Я… не могу его отдать, - жены-звери опустили головы, стыдясь. – Тами…
- Тише, - Тами коснулась щеки Хиссы, смахнула ее слезы. – Тебе не нужно ничего делать. Отдай мальчика мне, - Тами осторожно потянулась к свертку.
Хисса расслабила руки. Она собиралась отпустить его. Ногти Мари впились в ладони, подавляя отчаянное желание схватить ребенка и бежать. Холодная логика подавила дикий импульс Мари. Она не зайдет далеко. Сотня жен-зверей поймает ее. Мари разжала ладони, а Хисса одумалась. С усилием воли подруга Мари отодвинула ребенка и сжала его крепче.
- Вы не заберете его у меня, - прошептала она. Тон ее голоса нес предупреждение, угрозу. Глаза Хиссы вспыхнули. Ее зрачки растеклись, остались черные бездонные ямы.
Страх сдавил горло Мари. Она отпрянула с остальными женами-зверьми. Они задержали дыхание.
Тами реагировала быстро. Тонкой сильной ладонью она прижала новую мать за шею к кровати. Она склонилась и тихо заговорила на ухо Хиссы. Мари не слышала слова матери, но видела их эффект. Хисса перестала бороться. Ее глаза стали карими, а лицо исказили страх, печаль, поражение. Хисса отдала ребенка в руки Тами. Сдаваясь. Мари сжала кулаки, ощущая решение подруги как свое.
Тихие слезы лились по щекам Хиссы.
- Берите его, - сказала она. – Берите моего ребенка, но знайте, что сегодня вы убили и меня! – Хисса вжалась в кровать, будто стала меньше. Мальчик громко завыл, словно ощущая будущее в воде.
Тело Хиссы содрогалось от рыданий, она закрыла лицо руками.
- Унесите его! Не заставляйте слушать, как он плачет.
Тами встала, сжимая губы. Она обхватила сверток руками и вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Хиссу. Жены-звери пошли за ней, двигаясь как лучи солнца на воде. Так изящно. Не то, что Мари.
«Они зато не умеют взмахивать мечом», - успокаивала себя Мари.
Комната опустела, Мари осталась с Хиссой. Руки Мари дрожали. Часы назад она играла с самураем императора. Ее синее кимоно все еще было в пыли от их сражения. А теперь она не знала, что сказать, как утешить Хиссу.
«Порой слова найти сложнее, чем сжать кулаки».
Девочками Мари и Хисса были лучшими подругами, бегали босиком по улицам Цумы, ловили вишню, когда та падала с деревьев, еще теплая от солнца. Когда красота Хиссы расцвела, а Мари – нет, другие девушки бросили Мари, но Хисса не оставила подругу. Мари завидовала раньше красоте Хиссы, думая, что это ключ к счастью. Теперь она поняла, что пострадать мог любой.
Мари подобралась к подруге. Она уловила слабый запах сосны и огурца от кожи Хиссы. Ночной цветок, которым жены-звери боролись с заражениями. Мари сглотнула, в горле пересохло.
- Хочешь чаю и что-нибудь поесть? – спросила она. Хисса все плакала. Мари обошла футон и склонилась, чтобы ее лицо было рядом с головой подруги. – Хисса, - имя прозвучало с мольбой.
«Скажи что-нибудь. Поговори со мной. Скажи, как сделать лучше».
Хисса пыталась успокоить дрожащую челюсть.
- Я была такой глупой, так хотела девочку. А теперь боги и богини будто смеются надо мной. Ты не знаешь, как это – думать, что весь мир у твоих ног, а потом его выдергивают из-под тебя, будто дешевый ковер, - Хисса сжала кулаки с белыми костяшками, слезы продолжали литься. – Мне стоило остаться с ним.
Слова Хиссы не означали измену, но были запрещены.
- Не говори так, - голос Мари был осторожным и дрожащим.
Жены-звери никогда не оставались с мужчинами, за которых выходили замуж. С рождения они чтили род и помогали клану.
«Долг и дом выше личного», - сколько раз Мари это слышала?
Ей было семь, когда нарушила правила последняя жена-зверь. Акеми влюбилась и решила остаться с мужем, фермером. Когда она показала ему свою истинную природу – зверя внутри красивой женщины – он отказался от нее. Она вернулась в Цуму, но ее не приняли и там. Жены-звери наказали ее, отстранившись. Она не хотела покидать дом в горах, умерла от голода. Ее кости, выбеленные солнцем, обвитые жимолостью, наполовину погруженные в землю, еще было видно у железных ворот.
Глаза Хиссы потускнели, ее смех наполнился горечью.
- Я – чудовище. Мы все такие. Ни один мужчина, человек, не полюбит нас. Это проклятие жен-зверей – чтобы их не любили такими, какие они есть, - губы Хиссы скривились. – Тебе повезло, что тебе не придется столкнуться с этим.
Боль давила на живот Мари.
«Хисса права», - когда стало ясно, что Мари не быть красивой, ее мать изменила судьбу дочери.
«Если тебе не быть красивой, - сказала Тами, будто был выбор, - может, ты станешь императрицей, - и с того дня Мари уже не учили с другими девушками, она не страдала от уроков очарования и этикета. Ее тренировали с нагинатой, а потом толкнули в сарай. Мальчик ее возраста был в темной затхлой комнате. – Выйдет только один», - сказала Тами и захлопнула дверь. Мари ударила первой, попала по колену мальчика нагинатой.
Мари кусала нижнюю губу, чтобы воспоминание ушло.
- Знаю, - ответила она Хиссе. Мари билась с последним противником ночью, это означало, что скоро она отправится в Токкайдо, город императора, с бременем ожиданий матери.
«Ты попадешь на состязания, подчинишь Времена года, станешь императрицей и украдешь богатства принца. Иначе…» - ее мать не заканчивала фразу, но Мари могла ее дополнить. Или умрешь, пытаясь. Путь к правлению был из окровавленных камней. Мари не только нужно было выжить в комнатах Времен года, одолеть других девушек. Ёкаям запрещалось участвовать. Даже попадание во дворец считалось изменой. Да, Мари не придется отпускать ребенка-мальчика. Она умрет раньше.
- Прости, - Хисса помрачнела. – Это было жестоко.
- Все хорошо, - Хисса просто была загнана в угол и отбивалась.
Хисса посмотрела на мятое розовое шелковое одеяло. Ее пальцы погладили нежную ткань. Последние несколько недель Мари работала без устали, вышивая оранжевые и красные маки на этой ткани.
- Я хотела укутать ее в это, - Хисса толкнула одеяло к Мари. – Прошу, отнеси это к реке. Чтобы они не бросили его туда без этого.
Мари забрала одеяло. Она поцеловала соленую щеку Хиссы.
- Он даже не ощутит воду, - поклялась Мари.
* * *
Церемония проходила ночью у ворот на берегу реки Горо, ленивой, пересекающей гору и огибающей несколько городов на пути к морю Ма-ни.
Мари шла на звук реки и плача ребенка – голоса Ютаки. Луна была серпом на небе. Когда Мари вырвалась из-за кедровых деревьев, жены-звери уже собрались на берегу, волны задевали их босые ноги. Каждая была в простом белом кимоно. Их длинные блестящие черные волосы ниспадали свободно. Они держали фонари. Желтый свет обрамлял их лица, придавая им облик призраков. Призрачных невест.
- Стойте! – крикнула Мари, почти задыхаясь.
Ютака был в корзинке, почти погрузился в воду, но его еще держала рука Тами. Мари пробилась сквозь группу жен-зверей, чуть не упав на камнях, покрытых мхом. Ее грудь вздымалась, она поймала взгляд матери.
- Хисса хотела, чтобы с ним было это, - она подняла одеяльце.
Тами опустила голову. Позволение.
Мари встала на колени у корзинки. Лицо ребенка было красным, он морщился, напоминал сушеный фрукт.
«Если бы я родила мальчика… - Мари покачала головой. – Жутко о таком думать», - жена-зверь всхлипывала. Наверное, Норико. Она до этого родила сына. Через день после церемонии его корзинку заметили на другой стороне реки, истерзанную и промокшую. Белое одеяльце, что было на нем, повисло на ветках у берега.
Мари укутала Ютаку в розовое одеяло. Она закрыла глаза и тихо помолилась богам и богиням за мальчика.
«Пусть река сохранит тебя. Пусть река согреет тебя. Пусть река приведет тебя к любящему дому».
Слезы мешали видеть. Вес дня давил на нее. Почти всю жизнь Мари держалась в стороне, подавляла печаль, строила стены вокруг своей боли. Вся защита подвела ее теперь. Мари не могла смотреть, как жены-звери толкали корзинку в реку и отправили фонари за ним. Она подняла голову, посмотрела на бесконечное небо за горами. Крик застрял в горле, душил ее.
«Для чего все это?» - она повернулась и пошла к краю леса, а потом замерла, ощущая спиной взгляд матери, как заявление:
«Ты не посмеешь».
Мятеж кипел снова в венах Мари, катился в крови, как камень по холму, набирая скорость и вес. Мари побежала, и деревья скрыли ее.
* * *
Сбежать было бы глупо.
Мари заплатит за наглость. Может, мать ударит ее, может, отречется от нее, выгонит Мари из горной деревни. Мари знала, что последнее не произойдет. Ее мать хотела богатство императора. Сильно. Тами нравилась жизнь с удобствами, может, даже больше, чем она переживала за свое дитя.
Резкая боль в боку Мари мешала дышать, сбивала с мыслей. Она замедлилась, потирая шов над бедром. Ветер притих, лес стал мирным. У ее ног открылись белые цветы, будто ладошки под луной.
Она прислонилась к кривому дубу с большим стволом. Злые слезы выступили на ее глазах. Она смахнула их яростно, сжала губы, заставляя себя вернуться в Цуму.
Перед ней дрожали деревья. Мари замерла. Ветра не было. Паника поднималась по ее спине, мурашки побежали по рукам.
«Я не одна».
Она дышала быстро и судорожно, пока слушала. Все чувства обострились. Зверь внутри шевелился, щекотал ее кожу. Она моргнула, глаза стали черными. Ее ногти превратились в когти. Чешуя побежала по рукам. Изменение остановилось. Зверь давал ей лишь частичное превращение – еще один изъян Мари и стыд ее матери: дочь, что была наполовину зверем. Простая и бессильная.
Деревья зашуршали снова.
Мари сжала кулаки, жалела, что не взяла нагинату. Она была безоружная, но не беззащитная. Ее когти были острыми, как ножи. Она пригнулась, скалясь.
«Тогда рукопашный бой, - она ждала. – Пусть враг сначала покажется», - ее кожу покалывало, как бывало, когда воздух гор менялся перед бурей.
Заросли разделились. Появилась фигура.
Мари бросилась, рука обвила шею нарушителя, и они рухнули на землю. Она оказалась над врагом, не изящно кряхтя. Она сжала ладонью его шею, когти почти пронзили его тонкую кожу. Она ощущала его пульс под кончиками ее пальцев. Мари отодвинулась, чтобы понять, что поймала. Мальчика.
Он был в простой черной уваги, перевязанной бечевкой. Его кожа была светлее, чем у нее, а волосы были темными и длинными, заплетенными в косички, чтобы пряди не попадали в глаза. Черная ткань скрывала нижнюю половину его лица. Она сорвала маску.
Она тихо выдохнула. Лицо мальчика было в ужасных шрамах. Порез тянулся от уголка рта неровной дугой по щеке. Ее взгляд задержался на этой «улыбке». Больше порезов было на той половине лица – на глазу, на лбу. Другая сторона его лица была красивой, ровной, с высокой скулой и прямым носом. Ее ладонь дрогнула. Она держала его, а он улыбался, показывая белые прямые зубы и сияющие глаза. Он знал ее. А она знала его. Сына кошмаров.
ГЛАВА 6
Акира
Сын кошмаров улыбался, словно выиграл приз.
Он смотрел на девушку, отчасти озаренную осколком лунного света, отчасти скрытую занавесом ее густых волос. Деревья вокруг них замерли, словно лес затаил дыхание.
- Девочка-зверь, - прошептал он.
- Акира, - ее когти пропали с его горла. Ее черные глаза стали карими. Она со звуком отвращения слезла с него. – Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда ты так меня зовешь.
Сын кошмаров улыбнулся шире. Он мог посчитать на пальцах одной ладони количество тех, кто знал его настоящее имя, и оно мило звучало с губ Мари. Он сел и прижал ладони к ее щекам. Она прильнула к его рукам, последние чешуйки пропали на ее руках. Он привык видеть ее угольную чешую, когти и черные глаза. Он нежно погладил дорожки высохших слез и грязь.
- Ужасно выглядишь.
Она посмотрела в его глаза. Его сердце вздрагивало всякий раз, когда она смотрела на него, когда ее карие глаза оживали от узнавания и света.
Акира помнил, как впервые увидел ее десять лет назад. Он был тощим мальчиком на краю леса, а Мари – ребенком в вычурном кимоно. Они были удивлены, застыли от вида друг друга. Сначала он подумал, что она была мстительным призраком, как его мать. А потом понял, кем она была. Он слышал о ее клане жен-зверей, деревне девушек, что охотились на мужчин. Были те слухи правдой или нет, но она была другой. Чем-то большим.
- Мне не нравится, когда ты так на меня смотришь.
- Как? – спросил он, губы в шрамах изогнулись в улыбке.
- Будто думаешь, как лучше подавить меня.
- Я так не делаю, - хотя отчасти так и было. Годы дружбы, а Мари осталась тайной, в глазах вспыхивали то гнев, то страх, она часто поджимала губы, ее ладони могли убивать, но нежно держали его.
Мари встала. Акира убрал пальцы с ее щек. Он скучал по теплу ее кожи.
- Тогда что ты делал? – спросила она, отвернув от него голову, упрямо стиснув зубы. Акира хотел, чтобы Мари видела себя, как видел ее он – красивой, желанной, любимой.
- Почему ты плачешь? Ты никогда не плачешь, - его улыбка увяла. – Хисса родила. Мальчика?
Мари скрестила руки на груди. Она все еще не смотрела на него.
- Моя мама опустила ребенка в воду. Я не могла смотреть, - ее голос был тонким.
Акира встал, отряхнул землю с рукавов.
- Он будет жить, - убедил он ее. – И я тебе говорил, что на душах жен-зверей нет пятен, - у всех существ – ёкаев, людей, зверей – была аура особого цвета, которую видел только Сын кошмаров. У Мари она была голубой, цвета ледника. И когда душа убивала другую, кусочку пропадал, появлялась дыра.
Мари фыркнула.
- Но как долго он будет жить? Хорошо ли?
При всех его талантах Акира не знал.
- Я знаю лишь, что река не убьет его. Может, его найдут монахи, - сказал он, пытаясь утешить ее. Монахи-тайджи принимали детей. Они жили в монастыре с такими низкими дверями, что туда нужно было заползать. Монахи не бросят ребенка. Но монастырь был на севере, и поток реки нес корзинку на юг.
- Возможно, - сухо сказала Мари.
- Печальная девочка, - проворковал Акира. – Я могу тебя осчастливить.
Она расслабилась, посмотрела на него. Его сердце снова дрогнуло. Она шмыгнула носом.
- Я не могу долго отсутствовать.
Акира кивнул с пониманием. Скрытая дружба. Украденные моменты. Так всегда было между ними. И всегда будет.
- Идем, - он поймал ее за пальцы, переплел со своими. Ее ладонь была теплой и нежной. Они идеально сочетались.
Они прошли глубже в лес. Свет луны играл в прятки среди листьев. Большие мотыльки и пятнистые жуки проносились мимо.
Акира закрыл глаза и дышал, впитывая сладость земли. Он знал каждый дюйм этого леса, каждую травинку, кору каждого дерева. Он почти все дни проводил среди зелени, качался на ветках, как обезьяна. Хоть его мать была ёкаем, призраком, он не унаследовал ее способность проходить сквозь стены. Он унаследовал другое. Силу двигаться как ветер, не оставляя следы на земле, вести себя как тень. И шрамы. Глубокие серебристые шрамы на его теле напоминали о болезненной истории смерти его матери.
До того, как его мать стала призраком-ёкаем, она была человеком по имени Мизуки, самой красивой девушкой в городе. Она вышла за Такуми, он варил сакэ. Такуми был ревнивым, а Мизуки - тщеславной. Одной из ночей Такуми обвинил Мизуки, что она свободно раздает улыбки. Он убил ее, но перед этим изрезал ее лицо. Мизуки проснулась измененной, ёкаем, мстительным призраком. Она ходила по причалам, улицам, заброшенным зданиям, искала мужчин, которые следовали за женщинами, прижимали их слишком сильно. Она жестоко карала таких мужчин.
Акира замедлился. Ручей преградил их путь. Вода журчала по камням. Он перепрыгнул, хотел поднять Мари, но она покачала головой и прыгнула сама. Ее стиль.
- Ты меня удивил. Я не думала, что ты вернешься раньше утра, - сказала Мари, шагая рядом с Акирой.
Их плечи соприкасались, и Акире это нравилось. Он кусал щеку. Он надеялся, что она не будет возражать.
- Он не хотел моей помощи.
Мари замерла. Она глубоко вдохнула и выдохнула. Она хмурилась с тревогой.
- Но он спустился с горы?
- Да. Я сделал так, что он не вернется сюда.
Мари кивнула.
- Хорошо.
Акира почесал затылок.
- Нужно было ломать ему нос?
- Он смеялся надо мной, - на лице Мари появилась боль. Она пнула камень. Мари слишком часто ранила мужчин и рыдала потом в руках Акиры. Быстро злилась и быстро сожалела.
Акира сделал бы все для нее. Мари пришла к нему годы назад в такую ночь. Ее глаза сияли от страха и стоящих в них слез.
«Акира, помоги», - он не мог отказаться, прошел с ней к сараю, где мальчик качался, держался за разбитое колено. Акира взвалил мальчика на спину и нес до главной дороги, что вела с горы.
С тех пор Акира хранил самую большую тайну Мари. Мари ранила, но не убивала. Если ее мать узнала бы, что Мари давала пленникам сбежать, и как Акира помогал ей… он поежился. Хорошего не будет.
Мари замерла у стены деревьев на пути. Они прибыли к месту.
- Дерево гинкго? – спросила она с разочарованием. Жены-звери были тут десятки раз, встречались под тысячелетним деревом, чтобы отпраздновать двенадцать фестивалей богов, богинь и времен года. Когда они встречались в последний раз, зима близилась к концу. Они размазали грязь на лицах друг друга, шептали пожелания удачи и здоровья весной.
Он улыбнулся.
- Подожди и увидишь, - сказал Акира, проходя мимо деревьев.
Мари ворчала, но шла следом. Она просияла. Она была самой красивой в мире Акиры.
- Он сбрасывает лица! – воскликнула она.
Акира гордился, будто подарил ей нечто редкое и дорогое. Крона дерева раскинулась на сто футов. Желтые листья слетали с веток на землю, тихие, как снег.
Мари погладила грубую кору с теплом. Для жен-зверей дерево гинкго было священным, символом их двойственности, выносливости и долгой жизни. Акира просил Мари снова и снова поведать ему историю, чтобы слышать ее голос.
Первая жена-зверь пришла на вершину горы жестокой зимой. Почти окоченев, она нашла гинкго и укрылась под его ветвями. Она думала, что это было магией – дерево с листьями зимой. Ствол не давал ветру разрезать ее. Когда налетела буря с молнией, ветки ломались, и жена-зверь собрала их и построила первый дом в Цуме.
Жены-звери верили, что, пока гинкго стоит на горе, они выживут. Некоторые старые жены-звери даже суеверно относились к сбрасыванию деревом листьев, считая это время опасным для их клана. Голое дерево уязвимо, такими становились и жены-звери.
- Я знал, что тебе понравится, - он улыбнулся.
Мари молчала. Она глубоко вдохнула. Борьба кипела в глубинах ее глаз. На ветках сидели кодама, душа дерева в облике маленьких белых фигурок размером с предплечье Акиры. Они были пузатыми, темноглазыми и тихими, но рты были открыты, словно в глубоком детском вдохе. Невинные. Акира не знал, как выглядела его душа. Темная? В шрамах? Слабая? Он не видел только ее.
- О чем ты думаешь? – спросил Акира, глядя на тоску на лице Мари.
- Хисса говорит, что мы – чудовища, что жены-звери прокляты, и их не будут любить такими, какие они есть.
Сердце Акиры билось в его горле. Он подумал о шрамах, матери-призраке и отце-человеке. Наполовину ёкай, наполовину человек, он был настоящим монстром. Его не примет ни одна группа. Он существовал между, не человек, но и не совсем ёкай. Хуже, его отец был человеком и иностранцем, торговцем с островов Оллис со светлой кожей и волосами. Он прибыл в Хоноку торговать и влюбился в призрака.
- Я тебя такой не вижу, - сказал Акира Мари.
Порыв ветра ударил по дереву, и листья посыпались дождем, застревали в волосах Мари.
- Как ты меня видишь? – спросила Мари с рассеянной улыбкой.
Может, она хотела комплимент. Акира не был против. Он всегда примет наживку с ее рук.
- Я не могу сказать, - он дразнил улыбкой. Он придвинулся ближе. – Если я скажу, какой я тебя вижу, у тебя вырастет до небес самомнение, - рассмеялась Мари, и Акире стало легче.
«Ты не представляешь, как я восхищаюсь тобой», - хотел прошептать он. Признания зависли на его языке, слова любви и верности, но Мари обошла дерево и вздохнула. Он знал этот звук. Мари было пора уходить.
Печально попрощавшись и изящно помахав рукой, Мари прошла за деревья и пропала. Она всегда уходила первой. Акира опустился под гинкго. Он поводил головой, посмотрел на кодама. Вдали наверху сияли звезды, как сахар, рассыпанный на черной ткани.
Каждый раз, когда Акира видел Мари, ему казалось, что это последний раз. У этого была причина. Когда ему было тринадцать, он убежал из дома. Не сбежал, а последовал. Любопытный, он хотел узнать тайну жен-зверей. И когда Акира заметил одну, покинувшую Цуму, он пошел за ней.
Он не подумал прикрыть лицо. Первая жительница, с которой он столкнулся, плюнула на него. Акира вытер тогда слюну со щеки и коснулся шрамов. После этого он оставался в тенях.
Прошли две недели. Он не рассказывал Мари о том, что увидел. Он сначала ничего не думал об этом. Жена-зверь прошла в дом и привлекла внимание местного ювелира. Они поженились через пару дней. Через несколько ночей после свадьбы Акира увидел в щель между ставен, как жена-зверь обокрала ювелира. Она наполнила карманы золотом, камнями, цепочками серебра и убежала до рассвета.
Обман жены-зверя не заботил Акиру. Его семья выживала, забирая у путников в горах монеты. Его беспокоило то, что случилось потом. Когда жена-зверь вернулась в Цуму, она изменилась. Ее улыбки стали натянутыми. Ночью она плакала, а девять месяцев спустя опустила мальчика в реку. Ее душа стала бесцветной, из яркой лимонной превратилась в бледно-желтую. На поверхности не было дыр. Она не убила. Акира понимал, что цвет изменился от печали.
Судьба Мари будет хуже. Ее будущим была смерть или брак с принцем. Когда он думал об их неминуемом расставании, казалось, к его ребрам прижимали факел, и он медленно сгорал изнутри. Он знал, что однажды у него останется только память о Мари, знания, как прекрасно могло быть.
ПЕРВАЯ ИМПЕРАТРИЦА
Сугита с неба смотрел на любимого человека. Его сын, первый император, которого он создал по своему подобию, печалился. Человек плакал на своем золотом троне. Сугита воззвал к молнии и спустился по лестнице Киты.
Он подошел к рыдающему человеку.
- Что тревожит тебя, сын? – спросил он, не понимая. Сугита видел с небес все дары, что он дал человеку: плодородные поля, где риса хватило бы на вечность, шахты с железом, золотом и драгоценными камнями, люди, что поклонялись ему, восхваляли его как бога. – Я дал тебе так много, - отметил Сугита, переживая из-за того, что человек хотел больше.
Губы сына дрожали.
- У меня есть все, но это не с кем разделить.
Сугита удивленно раскрыл рот. Он не подумал, что человеку нужна любовь. Любовь была божественной. Он думал, это могли только боги и богини.
- Ты хочешь женщину, что разделит с тобой жизнь? – спросил Сугита.
- Да, - глаза человека загорелись. – Я хочу женщину, - сказал он Сугите. – Но она должна быть достойна меня.
Сугита кивнул. Он собрал женщин из каждого клана и устроил их в дальнем углу Хоноку. Он оставил их в пещере, вырезанной водой и ветром посреди одинокого утеса. Среди женщин были две сестры, Макото и Тсукико, дочери торговца зонтами.