Подготовка и использование подростков в СССР для разведывательно-диверсионной деятельности в годы Великой Отечественной войны
Вышедший на российские экраны в начале 2006 года кинофильм «Сволочи», поставленный режиссером Александром Атанесяном по мотивам якобы автобиографической повести живущего в Германии русскоязычного писателя Владимира Кунина (Фейнберга), вызвал широкий интерес отечественной публики к затронутой в этом фильме теме подготовки и использования советских детей и подростков для разведывательно-диверсионных действий во вражеских тылах в годы Великой Отечественной войны. Такой интерес вполне понятен: за 60 с лишним лет, прошедших после Второй мировой войны, ни в нашей стране, ни за рубежом не появилось ни одного исследования, сколько-нибудь глубоко обобщающего эту тему. Вместе с тем в период с 1945 года по настоящее время ее отдельные аспекты освещались в сотнях публикаций. Это и сборники документов центральных и территориальных органов НКВД — НКГБ СССР, осуществлявших в годы войны разведывательную и диверсионную деятельность на оккупированных территориях СССР, и материалы партийных, советских и чекистских органов и армейских штабов, руководивших тогда советским партизанским движением, и воспоминания бывших работников этих органов, а также добровольно поступавших туда на службу подростков военной поры, и документальные биографии их коллег и товарищей, которые не дожили до Победы…
Необходимо подчеркнуть, что ни в одной из многочисленных публикаций, изученных при подготовке данного исследования, не нашлось никаких подтверждений фантазиям авторов повести и фильма «Сволочи» о том, что в годы Великой Отечественной войны в СССР разведчиков и диверсантов якобы готовили из малолетних уголовников, которых под конвоем НКВД принудительно доставляли в некие секретные школы диверсантов прямо из мест лишения свободы.
На практике, особенно в первый период Великой Отечественной войны, т. е. в 1941–1942 годах, главным кадровым резервом для структур, осуществлявших зафронтовую работу по линии НКВД — НКГБ и разведывательных структур Красной Армии, были признаны годными для такой работы по состоянию здоровья, личным и идейно-политическим качествам юноши и девушки, в том числе не достигшие призывного возраста, но добровольно вступившие в ряды истребительных батальонов. Как известно, эти военизированные формирования были созданы постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1941 года. Изначально истребительные батальоны предназначались для охраны народно-хозяйственных объектов и борьбы с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе. Однако высокие темпы вражеского наступления летом — осенью 1941 года привели к тому, что во многих прифронтовых областях «ястребки», как в просторечии именовали тогда бойцов истребительных батальонов, вместе с регулярными частями Красной Армии и народного ополчения участвовали в оборонительных боях против Вооруженных сил гитлеровской Германии и ее союзников.
Следует отметить, что истребительные батальоны, как и подразделения народного ополчения, формирование которых началось в июле 1941 года, комплектовались из добровольцев, не подлежавших призыву на военную службу по возрасту, состоянию здоровья либо по наличию каких-либо отсрочек. Формально в ополчение и истребительные батальоны принимали добровольцев в возрасте от 17 до 55 лет. Однако к осени 1941 года, когда положение на фронтах резко ухудшилось, партийные, военные и чекистские кураторы зачисляли в ополчение и «ястребки» 15–16-летних добровольцев.
Нужно также подчеркнуть, что, в отличие от дивизий народного ополчения со штатной численностью в несколько тысяч бойцов и командиров, истребительные батальоны формировались из расчета по 100–200 человек на сельский или городской район. Доля коммунистов и комсомольцев в рядах «ястребков» доходила до 80–90 %, тогда как даже в столичных дивизиях народного ополчения она не превышала 60 %. То есть истребительные батальоны создавались не просто из добровольцев, а из наиболее проверенных коммунистов, комсомольцев и советских активистов[184].
Еще один примечательный момент. Формирование частей (батальонов и дивизий, реже — полков) народного ополчения возлагалось на районные, городские и областные комитеты ВКП(б). Командный, или, как он тогда именовался, начальствующий, состав частей народного ополчения комплектовался кадровыми военными, в том числе и призванными из запаса. Что до истребительных батальонов, то в соответствии с упомянутым постановлением СНК СССР от 24 июня 1941 года и приказом НКВД СССР № 00804 от 25 июня 1941 года «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе» они создавались при территориальных городских, районных и уездных отделах НКВД. Начальниками истребительных батальонов назначались оперативные работники НКВД и милиции, а также пограничных и внутренних войск.
Тем же приказом НКВД СССР за № 00804 от 25 июня 1941 года общее руководство и координация деятельности истребительных батальонов на местах возлагалась на создававшиеся тогда же оперативные группы в республиканских наркоматах и областных управлениях внутренних дел. В соответствии с приказом НКВД СССР № 001151 от 25 августа 1941 года эти временные оперативные группы по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе реорганизовывались в постоянные 4-е отделы НКВД — УНКВД прифронтовых республик, краев и областей. Главными задачами 4 отделов приказ № 001151 определил «организацию и руководство боевой деятельностью истребительных батальонов, партизанских отрядов и диверсионных групп»[185].
Оперативное руководство и общая координация работы 4-х отделов НКВД — УНКВД прифронтовых республик, краев и областей в центральном аппарате НКВД СССР были возложены на созданную приказом по НКВД СССР № 00882 от 5 июля 1941 года Особую группу при наркоме внутренних дел, которую возглавил старший майор госбезопасности П. А. Судоплатов. Изначально на Особую группу были возложены задачи разработки и проведения разведывательно-диверсионных операций против гитлеровской Германии и ее союзников, а также организация на оккупированных территориях СССР подполья, партизанской войны и нелегальных агентурных сетей. Приказом НКВД № 001435 от 3 октября 1941 года Особая группа была преобразована во 2-й отдел НКВД СССР. В январе 1942 года 2-й отдел был развернут в 4-е Управление НКВД СССР, которому и были переподчинены ранее образованные 4-е (партизанско-диверсионные) отделы УНКВД краев и областей[186].
Указанная вертикаль руководства-подчинения позволяла использовать истребительные батальоны в системе НКВД как наиболее многочисленный резерв прошедших спецпроверку «органов» и получивших базовую военную подготовку кандидатов для ведения диверсий и разведки во вражеских прифронтовых тылах на оккупированных территориях. В общей сложности к концу июля 1941 года в прифронтовых областях СССР было сформировано 1755 истребительных батальонов общей численностью в 328 тысяч человек. При этом в Москве и Московской области уже к июлю 1941 года имелось 87 истребительных батальонов общей численностью 28 500 человек, а в Ленинграде и Ленинградской области — соответственно 170 батальонов общей численностью 41 347 человек[187]. Для сравнения: штатная численность войск Особой группы при НКВД СССР, из которых в октябре 1941 года была сформирована легендарная Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН) НКВД СССР, составляла на момент их создания в июне — июле 1941 года два полка, т. е. порядка 2–2,5 тысячи человек.
Изучая многочисленные мемуары и документальные очерки о юных советских разведчиках-диверсантах 1941–1942 годов, многие из которых были тогда моложе 18 лет, можно отметить общие закономерности их подготовки и направления на работу во вражеский тыл:
— вступление добровольца в истребительный батальон по месту жительства либо работы с обязательной рекомендацией территориального райкома комсомола;
— предложение со стороны сотрудников 2-го (впоследствии 4-го) отдела территориального органа НКВД «выполнять особое задание за линией фронта», приближавшегося к родным местам юных добровольцев;
— в случае согласия юные кандидаты в разведчики-диверсанты получали с соблюдением необходимых мер конспирации дополнительную специальную подготовку у инструкторов по линии 2-х отделов региональных Управлений НКВД;
— наконец, юных добровольцев перебрасывали в составе их учебных групп через линию фронта либо оставляли «на оседание» под собственными именами в родных местах накануне вступления туда оккупантов, благо контрразведывательные и карательные органы гитлеровской Германии в первый период войны были нацелены прежде всего на розыск и задержание не подростков, а взрослых из числа местных партийно-советских активистов и попавших в окружение командиров и бойцов Красной Армии.
Действуя указанным образом, 2-й отдел Управления НКВД по Орловской области в августе — сентябре 1941 года отобрал и подготовил для подпольной работы в районном центре Людиново группу подростков в возрасте 16–18 лет, которую возглавил 16-летний заместитель секретаря комсомольской организации людиновской средней школы Алексей Шумавцев. После оккупации Людинова гитлеровцами Шумавцев сумел развернуть в районе разведывательную работу, саботаж и агитацию, используя для этого лично знакомых ему школьников в возрасте от 14 лет. Собранную ими разведывательную информацию Шумавцев передавал через курьеров и загодя подготовленные тайники в действовавший в районе Людиново партизанский отряд, созданный на базе местного истребительного батальона и возглавляемый сотрудником Людиновского райотдела НКВД сержантом госбезопасности В. И. Золотухиным.
Деятельность резидентуры Шумавцева (именно так она именовалась и в официальной переписке НКВД!) продолжалась с сентября 1941 до октября 1942 года. С учетом того, что все это время линия фронта находилась в 20–30 км от Людиново, можно представить ценность сведений Шумавцева, передаваемых партизанами командованию Брянского фронта. Долгое время юным разведчикам удавалось работать в Людиново в условиях осуществлявшегося специальными и карательными органами гитлеровской Германии жесткого прифронтового контрразведывательного режима. Однако необходимость расширять деятельность резидентуры, привлекая все новых помощников, осенью 1942 года привела к тому, что о деятельности группы Шумавцева узнали местные осведомители районной немецкой военной комендатуры.
Проверку этих сведений немцы поручили хорошо знавшим Людиново и его жителей чинам вспомогательной полиции из местных пособников оккупантов. В результате их розысков в ноябре — декабре 1942 года были арестованы и вскоре погибли в пыточных застенках либо были казнены сам Шумавцев и 15 наиболее активных участников его резидентуры. Обстоятельства их поимки и стойкого поведения на следствии вплоть до самой казни стали известны лишь в 1957 году, когда органам КГБ удалось найти и задержать одного из главных виновников их гибели — старшего следователя городской полиции Людиново Дмитрия Иванова. По приговору суда он был расстрелян.
12 октября 1957 года, через неделю после того, как в Советском Союзе был запущен первый в мире космический спутник, Указом Президиума Верховного Совета СССР Алексей Семенович Шумавцев, которому на момент гибели не исполнилось 18 лет, был посмертно удостоен высшей награды Родины — звания Героя Советского Союза. Тем же указом четверо его помощников в возрасте не старше 20 лет были посмертно награждены орденами Ленина, еще трое — орденами Красного Знамени[188].
Осенью 1941 года 2-й отдел Управления НКВД по Калининской области сформировал в городке Кувшиново из местных 16–17-летних подростков молодежный партизанский отряд, получивший название «Земляки». Назначенный его командиром Виктор Терещатов в своих послевоенных воспоминаниях так описал начальный этап боевой подготовки «Земляков»:
«…После первой беседы в райкоме комсомола специально прибывший в Кувшиново для подготовки и засылки людей в тыл противника работник областного управления НКВД Г. А. Митьков распорядился разместить наш отряд в отдельном общежитии и поставить нас на довольствие. Вскоре нас перевели из города на хутор Хорькино. Отряд вооружили 10-зарядными канадскими карабинами, револьверами, кинжалами, гранатами и бутылками с горючей смесью. К нам прикрепили опытного инструктора — старшину по фамилии Серый, и мы с увлечением стали изучать военное дело: стреляли по мишеням, взрывали рельсы, бросали в цель гранаты и бутылки с горючей смесью. Занятия проходили успешно…»[189]
Получив первичную подготовку, в ноябре 1941 года юные бойцы отряда «Земляки» были направлены на войсковую стажировку в 179-ю стрелковую дивизию. Вместе с ее разведывательными подразделениями юные диверсанты несколько раз ходили в ночные вылазки за линию фронта. После начала мощного наступления Западного фронта Красной Армии в декабре 1941 года молодежный отряд был переброшен за быстро двигавшуюся на запад линию фронта, соединившись с действовавшей под райцентром Великие Луки 2-й партизанской бригадой под командованием майора Литвиненко. И лишь в апреле 1942 года накопившие боевой опыт «Земляки» были направлены для самостоятельной работы в район между городами Невель и Насва. В то время средний возраст бойцов отряда составлял 17–18 лет, самому старшему из них — командиру Владимиру Веселову — было 22 года, самому младшему, Анатолию Нефедову, — всего 14. Осенью 1942 года Веселов был отозван на штабную работу, а отряд возглавил 18-летний Виктор Терещатов.
С незначительными перерывами «Земляки», работавшие все это время под руководством 4-го отдела НКВД, действовали за линией фронта до лета 1944 года. За это время отряд совершил несколько успешных рейдов от Калининской области до Белоруссии, практически все его бойцы получили боевые награды. А 18-летний Николай Горячев, погибший весной 1943 года в Локнянском районе Псковщины, прикрывая прорыв отряда из вражеской облавы, в канун 20-летия Победы в мае 1965 года был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
Специальная школа по подготовке разведчиков-диверсантов, в том числе из комсомольцев моложе 18 лет, была создана в блокадном Ленинграде в конце 1941 года при 4-м отделе Ленинградского управления НКВД. Руководителем школы был назначен сын немецкого политэмигранта-коммуниста Роберт Георгиевич Рейх. Первичный отбор кандидатов в школу велся по рекомендациям райкомов комсомола и курсов всевобуча («всеобщее военное обучение» — военно-технические курсы 1930–1940-х годов, позже преобразованные в ДОСААФ, а ныне известные как ОСВАГО). Однако окончательное решение о поступлении в разведывательную школу для последующей зафронтовой работы каждый юный кандидат принимал индивидуально и добровольно.
Программа обучения в школе в зависимости от выбранной специальности (радист, минер-подрывник либо разведчик-наблюдатель) длилась от 3 до 6 месяцев, включая обязательную для всех физическую, огневую, водительскую подготовку и прыжки с парашютом. После недолгого слаживания группы по 4–5 человек перебрасывали по воздуху в зоны базирования наиболее крупных партизанских бригад Ленинградской, Псковской и Новгородской областей для разведки и диверсий на транспортных коммуникациях, по которым шли основные военные перевозки противника[190].
Немалую роль в обороне такого стратегически важного промышленного центра и транспортного узла, как город Воронеж, также сыграли местные подростки, многим из которых не было 18 лет. Еще летом 1941 года при Воронежском областном управлении НКВД был создан истребительный отряд, лучшие бойцы-добровольцы которого после короткой подготовки отправились для ведения разведки и диверсий в занятые гитлеровцами промышленные регионы Восточной Украины. Так, 17-летний выпускник 9-го класса воронежской средней школы № 2 Валентин Выприцкий в декабре 1941-го и апреле 1942 года дважды десантировался в составе этих групп в Ворошиловградской области Украины. Обе группы успешно выполнили свои задания и вернулись в Воронеж.
Летом 1942 года, когда гитлеровцы, прорвав танковыми клиньями группы армий «Юг» неплотные боевые порядки Брянского фронта, стремительно приближались к Воронежу, УНКВД Воронежской области провело второй набор добровольцев в свой истребительный батальон Тогда по рекомендации уже бывалого разведчика Выприцкого в «ястребки» были приняты стремившиеся на фронт его 16-летние приятели по воронежской городской школе № 2: Виктор Козлов. Борис Лачинов и Константин Феоктистов. Командиром их взвода в истребительном батальоне стал учитель математики 2-й школы Андрей Константинович Шишкин.
Вслед за созданным 7 июля 1942 года Воронежским фронтом при областном Управлении НКВД была образована Центральная оперативная группа для ведения разведки и контрразведки на всей территории области, в том числе в ее оккупированных районах. Штаб группы, возглавляемой капитаном госбезопасности Василием Соболевым и получившей условное наименование «войсковая часть № 3051», был развернут в поселке Сомово в предместье Воронежа. Там же была создана разведывательная школа, костяк слушателей которой составили юные комсомольцы, ставшие бойцами истребительного батальона Воронежского УНКВД.
Именно эти подростки летом 1942 года осуществляли регулярную визуальную разведку оккупированной части Воронежа. Скрытно пересекая по ночам ставшую рубежом боевых действий реку Ворона, юные разведчики под видом бездомных попрошаек и детей, потерявших родителей, сутками прочесывали родной город, отмечая любые подробности дислокации и деятельности оккупантов. При этом юные разведчики в/ч № 3051 рисковали не меньше солдат на передовой и несли столь же тяжелые потери.
Валентин Выприцкий, которому едва исполнилось 18 лет, погиб от немецкой пули в прибрежной Троицкой слободе. 11 августа 1942 года эсэсовские патрульные задержали и тут же расстреляли у Девичьего рынка 16-летнего Костю Феоктистова. Но пули лишь ранили Константина в шею и подбородок. Отлежавшись до темноты в развалинах, юный разведчик с наступлением ночи сумел перебраться через реку Ворона к советским позициям. За проявленное тогда мужество юный разведчик Костя Феоктистов получил свою первую боевую награду — орден Отечественной войны I степени. А Золотую Звезду Героя Советского Союза летчику-космонавту СССР, кандидату технических наук, преподавателю Московского высшего технического училища имени Баумана Константину Петровичу Феоктистову вручили в 1964 году после того, как вместе с военным летчиком Владимиром Комаровым и врачом Борисом Егоровым он совершил полет в космос на первом в мире трехместном корабле «Восход»[191].
Победа Красной Армии в битве за Сталинград, ставшая поворотным моментом всей Второй мировой войны, была достигнута в том числе и благодаря героизму и самопожертвованию юных разведчиков, работавших во вражеском тылу под руководством 2-го отдела Управления НКВД по Сталинградской области. Так, 17-летний Александр Филиппов под «легендой» больного шизофренией сапожника-кустаря был оставлен в сентябре 1942 года для ведении разведки в Аксайском районе Сталинградской области. Он передавал ценную информацию из вражеских тылов до декабря 1942 года, когда при переходе линии фронта на южной окраине Сталинграда был случайно опознан предателем-полицейским из Аксая. После страшных пыток гитлеровцы казнили Александра 21 декабря 1942 года[192].
Самая крупная из региональных спецшкол для массовой подготовки партизанских диверсантов и разведчиков была создана в сентябре 1941 года Управлением НКВД по Москве и Московской области. Ниже приводится отчет о первом годе работе этой спецшколы:
«…B целях плановой подготовки партизан-диверсантов на основании приказа начальника Управления НКВД по Москве и Московской области (УНКВД МО) от 18 сентября 1941 года была организована специальная школа подрывников с контингентом слушательского состава 200 человек. Перед школой поставлена задача — готовить диверсантов и партизан, в совершенстве владеющих средствами подрывного искусства, холодным и автоматическим оружием для разрушения всех видов транспорта, коммуникаций, средств связи, складов, баз, штабов и уничтожения живой силы противника…
Школа организована на базе бывшего дома отдыха УНКВД Московской области в селе Северском Коломенского района с передачей ей всего имущества и подсобного хозяйства. С 14 октября 1941 года в силу изменившихся обстоятельств на фронте она дислоцировалась близ города Покрова Орехово-Зуевского района.
Организация спецшколы возлагалась на начальника школы майора госбезопасности П. Н. Зуева и начальника учебной части капитана В. Ф. Ястребова. Через отдел УНКВД руководством школы был произведен отбор кадров командно-преподавательского состава в основном из числа лучших бойцов истребительных батальонов и частично сотрудников НКВД. Организационное построение школы представляло структуру отдельной воинской части. Переменный состав сводился в две роты с последовательным разделением на взводы и отделения…
За год в школе прошли обучение 18 наборов учебного контингента и было выпущено 3187 человек. Из них 1020 партизан-диверсантов, входящих в состав диверсионных групп и партизанских отрядов; 250 человек комсомольского набора по линии ЦК ВЛКСМ и 200 человек для диверсионных групп УНКВД города Москвы и Московской области. Так, контингент 18-го набора состоял из молодежи, набранной отделом УНКВД в г. Москве. Этот молодой состав был обучен по 20-дневной программе, причем особое внимание при обучении было обращено на отработку тактических занятий в незнакомой местности и в ночных условиях.
В начале августа 1942 года школа перешла из ведения штаба истребительных батальонов Московской области в ведение реорганизованного отдела УНКВД МО, постоянный состав школы был введен в штаб отдела, и перед школой были поставлены новые задачи: готовить не партизан, а диверсантов, которые должны действовать в составе небольших групп (5–10 человек) в тылу врага, имея задачи чисто диверсионного характера…
Большую помощь в перестройке работы школы в связи с изменившимися задачами оказывает отдел УНКВД г. Москвы и МО, лично начальник отдела старший лейтенант госбезопасности т. Леонов, зам. начальника отдела майор т. Хаскин и начальник отделения лейтенант госбезопасности т. Гулов»[193].
К приведенной выше цитате, раскрывающей основные моменты работы школы, следует добавить, что изначально по соображениям секретности школа обозначалась в официальной переписке как «88-й истребительный батальон», а после первого начальника П. Н. Зуева школой руководил Л. Н. Никулочкин[194].
Наряду с практикой использования подростков-добровольцев как разведчиков и диверсантов по линии 2-х (затем 4-х) отделов территориальных Управлений НКВД, их подбор, специальную подготовку и переброску во вражеские тылы осуществляло и головное подразделение в системе НКВД СССР — возглавляемая П. А. Судоплатовым Особая группа при наркоме внутренних дел СССР, позднее преобразованная во 2-й отдел, а затем в 4-е Управление НКВД СССР.
Уже 27 июня 1941 года при Особой группе началось формирование войскового подразделения численностью в два полка, костяк которого составили добровольцы — студенты московских вузов, столичные спортсмены, комсомольские активисты и находившиеся тогда в Москве иностранные коммунисты-политэмигранты. Основной учебной базой войск Особой группы стало устроенное незадолго до войны спортивное стрельбище в Мытищах, а местом их постоянного расположения — казармы в городе Бабушкин (ныне Бабушкинский район Москвы) у железнодорожной станции Лосиноостровская. Впоследствии части войск Особой группы также базировались в казармах у подмосковных железнодорожных станций Зеленоградская, Клязьма и Кратово.
В октябре 1941 года войска Особой группы были преобразованы в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН) НКВД СССР в составе двух мотострелковых полков, усиленных специальными подразделениями. Уже с 1942 года на службу в бригаду принимали юношей и девушек, не достигших 18 лет[195].
Юных добровольцев-патриотов допризывного возраста в тяжелейшем для нашей страны 1941 году принимали на службу и в разведывательно-диверсионное подразделение при Разведывательном управлении Красной Армии (РУ РККА). Речь идет об особой воинской части 9903, предназначавшейся для разведки и диверсий на оккупированных территориях. Началом истории в/ч 9903 считается июль 1941 года, когда приказом РУ РККА при штабе Западного фронта была создана оперативная спецгруппа (ОС) из 12 офицеров во главе с полковником А. Е. Свириным. За первые полтора месяца существования ОС сформировала и отправила в тыл противника 52 боевые группы разведчиков диверсантов, укомплектованные кадровыми бойцами и командирами Красной Армии.
В середине августа 1941 года Оперативную спецгруппу преобразовали в Оперативный диверсионный пункт (ОДП) при штабе Западного фронта. Его начальником стал ветеран Гражданской войны и войны в Испании кадровый военный разведчик майор Артур Карлович Спрогис. Тогда же было принято решение увеличить личный состав ОДП за счет комсомольцев-добровольцев Москвы и Московской области[196].
Первичный отбор кандидатов на зачисление в часть Спрогиса происходил в здании Московского комитета ВЛКСМ в доме № 5 по Колпачному переулку, куда добровольцы направлялись их военкоматами и райкомами комсомола (Ныне на этом здании установлена мемориальная доска.) Подсчитано, что из трех тысяч юношей и девушек, пришедших туда осенью 1941 года, предварительный отбор прошли две тысячи.
Именно тогда на службу в ОДП был принят 17-летний выпускник Московского политехникума связи, классный радист и радиотехник Николай Бобров. После краткой дополнительной подготовки по хорошо знакомому ему радиоделу в старинном здании Даниловских казарм в центре Москвы и первой пробной переброски через линию фронта под Звенигородом Бобров был направлен в диверсионно-разведывательную школу ОДП. До ноября 1941 года школа, получившая впоследствии порядковый № 003, находилась в тогдашнем дачном поселке у развилки Минского и Можайского шоссе между Кунцево и Одинцово, а затем перебазировалась в здание Московского энергетического института на Красноказарменной улице, 14. Оттуда Николай в составе агентурных разведгрупп трижды перебрасывался на задания в дальние вражеские тылы. Одной из групп с его участием удалось более двух лет вести разведку и диверсии в «треугольнике» стратегических железных дорог Смоленск — Орша — Витебск[197].
То, как и чему обучали юных добровольцев, поступивших осенью 1941 года на службу в в/ч 9903, десятилетия спустя упоминал в своих мемуарах сослуживец и знакомец Николая Боброва Андрей Жданович, получивший в разведшколе и подтвердивший в зафронтовых рейдах квалификацию минера-подрывника: «…Через три дня после прибытия в часть мы прошли медкомиссию. Вскоре нескольких человек вызвали прямо с занятий и отчислили по состоянию здоровья. Наша спецподготовка заключалась в чисто практическом ознакомлении с оружием: нашим и немецким. Кроме того, на занятиях в Измайловском парке один командир преподавал нам „подрывное дело“, т. е. учил, как заложить толовую шашку или поставить ту или иную мину. Еще один учил тактике: как идти по заданному азимуту, как читать карту-километровку. Показывали нам, как бесшумно „снимать“ часовых. Говорили с нами серьезно, по-взрослому. Сами занятия длились около десяти дней с утра до ночи. Но если учесть, что в течение этого времени каждому из нас пришлось по два-три раза побывать в наряде на территории части, размещенной тогда в здании на Красноказарменной улице, то можно понять: знаний обрели не слишком уж много. Было естественно: если надо, значит, должен, а если должен, значит, можешь: „На месте разберетесь“. И, как ни странно, именно так в дальнейшем и было: разбирались на месте, обретали опыт и… Получалось у тех, кто оставался в живых…»[198]
Уже после Победы было подсчитано, что из двух тысяч юных москвичей и москвичек, добровольно поступивших на службу в в/ч 9903 в сентябре — декабре 1941 года, только за первую военную зиму при выполнении заданий во вражеских тылах погибли и пропали без вести около 500 человек, т. е. каждый четвертый. Среди погибших тогда подчиненных Спрогиса были посмертно удостоенная звания Героя Советского Союза 18-летняя выпускница московской школы Зоя Космодемьянская и 20-летняя студентка Московского кооперативного института Вера Волошина, посмертно удостоенная звания Героя Российской Федерации в канун 50-летия Победы в 1995 году.
Впоследствии специальная школа, готовившая кадры разведчиков-диверсантов для в/ч 9903, была переподчинена созданному решением Государственного Комитета Обороны (ГКО) СССР от 30 мая 1942 года при Ставке Верховного Главнокомандования (ВГК) Красной Армии Центральному Штабу партизанского движения (ЦШПД). Начальником ЦШПД, куда вошли представители руководства Разведуправления Генштаба РККА и 4-го управления НКВД СССР, был назначен секретарь ЦК Коммунистической партии Белоруссии П. К. Пономаренко.
Для подготовки организаторов партизанского движения, диверсантов, разведчиков, подрывников и радистов при ЦШПД и подчиненных ему республиканских, областных и фронтовых штабах партизанского движения действовало несколько региональных разведывательно-диверсионных школ. Как уже говорилось выше, одна из них (№ 003) прежде готовила в Москве и ближнем Подмосковье кадры для подчинявшейся армейской разведке в/ч 9903. В столичном регионе также базировались школы № 001 и 002. Школа № 004 располагалась в районе Саратова, а № 005 была образована приказом ЦШПД от 30 июля 1942 года в Астрахани.
Для конспирации школа № 005, предназначенная для подготовки специалистов по ведению партизанской войны в степных и предгорных районах юга Европейской части СССР, получила условное наименование «Школа инструкторов всеобщего воинского обучения допризывников». Эту «легенду» подкрепляло то, что первые наборы курсантов школы № 005 численностью по 300 человек формировались из 17–19-летних комсомольцев-добровольцев Астраханской области и соседних с ней регионов.
Высочайший героизм осенью 1942 года проявили выпускники Астраханской школы ЦПШД № 005, включенные в состав сформированной при разведотделе штаба Сталинградского фронта диверсионно-разведывательной группы № 66 с позывными «Максим» во главе с 28-летним старшиной Леонидом Матвеевичем Черняховским. Старшему из 15 членов группы, ее комиссару Быковскому, в то время было 29 лет, а пяти младшим бойцам (В. Ф. Анастасиади, В. Ф. Владимиров, И. Р. Сидоров, Н. Ф. Хаврошин и H. H. Шарыгина) еще не исполнилось 18 лет.
В конце октября 1942 года группа № 66 была направлена для ведения разведки вдоль железнодорожной ветки Сальск — Котельниково, откуда передала 2 ноября 1942 года радиограмму о переброске по этой железной дороге авангардных частей танковой группировки Манштейна, нацеленной на прорыв окруженной в Сталинграде 6-й армии Паулюса. Правильно оценив связанные с этим угрозы, командование Сталинградского фронта использовало подчиненную ему штурмовую авиацию для разрушения полотна железной дороги между станцией Орловская и разъездом Куберле. Это вынудило шедшие в авангарде группировки Манштейна бронетанковые части 5-й дивизии СС «Викинг» сняться с эшелонов и идти к Сталинграду своим ходом. На это было потрачено четверо суток, за которые 2-я гвардейская армия генерала Р. Я. Малиновского сумела организовать надежную оборону на пути танков Манштейна у реки Мышкова.
Что касается судеб разведчиков группы «Максим», средний возраст которых составлял 18–19 лет, то их удалось установить много позже Победы, когда в США и ФРГ под названием «Черный марш — личные воспоминания эсэсовца» были опубликованы дневники командира мотострелковой роты полка «Нордланд» дивизии СС «Викинг» Петера Неймана. Из его записей следовало, что, получив приказ задержать продвижение эшелонов с вражеской техникой, 15 разведчиков-диверсантов группы Черняховского, вооруженные 6 автоматами и 8 винтовками, взорвали железнодорожный путь у разъезда Куберле и вступили в бой с выгрузившейся из подорванного состава мотострелковой ротой полка СС «Нордланд», усиленной легкими орудиями и минометами. После часового боя эсэсовцы взяли в плен нескольких раненых разведчиков, но не получили от них никаких показаний и заживо сожгли из огнеметов[199].
Перечисляя специальные учебные заведения военного времени, куда направлялись для дальнейшей работы в тылу врага не подлежавшие по возрасту призыву в армию советские юноши и девушки моложе 18 лет, следует упомянуть курсы военных переводчиков, сформированные специальной директивой Наркомата обороны СССР от 28 августа 1941 года при созданном в феврале 1940 года военном факультете 2-го Московского государственного педагогического университета иностранных языков.
Создателем и первым руководителем этого факультета, преобразованного в апреле 1942 года в Военный институт иностранных языков, был генерал-майор Николай Николаевич Биязи. Полиглот, знавший 14 иностранных языков, опытный дипломат и военный разведчик, работавший в 1936–1938 годах советским военным атташе в Италии, H. H. Биязи в 1941 году инициировал создание при руководимом им военном факультете особых курсов, призванных обеспечивать ускоренную массовую подготовку военных переводчиков из выпускников московских школ, знавших немецкий язык в объемах тогдашней школьной программы В числе первых слушателей курсов, открывшихся в сентябре 1941 года в здании на Садово-Спасской улице, где ныне находится Московский полиграфический институт, была четверка 17-летних выпускников арбатской школы в Старопесковском переулке — Евгений Ананьев, Евгений Кашников, Михаил Любарский и Иммануил Левин. После всего двух месяцев учебы они получили первые воинские звания лейтенантов и были направлены в распоряжение Разведывательного Управления Красной Армии. О том, как сложились их фронтовые биографии, вспоминал потом единственный из четверки друзей, доживший до Победы — закончивший войну в Германии в звании капитана и с тремя боевыми орденами 22-летний офицер разведки 2-й ударной армии Иммануил Ильич Левин (скончался в 1994 году):
«…На трехмесячные курсы военных переводчиков, открытые в авральном порядке в начале сентября 1941 года (до войны в штатах Красной Армии такой должности не было), мы поступали вчетвером: Женька Ананьев, Женька Кашников, Миша Любарский и я. Потом, в октябре 1941 года, когда курсы из Москвы перевели в город Ставрополь-на-Волге, к нам добровольно присоединилась, умолив родителей, наша сверстница и любовь Жени Ананьева — Таня Дагаева… Они и на войне хотели быть вместе. Для долгого счастья им не хватило одного — жизни. Война развела нас всех по разным фронтам. Военная переводчица 57-й резервной армии Татьяна Дагаева погибла летом 1942 года на Юго-Западном фронте при выходе из окружения. Подробности неизвестны, могила ее не установлена. Женя Ананьев погиб еще раньше, в январе 1942-го под Москвой. Он получил назначение в разведотдел 50-й армии. По одной версии, он погиб в тылу врага, будучи в составе разведпартии, по другой — его убил пленный офицер на допросе выстрелом из не обнаруженного при обыске пистолета. Зимой 1942 года прибыл со ставропольских курсов на фронт под Москву добродушный силач Женя Кашников, прозванный „Портосом“. Был, как и Ананьев, послан в разведку и погиб. Точнее, пропал без вести. Его мать до конца своих дней отказывалась верить в гибель сына, время от времени звонила мне и спрашивала, нет ли каких вестей о Жене или хотя бы о тех, кто был рядом с ним в последнюю минуту.
Прирожденный музыкант Миша Любарский, даже в школе не расстававшийся со своей любимой флейтой, окончил ставропольские курсы позднее всех и попал на фронт лишь весной 42-го. Он дошел до Румынии. Приказом от 02.09.1944 года по 34-му стрелковому корпусу военный переводчик старший лейтенант М. А. Любарский был награжден орденом Отечественной войны. Но об этой награде Миша так никогда и не узнал. 3 сентября 1944 года он скончался от ран в госпитале и был похоронен на братском кладбище советских воинов в румынском городе Констанца…»[200]
В числе специальных учебных заведений, преподававших в годы Великой Отечественной войны основы конспиративной деятельности на вражеской территории, необходимо также упомянуть так называемую «Школу Коминтерна», созданную осенью 1941 года при Коммунистическом Интернационале, координировавшем с 1920-х годов из Москвы деятельность коммунистических партий многих стран мира.
Школа была создана в райцентре Кушнаренково в Башкирии по соседству с Уфой, куда было эвакуировано из прифронтовой Москвы коминтерновское руководство. В связи с тем, что школа разместилась в огороженном высоким забором здании дореволюционной постройки, где до войны располагался сельскохозяйственный техникум № 101, это условное обозначение закрепилось в официальной переписке и за самой школой.
Костяк слушателей школы составляли дети переехавших в СССР коммунистов политэмигрантов, одинаково свободно владевшие русским и родным языками, в том числе уже успевший повоевать против гитлеровцев сын лидера югославского Сопротивления Иосифа Броз Тито Шарко и 16-летняя Амайя Ибаррури — дочь лидера испанской коммунистической партии Долорес Ибарурри. Правда, из соображений конспирации эти и все остальные слушатели школы, многие из которых хорошо знали друг друга еще до войны и эвакуации, были вынуждены называть друг друга по псевдонимам, придуманным для них директором школы А. И. Антиповым, который до войны возглавлял делегацию ВЛКСМ в молодежной секции Коминтерна — Коммунистическом союзе молодежи (КИМ).
Подробные воспоминания об учебе в «сельхозтехникуме № 101» привел в своих мемуарах «Революция отвергает своих детей» живший в Москве с середины 1930-х годов сын немецких политэмигрантов Вольфганг Леонгард:
«…Школа Коминтерна была разделена на отдельные национальные секции. У каждой группы был свой преподаватель и представитель от учеников. Испанская группа была самая многочисленная, в ней было 30–40 курсантов. Немецкая, австрийская, судетско-немецкая и болгарская группы состояли из 15–20 человек, а остальные группы были еще малочисленнее. Англичане и американцы в школе Коминтерна не были представлены вообще. Большинство курсантов немецкой группы в школе Коминтерна были, как и я, молодые люди, комсомольцы, выросшие и получившие воспитание в Советском Союзе.
В школе нас учили писать листовки, но и изготовлять их в строжайших условиях подполья. В засекреченной школе Коминтерна находилось еще более засекреченное место — маленькая химическая лаборатория. Там нас знакомили со всевозможными способами изготовления подпольных листовок, а также разбирали вопросы, как достать необходимые для этого предметы, после чего каждый из нас должен был сам на практике изготовить листовки. Преподавание было поставлено очень серьезно, но нам запрещено было делать какие-либо записи. Мы должны были все держать в голове.
Вскоре после моего прибытия в школу у нас начались военные занятия, для руководства которыми были назначены специальные начальники групп, в то время как преподаватели и старосты групп превращались в простых „рядовых“. Почти все руководители групп и командиры „частей“ были партработниками с опытом испанской гражданской войны. Военная подготовка состояла из строевых занятий, изучения оружия и занятий по стратегии и тактике у ящика с песком. Требования на этих занятиях для тех, кто никогда подобными вещами не занимался, были чрезвычайно высоки. Мы должны были в кратчайший срок изучить не только обращение с ручными гранатами и минометами и с предельной быстротой разбирать и собирать револьверы, винтовки, легкие и тяжелые пулеметы, но и выучить, как по-русски, так и на родном языке, все связанные с этим делом названия…»[201]
Воспоминания об учебе в Кушнаренково оставил и ставший впоследствии руководителем разведки (Управления «А») Министерства госбезопасности ГДР — пресловутой «штази» — Маркус Вольф, поступивший в школу Коминтерна летом 1942 года:
«…B школе все было конспиративно. Каждый из нас получил псевдоним, нам строго напомнили о необходимости общаться друг с другом только по новым именам, хотя многие из нас были знакомы еще в Москве. Я был назван „Куртом Фестером“.
16 мая 1943 года нам сообщили о роспуске Коминтерна и его школы. Причина состояла в том, что Сталину пришлось уступить давлению союзников, для которых Коминтерн стал бельмом на глазу. Нам объяснили, что мы не будем сброшены с парашютом в Германии, нам предстоит работать там, где действуют Советская Армия и партизаны. Многие годы спустя я узнал, что Кати Нидеркирхнер и еще несколько наших предшественников сразу после учебы были направлены в Германию, но тут же схвачены и казнены, так как военная контрразведка „Абвер“ расшифровала их радиокоды. Их судьба побудила заграничное руководство КПГ больше не посылать молодых людей на верную смерть, и это, несомненно, спасло жизнь большинству из нас. Но мои друзья по школе Йозеф Гифер и Рудольф Гюптнер погибли уже в 1945 году, выполняя задания в Польше…»[202]
Наряду со школой Коминтерна в 1943–1944 годах, когда Красная Армия освободила практически все оккупированные в 1941–1942 годах территории СССР и фронт ушел далеко на Запад, в центральных регионах России свою деятельность постепенно свертывали большинство вышеперечисленных специальных учебных заведений военного времени. На смену им шли новые средние и высшие военно-учебные заведения, включая заслуживающие особого упоминания суворовские военные училища войск НКВД.
Как известно, история всей системы суворовских училищ берет начало с постановления тогдашнего Правительства Совета народных комиссаров (СНК) СССР от 21 августа 1943 года об открытии первых суворовских военных училищ (СВУ) в системе Наркомата обороны. А 4 сентября 1943 года было принято аналогичное постановление СНК СССР № 946 об открытии специализированных суворовских училищ войск НКВД СССР, местами расположения которых были определены города Ташкент и Кутаиси (последнее в 1946 году было переведено в город Петергоф (ныне — Петродворец) Ленинградской области и стало именоваться Ленинградским).
В развитие указанного постановления СНК СССР 27 сентября 1943 года был подписан приказ наркома внутренних дел СССР № 605, предписывавший сформировать Кутаисское и Ташкентское училища к 20 ноября того же 1943 года. Этим же приказом были определены следующие основные задачи обучения и воспитания в СВУ войск НКВД:
«1. Воспитать и подготовить к военной службе в офицерском звании детей офицерского состава войск и органов НКВД СССР и дать им общее среднее образование.
2. Воспитать будущих советских офицеров в духе пламенного патриотизма, любви и беспредельной преданности Родине — Союзу Советских Социалистических Республик.
3. Воспитать всесторонне развитых, культурных, обладающих высоким чувством личной, профессиональной и политической чести на основании глубокого уважения к героическому прошлому советского народа и его воинским и чекистским традициям…»[203]
В суворовские училища НКВД СССР принимали детей и подростков начиная с десятилетнего возраста. На учебу, полный курс которой был рассчитан на 7 лет, отбирали в первую очередь сыновей военнослужащих и сотрудников НКВД, погибших либо раненых на фронтах Великой Отечественной войны. Среди первого набора суворовцев НКВД, начавших учебу с 1 декабря 1943 года, было много сирот и полусирот: у 65 суворовцев, принятых в Кутаисское СВУ в 1943 году, отцы погибли на войне, у двоих стали инвалидами войны, у 91 в то время отцы находились на фронте.
Примечательно, что большая часть суворовцев первых наборов надеялась получить в училищах ускоренный курс военной подготовки и при первой же возможности попасть на фронт. Живыми примерами для них были сверстники, успевшие до зачисления в суворовцы побывать на войне. Так, воспитанник Кутаисского СВУ (выпуск 1946 года) Леонид Богданов до училища успел окончить школу радистов особого назначения, действовал в составе оперативной группы армейского подчинения в Киевской области, четырежды форсировал Днепр, участвовал в уничтожении немецкого десанта, был удостоен медали «За отвагу».
Начав свою службу Родине в рядах разведчиков, Леонид Павлович Богданов на всю жизнь сохранил верность разведке: в 1970-х годах генерал-майор КГБ Л. П. Богданов возглавлял резидентуры Первого главного (разведывательного) управления (ПГУ) КГБ СССР в Индонезии и Иране, был главным советником ПГУ в Афганистане в 1978–1980 годах, дважды представлялся к званию Героя Советского Союза. Еще один суворовец — выпускник 1946 года Алексей Волков на фронте неоднократно ходил в разведку и заслужил боевые медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Возможно, нескольким суворовцам удалось-таки осуществить свою заветную мечту и принять участие в боевых действиях против врагов Отечества еще до окончания Второй мировой войны. Так, выходившая в Ташкенте газета «Правда Востока» в 1945 году опубликовала заметку о том, что в боевых действиях против Японии, находясь в учебном отпуске, участвовали суворовцы 6-й роты Ташкентского СВУ А. Лисецкий и В. Черняев. За мужество, проявленное ими в последних сражениях Второй мировой войны, начальник расположенного в Забайкалье Джалиндинского погранотряда полковник Попов передал в дар воспитавшему их Ташкентскому СВУ японскую трофейную офицерскую шашку. (А. М. Лисецкий и В. А. Черняев окончили Ташкентское суворовское училище в 1947.)
Рассказ об учебе в суворовских военных училищах НКВД был бы неполон без упоминания о такой важной ее составляющей, как выезды 15–16-летних воспитанников предвыпускных рот училищ на Государственную границу СССР в пограничные отряды в дни зимних каникул. Первая группа из 15 суворовцев и 6 офицеров Ташкентского училища побывала в Термезском погранотряде на границе с Афганистаном еще в 1944 году. Суворовцы Ленинградского училища несли службу на советско-финской границе в 1949–1952 годах. Причем в тревожное послевоенное время эта служба не была ни спокойной, ни безопасной. К примеру, зимой 1948–1949 годов группа суворовцев из Ташкента прибыла на границу в Термез в разгар не только зимних морозов, но и боевой напряженности. Буквально за неделю до их приезда группа террористов вырезала на одной из застав отряда попавший в засаду пограничный наряд.
Тем не менее, а может быть, именно поэтому, командование Термезского погранотряда использовало подкрепление из ташкентских суворовцев для несения службы без скидок на юный возраст. Сразу после распределения по заставам 15–16-летних подростков, экипированных полным снаряжением пограничников и вооруженных карабинами и гранатами, направили в «секреты» для ведения 4-часового скрытого наблюдения за пограничной полосой и сопредельной территорией. Затем суворовцев посылали для несения конных дозоров вдоль границы на участки протяженностью в 10–12 км. За время практики они также участвовали в учебных занятиях по пограничному поиску, входя в поисковые группы по преследованию «нарушителей»[204].
Ташкентское и Кутаисское суворовские училища просуществовали семнадцать лет, т. е. до 1960 года. Примечательно, — что вслед за органами и воинскими частями НКВД — МВД — КГБ воспитанники училищ до 1958 года носили погоны и лампасы василькового цвета, тогда как за суворовцами системы Министерства обороны СССР все это время был закреплен традиционный «общевойсковой» алый цвет. А после того, как переехавшее из Кутаиси в Петергоф Ленинградское СВУ в 1958 году было передано в ведение Главного управления пограничных войск КГБ при Совете Министров СССР, воспитанники училища получили вслед за пограничниками зеленые погоны и лампасы.
В период с 1945 по 1960 год оба суворовских училища подготовили 29 выпусков своих питомцев — в общей сложности 2790 человек. Из их числа 10 человек стали академиками, 32 — докторами, еще 60 человек — кандидатами наук, 8 были удостоены Государственных премий СССР. Большинство воспитанников Ташкентского и Кутаисского (Петергофского) СВУ по окончании училищ продолжили службу в пограничных войсках, частях и органах МВД и КГБ СССР. 41 выпускник двух этих СВУ дослужился до генеральских званий.
Преемником славных традиций Ташкентского и Кутаисского (Петергофского) СВУ, закрытых в разгар первого массового сокращения Советских Вооруженных сил при Н. С. Хрущеве, стал Первый кадетский корпус Федеральной пограничной службы Российской Федерации имени генерала армии В. А. Матросова, созданный в городе Пушкин Ленинградской области постановлением Правительства России за № 893 от 27 июля 1996 года. Символами этой преемственности стали Боевое Знамя Кутаисского СВУ и исторический формуляр Ленинградского СВУ, переданные на вечное хранение новому кадетскому корпусу, учредившая который Федеральная пограничная служба ныне входит в структуру ФСБ России. Хочется верить, что выпускники этого кадетского корпуса будут достойны традиций своих юных предшественников, которым посвящена эта публикация.
Т. Малахова
Розмыслы командарма
На 268-м километре автомагистрали Москва — Брест находится самая высокая точка в Калужской области — Зайцева гора[205]. В далекие военные годы никто не мог себе представить, что название мало кому известной деревни на Варшавском шоссе будет ассоциироваться с такими понятиями, как беспримерный героизм, самопожертвование простого советского солдата, и бездарность полководцев, повлекшая за собой неисчислимые потери нескольких советских дивизий. И лишь один эпизод, запечатленный очевидцами тех событий, заслуживает наибольшего внимания, с точки зрения военного искусства — подкоп под вражескую высоту и уничтожение мощного инженерного сооружения противника. Об этом примере коллективного творчества советских подрывников и пойдет речь.
В километре от Зайцевой горы, между деревнями Цветовка (бывшая Фомино-2) и Зубровка (бывшая Фомино-1), скрытая от людских глаз березовой рощей раскинулась высота 269,8. Следует уточнить, что высота 269,8 и деревня «Зайцева гора» являются отдельными высотами, расположенными на противоположных сторонах от Варшавского шоссе. Зайцева гора отмечена как высота 275,6. Но в литературе и в воспоминаниях ветеранов эти два объекта и прилегающая к ним местность имеют общее название — Зайцева гора. С марта 1942-го по март 1943 года части 50-й армии под командованием генерал-лейтенанта И. В. Болдина вели на этом участке фронта ожесточенные бои за овладение Варшавским шоссе и дальнейшим выходом на соединение с 8-й воздушно-десантной бригадой, входившей в состав 4-го воздушно-десантного корпуса, в район деревень Новое и Старое Аскерово. Но планам советского командования не суждено было сбыться, по крайней мере, целый год.
Виной тому оказалась небольшая высота, обозначенная на картах двух противоборствующих армий отметкой 269,8. Именно она и стала той кровавой баней для тысяч советских солдат, телами которых были завалены (!!!) склоны и прилегающая к высоте местность. Кто же первым отдал приказ прорываться на соединение с десантниками на этом участке фронта? Вероятный ответ мы находим в публикации военного историка М. Н. Мосягина «Между Вязьмой и Кировом: группа войск генерала Белова в Московской битве». В частности, он утверждает, что, не кто иной, как беловский штаб подсказал Г. К. Жукову мысль о том, что силами 50-й, а возможно, и 10-й армии овладеть Варшавским шоссе в районе Зайцева гора и в дальнейшем развивать успех в северо-западном направлении, в район вышеуказанных деревень (Новое и Старое Аскерово). Но наше командование в очередной раз переоценило свои и недооценило возможности противника, оборонявшего данный рубеж. А противник, окопавшийся на высоте 269,8, оказал и продолжал оказывать яростное сопротивление наступавшим советским дивизиям. Отступившие от Калуги части вермахта сумели закрепиться на стратегически важных высотах, по обе стороны Варшавского шоссе. Недаром в своих приказах Гитлер давал следующие установки своим солдатам: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, до последней гранаты, вот что требует от нас текущий момент. Каждый занятый нами населенный пункт должен быть превращен в опорный пункт. Сдачи его противнику не допускать ни при каких обстоятельствах, даже если он обойден противником…» По крайней мере, на Зайцевой горе директивы Гитлера выполнялись безукоризненно. Более того, магистраль Рославль — Куземки — Зайцева гора — Юхнов была единственной дорогой, которая связывала немецкие части, оборонявшие Варшавское шоссе, с тылом. Она служила главной артерией, питавшей эти части всем необходимым. По нему гитлеровцы подвозили подкрепления, военную технику, боеприпасы, продовольствие, происходила эвакуация раненых и оперативная переброска резервов на намечаемые участки прорыва. Неслучайно бывший начальник штаба немецкой армии генерал Блюментрит писал в своей статье «Московская битва»: «Если бы русские, наступая с юга, сумели бы захватить нашу единственную жизненную артерию, то с 4-й полевой армией было бы покончено». Чтобы защитить эту жизненную артерию, немецкое командование не щадило ни сил, ни средств. Особое значение оно придавало участку фронта, на котором находилась высота 269,8. Владеть таким мощным узлом сопротивления значило владеть всей обстановкой. А с его падением открывалась возможность уничтожения всей Юхновской группировки. В ясную, безоблачную погоду шоссе и населенные пункты, расположенные по обе его стороны, просматривались с высоты на многие километры. По ее склонам были возведены дзоты, блиндажи, вкопаны противотанковые орудия, кроме того, она была опоясана несколькими рядами сплошных траншей, проволочными заграждениями, подступы к которым были заминированы. Лишь 50-метровая полоса отделяла советских солдат от противника.
Активные и ожесточенные по своему характеру бои за высоту 269,8 начались 12 апреля 1942 года. Уже на следующий день наступавшие части 50-й армии попытались закрепиться на подступах к высоте, но были встречены ураганным огнем из всех видов стрелкового и артиллерийско-минометного оружия. 173-я стрелковая дивизия полковника П. Я. Гиханова, которая одна из первых начала штурмовать высоту 269,8, была отброшена с ее склонов с большими потерями. Ночная атака на высоту также не принесла никаких результатов, кроме новых потерь личного состава. И так продолжалось изо дня в день, пока 173-ю стрелковую дивизию не сменила 146-я стрелковая дивизия генерал-лейтенанта Ю. В. Новосельского. Любая попытка овладеть высотой 269,8 не приносила никаких результатов, кроме колоссальных потерь. Так было и с 146-й стрелковой дивизией, которая за период боевых действий на Зайцевой горе потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести 7308 человек. На 30 апреля 1942 года в живых осталось 3976 человек. (Справка: по состоянию на 25 марта 1942 года, т. е. перед началом боев за Зайцеву гору, в 146-й стрелковой дивизии числилось офицеров, сержантов и солдат 11 284 человека.) 30 апреля остатки дивизии отвели на отдых, передав плацдарм наступления 58-й стрелковой дивизии полковника Н. И. Шкодуновича. Вновь прибывшая дивизия дольше всех «задержалась» на занимаемом ею плацдарме. Кировский историк-поисковик А. А. Ильюшечкин в своей статье «О немцах, наградах и поиске» пишет: «После неудачных наступательных боев части 50-й армии с 30 апреля перешли к обороне. Ни сил, ни средств уже не осталось: все, что можно было, брошено в бой, и в этих боях сгорели в одно мгновение сотни и тысячи солдат и офицеров, так и не овладев высотой 269,8, и соответственно не перерезав Варшавское шоссе». Наступившая весна 1942 года выступила «союзницей» немецких войск, окопавшихся на калужских высотах. Весеннее яркое солнце превратило проселочные дороги по всей полосе действий войск 50-й армии в сплошное месиво из глины, воды и снега. По ним не могли двигаться ни машины, ни лошади, ни люди.
Из воспоминаний участника боев за высоту 269,8 М. А. Аллера (58-я стрелковая дивизия): «В условиях весенней распутицы, болотистой местности и бездорожья обозы и кухни отстали. Наступил голод, который мы испытывали все время. Мы стали поедать дохлых и убитых лошадей. Было ужасно противно есть эту конину без соли. Пили болотную воду и воду из луж растаявшего снега, где нередко лежали трупы. У нас были пробирки с таблетками хлора, но пить воду с хлором было еще противней». Вот еще один пример того, с чем столкнулись наши солдаты на Зайцевой горе. К сожалению, имя автора этих воспоминаний, воевавшего в составе 441-го полка 116-й Забайкальской стрелковой дивизии 50-й армии, нам неизвестно. «Ночь, под ногами весенняя слякоть; шагаем неизвестно куда. Оказалось, прямиком на линию огня. Полевые кухни в наличии, а в котлах сухо и пусто. Деревенские погреба еще до нас обшарены. В апреле рассчитывать на подножный корм бесполезно, но кто-то ухитряется откопать в поле прошлогодние картофелины… Убитые лошади тоже до нас отскоблены ножами до костей. От истощения у меня сморщилась кожная пленка на поверхности раны, ноет грудь. Но, слава богу, есть еще смекалка. Нащипал березовых почек, засыпал в котелок, залил болотной водой и положил в нее „мясо“ — опаленную на костре ступню конской ноги. Получилось оригинальное блюдо — суп из свежей зелени с копытом». И таких примеров бесчисленное множество. Об этом не говорилось в боевых сводках, на это боялись даже намекать по причине сиюминутного наказания за паникерство и невыполнение боевого приказа. Но не страх наказания «гнал» советские дивизии на высоту 269,8: священный долг перед Родиной, перед убитыми боевыми товарищами на этой, Богом проклятой высоте, заставлял их, увязая по грудь в мокром снегу и болотной жиже идти на свинцовый шквал немецких пулеметов и артиллерии. Тяжелая рутинная работа. Так потом назовут фронтовые будни военные историки. Это будет все потом, а пока тысячи бойцов снимались с передовой, чтобы доставить по 30-километровой трассе от станции Добужа до Зайцевой горы все необходимое для боя. В вещевых мешках за плечами бойцы вместе с концентратами и сухарями несли за плечами снаряды и мины.
15 апреля 1942 года И. В. Болдин докладывал Г.К, Жукову об остром положении с подвозом боеприпасов, горючего, продфуража и продовольствия. Жуков в неподготовленности дорог обвинил Болдина. Здесь уместно напомнить, что Иван Васильевич еще задолго до начала активных действий на Зайцевой горе назвал местность, на которой сосредоточилась его армия, «мышеловкой». Расположенная южнее Варшавского шоссе, в низине, обширная территория представляла собой открытую местность с мелкими речушками. А самым гиблым местом для 50-й армии оказалось Шатино болото площадью в 50 кв. км. Северная часть Варшавского шоссе доминировала над южной. И это господство вскоре сослужит немцам неоценимую услугу. Много неприятностей доставляла вражеская авиация. В небе над Зайцевой горой господствовали немецкие пикирующие бомбардировщики, которые с восьми утра до восьми вечера бомбили пятнадцатикилометровую полосу наступления наших войск. Из воспоминаний Алексея Никитина, участника боев на Зайцевой горе: «Немецкая авиация сильно бомбила, и отдельные „мессершмитты“, чувствуя свою безнаказанность, гонялись даже за одним человеком». Присутствие над позициями советских войск корректировщика «рамы» было для наших солдат обычным явлением. Поэтому все передвижения по линии фронта производились крайне осторожно. Раненых приходилось эвакуировать лишь с наступлением сумерек. Убитых, которых перед высотой было бесчисленное множество, никто не хоронил, да и времени на это не было. Вот как описывает увиденное Б. И. Загородников в своей книге «58-я стрелковая Одерская дивизия»: «На возвышенности, под горой, лежали трупы наших товарищей. Впоследствии мы увидели еще тысячи трупов, накрытых шинелями. Они лежали там с осени 1941 года». Это, конечно, не могло не сказываться на моральном духе вновь прибывших подразделений. А им приходилось порой идти в атаку по телам своих павших однополчан. Может возникнуть вопрос: а возможно было обойти высоту на другом участке фронта? Наверно, да, но приказ взять высоту 269,8 никто не отменял.
Из приказов Ставки и оперативных сводок штаба 50-й армии, а также из воспоминаний ветеранов войны, участников штурма высоты 269,8, можно сделать вывод, что наступление на данном участке фронта было изначально обречено на неудачу. 50-й армии не удалось выполнить поставленную перед ней задачу. Плохая разведка, мощные опорные пункты Фомино-1, высота 269,8, Фомино 2, Зайцева гора, вставшие неприступными бастионами на пути наступавших советских дивизий, Варшавское шоссе, которое продолжало оставаться в руках неприятеля, по которому немцы оперативно перебрасывали подкрепления на намечаемые участки прорыва, и, наконец, сильный, сытый противник, воевавший под командованием опытных военачальников, — вот, пожалуй, те причины, по которым Зайцева гора и прилегающая к ней высота 269,8 оказались крепким орешком для командарма Болдина. Но Иван Васильевич не привык отступать перед противником, какие бы там ни были на то причины. Ясно было одно: задачу, поставленную Ставкой, необходимо было решить в кратчайшее время: гибли люди, техника, погодные условия оказались на стороне противника, да и этот никем не предвиденный взрыв Милятинского водохранилища, который едва не утопил в ледяном потоке воды, хлынувшем через Варшавское шоссе на позиции 50-й армии, несколько ее дивизий. (Боясь повторных атак, немцы взорвали Милятинское водохранилище. Вода затопила низину, расположенную на южной части Варшавского шоссе.) Болдин ломал голову, стараясь придумать способ взять высоту в срок и с меньшими потерями. Здесь вспомнился ему эпизод из военной истории, когда в 1552 году русский царь Иван Грозный осаждал Казань. Его розмыслы сумели прокопать под стены Казанского кремля минную галерею, в которую был заложен заряд огромной мощности (11 бочек пороха, т. е. 57 пудов). В результате взрыва в крепостных стенах образовался пролом, в который хлынула русская рать. В итоге «тихий подкоп» под казанскую цитадель принес громкую победу русскому царю. Болдин решил поделиться своими раздумьями со специалистами инженерного дела. Вызвав к себе начальника инженерных войск полковника С. Ф. Чепурова и его помощника майора М. Д. Максимцова, командарм предложил воспользоваться опытом розмыслов Ивана Грозного в уничтожении мощного бастиона и применить его против немецкого оборонительного узла. Более того, за столом перед Болдиным сидел человек, который в первую империалистическую войну участвовал в подкопе под городом Двинск, — С. Ф. Чепуров. Его опыт сейчас мог бы пригодиться как никогда. Решение было одно — необходимо рискнуть. Был ли риск оправдан в данном случае или нет, несомненно одно — Болдин не мог не осознавать, что успех операции зависел исключительно от счастливого случая. Малейшая оплошность в расчетах, любая нештатная ситуация, возникшая в ходе работ, могли бы не только сорвать операцию, но и привести к гибели бойцов.
Старшим по осуществлению подкопа был назначен М. Д. Максимцов. Командирам дивизий был дан приказ подобрать среди солдат бывших шахтеров и отправить их в распоряжение к М. Д. Максимцову. А в это время сам Максимцов изучал оборону противника на высоте, готовил подробную карту, на которую наносил расположение немецких огневых точек.
Из воспоминаний И. В. Болдина: «Тщательное изучение вражеской обороны позволило майору (Максимцову) выбрать наиболее удачное направление подкопа и место взрыва». Находясь на передовой, в непосредственной близости от немецких позиций, М. Д. Максимцов был легко ранен. Несколько дней, проведенных в медсанбате, он посвятил подготовке плана организации предстоящих работ. Готовые расчеты он представил И. В. Болдину. Из присланных дивизиями людей была сформирована команда из 43 человек. Начальником команды был назначен лейтенант В. Е. Новиков, уроженец тех мест. В начале марта 1942 года он прибыл в батальон из инженерного училища и попросился во взвод разведки, так как хорошо знал местные леса, болота, Варшавское шоссе. В состав команды также вошли опытные горняки из донецких шахт: Николай Стовбун и Александр Сушко; криворожский горняк Петр Наумов; Давид Барашвили из Кахетии, который выполнял функции повозочного, являлся связующим звеном между шахтой и тылом команды, он под вражеским огнем доставлял все необходимое к месту подрыва; повар Алексей Сидоренко был родом с Полтавщины; старшина команды Василий Башилов умел обеспечить своих подчиненных всем необходимым; токарь Алексей Никитин; тульский слесарь Володя Майстренко (умер от ранения после одного из боев); Садыков; сибиряк Потапов; Лобачев, Матюшенко, Владимир Мазаев, сержант Калмыков, Тарасов, Ильинов, Ахметов, Ротанов, Иванович, Климов, братья-близнецы Назмухановы, Колесник, Нюхтилин и др… Кроме опытных горняков, в состав команды входили плотники, слесари, землекопы и другие специалисты. В полутора километрах южнее деревни Фомино-1 построили кухню, склад для взрывчатки и патронов, укрытия для людей и лошадей. Подготовка к началу операции проводилась скрытно не только от немецких наблюдателей, но и от своих частей, чтобы информация, представлявшая военную тайну, преждевременно не просочилась к противнику. Перед командой была поставлена задача — боевая, секретная, за разглашение которой суровое наказание — военный трибунал.
Наступило 26 августа 1942 года. Дождавшись темноты, скрытно выдвинулись к намеченному рубежу. Работы начались в непосредственной близости от переднего края противника, всего в 70–80 метрах. Все передвижения от «базы» до места подкопа производились только с наступлением темноты. В первую ночь удалось вырыть колодец глубиной пять метров, в котором были разбиты направления выработки и сделаны ниши для отдыха. В этих тесных углублениях можно было уместиться, только лишь свернувшись калачиком. Здесь же, рядом с колодцем, был построен блиндаж, из которого непрерывно велось наблюдение за передней линией обороны немцев.
Из воспоминаний Болдина: «Вынутую породу насыпают в мешки, складывают вдоль забоя, а ночью поднимают наверх и относят в тыл. Часть грунта использовали для имитации двух ложных ходов сообщения». Размер тоннеля по высоте составлял 110 см, по ширине — 70 см. Внутренние своды шахты укреплялись деревянными рамами. Освещением во время работ служил обыкновенный карманный фонарь с питанием от батарейки. Лопата, ломик, кирка с укороченными ручками и ведро — вот, пожалуй, весь рабочий инвентарь шахтеров-проходчиков. После прохождения пятидесяти метров стал резко ощущаться острый недостаток кислорода. Решено было сократить время пребывания бойцов в забое, но и это не помогло, суточная выработка резко упала. Здесь на выручку пришла солдатская смекалка: из кузнечного меха, гофрированных трубок от поврежденных противогазов была сконструирована вентиляционная установка, благодаря которой удалось решить проблему кислородного голодания. Нельзя сказать, что немцы пассивно наблюдали за небольшой горсткой советских солдат на переднем крае их обороны. Несколько раз они пытались захватить наших смельчаков в плен. Для этого ими были предприняты пьяные атаки на секретный объект. В такие моменты все работы в забое прекращались и шахтеры вместо лопат брали в руки оружие. Немецкие орудия, которые вели обстрел прилегающей к подкопу местности, также представляли угрозу для жизни шахтеров.
Однажды группа бойцов, которая только что окончила свою смену и готовилась к кратковременному отдыху, попала под огонь вражеской артиллерии. Несколько человек было убито и ранено. Не меньшую опасность представляла детонация от сильных разрывов крупнокалиберных снарядов. Она могла вызвать обвал шахты, в которой работали наши проходчики. Чем ближе шахтеры приближались под землей к позициям неприятеля, тем труднее становилось работать. Тем не менее, зная все это, Болдин приказал наращивать темпы подкопа, чтобы все закончить к началу октября. Через сто метров на пути шахты обнаружился огромный валун, из-за которого пришлось изменить направление подкопа. Еще одним испытанием оказался участок песка, который привел к обвалу и гибели нескольких бойцов. Наконец, пройдя под землей более ста метров, шахтеры оказались под немецкими позициями. Было слышно, как немцы пляшут под гармошку. 29 сентября была готова первая камера для заряда. Первый заряд Максимцов и Новиков заложили самостоятельно. Затем детонирующий шнур подвязали к потолку и закрыли его доской. Для надежности сеть детонирующего шнура продублировали. Как учили в академии. И тут же «произвели забивку» заряда — заложив камеру мешками с землей. Наблюдатели, произведя разведку передней линии обороны противника, наметили новые ориентиры для прокладки двух рукавов минной галереи по 25 метров к блиндажам и противотанковой батарее немцев. На очередной «пятиминутке» было принято решение в целях экономии времени и физических сил, грунт из забоя не выносить, а рассыпать его внутри, по всей шахте. Последние метры под землей оказались самыми трудными. Они потребовали от бойцов неимоверной концентрации человеческих и физических сил. Духота в забое, температура, сопоставимая лишь с температурой в парной, не могли не сказываться на общем самочувствии шахтеров. Наверху, на поверхности земли, — октябрь месяц. По ночам холод заставлял солдат кутаться в шинели, а в забое проходчики в трусах и без сапог обливались потом. До конечной цели совсем немного. Когда дошли до места, в котором расстояние от свода галереи до блиндажей противника составило 10 метров, решили произвести закладку второго, а затем и третьего зарядов под артиллерийской батареей. Надежно забутили выход из минной галереи и в ста метрах от подкопа, в окопе установили две подрывные машинки. Всего же в шахту было заложено 25 тонн тротила. О завершении всех работ доложили командарму.
По указанию штаба армии под покровом ночи в небольшом лесном массиве было сосредоточено несколько подразделений 58-й стрелковой дивизии. Перед рассветом 4 октября 1942 года они выдвинулись на передний край нашей обороны для атаки. Немцы, заметив переброску свежих сил противника перед высотой 269,8, поспешили подтянуть резервы. Это не могло не радовать Болдина. Ведь чем больше их окажется в эпицентре взрыва, тем больше их будет уничтожено. На НП собрались старшие офицеры 50-й армии вместе с командармом. До взрыва оставались считаные минуты. Все всматривались в предрассветную темную полосу горизонта. Волнение было заметно на лице Ивана Васильевича. Неожиданно он отдал команду нашим частям отойти от немецких позиций на 400–500 метров. Максимцов доложил о готовности. Машинально Болдин взглянул на часы. «Пора», — по-хозяйски произнес командарм. Над высотой 269,8 взвились десять красных ракет. Все, что произошло потом, нельзя было передать одними словами. «Везувий ожил», — произнес кто-то за спиной командарма. Земля под ногами задрожала так, словно страшная, неведомая сила, неподвластная человеческому разуму, пыталась вырваться наружу, чтобы поглотить все живое в округе. Казалось, что высота от внутреннего удара подпрыгнула. Через мгновение из нее вырвался огромных размеров земляной столб. Языки ярко-оранжевого пламени озарили высоту в предрассветной мгле. Еще в воздухе стоял протяжный гул от «раскатов грома», как на переднем крае, на расстоянии до километра начали рваться минные поля — наши и противника. Не успела пыль осесть на влажную от росы землю, как в сторону высоты устремилась наша пехота. Можно только себе представить те эмоции, которые охватывали советских солдат, преодолевавших двухметровый земляной вал, образовавшийся от взрыва. Взобравшись на край воронки, наши бойцы увидели огромный котлован почти в сто метров в диаметре и десять метров глубиной.
Выжил ли кто в этом аду или нет, на этот счет и по сей день нет единого мнения. Одни утверждают, что немцев во время взрыва там вовсе и не было, т. е. взрывали пустую высоту. А противник за всем происходящим наблюдал из соседних окопов. Другие — что погибло бесчисленное множество немецких солдат, было уничтожено большое количество боевой техники и вооружения. Что ж, данная версия также имеет место на существование, как тот факт, что на высоте 269,8 было уничтожено до 400 гитлеровцев. Подтверждением тому может служить памятный знак, установленный на высоте рядом с братской могилой наших солдат. Кстати, с этой цифрой были согласны ветераны вермахта, не раз посещавшие в наши дни Зайцеву гору уже в качестве туристов.
Что же было после того, как высота оказалась в руках бойцов 58-й стрелковой дивизии? Немцы поспешили отправить в Берлин сообщение, что на Зайцевой горе русские применили сверхсекретное оружие огромной разрушительной мощности. Пленные, захваченные в тот день после взрыва, единодушны были в одном — в этом необычном для них бою русские применили новое оружие сильнее «катюши». Немецкое командование приказало оповестить свои части, чтобы те, в свою очередь, были предельно внимательными за всеми земляными работами, проводимыми русскими на своем переднем крае.
Из воспоминаний И. В. Болдина: «Говорю Максимцову, что теперь за отлично сданный экзамен ставлю ему „пятерку“. Майор благодарит и напоминает, что Иван Грозный брал Казань, как и мы высоту 269,8, в такую же пору года».
Несмотря на уникально проведенную операцию по уничтожению мощного узла сопротивления, гитлеровцы через некоторое время вернули назад себе высоту. На ее развалинах они встретили новый, 1943 год. И лишь в марте 43-го над руинами укреплений высоты 269,8, уничтоженной саперами Болдина, взвилось Красное знамя. Немцы ушли с высоты навсегда!
Можно до бесконечности спорить: нужен ли был подкоп под высоту, если немцы все равно ее вернули себе? Многие из фронтовиков, принимавших участие в тех боях, утверждают, что взрыв, потрясший всех своей разрушительной силой, был эффективен на первый взгляд лишь со стороны, не принеся никакой пользы для общего дела. Это не что иное, как взгляд на данный факт из солдатского окопа. Но было и другое: на данном участке фронта происходило сдерживание крупных сил вермахта, которые могли бы быть более полезными под Сталинградом и на Кавказе. Ведя упорные, кровопролитные бои и неся колоссальные потери от непрерывных атак на немецкие позиции, 50-я армия отвлекала на себя еще сильного врага, не позволяя ему ни на минуту расслабиться. Немцы не только не сняли с Зайцевой горы ни одной дивизии, наоборот, немецкому командованию пришлось перебросить на вероятный участок прорыва 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майора П. А. Белова и 4-го воздушно-десантного корпуса свои свежие части.
Однако остается вопрос: почему солдаты 50-й армии остались без так необходимой им поддержки: авиации, боеприпасов, амуниции, продовольствия и многого другого? Почему был отдан приказ захватывать Варшавское шоссе именно там, где находились Зайцева гора и высота 269,8? Может быть, в стороне от этих высот наступление было бы более эффективным? На этот вопрос нам никто не даст ответа. Спросите у тех, кто остался лежать навечно в окрестностях Зайцевой горы.
И все же сорок дней и ночей под землей горстка советских героев шла к своей маленькой победе, которая стала прологом великой Победы над фашизмом. Живые и павшие на Зайцевой горе останутся в памяти наших поколений на века!
А. Попов
Эшелоны летят под откос
В годы Великой Отечественной войны одной из главных задач партизанской борьбы было нарушение работы транспорта противника, что выражалось в разрушении искусственных сооружений, путей и путевых обустройств, станций, пристаней, крушении поездов, подрывах автомашин и судов.
В диверсионной работе чекистские органы руководствовались указаниями Коммунистической партии о борьбе с оккупантами в тылу противника и директивами НКГБ-НКВД СССР о ведении зафронтовой работы. Первым из таких распоряжений являлась директива НКГБ СССР № 158 от 1 июля 1941 года. Она поставила конкретную задачу — приступить к диверсионно-террористической и разведывательной работе в тылу врага. Но наиболее важным документом партии по этим вопросам явилось Постановление ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск» от 18 июля 1941 года, которое потребовало «создать невыносимые условия для германских интервентов»[206].
Подразделениям НКВД — УНКВД прифронтовых областей вменялось в обязанность немедленно приступить к организации и руководству диверсионной работой на оккупированной территории. Этим же задачам в полной мере было подчинено и специальное обучение чекистских кадров, которые направлялись после их подготовки на временно оккупированную территорию для боевой деятельности. Достаточно отметить, что из 30-часовой программы обучения на курсах на диверсионную подготовку отводилось 16 учебных часов.
Диверсии на железных дорогах осуществлялись бойцами оперативных групп и агентами, работавшими на станциях крупных железнодорожных узлах, в железнодорожных депо, ремонтных мастерских и т. д. Чаще всего выводились из строя железнодорожное полотно и различные сооружения (мосты, виадуки, депо, водокачки, линии связи). Наибольший эффект достигался в результате подрыва важных объектов. Взрыв железнодорожного полотна, мостов, путепроводов обычно приурочивался ко времени прохождения по ним поездов. Всякое крушение поезда вызывало серьезные нарушения движения по магистрали.
В основе диверсионной деятельности органов госбезопасности лежала боевая работа небольших по своей численности групп подрывников из чекистских подразделений, находившихся в подчинении руководителей спецгрупп или их заместителей по диверсионной работе. Располагая взрывчатыми веществами, они выходили к местам предстоящих диверсий, которые определялись Центром с учетом рекомендаций командования Красной Армии. В диверсионной работе чекистских подразделений активно использовались агенты органов госбезопасности, которые получали задание от оперативных работников.
Предусматривался тщательный подбор состава для диверсионных групп и партизанских отрядов. Помимо честных, проверенных и смелых людей предпочтение отдавалось людям, знакомых с техникой. При подготовке их уделялось внимание как работе с подрывными и зажигательными средствами, так и расчетам по разрушению и умению оценить жизненные части сооружений и агрегатов.
Акции партизанских отрядов, созданных на базе оперативных групп органов государственной безопасности, внесли неоценимый вклад в проведение диверсионной войны в тылу врага.
Одним из главных ее направлений стали диверсии на транспортных коммуникациях, важнейшими из которых были железные дороги. Методы диверсионной деятельности здесь были многообразны. Например, железнодорожное полотно на однопутном участке минировалось в одном или в нескольких местах, а на двухпутном участке — минировались обе железнодорожные колеи. Использование различных взрывателей, в том числе замедленного действия, неизвлекаемых мин и других, вносило изменения в способы минирования, а также способствовало изготовлению противопаровозных взрывных устройств.
Следует отметить, что партизанские диверсии были одним из самых эффективных и дешевых видов нарушения работы тыла противника, особенно транспорта[207].
Так, немецкая авиация, по данным Управления МПВО НКПС СССР, на один час перерыва движения на двухпутном участке расходовала в первые месяцы войны 1500 кг, а в 1944 году — до 7500 кг авиабомб. Опытные партизаны-диверсанты соответственно расходовали при крушении поездов на один час перерыва движения 2,4–3,5 кг минно-взрывных средств, или в 625–2100 раз меньше, чем немецкая авиация[208].
При осуществлении этих операций использовались толовые заряды и самые разнообразные минные устройства — от миниатюрных магнитных мин, мин замедленного действия (МЗД) и неизвлекаемых мин (НМ) до мощных фугасов. Среди подрывников ОМСБОНа были асы минно-подрывного дела, на личном счету которых от 10 до 20 и более спущенных под откос вражеских эшелонов, взорванные мосты, станционные сооружения и другие объекты. К их числу принадлежали Е. А. Телегуев (на личном счету 20 эшелонов), П. С. Лисицын (19), И. В. Майский (18), Э. Б. Соломон (Калошин — 17) [209] и др.
Наиболее длительное воздействие на железные дороги противника достигалось минами замедленного действия (далее МЗД). Установленные противопоездные МЗД взрывались под проходящим поездом только после установленного срока замедления.
МЗД обладали преимуществом перед ММД (минами мгновенного действия) тем, что одновременно можно было установить значительное количество МЗД с различными сроками замедления, и затем взрывы происходили периодически после восстановления противником полотна железной дороги.
Массовое применение МЗД с различными сроками замедления даже при одновременной установке могло закрыть движение эшелонов противника на 2–3 месяца[210].
Малые потери партизан при производстве крушений поездов и большие потери при этом противника обусловливались нанесением врагу потерь не боем, а с помощью МЗД, действия которых происходили, когда партизаны находились в недосягаемости, а также пониженной сопротивляемостью войск противника непосредственно после крушения, что давало возможность резко увеличить потери гитлеровцев нападением на них из засад[211].
МЗД, так же как и ММД, партизаны устанавливали на тех участках перегона, которые были наиболее выгодны для производства крушений: на насыпях, в выемках, на закруглениях и спусках, т. е. в тех местах, где помимо ликвидации последствий крушения, требовались трудоемкие восстановительные работы.
В некоторых случаях (после взрыва моста, в связи с прекращением движения), уменьшалась охрана на перегонах. Поэтому партизанам можно было безопаснее и надежнее установить МЗД с большими сроками замедления, чтобы они начали действовать после завершения восстановительных работ.
Производительность партизан по установке мин зависела от состояния охраны, качества грунта и инструмента для выделывания скважин, наличия удобных подходов и продолжительности ночи, отсутствия или наличия снежного покрова. При благоприятных условиях местности партизанский отряд в 100 человек мог за одну ночь продолжительностью не менее 8 часов установить при отсутствии немецкой войсковой охраны от 40 до 65 МЗД и до 30 мин прикрытия; при охране в среднем 5 человек на 1 пути установить от 20 до 30 МЗД и такое же количество мин прикрытия. При охране 10 человек на 1 километр пути могли установить от 7 до 12 мин, при охране 20 человек на 1 километр всего 2–7 мин[212]. При этом процент обнаруженных мин был, при всех других условиях, тем больше, чем сильнее была охрана в момент установки мин.
Согласно инструкциям ЦШПД партизаны при установке мин руководствовались следующими правилами: расчетное расстояние между двумя соседними МЗД должно быть не менее 200 метров, дабы избежать взрыва соседней мины от сотрясения при взрыве первой и чтобы затруднить обнаружение ее противником; не устанавливать на противоположных концах минного поля МЗД с одинаковыми сроками замедления, так как противник мог определить протяжение минного поля, взрыв одной мины должен был происходить не ранее 5 суток с момента установки последней мины, чтобы за это время по естественным причинам (дождь, ветер, снег) устранились демаскирующие признаки[213].
По опыту проведенных партизанами диверсионных актов было установлено, что в среднем одно крушение поезда на железной дороге задерживает движение на 8–12 часов. Чтобы закрыть движение на однопутном участке, достаточно было двух-трех крушений в сутки, при условии, что они будут происходить на одном или соседнем перегонах. Тогда между двумя последующими взрывами не могло пройти большое количество поездов. Если же крушения производились даже в разное время, но на различных перегонах, то большего сокращения движения не происходило ввиду того, что поезда, находившиеся на станциях и перегонах между пунктами крушений, протаскивались противником вперед после ликвидации крушения и суммарная задержка составляла 8–12 часов, а за оставшиеся 12–16 часов пропускались через участок все остановленные поезда[214].
В случае трех крушений в сутки на одном или на 2–3 смежных перегонах противник не мог пропустить ни одного поезда, пока не ликвидировал последствия всех крушений, и, следовательно, участок был полностью закрыт.
Для полного закрытия движения на 2-путных участках количество крушений в сутки должно было быть не менее двух на каждом пути. Исходя из этого, можно посчитать, что на однопутном участке для полного закрытия движения на 10 дней требовалось 20–30 минут и на месяц 50–80 минут с возрастающими сроками замедления.
Так как для производства одного крушения в зависимости от скорости поезда необходимо было закладывать на каждую МЗД от 8 до 10 кг взрывчатых веществ, то для закрытия движения на 10 дней требовалось от 160 до 350 кг взрывчатки[215].
При помощи этого же количества взрывчатых веществ можно было произвести другие разрушения, что вызывало примерно такую же задержку движения. Однако преимущество МЗД заключалось в том, что помимо задержки движения уничтожалось 16–25 паровозов и по меньшей мере 75–100 вагонов с воинским грузом или живой силой противника. Кроме того, тщательно замаскированные МЗД благодаря наличию железных рельсов было невозможно искать миноискателем, и вследствие этого противник был деморализован неизвестностью и зачастую отказывался от эксплуатации заминированного участка[216].
Количество групп, выделяемых на выполнение операции по установке МЗД, определялось исходной нормой: для рытья ямы глубиной 0,8 метра, для установки и маскировки МЗД с дополнительным зарядом требовалось работа двух минеров в течение 0,5 часа.
Плотность охраны путей сообщения на оккупированной территории СССР колебалась от одного до десяти батальонов на 100 км дорог. Расход больших сил и средств на их охрану, как признавали сами гитлеровцы, лишал их возможности проводить активные систематические операции против партизан[217].
С весны 1943 года фашистское командование значительно увеличило число охранных и полицейских гарнизонов в населенных пунктах, расположенных близ железнодорожных магистралей и шоссейных дорог. Серьезнейшей опасностью для групп подрывников стали вражеские засады, поджидавшие их на подступах к магистрали и на путях отхода к лесу. Их можно было ожидать и на любом отрезке маршрута за пределами партизанской зоны. А ведь подрывникам каждый раз приходилось проделывать немалый путь от лагеря к месту диверсии. Нередко партизанская тропа, пролегавшая по болотам, сквозь чащобы и буреломы, а в отдельных местах — и по открытой местности, растягивалась до 30–40 км. В некоторых случаях перед минерами ставилась задача проведения целевой диверсии на особо отдаленных от базы магистралях. Тогда путь подрывников удлинялся до 100 и более км[218].
Обычно группе давался предельный срок возвращения на базу, — как правило, неделя. Перед выходом каждой группы в штабе отряда уточнялось задание Подрывников знакомили с последними донесениями связных и разведчиков о ситуации на предполагаемом маршруте движения группы и на магистрали. Это являлось исходным ориентиром для подрывников. На походе группа вела разведку и непрерывное наблюдение, уточняла обстановку и в зависимости от этого определяла реальный маршрут, а также место и конкретный способ осуществления диверсии. В пути приходилось проявлять максимум осторожности в общении с местными жителями, чтобы не подвергать их смертельной опасности: ведь в случае обнаружения связей с партизанами их и их семьи ожидал расстрел. Опасались и вражеской агентуры.
В ход пускались и самодельные мины, изобретенные самими подрывниками. Так, группа минеров соединения им. Александра Невского и слесарь-подпольщик Я. Каплюк создали самодельную мину «Самолет» и специально для нее особый тип взрывателя[219].
В 1943–1944 годах подрывные группы стали численно крупнее: минеры действовали под боевым прикрытием. Подойдя к дороге, группа залегала в пределах хорошей видимости железнодорожного полотна, изучала обстановку, вела наблюдение, выбирала места подхода к полотну. Иногда это длилось несколько суток. Установка каждой мины требовала подлинного мастерства, предельного напряжения и внимания. Особую опасность представляла установка неизвлекаемых мин, способных сработать при малейшем прикосновении и от любого колебания почвы. Подрывники ОМСБОНа овладели этим искусством. Сотни таких мин были установлены ими на различных магистралях. Необходимо было умение и при маскировке мин. На месте их установки не должно было оставаться никаких следов работы минеров. Нельзя было перемешивать сухие верхние слои земли с сырыми нижними — это сразу вызвало бы подозрение охранников. Лишнюю землю собирали в плащ-палатку и уносили с собой. Установив мину, сверху укладывали побеленные известью камешки — как они лежали вдоль полотна до минирования; отходя, стирали следы своего пребывания у дороги или же на станции (полустанке)[220].
В зависимости от обстановки и характера задания применяли разные способы минирования дорог и использовали различные системы мин. В большинстве случаев устанавливали мины со взрывателями замедленного действия.
Иногда же приходилось прибегать к самому смелому и дерзкому приему — установке мины «под поезд». Делалось это обычно днем, чтобы обмануть бдительность патрулей. В этих случаях минер, прикрываемый товарищами, при приближении поезда бежал к полотну дороги с минным зарядом и бикфордовым шнуром длиной не более 40 см. Мина ставилась буквально в 300–500 метрах от идущего поезда. Всего 40 секунд было в распоряжении подрывника для отхода, пока горел бикфордов шнур. Требовались исключительная смелость и точность расчета и то особое мастерство, каким в совершенстве обладал, например, подрывник В. Хазов[221].
Показателен пример деятельности этого отважного человека и его группы. В начале ноября 1942 года подрывная группа Хазова вышла на очередное задание. Подрывники имели три мины. Первой был спущен под откос воинский эшелон с живой силой и техникой, уничтожены паровоз и 28 вагонов. Фашисты начали преследование группы, идя за нею буквально по пятам. Но через сутки на соседнем участке железной дороги под откос пошел второй эшелон. Тогда немцы прекратили движение поездов по ночам. Но у подрывников осталась третья мина, которую теперь нужно было заложить днем. И тогда В. Хазов, переодевшись крестьянином, примкнул к группе ремонтников и во время обеденного перерыва подсунул свой «узелок с обедом», ничем не отличающийся от крестьянских, в ямку под рельсы и незаметно скрылся. Под вечер в кювете лежал третий эшелон[222].
В 1943–1944 годах все чаще стали прибегать к установке неизвлекаемых мин с электродетонаторами. Большую изобретательность проявили подрывники ОМСБОНа и во время операций на шоссейных магистралях. Так, весной 1942 года группа подрывников из отряда Бажанова использовала в качестве мины-ловушки немецкий мешок из-под сахара. В него вложили артиллерийский снаряд, 3 кг тола, мину и бросили на шоссе в расчете на то, что сахар привлечет внимание проезжающих военных. На эту ловушку попались офицеры, ехавшие в штабной машине[223]. Вскоре после этого бажановцы заминировали на проезжей части шоссе трофейный мотоцикл. Его попытался сбросить с дороги немецкий шофер грузовой машины. В результате в воздух взлетела машина со взводом гитлеровских солдат[224].
Подрывники не прекращали своих операций и после того, как заканчивались запасы мин и тола. И здесь выручала солдатская смекалка. В лесах и на полях оставалось много артиллерийских снарядов. Подрывники научились добывать из них тол. Так, в отряде «Боевой» этот способ добычи взрывчатки первым предложил начальник штаба, бывший артиллерист Л. A. Попковский. Боец-туляк Г. А. Семенов разработал технологию выплавки тола из снарядов на кострах. Удалось добыть 5,5 тонны тола. Своим опытом «Боевой» поделился с другими отрядами. К этому способу добычи тола прибегали и бойцы отряда «Олимп». Когда в мае 1943 года в отряде кончились запасы тола, бойцы были брошены на поиски оставшихся на полях и в лесах авиабомб, артиллерийских снарядов и мин. Их разряжали и затем выплавляли взрывчатку. Минеры отряда «Олимп» создали самодельную неизвлекаемую мину. При первом же ее применении был спущен под откос эшелон с 22 вагонами и тремя цистернами с горючим. Случилось так, что одновременно на втором пути на мине, поставленной местными партизанами, взорвался встречный поезд[225].
Исключительно сильным было моральное воздействие крушений поездов на перевозимые войска, которые на себе испытывали диверсии партизан и видели валяющиеся на обочинах разбитые вагоны.
Успешные диверсии партизан на транспорте и в промышленности, особенно если они не затрагивали интересов местного населения, способствовали вовлечению его в активную борьбу с оккупантами. Слова агитации и пропаганды подкреплялись делами.
Массовое применение партизанами всевозможных мин заставляли фашистов отказываться от ночного движения. Для облегчения поисков мин гитлеровцы предпринимали следующие меры: цепляли впереди паровоза пустые платформы; пропускали контрольные поезда перед открытием утреннего движения; практиковали пропуск поездов пакетами, т. е. несколько один за другим[226]; очищали балласт из-под подошв рельс; тщательно укладывали вдоль рельсов гравий и поливали его раствором извести; в одних местах, в конце дня, охрана протаскивала по полотну связки прутьев, в других к последнему вагону вечернего поезда прицепляли цепи, оставляющие на профиле борозду. На подготовленном, таким образом, полотне были резко заметны следы при утреннем осмотре участка железной дороги[227]. Все эти меры приводили к облегчению нахождения мин.
Руководство партизанским движением снабжало партизан необходимыми инструкциями по противодействию подобным мероприятиям оккупантов. Так, в техническом листке № 1 УШПД партизанам рекомендуется следующее: «Устанавливать мины за 50–100 метров от выхода на полотно, причем это расстояние передвигаться по шпалам; при установке мин в песчаном балласте поливать место установки водой через веничек, так как вода к утру подсохнет и на месте установки будет такая же корочка земли, как и по всему полотну; при поливе гравия известкой ставить мину под этим гравием, при этом камни осторожно собирать в сторону и по окончании установки уложить их в том же порядке; применять неизвлекаемые мины»[228].
Как правило, если кто-нибудь из охраны подрывался при разминировании, фашисты отказывались от попыток извлекать мины и взрывали шашками тола или гранатами все подозрительные места на полотне. В этой связи диверсанты соответственно делали ложные установки с демаскирующими признаками[229].
По инструкции немецкой администрации машинисты на некоторых железных дорогах были обязаны ездить со скоростью до 25 км/час, а иногда 15 км/час, вместо обычной скорости 45–50 км/час. На прямых участках пути при таких скоростях паровозы почти всегда, если и сходили с рельс, то оставались на насыпи, и подъем их для оккупантов не был труден. Однако на кривых участках, подрыв на минах почти всегда приводил к падению паровоза под откос[230].
Партизаны заставляли машинистов нагонять поезда на мины с повышенной скоростью, устраивая для этого засады за 1–1,5 км до установленной мины, и обстреливали паровоз ружейно-пулеметным огнем (как правило, машинист в таких случаях невольно прибавлял скорость). В целях увеличения размеров крушений выбирались места, где скорости поездов были наибольшие, места после длительных спусков и перед подъемами, на кривых, высоких насыпях и в выемках[231].
Противодействуя партизанским диверсиям, гитлеровцы устраивали засады и вводили ночное патрулирование участков железной дороги. Для охраны железной дороги от диверсий партизан и обнаружения мин часто использовали собак. Технический листок № 1 УШПД рекомендует партизанам помимо засад применять натяжные противопехотные мины. Ввиду того, что ночью патрули и собака не могли видеть натянутую нить, была велика вероятность уничтожения противника, не вступая с ним в бой. Противопатрульные мины практиковалось устанавливать не ближе одного километра от места установки противопоездной мины[232].
Таким образом, методы диверсий на железных дорогах были хорошо отработаны и принесли серьезные результаты. Это позволило с накоплением опыта и сил перейти к крупномасштабным диверсионным операциям, намечающим решения стратегических задач войны. Первые подобные операции были проведены в 1943 году. Так, начало 1943 года партизаны ознаменовали переходом к массированным ударам по коммуникациям врага, в ходе которых боевые действия сочетались с минированием дорог и выведением их из строя на значительном расстоянии.
Первой в Белоруссии стала операция под кодовым наименованием «Гранит», проведенная в январе 1943 года[233].
В числе первых одновременный вывод из строя железных дорог на большом участке отряды ОМСБОН НКВД начали применять еще в 1942 году в лесах Смоленщины.
Этот прием не раз использовали и в бригаде С. А. Ваупшасова. Так, в апреле 1943 года семь диверсионных групп бригады, действуя одновременно, вывели из строя на несколько суток магистрали Минск — Барановичи и Минск — Бобруйск[234]. Через месяц эти же магистрали вновь были парализованы в результате одновременного налета 12 укрупненных групп отряда, вооруженных ручными пулеметами[235].
14 июля 1943 года был издан строго секретный приказ начальника ЦШПД П. К. Пономаренко «О партизанской рельсовой войне на коммуникациях врага». Основная цель операции «Рельсовая война» — массовым повсеместным уничтожением рельсов сорвать все замыслы врага, поставить его в катастрофическое положение. Приказывалось уничтожать рельсы на основных магистралях, запасных, вспомогательных, деповских путях, уничтожать запасные рельсы, исключая для противника возможность перешивания и маневрирования рельсами[236].
Анализ публикаций, посвященных проблеме диверсий в тылу врага, показывает неоднозначную позицию авторов в отношении операции «Рельсовая война», начавшейся летом 1943 года. До последнего времени преобладала точка зрения, и она присутствует в большинстве работ, посвященных Великой Отечественной войне, о положительном результате этой операции[237].
Однако существует мнение и о неэффективности и даже вредности рельсовой войны. Основоположником этой идеи явился крупнейший специалист по партизанским диверсиям И. Г. Старинов.
Первый удар «Рельсовой войны» ЦШПД намечал провести в начале августа, но И. В. Сталин рекомендовал начать операцию немного раньше, во взаимодействии с наступлением Красной Армии. Верховный Главнокомандующий оценил эти взаимодействия партизан с Красной Армией как первую крупную, совместно разработанную операцию по разгрому противника.
В ночь на 22 июля 1943 года начали операцию орловские партизаны. Остальные партизанские силы, за исключением украинских, литовских, молдавских и эстонских, начали «Рельсовую войну» в ночь на 3 августа. Всего в операции было задействовано 167 партизанских бригад и отдельных отрядов обшей численностью 95 615 человек.
7 августа 1943 года начальник ЦШПД докладывал Сталину, что «план уничтожения 213 тысяч рельсов будет выполнен до середины августа». Однако, по сводкам ЦШПД, этот план был выполнен только к середине сентября. По данным противника, партизаны в августе подорвали только 25 тысяч рельсов.
Сам приказ подрывать рельсы вызвал у многих руководителей партизанского движения недоумение. По мнению одного из них, помощника начальника ЦШПД по диверсиям И. Г. Старинова, «одновременный удар по вражеским коммуникациям был необходим, но взрывать рельсы?! Чушь какая-то»[238].
Партизаны подрывали рельсы вместо организации крушений поездов, что было, конечно же, проще и безопаснее по исполнению. Это привело к значительному снижению потерь нужных противнику паровозов, военных грузов и не отражалось на моральном состоянии перевозимых войск.
По мнению И. Г. Старинова, основными видами нарушения работы железнодорожного транспорта были крушения поездов, взрывы мостов, уничтожение локомотивов, а не массовый подрыв рельсов, зачастую в тупиках и на запасных путях. Не согласиться с этим, конечно же, нельзя.
Да, при подрыве рельсов двухсотграммовыми и тем более стограммовыми толовыми шашками рельсы вовсе не разрушались, а выбивался кусок длиной 25–35 см. Немцы опиливали рельсы и сваривали их термитом. Более того, они изобрели накладной мостик длиной 80 см и массой около 20 кг, накладывали на подорванные рельсы и пропускали по ним поезда.
И. Г. Старинов, ссылаясь на данные И. В. Ковалева, доказывает, что во время операции «Рельсовая война» отступающие немецкие войска подрывали рельсы на контролируемых ими магистралях, эвакуировали рельсы с недействующих путей[239]. А в это время некоторые партизанские формирования подрывали рельсы на запасных и второстепенных путях. В то же время ограниченные запасы материалов особенно подчеркивали актуальность сохранения железных дорог в полосе наступления. Командование фронта поставило перед авиацией и партизанами задачу вести разведку дорог, выявлять и уничтожать немецкие путеразрушители, а также составило план захвата больших железнодорожных мостов воздушными десантами[240].
Из-за отсутствия единого разработанного плана вывода из строя коммуникаций противника, недостатка у партизан минно-взрывных средств, разобщенности в действиях партизанских формирований, проведенных в ходе «Рельсовой войны» акций было явно недостаточно, чтобы перекрыть вражеские коммуникации[241].
Операции «Рельсовой войны», по мнению И. Г. Старинова, не достигли цели, и, больше того, количество доставленных поездов вермахту не только не уменьшилось, а наоборот, даже увеличилось. Так, чем больше партизаны подрывали рельсов, тем меньше они производили крушений поездов. Эту зависимость поняли партизанские командиры, в том числе и белорусских партизанских формирований и, начиная с сентября 1943 года резко уменьшив количество подорванных рельсов, одновременно увеличили число крушений, и противник стал все меньше пропускать поездов на фронт[242].
По данным ЦШПД, белорусские, смоленские и орловские партизаны с 3 августа по 16 сентября 1943 года подорвали в тылу вражеской группы «Центр» более 160 тысяч рельсов[243]. По данным противника, 20,5 тысячи рельсов.
Исследование И. Г. Старинова после войны показало, что сумма перерыва движения поездов от действий партизан на перегонах — 18 750 суток, на участках достигала только — 11 120 суток [244].
По мнению И. Г. Старинова, «…вредность установки начальника ЦШПД на повсеместный подрыв рельсов заключалась в том, что на оккупированной территории на 1 января 1943 года было 11 млн рельсов, а подрыв 200 тысяч рельсов в месяц составляет всею менее 2 %, что для оккупантов было вполне терпимо, тем более, если они подрывались в значительной мере там, где немцы при отходе сами разрушить не могли»[245].
К еще одному из видов диверсий, совершаемых партизанами, следует отнести подрывы и порчу мостов. Мосты, которые подвергались диверсиям, были самые различные как по своей структуре (деревянные, железобетонные), так и по стратегическому значению. Лучшим способом разрушения деревянных мостов, являлось сжигание надводной или подрыв подводной частей моста[246].
Если деревянный мост нельзя было сжечь, например, из-за дождя, производилась его механическая порча. Эффективным было подпиливание свай на двух средних опорах с одной и той же стороны три четверти их диаметра. В целях маскировки места пропилов замазывались глиной или грязью, опилки убирались.
Подрыв железобетонных мостов осуществлялся путем минирования пролетных строений и опор. Пролетные строения подрывались в одном месте, если они были не более 10 метров, и в двух местах, если были более указанной длины[247].
В штабах омсбоновских отрядов и бригад разрабатывались планы многих крупных диверсий и на других объектах. В их осуществлении особая роль возлагалась на подпольщиков: ведь установить мины и заряды на строго охраняемых объектах могли только люди, имеющие к ним свободный допуск и не вызывающие у охраны подозрений[248]. О масштабах этих операций свидетельствуют следующие данные: только за первые восемь месяцев действий в тылу врага отряд М. С. Прудникова совершил более 200 диверсий. Свыше 50 крупных диверсий было на счету отряда С. А. Ваупшасова, и подавляющее их большинство — в Минске[249].
В 1942–1944 годах около 70 раз — и в ночные часы, и среди белого дня — Минск и другие города сотрясали мощные взрывы зарядов, заложенных подпольщиками и подрывниками «Местных»[250]. В организации наиболее значительных диверсий принимали личное участие командиры отрядов и бригад.
При диверсиях на важных военных и промышленных объектах, на электростанциях, в учреждениях связи, а также на объектах в сельской местности использовалось минирование, организовывались поджоги, уничтожение и выведение из строя объектов и иными способами. В основном здесь применялись способы минирования подрывными устройствами различной взрывной силы, установление мин с часовым механизмом взрывателя, а также минами, закамуфлированными под дрова, брикеты торфа. Чекистские подразделения организовали также множество диверсий путем поджогов с имитацией самовоспламенения с помощью табельных средств или изготовлением зажигательных устройств на месте из подручных материалов. Был организован многочисленный вывод из строя различного промышленного оборудования, станочного парка, электрогенераторов, паровых турбин путем замыкания электропроводов и другими способами.
Работа по разрушению или минированию любых объектов разделялась на два этапа. Первый этап включал в себя подготовку к диверсионному акту, второй исполнение. Случайная, непродуманная установка мин, хотя и наносила урон фашистам, однако не давала того внушительного эффекта, который достигался в результате спланированного минирования[251].
Таким образом, организация диверсионной работы играла огромную роль в деятельности органов государственной безопасности СССР в тылу противника.
В годы Великой Отечественной войны гитлеровцам был нанесен серьезный урон на коммуникациях в их тылу путем диверсий. Но возможности по нарушению вражеского тыла были использованы в незначительной мере. Это произошло потому, что сохранилось очень мало обученных людей[252], а на подготовку кадров было затрачено недостаточно времени; не хватало нужной техники, партизаны и оперативные группы государственной безопасности испытывали острый недостаток в ВВ, которых получали от 10 до 25 % потребности; не было единого органа, который бы занимался подготовкой, обеспечением и руководством диверсантами[253].
При большом количестве руководства — партийные органы, Военные советы фронтов, НКВД, Штабы партизанского движения, ГРУ, по мнению И. Г. Старинова, целенаправленно занимались диверсиями только штабы партизанского движения[254]. И. Г. Старинов считал, что ГРУ занимались диверсиями как «подсобным» способом, предпочитая считать поезда, а не пускать их под откос[255].
Все это приводило к отсутствию должной плановости в действиях диверсантов, и поэтому даже значительное количество бесплановых диверсий не давало должного результата, так как противник ликвидировал последствия диверсий параллельно и замечал перерыв движения только от наиболее крупных акций.
Опыт Великой Отечественной войны показал, что задачу по длительному нарушению движения партизаны и оперативные группы государственной безопасности могли с наименьшей затратой сил и средств решить при помощи МЗД и радиоуправляемых мин.
И. Ландер