Традиции как защита от социального радикализма
О.Ф. Гаспарян
Традиции как защита от социального радикализма
… в России опасность радикального модерна понимают те, кто не имеет академического гуманитарного образования.
Такое интересное признание я обнаружил у молодого философа Александра Андреевича Гиринского[i]. Объяснение ему мне показалось тем более интересным, что философия сама – мировоззренческая наука гуманитарная. А русская гуманитарная наука в конце ХХ века пережила сильнейшую встряску перемены парадигм развития, поскольку как гуманитарная наука советского периода была полностью дискредитирована, и в 1990 годы в России формировался новый слой интеллектуалов, для которых освоение западных гуманитарных методов имело характер почти что религиозного откровения. И хотя тогда же шел процесс как бы реабилитации православия в России, методология науки в ней остается западной и по сей день, так или иначе секулярной и сформированной в Западной Европе с эпохи Просвещения, в основе своего мировосприятия католического или протестантского. Такое наложение Западных и Восточных основ христианства еще больше прибавило противоречий в процесс переоценки философских оснований российского гуманитарного знания.
В статье А.А. Гиринского проводится убедительное прояснение социо-культурных трансформаций последних 3-4 веков в Европе-Евразии. Оно хорошо подходит также для лучшего понимания православной культурологии Светланы Лурье (Смирновой). Я же постараюсь показать, как это хорошо сочетается и дополняет общую мировоззренческую концепцию, к которой и подходила в итоге своих многолетних исследований культуролог. Работы предстоит еще много, но общая сущность ее уже немало очевидна.
Сегодня, когда мы живем в эпоху трансгуманизма и нещадных атак на Россию коллективного Запада, простая отсылка к необходимости сохранения традиционных ценностей не имеет, увы, должного понимания у многих и многих развращенных безбожной коммунистической эпохой русских и других россиян. Бывает немало и так, что нередко и пренебрежительное отношение к ценностям люди даже не скрывают. Не замечать такое смерти подобно, поскольку ради собственного самосохранения необходимо защитить себя от универсализирующего все и вся западного либерального нарратива. Драматические и трагические события последних лет 30-ти – 40-ка немало свидетельствуют о том, насколько важны ценности как таковые, к тому же весьма разные у людей и их общностей. Необходима принципиально иная форма мышления и взгляд на то, как должны бы быть устроены общество и государство. Постепенно, надеемся, понятнее будет становиться, что традиционными ценностями можно считать не только и не столько какие-то конкретные принципы, сколько особый подход к пониманию динамики социального развития и, в конечном счете, целостного мировоззрения, типа мышления или, если угодно, идеологии (в позитивном смысле этого слова).
В эпоху Просвещения проявилась модерная тенденция борьбы с прошлым, которое представлялось и воспринималось как нечто устаревшее и мешающее новому, всегда и всюду безусловно лучшему для современности. Современность же противопоставлялась устаревшей и вредной-де традиции. Поскольку разум освобождался от всего, что его сковывает, то процесс такого противопоставления превращается в постоянную борьбу и преобразование реальности в соответствии с некоторыми абстрактными новыми принципами – этакий perpetuum mobile, если нет какого компенсаторного механизма. Такой компенсаторный механизм в модерне был и оставался до определенного времени еще и в наше время. Это – историческое сознание, или, проще говоря, консервативное мышление, бережное внимание к прошлому. Однако история показала, что баланс между стремлением к прогрессу и бережным вниманием к прошлому поддерживается довольно хрупким равновесием и, если точнее, баланс этот зависит вдруг и от случайных социальных сил, явлений, стечения обстоятельств. Поскольку исторически человечество существует в совокупности государств, то поддержание баланса необходимо, если крупно, на двух уровнях: внутри каждого сообщества и в государстве в целом или между отдельными государствами и группами государств, нередко и цивилизациями в рамках системы международных отношений.
Так уж сложилось, что Россия на протяжении последних 6-7 веков противопоставлялась Европе, а после и коллективному Западу, оказывая немалое стабилизирующее воздействие на динамику общественных и международных отношений в целом, как бы придерживая их от опасного ускорения в модерне. Но в 1917 году случилась победа самой радикальной версии модерна в самой России, да еще так, что внутри страны была физически уничтожена сама возможность отношений, способных выступать балансирами. После Октябрьского переворота в России и Европе произошла инверсия идеологических позиций, и уже Запад противостоял резко прогрессистским устремлениям в России и вне ее, выступая в качестве консервативного балансира на международной арене, отстаивая умеренность, традиционные формы рыночных отношений и защищаясь от большевицкой угрозы. При этом на Западе набирал обороты интеллектуальный индивидуализм с наращиванием левацких и модернистских тенденций. Произошло, казалось бы, парадоксальное: «по мере того, как сам СССР эволюционировал от радикального большевизма к умеренному социалистическому консерватизму второй половины ХХ века, на Западе влияние консервативных тенденций сокращалось, а прогрессистских усиливалось», – как справедливо отмечает молодой философ А.А. Гиринский.
Такое стало очевидным после бурных «революционных 1960» на Западе. И подобная тенденция смещения левой идеологии с задач социально-экономических к проблемам культурной эмансипации хорошо проанализирована американским палеоконсерватором Полом Готфридом[ii]. Парадоксальность всех этих метаморфоз усиливается еще и тем, что краткосрочный консервативный поворот конца 1970 –начала 1980 годов, связанный с правлением Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональда Рейгана в США, не переломил эту тенденцию на Западе. А последующее исчезновение самого СССР – которое во многом состоялось благодаря усилиям именно этих консервативных лидеров – и вовсе подорвало фундаментальную необходимость и возможность Запада служить балансиром. Консерватизм там окончательно потерял свою охранительную способность и стал быстро сдавать позиции левым элитам Запада, и в первую очередь – в культуре и образовании, проявляясь все более в социальном радикализме.
По завершении XX века в России начались кардинальные изменения, не сразу заметные, но становящиеся все более очевидными по мере укрепления вертикали президентской власти В.В. Путина. Наш президент вот уже второй десяток лет все внятнее говорит о необходимости возвращения российского общества к традициям. И защита традиции в этом понимании – лучшая преграда социальному радикализму, возможность которого неизбежно присутствует в любом современном обществе, особенно в среде интеллектуалов-гуманитариев.
***
Итак, Путин все настойчивее говорит о необходимости возвращения нашего общества к традициям, укреплению «духовных скреп». Последнее особенно раздражает российских либералов и либеральных интеллектуалов, да и, что греха таить, не сильно правильно понимается и воспрянувшими духом социалистами, довольно бодро мечтающих возродить СССР-2. При таком разброде защита традиции, как уже мы отметили, есть лучшая преграда на пути социального радикализма. И мне представляется немаловажным показать эти традиции как неотъемлемую часть культуры в российском обществе, именно что часть ее сложной структуры.
А.А. Гиринский замечает, что еще в ходе Первой мировой войны и русской революции, которая изменила структуру и динамику внутрироссийских и международных отношений, западные радикалы в своих усилиях по разрушению Российской Империи добились (замечу от себя, возможно, и не ожидая такого) победы в России еще более радикальной версии модерна – большевицкой, – которая и стала агрессивно противостоять западной. Более того, победа большевицкого модерна сопровождалась физическим уничтожением внутри «обновленной» России самой возможности отношений, способных выступать в роли балансира. А международный изоляционизм Советского Союза постепенно ликвидировал и саму возможность работы компенсаторных механизмов и вне его. Я несколько не соглашусь с А.А. Гиринским, что «Запад выступал в качестве консервативного балансира на международной арене, отстаивая умеренность, традиционные формы рыночных отношений и защищаясь от большевистской угрозы». Скорее, геополитическое противостояние Запада к СССР привело к нарушению не только традиционных рыночных отношений на Западе, но и ко Второй мировой Войне. Победа в ней СССР (в довольно нескором союзе с США и Великобританией) над Германией и развернувшаяся после нее гонка вооружений привели к тому, что балансиром выступать стал уже СССР, свидетельством чему и было Хельсинское соглашение 1975 года.
Особенность метаморфоз в России, по-видимому, заключается в том, что исторически Россия, отставая в экономическом развитии от Запада, упустила из виду ту особенность, что на рубеже XVII–XVIII веков на Западе сформировался новый тип общества. Социологи и философы нарекли его обществом модерна, и главной особенностью его, повторю, следует признать постоянную борьбу с прошлым, которое и закреплено-де в традициях как устаревшем балласте. Например, социолог Энтони Гидденс формулирует это следующим образом: «Идея современности включает в себя противопоставление традиции»[iii]. (Замечу между тем, что мы традиции понимаем сильно иначе, т.е. не обязательно как нечто устаревшее. Мы придерживаемся более традициологии по Э.С. Маркаряну[iv].) При отсутствии компенсаторных механизмов это противопоставление превращается в постоянную борьбу и преобразование реальности в соответствии с некоторыми абстрактными принципами, которые непрестанно вырабатывает разум, если его никак не удерживать. И такой компенсаторный механизм в модерне был – это историческое сознание или консервативное мышление. Баланс между стремлением к прогрессу и вниманием к прошлому обеспечивался хрупким равновесием, зависящим немало от случайных социальных сил и стечения обстоятельств. И поддержание баланса происходило на двух уровнях, как внутри каждого общества, так и между отдельными государствами и даже цивилизациями (в рамках системы международных отношений). И Россия как постоянный участник европейской системы межгосударственных отношений (после победы над Наполеоном) и культурного обмена играла в установлении этого равновесия самую активную роль, которая, как становилось все более очевидно, далеко не всем нравилось в Европе, да и на Западе в целом. До поры до времени она служила консервативным балансиром, препятствуя унификации как социальных порядков, так и в культуре в целом.
Здесь прервемся и позволим себе внести бо́льшую определенность в том, что же мы понимаем под культурой. И тут нам помогут исследования и концепция культуролога Светланы Владимировны Лурье (Смирновой), которую немало считал и своей последовательницей Э.С. Маркарян. Основы концепции культурологии С.В. Лурье были заложены давно, лет 30 назад, и они все последующее время развивались, немало изменяясь и все более оформляясь в рамках православной культурологии. Это тем более важно подчеркнуть потому, что Россия до Октябрьского переворота имела ярко выраженную государственность как православная империя[v]. В одной из своих статей С.В. Лурье выделила тезисы, характеризующие культуру в ее понимании. Покажем их тут, чтобы ясно было, в каком ключе последуют наши рассуждения[vi]. Итак, что такое культура? Вот 12 тезисов ее о культуре:
«1. Культура – это среда, в которой человек живет и действует.
2. Культурным является все, что исходит от человека, порождается человеческой мыслью и распространяется посредством человеческого действия. Вне культуры стоят материальный и духовный миры до того, как они осознаются человеком. Осознавая их, человек вставляет и их в культурный контекст.
3. Если рассматривать трехчастный состав человека – дух, душа, тело, – с культурой сопряжена именно душа. Культура есть функция души, психеи, психологии. Духовное вне культуры, но оно, не будучи культурным, в падшем мире существует в культуре, как в среде.
4. Культура – это и средство адаптации человека к падшему миру. Культура помогает человеку приспособиться к некомфортному, отчужденному от него миру.
5. Душа человека тесно связана с человеческой телесностью, а потому имеет общие черты и с животной душой. Культура имеет ярко выраженный срез, который представляется скорее естественнонаучным, чем гуманитарным. В этом отношении не вполне лишено смысла сопоставление функции культуры в человеческом обществе с функцией инстинкта в мире животных. В данном контексте культурные ценности технологичны, а культура рассматривается как технология.
6. Культура отражает всю душевную деятельность человека, в том числе и витальную функцию души, а потому культура непосредственно связана с удовлетворением человеком своих жизненных потребностей, включая социорегулятивную. Человеческое общество – социальный организм.
7. Основополагающая культурная способность человека – способность к интерпретации и символизации материальной и духовной реальности. Культурная картина мира есть продукт и инструмент интерпретации.
8. Культура – это и концептосфера, система концептов-толкований, пониманий идей и ценностей, присущих той или иной культуре. Концептосфера во многом определяет видение человеком мира. Кроме того, она – хранилище человеческого опыта и памяти, в том числе и опыта достижения высших смыслов, памяти Адама и опыта Богообщения в человеческой жизни и истории.
9. Через культуру – которая есть язык, понятный человеку в этом временном мире, – выражает себя Творец. Значения вещей, их логосы, которые и в условиях падшего мира воспринимает и интерпретирует человек, сотворил Творец. В каждое явление тварного мира вложен знак мира Горнего, который человеку, падшему человеку, надлежит истолковать. Божественные символы, сами по себе будучи внекультурными, культурой интерпретируются, и эта интерпретация Божественных символов есть более или менее ясная или замутненная основа культуры. В падшем мире значения символов затемнено, люди не осознают их непосредственно и ясно, отсюда разница в толковании символов индивидами, культурами и традициями.
10. Человек, как существо, созданное по образу Творца, в процессе интерпретации символов Вышнего мира (или низшего мира) символизирует и сам, создавая образы, которые встроены в рамки той или другой системы символов – Вышней или низшей. Святой воспринимает знаки Творца прямо и непосредственно. Падший эмпирический человек нуждается в культурных опосредованиях, с помощью которых творит интенциональные, измышленные миры – результаты своих интерпретаций.
11. Культура – это связующее звено между откровением (мистическим или естественным) Творца и эмпирическим человеком, человеком как он есть. Так человек плетет свою систему символов, которая и есть культура.
12. Культура в литургике, церковной гимнографии и иконописи становится непосредственным выражением Горнего мира, тем местом, где человек общается с Богом. Культуре дана функция быть мостом между человеком и Богом. Человеку дана потребность и в мистической социальности – церковности, причастности Церкви как Телу Христову».
Далее мы рассмотрим каждый тезис подробнее, по возможности, раскрывая его значение в наших последующих рассуждениях. Поскольку импульсом к этим рассуждениям послужила интересная статья А.А. Гиринского, то апеллировать к этим тезисам мы будем по необходимости, а не в порядке их тут перечисления.
***
Начнем наши рассуждения с первого тезиса, а именно: культура – это среда, в которой человек живет и действует. Все прочее и следует из того, как человек живет и в какой среде как он к ней приспосабливается[vii]. Задаваясь вопросом, почему сохранение баланса необходимо, А.А. Гиринский так на него отвечает: «… в отсутствие баланса общество может прельститься утопией и насильственной переделкой общественных отношений под умозрительно созданный идеал, либо застрять в прошлом, лишившись энергии для развития. Очевидно, что первый вариант вероятен при абсолютной победе левого спектра, второй – правого».
Согласно второму нашему тезису, материальный и духовный миры существуют вне человека (индивида) до тех пор, пока человек не осознаёт элементы этих миров и не включает их в процессе культурализации (адаптации, приспособления) в ареал своих действий, т.е. вставляет их в свой культурный контекст. Исторический же процесс культуризации человека в социуме (культуры в целом) проходил через формирование традиций, которые служили балансирами, сдерживающими неоправданно быстрые включения любых новаций и инноваций в устоявшиеся уже традиции. Особенности Маркаряновской традициологии хорошо проясняет и С.В. Лурье[viii]. На Западе же научный взгляд на понятие «традиция» немало все еще определяется подходом, который был сформулирован Максом Вебером и сводится к довольно жесткому противопоставлению категорий традиционного и рационального, традиции и модернизации. Традиционные институты, обычаи и способ мышления рассматриваются как препятствие к развитию общества. В 1990 годы сам Запад, победив СССР в противостоянии, утратил способность поддерживать баланс и начал противоположное движение: от либерального консерватизма к новому изданию радикального модерна, ниспровергая сохранившихся ещё традиций, и при тотальном пересмотре формата семейных отношений, сексуальной морали. Проблема состоит еще и в том, что движение к радикализму на Западе происходит более не в политике, а в культуре, в общепринятом ее понимании, в частности, в образовании. Но Запад не отказывается от роли гегемона в геополитической и экономической сфере. Доминирующей парадигмой стал такой социальный конструктивизм, при котором стирается различие между теорией и практикой: теоретические положения буквально переносятся на практику, взламывая все прежние сдерживающие традиционные установки.
К тому же доминированием теории социального конструктивизма внушается возможность «переизобрести» любую традицию, направив ее на службу тем целям, которые видятся правильными и необходимыми для достижения «свободы, равенства и справедливости» через инклюзивность и социальных меньшинств. В политике же все это отражается и усиливается через трангуманистические проявления[ix]. И да, культурным становится все, что исходит от человека, порождается человеческой мыслью и распространяется посредством человеческого действия. Но слаб человек и грешен, а христианство учит преодолевать слабость и каяться в грехах своих. И помогает тут опять же Священные Писание и Предание, что выделено в третьем тезисе у С.В. Лурье – о трехчастном составе человека «дух, душа, тело». Особенно подчеркивается, что с культурой сопряжена душа. И культура есть функция души, психеи, психологии. Духовное же вне культуры, но оно, не будучи культурным, в падшем мире существует в культуре, как в среде. И среда эта может быть озарена Светом Небесным, но лукавый не дремлет и всячески старается душу человека силами преисподней соблазнить, а среду человеческую испоганить еще больше.
В условиях приглушенного геополитического противостояния в конце ХХ века, но при сохранении и усилении политического доминирования Запада, теория социального конструктивизма на практике стала без стеснения насильственно «переизобретать» любую традицию в духе трансгуманизма. И реформирование европейской культуры стало самодовлеющим в новой традиции «мультикультурализма». В своих тезисах 3, 4, 5, 6 С.В. Лурье отмечает, что поскольку душа человека тесно связана с человеческой телесностью, то культура несет в себе и витальную функцию, направленную на удовлетворение человеком своих жизненных потребностей. Человек к тому же существо социальное, и человеческое общество есть социальный организм в динамически меняющейся среде, который всегда нуждается в соответствующих удерживающих конструкциях. Любая конструкция требует определенной технологии, и культура включает в себя эти технологии. В культуре, как мы отметили выше, отражается и вся душевная деятельность человека, а душа человека тесно связана с человеческой телесностью. Трансгуманистический социальный конструктивизм, акцентируя внимание – рацио – на все большее удовлетворение телесных потребностей, все настойчивее отрывает душу человека от его божественной одухотворенности. Так на рубеже веков XX и XXI гуманизм эпохи Просвещения трансформируется в агрессивный безбожный трансгуманизм.
Культурный человек способен интерпретировать и символизировать материальную и духовную реальности. В результате любая общность, социальная группа людей, имеет свою культурную картину мира как продукт и инструмент интерпретации (тезис 7). И вот следующий же тезис 8 утверждает, что культура как концептосфера (система концептов-толкований, пониманий идей и ценностей, присущих той или иной культуре) во многом определяет видение человеком мира. Кроме того, она, концептосфера эта, – хранилище человеческого опыта и памяти. Современный социальный конструктивизм направлен на уничтожение опыта достижения высших смыслов, памяти Адама и опыта Богообщения в человеческой жизни и истории. В этом и состоит наиглавнейшая цель всех пертурбаций в эпоху наступающего трансгуманизма.
И А.А. Гиринский справедливо подчеркивает: «Так любое историческое прошлое становится чем-то, что необходимо преодолеть ради построения лучшего будущего, а настоящее – пространством культурной войны». Вот в этом и проявляется неолиберальный шовинизм, не терпящий никаких послаблений при насильственно навязываемом «лучшем будущем». Из «теоретических основ» трансгуманистического социального конструктивизма неизбежно следуют практические рекомендации, почти буквально повторяющие старый марксистский тезис: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[x].
***
Продолжаем рассуждения, не отходя далеко от текста А.А. Гиринского. Он разворачивает критику либерализма, упоминая и апологета либерализма в экономике и политике, Нобелевского лауреата 1974 года, Фридриха фон Хайека. Интересно, что тот, признавая решающую роль религии в эволюции человека, свободу вероисповедания считал главной задачей и основой либерализма. Оставаясь агностиком, Ф. фон Хайек писал в своем последнем труде: «Возможно, то, что люди подразумевают, говоря о Боге, является всего лишь персонификацией тех традиционных моральных норм и ценностей, что поддерживают жизнь их сообщества. Теперь мы начали понимать, что тот источник порядка, который религия приписывает человекоподобному божеству, – предлагая своего рода карту или путеводитель, помогающий отдельной части успешно ориентироваться внутри целого, – не находится вне физического мира, но является одной из его характеристик, правда, слишком сложной, чтобы какая-либо из составных частей этого мира сумела составить его «картину» или «образ». Поэтому религиозные запреты на идолопоклонство, то есть на создание подобного рода образов, вполне справедливы. Не исключено, тем не менее, что большинство людей способно воспринимать абстрактные традиции только как чью-то личную Волю. В таком случае не будут ли они склонны усматривать эту волю в «обществе» в век, когда более откровенная вера в сверхъестественные силы отвергается, как суеверие?
От ответа на этот вопрос может зависеть выживание нашей цивилизации [выделено мной – О.Г.]»[xi]. И да, так оно и случилось, например, в 1968 году, когда взбунтовалась молодежь в Европе. По мнению «самого совершенного консерватора Англии со времён Эдмунда Бёрка»[xii] Роджера Скрутона: «Сама аргументация, направленная на уничтожение объективной истины и абсолютной ценности, навязывает политическую корректность как абсолютную необходимость, а культурный релятивизм – как объективную истину. <…> Итог культурных войн состоял в том, что старая культура ничего не значит, но потому, что значить уже нечему»[xiii]. И «…всякое освобождение несёт в себе опасность новой формы порабощения», – это уже Раймон Арон[xiv].
Весь ХХ век и вот уже ХХI довольно наглядно демонстрируют, насколько опасно вмешиваться в сложно устроенную социальную реальность, сотканную из традиций и правил, влияние которых на различные аспекты жизни невозможно осознать в полной мере. Россия же в ХХ веке пустилась в насильственные изменения социально-экономической реальности. Причем происходило это по меньшей мере дважды. В 1917 это проделали предатели императора Николая II, довершили большевики, в 1980 – М.С. Горбачев, после – реформаторы во главе с Б.Н. Ельциным. (Все республики, образовавшиеся после распада СССР (и Варшавского Договора), имеют свои особенности кардинальных изменений реальности, но все они были деструктивными.) Эксперименты с языками и моралью (предпринимаемые не только на Западе), ещё более опасны. Поскольку все они касаются не только экономико-политического устройства, но врываются и в культуру в целом всех наших народов. Катастрофически разрослась культурологическая проблема. Мы не знаем, за какие аспекты нашей социальной реальности, адаптивности и просто элементарного психического здоровья отвечают традиции, называемые патриархальными, оказывается, немало и гетеронормативными. Но очевидно, что трансгуманистические претензии, уже не скрываемые на Западе, его агрессивное, уже ничем не маскируемое давление на Россию вынуждают ее более явно транслировать свою приверженность традициям, что и демонстрирует все более ясно президент В.В. Путин после Мюнхенской речи в 2007 году[xv].
А.А. Гиринский справедливо отмечает: «Сегодня мы можем сказать только то, что благодаря этим традициям сформировалась наша цивилизация, а значит, их роль уж точно не может быть исключительно негативной. Потому что реальность всегда убедительнее, чем картины будущего, ведь реальность, по крайней мере, есть, а предполагаемого будущего ещё нет и, возможно, быть и не может». Далее он подкрепляет это словами А.А. Тесля: «Критике в первую очередь подлежит не существующее, а предлагаемое ему в качестве альтернативы. Поскольку его “ещё нет”, оно должно для своего утверждения представить аргументы куда более весомые, чем критика существующего: существующее может быть сколь угодно плохо, но оно уже есть, тогда как альтернатива ему не обладает и этим – и мы не можем заранее со всей точностью знать, сколь плоха она окажется в своём осуществлении. Мы сопоставляем реальность с мечтой, с воображаемым, то есть принципиально разнопорядковые сущности – проблема, стало быть, не в привлекательности воображаемого, а в том, чем обернётся его воплощение»[xvi]. И вот тут мы спрашиваем, а что было в России до всех ее потрясений ХХ века, какие традиции в ней складывались на протяжении предыдущих веков? И ответ очевиден! Это традиции Российской империи с главным ее основополагающим стержнем – православием. Условия формирования империй, вообще, и Российской, в частности, как мне представляется, очень доходчиво и убедительно показаны в небольшой по объему, но насыщенной по анализу и выводам книге С.В. Лурье «IMPERIUM. Империя – ценностный и этнопсихологический подход»[xvii].
И вот мы снова вспомним принципы культуры, которая безусловно включает в себя вполне определенные традиции. Согласно четвертому принципу, культура позволяет более или менее удачно адаптироваться к падшему миру, она помогает человеку приспособиться к некомфортному, отчужденному от него миру. И да, человек не может выжить в мире без традиций, да и само осознание себя человеком в мире происходит в рамках той или иной традиции. Сегодня мы видим, что, когда бездумно, опрометчиво, традиции ломаются, поражаются, человеку, обществу становится плохо. Ведь человек рождается с совершенно чистой душой и личностью, он появляется на свет в маленьком тельце, в котором душа (психика) чиста и ничем еще не тронута. Личность его и вовсе не определена никак. Освоение традиции всегда предшествует появлению его личности!
В своей статье А.А. Гиринский не раскрывает как традиции влияют на формирование личности, но отмечает, в частности, что при освоении языка «освоение грамматических конструкций происходит бессознательно и стихийно через механизм подражания в раннем возрасте», и благодаря этому «мы способны в дальнейшем сознательно обучаться иным языкам, используя те знания и когнитивные модели родного языка, которые сформировались без нашего участия и никогда не являлись для нас предметом выбора». Мы же, зная содержание девятого принципа культуры, утверждаем, что процесс этот, как и многие другие, в психике человека не бессознателен и не стихиен. Тут работает механизм культуры, поскольку через культуру, которая есть язык, понятный человеку в этом временном мире, выражает себя Творец. И это Творец сотворил значения вещей, их логосы, а человек в условиях падшего мира воспринимает и интерпретирует, истолковывает явления мира сего в рамках традиций культуры своей. Далее, в соответствии с десятым принципом, человек в процессе интерпретации сам опосредует и создает для себя интенциональные, измышленные, миры в рамках своих традиций. И механизмы опосредования никак не стихийны и совсем уж не бессознательны, вернее, они «бессознательны» в том смысле, что действуют как бы в автоматическом режиме, без необходимости непосредственно осознавать, определять словесно, всякое действие, не выпадающее за рамки традиции. Бессознательное нами ложно принимается существующим, но оно существует непроизвольно и только функционально. Оно является функцией естественного, непроизвольного стремления мысли, сознания человека находиться в покое, не трудиться «лишне». Часто в этом есть и необходимая экономия усилий. Поэтому непосредственное принятие и научение приемам восприятия, мышления, чувствования, действия – необходимая реальность человеческой жизни, и она часто остается функционально бессознательной, в рамках традиций[xviii].
Осмысление этих аспектов составляет сущность того, что мы называем жизнью в традиционном обществе, социуме. И сохранение традиционных ценностей означает защиту не некоторого конкретного списка «ценностей», а образа мысли, привычных, естественных для данного общества, социума действий, реакций. И опять же А.А. Гиринский верно отмечает: «Защита традиции в этом понимании – лучшая преграда на пути социального радикализма, возможность которого неизбежно присутствует в любом современном обществе, особенно в среде интеллектуалов-гуманитариев». И тут же подчеркивает то, что мы и вынесли в эпиграф этих заметок: «Поэтому парадоксальным образом лучше всего в России опасность радикального модерна понимают те, кто не имеет академического гуманитарного образования. Ведь понимание это проистекает из трагического опыта трансформаций советского периода, складывается в результате жизненного опыта, который ценнее и точнее любых теорий».
Россия прошла через страшные социальные эксперименты оголтелой реализации утопии. И эти потрясения возможно трансформировать в главное наше преимущество. «Когда теперь мы, русские, материально и духовно обнищавшие, всё потерявшие в жизни, ищем поучения и осмысления у вождей европейской мысли, у которых большинство из нас привыкло раньше учиться, мы, заранее склонные к смирению, всегда чуждые национального самомнения и менее всего способные на него в эту несчастную для нас эпоху, с изумлением узнаем, что собственно учиться нам не у кого и нечему и что даже наученные более горьким опытом наших несчастий, испив до дна чашу страданий, мы, пожалуй, сами можем научить кое-чему полезному человечество», – ещё в 1924 году пророчески замечал русский философ С.Л. Франк, уже в эмиграции после высылки из Советской России[xix]. А сегодняшние российские либералы продолжают раболепно навязывать нам западные модели, да еще тогда, когда эти модели сами претерпели ужасные трансгуманистические роковые изменения. При более глубоком и последовательном анализе этих, порой совершенно диких трансформаций мы с немалым удивлением можем констатировать, что эпоха Просвещения принесла нам со светом знания и помутнение рассудка, доходящее буквально до плясок сатанистов.
***
Собственно рассуждения в рамках статьи А.А. Гиринского мы завершили. Но наши 11 и 12 принципы культуры остались пока не затронутыми. Они же, пожалуй, для нас самые важные в свете православной культурологии (и не только), потому что показывают возможность построения моста, связующего падший, греховный мир с Небесным миром, со спасительной Вечностью. И человек в своей жизнедеятельности, сплетая свою систему символов, формируя и следуя правильным (праведным) традициям в своей культуре, по своей свободной воле может не столько очиститься от Первородного греха, сколько не накопить неподъемный груз грехов, приобретенных по бренной жизни своей в мире, «погрязшем во грехе». То есть культура вполне может стать связующим звеном между откровением (мистическим или естественным) Творца и эмпирическим человеком как он есть, чтобы душа его могла, по завершении бренной телесной жизни на грешной земле, устремиться в Небеса, а не обреченно пребывать в вечном страдании адовых мук.
После Пришествия Иисуса Христа и научения Апостолов Евангелию, человеку преподана наиболее ясная потребность и в мистической социальности, которая воплощается в литургике, церковной гимнографии, иконописи, становясь непосредственным выражением Горнего мира, тем местом на земле – в Церкви, – где человек наиболее ощутимо может и старается общаться с Богом. Православная культурология дает научное обоснование для описания структуры культуры человека, как Образа Божиего, трансформировавшегося в социальное существо. Согласно Священному Преданию в православной культурологии человек имеет трехчастный состав – «тело, душа, дух». И это открывает новые подходы ко всем наукам, с эпохи Просвещения ставшими позитивистски безудержно «прогрессивными», утратившими истинные моральные основания.
Православная культурология, как ее мыслила С.В. Лурье, имеет особенную ценность как для научной методологии, так и для богословских наук, потому что предоставляет возможность переформатирования светской науки, основанной на материализме и позитивизме, в свете святоотеческой традиции. Категория культуры – понятие очень популярное и значимое в современных реалиях – слабо разработана в святоотеческой традиции, и поэтому требует также и богословской «реконструкции». Для культурологии подход, основанный на православной антропологии, несет с собой большой эвристический потенциал. Интеграция смежных дисциплин, их концепций, может значительно обогатить культурологию. При этом традиционные для культурологии подходы, как и для широкого круга смежных наук, основаны на позитивистском, материалистическом (порой и марксистском по происхождению) и постмодернистском взгляде на сущность человека, замещаются на согласованные со святоотеческой антропологией. Предлагается задуматься и предпринять полномасштабное переформатирование, как минимум, такой дисциплины, как культурология. Культурология относительно новая наука и не получила еще своего завершенного вида. Без интеграции в нее знаний из широкого круга смежных дисциплин наука о культуре останется неполной. А взятый в качестве отправной точки тезис о мире, что «во зле лежит», делает, в частности, естественным использование адаптационного подхода как базового. А предположение (тезис 11), что духовное, проявляет себя через материальное (естественное) и психологическое, позволяет анализировать не абстрактно гуманитарную сферу, которую гуманисты ошибочно называют духовной, а идеальное и естественнонаучное в комплексе. Культурология становится дисциплиной не только гуманитарного цикла, но отчасти и естественнонаучного.
Завершая эту статью, невозможно не упомянуть Послесловие к одной из фундаментальных статей по православной культурологии, опубликованному только после кончины С.В. Лурье (Смирновой), ставшим таким образом и ее Завещанием всему академическому и богословскому сообществу, и не привести хотя бы одну полную цитату оттуда: «Такой подход, основанный на святоотеческой антропологии и на понимании, что в человеке на земле духовное и биологическое нераздельно, кроме как по особому Божиему соизволению в исключительных случаях в истории, защищает нас от ложных трактовок человеческой личности, основанных порой на теософии и эзотерике. С другой стороны, наш своеобразный “материализм”, делая в целом ряде случаев вполне естественной интеграцию фактов позитивистской науки (при большей или меньшей их реинтерпретации), противостоит пост-модернизму как “религии будущего”»[xx].
[i] Гиринский А.А. О консервативном балансе и традиционных ценностях // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21. № 2. С. 64–75. ( или https://globalaffairs.ru/articles/o-konservativnom-balanse/#_ftn2 )
[ii] Готфрид П. Странная смерть марксизма. М.: ИРИСЭН, 2009. 249 с.
[iii] Гидденс Э. Последствия современности. М.: Праксис, 2011. C. 153.
[iv] Лурье, С.В. Традициология Э.С. Маркаряна: отличие от зарубежных теорий традиции. / Журнал СФУ.
Гуманитарные науки. 2016 9 (8), С. 1719 –1726 / E.S. Markarian’s Traditiology: Distinction from Foreign Tradition Theories. Lourié, Svetlana V. Или еще: Традициология: учение о неизменном и изменчивом. Светлана Лурье 11.07.2019 –
https://politconservatism.ru/articles/traditsiologiya-uchenie-o-neizmennom-i-izmenchivom
[v] Лурье Светлана. Imperium (Империя – ценностный и этнопсихологический подход) – М.: АИРО-XXI? 2012. – 272 С.
[vi] Лурье С.В. К формированию православной культурологии: первые опыты / Сибирский антропологический журнал. 2/2020. С. 122–139
[vii] Согласно четвертому принципу, культура – это и средство адаптации человека к миру.
[viii] С.В. Лурье. Традициология Э.С. Маркаряна: отличие от зарубежных теорий традиции // Культура и образование 2015. № 4 (19)
[ix] О трансгуманизме можно прочитать, например, опять же у Лурье С.В. в статье, написанной еще во времена предыдущей президентской гонки в США, которая с новой силой разворачивается там опять же между Трампом и Байденом – Светлана Лурье. Путь к трансгуманизму: как человек становится проектом / 06.07.2020 – https://politconservatism.ru/articles/put-k-transgumanizmu-kak-chelovek-stanovitsya-proektom
[x] Маркс К. Тезисы о Фейербахе. В кн.: К. Маркс, Экономико-философские рукописи 1844 года и другие ранние философские работы. М.: Академический проект, 2010. 387 с.
[xi] Ф.А. Хайек. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. – М.: Изд-во "Новости" при участии изд-ва "Catallaxy" 1992. – 304 с.
[xii] См. Weekly Standard от 16 июня 2014.
[xiii] Скрутон Р. Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2021. С. 353–354.
[xiv] Арон Р. Опиум интеллектуалов. М.: АСТ, 2015. С. 37. (Краткая справка: Раймон Арон – французский философ, политолог, социолог и публицист либеральных взглядов; выступал за деидеологизацию науки и глобализацию, сторонник теории индустриального общества, способствовал рецепции во Франции немецкой социологии, в частности, идей Макса Вебера.)
[xv] См. и читай тут – http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24034
[xvi] Тесля А.А. Славянофильский «консерватизм»: между национализмом и либерализмом? // Тетради по консерватизму. 2015. № 4. С. 24.
[xvii] Лурье Светлана. Imperium (Империя – ценностный и этнопсихологический подход). – М.: АИРО-XXI, 2012. – 272 с. – (АИРО – Монография) (В сети она встречается еще и под названием «Империя как судьба».)
[xviii] Об этом подробнее рекомендуем почитать в двух докладах на Достоевских чтениях в Свтарой Руссе, а именно:
1) Светлана Лурье. «Достоевский против психоанализа: о сердце человека как поле битвы Добра и Зла».
XXXVI Достоевские чтения. Старая Русса. 23-26 мая 2021 г. –
https://nashasreda.ru/svetlana-lure-dostoevskij-protiv-psixoanaliza-o-serdce-cheloveka-kak-pole-bitvy-dobra-i-zla/
2) Олег Гаспарян. «Дмитрий Карамазов как зеркало души русского человека?».
XXXVIII Достоевские чтения. Старая Русса. 23-26 мая 2023 г. –
https://nashasreda.ru/oleg-gasparyan-dmitrij-karamazov-kak-zerkalo-dushi-russkogo-cheloveka/
[xix] Франк С.Л. Крушение кумиров. В кн.: С.Л. Франк, Сочинения. М.: Правда, 1990. С. 136.
[xx] Светлана Лурье. «Опыт переформатирования дисциплины: культурология на основании православной антропологии». – https://politconservatism.ru/articles/opyt-pereformatirovaniya-distsipliny-kulturologiya-na-osnovanii-pravoslavnoj-antropologii#sdfootnote1anc