Борис Гребенщиков - "История осталась позади". Интервью "Литературной России".
- Борис Борисович, что сейчас происходит с «Аквариумом»? В одном из недавних интервью вы сказали, что группа отправлена в отпуск до середины лета, а что будет потом – неизвестно. Это всё ещё неизвестно или к осени нам следует ждать «Аквариум 4.0»? Не грядут ли какие-то принципиальные изменения в коллективе или в формате выступлений?
- «Аквариум» сейчас ожидает перемен, которые придут извне. А тем временем мы – под псевдонимом БГ – играем небольшие концерты и работаем в студии с рядом песен, которыми веселим и удивляем самих себя; первые плоды должны проявиться очень скоро.
- Вы не раз заявляли, что с выпуском CD-альбомов покончено, что данная форма себя изжила. Однако затем довольно неожиданно вышел «Архангельск» и ещё несколько сборников. Какие сейчас соображения на тему альбома? Песен-то, по-моему, набралось уже как следует. И заодно, если, конечно, не секрет, ответьте, останется ли замечательный симфонический «Фавн» только синглом или же он может быть впоследствии перезаписан, как «Тайный Узбек» для «Архангельска», в более привычной манере?
– Альбомная форма – то есть симфония из песен длиной от 30 до 70 минут – никуда не девается, как и любая другая форма. Она просто перестаёт быть используемой новым поколением. А мы – мы продолжаем выставлять новые записи в сеть, как только они появляются; и экспериментируем с форматами – от одной песни до мини-альбома. Вот скоро мы собираемся выставить песню и несколько её ремиксов, сделанных известными мастерами.
А новый альбом – в классическом понимании этого слова – будет тогда, когда он сложится. Для этого должна появиться новая ситуация, новый подход к музыке, новые песни и новая легенда.
- Я внимательно слежу за вашими интервью и заметил, что вы скупы на похвалы писателям. Хорошо помню историю с вашей реакцией в самолёте на какого-то стихотворца, всучившего вам книгу своих стихов, двумя строчками припева вошедших затем в «Великую железнодорожную симфонию» с альбома «Снежный лев». В текстах некоторых ваших песен чувствуется, однако, поэтическое влияние. Например, влияние, обэриутов. Не случайно же вы посвятили им один из выпусков «Аэростата». А кого ещё, кроме Хармса, Введенского, а также Мандельштама и Пастернака, любит читать Борис Гребенщиков? Если играть на гитаре его научила бабушка, то у кого он учился, например, внутренней рифме из «Терапевта»?
– Во-первых, хочу поправить – мне невозможно «всучить» книгу, я принял её с благодарностью и очень и очень обязан тому замечательному человеку по имени Андрей Чернов. Поэзия – великий дар. И не случайно результатом этого дара было рождение новой песни.
На обериутов я стал обращать внимание после фразы Андрея Вознесенского. Но они никогда не были мне особенно близки; у нас очень разный подход к главной теме поэзии. Я здесь ближе Роберту Грэйвсу. Хотя блеск стихов Введенского и юного Заболоцкого не может не поражать.
И продолжаю поражаться новой для меня поэзии – от Стиви Смит до Стейна Мерена. Это чудо – когда открываешь для себя нового поэта. А учит меня только личный опыт; перенять технику – невозможно.
- Вы иногда даёте разные ответы на одни и те же вопросы. Когда-то, например, открещивались от именования вас поэтом. Но всё течёт и меняется, и вот БГ уже стал иногда соглашаться, что он всё-таки в первую очередь поэт. Помнится, Константин Кинчев в 1990-е годы предложил прочитать тексты ваших песен (речь в тот момент шла, кажется, о сборнике «Песни»), чтобы убедиться, что это вовсе никакие не стихи. Хотя тот же «Орёл, телец и лев» – пример и образец регулярного стиха, читается очень легко и удобно безо всякого музыкального сопровождения. Так кто вы сейчас – поэт или кто-то ещё, и что вы понимаете под определениями «поэт», «поэзия»?
– Слово «поэт» – очень высокое слово и подразумевает ряд вещей, к которым мне идти столько, что в этой жизни не дойти.
Поэт – святой языка.
- Ваш «Отчёт о шестнадцати годах звукозаписи» охватывает «исторические» альбомы «Аквариума» – от «Синего альбома» до «Гипербореи» – и заканчивается, выходит, 1997-м годом. С тех пор скоро минет ещё шестнадцать лет самой наиактивнейшей звукозаписи. Не кажется ли вам, что пора приниматься за продолжение отчёта? Не знаю, как другие, а я его жду.
– «Аквариум» больше этого не требует. История осталась позади. Сегодня у «Аквариума» существует только сегодня. А моё дело – делать то, что ему необходимо.
- Тема вашей религиозной принадлежности, муссируемая журналистами, кажется, набила вам оскомину. Простите, но мне интересно было бы знать, в каком состоянии пребывают сейчас ваши отношения с последователями Шри Чинмоя? И отдельный вопрос: вы всё-таки встретились, поговорили с Сай Бабой?
– Бог не знает о том, как мы его называем; драться из-за этих названий – оскорбление самих себя. Великий христианский богослов Климент Александрийский сказал однажды, что Бог начинается там, где кончаются наши о Нём представления. О какой религиозной принадлежности после этого можно говорить?
Я с теплотой и любовью отношусь к учениками Шри Чинмоя и всегда рад встрече с ними; они, как правило, удивительно чистые люди. А с Сатья Сай Бабой мы встречались однажды, минут на пять, и никаких чудес при этом, слава Богу, не происходило. Его подлинные чудеса – это атмосфера, которую иногда можно было почувствовать вокруг него и в его ашраме. Я не могу не относиться к нему с глубоким почтением.
- В конце ноября в Московской Консерватории состоялась симфоническая премьера – «Семь песен о Боге». Каково ваше отношение к этой затее, а так же и к той вакханалии, которую устроили некоторые православные активисты, протестующие против популяризации среди патриаршей паствы творчества «буддиста» Гребенщикова?
– Невежественные и поэтому агрессивные люди есть везде, и православие – не исключение. А оратория мне нравится, тем больше, чем больше я её слушаю.
- И последний вопрос к вам как к переводчику «Бхагавад-гиты» и потому отчасти коллеге: как продвигается работа? Нужен ли современной России (да и возможен ли, на ваш взгляд, в принципе) адекватный перевод «Бхагавад-гиты» и – шире – всей «Махабхараты»?
– «Гита» – одна из величайших книг человечества. Этот факт оспорить невозможно. Даже наша православная церковь в начале 20-го века признала её «душеполезной». Поэтому мне кажется, что должен существовать её перевод, сделанный понятным и простым языком. Но работа это огромная.
Рамакришна — один, а нас — миллионы!...
Борис Гребенщиков: Рамакришна - один, а нас- миллионы!...Надпись на стене кричала: "БГ, открой дверь! Мы тебя любим!" Розовые и красные полосы, переплетаясь совершенно нелинейно, скручивались в диковинные образы неземных существ. Штукатурка, выщербленная ударами времени и копьями шариковых ручек фэнов, серой отполированной массой нависала над пролетом четвертого этажа. И над всем этим властвовала серая железная дверь. С глазком.
В ответ на мой условный стук дверь бесшумно распахнулась. Страж в костюме музыканта, доброй улыбкой и ясными глазами задал мне, как положено, три вопроса и, внимательно выслушав трижды произнесенное мною "да!", сказал: "Ну, что ж... — заходите!"
Закрыв за нами железную дверь, страж показал пальцем в глубь коридора, кратко бросив: "Вам туда".
Холщовое покрывало с изображением индийского божества отделяло мир питерского коридора от святая святых — обители, ашрама, комнаты для медитации и бесед. Алтари, свечи, драконы, летающие рыбы, иконы... — азместившись на крошечном диванчике, мы оглядывались по сторонам и впитывали, впитывали, впитывали ауру этого незабываемого места. А тут еще страж принес букет разноцветных георгинов и торжественно установил их в высокой вазе в центре стола.
Гребенщиков появился внезапно.
“Вопросов мы специально не готовили”, — сказал я. “Тем лучше”, — легко ответил он, приземляясь в свое пурпурное кресло и мягко улыбаясь. Чему-то своему, как всегда...
— Песня "Этот поезд в огне…" воспринималась как о ситуации в России. Не кажется ли тебе, что в связи с американскими событиями эта ситуация начинает проявляться во всем мире?
— Ну, я рад, что мы это заметили, потому что это происходит достаточно давно. Что же касается песни, то песня не была написана применительно к условиям. Я писал то, что мне было интересно. Потом поглядел и развел руками, увидев, что получилось. Со всеми хорошими песнями происходит именно так.
— Проходящий через художника энергетическо-творческий поток и сам художник — это две разные величины?
— У художника, по сравнению с обычными людьми, гораздо сильнее размыта грань между его собственным подсознанием и общественным подсознанием. У художника наяву появляется в голове то, что другие люди могут видеть только во сне и, проснувшись, не всегда желают это вспомнить.
— Когда художник творит, он мудр, красив, быстр, смел, сверкающ. И вот он — человек. Он, наверно, хочет дотянуться до самого себя?
— Я всегда хотел. Хотя я считаю, что не нужно воспринимать человека, который что-то делает, как одно и то же с тем, что он делает. Я знаю массу хороших музыкантов, которые в жизни из себя не слишком много чего представляют. Потому что у них все основное уходит в творчество. Мне же всегда хотелось, как можно больше в жизни соответствовать тому, что я делаю.
— У тебя — особые песни. Они наполнены особой энергией, которая заставляет людей себя пересматривать.
— Правильно.
— И здесь важно, чтобы была целостность, совпадение этих двух картинок. Существуют, наверно, такие направления, где это может не совпадать…
— Всегда должно совпадать! Но люди, по сути своей слабы, и далеко не все от жизни получили возможности научиться тому, как совпадать.
— "Люди по сути своей слабы..." — это взято из книг или собственное убеждение?
— Это факт жизни.
— Значит, не все могут достичь просветления?
— Могут все. Для этого нужно сильно захотеть.
— Если они слабы, как они могут сильно захотеть?
— Для того, чтобы захотеть, нужно иметь достаточный интеллект, достаточную силу духа.
— Интеллект, все-таки?
— Интеллект, чтобы понять, что тебе не хватает. Сила духа — для того, чтобы сделать из этого выводы и что-то начать по этому поводу делать. Нужно и то, и другое. У большинства людей этого еще нет. Нет интеллекта, нет силы духа. Еще не сложилось. Большинству людей еще не хочется свободы, их вполне устраивает несвобода.
— То, что люди "не хотят, слабы, не могут" — это трагедия?
— Это — трагикомедия. Это история человека, который умирает с голоду, сидя на полном котле золота.
— В твоей книге "Иван и Данила" один из героев говорит "надо действовать!". Не мог бы ты высказаться по этому поводу?
— У китайцев есть такое понятие: У-Вэй — недеяние. Оно не значит, что нужно сложить руки и ничего не делать. Недеяние — это всего-навсего делать только то, что тебе свойственно. Что естественным образом проистекает из твоей природы. Природа дерева — расти. Дерево, когда растет, не действует. Оно просто является собою. У людей — также. Всегда есть возможность действовать от ума, и есть возможность действовать, даже не замечая, что ты действуешь. Потому что это — естественно для твоей природы.
— Человека нужно доразвить, чтобы он начал таким образом действовать?
— Опыт тоталитарных и не тоталитарных государств говорит о том, что человека развить невозможно до тех пор, пока он сам этого не захочет. Но в человеке можно пробудить желание быть более счастливым. Для этого нужно показать, что возможно быть счастливым. Когда тибетский крестьянин пашет на яке на узком склоне и мимо него пролетает лама, крестьянин думает: "Ага, значит ему можно, а мне нет? Я тоже так хочу". И тогда у крестьянина появляется шанс.
— Значит ли это, что другим людям невозможно помочь, стремясь помочь, а можно только самому стремиться к тому, чтобы прорастать, как дерево?
— Нужно делать то, что тебе свойственно. Но при этом желательно, опять-таки, иметь развитый мыслительный аппарат. Чтобы понять — что тебе свойственно, а что — не свойственно.
— Жизнь же вторгается, и очень жестко, в жизнь людей?
— Для открытого человека жизнь не может вторгаться — он уже в ней живет. Нечему и не в кого вторгаться. Мы являемся неотрывной частью жизни. Мы и есть эта жизнь. Поэтому мы сами в себя вторгнуться не можем, мы уже и так там. Если мы запираемся от жизни, то она может вторгнуться. А если не запираемся, то она никуда не может вторгнуться. Она — одно и то же с нами. Так что лучше не запираться.
— Жизнь миллионами своих стрел-проблем вторгается в человека. Разве он может выстоять против этого вала?
— Если человек будет стоять против вала, то он, конечно, не выстоит. Вал — сильнее. Но если он сам — часть вала, то ему стоять не против чего. Волна не может уничтожить волну — они суть одно и то же. Пока мы отгораживаемся от мира, мы можем быть уничтожены. Если мы едины с миром, то даже физическая смерть ничему не помешает.
— Мысль очень красивая, поэтичная…
— Она правдивая…
— Но как применить ее практически для себя человеку?
— Мне приходят в голову слова кастанедовского Дона Хуана, который говорил, что нужно выбирать Путь с сердцем. То есть Путь, идя по которому, ты не остаешься равнодушным. Делать то, что тебе хочется делать. Другими словами — осуществлять истинное недеяние. Мне, например, хочется петь песни — это одно из наивысших наслаждений моей жизни. Кто-то режет по дереву. Есть милиционеры, которые выполняют свою работу с душой. Это трудно представить в наше время, но я знаю, что они есть.
— Человек сначала должен разобраться чего он хочет?
— Естественно.
— Именно это является точкой отсчета?
— Думаю, что точкой отсчета являются "дважды рожденные". Человек до определенного момента в своей жизни живет по законам общества, вполне эгоистичен, "око за око, глаз за глаз". Потом он замечает, что есть свободные люди. Ему становится завидно, что кто-то свободен более, чем он. Он начинает рассуждать "почему?" и понимает, что был несвободен до этого момента. И тогда появляется возможность его второго рождения. Главное для меня — это начало стремления к свободе.
— Начало стремления к свободе — это уже дорожка? Пока нет стремления к свободе…
— Ничего никогда не будет. Даже если человек — монах в православном монастыре. Или в тибетском.
— Поход за свободой — это, видимо, один из самых великих походов человека?
— Это единственный поход человека!
— Волна твоего творчества зажигает большое количество людей...
— Ко мне приходит достаточное количество писем — реакций людей на то, что мы делаем. Творцу, любому художнику, очень легко попасться в сети, сказать, что если я вчера сделал что-то, что помогло людям, то сегодня — я хороший.
— Хорошим он был вчера, а сегодня опять нужно подтягиваться?
— Хорошим человек был в тот момент, когда делал то, что делал вчера. Из этого не следует, что человек будет хорошим сегодня. Я знаю очень многих людей, которые ловятся на эту изящную ловушку, и считают, что сегодня они кто-то.
— Пока ты жив, ты в любой момент можешь умереть?
— Это факт. Это вытекает из того, как устроена жизнь. И Нью-Йорк это нам показал. В очередной раз.
— Как ты увидел то, что произошло в Нью-Йорке?
— Это моя личная трагедия. Там места, которые я знаю хорошо, которые люблю. И там могли быть мои друзья… — их там не было, но, все равно, там погибло огромное количество людей. Для меня это — переломный пункт. До нашего сведения довели, что мы, наконец-то, живем в новом времени. И старые критерии отпали. Принцип остается тем же, а критерии уже меняются.
— Это было индикатором проявленности новых условий?
— Да. Нам это очень хорошо проиллюстрировали. Пример того, что, ребята, в жизни все непостоянно, и теперь вы имеете пример ясный, поэтому стоит сделать выводы и применять жизнь на полную, пока мы есть… а завтра уже, в общем, не резон. Нью-Йорк все время думал, что он защищен. И, возвращаясь к тому, о чем мы говорили — одно напрямую связано с другим. То, что я сделал вчера — это то, что я сделал вчера. А сегодняшнее — еще нужно сделать. Поклонение, которое относится ко мне или к любому другому артисту… — артист не должен забывать, что это относится к вчерашнему. К нему сегодняшнему это не имеет отношения. Нужно доказывать себя с нуля и по новой.
— Радоваться нужно постоянно?
— Я лично, как человек, — предпочитаю. Мне депрессия не мила.
— Жить в эту секунду и радоваться, постоянно находить поводы для радости — что нужно для этого?
— Нужно быть открытым.
— И тогда любой листок-лепесток... Как стать таким?
— Это очень хороший вопрос. Я не знаю. Рамакришна вышел в поле, увидел летящего журавля и упал в обморок от счастья. Но Рамакришна один, а нас миллионы.
— Ты чувствуешь связь с людьми, которые слушают твои песни?
— Я ощущаю все время связь с людьми, которые что-то делали и делают. От Лао Цзы начиная и кончая теперешними панками. С ними я ощущаю связь. Творческий дух общий. С теми, кто воспринимает? Мне приятно, что есть такие люди. Мою душу греет, что нашу музыку слушают. Когда кто-то слушает мои песни — это не песни, это я и есть. Причем, я в более чистом, дистиллированном виде, чем тот я, который сейчас сидит и разговаривает. Во мне много лишнего сейчас… — например, тело.
— Тело лишнее?
— Не существенно. Без него я не смог бы делать дальше что-то, но для тех, кто слушает музыку, которую мы уже сделали, мое тело не является чем-то существенным. Я уже весь там. Весь. Поэтому я, как человек обладающий телом и всем остальным, на этой связи не циклюсь. Я понимаю, что вот я — здесь, а вот я — там. И это одно и то же существо. Это я понимаю прекрасно. Но для того, чтобы мое сознание не перекипело через крышку, я предпочитаю то, что сделано, оставлять сделанным и идти дальше.
— Как ставить перед собою цели и не привязываться к этому?
— Если бы были рецепты, которые были бы легки в повседневной жизни, то, наверное, все бы ими пользовались. О том, что так нужно делать, говорят все Учителя человечества, начиная с самых ранних. Можно привести коня к реке, но невозможно заставить его напиться.
— Как совмещать активность в мире с внутренним спокойствием и непривязкой?
— Услышав в 4-м классе рок-н-рольную музыку, я понял, что меня интересует именно это, а все остальное — постольку поскольку. И я свою жизнь строил, исходя из того, что мне хочется этого счастья.
— Нужно быть очень жестким человеком, чтобы не отклоняться?
— Мягче меня человека не найти.
— Нужно быть жестким, но мягче тебя не найти. Как это?
— У меня просто нет курса.
— Ты сказал "я понял, что меня интересует"… Неужели никто и ничто не пыталось сбить тебя в жизни?
— Мне тоже всего хотелось. И большинство из этого у меня было. И я понял, что я могу без этого обойтись.
— Есть у тебя какая-нибудь вещь, которую ты… — все, что угодно мог бы подарить, а ее не хочешь дарить?
— Я не стал бы дарить свою гитару. Но если она сегодня пропадет, ну что делать? Я буду плакать, если у меня пропадет возможность взаимодействовать с людьми, в смысле, что-то отдавать им. Пока у меня есть такая возможность, я считаю себя абсолютно богатым и свободным. На самом высоком уровне это — единственное, что ценно.
— И вот на этой нематериалистической ноте…
— Чудеса вполне реальны. Мы просто их не замечаем.
— Удивительно устроен мир?
— Фантастически. Поэтому нужно совершать бессмысленные акты красоты.
Интервью Б. Б. Гребенщикова
- Это очень непривычно для России, чтобы человек много лет в своем творчестве нес людям свет, оптимизм, в музыке преобладали радостные, жизнеутверждающие ноты. Как Вам удается сохранять оптимизм и душевное равновесие?
- Мне кажется, что именно такой музыкой и стоит заниматься. А как удаётся? Работа над собой: постепенно отбрасывать то, что в себе не нравится.
- Многие музыканты очень любят относить себя к разным направлениям (панки, рокеры, попса, джаз, фолк и т. п.), Вы – никогда. Это боязнь оказаться в стае или такое мироощущение?
- Это не боязнь, а констатация факта – мы и правда не помещаемся ни в один стиль. А в стаю люди сбиваются инстинктивно – от неуверенности. Но мы же все-таки не совсем животные . Зачем тогда быть в стае?
- Я недавно пересматривал альбом с фотографиями раннего «Аквариума». Юный отрок с «улыбкой фавна (или сатира)», если не ошибаюсь, таким вас увидел А. Вознесенский. Сейчас, Б. Б., Вы посолиднел и – роскошная лысина и борода. Но Ваши глаза остались, как 30, 20, 10 лет назад. На сколько вы себя ощущаете? Страшит ли вас старость?
- Не страшит – в каждом возрасте есть свои прекрасные стороны. А на сколько лет себя ощущаю – не знаю; встаю поутру и совершенно не думаю: «На сколько же я себя ощущаю»; чувствую, что живой – тем и доволен; остальное – досужие размышления, которые мне не слишком интересны. Менять свой возраст на другой не стал бы. Это моя ценность.
- Мне кажется, Вы удивительно гармоничный и цельный человек – как Вы этого достигли? Духовность Ваша естественная потребность или панацея, зависящая от каких-то внешних факторов?
- Я и правда не понимаю слова «духовность». Что оно значит? Есть вещи видимые, а есть невидимые, но не менее, а даже более реальные. Признавать их существование – вопрос простого здравого смысла. А гармония – это то, к чему стоит стремиться; вот я и пытаюсь.
- Занимаетесь ли Вы сейчас новыми переводами? (прим. Автора: Борис Гребенщиков уже перевел «Путеводитель по жизни и смерти» Чокьи Нима Ринпоче и «Катха Упанишады»)
- Увы – вот сейчас на это просто нет времени. Записи, концерты и радиопередачи занимают 100% времени. Было бы время – перевел бы еще Упанишад.
- Почему до сих пор Вы продолжаете колесить по России?
- Мне нравится играть концерты. А, вдобавок к этому – так мы зарабатываем свой хлеб насущный, ибо записи денег не приносят, а скорее уносят.
- Возможно ли в Вашем творчестве продолжение уникального настроения, песен, что были написаны для «Русского альбома»?
- Сознательно повторяться мне бы не хотелось – а в том, что придёт, у меня выбор небольшой. Что будет – то и будет; но лучше бы, чтобы это было что-то новое.
- Вы вероломный человек? Многие не могут понять ваши поступки, многих это раздражает. Вы обращаете внимание на мнение людей (близких или посторонних) при принятии решений?
- Делай, что должен и будь, что будет – вот долг истинного рыцаря (старинная песня).
- Никогда не слышал, чтобы Вы говорили о живописи. Расскажите о Ваших пристрастиях?
- Клод Монэ, Жерар Давид и Шишкин; и много остальных.
- Как Вы относитесь к православию? Чем оно стало для Вас?
- Чем и всегда было – прекрасной, светлой и чистой религией русского народа. Очень хорошо отношусь, несмотря на ряд перегибов на местах.
- Ваши отношения с алкоголем прекратились? Если нет – несколько советов для начинающих.
- Отношения прекрасные и уважительные; но в данный момент не пью алкоголь. Юноше, обдумывающему житьё порекомендую хорошие французские и итальянские вина и шотландское «сингл-молт» виски.
- Как Вы относитесь к творчеству коллег по сцене? Я слышал вы их не слушаете? Как Вам нравятся последние альбомы Максима Леонидова?
- Прекрасно отношусь и по возможности слушаю. Вопрос – кого называть «моими коллегами»? А Максима я очень люблю и песни его мне всегда нравились – он отличный мастер.
- Вы суеверны?
- Церковь справедливо осуждает суеверия.
- Б. Б., красота способна спасти мир?
- От чего его спасать? С миром все в полном порядке; а, если мы не можем заметить его красоты и совершенства, то у нас проблема. Поэтому красота – вернее, способность ее воспринимать – уже признанный показатель внутренней гармонии; а гармония позволяет видеть, что мир совершенен, дело только в нас. Хочешь изменить мир – измени сначала себя.
- Каково сегодня творческому человеку жить в России? Можно ли ему реализоваться, когда интерес большинства сограждан к культурным вопросам
утерян, а у оставшихся постепенно атрофируется? Почему «глохнут» люди? И нужна ли художнику аудитория, любящая его и ждущая от него новых свершений?
- В каждой стране и культуре мира – свои условия. Так же и в России. Чтобы оглохнуть – нужно внутреннее на это согласие. А просвещать людей надо.
Тогда многие могут заметить, что быть глухим и слепым необязательно и неинтересно. Что же до аудитории – конечно; нужна и необходима. Но, если ее нет - надо продолжать делать то, что считаешь нужным. Рано или поздно все встанет на место.
- Что Вы можете сказать сегодня о двух замечательных музыкантах: Александре Куссуле и Майке Науменко (Александр Куссуль – музыкант-виртуоз, скрипач («День Серебра», «Дети Декабря», «Дети стрел»), Май Науменко – поэт, лидер культовой группы «зоопарк»)?
- Могу сказать только, что очень любил и того, и другого. А для того, чтобы вспоминать, нужно сначала забыть – а я их не забываю.
- Данила Данилов ваш старый московский поклонник, не могли бы Вы передать ему личный привет. (прим. Автора: Однажды дорожка свела их пути вместе… после концерта, а потом развела… Данила – культовый персонаж московской рок-тусовки)
- Привет неизвестному мне Даниле!
- Возвращаясь к вопросу о возрасте. А разве каждого человека не страшит со взрослением приближение смерти? И как к этому относиться (естественно, если задумываться)?
- Не каждого страшит приближение смерти. Если быть стопроцентно уверенным, что Бога нет, тогда, наверное, можно было бы задуматься - а что дальше; а если Бог есть – тогда можно Ему довериться. В школу идти тоже было страшно; всегда страшновато входить в незнакомое – но можно ли этого бояться? Не стоит.
- Как Вы относитесь к Москве? Нет такой «питерской позиции»: Москва «второсортный» город?
- К Москве отношусь с любовью. Сравнивать Москву и Петербург не возьмусь – они совсем разные; и оба – первосортные.
- Нравится ли Вам «Евгений Онегин» А. С. Пушкина? Давно перечитывали Пушкина?
- Пушкин – гений, почти недоступный пониманию – первый и единственно совершенный поэт.
- Ваши предпочтения в русской литературе? Чем, например, вас привлекает Пелевин, о котором Вы нередко упоминаете?
- Мои предпочтения известны – Акунин и Пелевин теперь; из более раннего с большим почтением отношусь к «Зоне» и «Заповеднику» Довлатова; до этого – бессмертная книга «Мастер и Маргарита». А книги Пелевина я люблю, в частности, за то, что при внешней фантасмагоричности, они стоят на очень здоровом фундаменте.
- Вы долго работаете с текстами? Очень часто у поэтов масса вариантов, черновиков. Вы пишите стихи «набело» или же долго работаете? Могли бы вспомнить, над каким стихом работа была наиболее напряженной?
- Некоторые песни пишутся сразу и без исправлений; но это – редкое и чудесное явление; Большая часть пишется на протяжении некоторого времени – от одного дня до десяти-пятнадцати лет. Но слова песни и стихи – совершенно разные вещи; стихи не нуждаются в мелодии и музыке: они самодостаточны, музыка их умаляет.