Глава одиннадцатая

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Кэндес Бушнелл

Дневники Кэрри

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Принцесса с другой планеты

Говорят, что за одно лето может произойти масса вещей.

Или не произойти ничего.

Сегодня мой первый день в выпускном классе, но мне кажется, что я совсем не изменилась с прошлого года, как и моя лучшая подруга Лали.

— В выпускном классе нам нужно наконец начать с кем-нибудь встречаться, — говорит Лали, заводя двигатель своего красного пикапа, который ей достался от одного из старших братьев.

— Что за чушь! — Я открываю дверь и забираюсь в машину. Мы собирались обзавестись бойфрендами еще в прошлом году, но у нас ничего не вышло. — Может, стоит забить на всю эту историю с парнями? — Я укладываю свои книги на заднее сиденье и прячу письмо из летней школы в учебник по биологии, где, как мне кажется, оно не сможет причинить мне неприятностей. — Мы и так знаем всех парней в нашей школе, и ни один из них нам не нравится. Ты что, забыла?

— На самом деле не всех! — говорит Лали, оборачиваясь назад и переключая рычаг передач на заднюю скорость. Из всех моих подруг Лали — лучший водитель. Дело в том, что ее отец — полицейский, и он настоял на том, чтобы она научилась водить, когда ей было еще двенадцать. — Я слышала, у нас новый ученик, — говорит она.

— И что?

Последний новенький, который, пришел в нашу школу, оказался укурком и все время ходил в одной и той же одежде.

— Джен Пи говорит, что он симпатичный, действительно симпатичный.

— Ага. Джен Пи, была главой фан-клуба Донни Осмонда в шестом классе. — Если он действительно симпатичный, то достанется Донни ЛаДонне.

— У него какое-то странное имя, — продолжает Лали. — Себастьян как-там-его. Себастьян Литтл, что ли?

— Себастьян Кидд? — Моя челюсть так и отвисла от изумления.

— Точно, — говорит она, въезжая на парковку старшей школы. Она смотрит на меня подозрительно: — Ты его знаешь?

Я в замешательстве: пальцы крепко сжимают дверную ручку, а сердце готово выпрыгнуть наружу, например, через рот, если я его открою, чтобы что-то сказать. Поэтому я просто трясу головой в ответ.

Мы проходим через главный вход, когда Лали обращает внимание на мои ботинки. Они из белой лакированной кожи и на одном носке немного потрескались, но это раритетные модные туфли начала семидесятых. Я считаю, что эти туфли прожили гораздо более интересную жизнь, чем я.

— Брэдли, — говорит она, рассматривая мою обувь с презрением, — как твоя лучшая подруга, я не могу позволить тебе явиться в таких туфлях в первый день выпускного года.

— С лишком поздно, — радуюсь я. — Кроме того, должен же хоть кто-то как следует встряхнуть это место.

— Не меняйся. — Лали складывает пальцы в форме пистолета, целует воображаемое дуло и направляет его на меня. Совершив ритуал, она идет к своему шкафчику.

— Удачи, Ангел, — говорю я.

Меняться. Ха. У меня не так много возможностей для этого. Особенно после письма.

Дорогая Мисс Брэдшоу,

Спасибо за Вашу заявку на участие в летнем литературном семинаре Нью Скул. Несмотря на то что Ваши рассказы многообещающи и полни соображения, мы с сожалением сообщаем Вам, что не можем предоставить Вам место в этой программе.

Я получила письмо в прошлый вторник. Я перечитала его раз пятнадцать, чтобы удостовериться, что я правильно все понимаю, а затем была вынуждена смириться. Не то чтобы я думала, что я очень талантлива, но один раз в жизни я надеялась, что да, я талантлива.

И все же я никому об этом не рассказала. Я даже никому не говорила, что подала заявку, в том числе моему отцу. Он закончил Брауновский университет и ожидал, что я последую за ним. Он думает, что из меня выйдет хороший научный работник, ну а если я не смогу посвятить себя естественным наукам, но всегда будет возможность переключиться на биологию и изучать жучков.

Я уже на полпути из холла, когда замечаю Синтию Вианде и Тимми Брюстера — золотую парочку школы Каслбери. Тимми — центровой в баскетбольной команде и не отличается особым умом. Синтия же президент выпускного класса, глава комитета по организации выпускного бала, почетный член Национального общества почета[1] и получила все значки скаутских организаций для девочек к тому времени, когда ей исполнилось десять. Она и Тимми встречаются три года. Я стараюсь не обращать на них особого внимания, но по алфавиту моя фамилия идет прямо перед фамилией Тимми, поэтому мой шкафчик находится рядом с его. А еще мне приходится сидеть рядом с ним на школьных собраниях, так что я вынуждена постоянно встречаться с ним — и, конечно, с Синтией.

— Не строй на собрании глупых рож, — ругается Синтия. — Это очень важный для меня день. И не забудь об ужине у папы в субботу.

— А что насчет моей вечеринки? — возмущается Тимми.

— Ты можешь устроить ее в пятницу вечером, — огрызается Синтия.

Наверное, в Синтии где-то глубоко внутри живет хороший человек, но если это и так, то я его никогда не видела.

Я так резко открываю дверь моего шкафчика, что Синтия неожиданно поднимает глаза и замечает меня. Тимми переводит на меня отрешенный взгляд, словно не имеет ни малейшего представления, кто я такая, но Синтия слишком хорошо воспитана, чтобы вести себя так же.

— Привет, Кэрри, — говорит она так, как будто ей не семнадцать лет, а все тридцать.

Меняться. Довольно сложно добиться успеха в этом маленьком городе.

— Добро пожаловать в чертову школу, раздастся позади меня голос. Это Уолт. Он встречается с еще одной моей лучшей подругой — Мэгги. Уолт и Мэгги вместе два года, и мы трое составляем отличную компанию, которая почти никогда не расстается. Это звучит, конечно, странно, но Уолт похож на девочку: с ним можно вести себя совершенно естественно и говорить о чем угодно.

— Уолт, — обращается к нему Синтия, — мужчина ты или нет, я хочу это знать.

— Если ты хочешь позвать меня в комитет по подготовке к выпускному балу, то мой ответ — нет.

Синтия пропускает мимо ушей шутку Уолта.

— Это касается Себастьяна Кидда. Он действительно возвращается в Каслбери?

Неужели опять! Мой мозг среагировал на это имя и послал сигнал нервным окончаниям, которые вспыхнули, как новогодняя елка.

— Так говорит Дорин.

Уолт, пожимает плечами так, словно ему на это наплевать. Дорин — это мать Уолта и школьный психолог в старшей школе Каслбери. Она заявляет, что знает все, и с удовольствием делится своей информацией с Уолтом — хорошей, плохой и временами совершенно неправдоподобной.

— Я слышала, его выгнали из частной школы за то, что он распространял наркотики, — говорит Синтия. — Мне нужно знать, если у нас скоро появится проблема.

— Не имею ни малейшего представления, — говорит Уолт, одаривая ее невероятно фальшивой улыбкой. Уолт считает Синтию и Тимми практически такими же надоедливыми, какими они кажутся мне.

— Какого рода наркотики? — спрашиваю я, когда мы отходим от этой парочки.

— Обезболивающее или успокоительное?

— Как в «Долине кукол»? — Это тайно любимая мной книга, вместе с «DSM-III»[2], небольшим справочником по психическим расстройствам. — Где, черт возьми, в наши дни можно достать обезболивающие?

— О, Кэрри, не знаю, — говорит Уолт, которого эта тема уже не интересует.

— Его мать?

— Вряд ли. — Я пытаюсь собрать в памяти воспоминания о моей единственной и неповторимой встрече с Себастьяном Киддом, но они куда-то ускользают из моей головы. Мне было двенадцать, и у меня как раз начинался переходный период. У меня, были тощие ноги, два прыща на месте груди и кудрявые волосы. Я носила очки в форме кошачьих глаз, потрепанную копию «Как насчет меня?» Мэри Гордон Ховард[3] и была одержима идеей феминизма. Моя мать делала ремонт на кухне семейства Кидд, и мы остановились около их дома, чтобы посмотреть, как идут дела. Неожиданно на пороге появился Себастьян. В этот момент я безо всяких на то причин начала быстро декларировать:

— Мэри Гордон Ховард уверена, что большинство форм: полового сношения может быть классифицировано как изнасилование.

На какой-то момент воцарилась тишина. Миссис Кидд улыбалась. Это был конец лета, и ее загар оттенял розовые с зеленым шорты свободного кроя. Из косметики на ней были только белые тени и розовая помада. Моя мама всегда говорила, что миссис Кидд очень красива, так оно и было.

— Надеюсь, что вы измените свое мнение, когда выйдете замуж, — первой нарушила молчание миссис Кидд.

— Ну что вы, я не планирую выходить замуж. Это легализованная форма проституции.

— О боже! — Миссис Кидд рассмеялась, а Себастьян, который застыл во дворе около дома, сказал:

— Я ухожу.

— Опять, Себастьян? — воскликнула миссис Кидд с некоторым раздражением. — Но Брэдшоу только пришли.

Себастьян пожал плечами:

— Пойду к Бобби поиграю на барабанах.

Я смотрела вслед Себастьяну, пораженная им до глубины души. Очевидно, Мэри Гордон Ховард никогда не встречалась с Себастьяном Киддом.

Это была любовь с первого взгляда. На собрании я занимаю свое место рядом с Тиммом Брюстером, который бьет тетрадью по голове ребенка, сидящего перед ним. Девушка в проходе спрашивает, нет ли у кого тампона, две девочки за моей спиной возбужденно шушукаются о Себастьяне Кидде, вокруг которого, похоже, появляется все больше слухов — каждый раз, когда кто-нибудь произносит его имя.

— Я слышала, он был в тюрьме…

Его семья потеряла все свои деньги…

— Ни одна девушка не смогла удержать его около себя больше трех недель…

Я заставляю Себастьяна Кидда покинуть мои мысли, представляя, что Синтия Вианде не просто моя одноклассница, а необычный вид птицы. Среда обитания: любая сцена, куда ее пригласят. Оперение: твидовая юбка, белая блузка, кашемировый свитер, удобные туфли и нитка жемчуга, скорее всего натурального. Она продолжает перекладывать карточки с текстом своей речи из одной руки в другую и оттягивать вниз свою юбку. Похоже, несмотря ни на что, она немного нервничает. Я знаю, я бы точно нервничала. Я не хотела бы, но все равно нервничала бы. Мои руки тряслись бы, а голос перешел бы на писк, и в конце концов я возненавидела бы себя за то, что не сумела совладать с ситуацией.

Директор школы, мистер Джордан, поднимается к микрофону и говорит набор скучных и банальных вещей о том, что нужно не опаздывать на занятия, и что-то о новой системе дисциплинарных взысканий, затем миссис Смидженс сообщает нам о том, что школьная газета «Мускатный орех» ищет репортеров и что в ближайшем номере будет потрясающая история о еде в кафетерии. Наконец к микрофону подходит Синтия.

— Это самый важный год в нашей жизни. Сейчас мы балансируем на краю страшного обрыва, и уже через девять месяцев наши жизни безвозвратно изменятся, — говорит она так, будто думает, что она не кто иной, как Уинстон Черчилль или кто-то в этом духе. Я почти поверила, что она сейчас добавит, что нам нужно бояться самого страха, но вместо этого она продолжила: — Итак, этот год будет всецело посвящен нашей выпускной жизни. Жизни, которую мы запомним навсегда.

Неожиданно на лице Синтии появляется беспокойство, так как все головы начинают поворачиваться в центр аудитории. По проходу шествует Донна ЛаДонна. Она одета, как невеста, в белое платье с глубоким V-образным вырезом, ее пышное декольте украшено крошечным бриллиантовым крестом на платиновой цепочке. У нее белоснежная кожа, на одном запястье набор серебряных браслетов, которые звенят, как колокольчики, когда она двигает рукой. В аудитории воцаряется молчание.

Синтия Вианде тянется к микрофону.

— Привет, Донна. Так рада, что ты смогла прийти.

— Спасибо, — говорит Донна и присаживается.

Все смеются.

Донна кивает головой Синтии и делает легкое движение рукой, давая знак, что та может продолжать. Донна и Синтия — подруги лишь потому, что имеют общий круг друзей и вынуждены общаться, но на самом деле в душе они друг друга недолюбливают.

— Как я говорила, — снова начинает Синтия, пытаясь вернуть внимание аудитории, — этот год будет посвящен нашей выпускной жизни. Жизни, которую мы никогда не забудем.

Она делает знак диджею, и из колонок вырывается песня «Мэмориз». Я тяжело вздыхаю, прячусь за тетрадью и начинаю хихикать вместе с остальными, но затем я вспоминаю письмо, и это вновь ввергает меня в депрессию.

Но каждый раз, когда мне становится плохо, я пытаюсь вспомнить, что однажды сказала мне одна маленькая девочка. У нее был настолько сильный характер, что, даже будучи уродиной, она была невероятно милой. И ты твердо знаешь, что она все это понимает.

— Кэрри? — спросила она. — Что, если я принцесса с другой планеты? И никто на этой планете не знает об этом?

Я часто думаю об этом. Я имею в виду, разве это не правда? Кем бы мы ни были здесь, мы могли бы быть принцессами где-то в другом месте. Или писателями. Или учеными. Или президентами. Или… да кем угодно, черт возьми, кем здесь, если верить другим, мы быть не можем.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Целая толпа

— Кто знает разницу между интегральным и дифференциальным исчислением?

Эндрю Цион поднимает руку:

— Это как-то связано с различным использованием дифференциалов?

— Почти, — говорит наш учитель, мистер Дуглас. — Есть другие варианты?

Мышь поднимает руку:

— В дифференциальном исчислении вы берете бесконечно малую точку и считаете скорость изменения одной переменной в зависимости от другой. В интегральном вы берете небольшое приращение и интегрируете его от нижнего до верхнего предела, то есть суммируете все бесконечно малые точки и получаете результат.

Ничего себе. Откуда, черт возьми, Мышь знает это?

Мне кажется, я никогда не смогу разобраться в нынешнем курсе, и впервые в жизни я близка к тому, чтобы провалить математику. С самого детства этот предмет давался мне очень легко: я все время делала домашние задания, сдавала тесты на отлично, и мне не нужно было прилагать для этого особых усилий. Но сейчас, очевидно, придется взяться за учебники.

Пока я сижу и размышляю, как бы мне сдать этот курс, раздается стук в дверь, и в кабинет входит Себастьян Кидд собственной персоной в темно-синей рубашке-поло. У него карие глаза и длинные ресницы, его волосы, выгоревшие на солнце, приобрели красивый темно-русый оттенок. На носу небольшая горбинка, как перелом после драки. И это, пожалуй, единственное, что не позволяет назвать его чересчур привлекательным.

— А, мистер Кидд. Я уже начал думать, планируете ли вы вообще показаться на уроке, — говорит Дуглас.

Себастьян смотрит ему прямо в глаза, не испытывая ни малейшего угрызения совести.

— У меня были дела, с которыми нужно было разобраться.

Я прячу лицо за ладони и через пальцы подсматриваю за ним. Похоже, кто-то действительно прилетел с другой планеты — планеты, где все люди имеют идеальную фигуру и роскошные волосы.

— Пожалуйста, садитесь.

Себастьян осматривается и замечает меня. Его взгляд скользит с моих модных белых туфель вверх, переходит на светло-голубую клетчатую юбку, жилет с большим воротом, а потом — на мое лицо, которое рдеет от смущения. Он улыбается одним уголком рта, выражая иронию, затем на его лице появляется замешательство, но спустя долю секунды он уже абсолютно спокоен. Себастьян проходит мимо меня и занимает место в конце класса.

— Кэрри, — обращается ко мне Дуглас, — можете ли вы сказать нам базовое уравнение движения?

Слава богу, мы учили это уравнение в прошлом году, и я выпаливаю его на одном дыхании:

— X в пятой степени, помноженный на Y в десятой, минус случайное целое число, которое обычно обозначается N.

— Совершенно точно, — говорит Дуглас. Он пишет уравнение на доске, отходит назад и смотрит прямо на Себастьяна. Я кладу ладонь на грудь, чтобы немного успокоить сердцебиение. — Мистер Кидд? — спрашивает он. — Можете ли вы сказать мне, что значит это уравнение?

Я перестаю прикидываться скромницей, оборачиваюсь к Кидду и пристально смотрю на него. Себастьян откидывается назад и стучит ручкой по калькулятору. Он натянуто улыбается: либо не знает ответ, либо знает, но не может поверить в то, что кто-то настолько глуп, чтобы его об этом спрашивать.

— Оно означает бесконечность, сэр. Но не старую бесконечность, а бесконечность, которая существует в черной дыре. — Он перехватывает мой взгляд и подмигивает. Вау, его глава — это действительно черная дыра.

— Себастьян Кидд в моем классе по математическому анализу, — шепчу я Уолту, который стоит передо мной в очереди в кафетерии.

— О боже! Кэрри, — Уолт закатывает глаза, — только не ты. Все девушки в школе только и говорят, что о Себастьяне Кидде. Включая Мэгги.

На горячее все та же пицца, которую в нашей школе готовят десятилетиями: она имеет характерный блевотный привкус, достичь которого, очевидно, можно, только если узнаешь тайный рецепт нашего повара. Я беру поднос, на который кладу яблоко и кусок лимонной меренги.

— Но Мэгги встречается с тобой.

— Попытайся объяснить это Мэгги.

Мы несем подносы к нашему обычному столу. «Инопланетяне», самые популярные ученики школы, сидят в противоположной части кафетерия, рядом с торговыми автоматами. Будучи выпускниками, мы должны были бы претендовать на столик рядом с ними. Но мы с Уолтом уже давно поняли, что в высшей школе царит такая же кастовая система, как в Индии, и поклялись не принимать в этом участия и, в первую очередь, никогда не менять свой столик. К сожалению, как и большинство протестов против глупости человеческой натуры, наш так и остался незамеченным большинством старшеклассников.

К нам присоединяется Мышь, и они с Уолтом начинают обсуждать латынь, в которой оба разбираются гораздо лучше меня. Затем подходит Мэгги. Мэгги и Мышь — приятели, но друзьями их назвать сложно. Мышь не хочет сближаться с Мэгги из-за того, что та слишком эмоциональна. Хотя, на мой взгляд, эта ее эмоциональность даже привлекательна, и потом, с Мэгги всегда легко отвлечься от своих проблем. Сейчас, очевидно, Мэгги вот-вот готова расплакаться.

— Меня только что вызывали в кабинет куратора! Опять! Она заявила, что мой свитер слишком открытый!

— Это возмутительно, — говорю я.

— Это ты мне говоришь. — Мэгги втискивается между Уолтом и Мышью. — Она просто придирается ко мне. Я сказала, что у нас нет дресс-кода и она не имеет права диктовать мне, что носить, а что нет.

Мышь смотрит на меня и давится от смеха. Вероятно, она вспоминает ту же историю, что и я, — тогда Мэгги отправили домой из скаутской организации за то, что она носила слишком короткую униформу. О’кей, это было семь лет назад, но когда ты всю свою жизнь живешь в маленьком городке, то такие случаи непременно запоминаются.

— И что она ответила? — спрашиваю я.

— Она сказала, что не отправит меня домой на этот раз, но если она увидит меня в этом свитере снова, то отстранит от учебы.

— Вот стерва.

— Что это за дискриминация по типу свитера?

— Может, нам стоит обратиться с жалобой в школьный совет — и ее уволят? — предлагает Мышь.

Я уверена, что она не хотела, чтобы в ее словах прозвучал сарказм, но он там определенно был. Мэгги разревелась и убежала в направлении женского туалета.

Уолт осматривает сидящих за столом.

— И кто из вас пойдет за ней?

— Я сказала что-то не то? — невинно спрашивает Мышь.

— Нет, — вдыхает Уолт. — Она постоянно психует.

— Я пойду. — Я откусываю кусок от яблока, убегаю за Мэгги, громко хлопая дверьми кафетерия, и с размаха влетаю в Себастьяна Кидда.

— Тпру! — восклицает он. — Где пожар?

— Извини, — бормочу я. Такое ощущение, что я неожиданно перенеслась назад во времени и мне сейчас двенадцать лет.

— Это кафетерий? — спрашивает он, показывая на двери, и заглядывает внутрь. — Выглядит отвратительно. Можно здесь где-нибудь перекусить за пределами кампуса?

За пределами кампуса? С каких это пор школа Каслбери стала кампусом? И что, он предлагает мне сходить с ним на обед? Нет, невозможно. Не мне. Но может быть, он забыл, что мы раньше встречались.

— Вверх по улице есть закусочная, где готовят гамбургеры. Но туда добраться можно только на машине.

— Я за рулем, — говорит он.

Мы просто продолжаем стоять на одном месте, уставившись друг на друга. Я чувствую, что мимо проходят другие люди, но я их не замечаю.

— Ну что ж, спасибо, — говорит он.

— Ага, хорошо, — киваю я, вспоминая про Мэгги.

— Увидимся, — отвечает он и уходит.

Правило номер один: «Почему в то время, когда симпатичный парень завязывает с тобой разговор, у тебя непременно находится подруга, которая попала в беду? »

Я вбегаю в женский туалет.

— Мэгги? Ты не поверишь, что только что произошло.

Я заглядываю под дверки и вижу в одной из кабинок туфли Мэгз.

— Я унижена, — причитает она.

Правило номер два: «Униженная лучшая подруга всегда получает преимущество перед симпатичным парнем».

— Мэгвич, нельзя, чтобы слова других людей так сильно на тебя влияли.

Я знаю, что это бесполезно, но мой папа постоянно так говорит, и это единственное, что пришло мне сейчас в голову.

— И что же мне делать?

— Смотреть на всех, как будто они дураки. Давай. Мэгз. Ты же знаешь, что высшая школа — это сборище идиотов. Меньше чем через год мы отсюда свалим и больше никогда никого из них не увидим.

— Мне нужна сигарета, — тяжело вздыхает Мэгги.

В этот момент дверь открывается, и входят две Джен: Джен Эс и Джен Пи — девушки из группы поддержки и члены Касты «инопланетян». У Джен Эс прямые темные волосы, и она выглядит, как красивая маленькая булочка. Джен Пи была моей лучшей подругой в третьем классе. Она была вполне нормальной до того, как мы перешли в старшую школу и она начала делать социальную карьеру. Два года она занималась гимнастикой, чтобы ее приняли в группу поддержки, и даже встречалась с лучшим другом Тимми Брюстера с зубами, как у скаковой лошади. Я колебалась в своих чувствах: то ли жалеть ее, то ли восхищаться ее отчаянной решимостью. В прошлом году се попытки были вознаграждены, и она, наконец, стала частью «инопланетян», что свело ее общение со мной к минимуму. Но сегодня по какой-то причине она решает обратить на меня внимание и восклицает: «Привет!» Так, как будто мы до сих пор лучшие подруги.

— Привет, — отвечаю я с таким же фальшивым энтузиазмом.

Джен Эс, кивает мне. Обе Джен достают из своих сумочек помаду и тени. Однажды я слышала, как Джен Эс рассказывала какой-то девочке, что если та хочет заполучить парня, то должна иметь «фирменный знак» — что-то, что будет все время выделять ее из толпы. Для Джен Эс это, очевидно, толстая полоса темно-синей подводки на верхнем веке. Надо же! Как все просто. Она подходит ближе к зеркалу, чтобы убедиться, что подводка не размазалась. А в это время Джен Пи поворачивается ко мне и спрашивает:

— Угадай, кто вернулся в Каслбери?

— Кто?

— Себастьян Кидд.

— Да ты что…

Я смотрю в зеркало и начинаю тереть глаз, притворяясь, что в него что-то попало.

— Я хочу с ним встречаться, — говорит она, выражая мне свое полное и безусловное доверие. — Судя по тому, что я слышала, он мог бы стать для меня идеальным бойфрендом.

— Почему ты хочешь встречаться с кем-то, кого ты даже никогда не видела?

— Просто хочу, и все. Мне не нужны никакие причины для этого.

Я улыбаюсь. Конечно, у нее есть причина, но она никак не связана с личностью Себастьяна Кидда.

— Мэгги? — тихонько спрашиваю я.

Мэгги молчит. Она ненавидит двух Джен и не выйдет, пока они не покинут туалет.

— Кто самые симпатичнее мальчики в истории старшей школы Каслбери? — скандирует Джен Эс, как будто руководит труппой поддержки.

— Джимми Уоткинс.

— Рэнди Сэндлер.

— Бобби Мартин.

Джимми Уоткинс, Рэнди Сэндлер и Бобби Мартин выступали в футбольной команде, когда мы были еще второкурсниками. Все они выпустились по меньшей мере два года назад. Но кому какая разница? Мне хотелось кричать от тупости происходящего.

— Себастьян Кидд! — восклицает Джен Эс.

— Зал славы ему обеспечен. Так ведь, Кэрри?

— Кому? — Я спрашиваю, просто чтобы позлить ее.

— Себастьяну Кидду, — отвечает Джен Пи, после чего она и Джен Эс уходят.

Я думаю над тем, насколько легко их одурманить, когда вздох Мэгги приводит меня в чувство.

— Они ушли?

— Да.

— Слава богу! — Мэгги выходит из кабинки и направляется к зеркалу. Она запускает палицы в волосы вместо расчески. — Не могу поверить, неужели Джен Пи думает, что она сможет заполучить Себастьяна Кидда. У этой девушки совершенно отсутствует чувство реальности. Так что ты собиралась мне рассказать?

— Ничего, — говорю я, и меня неожиданно начинает тошнить от Себастьяна. Если я еще раз услышу, как кто-то произносит его имя, я застрелюсь.

— Так что там с Себастьяном Киддом? — спрашивает Мышь всего через несколько минут в библиотеке, куда мы пришли, чтобы позаниматься.

— В смысле?

Я выделяю уравнение желтым маркером и думаю, насколько бесполезны эти выделения. Это заставляет тебя думать, что ты что-то учишь, но на самом деле ты учишься только тому, как использовать маркер.

— Он подмигнул тебе. На уроке математического анализа.

— Да ты что?

— Брэдли, — с недоверием говорит Мышь. — Даже не пытайся убедить меня, что ты не заметила.

— Откуда ты знаешь, что он подмигивал именно мне? Может, он подмигивал стене?

— Откуда мы знаем, что бесконечность существует? Это все теория. И моя теория заключается в том, что он тебе нравится.

Неожиданно я чувствую, что чем-то подавилась и у меня вот-вот начнется приступ кашля. Но на самом деле мне это только кажется. Да и Мышь сидит напротив и видит меня насквозь.

— Я думаю, ты должна куда-нибудь с ним сходить, говорит она, не двигаясь с места. — Из него получится хороший бойфренд. Он симпатичный и умный.

— И все девочки школы мечтают его заполучить. Включая Джен Пи.

— И что из этого? Ты тоже симпатичная и умная. Почему бы тебе не сходить с ним на свидание?

Правило номер три: «Лучшие друзья всегда считают, что ты заслуживаешь самого лучшего парня, даже если этот парень едва знает о твоем существовании».

— Потому что ему, возможно, правятся только девушки из группы поддержки?

— Неудачное оправдание, Брэдли. Ты не знаешь этого наверняка. — Затем она принимает мечтательный вид и кладет подбородок на руки. — Парни могут быть полны сюрпризов.

Такая мечтательность не характерна для Мыши. У нее много друзей мужского пола, но она всегда была слишком практичной, чтобы, закрутить с одним из них роман.

— Что это значит? — спрашиваю я, пытаясь понять эту новую Мышь. — Ты встречалась с какими-то удивительными парнями?

— Только с одним, — отвечает она.

И правило номер четыре: «Лучшие подруги тоже могут быть полны сюрпризов».

— Брэдли. — Она делает паузу. — У меня есть парень.

Что? Я настолько шокирована, что даже не могу говорить. Мышь никогда, ни с кем не встречалась. Она даже никогда не ходила на настоящее свидание.

— Он довольно стильный, — говорит она.

— Стильный? Стильный? — каркаю я, мой голос постепенно ко мне возвращается. — Кто он? Я должна знать все об этом стильном типе.

Мышь хихикает, что тоже очень на нее не похоже.

— Мы познакомились летом, в лагере.

— Ага.

Я ошеломлена и немного уязвлена, потому что я ничего не слышала об этом загадочном бойфренде Мыши раньше, но сейчас это становится понятно. Я не видела Мышь летом, потому что она уезжала в специальный правительственный лагерь в Вашингтон. И неожиданно я понимаю, что очень рада за нее. Я подпрыгиваю, обнимаю ее и качаю на стуле, словно маленький ребенок получивший подарок на Рождество. Я не знаю, почему это так важно для меня. Это ведь всего лишь парень. Но тем не менее.

— Как его зовут?

— Дэнни. — Она отводит глаза и задумчиво улыбается, как будто прокручивает в голове какое-то известное только ей кино. — Он из Вашингтона. Мы вместе курили марихуану и…

— Подожди минутку. — Я опираюсь о стол руками. — Марихуану?

— Мне рассказала о ней моя сестра, Кармен. Она говорит, что травка помогает расслабиться перед сексом.

Кармен на три года старше Мыши и самая правильная девушка, которую я когда-либо видела. Она даже летом носит колготы.

— Какое отношение Кармен имеет к тебе и Дэнни? Она что, курит марихуану и занимается сексом?

— Послушай, Брэдли. Даже умные люди занимаются сексом.

— Ты имеешь в виду, что нам тоже нужно заниматься сексом?

— Говори за себя.

Вот это да! Я забираю у Мыши ее учебник по математическому анализу и громко захлопываю его:

— Послушай, Мышь. О чем ты говоришь? У тебя был секс?

— Ну да. — Она кивает головой, как будто для нее это ничего не значит.

— Как это ты уже занималась сексом, а я нет? Предполагалось, что для тебя на первом месте учеба. Предполагалось, что ты изобретешь лекарство от рака, не делая это на заднем сиденье какой-то машины, наполненной дымом марихуаны.

— Мы делали это в подвале дома его родителей, — говорит Мышь, забирая назад свою книгу.

— Ты делала это? — Я пытаюсь представить Мышь раздетой в кровати с каким-то парнем в сыром подвале. И не могу.

— Как это было?

— Подвал?

— Секс! — Я практически кричу, пытаясь вернуть Мышь с небес на землю.

— А, это. Хорошо. Действительно забавно. Но ты не можешь сразу начать получать удовольствие, над этим нужно работать.

— Правда?

Я подозрительно щурюсь. Я не понимаю, как мне следует воспринимать эти новости. Все лето, пока я писала какой-то глупый рассказ, чтобы попасть на глупый литературный семинар, Мышь теряла девственность.

— Как ты поняла, что нужно делать в первый раз?

— Прочитала книгу. Сестра сказала, что прежде чем переходить к практике, все должны прочитать учебное пособие, чтобы знать, чего ожидать, иначе можно очень сильно разочароваться.

Я задумалась, добавляя книгу о сексе к образу Мыши и Дэнни, занимающихся этим в подвале дома его родителей.

— Как ты думаешь, ты собираешься… продолжать?

— О да! — говорит Мышь. — Он будет учиться в Йеле, как и я.

Она улыбается и возвращается к учебнику по математическому анализу, как будто тема нашего разговора исчерпана.

— Эммм.

Я складываю на столе руки. Хотя, наверное, все это не лишено здравого смысла: Мышь такая организованная, неудивительно, что она начала постигать романтическую сторону жизни, встречаться с парнем и заниматься сексом к тому времени, как ей исполнилось восемнадцать.

Тогда как мне просто нечего было постигать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Двойные проблемы

— Я не знаю, как смогу закончить этот год. — Мэгги достает пачку сигарет, которую она стянула у матери, и чиркает зажигалкой.

— Угу, — отвечаю я, но мои мысли витают где-то далеко. Я до сих пор не могу прийти в себя от новости, что Мышь занимается сексом. Что, если все уже занимаются сексом?

Чушь какая-то. Я рассеянно беру номер «Мускатного ореха» и читаю прямо-таки кричащий заголовок: «В кафетерии появился йогурт». Я закатываю глаза в шоке от того, что печатают в этой газете, и побыстрее откладываю ее в сторону. Мне кажется, что за исключением той горстки людей, которые выпускают «Мускатный орех», других читателей у него быть не может. Хотя кто-то же оставил его на старом столике в помещении бывшего коровника, который находится рядом со школой. Этот стол стоит здесь уже целую вечность. Он весь исцарапан инициалами влюбленных, годами выпусков и общими мнениями, о старшей школе Каслбери, которые сводятся к тому, что это полный отстой. Учителя никогда сюда не заходят, поэтому это место стало неофициальной зоной для курения.

— По крайней мере, в этом году у нас будет йогурт, — говорю я, даже не задумываясь над разговором. Что, если я никогда не буду заниматься сексом? Что, если я погибну в автокатастрофе еще до того, как у меня появится шанс переспать с кем-нибудь?

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Мэгги.

Итак, мне кажется, я догадываюсь, о чем после моей дурацкой фразы о йогуртах пойдет речь — о проблеме стройности. Мэгги скажет, что она думает, что она толстая, я отвечу, что, на мой взгляд, у меня фигура, как у парня. Мэгги помечтает о том, чтобы ей быть такой же, как я, а я — о том, чтобы стать похожей на нее. И этот разговор будет совершенно бессмысленным, потому что все равно ничего не изменится. Наши фигуры останутся прежними, а мы только будем корить себя за то, что не можем ничего изменить. Как и решение Нью Скул отказать мне в участии в семинаре.

Что, если есть парни, которые хотели бы заняться со мной сексом, а я просто слишком сильно этого боюсь и поэтому не обращаю на них внимания?

Как я и ожидала, Мэгги спрашивает:

— Я выгляжу толстой? Я ведь просто жирдяйка! Я чувствую, что это так.

— Мэгги, ты не толстая. — Мальчики истекают слюной по Мэгги с тех пор, как ей исполнилось тринадцать, но этот факт она, похоже, предпочитает игнорировать. Я осматриваюсь вокруг и в темноте, в дальнем конце коровника, вижу свет от горящей сигареты. — Здесь кто-то есть, — шепчу я.

— Кто? — Мэгги оборачивается как раз в тот момент, как из тени выходит Питер Арнольд.

Питер — второй самый умный мальчик в нашем классе и своего рода сопляк. Он был круглолицым: коротышкой с бледной кожей, но за лето с пим что-то произошло. Он подрос. И вероятно начал курить.

Питер — хороший друг Мыши, но я его практически не знаю. Когда дело касается дружбы, то мы все похожи на маленькие планеты с нашими собственными солнечными системами друзей. В моей системе есть Мышь, но нет Питера, зало он есть в системе Мыши. Если верить законам, то солнечные системы редко пересекаются, но иногда это происходит.

— Вы не против, если я присоединюсь? — спрашивает он.

— На самом деле против. У нас тут женский разговор.

Не знаю, почему я так веду себя с парнями, особенно с такими заучками, как Питер. Мне кажется, это одна из моих дурных привычек. Она даже хуже, чем курение. Но я не хочу, чтобы этот Питер портил наш разговор.

— Да нет, мы совсем не против. — Мэгги пинает меня под столом.

— Между прочим, я не думаю, что ты толстая, — говорит Питер.

Я ухмыляюсь, пытаясь перехватить взгляд Мэгги, но она смотрит, ну, конечно, на Питера. Мне ничего не остается, как тоже обратить внимание на него. У него отрасли волосы, и он избавился от большинства прыщей, но это не все: что-то еще в нем изменилось. Он стал… уверенным в себе. Черт побери, сначала Мышь, теперь Питер. Неужели все будут меняться в этом году?

Мэгги и Питер продолжают игнорировать меня, поэтому я поднимаю газету и притворяюсь, что читаю ее. Это привлекает внимание Питера.

— Что ты думаешь о «Мускатном орехе»? — спрашивает он.

— Полная чушь, — отвечаю я.

— Спасибо, — говорит он. — Я редактор.

Просто замечательно. Я сделала это снова.

— Если ты такая умная, то почему бы тебе не попробовать писать для газеты? — спрашивает Питер. — Я имею в виду, разве ты не говорила всем, что хочешь стать писателем? Что ты уже написала?

Возможно, он не хотел, чтобы его слова звучали агрессивно, но этот вопрос застал меня врасплох. Может ли Питер откуда-нибудь знать о письме из Нью Скул? Нет, это невозможно. И я разозлилась:

— Какое тебе дело до того, что я уже написала?

— Если ты говоришь, что ты писатель, это означает, что ты пишешь, — ухмыляется Питер. — Ну, а если это не так, то тебе стоит стать членом группы поддержки или что-то типа того.

— А тебе стоит засунуть свою голову в котел с кипящим маслом.

— Может, я так и сделаю, — добродушно смеется он, Питер, должно быть, один из тех типов, которые настолько привыкли, что их постоянно, оскорбляют, что уже не обращают на это внимания.

И тем не менее этот разговор выбил меня из колеи. Я забираю свою сумку с вещами для плавания и говорю, что иду на тренировку, притворяясь, что все происходящее мне безразлично.

— Что с ней такое? — спрашивает Питер, когда я убегаю от них.

Я иду через холм, что напротив стадиона, хлюпая каблуками в траве. Почему все время все так происходит? Я говорю людям, что хочу быть писательницей, и никто не воспринимает это всерьез. Это сводит меня с ума, особенно учитывая, что я пишу с шести лет.

У меня очень богатое воображение: например, я писала рассказы под названием «Второй номер» о семействе карандашей, которые все время пытались убежать от плохого мальчика, по имени Точилка. Затем я написала повесть о маленькой девочке с загадочным заболеванием, из-за которого она выглядела, как девяностолетняя старуха. И этим летом для того, чтобы попасть в программу для писателей, я сочинила целую книгу о мальчике, который превратился в телевизор, и никто в семье не заметил этого, пока он не израсходовал все электричество в доме. Если бы я рассказала Питеру правду о том, что я написала, то он рассмеялся бы мне в лицо. Как те люди из Нью Скул.

— Кэрри! — окликает меня Мэгги, пытаясь догнать. — Извини Питера. Он говорит, что пошутил насчет писательства. У него очень странное чувство юмора.

— И не говори.

— Ты не хочешь прогуляться по магазинам после тренировки по плаванию?

Я смотрю на высшую школу и на огромную стоянку за ней. Ничего не меняется.

— Почему бы и нет?

Я вытаскиваю письмо из учебника по биологии, мну его и засовываю в карман.

Кому какое дело до Питера Арнольда? Кому какое дело до Нью Скул? Однажды я стану писателем. Однажды, но, возможно, не сегодня.

— Блин, меня так тошнит от этого места, — говорит Лали, кидая свои вещи на скамейку в раздевалке.

— Меня тоже. — Я расстегиваю молнию на ботинках. — Сегодня только первый день тренировки по плаванию, а я уже все это ненавижу.

Я достаю из сумки один из своих старых купальников «Спидо» и вешаю его в шкафчик.

Я начала плавать еще до того, как научилась ходить. На моей любимой фотографии мне пять месяцев, и я сижу на маленьком желтом буйке в проливе Лонг-Айленд и лучезарно улыбаюсь. На мне милая белая шляпка и купальник в горошек.

— С тобой-то все будет хорошо, — говорит Лали. — А вот у меня действительно проблема.

— Какая же?

— Эд, — она строит гримасу, изображая своего отца.

Я киваю. Иногда Эд больше похож на ребенка, чем на отца, даже несмотря на то что он полицейский. На самом деле он больше, чем полицейский, он детектив — единственный в нашем городе. Мы с Лали все время смеемся над этим, так как он даже не может точно сказать, что он расследует, потому что в Каслбери никогда ничего, серьезного не происходит.

— Сегодня он подъехал к школе, — говорит Лали, раздеваясь, — и мы поругались.

— Что случилось на этот раз?

Семейство Кэндеси постоянно ругается, но у них это всегда больше похоже на игру, они отпускают шуточки и колкости в отношении друг друга или строят козни, — например, отбирают водные лыжи, чтобы другой ехал по воде голыми пятками. Иногда они и меня затягивают в свои «перебранки», и временами мне хочется, чтобы я родилась в семье Кэндеси вместо Брэдшоу, потому что тогда я бы все время смеялась, слушала рок-н-ролл и играла в семейный баскетбол летними вечерами. Мой отец, скорее всего, умер бы, если бы узнал об этом, но в жизни все совсем не так.

— Эд не будет платить за колледж. — Лали беззащитно смотрит мне в глаза снизу вверх, сложив руки на коленях.

— Что?

— Не будет платить, — повторяет она. — Он сказал мне об этом сегодня. Он сам никогда не ходил в колледж и чувствует себя прекрасно. Теперь у меня есть два варианта: я могу пойти в военную школу или устроиться на работу. Ему совершенно наплевать на то, что хочу я.

— О, Лали. — Я изумленно смотрю на нее. Как такое могло произойти? В семье Лали пятеро детей, поэтому у них всегда было туго с деньгами. Но Лали и я предполагали, что она пойдет в колледж — мы обе пойдем, а затем мы сделаем что-нибудь такое, что о нас все узнают. В темноте, лежа в спальном мешке на полу рядом с кроватью Лали, мы шепотом делились нашими самыми сокровенными тайнами. Я собиралась стать писательницей, Лали хотела завоевать золотую медаль по фристайлу. Но сейчас мне отказали в Нью Скул. А Лали даже не сможет пойти в колледж.

— Я полагаю, что я застряла в Каслбери навсегда, — раздраженно говорит Лали. — Может быть, я смогу работать в магазине «Энн Тэйлор» и получать пять долларов в час, а может, я устроюсь в супермаркет. Или… — Она шлепает себя по лбу. — Я смогу работать, в банке. Но думаю, что им нужен диплом из колледжа, чтобы быть простым кассиром.

— Так не должно быть, — настаиваю я. — Что-то обязательно произойдет…

— Что?

— Ты получишь стипендию по плаванию…

— Плавание — это не профессия.

— Ты все еще можешь пойти в военную школу. Твои братья…

— Оба в военной школе, и оба ее ненавидят, — огрызается Лали.

— Ты не можешь позволить Эду разрушить твою жизнь, — говорю я с напускной смелостью. — Найди что-то, что ты хочешь делать, и просто делай это. Если ты действительно чего-то хочешь, никакой Эд не сможет тебя остановить.

— Ну да. — В голосе Лали полно сарказма. — Сейчас все, что мне нужно сделать, это выяснить, что это что-то, чего я так хочу. — Она держит свой купальник и просовывает в него ноги. — Я не такая, как ты, о’кей? Я не знаю, чем я хочу заниматься всю свою жизнь. Мне всего семнадцать, и все, что мне сейчас нужно, это чтобы никто не ограничивал мои возможности.

Она разворачивается, хватает свою плавательную шапочку и случайно сваливает мою одежду на пол. Я наклоняюсь вперед, чтобы поднять ее, и вижу, что письмо из Нью Скул выскользнуло из моего кармана прямо к ногам Лали.

— Я подниму, — говорю я и тянусь за письмом, но она меня опережает.

— Что это? — спрашивает она, поднимая измятый кусочек бумаги.

— Ничего, — беспомощно отвечаю я.

— Ничего? — Ее глаза расширяются, когда она смотрит на обратный адрес. — Ничего? — повторяет она, разглаживая письмо.

— Лали, пожалуйста…

Ее глаза двигаются слева направо, сканируя содержание.

Вот черт. Я знала, что должна была оставить это письмо дома. Я должна была разорвать его на мелкие кусочки и выкинуть или сжечь. А вместо этого я носила его с собой, надеясь, что оно станет стимулом, чтобы я старалась еще больше. Сейчас я понимаю, что была полной идиоткой.

— Лали, не надо, — умоляю я.

— Еще минутку, — говорит она, перечитывая текст снова. Она поднимает глаза, качает головой и сжимает губы в сочувствии. — Кэрри, мне очень жаль.

— Мне тоже. — Я пожимаю плечами, пытаясь как-то разрядить обстановку. Я чувствую себя так, как будто меня изнутри наполнили битым стеклом.

— Да я не только об этом. — Она складывает письмо и возвращает его мне. — Я тут жалуюсь на Эда, а у тебя-то проблема посерьезнее — тебе отказали в Нью Скул. Что за отстой.

— Что-то типа того.

— Похоже, что мы обе зависнем здесь на какое-то время, — говорит она, кладя мне руку на плечо. — Даже если ты поступишь в Брауновский университет, то мы все равно будем часто видеться, он ведь всего в сорока пяти минутах езды отсюда.

Она толкает дверь в бассейн, и нас окутывает запах хлорки и моющего средства. Я думаю попросить ее не рассказывать никому о том, что мне отказали, но понимаю, что это только усугубит ситуацию. А вот если я поведу себя так, как будто для меня это не так уж и важно, то Лали скоро забудет о письме.

Без промедления она бросает полотенце на кресла для зрителей и бежит к бассейну.

— Последний, кто окажется в воде, — тухлое яйцо! — кричит она и прыгает в воду.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Большая любовь

Я возвращаюсь в свой сумасшедший дом, а иначе место, где я живу, назвать сложно, и что же я вижу: пацаненок, стриженный под панка, бежит через двор, его преследует отец, за ним несется моя сестра Доррит, а дальше еще одна моя сестра Мисси.

— И не смей здесь больше появляться, тебе же хуже будет! — кричит отец вслед Поли Мартину, который уже оседлал свой велосипед и мчится прочь.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — спрашиваю я Мисси.

— Бедный папа.

— Бедная Доррит, — говорю я и крепче прижимаю к себе книги, которые держу в руках. В довершение всего не хватает, чтобы у меня выпало письмо из Нью Скул. Ну, сколько уже можно думать об этом письме! Я достаю его, иду в гараж и выбрасываю. Только я это делаю, как тут же начинаю ощущать, что мне чего-то не хватает, поэтому я ничего не могу с собой поделать и достаю письмо обратно.

— Ты видела это? — гордо спрашивает отец. — Я только что прогнал этого ублюдка с нашего участка. — Затем он обращается к Доррит: — А ты иди в дом. И даже не думай звонить ему.

— Пап, Поли не такой уж плохой, он просто ребенок, — говорю я.

— Он маленькое дерьмо, — говорит отец, который гордится тем, что редко ругается. — Он хулиган. Ты знаешь, что его арестовали за то, что он покупал пиво?

— Поли Мартин покупал пиво?

— Об этом писали в газете! — восклицает отец. — В «Каслбери Ситизен». И сейчас он пытается развратить Доррит.

Мы с Мисси обмениваемся взглядами. Зная Доррит, все, скорее всего, наоборот. Доррит росла милым маленьким ребенком. Она делала все, что мы с Мисси велели ей, в том числе всякие глупости, — например, изображала, что она и наша кошка близнецы. Она любила что-то мастерить своими руками — собирала альбомы для наклеек, делала вязаные подставки под чайник, а в прошлом году решила, что хочет стать ветеринаром, поэтому проводила практически все свободное время в лечебнице, где помогала тем, что держала животных, пока им делали уколы.

Но сейчас, когда ей почти тринадцать, она изменилась до неузнаваемости. Не проходит и дня, чтобы Доррит не закатила очередной скандал, не наорала на нас с Мисси, и потом у нее постоянно случаются необоснованные вспышки гнева. Мой отец продолжает утверждать, что это такой возраст и что она его перерастет, но мы с Мисси не разделяем его уверенности.

Мой отец — великий ученый, он вывел формулу какого-то нового металла, который используется при строительстве космических кораблей «Аполлон». И мы с Мисси постоянно шутим, что если бы люди были не человеческими существами из плоти и крови, а различными теориями, то папа знал бы о каждом из нас все. Но Доррит — это не теория.

Не так давно мы с Мисси обнаружили, что из наших комнат пропали кое-какие вещи — тут сережки, там губная номада — мелочи, которые легко теряются и которые вечно забываешь, куда положил. Мисси уже собралась проследить за Доррит, когда мы нашли большинство наших вещей, спрятанных под подушками на диване. Мисси уверена, что Доррит выбрала путь, который превратит ее в маленькую преступницу, а я больше переживаю из-за того, что она постоянно озлоблена на весь мир. Дело в том, что и я, и Мисси проказничали в тринадцать лет, но вот никто из нас не может припомнить, чтобы мы были, такими агрессивными.

Через несколько минут у порога моей комнаты появляется Доррит, готовая к очередной ссоре.

— Что здесь делал Поли Мартин? — спрашиваю я. — Ты знаешь, отец считаешь, что ты еще слитком маленькая, чтобы ходить на свидания.

— Я уже в восьмом классе, — упрямится Доррит.

— Это даже не старшая школа. Ты должна подрасти, чтобы встречаться с парнем.

— У всех есть парни. — Она ковыряет облезающий с ногтей лак. — Почему у меня не должно быть?

Вот почему я надеюсь, что никогда не стану матерью.

— Потому что если все что-то делают, это не означает, что и ты должна делать то же самое. Запомни, — добавляю я, подражая отцу, — мы Брэдшоу. Мы не обязаны быть такими же, как все остальные.

— Еще немного, и меня начнет тошнить из-за того, что я одна из старых глупых Брэдшоу. В конце концов, что такого хорошего в том, чтобы быть Брэдшоу? Если я захочу встречаться с парнем, то я буду это делать. А вы с Мисси просто завидуете, потому что у вас нет бойфрендов. — Она одаривает меня ослепительной улыбкой, убегает в свою комнату и захлопывает дверь.

Я нахожу отца в его кабинете, где он потягивает джин-тоник и смотрит телевизор.

— Что, ты полагаешь, я должен был сделать? — беспомощно спрашивает он. — Устроить ей трепку? Когда я был мальчиком, девочки не вели себя подобным образом.

— Пап, это было тридцать лет назад.

— Неважно, — говорит он, потирая виски. — Любовь — это священное таинство. — Если он заговорил на эту тему, то останавливать его бесполезно. — Любовь — это божественный дар. Это самопожертвование, обязательство, смирение. Не бывает истинной любви без смирения. И уважения. Когда ты перестаешь уважать партнера, настает конец отношений. — Он делает паузу. — Это хоть что-то для тебя значит?

— Конечно, пап, — отвечаю я, не желая оскорбить его чувства. Несколько лет назад, после того как наша мама умерла, мы с сестрами пытались как-то поддержать его и найти ему подругу, но он отказался даже думать об этом. Отец сказал, что никогда больше не пойдет на свидание, потому что он уже испытал большую любовь всей своей жизни, а все остальное будет лишь притворством. Он был счастлив. Он говорил, что ему повезло, потому что на его пути встретилась настоящая любовь, пусть и не вечная. Ведь большинство людей могут жить очень долго, но так и не узнать свою истинную любовь, не почувствовать этого счастья.

Никогда не подумаешь, что этот черствый ученый — мой отец — на самом деле в душе романтик, но он именно такой. Иногда я даже переживаю из-за этого. Не из-за отца, а из-за меня самой, потому что я такая же.

Я поднимаюсь в свою комнату, сажусь перед старой пишущей машинкой моей матери и заряжаю лист бумаги.

— Большая любовь, — печатаю я, затем добавляю знак вопроса.

Что дальше?

Я открываю ящик и достаю рассказ, который написала несколько лет назад, когда мне было тринадцать. Это глупая история о девочке, которая спасла больного мальчика, пожертвовав ему свою почку. До своей болезни он никогда ее не замечал, хотя она просто сохла по нему, но после операции он изменился и влюбился в нее до беспамятства.

Эту историю я никому не показывала: она слишком примитивная, но у меня никогда не хватало мужества выкинуть ее. Вот это меня и пугает. Получается, что на самом деле я такой же романтик, как мой отец. А романтиков сжигают на кострах, в Тиру! Каких еще кострах?

Джен Пи была права. Можно влюбиться в парня, которого ты не знаешь.

Тем летом мне было тринадцать, мы с Мэгги любили сидеть у Каслберийских водопадов на противоположной стороне от каменного утеса, с которого мальчики ныряли в глубокий бассейн, иногда там бывал Себастьян.

— Давай, — подстрекали меня Мэгги. — Ты ныряешь лучше, чем эти парни.

Я трясла головой и в качестве защиты обнимала руками колени. Я была слишком стеснительной. Мысль о том, что меня увидят, пугала меня, но наблюдать за другими мне нравилось. Особенно за Себастьяном. Если совсем честно, то, когда он карабкался на утес, а затем выделывался перед остальными, стоя наверху, я не могла оторвать от него глаз. Мальчишки постоянно пихались, пытались друг друга сбросить, выделывали различные трюки, чтобы поэффектнее войти в воду. Себастьян всегда был самым смелым, забирался выше других и прыгал вниз с бесстрашием, которое говорило, что он никогда не задумывался о смерти.

Он был свободным.

Он был единственный. Большой любовью.

Но затем я забыла о нем. Вплоть до настоящего момента.

Я достаю из кармана измятое и испачканное письмо с отказом из Нью Скул и убираю его в ящик вместе с историей о девочке, которая отдала свою почку. Я кладу подбородок на руки и задумчиво смотрю на печатную машинку. В этом году со мной обязательно произойдет что-то хорошее. Я верю в это.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Жертвы обмана

— Мэгги, выбирайся из машины.

— Я не могу.

— Ну, пожалуйста…

— Что еще? — спрашивает Уолт.

— Мне нужна сигарета.

Я, Мэгги и Уолт сидим в машине Мэгги, припаркованной в тупике в конце, улицы, где стоит дом Тимми. И это продолжается уже по меньшей мере пятнадцать минут. Дело в том, что Мэгги до ужаса боится толпы, и каждый раз, когда мы приезжаем на очередную вечеринку, она отказывается вылезать из машины. У нее, конечно, отличнейшая машина: это гигантский, совершенно неэкономичный «Кадиллак», в который влезает девять человек, с обалденной стереосистемой и бардачком, забитым мамиными сигаретами. Но это не повод не идти на вечеринку.

— Ты уже выкурила три сигареты.

— Мне так плохо, — стонет Мэгги.

— Может, тебе было бы лучше, если бы ты не выкурила все эти сигареты за раз, — говорю я, удивляясь тому, что ее мама не замечает, что каждый раз, когда Мэгги возвращает машину, в ней не хватает около сотни сигарет. Я как-то спрашивала об этом Мэгги, но она только разводит руками и говорит, что ее мама настолько рассеянная, что не заметит, даже если в их доме взорвется бомба.

— Давай, — уговариваю я ее. — Ты же прекрасно понимаешь, что ты просто боишься.

Она пристально смотрит на меня:

— Мы даже не приглашены на эту вечеринку.

— Но нам и не говорили, чтобы мы не приходили. А значит, мы приглашены.

— Я не выношу Тимми Брюстера, — ворчит Мэгги и складывает руки на груди.

— С каких это пор тебе нужно, кого-то любить, чтобы ходить на его вечеринки? — замечает Уолт. — С меня достаточно! Я пошел.

Мэгги свирепо смотрит на нас.

— Я тоже, — неожиданно я соглашаюсь с Уолтом, и мы выскальзываем из машины. Мэгги смотрит на нас через лобовое стекло, прикуривает еще одну сигарету и показательно запирает все четыре двери. Я в замешательстве: — Ты хочешь, чтобы я осталась с ней?

— А ты хочешь просидеть в машине всю ночь?

— Не очень.

— Я тоже, — говорит Уолт. — И я не планирую потворствовать ее глупости весь выпускной год.

Я удивлена такой реакцией Уолта — обычно он спокойно терпит нервные припадки Мэгги и никогда не жалуется.

— Если она будет так себя вести, к чему это приведет? — добавляет он. — Она залезет обратно на дерево?

— Ты прав. — Я осматриваюсь вокруг. — К тому же тут нет никаких деревьев, — пытаюсь я пошутить.

Мы направляемся к дому Тимми. С одной стороны, я не очень люблю Каслбери за то, что здесь скучно, но с другой — мне нравится этот городок тем, что он красив в любое время года. Даже этот новый район, где практически нет деревьев, зато трава на газонах ослепительно зеленая и дорога невероятно черная и блестящая, похожая на резиновую. Сейчас тепло, и в небе висит полная луна. Фонари освещают дома и поля за ними, в октябре на них будет куча тыкв.

— У вас с Мэгги проблемы?

— Не знаю, — говорит Уолт. — Она огромная заноза в заднице. Я не понимаю, что с ней происходит. Ведь раньше она была забавной.

— Может, у нее ПМС?

— Ага, все лето. И я должен ей потакать, как будто у меня нет своих проблем.

— Каких, например?

— Разных.

— Слушай, а вы тоже занимаетесь сексом? — неожиданно спрашиваю я. Если хочешь получить от кого-то интересующую тебя информацию, постарайся застать оппонента врасплох. Люди обычно пребывают в шоке и говорят правду.

— Мы на третьей базе[4], — отвечает Уолт.

— И это все?

— Не уверен, что хочу идти дальше.

Я присвистываю, демонстрируя свое недоверие его словам:

— Разве не все парни думают о том, чтобы пойти дальше?

— Это зависит от парня, — говорит он.

Громкая музыка в исполнении Джетро Талл угрожает разрушить дом Тимми до основания. Мы уже подходим к входу, как на улице раздается рев быстро приближающейся желтой машины, которая резко разворачивается в тупике, возвращается и тормозит у обочины: позади нас.

— Кто это, черт побери? — раздраженно спрашивает Уолт.

— Не имею ни малейшего представления. Но желтый цвет круче красного.

— Мы знаем кого-нибудь, кто водит желтый «Корвет»?

— Неа, — заинтригованно говорю я. Я люблю «корветы». Отчасти потому, что мой отец думает, что они дрянного качества, но в основном из-за того, что в нашем консервативном городе они смотрятся эффектно и показывают, что ее владельцу совершенно наплевать на мнение окружающих. В Каслбери есть автомастерская, специализирующаяся на «корветах», и каждый раз, когда я прохожу мимо, я думаю, какую машину я бы выбрала, если бы у меня была возможность. Но однажды мой отец чуть не погубил всю мою любовь, показав, что кузов «Корвета» сделан из пластика, а не из металла, и если человек попадет в аварию, вся машина разобьется вдребезги. Поэтому теперь каждый раз, когда я вижу «Корвет», я представляю себе пластик, который разлетается на миллион частиц. Но это не мешает мне втайне восхищаться этой машиной.

Водитель медлит, прежде чем выйти из машины, зажигая фары, опуская и поднимая стекла, сдавая назад, как будто он не может решить, хочет ли он идти на эту вечеринку. В конце концов дверь открывается, и около машины вырастает Себастьян Кидд, как Великая Тыква[5], если бы ей было восемнадцать лет, у нее был рост метр восемьдесят и она курила «Мальборо». Он осматривает дом, ухмыляется и направляется к двери.

— Добрый вечер, — говорит он, кивая мне и Уолту. — По крайней мере, я надеюсь, что это неплохая вечеринка. Вы заходите?

— Только после вас, — говорит Уолт и закатывает глаза.

Мои ноги превращаются в желе.

Себастьян моментально исчезает в толпе, пока мы с Уолтом прокладываем себе дорогу к бару, где берем пару банок пива. С пивом в руке я возвращаюсь к входной двери, чтобы убедиться, что машина Мэгги никуда не делась. Увидев, что ничего не изменилось, я иду к Мыши и Питеру.

— Надеюсь, тебе не нужно в туалет! — кричит Мышь вместо приветствия. — Джен Пи впервые увидела Себастьяна Кидда, и из-за того, что он оказался таким клевым, она потеряла самообладание и у нее начался припадок. Сейчас они с Джен Эс заперлись в туалете.

— Н-да, — говорю я, внимательно изучая Мышь. Я пытаюсь понять, стала ли она выглядеть иначе с тех пор, как начала заниматься сексом, но вроде все осталось по-прежнему.

— Если ты спросишь, что я думаю на этот счет, то мне кажется, что Джен Пи выпила очень много гормонов, — добавляет Мышь, не обращаясь ни к кому конкретно. — Даже не знаю, законно ли это.

— Что это? — громко спрашивает Питер.

— Ничего, — говорит Мышь, осматриваясь вокруг. — Где Мэгги?

— Прячется в своей машине.

— Ну да, точно. — Мышь кивает и делает большой глоток пива.

— Мэгги здесь? — спрашивает Питер, оживляясь.

— Она все еще в своей машине, — объясняю я. — Может, ты сможешь вытащить ее оттуда.

— Я уже сдалась.

— Без проблем! — кричит Питер и убегает, как на срочное задание.

Происходящее в туалете и вокруг него слишком интересно, чтобы это пропустить, поэтому я поднимаюсь наверх. Туалет находится в самом конце длинного коридора, вдоль которого уже выстроилась очередь желающих. Донна Ла Донна стучит в дверь:

— Джен, это я. Позволь мне войти! — приказывает она.

Двери приоткрывается, и Донна проскальзывает внутрь. Очередь беснуется.

— Эй! А как же мы? — кричит кто-то.

— Я слышал, на первом этаже тоже должен быть туалет.

Несколько недовольных ребят идут вниз, в то время как Лали поднимается наверх:

— Что за бред тут происходит?

— У Джен Пи началась истерика из-за Себастьяна Кидда, и она вместе с Джен Эс заперлась в ванной, сейчас внутрь проникла Донна ЛаДонна и пытается их оттуда выкурить.

— Что за ерунда, — заявляет Лали, подходит к двери. Начинает в нее колотить и орать: — Вы, кретинки, немедленно проваливайте оттуда. Люди хотят писать! — В течение нескольких минут Лали продолжает ломиться в дверь и кричать, но все бесполезно. Тогда она обращается ко мне: — А давайте пойдем в «Эмеральд».

— Не вопрос. — Я отвечаю так, как будто мы завсегдатаи этого заведения. «Эмеральд» — это один из немногих баров нашего города и, как говорит мой отец, притон сомнительных личностей: алкоголиков, разведенных и наркоманов. Я была там всего трижды и каждый раз пыталась найти хоть одного так называемого дегенерата, но у меня не получалось. На самом деле подозрительно выглядела там только я — тряслась и боялась, что кто-нибудь спросит мое удостоверение личности и, когда я не смогу его предоставить, позвонит в полицию.

Но это было в прошлом году. В этом мне семнадцать, Мэгги и Мыши почти восемнадцать, а Уолт вообще будет полноправным посетителем, которого никто не сможет выгнать.

Мы с Лали находим Уолта и Мышь — они тоже хотят пойти с нами. Всей толпой мы подходим к машине Мэгги, где она и Питер ведут беседу. Меня это немного раздражает, но я не могу понять почему. Мы решаем, что Мэгги повезет Уолта, Мышь — Питера, а я поеду с Лали.

Благодаря тому что Лали быстро ездит, мы первыми подъезжаем к «Эмеральд» и паркуемся подальше от входа.

— Слушай, все это выглядит немного странно, — говорю я, пока мы ждем остальных. — Ты обратила: внимание, как Мэгги и Питер разговаривали? Мне это не нравится, особенно после того, как Уолт сказал, что у них с Мэгги проблемы.

— Как будто это сюрприз, — фыркает Лали. — Мой отец думает, что Уолт — гей.

— Твой отец думает, что все геи, включая Джимми Картера. Однако Уолт не может быть геем. Он встречается с Мэгги уже два года. И я знаю, что они определенно делают больше, чем просто ходят вместе. Он сам мне сказал.

— Мужчина может заниматься сексом с женщиной и все равно быть геем, — настаивает Лали. — Помнишь мисс Кратчинс?

— Бедная Кратчинс, — вздыхаю я. Она учила нас английскому в прошлом году. Ей было около сорока, и она никогда не была замужем. Затем она встретила «прекрасного мужчину» и постоянно нам о нем рассказывала. Через три месяца они поженились. Но затем, спустя месяц, она заявила перед всем классом, что аннулирует брак. Ходил слух, что ее муж оказался гомосексуалистом. Кратчинс никогда не признавала этого, но она постоянно рассказывала нам некоторые вещи, из которых мы уже сами делали выводы. Например, она говорила, что «есть несколько вещей, с которыми женщина не может смириться». После всего произошедшего Кратчинс, которая всегда была жизнелюбивой, начала замыкаться в себе, сдуваться, как воздушный шар.

Мышь на зеленом «Гремлине» останавливается рядом с нами, за ней пристраивается «Кадиллак». Ненавижу, когда говорят, будто женщины — никудышные водители, но если речь идет о Мэгги, то это, пожалуй, правда. Когда она паркуется, то наезжает передними колесами на бордюр, выходит из машины, смотрит, что случилось, пожимает плечами и оставляет все, как есть.

Затем мы прикидываемся достаточно взрослыми и проходим в «Эмеральд», который совсем не выглядит старым, как я думала раньше, особенно если не присматриваться к мелочам. В нем стоят красные кожаные диванчики и есть маленькая танцплощадка, над которой висит зеркальный диско-шар. К нам подходит старшая официантка с высветленными волосами и большой грудью, которая не умещается в блузке.

— Столик на шестерых? — спрашивает она, не интересуясь нашим возрастом и тем, можем ли мы уже пить алкоголь.

Мы заваливаемся на диванчик. Я заказываю коктейль «Сингапурский слинг», самый экзотический напиток в меню — раз уж я в баре, то нужно попробовать что-нибудь этакое. В «Сингапурский слинг» входят несколько видов алкоголя, включая что-то, что называется «Галльяно», а еще он подается с консервированной вишней и зонтиком. Питер, который заказал виски со льдом, ухмыляется, глядя на мой напиток.

— Не слишком хороший выбор, — говорит он.

— Почему это? — невинно спрашиваю я, потягивая коктейль через трубочку.

— Ты что, малолетка? Только малолетки заказывают напитки с зонтиком и фруктами. И трубочкой, — добавляет он.

— Возможно, но зато у меня будет зон тик, который я заберу домой. А что будет у тебя, кроме похмелья?

Мышь и Уолт решают, что это довольно забавно, и договариваются все оставшееся время заказывать только напитки с зонтиками, Мэгги, которая обычно пьет «Белый русский», выбирает виски со льдом. Это доказывает, что между Мэгги и Питером определенно что-то происходит. Если Мэгги нравится парень, то она начинает все за ним повторять: пьет те же напитки, носит такую же одежду неожиданно начинает интересоваться теми же видами спорта, которые нравятся ему, даже совершенно дурацкими, такими как рафтинг на реке с порогами. Когда мы были второкурсниками, еще до того как Мэгги и Уолт начали встречаться, Мэгги нравился один странный тип, который всю осень каждые выходные сплавлялся по реке. Сложно сказать, сколько точно часов я провела на вершине утеса, околевая от холода и ожидая, пока его каноэ проплывет мимо нас. О’кей — я знала, что это было не совсем каноэ, это был каяк, но я настаивала на том, чтобы называть его каноэ, просто чтобы позлить Мэгги за то, что я сидела и отмораживала попу.

Тут дверь в «Эмеральд» открывается, и на какой-то момент все забывают о том, кто что пьет. Рядом со старшей официанткой стоят Донна ЛаДонна и Себастьян Кидд. Рука Донны лежит на его шее, а он двумя пальцами показывает, на сколько человек им нужен столик. Затем Донна: второй рукой поворачивает к себе лицо Себастьяна и начинает его целовать. Так проходит секунд десять, и Мэгги первая начинает выступать против такого явного проявления ласки.

— Как это некрасиво! — восклицает она.

— Донна — такая потаскушка. Не могу в это поверить.

— Она не такая уж плохая, — высказывает свое мнение Питер.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Мэгги.

— Я помогал ей пару лет назад с учебой. На самом деле она забавная. И смышленая.

— Это все равно не значит, что она может выделываться с каким-то парнем в «Эмеральд».

— Не похоже, что он особенно против, — бормочу я, помешивая коктейль.

— Кто этот парень? — спрашивает Лали.

— Себастьян Кидд, — откликается Мышь.

— Я знаю, как его зовут, — огрызается Лали. — Но что он из себя представляет?

— Этого никто не знает, — говорю я. — Раньше он ходил в частную школу.

Лали не может отвести от него взгляда. И не одна она: похоже, никто в баре не может оторваться от происходящего спектакля. Неожиданно мне становится совершенно все равно, как ведет себя Себастьян Кидд и что он делает. Я щелкаю пальцами перед лицом. Лали, чтобы привлечь ее внимание:

— Давай потанцуем.

Мы с Лали идем к музыкальному автомату и выбираем несколько песен. Так как мы выпиваем довольно редко, то сейчас от небольшого количества алкоголя нам уже стало невероятно хорошо — мы чувствуем легкое головокружение, а все вокруг кажется забавным. Я выбираю мою любимую песню группы «Систер Следж», а Лали — «Зи-Зи Топ». И мы идем на танцплощадку. Я исполняю некое сочетание пони, электрик слайд, бамп и хастл[6] и разбавляю их движениями собственного сочинения. Музыка меняется, и мы с Лали переключаемся на сумасшедший танец, который мы сочинили несколько лет назад. Сначала мы делаем волну руками, затем сгибаем колени и трясем задницей. Когда мы выпрямляемся, то видим, что на площадку выходит Себастьян, Кидд. Оказывается, он достаточно хороший танцор, хотя я в этом и не сомневалась. Он танцует немного с Лали, а затем поворачивается ко мне, берет меня за руки и начинает танцевать хастл. Этот танец мне дается особенно хорошо, и в некоторые моменты его ноги оказываются между моими, а я трусь о него бедрами, потому что это, в конце концов, законная часть танца.

Он говорит:

— Ведь я тебя знаю?

И я отвечаю:

— Вообще-то да.

Затем он говорит:

— Точно. Наши матери дружат.

— Дружили, — поправляю я. — Они вместе учились в колледже Софии Смит.

Затем музыка заканчивается, и мы возвращаемся каждый к своему столику.

— Это было уморительно. — Мышь одобрительно кивает, головой. — Ты должна была видеть выражение лица Донны ЛаДонны, когда он танцевал с тобой.

— Он танцевал с нами обеими, — поправляет Лали.

— Но в основном он танцевал с Кэрри.

— Ну, это только потому, что Кэрри ниже меня, — замечает Лали.

— Как бы то ни было.

— Точно, — говорю я и поднимаюсь, чтобы пойти в туалет. Он находится в конце узкого коридора в противоположной части бара. Когда я выхожу из туалета, то почти натыкаюсь на Себастьяна Кидда, который, очевидно, ждет своей очереди.

— Привет, — говорит он. И это звучит так фальшиво, как будто все происходящее часть какого-то кино. Но он так хорошо выглядит, что я решаю не обращать на это внимания.

— Салют, — осторожно отвечаю я.

Он улыбается, а затем произносит нечто поразительно нелепое:

— Где же ты так долго пропадала?

Я готова рассмеяться, но он выглядит серьезным. Я прокручиваю в голове несколько возможных вариантов ответа и в конце концов выдаю:

— Извини, но разве ты не на свидании с другой девушкой?

— Кто сказал, что это свидание? Я встретил ее на вечеринке.

— Если честно, то мне это кажется свиданием.

— Мы просто веселимся, — говорит он. — Ты живешь все в том же доме?

— Думаю, что да…

— Замечательно. Я заеду как-нибудь повидаться.

И он уходит прочь.

Это одна из самых странных и необычных ситуаций, в которых я когда-либо оказывалась. И несмотря на то что все это смахивает на плохое кино, я действительно надеюсь, что он имел в виду именно то, что говорил.

Я возвращаюсь к нашему: столику, полная возбуждения, но атмосфера изменилась. Мышь без энтузиазма разговаривает с Лали, Уолт выглядит угрюмо, а Литер нетерпеливо размешивает кубики льда в своем стакане. Мэгги неожиданно решает, что она хочет уйти.

— Я думаю, это означает, что я тоже ухожу, — вздыхает Уолт.

— Сначала я заброшу тебя, — говорит Мэгги, — а потом подвезу Питера. Он живет рядом со мной.

Мы рассаживаемся по соответствующим машинам. Я сгораю от желания рассказать Лали о моей встрече с пресловутым Себастьяном Киддом, но, прежде чем успеваю произнести хоть слово, Лали заявляет, что она сердита на Мышь.

— Почему?

— Из-за того, что она сказала. Об этом парне, Себастьяне Кидде. Что он танцевал с тобой, а не со мной. Разве она не видела, что он танцевал: с нами обеими?

Правило номер пять: «Всегда соглашайся с подругами, даже в ущерб себе, чтобы они не расстроились ».

— Я знаю, — отвечаю я, ненавидя себя. — Он танцевал с нами двумя.

— И почему бы ему танцевать с тобой? — спрашивает Лали. — Особенно если он пришел с Донной ЛаДонной?

— Понятия не имею.

Но затем я вспоминаю, что сказала Мышь.

Почему бы Себастьяну не танцевать со мной? Я так плоха? Не думаю. Может быть, он считает меня умной, и интересной, и необычной. Как Элизабет Беннет в «Гордости и предубеждении».

Я роюсь в сумке и нахожу одну из сигарет Мэгги. Прикуриваю ее, глубоко затягиваюсь и со свистом выдыхаю дым в открытое окно.

— Ха! — вслух произношу я, ни к кому конкретно не обращаясь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Из каких ингредиентов складываются отношения

Я встречалась с мальчиками и раньше, но, если честно, эти отношения не принесли мне ничего, кроме разочарования. Нет-нет, с парнями все было в порядке. Все дело во мне, потому что с мужчинами я становилась своего рода снобом. Все парни, с которым и я общалась, казались мне недостаточно умными, и конечном счете я порывала с ними, ненавидя себя за то, что потратила на них свое время. Я понимала, что у нас все могло бы получиться, как у других пар, но для этого мне пришлось бы притворяться и вести себя так, как хочет парень, — так делали другие девушки. И я для себя поняла, что если женщина начинает подстраиваться под мужчину еще в школе, то затем она делает это всю оставшуюся жизнь, пока что-то не происходит и она не взрывается, давая волю своим чувствам, а за этим следует нервный срыв. Именно это происходило в семьях некоторых моих друзей. Ни с того ни с сего мать семейства вдруг сваливалась от неизвестной болезни года на три.

Но я отвлеклась. Итак, бойфренды. Серьезных у меня было двое: неудачник и наркоман Сэм и баскетболист Даг. Из этих двоих мне больше нравился Сэм. Возможно, я его даже любила, но это не могло продолжаться вечно. Сам был красивым, но тупым. Он говорил, что занимается в мастерской, где их учат обрабатывать дерево, но я думала, что он меня обманывает, пока на День святого Валентина он не подарил мне собственноручно сделанную деревянную шкатулку. Несмотря на недостаток интеллекта Сэма, а может быть, что меня особенно пугает, благодаря ему, когда я встречалась с ним, он казался мне настолько привлекательным, что у меня было ощущение, будто моя голова вот-вот взорвется. После школы я заходила к нему домой, и мы с его старшими братьями сидели в подвале, слушали «Обратную сторону Луны» «Пинк Флойда» и передавали по кругу косяк. Затем мы с Сэмом поднимались в его комнату и часами целовались и обнимались.

С одной стороны, я переживала, что не должна была гак поступать, что тратила свое драгоценное время на совершенно бесполезное занятие (как сказал бы мой отец, распоряжалась временем «нерационально»). Но с другой стороны, мне было так хорошо, что я не могла уйти. Мой разум говорил мне, что нужно встать, пойти домой, позаниматься, написать рассказ, попытаться сделать свою жизнь лучше, но мое тело было как у бесхребетного морского существа, которое не могло двигаться по суше. Я не помню, чтобы когда-нибудь беседовала с Сэмом. Это были только бесконечные поцелуи и прикосновения. Мы жили в своем пузыре, который роздали благодаря нашим чувствам и который защищал нас от настоящей жизни.

Затем мой отец повез меня и сестер в двухнедельный познавательный круиз на Аляску, и я встретила Райана. Он был высоким, холеным, в нем не было ни единого изъяна, как на полированном дереве. Он собирался поступать в Дьюк[7], и я влюбилась в него. Когда я вернулась в Каслбери, то едва могла смотреть на Сэма. Он все время спрашивал, не встретила ли я кого-то другого. Я струсила и сказала, что нет, что было отчасти правдой, потому что Райан жил в Колорадо и я знала, что никогда больше его не увижу. Тем не менее Райан проткнул наш с Сэмом пузырь, и от него осталось маленькое мокрое мыльное пятно. В конце концов все пузыри состоят из воздуха и мыла.

Но достаточно про хорошие составляющие отношений, ведь, несмотря ни на что, нам с Сэмом удалось надуть свой пузырь. А вот если изначально взять неподходящие друг другу компоненты, то никакого пузыря и в помине не получится. Вот, например, я и Даг. Определенно, мы с самого начала были плохими ингредиентами для создания отношений.

Даг был выпускником, я училась на год младше. Он был баскетболистом, дружил с Тимми Брюстером, Донной ЛаДонной и остальными из компании «инопланетян». Даг, как и Сэм, не отличался особым, умом и был не настолько красив, чтобы стать мечтой школьниц. Он был достаточно мил, но все портили прыщи на лице — один или два, но постоянно воспаленные. Я знала, что я тоже не идеальна, и если хотела с кем-нибудь встречаться, то понимала, что мне придется переносить прыщи. Нас познакомила Джен Пи, и в конце недели он уже поджидал меня около моего шкафчика, чтобы спросить, не хочу ли я пойти с ним на танцы.

Все шло хорошо. Даг заехал за мной на маленькой белой машине своей матери. Я сразу представила себе, как должна была выглядеть его мать, если выбрала такой автомобиль: нелепая женщина с бледной кожей и тугими кудрями, которая постоянно давила на своего сына. Мне это не понравилось, но я решила завершить начатое дело. На танцах я общалась с обеими Джен, Донной ЛаДонной и некоторыми старшеклассницами. Вся компания выбрала одинаковую позу отставила в сторону одну ногу. Я встала точно так же, чтобы не выделяться.

— С верха Мотт-Стрит открывается отличный вид, — сказал Даг после танцев.

— Это не то место рядом с домом с привидениями?

— Ты веришь в привидения?

— Конечно. А ты нет?

— Неа, — сказал он. — Я даже в Бога не верю. Это все девчачьи заморочки.

Я поклялась меньше походить на девчонку. С Мотт-Стрит действительно открывался хороший вид. За яблоневыми садами сверкали огни соседнего Хартфорда. Мы сидели в машине, Даг заглушил мотор, но оставил радио включенным, после чего он взял меня за подбородок, подтянул к себе и поцеловал. Это не было ужасно, но я ничего не почувствовала.

Потом он сказал, что я хорошо целуюсь, я искрение удивилась.

— Я думаю, ты часто целуешься, — сказал он.

— Совсем нет.

— Это правда?

— Да.

— Просто я не хочу встречаться с девушкой, у которой были отношения со всеми парнями в школе.

— Я ни с кем не встречалась в школе. — Я подумала, что, должно быть, он сумасшедший. Он что, ничего не знает обо мне?

Вокруг нас парковались другие машины, а мы все продолжали разговаривать. Этот вечер начал меня угнетать. Что здесь происходит? А, точно — свидание в стиле «инопланетян». Выглядело это примерно следующим образом; куча машин на парковке, в каждой из которых по парочке, которые думают, как далеко у них зайдет на этот раз. Мне стало интересно, все от этого получали удовольствие? Или был хоть кто-то, как я, кому было откровенно скучно и неинтересно?

Несмотря на наше первое, не самое удачное свидание, я продолжала общаться с Дагом: смотрела баскетбольные игры с его участием, заходила к нему в гости после учебы, хотя мне и хотелось заняться чем-нибудь другим, например почитать какую-нибудь романтичную книжку. Его дом оказался таким же скучным, каким я его себе и представляла, — крошечный на маленькой улице — и он с таким же успехом мог находиться в любом американском городе. Я думаю, что, если бы я была влюблена в Дага, это не имело бы никакого значения. Хотя, кто знает, возможно, все было бы наоборот: если я была влюблена в Дага, то я осмотрелась бы вокруг, поняла, что все это может стать моей жизнью, и это разрушило бы все мои мечты. Вместо того чтобы просто сказать «Даг, я не хочу больше тебя видеть», я взбунтовалась. Это произошло после очередных танцев. Я была готова пустить Дага на третью базу, поэтому, возможно, он решил, что настало время надавить на меня. Его план заключался в том, чтобы поехать в одной машине с другой парочкой — Донной ЛаДонной и парнем по имени Рой, капитаном баскетбольной команды. Они сидели впереди, мы сзади, и направлялись туда, где никто не сможет нас найти: на кладбище.

— Надеюсь, ты больше не веришь в привидения, — сказал Даг, сжимая мое колено. — Если веришь, то тебе же хуже, потому что ты будешь чувствовать, что они подсматривают за нами.

Я ничего не ответила. Я изучала профиль Донны ЛаДонны. У нее были белоснежные локоны, похожие на сахарную вату, и я подумала, что она выглядит, как Мэрилин Монро. Хотела бы я выглядеть, как Мэрилин Монро. Уж она, мне кажется, точно знала бы, что делать в этой ситуации.

Даг расстегнул свои брюки и попытался наклонить вниз мою голову, и тут я поняла, что с меня довольно. Я вылезла из машины. «Фарс» — это слово постоянно крутилось у меня в голове. Все происходящее иначе назвать было нельзя.

Я была слишком зла, чтобы что-то бояться, поэтому пошла по узкой дорожке, которая вилась между надгробиями. Возможно, я и верила в привидения, но нисколько их не боялась. Я думала о том, что наверняка найдутся люди, которые скажут, что я идиотка, что не дала Дагу то, что он хотел, ведь это делают все девушки. В тот момент я представляла себя пластилиновой фигуркой, которую сдавливала какая-то невидимая рука, пока: наконец пластилин не превратился в бесформенный комок.

Чтобы как-то отвлечься, я начала разглядывать могилы. Захоронения были довольно старыми, некоторым было больше ста лет. И я начала искать детскую могилку. Это было ужасно, зато полностью соответствовало моему настроению. И конечно, нашла: Джебедия, 4 месяца, 1888 год. Я подумала о матери Джебедии и о той боли, которую она испытывала, предавая земле свою малышку. Готова поспорить, это было еще ужаснее, чем роды. Я присела на колени, закрыла лицо руками и разрыдалась.

Даг, наверное, считал, что я сама скоро вернусь, потому что он даже не вылез из машины, чтобы пойти за мной. Через какое-то время я услышала шум подъезжающего автомобиля, он остановилась рядом со мной, дверь открылась, и голос Дага велел:

— Залезай.

— Нет.

— Сука, — сказал Рой.

— Садись в машину, — приказала Донна ЛаДонна. — Хватит устраивать представление. Ты хочешь, чтобы сюда приехали копы?

Я подчинилась.

— Видишь? — Донна ЛаДонна обратилась к Дагу. — Я же говорила, что это бесполезно.

— Я не собираюсь заниматься сексом с каким-то парнем только ради того, чтобы произвести на тебя впечатление, — парировала я.

— Вот, блин, — сказал Рой. — А она действительно сука.

— Не сука, — ответила я. — Просто женщина, у которой есть свое мнение.

— Ты уже женщина? — усмехнулся Даг. — Ну и ну.

Я знала, что все это должно было привести меня в замешательство, но я была настолько рада, что все это закончилось и никто меня больше не побеспокоит. Я была уверена, что Даг не отважится снова пригласить меня куда-нибудь. Но он это сделал. Даг был первым, кого я увидела, когда пришла в школу в понедельник утром. Он стоял около моего шкафчика.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он.

— Ну так говори.

— Не сейчас. Позже.

— Я занята.

— Ах ты скромница, — прошипел он, — фригидная скромница. — Когда я ничего не ответила, он добавил тоном, от которого мурашки побежали по коже: — Все нормально. Я знаю, что с тобой не так. Я все понимаю.

— Отлично, — сказала я.

— Я зайду к тебе после школы.

— Не надо.

— Ты не должна приказывать, что мне делать, а что нет, — сказал он, вращая воображавшей баскетбольный мяч на пальце. — Ты не моя мать. — Он забросил воображаемый мяч в корзину и ушел.

Даг действительно пришел ко мне домой тем днем. Я выглянула из-за моей печатной машинки в окно и увидела трогательную белую машину, которая рывками парковалась по подъездной аллее. Это напомнило мне мышь, которая, оглядываясь, мелкими шашками крадется к сыру.

Нестройные аккорды Стравинского, которые Мисси извлекала из пианино, прервались, и сестра сбежала вниз по лестнице.

— Кэрри, — закричала Мисси, — к тебе пришли!

— Скажи, что меня нет дома.

— Это Даг.

— Спускайся, прокатимся на машине! — прокричал Даг.

— Я не могу, — умоляю я. — Я занята.

— Послушай, — говорит он. — Ты не можешь так со мной поступать. — Он просил, и я начала чувствовать себя виноватой перед ним. — Ты должна мне, — прошептал он. — Это просто поездка на машине.

— О’кей, — смилостивилась я. Я решаю, что, возможно, действительно должна ему, потому что поставила его в неловкое положение перед друзьями. — Ну, хорошо, — сказала я, когда мы сели в машину и поехали в сторону его дома. — Прошу прощения за ту ночь. Это просто…

— О! Я знаю. Ты еще не готова, — ответил Даг. — Я понимаю. Особенно после того, через что ты прошла.

— Нет, я не это имела в виду.

Я понимала, что это не имело никакого отношения к смерти моей матери, но я не могла собраться с духом, чтобы сказать Дагу правду. — Я так себя вела просто потому, что не считала его хотя бы немного привлекательным.

— Все в порядке, — сказал он. — Я тебя проедаю. Я собираюсь дать тебе еще один шанс.

— Ха, — отвечаю я, надеясь, что это была шутка.

Даг проехал мимо своего дома и продолжал двигаться дальше, вниз по грунтовой дороге, которая ведет к реке. Маленькую улицу, где стоял его дом, и реку разделяли километры фермерских земель, которые в ноябре пустовали. Я начала беспокоиться.

— Даг, остановись.

— Почему? — спросил он.

— Нам нужно поговорить.

Я знала, что парни ненавидят фразу: «Нам нужно поговорить», и испугалась:

— Куда мы едем? Здесь же ничего нет.

— Здесь находится «оружейное дерево», — сказал он.

«Оружейное дерево» росло в самом низу около реки, его так назвали из-за того, что однажды и него попала молния и расколола его таким образом, что оно стало похоже на пистолет. Я начала оценивать свои шансы на побег. Если мы все время будем ехать вдоль реки, то я, смогу выпрыгнуть из машины и побежать по узкой тропинке, которая проходила между деревьями. Даг не сможет преследовать меня на своей машине, Но он, конечно, сможет побежать за мной. И что будет, когда он меня догонит? Изнасилует? Он может изнасиловать меня, а затем убить. Я не хотела отдавать свою девственность Дагу Хаскеллу просто так и уж тем более таким образом. Я решила, что ему придется сначала убить меня.

Но может быть, он действительно хочет просто поговорить со мной.

— Послушай, Даг. Я очень извиняюсь за то, что произошло ночью.

— Действительно?

— Конечно. Я просто не хотела заниматься сексом в машине с другими людьми. Это как-то вульгарно.

Мы были в полумиле от цивилизации.

— Да. Хорошо, я думаю, я могу это понять. Но Рой — капитан баскетбольной команды и…

— Рой отвратителен. На самом деле, Даг. Ты намного лучше его. Он просто дурак.

— Он один из моих лучших корешей.

— Ты должен был быть капитаном баскетбольной команды. Я имею в виду, что ты выше и симпатичнее. И умнее. Если ты спросишь меня, Рой использует тебя.

— Ты так думаешь? — Он отвлекся от дороги и посмотрел на меня. Дорога стала еще более ухабистой, рассчитанной на тракторы, а не на машины, и Дагу пришлось ехать медленнее.

— Ну, конечно, — сказала я, глазом не моргнув. — Все знают это. Все говорят, что ты играешь лучше, чем Рой…

— Да.

— И… — Я бросила беглый взгляд на спидометр — двадцать миль в час. Если я хочу отсюда выбраться, то нужно это делать сейчас. — И, Даг, мне нужно домой. — Я опускаю стекло. Порыв холодного воздуха ударяет мне в лицо. — Машина вся в грязи — мать убьет тебя.

— Она и не заметит.

— Да ладно, Даг. Останови машину.

— Мы едем к «оружейному дереву». А затем я отвезу тебя домой.

Но в его голосе не слышится уверенности.

— Я выхожу.

Я дергаю дверную ручку. Даг пытается схватить мою руку, машина съезжает с дороги и скатывается в кукурузное поле.

— Боже, Кэрри. Какого черта ты это сделала?

Мы вылезаем из машины, чтобы оценить ущерб. Все не так плохо: большую часть засохшей кукурузы словил бампер.

— Если бы ты не… — говорю я, — если бы ты не хотел доказать своим глупым друзьям, что ты не лузер…

Даг уставился на меня, от него валил пар, как от сухого льда. Кстати, почему от него всегда шел пар, для меня до сих пор загадка. Затем он ударил рукой по капоту машины:

— Да я бы не трахнул тебя, даже если бы ты предложила мне денег! — кричит он, делая паузу, чтобы набрать воздуха. — Тебе повезло… повезло, что я вообще намеревался заняться с тобой сексом. Ты должна быть счастлива, что я выбрал тебя. Я сделал это только из жалости к тебе.

Что еще он мог сказать.

— Хорошо. Тогда ты должен быть счастлив, что тебе не пришлось этого делать.

— О да, я вполне счастлив. — Он пнул переднее колесо. — Я счастлив, как черт.

Я развернулась и пошла по направлению к дороге. Я ощущала, как в мою спину летят громы и молнии. Когда я отошла на пятьдесят футов, то начала посвистывать. Когда я была в сотне футов, то услышала тихий звук медленно приближающейся машины, но продолжала идти: В конце концов Даг проехал мимо меня, глядя прямо перед собой, как будто меня не существовало. Я подняла сухую траву и растерла ее пальцами, наблюдая, как разлетается пыль: Я рассказала о том, что произошло, Мыши, Мэгги и даже Уолту. Я рассказывала об этом снова и снова, но история моего приключения получилась забавной, причем настолько, что Мышь не могла удержаться от смеха. Смех всегда заставляет забывать о неприятностях.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Раскрась город в красный цвет

— Кэрри, вы не сможете просто отшутиться, — говорит миссис Гивенс, показывая на банку с краской.

— Я и не собиралась шутить, — настаиваю я, притворяясь невинной овечкой. Но если честно, у меня всегда плохо получается общаться с начальством: по непонятным причинам я становлюсь настоящей размазней и не могу постоять за себя.

— Что же тогда вы собирались делать с этой краской?

Гивенс — это одна из тех женщин среднего возраста, на которую смотришь и думаешь: если я когда-нибудь стану такой же, лучше застрелиться прямо сейчас. Ее прическа с невероятным начесом напоминает большой куст, который, такое ощущение, может самовозгореться в любую минуту. Я неожиданно представляю Гивенс с пожаром на голове, бегущую через коридоры старшей школы Каслбери, и чуть не лопаюсь со смеху.

— Кэрри? — требовательно спрашивает она.

— Это краска для моего отца — для одного из его проектов.

— Это не похоже на вас, Кэрри. У вас никогда раньше не было неприятностей.

— Клянусь, миссис Гивенс. Все именно так, как я говорю.

— Очень хорошо. Вы можете оставить краску у меня и забрать ее после занятий.

— Гивенс конфисковала мою банку с краской, — шепчу я Мыши, когда мы входим в класс, где будет урок математического анализа.

— Как она ее нашла?

— Увидела, как я пыталась засунуть ее в свой шкафчик.

— Черт, — говорит Мышь.

— Точно. Нам придется прибегнуть к плану «Б».

— Что еще за план «Б»?

— Пока не знаю, но мы все равно должны выполнить то, что задумали, — отвечаю я. — Я что-нибудь придумаю.

Я занимаю свое место за партой и поворачиваюсь к окну. На дворе октябрь: самое время, чтобы найти идеальный красный осенний листок, отгладить его, высушить и спрятать в вощеную бумагу для гербария. Или утыкать гвоздикой хрустящее яблоко, которое потом всю зиму будет лежать в шкафу, источая приятный аромат и отпугивая моль. А может, заняться приготовлением «головы» к Хэллоуину: вытащить из тыквы мякоть и семечки, пожарить их, а затем уже в оставшейся тыкве вырезать глаза, нос и рот. Но самое главное, сейчас самое время, чтобы, написать год нашего окончания школы на крыше коровника, который стоит за школой.

У этой традиции долгая история: каждую осень несколько учеников выпускного класса залезают на крышу и краской рисуют на ней свою дату, чтобы было видно из окон школы. Обычно это делают мальчики, но в этом году с Мышью решили взять все в свои руки: почему все веселье должно доставаться парням?! Затем мы привлекли Лали. Она собирается принести лестницу, а мы с Мышью обеспечим нас краской. Потом к нам захотела присоединиться Мэгги. Она, конечно, совершенно, бесполезна в таких делах, но я решила, что и она может пригодиться — принесет выпивку и сигареты. Но Мэгги все растрепала Питеру, хотя я ее просила никому ничего не говорить, но она, судя по ее словам, не смогла удержаться. Теперь Питер заражен этой идеей не меньше нашего, хотя он и говорит, что не будет лично принимать участия, раз уж девушки все хотят т сделать сами. Вместо этого он будет стоять и руководить.

После математического анализа я иду к коровнику, чтобы еще раз все осмотреть и проверить. Ему не меньше ста лет, но стены перекрытия выглядят достаточно крепкими, а вот крыша — выше и круче, чем я себе представляла. Но нам ни в коем случае нельзя сдаваться, потому что на следующей неделе за дело наверняка возьмутся парни, а мне этого, совсем не хочется. Больше никаких упущенных возможностей. Я хочу оставить какой-нибудь след в школе Каслбери, чтобы, когда я состарюсь, я могла сказать: «Я сделала это. Я нарисовала год нашего выпуска на старом коровнике».

В последнее время старшая школа не раздражала меня, как обычно, и у меня было довольно хорошее настроение. Сегодня я надела комбинезон, сникерсы и футболку в красную и белую клетку, купленную специально для этого в витражном магазине. Я заплела волосы в косы и надела кожаную повязку. И вот я стою здесь, уставившись на крышу, когда меня неожиданно охватывает чувство непостижимого счастья и я чувствую себя героем Джона Белу, из «Зверинца». Я обегаю вокруг коровника и, когда возвращаюсь туда, откуда начала, вижу Себастьяна Кидда, который стоит и с любопытством меня разглядывает.

— Развлекаешься? — скрашивает он.

Ну да, — говорю я. Я должна была смутиться, но не сделала этого: ненавижу, когда девушки постоянно смущаются, поэтому уже давно решила, что в любой ситуации буду сохранять спокойствие, — А что насчет тебя? Тоже развлекаешься?

— Что-то типа того.

Уверена, он развлекается, но не со мной. После той ночи в «Эмеральд» от него не было ни слуху ни духу — он не позвонил, не зашел. Все, чего я была удостоена, — это брошенных в мою сторону хитрых взглядов на уроках математического анализа, в коридорах или вот сейчас, в коровнике. Я убеждаю себя, что не стоит из-за этого переживать, я ведь все равно не собираюсь ни с кем встречаться, но это не помогает мне сохранять контроль над своими чувствами каждый раз, когда он оказывается рядом. Ощущение, как тогда, когда мне было двенадцать. Даже хуже, напоминаю я себе, потому что сейчас я должна лучше разбираться в отношениях.

Я смотрю на Себастьяна, думая о том, как же хорошо, что он не может читать мои мысли, но он уже не обращает на меня никакого внимания. Он смотрит через мое плечо на двух Джен, которые поднимаются на холм, аккуратно вышагивая на каблуках, как будто они никогда раньше не ходили по траве. Их появление меня нисколько не удивляет. Две Джен повсюду следуют за Себастьяном, как два маленьких забавных прицепа.

— Посмотри-ка! — говорю я. — Вот и твой фан-клуб.

Он вопрошающе смотрит на меня, но ничего не говорит. В моих фантазиях Себастьян обладает великим, рассудительным умом. Но в реальности я ничего о нем не знаю.

Лали подъезжает к моему дому на пикапе в девять часов вечера. Мы одеты в черные водолазки, черные джинсы и сникерсы. В небе светит полная луна. Лали дает мне пиво, я включаю радио, и мы начинаем громко подпевать, пытаясь перекричать музыку. Я практически уверена, что это будет лучший поступок, который мы когда-либо совершали, самый яркий момент нашей «выпускной жизни» — момент, который мы запомним, как сказала бы Синтия Вианде.

— Да пошла ты к черту, Синтия Вианде! — кричу я без какой-либо причины.

— Пошла к черту старшая школа Каслбери! — кричит Лали. — Пошли к черту «инопланетяне».

Мы выезжаем на дорогу, ведущую к школе, со скоростью около восьмидесяти миль в час, пытаемся проехать прямо через холм по траве, но пикап буксует, поэтому мы решаем припарковаться на неосвещенной части стоянки. Пока мы вытаскиваем лестницу из багажника, я слышу предательский шум восьмицилиндрового двигателя, и рядом с нами останавливается Себастьян Кидд на своей машине.

Какого черта он здесь делает?

Он опускает стекло:

— Девочки, вам нужна какая-нибудь помощь?

— Нет.

— Да, — говорит Лали и взглядом приказывает мне заткнуться. Я отвечаю ей тем же выражением лица.

Себастьян вылезает из машины и облокачивается о капот. Он похож на леопарда, которого разбудили во время дневного сна. В подтверждение моих мыслей он сладко зевает:

— Долгая ночка?

— Можно и так сказать, — говорит Лали.

— Ты можешь сделать ее короче, если оторвешь свой зад и поможешь нам. Раз уж ты все равно не собираешься уходить, — добавляю я.

— Можем ли мы тебе доверять? — спрашивает Лали.

— Это зависит от того, что вы хотите мне доверить, — говорит он.

Когда мы в конце концов приставили лестницу к коровнику, к нам присоединяется Мышь с краской и большой кистью. Две яркие блуждающие по стоянке фары говорят о том, что приехала Мэгги. Мэгги никогда не может отличить, какой свет она включила — ближний или дальний, поэтому регулярно и слепит других автомобилистов. Она паркуется и поднимается на холм вместе с Уолтом и с Питером — Питер первым делом рассматривает краску.

— Красная? — говорит он, а затем, как будто мы не услышали его в первый раз, повторяет: — Красная?!

— Что плохого и красном цвете?

— Это не тот цвет, которым традиционно пишут год выпуска в Каслбери. Вы должны были купить синюю краску.

— Мы захотели красную, — противлюсь я. — Кто рисует, тот и выбирает цвет.

— Но это неправильно, — настаивает Питер. — До конца года я буду смотреть в окно и видеть год нашего выпуска в красном цвете вместо синего.

— Это действительно так важно? — спрашивает Себастьян.

— Красный цвет — это наш вызов. Это значит: да пошли вы со своими традициями, — говорит Уолт. — Я думаю, что все дело в этом.

— Точно, братишка, — кивает Себастьян.

Мэгги вкладывает руки на груди:

— Я боюсь.

— У меня есть сигарета, — замечает Уолт. — Это успокоит твои нервы.

— Кто принес выпивку? — спрашивает Лали. Кто-то, протягивает ей бутылку виски, и она делает большой глоток, вытирая рот рукавом кофты.

— Итак, Брэдли. Поднимайся, — командует Мышь.

Все вместе мы поднимаем головы и смотрим вверх. Оранжевая луна поднялась из-за крыши, которая теперь отбрасывает прямоугольную черную тень. В призрачном свете конек крыши кажется таким же высоким, как Эверест.

— Ты собираешься залезть наверх? — изумляется Себастьян.

— Брэдли была хорошей гимнасткой, — говорит Мышь. — Очень хорошей. Правда, пока ей не исполнилось двенадцать. Помнишь, тогда ты прыгала на гимнастическом бревне и приземлилась прямо на свою…

— Лучше бы я этого не помнила, — перебиваю я, украдкой глядя на Себастьяна.

— Я могла бы это сделать, но я боюсь высоты, — объясняет Лали. На самом деле это единственное, чего она боится, ну или, по крайней мере, признается она только в этом. — Каждый раз, когда я переезжаю мост в Хартфорд, я сползаю на пол, чтобы у меня не закружилась голова.

— А что, если ты одна в машине и ты за рулем? — спрашивает Мышь.

— Тогда она останавливается посреди дороги и трясется от страха, пока не приезжает полиция и не отбуксовывает ее машину, — говорю я, находя свою версию забавной.

Лали смотрит на меня недовольно:

— Это неправда. Если я за рулем, то это другое дело.

— Ага, — говорит Уолт.

Мэгги делает глоток виски:

— Может, нам стоит пойти в «Эмеральд». Я начинаю замерзать.

— О, нет. Только не сейчас, когда все практически готово.

— Ты иди в «Эмеральд», Мэгвич. А я собираюсь сделать то, зачем мы сюда пришли, — я пытаюсь говорить так, чтобы мои слова звучали как можно решительнее. Питер растирает Мэгги плечи, и этот жест не ускользает от внимания Уолта:

— Давайте останемся. Мы можем пойти в «Эмеральд» позже.

— Правильно, — поддерживает его Мышь. — Те, кто не хочет остаться, могут сваливать прямо сейчас. Те, кто хочет остаться, пусть просто заткнутся.

План очень простой: Лали и Питер держат лестницу внизу, пока я поднимаюсь. Когда я буду наверху, за мной поднимется Себастьян с кистью и банкой краски. Я делаю первый шаг: лестница оказывается очень холодной и рифленой на ощупь. Смотреть вверх, напоминаю я себе. Будущее впереди. Не смотреть вниз. Никогда не оглядываться. Никогда не показывать им, что тебе тяжело или страшно.

— Давай, Кэрри.

— Ты можешь это сделать.

— Она уже наверху. Обожемой! Она на крыше!

Это Мэгги.

— Кэрри? — окликает меня Себастьян. — Я прямо за тобой.

Полная оранжевая луна трансформировалась в яркий белый шар, окруженный миллионами звезд.

— Здесь, наверху, очень красиво! — кричу я. — Вам всем нужно посмотреть.

Я медленно поднимаюсь выше и встаю на корточки. Это не так сложно. Я напоминаю себе обо всех тех ребятах, которые уже проделывали это раньше: если они смогли, то и у меня получится. Себастьян стоит наверху лестницы с банкой краски в одной руке и кистью в другой, я ползу к краю крыши и начинаю рисовать. Группа внизу скандирует:

— Один… Девять… Восемь.

— Тысяча девятьсот восемьдесят… — И как раз когда я собираюсь нарисовать последнюю цифру, мои ноги начинают скользить. Банка выпадает из моей руки, один раз подпрыгивает и катится по крыше вниз, оставляя за собой огромное пятно. Мэгги кричит. Я падаю на крышу, карабкаюсь, чтобы ухватиться за деревянный конек, слышу глухой звук, с которым банка ударяется о газон. И больше… ничего.

— Кэрри? — неуверенно спрашивает Мышь. — Ты в порядке?

— Да.

— Не двигайся! — кричит Питер.

— Не буду.

Я так и делаю. Но проходит меньше минуты, и я мучительно медленно начинаю сползать вниз. Я пытаюсь пальцами ног упереться о кровлю, чтобы остановиться, но мои сникерсы скользят прямо по блестящему пятну красной краски. Я убеждаю себя, что не умру, что мое время еще не настало. Ведь если бы я умирала, я бы это знала, правильно? Какая-то часть моего мозга понимает, что что-то царапает мои ладони, но я пока не ощущаю боли. Я уже представляю себя в гипсе, когда неожиданно какая-то сильная рука хватает меня за запястье и тащит наверх к коньку. В этот момент я вижу, как лестница сползает с края крыши, а затем раздается хруст веток, и я понимаю, что лестница упала в кусты.

Стоящие внизу начинают кричать.

— Мы в порядке. С нами все хорошо. Мы не пострадали, — отвечает им Себастьян, когда Вой полицейской сирены пронизывает воздух.

— Спрячьте лестницу в коровнике, — командует Лали. — Если копы упросят, то мы просто стоим здесь и курим. — Мэгги, дай мне бутылку, — говорит Уолт. Он кидает ее в коровник, и она разбивается.

Себастьян тянет меня за руку.

— Нам нужно перебраться на другую сторону.

— Зачем?

— Не задавай вопросов, просто делай, что я говорю, — приказывает он, пока мы карабкаемся через конек крыши. — Лежи ровно на спине, чуть согнув колени.

— Но так я не смогу видеть, что происходит, — протестую я.

— Слушай меня, не двигайся, ничего не говори и молись, чтобы копы нас не заметили.

Сердце у меня в груди устроило настоящий барабанный бой, но я стараюсь не обращать на это внимания и прислушиваюсь к тому, что происходит внизу.

— Здравствуйте, офицеры, — обращается Уолт к подъехавшим полицейским.

— Что вы, ребята, здесь делаете?

— Ничего. Просто стоим курим, — отвечает Питер.

— Вы пили?

— Нет, ну что вы, — отвечают все в один голос.

Тишина, а затем шлепание ног по мокрой траве.

— Это что еще такое, черт побери? — спрашивает один из копов. Свет от его фонарика скользит по крыше и по небу. — Вы, ребята, красите коровник? Это преступление — нарушение частной собственности.

— А ну, Марон, — обращается Лали к одному из конов. — Это же я.

— Вау, — говорит Марон. — Лали Кэндеси. Эй, Джек. Это Лали, дочка Эда.

— Может, осмотрим все вокруг? — осторожно спрашивает Джек коллегу теперь, когда перед ним дочь босса.

— Не. Мне кажется, все в порядке, — говорит Марон.

Джек фыркает:

— Хорошо, детки. Вечеринка окончена. Мы хотим убедиться, что вы сядете в машины и в безопасности доберетесь до дома.

И они все уходят.

Мы с Себастьяном продолжаем лежать мерзнуть на крыше. Я смотрю на звезды, мысленно думая о человеке, который находится всего в нескольких дюймах от меня. Если это не романтично, то я не знаю, как еще это назвать.

Себастьян перегибается через край крыши:

— Я думаю, они ушли.

Неожиданно мы смотрим друг на друга и начинаем смеяться. Смех Себастьяна — я никогда не слышала ничего подобного — глубокий, хриплый и немного мелодичный, похож на спелый фрукт. Я воображаю, что его губы тоже немного фруктовые на вкус, но в то же время сильные. Жалко, что губы парией всегда оказываются не такими, как ты себе их представляешь. Иногда они жесткие и сильные, а иногда похожи на мягкие пуховые подушки.

— Итак. Кэрри Брэдшоу, — говорит он. — Каков твой великий план теперь?

Я подтягиваю колени к груди:

— Никакого.

— У тебя нет плана? Наверное, это впервые.

Неужели он думает обо мне, что я какая-то нервная тупица? Я что, произвожу впечатление человека, у которого на все случаи жизни заготовлен план? Я всегда считала, что поступаю в большинстве случаев спонтанно:

— У меня не всегда есть план.

— Но ты всегда выглядишь так, как будто точно знаешь, что делаешь.

— Я?

— Ну да. Ты ходишь такая целеустремленная, что я просто не успеваю за тобой.

Что это значит? Это сон? Я действительно сижу и разговариваю с Себастьяном Киддом?

— Ты мог бы позвонить…

— Я звонил. Но твой телефон вечно занят. Поэтому сегодня ночью я хотел заехать к тебе домой, но увидел, как ты садишься в пикап Лали, и последовал за вами. Я решил, что вы надумали что-то интересное.

Он говорит, что я ему нравлюсь?

— Ты определенно девушка с характером, — добавляет он.

С характером? Это хорошо или плохо? Я имею в виду, разве парни влюбляются в характер?

— Я думаю, иногда я могу быть… забавной.

Ты очень забавная. Ты очень интересная, и это замечательно. Большинство девушек скучные.

— Да?

— Да ладно, Кэрри. Ты девушка, и ты должна это знать.

— Я думаю, что большинство девушек довольно интересные. Я имею в виду, они интереснее, чем парни. Вот ребята действительно скучные.

— Я скучный?

— Ты? Ты совсем не скучный. Я просто имела в виду…

— Я знаю. — Он пододвигается, немного ближе. — Тебе холодно?

— Я в порядке.

Он снимает свой пиджак. Пока я его надеваю, он обращает внимание на мои исцарапанные во время падения ладони.

— О, боже, — говорит он. — Это, должно быть, больно.

— Немного. — На самом деле ладони дико горят в тех местах, где я содрала кожу. — Это не самое ужасное, что со мной происходило. Однажды я упала с пикапа Кэндеси и сломала ключицу. Я не знала об этом до следующего дня, пока Лали не отвела меня к врачу.

— Лали — твоя лучшая подруга?

— Точно. Она моя лучшая подруга с тех пор, как нам исполнилось по десять лет. Эй, — спрашиваю я, — а кто твой лучший друг?

— У меня его нет, — отвечает он, рассеянно глядя на деревья.

— Я думаю, что у мальчишек всегда с этим проблемы, — задумчиво говорю я и оцениваю свои руки. — Как ты думаешь, мы когда-нибудь слезем с этой крыши?

— А ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда не думай об этом. Когда-нибудь кто-нибудь придет и снимет нас. Может быть, Лали или твоя подруга Мышь. Она клевая.

— Угу, — киваю я. — У нее вся жизнь просчитана. Она подала раннее прошение в Йельский университет. И ее определенно примут.

— Это, должно быть, хорошо, — говорит он с оттенком горечи.

— Тебя заботит твое будущее?

— А разве не всех оно заботит?

— Наверное… Но я думала… Я не знаю. Я думала, что ты собираешься в Гарвард или что-то типа того. Разве ты не учился в частной школе?

— Учился. Но я понял, что я не очень-то хочу в Гарвард.

— Как кто-нибудь может не хотеть в Гарвард?

— Потому что все это чушь. Стоит мне поступить в Гарвард, и все пойдет по накатанной. Мне придется пойти в юридическую или бизнес-школу. Потом я начну носить костюм, работать в большой корпорации, каждый день ездить на электричке в Нью-Йорк-Сити. А затем какая-нибудь девица женит меня на себе, пока я успею это осознать, у меня уже будут дети и ипотека. Все. Игра закончена.

— Эммм. — Это не совсем то, что девушка хочет услышать от парня, но я должна присудить ему дополнительные очки за то, что он был откровенен. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Вот я всегда говорю, что не собираюсь вообще выходить замуж. Это слишком просто и предсказуемо.

— Ты изменишь свое мнение. Все женщины рано или поздно выходят замуж.

— Но не я. Я собираюсь стать писателем.

— Ты похожа на писателя, — говорит он.

— Я?

— Угу. Ты выглядишь так, как будто в твоей голове постоянно роятся какие-то мысли.

— У меня прозрачная голова?

— Немного. — Он наклоняется и целует меня. И в этот момент моя жизнь разделяется на две части — до и после этого поцелуя.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Превратности любви

— Повтори мне слово в слово, что он сказал.

— Он сказал, что я интересная. И что у меня есть характер.

— Он сказал, что ты ему нравишься?

— Я думаю, что произвела на него впечатление.

— Если он под впечатлением от тебя, то это не обязательно значит, что ты ему нравишься, — говорит Мэгги.

— Я думаю, что если парень говорит, что, ты интересная и что у тебя есть характер, то он имеет в виду, что ты особенная, — считает Мышь.

— Но это не означает, что он хочет быть с тобой. Может быть, он думает, что ты особенная… и странная, — говорит Мэгги.

— Итак, что произошло после того, как мы ушли? — перебивает ее Мышь.

Пришла Лали и спасла нас. Себастьян указал, что получил достаточно впечатлений за одну ночь и уехал домой.

— С тех пор вы не общались, я правильно понимаю? — спрашивает Мэгги.

Я притворяюсь, что у меня зуд, и начинаю чесать раздраженное место:

— Неа.

Но ведь это ничего не значит…

— Он позвонит, — уверяет меня Мышь.

— Конечно, позвонит. Он просто обязан позвонить, — говорит Мэгги с излишним энтузиазмом.

С той ночи, когда мы пытались написать год нашего выпуска на коровнике, прошло четыре дня, а наша компания все никак не может успокоиться. Вот, например, сейчас мы уже наверное, раз в двадцатый обсуждаем, что случилось после того, как приехали копы и всех, кроме меня и Себастьяна, разогнали. Сначала вернулась Лали и спасла нас. Затем, подъехали Мышь и Уолт, но к тому моменту мы уже ушли, забрав с собой лестницу, поэтому они решили, что все в порядке, и отправились по домам. Но по-настоящему смешно было в понедельник, когда мы пришли в школу: стоило кому-то из нас выглянуть в окно и увидеть цифры 198 и большое красное пятно, как он начинал смеяться так, будто вот-вот лопнет.

Тем утром на собрании Синтия Вианде затронула вопрос произошедшего и официально заявила, что вандализм не остался незамеченным и что злоумышленникам, если их, поймают, будет предъявлено обвинение. На что мы зафыркали, как котята. Все, за исключением Питера.

— Неужели копы могут быть такими кретинами? — продолжает он спрашивать нас снова и снова. — Они же там были и видели нас.

— И что же они видели? Кучку ребят, стоящих около старого коровника?

— Этот Питер — беее, — говорит мне Лали немного позже. — Он такой параноик. Что, черт возьми, он там делал?

— Я думаю, ему нравится Мэгги.

— Но Мэгги встречается с Уолтом.

— Я знаю.

— Так что, получается, она встречается с ними обоими? Разве это нормально — гулять с двумя парнями одновременно?

— Послушай. — Питер догоняет меня в коридоре. — Я не уверен, что мы можем доверять Себастьяну. Что, если он нас сдаст?

— Не переживай. Он последний человек, то может это сделать.

После того поцелуя одно упоминание имени Себастьяна стало для меня невыносимым, теперь его образ невидимой тенью повсюду следует за мной: в душе он подает мне шампунь, его лицо всплывает между строк в моих тетрадях. В воскресенье Мэгги, Уолт и я ездили на блошиный рынок, и, роясь в корзинах с футболками шестидесятых годов, я постоянно думала, какая из них понравилась бы Себастьяну.

Конечно, он позвонит.

Но он все не звонил.

Прошла неделя, наступило утро субботы, и мне нужно было собираться ехать на собеседование в Брауновский университет. В полном недоумении я смотрела на одежду, которую разложила на кровати, чтобы затем упаковать ее в маленький чемоданчик. Вещи напоминали бессвязные мысли тысяч незнакомцев: о чем я думала, когда покупала этот расшитый бисером свитер из пяти десятых? Или эту розовую бандану? Или зеленые леггинсы в желтую полоску? Мне нечего надеть на собеседование. Как я могу выглядеть нормально во всей э той разношерстной одежде? А что значит быть нормальной? Просто быть собой? Но кто я?

Что, если он позвонит, когда меня не будет? Почему он еще не позвонил? Может, с ним что-то случилось? Что, например? Я видела его каждый день в школе, и с ним все было в порядке.

— Кэрри? — зовет меня отец. — Ты готова?

— Практически. — Я кладу в чемодан клетчатую юбку, свитер с блестками, широкий ремень и напоследок кидаю старый платок «Эрмес», который принадлежал еще моей матери. Она купила его несколько лет назад, когда они с отцом ездили в Париж.

— Кэрри?

— Иду-иду.

Я спускаюсь по ступенькам.

Мой отец всегда нервничает, когда мы куда-нибудь едем. Он тщательно изучает карты, рассчитывает время и расстояние. Ему нравятся неизвестные данные только в уравнениях, в жизни же все должно быть определенно. Я в который раз напоминаю ему, что это не такая уж дальняя поездка. Его альма-матер, Университет Брауна, всего в сорока пяти минутах езды. Но он все равно волнуется: отвозит машину на мойку, снимает со счета наличные деньги, проверяет, на месте ли расческа. Доррит закатывает глаза:

— Ты уезжаешь меньше чем на двадцать четыре часа!

Всю дорогу идет дождь. Я смотрю по сторожам: листья уже готовы покинуть ветви деревьев, а птичьи стаи отправляются на зимовку на юг.

— Кэрри, — говорит отец, — не обращай внимания на всякую ерунду. И не переживай ты так сильно.

Он часто чувствует, что со мной что-то не так, хотя и не догадывается, в чем именно дело.

— Я стараюсь, пап.

— Потому что если ты так сильно волнуешься, — продолжает он, воодушевляясь одной из своих любимых тем, — ты дважды оказываешься в проигрыше. Во-первых, ты страдаешь из-за того, что уже произошло, но в то же время ты упускаешь то, что происходит в настоящем. Это жизнь, и не все в нашей власти. Мы… мы не можем ее контролировать.

Но мы должны. Должен быть какой-то закон, по которому, если мальчик целует девочку, он должен позвонить ей в течение трех дней.

— Другими словами, старина, жизнь, она такая: мучаешься, а потом все равно умираешь. — Я говорю это так, что мой папа смеется. К сожалению, я слышу, как на заднем сиденье вместе с нами смеется Себастьян.

— Кэрри Брэдшоу, правильно? — Парень по имени Джордж в одной руке держит мои документы, а другой пожимает мне руку. — А вы, сэр, должно быть, мистер Брэдшоу.

— Совершенно точно, — говорит мой отец. — Выпуск 1958-го.

Джордж оценивающе смотрит на меня.

— Вы нервничаете?

— Немного.

— Не стоит. — Он ободряюще улыбается. — Профессор Хоукинс — один из лучших. Он доктор наук по английской литературе и физике. Я читал в вашем заявлении, что вам интересно заниматься наукой и писать рассказы. Здесь, в Брауне, вы можете научиться и тому, и другому. — Он немного краснеет, как будто понимает, что ведет себя, как продавец на рынке, расхваливающий свой товар, и неожиданно добавляет: — Кроме всего прочего, вы выглядите превосходно.

— Спасибо, — бормочу я, чувствуя себя, как ягненок перед забоем. Но затем я вдруг понимаю, что веду себя глупо и излишне все драматизирую. Джордж прав: в Брауне все идеально от очаровательных зданий кампуса Пемброк-Колледжа из красного кирпича до Колледжа Грин, заросшего пышным вязом, который до сих пор не скинул листву, и роскошного здания с колоннами, где располагается библиотека Джона Картера, остается добавить себя на эту картинку с открытки.

Тем временем все идет своим чередом. Сначала собеседование в офисе профессора, где царит творческий беспорядок. «Какие у вас цели, мисс Брэдшоу?» — «Я хотела бы как-то повлиять на общество, сделать что-то значимое». Затем экскурсия по кампусу химическим лабораториям, компьютерному классу, дортуару первокурсников[8] и, наконец, ужин с Джорджем на Тайер-стрит. Я чувствую себя, как бумажная кукла, которую переставляют в разные места и которая так измотана, что в любой момент может порваться. Во время ужина Джордж упоминает, что в «Эйвоне» сегодня выступает рок-группа, и я чувствую, что не могу отказаться, даже несмотря на то что вместо вечеринки предпочла бы лежать в гостиничном номере и думать о Себастьяне.

— Сходи, — настаивает отец. Он уже поведал мне, что был бы рад, если бы Джордж пригласил меня на свидание, потому что он интеллигентный и у него хорошие манеры.

— Тебе понравится Браун, — говорит Джордж, переходя на «ты», когда мы сидим в его машине. Он водит СААБ, достаточно мощный, недешевый европейский автомобиль. Если бы моим сердцем и мыслями не владел Себастьян, я, наверное, нашла бы Джорджа привлекательным.

— Почему ты так сильно любишь Браун? — спрашиваю я.

— Я вырос в Нью-Йорк-Сити, и Браун стал для меня своего рода побегом из тюрьмы. Здесь у меня появилась масса возможностей для самореализации. Например, в Брауне есть отличная интернатура, и благодаря ей летом я поеду в Сити, чтобы работать в «Нью-Йорк Таймс».

Неожиданно Джордж открывается для меня с новой, более интересной стороны.

— Я всегда хотела жить в Сити, — говорю я.

— Это лучшее место в мире. Но сейчас мне комфортнее в Брауне. — Он нерешительно улыбается. — Мне нужно было разобраться в себе, и университет мне в этом помог.

— А каким ты был раньше?

— Зацикленным, — говорит Джордж и усмехается. — А как насчет тебя?

— О, я тоже немного зацикленная, — говорю я, думая о Себастьяне. Но когда мы останавливаемся около клуба, я торжественно обещаю себе выкинуть Себастьяна из своих мыслей. Снаружи за маленькими французскими столиками стайками сидят студентки, они пьют пиво и флиртуют с париями. Мы же пытаемся пробраться внутрь через толпу около входа. Джордж кладет руку мне на плечо и слегка сдавливает его — я улыбаюсь.

— Ты на редкость милая, Кэрри Брэдшоу, — шепчет он мне на ухо.

Мы остаемся в клубе до самого закрытия, а когда садимся назад в машину, Джордж целует меня. Он целует меня еще раз, пока мы едем к отелю. Это простой и чистый поцелуй мужчины, который точно знает, чего хочет. Он достает из бардачка ручку:

— Могу я попросить номер твоего телефона?

— Зачем? — спрашиваю я.

— Чтобы я мог позвонить тебе, дурочка.

Он пытается поцеловать меня снова, но я отворачиваюсь.

Я чувствую себя немного пьяной и, как только падаю на кровать, понимаю, что я не то что немного пьяна, я прилично перебрала с алкоголем. Я спрашиваю себя, дала бы я Джорджу свой телефон, если бы не была так пьяна? Да я бы даже не позволила ему поцеловать себя. И наверняка сейчас мне позвонит Себастьян. Парни всегда звонят, когда тобой начинает интересоваться другой мужчина. Они, как собаки: никогда не замечают, что ты подстриглась, зато отлично чувствуют, когда на их территории порвался чужак.

Мы возвращаемся в Каслбери днем в воскресенье, но моя теория терпит крах: Себастьян не звонил. Правда, звонила Мэгги, причем несколько раз. Я уже собираюсь набрать ее номер, как она сама мне перезванивает.

— Что ты делаешь? Можешь зайти ко мне?

— Я только что вернулась, — говорю я, неожиданно сдувшись от напряжения и ожидания.

— Кое-что произошло. Кое-что очень важное. Я не могу объяснить это по телефону, нам нужно встретиться и поговорить. — Голос Мэгги звучит ужасно, и первая мысль, которая приходит мне в голову, что ее родители разводятся.

Мать Мэгги — Анита — открывает мне дверь. Она выглядит изможденной, но невооруженным взглядом видно, что раньше она, вероятно, была очень красивой. На самом деле Анита — очень хорошая, даже слишком хорошая и поэтому мне все время кажется, что это только оболочка, внутри которой прячется другой человек, который однажды вырвется на свободу и сделает что-то ужасное, например подожжет свой дом.

— О, Кэрри, — говорит Анита. — Я так рада, что ты здесь. Мэгги отказывается выходить из своей комнаты и говорить мне, что произошло. Может быть, ты сможешь заставить ее спуститься вниз. Я была бы тебе очень благодарна.

— Я позабочусь об этом, миссис Стивенсон, — успокаиваю я ее. Сколько я знаю Мэгги, она с завидной регулярностью запирается в своей комнате. Даже не могу припомнить, сколько раз точно мне приходилось уговаривать ее покинуть свое убежище.

У Мэгги обалденная комната с панорамными окнами с трех сторон и шкафом для одежды на всю стену. Практически все в городе знают дом Стивенсонов: он в основном состоит из стекла, а его дизайн разработал известный современный архитектор. Однако внутри дома все довольно аскетично, потому что отец Мэгги терпеть не может нагромождения мебели. Я приоткрываю дверь в комнату Мэгги:

— Мэгвич?

Мэгги лежит на кровати в белой хлопковой ночнушке и вылезает из-под одеяла как неприветливое привидение.

— Анита! — ворчит она на мать, которая выглядывает из-за моей спины. — Я же просила тебя оставить меня одну.

Анита выглядит одновременно встревоженной, виноватой и беспомощной, в чем нет ничего удивительно: она всегда так реагирует на истерики дочери. Она быстро исчезает, а я захожу в комнату.

— Мэгз? — беспокоюсь я. — С тобой все в порядке?

Мэгги усаживается на кровати, скрестя ноги по-турецки, упирается локтями в колени и кладет голову на руки.

— Я не знаю. Я сделала что-то ужасное.

— Что?

— Не знаю, как тебе сказать.

Всем своим видом я демонстрирую, что не собираюсь никуда уходить и в любом случаю дождусь объяснений, что бы она ни скрывала. Я сажусь на пухлый, набитый ватой предмет, который в этой комнате заменяет кресло. По мнению отца Мэгги, это эргономичное хитроумное изобретение шведского дизайна для формирования правильной осанки, которое предотвращает боли в спине. Это изобретение, помимо прочего, пружинит, поэтому я немного покачиваюсь. Мне уже начинают надоедать проблемы других людей.

— Послушай, Мэгз, — настойчиво говорю я, — у меня не так уж много времени. Мне нужно забрать Доррит из «Гамбургер Шэк».

Я ее даже не обманываю, ну, по крайней мере, в моих словах есть доля правды: мне действительно нужно будет забрать сестру из закусочной, но не прямо сейчас.

— Но там будет Уолт! — выкрикивает она.

— И что?

Родители Уолта настаивают на том, чтобы тот работал после школы, чтобы накопить денег на колледж. «Гамбургер Шэк» — это единственное место, куда его взяли, но это сдельная работа за четыре доллара в час, и я сомневаюсь, что Уолт сможет набрать денег хотя бы на один семестр.

— Это означает, что ты его увидишь.

Мэгги вот-вот задохнется от волнения.

— Ты собираешься ему сказать, что видела меня?

Меня это все больше и больше раздражает.

— Я не знаю. Я должна ему сказать, что видела тебя?

— Нет! — восклицает она. — Я избегаю его все выходные, сказала, что поеду навестить брата в Филадельфию.

— Зачем?

— Ты что, не понимаешь? — Она драматически вздыхает. — Питер.

— Питер? — повторяю я, несколько озадаченно.

— Я переспала с ним.

— Что?

Мои ноги запутались, и я наклоняюсь так неудачно, что падаю, увлекая за собой всю шведскую конструкцию.

— Тссс! — говорит Мэгги.

— Я ничего не понимаю, — говорю я, пытаясь выпутаться из захватившего меня в плен стула. — Ты занималась сексом с Питером?

— У меня были с ним половые отношения.

В наших рядах девственниц стало еще на одного человека меньше.

— Когда? — спрашиваю я, после того как мне, наконец, удается встать на ноги.

— Прошлой ночью. В лесу за моим домом, — говорит она. — Ты помнишь, той ночью, когда мы красили коровник, он все время крутился около меня? Затем он позвонил мне вчера утром и сказал, что ему нужно меня увидеть. Он сказал, что был тайно влюблен в меня в течение трех лет, но боялся подойти ко мне, потому что думал, что я такая крутая, что даже не буду с ним разговаривать. Затем мы пошли погулять и сразу начали целоваться.

— И что потом? Вы просто сделали это? Прямо в роще?

— Не удивляйся ты так сильно, — голос Мэгги звучит немного обиженно и самодовольно одновременно, — только потому, что ты этого не делала.

— Откуда ты знаешь, что не делала?

— А что, делала?

— Пока нет.

— Ну вот.

— Так ты просто сделала это. Прямо на земле, на листьях? Как насчет веток: они ведь могли, впиться тебе в задницу?

— Поверь мне, когда ты занимаешься сексом, то не замечаешь таких мелочей, как ветки.

— Правда? — Я вынуждена признать, что мне чрезвычайно любопытно. — Как это было?

— Изумительно, — вздыхает она. — Я не знаю, как точно описать, но это было лучшее чувство, которое я когда-либо испытывала. Нужно только начать, и тогда тебе хочется этого снова и снова. И… — Она делает театральную паузу для пущего эффекта. — Я думаю, что я испытала оргазм.

У меня отваливается челюсть.

— Это невероятно.

— Я знаю. Питер говорит, что девушки практически никогда не испытывают оргазм в первый раз. Вероятно, я очень чувственная.

— Питер занимался этим раньше?

Если да, то я готова застрелиться.

— Должно быть, — самодовольно говорит Мэтти.

На какую-то долю минуты в комнате повисает тишина. Мэгги мечтательно перебирает бахрому на покрывале, я смотрю за окно, — удивляясь тому, как сильно я от всех отстала. Неожиданно мир кажется мне разделенным на два типа людей — на тех, кто занимался сексом, и на тех, кто не занимался.

— Итак, — говорю я наконец, это означает, что вы с Питером встречаетесь?

— Я не знаю, — шепчет она. — Думаю, что я в него влюбилась.

— А как же Уолт? Я была уверена, что ты любишь Уолта.

— Нет. — Она качает головой. — Я его любила два года назад. Но в последнее время он стад для меня скорее другом, чем парнем.

— Понимаю.

— Мы уже перешли на третью базу, но на ней Уолт и остановился. Он ни как не хочет идти дальше, я даже задумалась, возможно, Уолт меня не любит. Мы вместе уже два года, а парень отказывается от секса. Ну, разве это нормально?

Я хочу сказать, что, возможно, он хочет сохранить себя, но правда в том, что это действительно очень странно.

— Так ты хотела, а он нет? — спрашиваю я, чтобы все прояснить.

— Я хотела переспать с ним на мой день рождения, а он отказался.

— Странно, — говорю я. — Определенно странно.

— И это о чем-то должно говорить.

Необязательно. Но у меня нет сил спорить с ней. Ни с того ни с сего я вдруг чувствую огромную потерю; Мэгги, Уолт и я были единым целым. В течение последней пары лет мы везде ходили вместе: тайком проникали в загородный клуб ночью и воровали гольф-кары, охлаждали упаковку пива в реке, разговаривали, и разговаривали, и разговаривали обо всем на свете — от математических терминов до того, с кем встречается Джен Пи. Что теперь будет с нашей троицей? У меня как-то совсем не получается представить Питера на месте Уолта в наших дурацких приключениях.

— Я думаю, что мне нужно порвать с Уолтом, — говорит Мэгги. — Но я не знаю как. Вот что я должна ему сказать?

— Ты можешь попытаться сказать ему правду.

— Кэрри? — вкрадчиво спрашивает она. — Я бы хотела узнать, может быть, ты можешь…

— Что? Порвать с ним? Ты хочешь, чтобы я рассталась с Уолтом за тебя?

— Ну, просто подготовь его, — говорит Мэгги.

Мэгги и Питер? Я не могу представить двух других людей, которые бы меньше подходили друг другу: Мэгги — такая ветреная и эмоциональная и Питер — такой серьезный. Но может, их личности уравновешивают друг друга.

Я заезжаю на стоянку около «Гамбургер Шэк», глушу двигатель машины и думаю: «Бедный Уолт». «Гамбургер Шэк» — это закусочная, известная своими гамбургерами, украшенными сверху луком и перцем. В наших местах это считается чуть ли не высокой кухней: жители Каслбери просто обожают жареный лук и перец. Мне очень нравится, как они пахнут, а вот Уолт, который готовит лук и перец на гриле, говорит, что его тошнит от этого запаха. Он залезает ему под кожу, и даже когда он спит, ему снятся только лук и перец.

Я замечаю Уолта за стойкой около гриля. Единственные посетили, кроме меня, — три девочки-подростка с волосами, выкрашенными в разные оттенки розового, голубого и зеленого. Я уже прохожу мимо них, как неожиданно понимаю, что один из этих панков — моя сестра. Доррит ест луковое кольцо, как будто ничего не происходит.

— Привет, Кэрри, — говорит она. И нечто вроде «Как тебе мои волосы?». Она берет свой молочный коктейль и шумно осушает стакан.

— Отец тебя убьет, — предупреждаю я, но Доррит только пожимает плечами. — Иди в машину. Я буду через минуту.

— Я еще не закончила с луковыми кольцами, — невозмутимо отвечает она. Ненавижу то, как моя сестра отказывается слушаться старших, особенно меня.

— Немедленно в машину, — настаиваю я и ухожу.

— Куда ты идешь?

— Мне нужно поговорить с Уолтом.

На Уолте испачканной передник, и у него испарина на лбу.

— Ненавижу эту работу, — говорит он, прикуривая сигарету, когда мы выходим на стоянку.

— Но гамбургеры тут хорошие.

— Когда я отсюда выберусь, не хочу больше видеть ни одного гамбургера.

— Уолт, — говорю я. — Мэгги…

Он прерывает меня:

— Она не ездила к брату в Филадельфию.

— Откуда ты знаешь?

— Во-первых, как часто она к нему ездит?

Раз в год? И во-вторых, я достаточно хорошо знаю Мэгги и вижу, когда она врет.

Мне интересно, знает ли он о Питере.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего, я думаю. Подожду, пока она порвет со мной, а я уверен, что к этому все идет.

— Может, тебе стоит самому расстаться с ней.

— Слишком, много чести. — Уолт бросает окурок в кусты. — Почему я должен суетиться, если результат все равно будет тем же?

Уолт, я думаю, немного пассивен.

— Но может, если ты сделаешь это первым…

— То спасу Мэгги от чувства вилы? Не думаю.

Моя сестра идет со своей новой люминесцентной прической.

— Тебе будет лучше, если отец не увидит, как ты куришь, — говорит она.

— Послушай, детка. Во-первых, я не курю, во-вторых, тебе стоит побеспокоиться кое о чем другом, например о своей прическе.

Пока Доррит залезает в машину, Уолт качает головой:

— Мой маленький брат ведет себя точно так же. Молодежь… Никакого уважения к старшим.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Хитрый лис

Вот мы с Доррит и дома. Бедному отцу достаточно одного взгляда на ее прическу, чтобы едва не лишиться сознания. Затем он берет себя в руки и поднимается в комнату Доррит. Чувствую я, стоит ожидать самого худшего: когда отец приходит в твою комнату для беседы, он всегда пытается тебя приободрить, но от этого ты чувствуешь себя еще ужаснее, чем до разговора. Обычно он вспоминает какую-нибудь длинную нравоучительную историю из своей жизни или пытается объяснить все происходящее с точки зрения мировых законов человеческого развития. Именно этим, уверена, он сейчас и занимается в комнате Доррит.

Дверь в ее комнату закрыта, но нашему дому сто пятьдесят лет, поэтому достаточно просто встать рядом с дверью, и ты услышишь все до последнего слова, что мы с Мисси и делаем.

— Итак, Доррит, — говорит отец. — Я подозреваю, что твои действия в отношении твоих… эээ… волос косвенно связаны с проблемой перенаселения, которая все острее встает перед нашей планетой, хотя ты и не осознаешь своей причастности к этому. Люди в густонаселенных регионах стремятся выделиться из толпы, как и ты, — это естественный человеческий инстинкт, но иногда он проявляется все более и более экстремально, и результатом становится нанесение увечий человеческому телу — пирсинг, окраска волос, татуировки… Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет.

— Я имею в виду, — продолжает он, — что ты должна стараться противостоять этим глупым, ничем не оправданным инстинктам. Успешный умный человек может подавлять свои неразумные желания. Становится понятнее?

— Конечно, пап, — саркастично говорит Доррит.

— В любом случае, я все равно тебя люблю, — говорит отец, что означает: «беседа» закончена. После нее он обычно плачет, а ты чувствуешь себя настолько ужасно, что клянешься никогда больше его не расстраивать. На этот раз, однако, плач прерывается телефонным звонком. Пожалуйста, пусть это будет Себастьян, молюсь я, когда Мисси снимает трубку. С хитрым видом она прикрывает рукой микрофон:

— Кэрри, тебя. Это парень.

— Спасибо, — спокойно отвечаю я, беру трубку, ухожу в свою комнату и закрываю дверь.

Это должен быть он. Кто же еще?

— Алло? — небрежно спрашиваю я.

— Кэрри?

— Да?

— Это Джордж.

— Джордж, — отвечаю я, стараясь скрыть разочарование.

— Вы нормально добрались до лома?

— Конечно.

— Ну и хорошо. Я прекрасно провел время в субботу вечером, и мне хотелось бы знать, может, мы встретимся еще как-нибудь?

Я не знаю. Но он так любезно просит, что отказать невозможно. И потом, я не хочу обижать его чувства.

— О'кей.

— Между Брауном и Хартфордом есть милый загородный ресторанчик.

— Звучит прекрасно.

— Я думаю, может быть, мы сможем туда сходить в следующую субботу. Я заеду за тобой около семи. Мы поужинаем в восемь, и я смогу доставить тебя домой к одиннадцати.

Я вешаю трубку и иду в ванную посмотреть, как я выгляжу. У меня вдруг появляется желание радикально изменить свой образ: может, покрасить волосы в розовый или голубой, как Доррит? Или сделать ультрамодную рваную стрижку-пикси? Или стать блондинкой? Я крашу губы красной помадой, а затем карандашом делаю контур, опуская уголки губ вниз, после чего рисую две большие слезы на щеках и отхожу подальше от зеркала, чтобы оценить результат. Неплохо.

С лицом грустного клоуна я иду в комнату Доррит. Она болтает по телефону, обмениваясь впечатлениями с одной из своих подруг, но, заметив меня, вешает трубку.

— Ну? — спрашиваю я.

— Что ну?

— Что ты думаешь о моем макияже? Я думала пойти так в школу.

— Это имеет какое-то отношение к моим волосам?

— Что бы ты почувствовала, если бы завтра утром я появилась в школе в таком виде?

— Мне наплевать.

— Спорю, что нет.

— Почему ты такая вредная? — кричит Доррит.

— С чего это я вредная? — Но она права. Я вредничаю, и у меня отвратительное настроение. И все это из-за Себастьяна. Иногда я думаю, что все проблемы в мире из-за мужчин: если бы не было мужчин, женщины всегда были бы счастливы. — Да ладно, Доррит. Я просто шучу.

Доррит трогает свои волосы.

— Это действительно смотрится ужасно? — шепчет она.

Моя идея с маской печального клоуна уже больше не безобидная шутка, потому что сестре стало по-настоящему грустно. Когда мама впервые заболела, Доррит спросила меня, что будет дальше. Я изобразила на лице улыбку, потому что я где-то прочла, что сокращение отвечающих за улыбку мышц заставляет мозг думать, будто ты счастлив, и посылать радостные импульсы окружающим. «Что бы ни произошло, у нас все будет хорошо», — сказала я тогда Доррит. «Обещаешь?» — «Конечно, Доррит. Вот увидишь».

— Здесь кто-то есть! — кричит Мисси. Мы с Доррит смотрим друг на друга, наша маленькая размолвка забыта. Мы спускаемся вниз — на кухне стоит Себастьян. Он переводит взгляд с моей маски грустного клоуна на розово-голубые волосы Доррит и медленно качает головой.

— Если ты собираешься к Брэдшоу, то тебе нужно быть во всеоружии: здесь можно ожидать чего угодно.

— Не смешно, — говорит Себастьян. На нем черный кожаный пиджак, тот же, что был на нем на вечеринке Тимми Брюстера и тем вечером, когда мы лазили на коровник — когда мы впервые поцеловались.

— Ты всегда носишь этот пиджак? — спрашиваю я, когда Себастьян переключает машину на пониженную передачу перед поворотом на шоссе.

— Тебе не нравится? Я его купил, когда жил в Риме.

Я вдруг чувствую себя так, как будто меня окатило волной. Я была во Флориде, Техасе и везде в Новой Англии, но никогда в Европе. У меня даже нет паспорта. Парень, который жил в Риме, — как романтично это звучит.

— О чем думаешь? — спрашивает Себастьян.

Я думаю, что, возможно, я тебе не понравлюсь, потому что я никогда не была в Европе и я недостаточно опытная.

Но вместо этого я спрашиваю:

— А ты был в Париже?

— Конечно, — отвечает он. — А ты?

— Немного.

— Звучит, как «немного беременна». Ты либо была там, либо нет.

— Я не была там лично. Но это не означает, что я не путешествовала в Париж в моих мечтах.

Он смеется:

— Ты очень странная девушка.

— Спасибо.

Я смотрю в окно, чтобы скрыть улыбку. Мне все равно, что он считает меня странной. Сейчас я просто невероятно счастлива видеть его, и я не спрашиваю, почему он не позвонил и где пропадал. Когда я увидела его да своей кухне, прислонившегося к столешнице, словно он был у себя дома, я притворилась, что это совершенно нормально и нисколько меня не удивляет.

— Я чему-то помешал? — спросил он, как будто о том, что он неожиданно решил объявиться, не было ничего странного.

— Зависит от того, зачем ты пришел.

Моя душа наполнилась множеством бриллиантов, которые при появлении Себастьяна озарились солнечным светом и засверкали в нем.

— Не хочешь прогуляться?

— Конечно.

Я бегу наверх и смываю клоунскую маску, зная, что я должна была сказать нет или, по крайней мере, позволить ему себя уговорить, потому что какая девушка согласится пойти на свидание, если ее застигли в такой момент? Это создает плохой прецедент, который заставляет парня думать, что он может видеть тебя, когда только захочет, и вести себя, как ему вздумается. Но у меня не было сил отказаться. Пока я обувалась, я думала, что скорее всего еще пожалею, что так легко согласилась.

Но сейчас я нисколько ни о чем не жалею.

В любом случае, кто выдумал все эти правила насчет свиданий? И почему я не могу быть исключением? Он так непосредственно кладет свою руку на мою ногу, как будто мы уже долгое время встречаемся. Интересно, если бы мы действительно уже давно встречались, вызвал бы этот жест такое же ощущение, какое я испытываю сейчас, смесь смущения и головокружения. Я решаю, что да, даже не представляю, что могу себя чувствовать как-то по-другому, когда он рядом. И вот я уже теряю ход беседы.

— Знаешь, не такая уж она и шикарная, — говорит он.

— Кто?

Я поворачиваюсь к нему, мое счастье сменяется необъяснимой паникой.

— Европа, — говорит он.

— А, — облегченно вздыхаю я. — Европа.

— Два года назад, когда я жил в Риме, я побывал во многих странах — Франции, Германии, Швейцарии, Испании — и, когда вернулся сюда, понял, что это место такое же прекрасное…

— Каслбери? — удивляюсь я.

— Такое же прекрасное, как Швейцария, — говорит он.

Себастьяну Кидду на самом деле нравится Каслбери?

— Но я всегда думала, что ты бы идеально вписался, — нерешительно говорю я, — в Нью-Йорк или Лондон. Или какой-нибудь другой полный развлечений город.

Себастьян морщится.

— Ты недостаточно хорошо меня знаешь. — Он, видимо, замечает, что я готова умереть от страха из-за того, что могла его обидеть, поэтому добавляет: — Но ты обязательно узнаешь. На самом деле я уже давно хочу отвезти тебя на одну выставку. Уверен, это поможет нам лучше понять друг друга.

— Ага, — киваю я. Я ничего, черт возьми, понимаю в искусстве. Почему я не учила историю искусства, когда у меня была такая возможность. Я настоящий лузер. Себастьян поймет это и бросит меня еще до того, как у нас стоится настоящее первое свидание.

— На Макса Эрнста, — говорит он. — Это мой любимый художник. А кто твой?

— Питер Макс? — Это единственное имя, которое приходит мне в голову.

— Ты такая забавная, — смеется он.

Он везет меня в Художественный музей Уодспорта Атенеума, который находится в Хартфорде. Я была здесь миллион раз со школьными экскурсиями и ненавидела, что приходилось держаться за липкую руку одноклассника, чтобы не потеряться, и маршировать под ругань помощницы учителя — матери одного из учеников. Где же, интересно, тогда был Себастьян? Он берет меня за руку, я опускаю глаза на наши переплетенные пальцы и вижу кое-что, что поражает меня. Себастьян Кидд грызет ногти?

— Пойдем, — говорит он, таща меня за собой. Мы останавливаемся перед картиной, на которой изображены мальчик и девочка, сидящие на мраморной скамейке около волшебного озера в горах. Себастьян стоит за мной, положив свою голову сверху моей и обняв меня за плечи. — Иногда мне хочется оказаться, на этой картине, тогда я закрываю глаза и просыпаюсь там. Я бы остался на этой скамейке навсегда.

«А как же я?» — кричит голос у меня в голове. Мне не нравится, что меня нет в его фантазии:

— Тебе бы не было там скучно?

— Нет, если бы рядом со мной была ты.

Я чуть ли не теряю сознание. Предполагается, что парни не должны говорить таких вещей. Или нет, они должны, но никогда этого не делают. Кто же тогда может такое говорить? Парень, который до сумасшествия, безумно влюблен в тебя. Парень, который видит, насколько ты невероятная и восхитительная, даже если ты не член группы поддержки и далеко не самая красивая девушка в школе. Парень, который думает, что ты красивая такая, какая ты есть.

— Мои родители в Бостоне, — говорит он. — Хочешь поехать ко мне?

— Конечно.

С ним я готова поехать куда угодно.

У меня есть теория, что по комнате человека можно многое рассказать о нем самом, но в случае с Себастьяном она не работает. Его комната больше похожа на комнату в старомодном пансионе, чем на настоящую берлогу молодого парня. На кровати белое с красным стеганое одеяло ручной работы, на стене висит старый деревянный штурвал. Никаких постеров, фотографий, бейсбольных карточек, билетов с футбольных матчей — нет даже ни одного грязного носка. Я смотрю за окно на увядающее коричневое поле и ярко-желтое кирпичное знание санатория вдали, закрываю глаза и пытаюсь представить себя и Себастьяна на рисунке Макса Эрнста на берегу озера, под лазурным небосклоном.

Сейчас, когда я в его комнате — о боже мой, неужели, — мне становится немного страшно. Себастьян берет меня за руку, ведет к кровати, мы садимся, и он начинает меня целовать. У меня перехватывает дыхание. Это все по-настоящему: я и… Себастьян Кидд.

Через какое-то время он поднимает голову и смотрит на меня. Он так близко, что я могу увидеть крошечные темно-синие вкрапления на радужке его глаз. Я даже могу их сосчитать, если попытаюсь.

— Эй, — говорит он. — Ты никогда не спрашивала, почему я не позвонил.

— А должна была?

— Большинство девушек спрашивают.

— Может, я — не большинство девушек.

Это звучит немного высокомерно, но я, безусловно, не собираюсь ему рассказывать, что последние две недели провела в страшной панике, подпрыгивая каждый раз, когда звонил телефон, бросая в его сторону косые взгляды на занятиях, обещая себе, что я никогда-никогда не буду больше делать ничего плохого, если только он поговорит со мной так же, как тогда, на крыше коровника… А еще я ненавидела себя, что постоянно о нем думала, что поступала, как глупая девчонка.

— Ты думала обо мне? — хитро спрашивает он.

Ну и хитрый ты лис. Если я скажу нет, то обижу его. Если скажу да, то это будет звучать лишком трогательно.

— Возможно, немного.

— Я думал о тебе.

— Тогда почему ты не позвонил? — шутливо спрашиваю я.

— Я боялся.

— Меня? — Я смеюсь, но он, похоже, говорит серьезно.

— Я переживал, что смогу влюбиться в тебя, а я совсем не собирался ни в кого влюбляться.

— О! — Мое сердце провалилось в желудок.

— Все в порядке? — спрашивает он, гладя меня по щеке.

Ага, улыбаюсь я, еще один из его хитрых вопросов.

— Может быть, ты просто еще не встретил подходящую девушку, — шепчу я.

Он приближается губами к моему уху:

— Я надеялся, ты скажешь это.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Спасите меня

Мои родители познакомились в библиотеке, в которой моя мама работала после колледжа, а отец пришел взять несколько книг. Они увидели друга, влюбились и через шесть месяцев поженились.

Все говорят, что моя мама была похожа на Элизабет Тейлор, но в те времена любой симпатичной девушке говорили, что она похожа на эту актрису. Тем не менее я все время представляю себе, как именно Элизабет Тейлор/мама скромно сидит за дубовым столом, к ней подходит мой отец, долговязый, в очках, со светлым «ежиком» на голове. Элизабет Тейлор/мама встает, чтобы помочь ему. На ней невероятно родная в пятидесятые годы пышная розовая юбка с аппликацией в виде пуделя. Эта юбка сохранилась до сих пор и лежит сейчас где-то на чердаке вместе с ее остальными вещами: свадебным платьем, двухцветными кожаными туфлями, балетками и рупором лидера группы поддержки, на котором выбито ее имя — Мими.

Я практически никогда не видела свою мать небрежно одетой, без укладки и макияжа. Она сама шила себе и нам вещи, готовила по кулинарной книге Джулии Чайлд, обставляла дом старинной мебелью, у нее был самый ухоженный дворик перед домом и самая лучшая рождественская елка. Мы все еще удивляемся, как тщательно она собирала рождественские и пасхальные корзины, которые сохранились с тех пор, когда мы еще верили в Санта-Клауса и пасхальных зайцев. Моя мама была такая же, как все остальные матери, но немного лучше, потому что она думала, что ее дом и семья должны выглядеть наилучшим образом, и делала для этого все. Несмотря на то что она пользовалась духами «Уайт Шоулдерс» и считала джинсы одеждой для фермеров, она допускала, что феминизм имеет право на существование.

Летом, перед тем как я пошла во второй класс, моя мама и ее подруги начали читать «Консенсус» Мэри Гордон Ховард. Они все время носили с собой этот роман, переходя из одного пляжного клуба в другой, пряча его в больших сумках среди полотенец, солнцезащитных лосьонов и средств от укусов насекомых. Каждое утро они устраивались в шезлонгах вокруг бассейна и одна за другой доставали «Консенсус». Я до сих пор помню, как выглядела обложка книги: голубое море с одинокой брошенной лодкой, а вокруг черно-белые школьные фотографии восьми молодых женщин. На обратной стороне была фотография самой Мэри Гордон Ховард в профиль, которая в моих глазах походила на Джорджа Вашингтона, если бы тот надел твидовый костюм и жемчужную нить.

— Ты уже дошла до части о пессарии? — Одна женщина шепотом спрашивала другую.

— Шшш. Нет еще. Не выдавай себя.

— Мам, что такое пессарий? — спросила я.

— Тебе не следует об этом думать, пока ты маленькая.

— А когда я вырасту, мне нужно будет об этом думать?

— Может, да, может, нет. К тому времени, Наверное, будут новые методы.

Я провела все лето, пытаясь выяснить, что такого в этой книге, которая захватила внимание всех женщин в пляжном клубе, причем настолько, что миссис Девиттл даже не заменила, как ее сын Дэвид упал с трамплина для прыжков в воду, и ему пришлось накладывать на голову десять швов.

— Мам! — попробовала я как-то отвлечь ее внимание от «Консенсуса». — Почему у Мэри Гордон Ховард две фамилии?

Моя мать закрыла книгу, заложив место, где она остановилась, пальцем.

— Гордон — это девичья фамилия ее матери, а Ховард — это фамилия отца.

Я обдумала это и выдала:

— Я что будет, если она выйдет замуж?

Моя мама, похоже, была рада такому вопросу:

— Она замужем уже в третий раз. — Тогда не показалось, что нет ничего лучшего, чем три раза выйти замуж. В то время я не знала никого, кто хоть раз бы разводился. — Но она никогда не брала фамилии мужей. Мэри Горгон Ховард — великая феминистка. Она уверена, что женщины имеют право на самоопределение и не должны позволять мужчинам порабощать их личность.

И мне показалось, что нет ничего лучше, чем быть феминисткой.

До того как вышел «Консенсус», я никогда не думала, что книги могут обладать такой властью. Я прочитала тонны иллюстрированных книг, нее произведения Роальда Даля и «Хроники Нарнии» Клайва Льюса. Но тем летом я все чаше думала о такой книге, которая может изменить людей, и мне хотелось стать ее автором и, возможно, феминисткой.

В тот год на Рождество, когда мы сидели за праздничным столом и ели рождественское полено[9], мама сделала объявление: она решила вновь пойти учиться и получить диплом архитектора. Она пообещала, что в нашей жизни ничего не изменится, кроме того, что папе иногда придется кормить нас ужином.

Несколько лет спустя моя мама получила работу в архитектурном бюро «Бикон и Бикон». После школы я любила заходить к ней в офис, который располагался в старинном доме в центре города. Все комнаты были устланы коврами, а в воздухе стоял запах бумаги и чернил. Там был забавный наклоненный стол, за которым работала мама: она рисовала сложные и в то же время очень элегантные чертежи, делая твердой рукой четкие штрихи и линии. На нее работали два человека — оба молодые мужчины, которые, похоже, боготворили ее. Мне же она казалась настоящей феминисткой, потому я не считала, что колготы, высокие каблуки, красивая заколка в волосах противоречат тому понятию, ведь главное — это то как ты себя ведешь и как строишь свою жизнь. А моя мама была самостоятельной, уверенной в себе женщиной.

Когда мне было тринадцать, я прочитала в частной газете, что Мэри Гордон Ховард будет встречаться с читателями и подписывать книги нашей, городской библиотеке. В это время из-за болезни мама чувствовала себя уже слишком плохо, чтобы выходить из дома, поэтому я решила сделать ей сюрприз: сходить в библиотеке подписать книгу. Я надела желтое платье с рисунком в индийском стиле, заплела косы, завязала их желтыми лентами и дополнила образ сандалиями на платформе. Прежде чем уйти, я зашла к матери.

Она лежала на кровати, шторы в комнате ли закрыты. Как всегда, старые дедовские часы размеренно отсчитывали минуты: тик-тик-так. И я представила, как маленькие зубчики механизма с каждым тик-таком откупают кусочки времени, отведенного маме, неумолимо сокращая его.

— Куда ты собралась? — спросила мама. Ее голос, прежде ласкающий слух, превратился в писклявый скрежет.

— В библиотеку. — Я так и сияла от того, как мне хотелось раскрыть ей секрет.

— Это хорошо, — сказала она. — Ты выглядишь мило. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Мне нравятся твои ленты. Где ты их взяла?

— В твоей старой коробке для шитья.

Она кивнула:

— Мой отец привез их из Бельгии.

Я потрогала ленты, усомнившись, можно ли было мне их брать.

— Нет-нет, — угадав ход моих мыслей, сказала мама. — Носи их. Они же для этого и предназначены, так ведь? И потом, — повторила она, — ты выглядишь очень мило.

У мамы опять начался приступ кашля. Впервые он появился за год до того, как выяснилось, что она больна. Я боялась этого звука — пронзительного и слабого одновременно, он напоминал мне стон задыхающегося беспомощного животного. Услышав, что маме плохо, в комнату вошла сиделка. Она сияла зубами колпачок со шприца и зажала мамину руку двумя пальцами.

— Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокаивающе сказала она, осторожно вводя мглу. — Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.

Мама посмотрела на меня и подмигнула.

— Сомневаюсь я в этом, — сказала она, начиная проваливаться в сон.

Я села на велосипед и поехала по Мейн-стрит к библиотеке. И пока я жала на педали, в моей голове начала формироваться идея, что Мэри Гордон Ховард здесь, чтобы спасти меня. Она признает меня: увидит и инстинктивно почувствует, что я тоже писатель и феминистка и однажды напишу книгу, которая изменит мир. И я начала еще яростнее крутить педали, понимая, что опаздываю на свое драматическое преображение.

Добравшись до библиотеки, я бросила велосипед в кусты и побежала наверх в главный читальный зал. Двенадцать рядов женщин сидели на складных стульях. Великая Мэри Гордон Ховард стояла перед ними за трибуной. Она выглядела, как женщина, готовая к борьбе, в классическом костюме стального цвета с огромными подкладки плечами. Я ощутила скрытую враждебность в воздухе и прошмыгнула за стеллаж.

— Да? — Мэри Гордон Ховард рявкнула женщине в первом ряду, которая подняла руку. Это была наша соседка, миссис Агноста.

— Все, что вы говорите, очень хорошо, — аккуратно начала Агноста. — Но что, если вы не счастливы в жизни? Я имею в виду, я не уверена, что жизнь моей дочери должна отличаться от моей. На самом деле, я хочу, чтобы моя дочь была такой же, как я.

Мэри Гордон Ховард нахмурила брови. В ее ушах были невероятные голубые камни, а когда она подняла руку, чтобы поправить серьги, заметила на ее запястье прямоугольные часы с бриллиантами. Почему-то я не ожидала, что Мэри Гордон Ховард будет усыпана украшениями. Затем она опустила голову и уставилась на миссис Агносту, как бык, готовый на нее напасть. На долю секунды я даже испугалась Агносту, которая, без сомнения, понятия не имела, куда она шла, а просто хотела культурно провести день.

— Это, моя дорогая, потому, что вы классический самовлюбленный человек, — заявила Мэри Гордон Ховард. — Вы так любите себя, что уверены, что люди могут быть счастливы, только если они «такие же, как вы». Вы — показательный пример женщины, которая является препятствием мешающим другим женщинам развиваться. Что ж, подумала я, возможно, это и правда, и если бы все женщины были похожи на миссис Агносту, то они целыми днями пекли бы печенье и чистили унитазы.

Мэри Гордон Ховард оглядела комнату, и на ее лице появилось выражение триумфа.

— Сейчас, если вопросов больше нет, я с радостью подпишу ваши книги.

Вопросов больше не было: все были слишком напуганы властностью и авторитетом писательницы. Я встала в очередь, прижимая к груди мамин «Консенсус». Главный библиотекарь, мисс Детутен, которую я знаю еще с детства, стояла рядом с Мэри Гордон Ховард, подавая ей книги. Писательница подписала несколько книг, после чего с выражением досады на лице повернулась к мисс Детутен и проворчала:

— Боюсь, что им уже не поможешь — темные, непросвещенные домохозяйки.

К этому моменту я была уже третьей в очереди и все прекрасно слышала:

— О нет! Это совсем не так.

Я хотела рассказать ей о своей матери, о том, как «Консенсус» изменил ее жизнь. Мисс Детутен сжалась и зардела от смущения, затем обернулась и заметила меня:

— Это же Кэрри Брэдшоу, — объявила она слишком счастливым голосом, словно она была рада, что я здесь, потому что Мэри Гордон Ховард хотела бы со мной познакомиться.

Мои пальцы впились в книгу, я не могла пошевелиться, а на лице застыла глупая, застенчивая улыбка. Гордон, как я сейчас стала ее про себя называть, посмотрела в мою сторону и продолжила подписывать книги.

— Кэрри собирается стать писательницей, — разглагольствовала Детутен.

— Это так, Кэрри?

Я кивнула и неожиданно привлекла внимание Гордон. Она даже отложила ручку.

— И почему? — спросила она.

— Извините? — прошептала я. Мое лицо горело.

— Почему ты хочешь стать писателем?

Я смотрела на мисс Детутен в поисках поддержки, но она выглядела так же испугано, как и я.

— Я… я не знаю.

— Если у тебя нет достойной причины, чтобы стать писателем, то забудь об этом, — огрызалась Гордон. — Писатель должен иметь что-то, что он хочет рассказать людям. И лучше, ли это будет что-то интересное. Если ты не можешь сказать ничего интересного, то зачем тебе быть писателем. Начни заниматься чем-нибудь полезным. Стань, например, врачом.

— Спасибо, — прошептала я.

Гордон потянулась к книге моей мамы. В какой-то момент я подумала о том, чтобы схватить ее и убежать, но я была слишком испугана. Гордон небрежно надписала свое имя резким, мелким почерком.

— Спасибо, что пришла, Кэрри, — сказала мисс Детутен, отдавая мне книгу.

Во рту у меня пересохло, поэтому я могла только кивнуть, после чего, спотыкаясь, побрела прочь. Я была слишком слаба, чтобы ехать на велосипеде, поэтому я села на обочину пытаясь восстановить силы. Я ждала, пока ядовитые волны стыда за то что я стояла там молчала, накроют меня, и, когда они прошли, вновь почувствовала свое тело и начала мыслить, но у меня было ощущение, что вся моя прежняя система координат разрушена и я не знаю, что мне делать дальше. Потом я села на велосипед и поехала домой.

— Как съездила? — шепотом спросила меня мама позже, когда была в сознании. Я сидела на стуле рядом с ее кроватью и гладила ее руку, думая, что она всегда хорошо заботится о руках, даже сейчас, если смотреть только на ее руки, никогда не догадаешься, что она тяжело больна. Я пожала плечами:

— У них не было нужной мне книги.

— Может быть, в следующий раз.

Я так и не сказала маме, что ходила на встречу с ее кумиром — Мэри Гордон Ховард, что та подписала ее книгу. И конечно, мама так и не узнала, что Мэри Говард Ховард не была феминисткой. Разве можно быть феминисткой и обращаться с другими женщинами, как с грязью? В этом случае ты оказываешься просто дрянной девчонкой вроде Донны ЛаДонны. Я никому так и не рассказала о том, что произошло. Но эта история осталась со мной, как страшная порка, которую можно заставить себя выкинуть из головы, но следы на теле никогда не дадут окончательно о ней забыть.

Я до сих пор чувствую обиду и стыд, когда думаю об этой встрече. Я хотела, чтобы Мэри Гордон Ховард спасла меня, но это было так давно, а я уже совсем не та девочка, я не должна чувствовать себя пристыженной, Я переворачиваюсь на другой бок, кладу подушку под щеку и опять думаю о Себастьяне. Меня больше не нужно спасать.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Конкуренция

— Я слышала, Донна ЛаДонна встречается с Себастьяном Киддом, — говорит Лали, подавляя очки для плавания.

Что? Я пробую ногой воду в бассейне, поправляю лямки своего купальника «Спидо» и пытаюсь успокоить себя.

— Правда? — спрашиваю я, придавая твоему голосу будничность. — Откуда ты это взяла?

— Она сказала двум Джен, а они растрепали всем остальным.

— Может, она все выдумывает, — говорю я, разминая ноги.

— Зачем ей это нужно?

Я пожимаю плечами, и мы с Лали занимаем соседние дорожки.

— На старт… Внимание… Марш! — командует тренер Нипси, и, когда мы с Лали одновременно прыгаем в воду, я вдруг кричу: «Я была на свидании с Себастьяном Киддом». И успеваю заметить выражение шока на лице Лали, когда она животом плюхается в воду.

Вода холодная, около двадцати трех градусов. Я проплываю одну дорожку, разворачиваюсь и, когда вижу, что Лали меня догоняет, начинаю усиленно грести. Лали плавает лучше меня, зато я лучше ныряю. Мы дружим уже почти восемь лет и очень много времени проводим вместе. Перед соревнованиями мы встаем в четыре утра, проглатываем странную стряпню из сырых яиц, которая делает нас сильнее, и раскрашиваем наши лица в цвета школы. Летом мы ездим в специальные лагеря для пловцов, где веселимся по полной: меняемся одеждой и обувью, придумываем смешные танцы и демонстрируем их на дискотеках. На нас кричат тренеры, ругаются матери, из-за нас плачут маленькие дети. Нас определенно считают плохим тандемом, но мы все еще вместе, и никто не смог пометать нашей дружбе.

Мы плывем восемь изнурительных кругов разными стилями. Лали обходит меня на шестом круге, и, когда я, наконец, доплываю до финиша и дотрагиваюсь рукой до стенки, она уже стоит надо мной.

— Хороший способ сорвать соревнование, — говорит она, хлопая меня по ладони.

— Кроме того, что это правда, — говорю я, сгребая полотенце и вытирая голову.

— Что?

— Вчера вечером он пришел ко мне домой. Мы съездили в музей, а затем отправились к нему домой, где полночи целовались.

— Ага. — Она сгибает ногу, похлопывает себя по бедру, чтобы снять напряжение с мышц, и начинает делать растяжку.

— И он провел лето в Риме. И… — я оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто нас не подслушивает, — он грызет ногти.

— Ну, хватит, Брэдли.

— Лали, — шепчу я. — Я серьезно.

Она перестает тянуться и пристально смотрит на меня. Сначала мне кажется, что Лали сердится, но потом она ухмыляется и выпаливает тоном:

— Да ладно, Кэрри. С чего бы это Себастьян стал встречаться с тобой?

На какое-то мгновение мы обе ошеломлены этими ужасно неловкими словами. Так бывает между друзьями, когда вы как будто встаете по разные стороны баррикад. Что будет дальше? Ты говоришь что-то противное, чтобы защищаться. Она говорит что-то жестокое из вредности. Ты задумываешься, а будете ли вы после этого вообще разговаривать. Но возможно, она это имела в виду, поэтому ты даешь ей еще один шанс.

— А почему бы и нет? — спрашиваю я, пылясь прояснить ситуацию.

— Только из-за Донны ЛаДонны, — говорит она. — Я имею в виду, если он встречается ней… Тебе бы тоже показалось странным, что встречается с кем-то еще.

— Может, между ними ничего нет.

У меня сжимается горло. Я так ждала, когда смогу рассказать Лали о нашем свидании, все в мельчайших подробностей, что он сказал и что сделал, — но сейчас не могу. Что, если он действительно встречается с Донной ЛаДонной? Я буду выглядеть как полная дура.

— Брэдшоу! — кричит, тренер Нипси. — Что, черт возьми, с тобой сегодня происходит? Быстро на трамплин.

— Прости, — говорю я Лали, как будто в чем-то виновата, беру полотенце и иду к мостикам для прыжков.

— Мне нужно, чтобы к четвергу ты научилась делать половину сальто назад и пируэт! — кричит тренер Нипси.

Великолепно. Я поднимаюсь по ступенькам, ведущим к трамплину, пытаясь представить прыжок. Но вместо этого у меня в голове воспоминания о той ночи в «Эмеральд», когда Донна ЛаДонна и Себастьян целовались у всех на виду. Может, Лали права: зачем ему добиваться моей благосклонности, если у него есть Донна ЛаДонна? Хотя, может, он и не встречается с ней и Лали просто пытается ввести меня в заблуждение. Но зачем ей это делать?

— Брэдшоу! — кричит тренер Нипси. — Я не могу ждать тебя целый день.

Ну, хорошо. Я поднимаюсь еще на четыре ступени, отталкиваюсь левой ногой и подпрыгиваю вверх и вперед. Как только я оказываюсь в воздухе, я понимаю, что прыжок будет ужасным. Мои руки и ноги разлетаются в разные стороны во время исполнения сальто, и я плюхаюсь в воду, ударяясь головой и спиной.

— Ну и что это было, Брэдшоу? Ты даже не стараешься, — распекает меня тренер Нипси.

Обычно я стойко переношу удары, но сейчас у меня в глазах стоят слезы, и я не уверена, что это только из-за боли от неудачного входа в воду — мое эго уязвлено не меньше моей спины. Я смотрю на сидящую на трибуне Лали, надеясь на сочувствие, но она не обращает на меня никакого внимания. И представьте мое удивление, когда буквально в футе от нее я вижу Себастьяна. Почему он продолжает появляться так неожиданно? Я решительно не готова к этому.

Я возвращаюсь назад на мостик, не осмеливаясь даже посмотреть на него, но я чувствую, он не отрывает от меня глаз. Моя вторая попытка выходит немного лучше, и, когда я врезаю из воды, вижу, что Лали и Себастьян разговаривают. Лали смотрит на меня и поднимет руку с зажатым кулаком, чтобы подбодрив меня:

— Давай, Брэдли!

— Спасибо, — машу я в ответ.

Себастьян перехватывает мой взгляд и подбивает.

Мой третий прыжок получается совсем неплохо, но Лали и Себастьян слишком увлечены беседой, чтобы заметить это.

— Эй, — говорю я, выжимая воду из волос, перешагиваю через ряды кресел, чтобы добиться до них.

— О, привет, — говорит Лали, как будто она меня сегодня еще не видела. Сейчас, когда Себастьян здесь, мне кажется, она должна чувствовать неловкость за то, что наговорила.

— Было больно? — спрашивает Себастьян, когда я сажусь рядом с ним. Он гладит меня по голове. — Со стороны это выглядело ужасно.

Я смотрю на Лали: ее глаза расширяется.

— Да ну, ерунда, — пожимаю я плечами. — Такое часто случается.

— Мы только что разговаривали о той ночи, когда лазили на коровник, — говорит Лали.

— Вот это было шоу, — подхватываю я, пытаясь вести себя так, как будто все в, порядке вещей, словно я нисколько не удивлена, что Себастьян ждет меня здесь.

— Хочешь, я подвезу тебя домой? — спрашивает он.

— Конечно.

Он провожает меня до двери в раздевалку, и мне становится легче: я вдруг понимаю, что злилась из-за того, что он разговаривал с Лали, а я не хочу его ни с кем делить. Ведь мы так мало знакомы, поэтому все время должны проводить вместе. И затем я чувствую себя ужасно: как вообще я могу так думать, ведь Лали — моя лучшая подруга.

Чтобы лишний раз не встречаться с Лали, я решаю пройти к парковке через спортивный зал. Я так и не досушила волосы, а джинсы, надетые на мокрое тело, неприятно липнут к бедрам. Я вижу машину Себастьяна — она на противоположном конце стоянки — и направляюсь к ней. Вдруг прямо передо, мной проезжает и останавливается бежевая «Тойота». Открывается окно, и из него высовывается Джен Эс.

— Привет, Кэрри, — как ни в чем не бывало говорит она. — Куда идешь?

— Никуда.

Из-за нее выглядывает Джен Пи:

— Хочешь съездить в «Гамбургер Шэк»?

Я одариваю их скептическим взглядом. Они никогда раньше не предлагали мне сходить в «Гамбургер Шэк», черт, да они вообще никогда никуда меня не приглашали. Они что, действительно думают, что я идиотка?

— Я не могу, — неясно отвечаю я.

— Почему нет?

— Мне нужно идти домой.

— Но у тебя же найдется время на гамбургер, — говорит Джен Эс. Возможно, все дело в моем воображении, но я слышу легкую угрозу в ее голосе.

Себастьян нажимает на клаксон. Я подпрыгиваю от неожиданности. Джен Эс и Джен Пи обмениваются взглядами.

— Залезай, — настаивает Джен Пи.

— Действительно, девчонки, спасибо, но как-нибудь в другой раз.

Джен Эс свирепо смотрит на меня. И в этот раз в ее голосе определенно слышится враждебность.

— Делай, как, тебе нравится, — говорит она и поднимает стекло.

Затем они просто сидят в машине и смотрят, рак я иду к машине Себастьяна и сажусь в нее.

— Привет, — говорит он и целует меня.

Я отстраняюсь.

— Лучше не стоит. За нами следят. — Я показываю на бежевую «Тойоту». — Две Джен. — Ну и что? — говорит он и целует меня снова. Я отвечаю на его поцелуй, но через несколько секунд отстраняюсь.

— Две Джен — это лучшие подруги Донны ЛаДонны.

— И?

— Ну, очевидно, они ей все расскажут, о тебе и обо мне, — осторожно говорю я, не желая казаться слишком мнительной.

Он морщится, поворачивает ключ зажигания, и машина с визгом трогается со второй передачи. Я оборачиваюсь назад: «Тойота» едет прямо за нами.

— Не могу поверить, — бормочу я. — Они преследуют нас.

— О, ради бога, — говорит он, глядя в зеркало заднего вида. — Может, сейчас самое время преподать им урок.

Он переключает рычаг на четвертую передачу, и двигатель начинает реветь, как дикое животное. Мы резко сворачиваем на шоссе и едем со скоростью семьдесят пять миль в час. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как там «Тойота».

— Думаю, мы от них отрываемся.

— Зачем они это делают?

— От скуки: им просто нечем больше заняться.

— Лучше бы они нашли себе какое-нибудь другое развлечение.

— Или что? Ты собираешься их зверски избить? — хихикаю я.

— Что-то вроде того. — Он гладит мою ногу и улыбается. Мы резко съезжаем с шоссе на Мэйн-стрит и притормаживаем около моего дома.

— Не здесь, — снова паникую я. — Они увидят твою машину на подъездной аллее.

— Где тогда?

Я задумываюсь.

— В библиотеке.

Никто не догадается искать нас здесь, кроме, может быть, Мыши: она знает, что городская библиотека Каслбери — мое любимое место. Библиотека располагается в белом кирпичном доме, построенном в начале 1900-х, когда Каслбери был быстроразвивающимся фабричным городом и в нем жили миллионеры, которые хотели показать свой достаток, строят большие дома на реке Коннектикут. Но когда деньги на их содержание у жителей Каслбери закончились, они перешли в государственную собственность.

Себастьян подъезжает к библиотеке и паркуется за углом. Я поспешно вылезаю и осматриваюсь по сторонам: бежевая «Тойота» медленно едет по Мэйн-стрит мимо библиотеки. Две Джен готовы свернуть головы, лишь бы найти нас. Они так забавно вертятся в машине, что похожи на трубочки в коктейле, которыми кто-то помешивает лед. Я не могу удержаться складываюсь пополам от смеха. Каждый раз, когда я пытаюсь выпрямиться, я смотрю на Себастьяна, и у меня вновь начинается истерика. Я спотыкаюсь и падаю на землю, держась за живот.

— Кэрри, — говорит он, — это действительно настолько смешно?

— Да, — хохочу я. И меня накрывает новая волна смеха, пока Себастьян смотрит на меня и прикуривает сигарету.

— Держи. — Протягивает он мне ее.

Я поднимаюсь, опираясь о него.

— Это же смешно, ты не находишь?

— Это весело.

— Почему же ты не смеешься?

— Я смеюсь, но мне больше нравится смотреть, как ты смеешься.

— Правда?

— Да. Это делает меня счастливым.

Он обнимает меня, и мы заходим внутрь.

Я веду его на четвертый этаж. Тут мало кто бывает, потому что здесь стоят книги по машиностроению, ботанике и непонятным научным исследованиям, ради которых большинство людей не затрудняют себя преодолением четырех пролетов. В середине зала — старый, покрытый ситцем диванчик. К нему мы и направляемся.

Мы целуемся уже примерно полчаса, когда слышим громкий злой голос:

— Привет, Себастьян. А мне было интересно, куда это ты убежал.

Себастьян лежит сверху меня. Я смотрю через его плечо и вижу Донну ЛаДонну, нависшую над нами, подобно злой Валькирии. Ее руки сложены на груди, подчеркивая пышный бюст. И если бы дыханием можно было убить, я была бы уже мертва.

— Ты отвратителен, — бросает она Себастьяну, пока не переводит внимание на меня: — А ты, Кэрри Брэдшоу. Ты еще хуже.

— Не понимаю, — тихо говорю я.

Себастьян выглядит виноватым:

— Кэрри, прости меня. Я не представлял, что она так отреагирует.

А что же он «представлял», интересно мне. С каждой минутой злость во мне нарастает: завтра утром в школе это станет темой номер один, и я буду выглядеть или дурой, или стервой. Себастьян кладет руку на подлокотник, ковыряя деревянное покрытие обгрызанным ногтем, как будто он смущен происходящим не меньше моего. Возможно, я должна наорать на него, но он выглядит таким милым и невинным, что я не могу этого сделать. Я строго смотрю на него, сложив руки:

— Ты встречаешься с ней?

— Все так запутанно.

— Как?

— Мы с ней не то чтобы встречаемся.

— Это как «я не то, чтобы беременна». Ты либо встречаешься с ней, либо нет.

— Я — нет, но она думает, что да.

И чья это ошибка?

— Разве ты не мог ей сказать, что между вами ничего нет?

— Это не так просто. Я ей нужен.

Теперь с меня точно довольно. Как уважающая себя девушка должна реагировать на такую чушь? Предполагается, что я скажу: «Нет, пожалуйста, ты мне тоже нужен»? И что это за старомодная формулировка — «я ей нужен»?

Он подвозит меня к дому и паркуется.

— Кэрри…

— Я лучше пойду, — резко говорю я.

Что еще я должна делать? Что, если ему больше нравится Донна ЛаДонна и он просто использует меня, чтобы она приревновала? Я выхожу из машины, громко хлопаю дверью и иду к дому. Уже около двери я слышу его быстрые уверенные шаги позади. Он берет меня за руку.

— Не уходи, — говорит он. Я позволяю ему развернуть меня к себе и положить руки на мои волосы. — Не уходи, — шепчет он и наклоняется к моему лицу. — Может быть, мне нужна ты.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ты не можешь всегда получать то, что хочешь

— Мэгги, что случилось?

— Ничего, — холодно говорит она.

— Ты злишься на меня? — удивляюсь я.

Она останавливается, поворачивается и смотрит прямо на меня, И вот оно — лицо девушки, которое одинаково во всех странах и которое означает: «Я зла на тебя, и ты должна знать почему, я ничего не собираюсь объяснять».

— Что я сделала?

— Что ты не сделала.

— Хорошо, что я не сделала?

— Это ты скажи мне, — говорит она и идет прочь.

Я обдумываю несколько возможных сценариев, что я такого не сделала, но не могу найти ответ.

— Мэгз. — Я следую за ней по коридору. — Прости меня за то, что я не сделала. Но я честно не знаю, о чем речь.

— Себастьян, — огрызается она.

— Эээ?

— Ты и Себастьян. Я прихожу в школу утром, и все о вас знают. Все, кроме меня. И я, предполагается, одна из твоих лучших подруг.

Мы уже около двери в аудиторию, где проводит общешкольное собрание и где мне придется лицом к лицу столкнуться с подругами Донны ЛаДонны и с теми, кто ее друзьями не являются, но очень хотят ими быть.

— Мэгги, — защищаюсь я. — Так уж вышло. И у меня не было времени позвонить тебе, я собиралась рассказать все сегодня утром.

— Лали знала, — говорит она.

— Лали все видела. Мы с ней были в бассейне, когда пришел Себастьян, чтобы встретить меня и проводить домой.

— И что?

— Перестань, Мэгвич. Не хватает еще, чтобы ты тоже злилась на меня.

— Посмотрим. — Она толкает дверь в аудиторию. — Поговорим об этом позже.

— Хорошо, — вздыхаю я, когда она уходит. Я крадусь вдоль задней стены, быстро спускаюсь по лестнице к своему месту, стараясь привлечь как можно меньше внимания, и когда я, наконец, подхожу к своему ряду, то понимаю, что что-то не так. Я проверяю прикрепленную табличку, на которой, как я и ожидала, написана буква «Б», что означается, что я ничего не перепутала. Все в порядке, это мой ряд, вот только мое место занято — там сидит Донна ЛаДонна. Я оглядываюсь в поисках Себастьяна, но его нет. Трус. У меня же нет выбора, и я намерена сама выпутаться из сложившейся ситуации.

— Извини, — говорю я, проходя мимо Сюзи Бэк, которая последние три года каждый день носит исключительно черную одежду, Ральфа Боменски, болезненно бледного парня, чей отец владеет заправочной станцией и заставляет Ральфи работать там в любую погоду, и Эллен Брэк, в которой почти два метра роста, и она всегда выглядит так, словно хочет сжаться в маленький комочек и испариться — сейчас я ее понимаю, как никогда. Следующая на моем пути — Донна ЛаДонна. Ее волосы напоминают гигантский пушистый белый одуванчик, который закрывает всем остальным обзор. Она с большим воодушевлением разговаривает с Тимми Брюстером — это самая долгая беседа между ними, которую я когда-либо видела. Ее голос такой громкий, что его можно расслышать за три ряда.

— Некоторые люди не знают своего места, — говорит она. — А ведь везде существует своя иерархия. Ты знаешь, что происходит с цыплятами, которые лезут за кормом вперед, а не ждут отведенной им очереди?

— Нет, — тихо говорит Тимми. Он заметил меня, но быстро перевел взгляд на более подходящий объект — лицо Донны ЛаДонны.

— Их заклевывают до смерти, — зловеще говорит Донна. — Другие цыплята.

Ну что ж, достаточно. Я не могу стоять здесь вечно. Колени бедной Эллен Брэк поднялись до ушей, так как вдвоем поместиться на узком пятачке очень сложно.

— Извини, — вежливо говорю я, обращаясь к голове-одуванчику.

Никакой реакции: Донна ЛаДонна продолжает свою речь:

— И в добавление ко всему, она пытается увести парня у другой девушки.

Да неужели? Донна ЛаДонна в разное время увела парней практически у всех своих подруг, просто чтобы напомнить им, что она все может.

— Заметь, я сказала «пытается». Потому что самое трогательное во всем этом то, что у нее ничего не получится. Он позвонил мне прошлой ночью и сказал, что… — Донна наклоняется к Тимми и шепчет ему что-то на ухо, из чего я могу разобрать только слово «она». Тимми громко смеется, Себастьян звонил ей? Не может быть. Я не позволю ей все испортить.

— Извини, — повторяю я снова, но на этот раз гораздо громче.

Если она не оглянется, она будет выглядеть как полная идиотка, так как меня слышало пол-аудитории. Она оборачивается: ее глаза прожигают меня насквозь, как кислота.

— Кэрри, — говорит она и улыбается. — Так как ты, похоже, человек, который любит нарушать правила, я подумала, что сегодня мы поменяемся с тобой местами.

Ловко придумано, но, к сожалению, невозможно.

— Почему бы нам не поменяться местами в другой раз? — предлагаю я.

— Ох, — с издевкой говорит она. — Ты божишься, что будут неприятности, ты же такая паинька. Не хочешь испортить свою драгоценную характеристику?

Тимми откидывает голову назад, как будто это тоже невероятно смешно. Боже! Да он будет смеяться над палочкой, если ему сейчас ее кто-нибудь покажет.

— Ну, хорошо, — говорю я. — Если ты не хочешь уходить, я думаю, мне придется залезть тебе на голову.

Понимаю, что это несерьезно, однако действует, как оказывается, эффективно.

— Ты не осмелишься.

— Неужели?

И я поднимаю сумку, как будто собираюсь положить ее ей на голову.

— Извини, Тимми, — говорит Донна, вставая, — но некоторые люди все еще не выросли и не заслуживают того, чтобы с ними вообще связываться.

Выбираясь, она намеренно толкает меня и наступает мне на ногу. Я притворяюсь, что ничего не замечаю. Но даже когда она ушла, спокойнее не стало. Мое сердце бьется, как целый духовой оркестр, руки трясутся. Неужели Себастьян действительно ей звонил? И где он вообще?

Я высиживаю собрание, браня себя за свое поведение. О чем я думала? Зачем я облила мочой самую влиятельную девушку в школе из-за парня? Потому что у меня была такая возможность, вот почему. И я воспользовалась ею. Я просто не смогла сдержаться, что делает меня не очень логичной и, возможно, не очень милой девушкой. И у меня определенно будут из-за этого проблемы. Что ж, вероятна, я этого заслужила. Что, если все будут злиться на меня до конца года? Если так, то я напишу об этом книгу и пошлю ее вместе с заявлением на участие в летнем литературном семинаре в Нью Скул и на этот раз точно получу место. Затем я перееду в Нью-Йорк, заведу новых друзей и покажу им всем.

Когда мы выходим с собрания, первой меня находит Лали.

— Я горжусь тобой, — говорит она. — Не могу поверить, что ты выступила против Донны ЛаДонны.

— Эээ, да ничего особенного не произошло. — Я пожимаю плечами.

— Я все время наблюдала за вами. Я боялась, что ты начнешь плакать или что-то в тайком духе, но ты выдержала.

Вообще-то я не плакса и никогда ею не была, но такое вполне могло произойти. К нам присоединяется Мышь.

— Я тут подумала… Может, когда Дэнни приедет навестить меня, мы сможем сходить на двойное свидание: ты, я, Дэнни и Себастьян?

— Конечно, — говорю я, жалея, что она сказала это при Лали. Достаточно того, что Мэгги злится на меня, не хватает еще, чтобы Лали почувствовала себя брошенной и тоже обиделась. — Может, мы выберемся куда-нибудь все вместе, нашей большой компанией? С каких это пор нам стали нужны бойфренды, чтобы повеселиться?

— Ты права, — говорит Мышь, понимая мое положение. — Знаешь, говорят, что женщине нужен мужчина, как рыбе нужен велосипед.

Мы все дружно киваем, соглашаясь. Рыбе, возможно, и не нужен велосипед, но ей наверняка нужны друзья.

— О-па! — Кто-то толкает меня в спину. Я поворачиваюсь, ожидая увидеть одного из лейтенантов Донны ЛаДонны, но вместо них за мной стоит Себастьян, держа в руке ручку и смеясь.

— Ты как? — спрашивает он.

— Отлично, — не без сарказма отвечаю я. — Донна ЛаДонна сидела на моем месте, когда я пришла на собрание.

— Эх, — уклончиво говорит он.

— Я не видела тебя на собрании.

— Потому что меня там не было.

— Где же ты был?

Не могу поверить, что я только что сказала это: когда я успела превратиться в его мать?

— Это важно? — спрашивает он.

— Был скандал. С Донной ЛаДонной.

— Мило.

— Это было не мило, а гадко. Теперь она действительно ненавидит меня.

— Ты знаешь мой девиз, — говорит он, играючи тыча мне в нос карандашом. — Любой ценой избегай женских разборок. Что ты делаешь сегодня днем? Пропусти тренировку по плаванию, и давай куда-нибудь сходим.

— Так что насчет Донны ЛаДонны? — Я пытаюсь разузнать, звонил ли он ей, но не хочу спрашивать его в лоб.

— Что насчет нее? Хочешь, чтобы она тоже пошла?

Я свирепо смотрю на него.

— Тогда забудь о ней. Она для меня не важна, — говорит он, когда мы занимаем наши места на уроке по математическому анализу. Он прав, думаю я, открывая учебник на главе про целые числа. Мне должно быть наплевать на Донну ЛаДонну. Математический анализ — вот на чем нужно сосредоточить свое внимание.

— Кэрри?

— Да, мистер Дуглас?

— Вы можете выйти к доске и закончить уравнение?

— Конечно. — Я беру кусочек мела и смотаю на цифры на доске. Кто бы мог подумать, что математический анализ окажется проще, чем любовные отношения.

— Итак, ты победила, — говорит Уолт, с удовольствием вспоминая происшествие на собрании. Он прикуривает сигарету и откидывает голову назад, выпуская дым в стропила коровника.

— Уверена, ты ему нравишься, — ликующе говорит Мышь.

— Мэгз? — спрашиваю я.

Мэгги пожимает плечами и смотрит в сторону. Она все еще не разговаривает со мной. Она тушит сигарету ботинком, берет учебники и уходит.

— Что ее гложет? — спрашивает Мышь.

— Она злится на меня, потому что я не рассказала ей о Себастьяне.

— Это глупо, — говорит Мышь. Она смотрит на Уолта. — Ты уверен, что она не злится на тебя?

— Я ничего не сделал, — настаивает Уолт. Уже прошло два дня с тех пор, как Уолт и Мэгги «поговорили», он воспринял разрыв удивительно спокойно, и их отношения, похоже, остались такими же, как были раньше, за исключением того, что теперь Мэгги официально встречается с Питером.

— Может, Мэгги злится на тебя, потому что ты не переживаешь из-за расставания с ней? — добавляю я.

— Она сказала, что думает, мы сможем быть лучшими друзьями, чем любовниками. И я полностью согласен, — говорит Уолт. — Ты не можешь принимать решение, а потом, когда другие люди с тобой соглашаются, злиться.

— Можешь, — говорит Мышь. — Потому что Мэгги не самый логичный человек.

— Зато самый милый.

Я думаю, что лучше мне пойти за ней, но в этот момент появляется Себастьян.

— Давай выбираться отсюда, — говорит он. — Ко мне только что приставал Тимми Брюстер, который спрашивал что-то о цыплятах.

— Вы, ребята, такие милые, — говорит Уолт, качая головой.

— Просто как Бонни и Клайд.

— Что будем делать? — спрашивает Себастьян.

— Не знаю. Что ты хочешь делать?

Сейчас, когда мы сидим в машине Себастьяна, я вдруг чувствую себя неуверенно. Мы видим друг друга три дня подряд. Что это значит? Мы встречаемся?

— Мы можем поехать ко мне.

— Или, может, нам стоит чем-нибудь заняться.

Если мы поедем к нему домой, все, что мы будем делать, — это целоваться. А я не хочу быть девушкой, которая просто с ним целуется. Я хочу большего — быть его подругой. Но как, черт возьми, добиться этого?

— Хорошо, — говорит он, кладет руку на мою ногу и скользит вверх по бедру. — Куда ты хочешь поехать?

— Не знаю, — хмурюсь я.

— В кино?

— Да, — оживляюсь я.

— В кинотеатре Честерфилда идет хорошая ретроспектива фильмов с Клинтом Иствудом.

— Замечательно. — Не уверена, что я точно знаю, кто такой Клинт Иствуд, но, согласившись, я не знаю, как признать это. — О чем кино?

Он смотрит на меня и широко улыбается.

— Ты что, — говорит он, как будто не может поверить, что я задаю такой вопрос. — Это не одно кино. Ретроспектива подразумевает несколько фильмов. Если поедем прямо сейчас, то попадем на «Хороший, плохой, злой» и «Джоси Уэйлс — человек вне закона».

— Фантастика, — говорю я, как мне кажется, с энтузиазмом, который призван скрыть мое невежество. Но в этом совершенно нет моей вины: у меня нет братьев, поэтому я вообще ничего не знаю о мужской культуре. Я сижу и улыбаюсь, решив отнести это свидание к антропологическому приключению.

— Это замечательно, — говорит Себастьян, кивая головой, как будто ему все больше нравится его план. — Действительно замечательно. И ты знаешь что?

— Что?

— Ты замечательная. Я умирал от желания сходить на эту ретроспективу с девушкой, но, кроме тебя, я никого не мог представить рядом с собой.

— О! — Мне очень приятно это слышать.

— Обычно девушкам не нравится Клинт Иствуд. Но ты другая, ты знаешь? — Он отвлекается на долю секунды от дороги и смотрит на меня так искренне, что мое сердце тонет в бассейне с липким сладким сиропом. — Я имею в виду, это как будто ты больше, чем девушка. — Он запинается, пытаясь подобрать нужные слова. — Ты как… как парень в теле девушки.

— Что?

— Спокойно. Я не сказал, что ты выглядишь, как парень. Я имел в виду, что ты думаешь, как парень. Ты и прагматик, и хулиганка. Ты не боишься приключений.

— Слушай, малый. Если человек — девушка, это не означает, что она не может быть хулиганкой и прагматиком и любить приключения. Большинство девушек именно такие, пока они не приближаются к парням. Тогда парни заставляют их вести себя глупо.

— Ты знаешь, что говорят: все мужики — дураки, а все женщины — сумасшедшие.

Я снимаю ботинок и ударяю его.

Четыре часа спустя мы, спотыкаясь, выходим из кинотеатра. Мои губы пересохли от поцелуев, у меня немного кружится голова, волосы спутались, и, я уверена, тушь размазана по всему лицу. Когда мы выходим из темноты на свет, Себастьян сгребает меня в охапку, снова целует и теребит мне волосы.

— Так что ты думаешь?

— Довольно неплохо. Мне понравилась часть, где Клинт Иствуд ловит арканом Элая Уоллака.

— Да, — говорит он, обнимая меня, — это тоже мой любимый момент.

Я приглаживаю волосы, пытаясь выглядеть немного респектабельнее, а не так, как будто полдня целовалась с парнем в кинотеатре.

— Как я выгляжу?

Себастьян отходит назад и неожиданно начинает смеяться.

— Ты похожа на Туко.

Я шлепаю его по попе: Туко — это имя героя Элая Уоллака, он же «Злой».

— Думаю, что теперь буду называть тебя именно так, — говорит он, смеясь. — Туко. Маленький Туко. Что ты об этом думаешь?

— Я тебя убью, — говорю я и всю дорогу к машине через парковку изображаю погоню за ним.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Создания любви

На несколько следующих дней я решаю залечь на дно: пропускать общешкольные собрания, не ходить в кафетерий во время ланча — в общем, любыми способами избегать встречи с Донной Ла Донной. Но уже на третий день моего добровольного отшельничества Уолт выслеживает меня в библиотеке, где в секции самообслуживания, спрятавшись за этажерками, я читаю «Знаки любви» астролога Линды Гудман, тщетно пытаясь выяснить, есть ли у нас с Себастьяном совместное будущее. Проблема в том, что я не знаю, когда у него день рождения. Остается только надеяться, что он Овен, а не Скорпион, Потому что с первым меня ждет удача, а со вторым нет.

— Астрология? О нет. Только не ты, Кэрри, — говорит Уолт.

Я захлопываю книгу и кладу ее обратно на полку.

— А что не так с астрологией?

— Это глупо, — презрительно говорит Уолт, — думать, что можешь что-то предсказать только по знаку зодиака. Ты знаешь, сколько людей рождается каждый день? Два миллиона пятьсот девяносто девять. Как у двух миллионов пятисот девяноста девяти человек может, быть что-то общее?

— Тебе уже кто-нибудь говорил, что в последнее время у тебя ужасное настроение?

— О чем это ты? Я всегда такой.

— Это из-за разрыва с Мэгги, да?

— Нет, не из-за этого.

— Тогда из-за чего?

— Мэгги с самого утра рыдает, — неожиданно говорит он.

— Это из-за меня? — вздыхаю я.

— Не все крутится вокруг тебя, Брэдли. По-видимому, она поссорилась с Питером и поделала меня найти тебя. Она в женском туалете около химической лаборатории.

— Ты не должен бегать по ее поручениям.

— Мне не сложно, — говорит Уолт, как будто ситуация безнадежна. — Проще сделать то, что она просит, чем объяснять, почему я не буду этого делать.

С Уолтом что-то определенно не так, думаю я, когда бегу к Мэгги. Он всегда был немного саркастичным и циничным, и это мне в нем нравилось, но я никогда не замечала у него упаднического настроения, словно он несет на плечах гигантский камень и у него нет больше сил тащить его.

Я захожу в маленький туалет в старой части школы, которым сейчас уже вряд ли кто-нибудь пользуется: зеркало грязное, всей сантехнике уже лет шестьдесят, не меньше, кабинки списаны. Моя любимая надпись: «Хочешь хорошо провести время — звони Миртл». Ей, наверное, тоже шестьдесят лет. Интересно, когда в последний раз родители называли своего ребенка Миртл?

— Кто здесь? — кричит Мэгги.

— Это я.

— С тобой есть еще кто-нибудь?

— Нет.

— Хорошо, — говорит она и выходит из кабинки, ее лицо опухло и покрылось пятнами от плача.

— О господи, Мэгги, — говорю я и протягиваю ей бумажное полотенце.

Она высмаркивается и смотрит на меня.

— Я знаю, что сейчас ты думаешь только о Себастьяне, но мне нужна твоя помощь…

— О’кей, — осторожно говорю я.

— Потому что мне нужно пойти к… одному врачу. И я не могу сделать это одна.

— Конечно, — улыбаюсь я, радуясь, что мы, похоже, помирились. — Когда?

— Сейчас.

— Сейчас?

— Если у тебя нет занятия поинтересней…

— Нет, конечно. Но почему сейчас, Мэгги? — спрашиваю я с нарастающей тревогой. — И к какому врачу?

— Ну, ты знаешь, — говорит она, понижая голос. — Врачу, который занимается… эээ… женскими проблемами.

— Например, абортами? — не могу удержаться я.

Мэгги в панике:

— Даже не говори об этом.

— Ты…?

— Нет, — говорит она возбужденным шепотом. — Но я думала, что возможно, пока в понедельник не начались месячные.

— Вы что, не предохранялись?

— Не всегда можно спланировать, что, где и как, понимаешь, — пытается она защититься. — И он всегда успевает вытащить прежде, чем кончить.

— О, Мэгги. — Даже несмотря на то, что я никогда не занималась сексом, я кое-что в этом понимаю: во всяком случае мне точно известию, что прерванный половой акт не всегда помогает предотвратить беременность. И Мэгги тоже должна это знать. — Ты не пьешь противозачаточные?

— Пока нет, но собираюсь. — Она пристально смотрит на меня. — Вот почему мне нужно поехать к врачу в Ист-Хартфорд.

Ист-Хартфорд — это соседний с нашим город, но он считается очень криминальным, поэтому не пользуется популярностью и туда никто старается не ездить. Честно говоря, я не могу поверить, что там вообще может быть кабинет частного врача.

— Как ты нашла этого доктора?

— В «Желтых страницах». — По тому, как она-то говорит, я вижу, что она врет. — Я позвонила, записалась на 12:30. И ты должна поехать со мной, потому что ты единственный человек, кому я доверяю. Я ведь не могу поехать с Уолтом?

— Почему бы тебе не поехать с Питером? Он ведь тоже несет ответственность?

— Он сильно разозлился, — говорит Мэгги, — когда узнал, что, возможно, я залетела, страшно бесился и не разговаривал со мной целые сутки.

Что-то здесь не так.

— Но, Мэгги. — Я пытаюсь разобраться в ситуации. — Когда я видела тебя в воскресенье днем, ты сказала, что в ночь до этого ты первый раз занималась сексом с Питером…

— Я такого не говорила.

— Нет, говорила.

— Яне помню. — Она берет побольше бумажных полотенец и пытается спрятать за ними глаза.

— Это был не первый раз, так? — говорю я. Она качает головой. — Ты спала с ним и до этого.

— Той ночью, после «Эмеральд».

Я медленно киваю, иду к крошечному окну и выглядываю на улицу.

— Почему ты не сказала мне?

— О, Кэрри, я не могла, — плачет она. — Мне так жаль. Я хотела тебе рассказать, но я боялась… боялась, что все узнают. Все бы думали, что я потаскушка.

— Я бы никогда такого о тебе не подумала, пусть бы ты даже переспала с сотней мужчин.

Похоже, мои слова ее развеселили.

— Ты думаешь, женщина может переспать с сотней мужчин?

— Думаю, что да, но ей пришлось бы изрядно потрудиться. Представляешь, тебе бы пришлось каждую неделю заниматься сексом с разными парнями. И так в течение двух лет. У тебя бы не оставалось свободного времени ни на что другое.

Мэгги выкидывает полотенце, смотрит на себя в зеркало и умывается холодной водой:

— Это наверняка понравилось бы Питеру: он думает только о сексе.

Ни фига себе. Кто знал, что этот тупица Питер окажется таким извращенцем?

До врача нам нужно было ехать пятнадцать минут, мы уже проехали тридцать и до сих пор его не нашли. За это время мы чуть не врезались в две машины, когда сдавали задом, наехали на четыре бордюра и разбросали по дороге кучу картошки фри. По настоянию Мэгги мы заехали в «Макдоналдс», а когда вернулись в машину с едой, Мэгз так быстро тронулась, что вся моя картошка вылетела в окно.

Ну все, с меня достаточно! Я уже готова кричать, но не могу, не сейчас, когда я пытаюсь оставить одну из моих лучших подруг к какому-то ненормальному доктору, чтобы получить рецепт на противозачаточные таблетки. Поэтому я смотрю на часы, показываю Мэгги, что мы опаздываем, и ненавязчиво предлагаю заехать на заправку.

— Зачем? — спрашивает Мэгги.

— У них есть карты.

— Нам не нужна карта.

— Да что с тобой, подруга? — Я открываю бардачок в поисках сигарет, но он оказывается пуст. — И потом, нам нужны сигареты.

— Моя проклятая мамаша, — говорит Мэгги. — Она в очередной раз пытается бросить купить. Ненавижу.

К счастью, желание покурить пересиливает страх перед Ист-Хартфордом, и мы заезжаем на заправку. Мэгги сразу бежит в грязный туалет, а я пытаюсь выяснить у прыщавого заправщица, как нам найти врача. Я показываю ему кусочек бумаги, на котором написан адрес.

— Да, конечно, я знаю это место, — говорит он. — Прямо за углом.

Затем он демонстрирует мне свое умение складывать ладони таким образом, что тени, которые они отбрасывают, превращаются в животных.

— Заяц у тебя получается лучше всего, — говорю я.

— Я знаю, — отвечает он. — Я собираюсь уволиться отсюда и устраивать шоу теней на детских праздниках.

— Уверена, у тебя не будет отбоя от клиентов.

Неожиданно я чувствую какую-то нежность к этому милому прыщавому парню, который хочет устраивать шоу теней для детей. Он ничем не отличается от тех, кто учится в старшей школе Каслбери. Затем появляется Мэгги, и мы садимся в машину. Когда мы отъезжаем, я изображаю «лающую собаку».

— Что это было? — спрашивает Мэгги. — С каких это пор ты изображаешь руками тени животных?

С тех пор как ты решила заниматься сексом и не говорить мне об этом, хочу ответить я, но решаю, что лучше будет промолчать. Вместо этого я говорю:

— Я всегда их делала. Ты просто никогда не замечала.

Судя по адресу, кабинет врача находится на жилой улице с маленькими домами, прилепленными один к другому. Когда мы, наконец, находим сорок шестой номер, то замираем от удивления и недоверия: он ничем не отличается от соседних — маленькое голубое ранчо с красной дверью. Возможно, мы что-то перепутали? Но тут мы замечаем сбоку небольшую дверь с надписью, где говорится, что это частный врачебный кабинет. Когда путь пройден и остается только войти внутрь, Мэгги решает отступить. Похоже, она сильно испугана.

— Я не могу этого сделать, — говорит она, хватаясь за руль. — Я не могу туда пойти.

Знаю, что я должна быть обиженной на нее за то, что она заставила меня проделать весь этот путь в Ист-Хартфорд просто так, но вместо этого я понимаю, что именно она чувствует. Хочет уцепиться за прошлое, когда не было никаких проблем, и боится идти вперед, потому что не знает, что ее там ожидает. Хотя, вероятно, уже слишком поздно, чтобы отступать.

— Смотри, — говорю я, — я пойду внутрь все проверю. Если все в порядке, я вернусь за тобой. Если меня не будет через пять минут, вызывай полицию.

К двери прикреплен листочек, на котором написано, что нужно стучать громче. Я стучу так громко, что мне кажется, у меня на костяшках будут синяки. В двери приоткрывается щелка, и средних лет женщина в униформе медсестры высовывает голову:

— Да?

— У моей подруги запись.

— На что?

— Противозачаточные таблетки, — шепчу я.

— Вы и есть подруга? — спрашивает она.

— Нет, — говорю я, оборачиваясь. — Моя подруга в машине.

— Лучше бы она быстрее подошла. У доктора сегодня плотная запись.

— Хорошо, — говорю я, постоянно кивая. Я сейчас, наверное, похожа на игрушку с головой на пружине, которые водители грузовиков ставят на приборные доски своих машин.

— Или ведите свою «подругу», или заходите, — говорит медсестра.

Я поворачиваюсь и машу Мэгги. И впервые в жизни она сама, без уговоров, выходит из машины. Мы заходим внутрь в крошечную приемную, которая, возможно, раньше была комнатой для завтраков. Я делаю такой вывод, потому что на обоях изображены чайники. Здесь шесть металлических стульев, на одном из которых сидит девушка примерно нашего возраста, кофейный столик из МДФ с журналом для детей «Хайлайтс».

— Врач скоро вас примет. — Медсестра обращается к Мэгги и уходит.

Мы садимся. Я осматриваю девушку, которая с враждебностью уставилась на нас: ее волосы подстрижены по последней моде — короткие спереди и довольно длинные сзади, на веках нарисованы черные стрелки, напоминающие два крыла, из-за чего кажется, что глаза легко могут улететь с лица. Она выглядит крутой и жалкой одновременно. И еще мне кажется, что она хочет нас покусать. Я пытаюсь ей улыбнуться, но в ответ получаю свирепый взгляд. Она демонстративно берет «Хайлайтс», затем откладывает его и спрашивает:

— На что уставилась?

Я не переживу еще одну женскую схватку, поэтому отвечаю так мягко, как только могу:

— Ни на что.

— Да? — говорит она. — Лучше бы ты действительно смотрела ни на что.

— Я никуда не смотрю, клянусь.

Наконец, прежде чем это успевает зайти дальше, дверь открывается, и выходит медсестра, поддерживая другую молодую девушку за плечи. Девушка выглядит практически так же, как ее подруга, кроме того, что она бесшумно плачет и размазывает слезы ладонями по щекам.

— Ты в порядке, дорогая, — неожиданно добро говорит медсестра. — Доктор говорит, что все прошло хорошо. Никакого аспирина в течение трех дней. И никакого секса в течение по меньшей мере двух недель.

Девушка кивает. Ее подруга подпрыгивает к ней и кладет руки на лицо плачущей девушки:

— Все хорошо. Все будет хорошо.

И, бросив еще один свирепый взгляд в нашу сторону, она уводит подругу.

Медсестра качает головой и затем смотрит на Мэгги:

— Сейчас доктор вас примет.

— Мэгги, — шепчу я. — Тебе не обязательно это делать. Мы можем пойти куда-нибудь еще…

Но Мэгги уже встала, на ее лице читается решимость.

— Я должна это сделать.

— Правильно, дорогая, — говорит медсестра. — Лучше предохраняться, чем потом мучиться от последствий. Я бы хотела, чтобы все девушки предохранялись.

И по какой-то причине она смотрит прямо на меня. Спокойно, леди. Я еще девственница. Но возможно, уже недолго. Может, мне тоже нужны таблетки просто на всякий случай.

Проходит десять минут, и Мэгги, улыбаясь, выходит из кабинета, она выглядит так, словно с ее плеч упал тяжелый груз. Она не перестает благодарить медсестру, и это настолько затягивается, что я вынуждена напомнить, что нам нужно возвращаться в школу. Уже на улице Мэгги говорит мне:

— Это было так просто, я даже не раздевалась. Врач только спросил, когда у меня в последний раз были месячные.

— Отлично, — говорю я, садясь в машину. Я не могу избавиться от мыслей о рыдающей девушке. Она плакала от грусти или от облегчения? Или просто от испуга? В любом случае, это было ужасно. Я приоткрываю окно и закуриваю.

— Мэгз, — спрашиваю я. — Как ты узнала об этом месте? Только на этот раз скажи мне правду.

— Меня отправил сюда Питер.

— А он откуда его взял?

— От Донны ЛаДонны, — шепчет она.

Я киваю, выпуская сигаретный дым в холодный воздух. Наверное, я еще не готова ко всему этому.