Глава четырнадцатая
Держись изо всех сил
— Мисси! — говорю я, стучась, в дверь ванной. — Мисси, мне тоже туда нужно.
Тишина.
— Я занята, — наконец говорит она.
— Чем?
— Не твое дело.
— Мисси, пожалуйста. Себастьян будет здесь уже через полчаса.
— И что? Он может подождать.
Нет, он не может, думаю я. Или это я не могу: я хочу быстрее уехать отсюда, из этого дома, из этого города. Всю неделю я твержу себе, что мне нужно «отсюда выбираться», но куда, как, когда — этого я пока не знаю. Может быть, я просто хочу убежать от себя, от своей жизни? В течение двух последних недель после происшествия в библиотеке две Джен постоянно преследуют меня. Они приходят на тренировки по плаванию, зажимают носы и мычат, когда я ныряю. Они ходят за мной на почту, в гипермаркет и даже в аптеку, где они наверняка получают незабываемые впечатления, наблюдая, как я покупаю тампоны. Вчера в своем школьном шкафчике я обнаружила открытку на лицевой стороне был изображен грустный бассет-хаунд с термометром в пасти и грелкой на голове, а внутри кто-то дописал «Не» перед напечатанным пожеланием «Поправляйся побыстрее», а в конце добавил: «Хотел бы, чтобы ты умерла».
— Донна никогда не сделала бы ничего подобного, — выступил в ее защиту Питер. Я, Мэгги и Мышь свирепо посмотрели на него, но он лишь развел руками. — Вы хотели услышать мое мнение, я его высказал.
— Кто-то еще хочет что-нибудь сказать? — спросила Мэгги. — Она единственная, у кого была причина подложить Кэрри открытку.
— Не обязательно, — сказал Питер. — Послушай, Кэрри. Я не хочу оскорбить твои чувства, но я уверен, что Донна ЛаДонна даже не знает, кто ты такая, какое ей дело до твоего шкафчика.
— Она знает, — протестует Мышь.
— С чего ты взял, что она не знает Кэрри? — шокирована Мэгги.
— Я не имею в виду, что она в буквально смысле не знает, кто такая Кэрри Брэдшоу. С этим, я думаю, проблем нет. Но Кэрри Брэдшоу не находится на первых строчках в списке вещей, до которых Донне есть дело.
— Спасибо большое, — сказала я Питеру.
Моя ненависть к нему усиливалась с каждой минутой. А еще меня все больше бесила Мэгги, потому что она встречалась с ним, и Мышь, потому что она дружила с ним. Но сейчас меня просто выводит из себя моя сестра Мисси, потому что занимает ванную.
— Я вхожу, — с угрозой в голосе говорю я и дергаю дверь. К моему удивлению, она не заперта, Мисси стоит в ванной: ее ноги намазаны средством для удаления волос «Нэр».
— Ты не возражаешь? — говорит она и задергивает шторку.
— Это ты не возражаешь? — спрашиваю я, отходя к зеркалу. — Ты уже здесь двадцать минут. Мне тоже нужно привести себя в порядок.
— Что с тобой такое?
— Ничего, — огрызаюсь я.
— Тебе бы лучше сменить настроение, или Себастьян не захочет с тобой никуда идти.
Я выбегаю из ванной, возвращаюсь в свою комнату, достаю «Консенсус» и открываю его на титульной странице, где красуется подпись ведьмы — Мэри Гордон Ховард. Я швыряю книгу под кровать, ложусь на спину и закрываю лицо руками.
Я бы даже не вспомнила про эту чертову книгу и чертову Мэри Гордон Ховард, если бы не провела последний час в поисках моей любимой французской сумки, доставшейся мне наследство от мамы. Это была очень дорогая сумка, но мама купила ее на свои деньги. И несмотря на то что она всегда говорила, что каждая женщина должна иметь одну хорошую сумку и одну хорошую пару обуви, мама рассказывала, что чувствовала себя ужасно, думая, что тратит так много денег на сумку, хотя могла бы найти им другое применение.
Сейчас эта сумка — одна из немногих вещей, которыми я дорожу больше всего на свете. Я достаю ее только в особых ситуациях, как драгоценное украшение, и после того как схожу с ней куда-нибудь, всегда укладываю обратно — сначала в хлопковый мешочек, а потом в оригинальную коробку, которую храню в глубине шкафа. Но сегодня коробки на месте не оказалось. Зато я нашла «Консенсус», который прятала там же.
Последний раз я доставала сумку шесть месяцев назад, когда мы с Лали ездили в Бостон. Лали все никак не могла оторвать взгляд от нее и даже спрашивала, могу ли я как-нибудь ее одолжить. Я сказала, что да, могу, даже несмотря на то что мне стало дурно, когда я представила Лали с сумкой моей мамы. Интересно, попросила бы она сумку, если бы знала, что та для меня значит? Я хорошо помню, как после поездки получше припрятала сумку, решив не доставать ее, пока не поеду в Нью-Йорк. Но затем Себастьян предложил поужинать в модном французском ресторане «Браунстоун» в Хартфорде, и мне показалось, что это как раз та особенная ситуация, для которой и нужна сумка. И сейчас она исчезла. Весь мой мир рухнул.
«Доррит», — вдруг подумала я. Она перешла от мелкого воровства моих сережек к крупному — сумке. И я бегом направляюсь к ее комнате. На этой неделе Доррит вела себя тихо, что само по себе подозрительно. Сейчас она лежит на кровати и разговаривает по телефону. На стене над кроватью — постер с изображением кошки, висящей на ветке дерева. «Держись изо всех сил», — гласит подпись.
Доррит прикрывает рукой микрофон телефона:
— Да?
— Ты не видела мою сумку?
Она отводит взгляд, что заставляет меня задуматься, что она действительно виновата.
— Какую сумку? Твою кожаную авоську? Я думаю, что видела ее на кухне.
— Мамину сумку.
— Эту… нет, не видела, — излишне невинно отвечает она.
— Разве ты не заперла ее в своем шкафу?
— Ее здесь нет. — Доррит пожимает плечами и пытается вернуться к телефонному разговору.
— Не возражаешь, если я обыщу твою комнату? — осторожно спрашиваю я.
— Валяй, — говорит она. Ну и хитра же она, понимает, что если откажет мне, то только усилит подозрения. Я осматриваю ее шкаф, комод, смотрю под кроватью. Ничего.
— Видишь? — триумфально говорит Доррит в таком тоне: ну-я-же-тебе-говорила. Но и в этот самый момент ее взгляд падает на гигантскую плюшевую панду, которая сидит на кресле-качалке в углу комнаты. Этот медведь — ровесник Доррит, это был подарок от меня на ее рождение.
— О нет, Доррит, — говорю я, качая головой. — Только не мистер Панда.
— Не трогай его! — кричит она, вскакивая с кровати и бросая телефон. Я хватаю мистера Панду и убегаю. Доррит следует за мной. Что-то мистер Панда стал подозрительно тяжелым, замечаю я, втаскивая его в свою комнату.
— Оставь его, — требует Доррит.
— Почему? — спрашиваю я. — Мистер Панда в чем-то провинился?
— Нет!
— А я думаю, да.
— Я обхожу медведя вокруг и вижу, что сзади он был распорот, а затем тщательно скреплен с помощью английских булавок.
— Что происходит?
К нам подбегает Мисси, с ее ног стекает пена.
— Это! — говорю я, расстегивая булавки.
— Кэрри, не надо, — плачет Доррит, когда я засовываю руку в игрушку. Первое, что я достаю, эта серебряный браслет, который я не видела уже много месяцев. За браслетом следует маленькая трубка, с помощью которой курят марихуану.
— Это не моя… Клянусь! Это моей подруги, Шэрил, — настаивает Доррит. — Она попросила меня спрятать.
— Ага, — говорю я, передавая трубку Мисси. И затем мои руки нащупывают мягкую зернистую кожу маминой сумки.
— Вот она! — восклицаю я, с размаху вытаскиваю ее на свет, кладу на кровать… и мы втроем с ужасом смотрим на то, что когда-то было дорогой французской сумкой.
Она испорчена. Вся передняя часть с маленьким накладным кармашком, где мама хранила чековую книжку и кредитные карточки, заляпана розовыми пятнами, цвет которых точь-в-точь совпадает с тоном лака на ногтях Доррит. Я слишком потрясена, чтобы что-то сказать.
— Доррит, как ты могла? — ругается Мисси. — Это была мамина сумка. Как ты могла ее испортить? Ты не могла, например, что-нибудь сделать со своей сумкой?
— Почему Кэрри должны были достаться все мамины вещи? — спрашивает Доррит.
— Не должны, — говорю я, удивляясь тому, насколько спокойно и разумно звучит мой голос.
— Мама оставила эту сумку Кэрри, потому что она старшая, — говорит Мисси.
— Нет, не поэтому, — причитает Доррит. — Она оставила ее Кэрри, потому что любила ее больше.
— Доррит, это неправда…
— Нет, правда. Мама хотела, чтобы Кэрри — во всем была похожа на нее. Кроме того, что мама умерла, а Кэрри до сих пор жива.
От этих слов Доррит внутри меня все сжимается. Она выбегает из комнаты, а я начинаю рыдать. Я не умею красиво плакать, как, например, героиня «Унесенных ветрам», хотя так, наверное, бывает только в кино. Мое лицо опухает, из носа течет, и я не могу дышать.
— Что сейчас сказала бы мама? — спрашиваю я Мисси между всхлипами.
— Ну, я думаю, сейчас она бы точно ничего не сказала, — отвечает Мисси.
И вот оно: черный юмор — что бы мы без него делали.
— Я имею в виду, — улыбаюсь я между иканием. — Это же просто сумка, так? Это не человек.
— Я думаю, что нам стоит раскрасить мистера Панду в розовый цвет, — говорит Мисси. — Давай проучим Доррит. Она оставила розовый лак открытым под раковиной, я чуть не перевернула его, когда искала «Нэр».
Я бегу в ванную.
— Что ты делаешь? — протестует Мисси, когда вместо мистера Панды я беру сумку и начинаю раскрашивать ее лаком. Когда процесс завершен, я поднимаю сумку наверх, чтобы получше рассмотреть, что получилось.
— Вот это круто, — говорит Мисси, одобрительно качая головой.
Мне тоже кажется, что получилось действительно очень здорово.
— Если это сделано преднамеренно, — говорю я, неожиданно кое-что понимая, — то это модно.
— О боже мой! Я обожаю твою сумку. — Старшая официантка в восторге от моей работы. На ней надеты полосатые леггинсы, а волосы скручены в маленькие пучки, напоминающие безе. — Я никогда: не видела ничего подобного. На ней твое имя? Кэрри?
Я киваю.
— Меня зовут Айлин, — говорит она. — Я бы хотела иметь такую же сумку с моим именем.
Она берет два меню и провожает нас к столику на двоих рядом с камином.
— Самое романтичное место в ресторане, — шепчет она, подавая нам меню. — Веселитесь, ребята.
— Постараемся, — говорит Себастьян, быстро разворачивая свою салфетку.
Я не выпускаю сумку из рук.
— Она тебе нравится?
— Это же просто ридикюль, Кэрри, — говорит он.
— Это, Себастьян, не просто ридикюль. И потом, ты не должен называть сумку ридикюлем. Ридикюли существовали в семнадцатом веке. В то время люди использовали для взаиморасчета не бумажные деньги, а монеты, они их складывали в ридикюли, а те прятали среди одежды, чтобы их не украли. Сумка же предназначена не только для того, чтобы носить в ней деньги или другие вещи, это еще и модный аксессуар, и его должны все видеть. И потом, это не просто какая-то старая сумка. Она принадлежала моей маме…
Тут я умолкаю, его совершенно не интересует происхождение моей сумки. Эх, мужчины, думаю я, открывая меню.
— Мне все-таки больше нравится обладательница сумки, чем сама сумка, — говорит он.
— Спасибо.
Я все равно немного обижена на него.
— Что ты будешь?
Я думаю, что мы должны вести себя, как взрослые, раз уже пришли в такой модный ресторан, поэтому решаю подумать, прежде чем сделать выбор.
— Я еще не решила.
— Официант? — говорит он. — Будьте добры, два «Мартини». С оливками вместо украшения из цедры апельсина.
Затем, он обращается ко мне:
— У них лучший «Мартини» в городе.
— Я бы хотела «Сингапурский слинг».
— Кэрри, — говорит он, — ты не можешь заказать «Сингапурский слинг».
— Почему?
— Потому что здесь принято пить «Мартини». К тому же «Сингапурский слинг» — это ребячество. — Он бросает на меня взгляд поверх меню. — И кстати, о ребячестве. Что с тобой сегодня происходит?
— Ничего.
— Хорошо. Тогда попробуй вести себя нормально.
Я открываю меню и начинаю его изучать.
— Здесь очень хорошо готовят отбивные из барашка, а французский луковый суп просто великолепен. Когда я жил во Франции, это было мое любимое блюдо. — Он смотрит на меня и улыбается: — Просто пытаюсь быть услужливым.
— Спасибо, — говорю я с легким сарказмом. И сразу же извиняюсь: — Прости меня.
Что со мной происходит? Почему у меня такое отвратительное настроение. Я никогда не вела себя так ужасно с Себастьяном.
— Итак, — говорит он, беря меня за руку. — Как прошла неделя?
— Ужасно, — отвечаю я, когда подходит официант с нашим «Мартини».
— Тост, — провозглашает Себастьян. — За ужасные недели.
Я делаю маленький глоток и осторожно ставлю бокал.
— Честно, Себастьян. Эта неделя была очень плохой.
— Из-за меня?
— Нет, не из-за тебя. Я имею в виду, не совсем из-за тебя. Просто Донна ЛаДонна ненавидит меня…
— Кэрри, — говорит он. — Если ты так воспринимаешь все, что происходит вокруг нас, то тебе не нужно со мной встречаться.
— Да нет же…
— В таком случае, хорошо.
— А что, когда ты с кем-то встречаешься, вокруг вас всегда разгораются скандалы?
Он откидывается назад и выглядит самодовольно:
— Как правило.
Ага, Себастьян любит драмы, я их тоже обожаю. Возможно, мы идеально подходим друг другу — нужно будет обсудить это с Мышью.
— Так как насчет французского лукового супа и отбивных из барашка? — спрашивает он и передает наш заказ официанту.
— Замечательно, — говорю я и улыбаюсь. Но все не так хорошо, как я пытаюсь изобразить: я не хочу французский луковый суп. Я ем лук и сыр всю свою жизнь, поэтому мне хотелось бы попробовать что-нибудь экзотическое, утонченное, например улиток, но уже поздно. Почему я всегда делаю то, что хочет Себастьян?
Я ставлю бокал, и в этот момент на наш столик чуть ли не падает пьяная женщина в красном платье с ярко-красными накрученными полосами. Она толкает меня и разливает половину моего напитка.
— Простите меня, любезная, — говорит она заплетающимся языком. Она делает шаг назад и осматривает нас с Себастьяном. — Романтики, — усмехается она и, шатаясь, отходит, пока я салфеткой промакиваю разлитый вермут.
— Что это было?
— Пьяная немолодая женщина, — пожимает плечами Себастьян. — Нет ничего хуже, чем слишком много выпившая женщина.
— Почему это?
— Да ладно, Кэрри. Все знают, что женщины не умеют пить.
— А мужчины умеют?
— Почему мы вообще это обсуждаем?
— Судя по всему, ты считаешь, что женщины еще не умеют водить машину и писать диссертации.
— Есть исключения: твоя подруга, Мышь.
Простите?
Принесли наш луковый суп, украшенный тертым сыром.
— Будь осторожна, — говорит он. — Горячо.
Я вздыхаю и начинаю дуть на ложку, полную липкого сыра.
— Знаешь, я все-таки хочу как-нибудь съездить во Францию.
— Я тебя отвезу, — говорит он. У него все так просто. — Может, у нас получится поехать следующим летом? — Затем, воодушевленный составлением плана, он наклоняется вперед: — Мы начнем с Парижа. Затем на поезде доедем до Бордо, это винная провинция. А после отправимся на юг Франции — Канны, Сен-Тропе…
Я представляю себе Эйфелеву башню, белую виллу на холме, скоростные лодки, бикини и глаза Себастьяна, серьезные и чувственные. Он смотрит прямо на меня. «Я люблю тебя, Кэрри, — шепчет он в моих мечтах. — Ты выйдешь за меня замуж?»
Я все еще надеялась поехать в Нью-Йорк этим летом, но если Себастьян хочет отвезти меня во Францию, то почему бы и нет.
— Добрый вечер.
— А?
Я поднимаю глаза и вижу блондинку с повязкой на голове и лошадиной улыбкой.
— Я вынуждена вас побеспокоить: почему у вас сумка стоит на столе?
— Прошу прощения? — Себастьян обращается к блондинке. Он снимает сумку со стола и кладет ее на пол. Женщина уходит, а Себастьян заказывает еще напитки. Но настроение испорчено, и, когда приносят наши отбивные, мы едим их в полном молчании.
— Эй, — говорю я. — Мы ведем себя, как старая женатая пара.
— Как это? — спрашивает он.
— Сидим, ужинаем вместе и при этом не разговариваем — воплощение одного из моих кошмаров. Когда я вижу подобные, едва смотрящие друг на друга пары в ресторане, мне становится за них обидно. Зачем, спрашивается, напрягаться идти куда-то? Если вам нечего друг другу сказать, почему бы просто не остаться дома и так же сидеть молчать?
— Возможно, в ресторане лучше еда.
— Смешно. — Я кладу свою вилку, тщательно вытираю рот и смотрю по сторонам. — Себастьян, что происходит?
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Тогда все в порядке, — говорит он.
— Что-то не так, я чувствую.
— Я ем, хорошо? Я могу поесть свою отбивную без твоего непрерывного ворчания?
Я сжимаюсь от смущения и становлюсь крошечной. Я расширяю глаза и заставляю себя не моргать, чтобы не расплакаться. Но, черт, как же мне обидно.
— Конечно, — спокойно говорю я. Мы ссоримся? Как вообще это могло произойти? Я тыкаю вилкой мою отбивную, затем складываю приборы: — Я сдаюсь.
— Тебе не нравится барашек?
— Нет, он вкусный. Но ты из-за чего-то злишься на меня.
— Я не злюсь.
— Но ты точно выглядишь недовольным.
Теперь он откладывает свои приборы.
— Почему все девушки постоянно спрашивают «Что случилось?». Что, если все в порядке. Может, парень просто пытается поесть.
— Ты прав, — тихо говорю я и встаю.
В следующую секунду он начинает паниковать:
— Куда это ты собралась?
— В дамскую комнату.
Я иду в туалет, мою руки и тщательно рассматриваю себя в зеркале. Почему я так себя веду? Может, со мной что-то не так? И вдруг я понимаю, что напугана: я же не переживу, если с Себастьяном что-то случиться. Или, что еще хуже, он передумает и решит вернуться к Донне ЛаДонне, тогда я точно умру. Но важнее всего то, что завтра у меня свидание с Джорджем. Я хотела отказаться, но отец не позволил мне.
— Это будет невежливо, — сказал он.
— Но он мне не нравится, — ответила я, надувшись, как ребенок.
— Он очень хороший парень, и нет причин так с ним поступать.
— Будет невежливо, если я буду водить его занос.
— Кэрри, — сказал отец и вздохнул. — Я хочу, чтобы ты была поосторожнее с Себастьяном.
— Что не так с Себастьяном?
— Ты проводишь с ним много времени.
И у отца есть чутье на эти вещи. На других мужчин.
Тогда я злилась на отца, но свидание с Джорджем тем не менее не отменила. Что, если Себастьян узнает об этом и расстанется со мной? Я убью отца! Я действительно это сделаю. Почему я не Могу сама контролировать свою жизнь? Я хотела бы сейчас сбежать, но не могу, мне нужно вернуться за сумкой, которая осталась под столом, куда ее убрал Себастьян. Я делаю глубокий вдох, заставляю себя встряхнуться, улыбнуться и пойти назад, сделав вид, что все хорошо.
Когда я возвращаюсь, наши тарелки уже… унесли.
— Ну что, — начинаю я разговор с наигранной веселостью.
— Ты будешь десерт? — спрашивает Себастьян.
— А ты?
— Я первый спросил. Ты можешь принять решение?
— Конечно. Давай закажем десерт.
Почему все так ужасно? Наверное, китайская пытка менее мучительна, чем наш ужин.
— Два чизкейка, — говорит он официантке, вновь делая заказ за меня.
— Себастьян…
— Да? — Его глаза сверкают.
— Ты все еще злишься?
— Послушай, Кэрри, я потратил кучу времени, планируя это свидание, привез тебя в шикарный ресторан, и все такое. А ты только и делаешь, что пилишь меня.
— Что? — говорю я, застигнутая врасплох.
— У меня такое чувство, что я все делаю неправильно.
В этот момент я застываю от ужаса. Что я творю? Конечно, он прав. Я полная тупица: я так боюсь потерять его, что невольно отталкиваю его от себя, прежде чем он сам решит со мной расстаться. Он сказал, что хочет отвезти меня во Францию? О господи, чего еще я хочу?
— Себастьян? — тихонько спрашиваю я.
— Да?
— Прости меня.
— Все в порядке. — Он берет меня за руку. — Все ошибаются.
Я киваю, глубже усаживаясь в кресло, настроение Себастьяна улучшается. Он перетаскивает мое кресло к себе поближе и целует меня на виду у всего ресторана.
— Весь вечер я ждал этого момента, — шепчет он.
— Я тоже, — отвечаю я. Но через несколько секунд я отстраняюсь — я все еще немного злюсь. Я делаю еще глоток «Мартини», и он притупляет мою злость, отправляя ее вниз к туфлям, где она уже не будет доставлять мне неприятностей.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Маленькие преступницы
— Вау, — говорит Джордж.
— Что «вау»? — спрашиваю я, входя в кухню. Джордж с моим отцом потягивают джин-тоник, как будто они старые приятели.
— Эта сумка, — говорит Джордж. — Она мне нравится.
— Эээ, нравится тебе?
Джордж был, последним человеком, которого я хотела сейчас видеть. Особенно после свидания с Себастьяном, похожего на американские горки, которое закончилось тем, что когда мы вроде бы помирились и сидели целовались в его машине около моего дома, отец начал включать и выключать уличное освещение, окончательно испортив обоим настроение.
— Я тут подумала, — говорю я Джорджу — Вместо того чтобы ехать такую даль в этот загородный ресторанчик, почему бы нам не сходить в «Браунстоун»? Он ближе и еда там действительно хорошая.
Я поступаю жестоко, приглашая Джорджа в тот же ресторан, где я была с Себастьяном, но любовь превратила меня в дьявола. Джордж, конечно, ничего не имеет против. Ох, как же меня раздражает это его любезность.
— Мне понравится любое место, какое ты выберешь.
— Веселитесь, — с надеждой в голосе говорит отец.
Мы садимся в машину, и Джордж наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я поворачиваю голову, и он целует меня в уголок губ.
— Как ты тут? — спрашивает он.
— Схожу с ума. — Я уже почти готова рассказать ему о двух последних сумасшедших неделях с Себастьяном и о том, что за мной постоянно следят Донна ЛаДонна и две Джен, и об ужасной открытке в моем шкафчике, но я останавливаю себя — Джорджу пока не стоит знать о Себастьяне. Вместо этого я говорю: — Мне нужно было съездить с подругой к врачу, чтобы ей выписали противозачаточные, и там была девушка, которой, очевидно, только что сделали аборт и…
Он качает головой, не отрывая глаз от трассы.
— Так как я вырос в Сити, мне всегда было интересно, чем люди занимаются в маленьких городках. Но как я понимаю, проблемы у людей одни и те же, что в маленьких городках, что в мегаполисах.
— Ха. А ты читал «Пейтон-Плейс»[10]?
— Если я читаю книги не по учебе, а для удовольствия, то выбираю биографические произведения.
Я киваю. Мы вместе всего десять минут, но я уже чувствую себя так неловко, что не могу представить, как переживу этот вечер.
— А вы так называете Нью-Йорк, — смущенно спрашиваю я, — «Сити»? Или Нью-Йорк и Манхэттен?
— Сити, — говорит он, слегка улыбаясь. — Я знаю, это звучит высокомерно, как будто Нью-Йорк — это единственный город в мире. Но ньюйоркцы действительно несколько высокомерны и думают, что Манхэттен — это центр Вселенной. Большинство ньюйоркцев не могут себе даже представить, чтобы жить где-то в другом месте. — Он бросает на меня взгляд. — Это, звучит ужасно?
— Совсем нет. Я бы хотела жить в Манхэттене. — Я хотела сказать «в Сити», но побоялась, что это прозвучит слишком самонадеянно.
— А ты когда-нибудь там бывала?
— Раз или два, когда была маленькой. Мы со школой ездили в планетарий и смотрели на звезды.
— Я практически вырос между планетарием и Музеем естественной истории — раньше я все знал о звездах и динозаврах. Моя семья живет на Пятой авеню, и когда я был ребенком, то слышал, как по ночам в зоопарке Центрального парка рычат львы. Круто, да?
— Очень круто, — говорю я, растирая себе плечи: меня вдруг начинает знобить. И тут меня пронзает предчувствие — я обязательно буду жить в Манхэттене и слушать, как рычат львы в Центральном парке. Я пока не знаю, как это все осуществится, но что так будет, я даже не сомневаюсь.
— У твоей семьи свой дом? — глупо спрашиваю я. — Я думала, в Нью-Йорке все живут в апартаментах.
— Это и есть апартаменты, — говорит Джордж. — Классические восьмикомнатные, если быть точным. Еще в Нью-Йорке есть таунхаусы и браунстоуны[11]. Но все в Сити называют свое жилье домом, не спрашивай меня почему. Еще одно притворство, я предполагаю. — Он отрывается на секунду от дороги и улыбается мне. — Ты должна как-нибудь приехать ко мне в гости. Моя мать проводит все лето в своем доме в Саутхемптоне, поэтому в апартаментах никто не живет. В них четыре спальни, — быстро добавляет он, чтобы я не истолковала неправильно его предложение.
— Конечно, это было бы замечательно.
А если я смогу попасть на эти проклятые летние курсы, будет езде лучше. Если я, конечно, не уеду с Себастьяном во Францию, вместо всего этого.
— Эй, — говорит он. — Знаешь, я скучал по тебе.
— Тебе не следовало, Джордж, — скромно говорю я. — Ты ведь совсем меня не знаешь.
— Я знаю тебя достаточно, чтобы скучать по тебе. Тебя это смущает?
Я должна сказать ему, что у меня уже есть парень, но еще слишком рано, я едва его знаю, поэтому я улыбаюсь и ничего не говорю.
— Кэрри! — приветствует меня Айлин, старшая официантка в «Браунстоун», как будто я ее старая подруга. Она осматривает Джорджа с головы до ног и одобрительно качает головой.
Джордж изумлен.
— Тебя здесь знают? — спрашивает он, беря меня за руку, когда Айлин проводит нас к столику. Я загадочно киваю.
— Чем славится это место? — спрашивает он, открывая меню.
— «Мартини», — улыбаюсь я. — Неплох французский луковый суп и отбивные из барашка.
Джордж усмехается.
— Да — «Мартини» и нет — луковому супу. Это одно из тех блюд, которые американцы считают французским, но ни один уважающий себя француз никогда его не закажет в ресторане.
Я хмурюсь, он опять меня смутил. Интересно, сколько еще раз за вечер я вот так буду чувствовать себя дурочкой. Джордж заказывает улитки и кассуле[12] — все то, что я хотела заказать прошлым вечером, но не смогла, потому что Себастьян все выбрал сам.
— Я хочу узнать о тебе побольше, — говорит Джордж, беря меня за руку через стол.
Я осторожно вытаскиваю руку, притворяясь, что хочу сделать еще один глоток «Мартини».
— Что ты хочешь знать?
— Для начала — могу ли я ожидать, что увижу тебя в Брауне следующей осенью.
Я опускаю глаза.
— Мой отец хочет, чтобы я поступила в Браун, но мне всегда хотелось жить в Манхэттене. — И прежде чем я успеваю подумать, я рассказываю ему все о своей мечте стать писательницей и о том, как я пыталась попасть на летний литературный семинар в Нью Скул и как мне отказали.
Он не находит ничего удивительного в этой истории.
— Я знал несколько писателей, — хитро говорит он. — Отказ — это часть процесса. По крайней мере, вначале. Множество писателей даже не публикуются, пока не напишут две-три книги.
— Правда? — Я чувствую прилив сил и надежд.
— Ну, конечно, — со знанием говорит он. — В издательском деле полно историй о рукописи, которую отвергли двадцать издателей, пока кто-то не рискнул и не превратил ее в настоящий бестселлер.
Это же моя история: я выдаю себя за самую обычную девушку, но где-то внутри меня живет звезда, которая ожидает, пока кто-нибудь даст ей шанс.
— Эй, — говорит он. — Если хочешь, я бы с удовольствием почитал что-нибудь, что ты пишешь. Может, я смогу помочь.
— Ты? — изумленно спрашиваю я. Никто никогда не предлагал мне помощь. Никто не поддерживал меня. И тут я смотрю в большие карие глаза Джорджа и тону в них от нежности и благодарности. Он такой милый. И, черт побери, я хочу попасть в эту летнюю школу, жить «в Сити», ездить в гости к Джорджу и слушать львов в Центральном парке. Я вдруг хочу, чтобы мое будущее стало реальностью.
— Разве было бы не здорово, — если бы ты была писателем, а я редактором в «Нью-Йорк Таймс»?
Да! Я хочу кричать. Осталась только одна проблема: у меня есть парень. Я не могу позволить себе обманывать Джорджа, поэтому должна прямо сейчас все ему рассказать. Иначе получается нечестно.
— Джордж, я должна тебе кое-что сказать…
Я уже собираюсь раскрыть свою тайну, когда к нашему столику с хитрым выражением липа подходит Айлин.
— Кэрри, — говорит она, — тебе звонят.
— Мне? — взвизгиваю, я, переводя взгляд с Джорджа на Айлин. — Кто мне может звонить?
— Тебе лучше пойти и узнать.
Джордж приподнимается, когда я встаю из-за стола.
— Алло? — говорю я в трубку. У меня дикая мысль, что это Себастьян. Он выследил меня, узнал, что я на свидании с другим парнем, и он в ярости. Вместо этого я слышу голос Мисси.
— Кэрри? — спрашивает она таким ужасным голосом, что я сразу представляю, что отец или Доррит убиты. — Тебе лучше прямо сейчас вернуться домой.
У меня подгибаются колени.
— Что случилось? — спрашиваю я севшим голосом.
— Доррит. Она в полицейском участке.
Мисси делает паузу, прежде чем сообщить самое страшное:
— Ее арестовали.
— Не знаю, как вы, — говорит незнакомка, запахивая старую, шубу, надетую поверх шелковой пижамы, — но с меня достаточно. Баста. Эта девчонка мне все нервы вымотала.
Мой отец сидит рядом с ней на пластиковом стуле и качается.
— Мы так долго хотели девочку, — продолжает женщина, часто моргая. — У нас было четверо парней, но нет, нужна была еще девчонка. Затем она родилась. И вот сейчас я думаю, что лучше бы она так и не появилась на свет. Не важно, кто что говорит, с девочками определенно больше проблем, чем с мальчиками. У вас есть сыновья, мистер…
— Брэдшоу, — резко отвечает отец. — И нет, у меня нет сыновей, только три дочери.
Женщина качает головой и похлопывает моего отца по колену.
— Бедняга, — говорит она. Это, вероятно, мать печально известной курением марихуаны подруги Доррит — Шэрил.
— Кто знает, — говорит мой отец и вместе со стулом отодвигается от нее подальше. Его очки сползли на кончик носа. — В целом, — замечает он, пускаясь в одну из своих теорий о детском воспитании, — предпочтение родителями детей одного пола над другим часто приводит к прирожденной неполноценности менее любимого ребенка…
— Папа! — говорю я, бросаясь к нему с помощью. Он надевает очки на место, встает и распахивает объятия:
— Кэрри!
— Мистер Брэдшоу, — говорит Джордж.
— Джордж.
— Джордж? — Мать Шэрил встает и начинает хлопать глазами, как бабочка крыльями. — Я Кони.
— Ага. — Джордж кивает головой, как будто это имеет какое-либо значение.
Кони уже льнет к руке Джорджа:
— Я мать Шэрил. И на самом деле, она не такая уж плохая девочка…
— Уверен, что это так, — вежливо говорит Джордж.
О господи. Мать Шэрил флиртует с Джорджем? Я жестом предлагаю отцу отойти. Я вспоминаю о маленькой трубке для курения марихуаны, которую нашла внутри мистера Панды.
— Это из-за… — Я не могу себя заставить произнести слово «наркотики» вслух.
— Из-за жвачки, — устало отвечает отец.
— Жвачки? Ее арестовали за то, что она украла жвачку?
Должно быть, это ее третий проступок. Ее уже дважды ловили за воровство в магазине, но полиция ее отпускала. На этот раз ей не так повезло.
— Мистер Брэдшоу? Я Чип Марон, офицер, который арестовал вашу дочь, — говорит молодой человек в униформе.
Марон — коп из коровника.
— Я могу увидеть свою дочь, пожалуйста?
— Мы должны взять у нее отпечатки пальцев. И сделать фото.
— За воровство жвачки? — не сдерживалось я.
Отец бледнеет:
— Против нее возбудят уголовное дело? Моя тринадцатилетняя дочь будет проходить по делу как обычный преступник?
— Таковы правила, — говорит Марон.
Я подталкиваю локтем отца:
— Извините. Но мы очень хорошие друзья семьи Кэндеси…
— Это маленький город, — говорит Марон, потирая щеки. — Многие люди знают Кэндеси…
— Но Лали практически член нашей семьи, мы знаем их всю жизнь. Так ведь, пап?
— Кэрри, — говорит отец, — ты не можешь просить людей нарушать законы. Это неправильно.
— Но…
— Может, нам стоит позвонить им… как вы говорите, Кэндеси? — предлагает Джордж. — Просто на всякий случай.
— Я гарантирую, что у моей маленькой Шэрил никогда раньше не было неприятностей, — говорит Кони, сжимая руку Джорджа и подмигивая Марону.
Мне кажется, мы таки достали Марона, и он решает позвонить Кэндеси.
— Посмотрю, что я смогу сделать, — бормочет он и снимает телефонную трубку. — Хорошо, — говорит он по телефону. — Да. Без проблем.
Он кладет трубку и свирепо смотрит на нас.
— Общественные работы, — пыхтит Доррит.
— Тебе еще повезло, что ты так легко отделалась, — говорит отец.
Джордж, отец, Доррит и я собрались у нас дома, чтобы обсудить произошедшее. Марон согласился отпустить Доррит и Шэрил с условием, что они предстанут в среду перед судьей, который, скорее всего, предпишет им выполнение общественных работ.
— Надеюсь, тебе нравится собирать мусор, — шутливо говорит Джордж, пальцем тыча Доррит в ребра. Она смеется. Отец велел Доррит идти в кровать, но она отказалась, и теперь они с Джорджем сидят на диване и дурачатся.
— Тебя когда-нибудь арестовывали? — спрашивает Доррит Джорджа.
— Доррит!
— Что? — говорит она, решительно уставившись на меня.
— На самом деле, да. Но мое преступление было намного хуже твоего. Я перепрыгнул через турникет в метро и вмазался прямо в копа.
Доррит уставилась на Джорджа глазами, полными обожания:
— А что было потом?
— Он позвонил моему отцу. И будь отец проклят, он заплатил штраф, а за это я был вынужден каждый день проводить в его офисе, разбирая дела в алфавитном порядке и заполняя выписки с банковского счета.
— Правда? — Глаза Доррит расширились от страха.
— Мораль истории такова, что всегда нужно платить за проезд.
— Ты слышала это, Доррит? — говорит отец. Он стоит, его плечи опущены, он выглядит изможденным. — Я иду спать. И ты тоже, Доррит.
— Но…
— Немедленно, — тихо говорит он.
Доррит еще раз смотрит на Джорджа долгим взглядом и убегает наверх.
— Спокойной ночи, дети, — говорит отец.
Я рассеянно расправляю юбку.
— Извини за все это. За отца, за Доррит…
— Все в порядке, — говорит Джордж и берет меня за руку. — Я понимаю. Ни одна семья не идеальна, в том числе и моя.
— Да? — Я пытаюсь вытащить свою ладонь из его, но не могу. Вместо этого я решаю сменить тему разговора: — Похоже, ты понравился Доррит.
— Я хорошо лажу с детьми, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня. — Так было всегда.
— Джордж. — Я отворачиваюсь. — Я действительно очень устала…
Он вздыхает:
— Я все понял: время ехать домой. Но я ведь увижу тебе еще раз?
— Конечно.
Он поднимает меня на ноги и обнимает за талию. Я прячу лицо у него на груди, пытаясь избежать того, что непременно последует дальше.
— Кэрри?
Он гладит мои волосы. Мне приятно, но я не могу позволить ему большего.
— Я так устала, — жалуюсь я.
— О’кей. — Он отступает, приподнимает мою голову и легко касается моих губ своими. — Я позвоню завтра.