Проблема социальной дифференциации языка в современной лингвистике
Социальную дифференциацию языка многие исследователи считают наиболее отчетливой формой связи между языком и обществом. Поэтому, например, В.М.Жирмунский считал задачу изучения социальной дифференциации языка одной из двух главных задач, стоящих перед социолингвистикой (вторая, органически связанная с первой, — изучение социально обусловленного развития языка.
Проблема социальной дифференциации языка имеет давнюю традицию в мировой лингвистике. Она берет свое начало с известного тезиса И.А.Бодуэна де Куртенэ о «горизонтальном» (= территориальном) и «вертикальном» (= собственно социальном) членении языка. Социальному расслоению языка уделяли внимание представители французской социологической школы в языкознании (А.Мейе и его ученики), Ж.Вандриес, Ш.Балли, А.Сешэ, а также В.Матезиус, Б.Гавранек (Чехословакия), Э.Сепир (США), Дж.Фёрс (Великобритания) и др. Значителен вклад в изучение этой проблемы отечественных ученых - Е.Д.Поливанова, А.М.Селищева, Л.П.Якубинского, Б.А.Ларина, В.М.Жирмунского, В.В.Виноградова, Г.О.Винокура, М.М.Бахтина, М.Н.Петерсона, М.В.Панова.
Для освещения проблемы социальной дифференциации языка в работах конца XX - начала XXI в. характерны следующие особенности.
1. Отказ от широко распространенного в прошлом прямолинейного взгляда на дифференциацию языка в связи с социальным расслоением общества: согласно этому взгляду, расслоение общества на классы прямо ведет к формированию классовых диалектов и «языков». Более убедительной и в настоящее время разделяемой большинством лингвистов представляется точка зрения, согласно которой природа и характер отношений между структурой общества и социальной структурой языка весьма сложны. В социальной дифференциации языка получает отражение не только и, может быть, даже не столько современное состояние общества, сколько предшествующие его состояния, характерные особенности его структуры и изменений этой структуры в прошлом, на разных этапах развития данного общества.
Надо сказать, что отказ от прямолинейности в трактовке проблемы социальной дифференциации языка иногда и до сих пор осуществляется чисто декларативно, в описании же конкретных социально-языковых связей подчас проявляется вульгарно-социологический подход к интерпретации этих связей. Так, с рассматриваемой точки зрения явным анахронизмом представляется теория «языкового дефицита», получившая широкую известность в странах Западной Европы и в США. Эта теория напрямую соотносит так называемый ограниченный языковой код с низшими слоями общества, а разработанный код - с высшим и средним классами. Как убедительно, с привлечением экспериментального материала показал У.Лабов, в использовании более или менее разработанных языковых кодов существенную роль играют не только социальные различия между говорящими, разность их культурного уровня, уровня образования и т.п., но и те условия, в которых происходит реализация различных языковых кодов. Изучая группы подростков-негров, принадлежащих к низшим слоям современного американского общества, он установил, что в естественных коммуникативных условиях - главным образом, при внутригрупповом общении - речь подростков весьма гибка и разнообразна. С другой стороны, подростки из обеспеченных, культурных семей не всегда прибегают к разнообразным речевым средствам; например, в семейных ситуациях, в разговорах с родителями, с учителями они пользуются однообразным словарем и ограниченным набором синтаксических конструкций.
В большинстве современных социолингвистических исследований проблема социальной дифференциации языка изучается с преимущественным вниманием к таким языковым образованиям, существование которых определяется в конечном счете различиями в собственно социальных, профессиональных, образовательных, культурных и некоторых других «приобретенных» характеристиках говорящих.
Вместе с тем отмечается одна важная черта, свойственная социальной дифференциации многих языков в современных условиях: «...возникает новая структура социальной дифференциации языка, в которой многие издавна используемые категории наполняются новым содержанием. Вместо традиционно противопоставлявшихся друг другу социальных и территориальных диалектов... формируются новые образования, лежащие на пересечении социальных и несоциальных измерений, - социально-территориальные, этносоциальные, социально-демографические и др. диалекты; в качестве одного из примеров превращения территориального диалекта в диалект этносоциальный можно привести так называемый Black English - диалект американских негров.
С отказом от прямолинейной трактовки проблемы социальной дифференциации языка и признанием сложности социально-языковых связей сопряжена другая особенность разработки указанной проблемы в современном языкознании: при общей тенденции к выявлению системных связей между языком и обществом социолингвисты указывают на механистичность и априоризм такого подхода к изучению этой проблемы, который декларирует полную изоморфность социальной структуры языка и структуры обслуживаемого им общества.
Преувеличенное (и потому неправильное) представление об изоморфности языковой и социальной структур в определенной мере объясняется отсутствием вплоть до середины 60-х годов XX в. эмпирических социолингвистических исследований: в трактовке социально-языковых связей преобладал умозрительный подход. С появлением работ, опирающихся на значительный по объему и достаточно надежный языковой и социальный материал, шаткость теории изоморфизма стала более очевидной.
Как показывают эти исследования, социальное достаточно сложно трансформировано в языке, вследствие чего социальной структуре языка и структуре речевого поведения людей в обществе присущи специфические черты, которые хотя и обусловлены социальной природой языка, но не находят себе прямых аналогий в социальной структуре общества. Таковы, например, типы варьирования средств языка, зависящие от двух классов переменных - от социальных характеристик говорящих и от условий речи (соответственно — социальная и ситуативно-стилистическая вариативность, по Лабову.
Даже в тех случаях, когда социальные факторы выступают в качестве более или менее жестких детерминантов речевого поведения, между этими факторами, с одной стороны, и обусловливаемой ими языковой вариативностью - с другой, не наблюдается взаимно-однозначного соответствия. Например, структура ролевых отношений в значительной мере обусловливает выбор говорящими функциональных стилей языка, однако дифференциации социальных ролей нет полного соответствия в дифференциации языка на функциональные стили: с одной стороны, разные социальные роли могут исполняться с использованием средств одного и того же функционального стиля, а с другой — разные функционально-стилистические средства могут активизироваться при «проигрывании» одной социальной роли. Кроме того, механизм изменения стилистического рисунка речи не адекватен механизму изменения ролевой структуры речевого общения: ослабление социального контроля над ролевым поведением может не приводить к снятию контроля нормативно-языкового (например, смена роли с официальной на обиходную - скажем, роли начальника на роль отца — может не изменять установки говорящего использовать строго нормативные средства языка).
Для разработки проблемы социальной дифференциации языка в современной лингвистике характерен более широкий, чем прежде (в первой половине XX в.), взгляд на эту проблему. Она начинает рассматриваться в контексте общей проблематики варьирования средств языка (которое может обусловливаться как социальными, так и внутриязыковыми причинами), в том числе и таких средств, которые принадлежат к гомогенным языковым образованиям, каким является, например, в общепринятом представлении литературный язык.
Некоторые исследователи говорят об уже сформировавшейся теории языкового варьирования, которая описывает различного рода колебания в языке и в его использовании. Плодотворная разработка этой теории ставит вопрос о необходимости включения в лингвистическое описание компонента, содержащего сведения о вариативности языковых единиц. В непосредственную связь с таким аспектом изучения социальной дифференциации языка можно поставить и все более настойчивые попытки отказаться от слишком «жесткого», опирающегося исключительно на социальные критерии подхода к расслоению языка на различные подсистемы, и привлечь для решения этой проблемы функционально-стилистическую варьируемость языковых образований. В ряде работ последняя рассматривается именно как один из видов социальной дифференциации языка.
Такие социальные категории, как статус, престиж, социальная роль, некоторые исследователи рассматривают в качестве факторов, влияющих на стилистическое варьирование языка. Например, Й.Краус положил в основу предложенной им классификации именно эти категории при исследовании стилеобразующих факторов, среди которых он различает: 1) связанные с характером языковых сообщений и их функцией, 2) связанные с ориентацией говорящего на слушающего и 3) связанные с оценкой личности говорящего. Внимание к фигуре говорящего как к одному из основных факторов, обусловливающих варьирование речи, выделение различных типов говорящего в зависимости от социальных и ситуативных признаков характерно для ряда исследований в области стилистики.
Таким образом, для изучения проблемы социальной дифференциации языка в последней трети XX в. характерны два основных подхода - традиционный, опирающийся лишь на социальную стратификацию общества, обслуживаемого данным языком, и более новый, учитывающий, помимо собственно социальных факторов, факторы ситуативные и стилистические, а также статусные и ролевые характеристики носителей языка как участников тех или иных коммуникативных актов. Первый подход дает нам своего рода статическую картину социального расслоения данного языка на определенные подсистемы вне зависимости от условий и характера функционирования каждой из выделенных подсистем в процессе речевой коммуникации. Второй подход позволяет видеть социально дифференцированный язык в динамике его функционирования, и поэтому он может быть назван динамическим.
При статическом подходе мы жестко делим носителей национального языка на группы в зависимости от того, какой подсистемой этого языка они пользуются (носители диалекта, носители просторечия, носители литературного языка и т.д.). При динамическом подходе одни и те же группы носителей языка могут характеризоваться использованием в их речи средств разных языковых подсистем - в зависимости от социальных и ситуативных параметров коммуникативного акта.
Ограничения на такого рода использование накладывает языковая компетенция индивида: если он не владеет данной подсистемой, то средства ее, естественно, оказываются вне сферы его речевой деятельности. Однако в современных условиях границы между подсистемами развитых национальных языков становятся все более зыбкими, и в этих условиях можно говорить о той или иной степени полиглоссии, характерной для большинства носителей языка. Как писал Р.Якобсон, «любой общий код многоформен и является иерархической совокупностью различных субкодов, свободно избираемых говорящими в зависимости от функции сообщения, адресата и отношений между собеседниками».
Тот факт, что между подсистемами размываются границы (ранее бывшие вполне определенными), что эти подсистемы как бы «перетекают» одна в другую, не означает, однако, что традиционная схема социальной дифференциации языка неверна. Она приобретает качественно иной вид: наряду с основными подсистемами в ней необходимо предусмотреть подсистемы дополнительные, промежуточные по своей природе, - полудиалекты, интердиалекты, интержаргоны и т.п., в которых объединяются черты, скажем, территориального диалекта и городского просторечия, социального жаргона и устной формы литературного языка и т.д. Петербургский исследователь А.С.Герд выделяет такую промежуточную (между литературным языком и территориальным диалектом) форму, как региолект: речь жителей небольших и средних городов одного региона, находящегося в окружении местных диалектов.
Кроме того, сами социальные различия начинают характеризовать в большей степени использование языковых единиц, а не их набор. В использовании же языковых средств существенными оказываются как социальные характеристики говорящего - например, его возраст, пол, уровень образования и культуры, профессия и др., - так и соответствующие характеристики адресата, а также отношения между говорящим и адресатом, тип коммуникативной ситуации и цель речевого акта и ряд других обстоятельств, в той или иной степени являющихся социальными.
Наиболее существенное влияние на использование языковых средств оказывают такие динамические социальные факторы, как социальная роль (говорящего и адресата) и вхождение индивида в так называемые малые социальные группы.
Как известно, социальные роли могут быть обусловлены как постоянными или долговременными характеристиками человека - его полом, возрастом, положением в семье и в обществе, профессией (таковы, например, роли мужа, отца, начальника, сослуживца, кондуктора и т.п.), - так и переменными, которые определяются свойствами ситуации: таковы, например, роли пассажира, покупателя, пациента и др.
Роли, связанные с постоянными или долговременными характеристиками, накладывают отпечаток на поведение и даже на образ жизни человека, «оказывают заметное влияние на его личные качества (его ценностные ориентации, мотивы его деятельности, его отношение к другим людям)». Сказываются они и в речи; ср. расхожие «квалифицирующие» определения вроде таких: говорит, как учитель; хорошо поставленным актерским голосом; начальственный окрик; оставь свой прокурорский тон; кричит, как базарная торговка, и т.п.
Исполнение одних и тех же ситуативных ролей (пациента, покупателя и др.), скажем, студентом и домохозяйкой, столяром и учителем математики различно: хотя данная ситуация (например, купля-продажа, прием у врача) предъявляет к ее участникам определенные требования, ролевое поведение каждого из участников бывает обусловлено их постоянными или долговременными социальными характеристиками, их профессиональным или служебным статусом.
Многие роли, характерные для данного общества, имеют специальные обозначения в языке: отец, жена, сын, дочь, брат, сестра, одноклассник, сосед, учитель, покупатель, пациент, пассажир, председатель собрания, член парламента, судья, посетитель, клиент и т.п. Все взрослые члены данного общества более или менее хорошо знают, чего ожидать от человека при исполнении им каждой из подобных ролей, так что даже простое произнесение имени роли обычно вызывает в сознании говорящего или адресата представление о комплексе свойственных этой роли прав и обязанностей.
Представления о типичном исполнении той или иной роли складываются в стереотипы; они составляют неотъемлемую часть ролевого поведения. Стереотипы формируются на основе опыта, частой повторяемости ролевых признаков, характеризующих поведение, манеру говорить, двигаться, одеваться и т.п.
Пары социальных ролей - наиболее типичная форма ролевого взаимодействия людей (хотя нередки ситуации, когда человек при исполнении определенной социальной роли взаимодействует не с одним ролевым партнером, а с множеством: ср., например, ситуации «лектор - аудитория», «священник - прихожане церкви» и т.п..). Соотношение ролей в таких парах моет быть трояким;
1)роль первого участника ситуации (X) выше роли второго участника (Y) ситуации: Р (X) > Р (Y);
2) роль первого участника ситуации (X) ниже роли второго участника (Y) ситуации: Р (X) < Р (Y);
3) роли участников ситуации равны: Р (X) = Р (Y). Социальная роль Х-а выше социальной роли Y-a тогда, когда в некоторой группе или в ситуации общения Y зависим от Х-а; и наоборот: социальная роль Х-а ниже социальной роли У-а, если в некоторой группе или в ситуации общения X зависим от У-а. При отсутствии зависимости говорят о равенстве социальных ролей членов группы или участников ситуации.
В соответствии с типами ролевых отношений все ситуации общения можно подразделить на симметричные и асимметричные.
Исполнение человеком различных социальных ролей как в симметричных, так и в асимметричных ситуациях отличается некоторыми закономерностями. Такие закономерности характеризуют и речевой аспект ролевого поведения. Сформулируем некоторые из них:
- (1) исполнение определенной роли требует использования определенных языковых средств, ожидаемых партнером по ролевому взаимодействию и окружающими людьми; нарушение этих ожиданий ведет к тому, что ролевой партнер или окружающие оценивают речь данного лица как неуместную, как противоречащую нормам языка или нормам человеческого общения, общепринятым правилам этикета и т.п.;
- (2) при изменении социальной роли происходит переключение с одних языковых средств на другие (ср., например, исполнение ролей пассажира и пациента); отказ говорящего от такого переключения -сознательный или по неспособности выбрать нужный регистр общения - ведет, как правило, к коммуникативной неудаче;
- (3) в асимметричных ситуациях речь коммуникантов более эксплицитна, чем в ситуациях симметричных. Например, просьбы, жалобы, самооправдания (тип ролевого отношения Р (X) < Р (Y)) должны быть изложены максимально понятно для того, кому они адресованы: это в интересах самого говорящего. С другой стороны, и в речевых актах приказа, выговора, наставления тип ролевого отношения Р (X) > Р (Y) речь Х-а также должна быть эксплицитна, хотя Y в этом далеко не всегда заинтересован; в речевых актах рекомендации, совета (тот же тип ролевых отношений) в эксплицитности речи заинтересованы оба ролевых партнера.
В симметричных ситуациях степень эксплицитности речи зависит от характера отношений между ролевыми партнерами: чем более официальны они, тем выше степень эксплицитности, и, напротив, чем более неформальны отношения, тем ниже степень речевой эксплицитности (в предельном случае вербальные средства могут замещаться жестами, мимикой или элементами ситуации: ср. общение близких приятелей, собутыльников, любовников и т.п);
- (4) механизм переключения с одних языковых средств на другие при изменении ролевых отношений между коммуникантами предполагает некое соответствие между набором социальных ролей, присущих данному социуму, и набором языковых кодов и субкодов -языков, диалектов, стилей, речевых жанров, речевых клише и стереотипов и т.п. Успех коммуникации зависит от того, насколько хорошо владеют участники общения и тем, и другим набором (т.е. набором ролей и набором кодов и субкодов). Невладение какой-либо социальной ролью (т.е. неумение исполнять ее в соответствии с ожиданиями окружающих), как правило, означает и невладение соответствующей манерой речи: когда нам приходится исполнять чуждые для себя, неосвоенные роли, мы чувствуем себя неуютно прежде всего оттого, что не знаем, что и как надо говорить при проигрывании этих ролей.
Таким образом, члены социума в норме полиглоссны: они владеют разными коммуникативными кодами, обращающимися в данном социуме. Их социальный успех, в частности естественность и эффективность ролевого поведения, зависит от того, насколько совершенно это владение, насколько легко может индивид переключаться с одного кода на другой при смене социальной роли; подробнее об этом см. в (Крысин, 1976).
Фактор вхождения человека в различные малые социальные группы оказывается весьма существенным с точки зрения социальной дифференциации единого национального языка (в частности, русского).
Под малой обычно понимают малочисленную социальную группу, члены которой объединены общей деятельностью и находятся в непосредственном личном контакте, что является основой для возникновения как эмоциональных отношений в группе (симпатии, неприязни и безразличия), так и особых групповых ценностей и норм поведения. К малым группам относят семью, производственный, научный, спортивный, воинский коллективы и некоторые другие.
Различают несколько типов малых групп: формальные и неформальные, первичные и вторичные, референтные (эталонные) и некоторые другие. Общепризнано, что речевое поведение человека при общении с членами его группы отличается от его же речевого поведения вне этой группы.
В разные периоды своей жизни человек является одновременно членом нескольких малых групп - семьи, игровой группы (в детстве), служебной, производственной, спортивной, учебной, групп, формирующихся на основе общих увлечений (болельщики, коллекционеры, автолюбители, цветоводы и т.п.). Однако членство в каждой из подобных групп он ценит неодинаково. Та группа, принадлежность к которой индивид расценивает особенно высоко, членством в которой он особенно дорожит, называется референтной. Влияние такой группы на поведение индивида, на систему разделяемых им оценок и ценностей, на особенности речи важно и значимо. «За немногими исключениями, - пишет по этому поводу Т.Шибутани, - человек рассматривает мир с точки зрения, которая разделяется людьми, непосредственно его окружающими. Стандарты первичной группы ощущаются сильнее, если благодаря конъюнктивным (объединительным) чувствам социальная дистанция между членами группы сокращается... Трудно нарушить ожидания тех, с кем человек себя объединяет, ибо понимание их огорчения вызывает острое чувство вины. Чем привлекательнее группа для ее участников, тем выше давление, обеспечивающее единообразие поступков и мнений».
С лингвистической точки зрения важны следующие особенности группового поведения людей: наличие в группе лидера и аутсайдеров; речевая гомогенность группы; групповые шаблоны речи; диглоссия и полиглоссия.
Коротко рассмотрим каждую из этих особенностей.
Групповые лидеры и аутсайдеры. Не вдаваясь в достаточно сложную проблему лидерства, успешно изучаемую современной социальной психологией, подчеркнем лингвистический аспект этой проблемы: речь лидера обычно влияет на речь других членов группы. «Речевое давление» лидера на группу обычно не осознается членами группы или осознается постфактум. Как правило, результаты такого давления проявляются при внутригрупповом общении, при исполнении индивидом ролей, предписываемых ему его положением в структуре данной группы и в групповых коммуникативных ситуациях. Но известны случаи, когда и в отсутствие лидера или группы, и в ситуациях, когда членство в данной группе перестает быть для индивида актуальным, речь его сохраняет черты, обусловленные влиянием' речи группового лидера. Интенсивность, сила и глубина речевого влияния лидера на других членов группы обычно зависят от яркости личности лидера, от силы его характера, от умения влиять на умы и настроения окружающих и - не в последнюю очередь - от своеобразия его речевой манеры, наличия в речи тех или иных специфических слов, выражений и т.п. В позиции, противоположной позиции лидера, находятся аутсайдеры - лица, недостаточно адаптировавшиеся в данной группе, воспринимаемые остальными ее членами как чужаки. У.Лабов называет аутсайдеров термином lames, которому трудно подыскать идиоматичное русское соответствие (буквально lame -хромой, а также неудачник, «слабак»; ср. принятый в среде компьютерщиков термин ламер). Основываясь на полученном им экспериментальном материале по изучению групп американских подростков, Лабов делает важное наблюдение: аутсайдеры обычно не усваивают культурные и языковые нормы и ценности группы, следуя в своем поведении, в частности речевом, тем привычкам, которые они приобрели как члены других групп, например семьи.
Речевая гомогенность группы. Дорожа мнением группы и своей репутацией в глазах ее членов, человек в присутствии группы строит свою речь с ориентацией на групповые ожидания, на то, как принято говорить в этом узком кругу. Членом группы в его внутригрупповом речевом поведении руководят два взаимосвязанных мотива: с одной стороны, не отличаться по речевой манере от остальных членов группы (насколько это возможно: как известно, некоторые фонетические и интонационные стороны речи не поддаются самоконтролю), а с другой - показать, что он принадлежит к данной группе, что он «свой». В последнем отношении особенно характерна символьная функция языковых знаков: определенные единицы -слова, обороты, синтаксические конструкции - наряду с номинативной и коммуникативной функциями приобретают свойства символа принадлежности говорящего к данной группе. Слова, манера произношения, интонации, играющие роль групповых символов, служат индикаторами, по которым опознаётся «свой»; напротив, человек, не владеющий подобной манерой речи, определяется членами группы как «чужак».
Исследователи называют ряд факторов, способствующих речевой гомогенности группы: 1) фактор сплоченности (чем сплоченнее группа, тем вероятнее ее речевая гомогенность); 2) фактор лидера (чем больше сила речевого влияния лидера на группу, тем вероятнее «следы» такого влияния в речевой манере всех остальных членов группы); 3) фактор времени (чем длительнее контакты членов группы друг с другом, тем вероятнее нивелировка их речевых индивидуальностей, выработка общей манеры общения); 4) фактор регулярности (речевая гомогенность прямо пропорциональна частоте и регулярности внутригрупповых контактов); 5) фактор кода (выработка общей манеры внутригруппового речевого поведения возможна лишь в условиях, когда все члены группы владеют одним и тем же языковым кодом (языком, диалектом, жаргоном и т.п.)- Во вполне возможной ситуации, когда члены группы пользуются разными подсистемами национального языка (скажем, одни - литературным языком, а другие - местным диалектом), вначале преодолеваются языковые контрасты путем подавления большинством группы тех речевых особенностей, которые оцениваются этим большинством негативно, и лишь затем может начаться процесс выработки какой-либо специфической групповой манеры речевого поведения.
Групповые шаблоны речи. Это один из ярких образцов речевой специфики той или иной группы, ее отличий от иных социальных общностей. Подобно тому, как в процессе совместной деятельности у людей вырабатываются определенные стереотипы поведения, регулярность коммуникативных контактов между членами группы ведет к выработке определенных речевых шаблонов. В качестве таковых могут выступать отдельные языковые единицы, фрагменты высказываний и диалогов, имевших место в прошлом группы (или кого-либо из ее членов), своеобразные формы начал и концовок тех или иных речевых актов, также отражающие коммуникативный опыт данной группы, цитаты - как из устных высказываний кого-либо из членов группы (в частности, лидера), так и из литературных произведений. При этом шаблон - вопреки своему названию -используется, как правило, в эмоциональном контексте, специально (шутливо, иронически, с пародийными целями и т.п.) обыгрывается; тем самым к нему привлекается внимание окружающих.
В жизни малых социальных групп велика роль языковой игры. Это характерно не только для таких групп, которые формируются на основе общности интеллектуальных интересов (ср. малые неформальные научные коллективы, семинары, кружки и клубы «по интересам» и т.п.), но и, например, для игровых групп детей и подростков, для учебных классов в школе, для спортивных команд и др. Ср. в этом отношении прозвища, дразнилки, любимые присловья (типа наше вам с кисточкой, бонжур-покедова и т.п.), переделки слов и выражений (большое пожалуйста - по аналогии с большое спасибо. калёной метлой - как объединение двух фразеосочетаний: калёным железом и новая метла), бытующие как раз в устном речевом общении малых групп и являющиеся шаблонами, отличающими данную группу от всех других.
Диглоссия и полиглоссия. Эти свойства речи членов малых групп проявляются в том, что при внутригрупповом общении они используют одни языковые средства, привержены одной манере речевого поведения (в предельном случае это может быть особый групповой жаргон), а при общении вне группы переключаются на иные коммуникативные средства. Поскольку (как уже отмечалось выше) человек является одновременно членом нескольких групп, постольку можно говорить о его диглоссности и даже «полиглоссности» или хотя бы об элементах этих явлений. В современном обществе, где контакты между различными слоями и группами регулярны и интенсивны, речевые различия между малыми группами не могут быть резкими. Скорее, можно наблюдать частотные различия в использовании тех или иных языковых средств, предпочтение определенных вариантов (из числа «разрешаемых» языковой нормой) и т.п. Однако в принципе вхождение индивида в несколько разных малых групп обусловливает совмещение в его идиолекте разных речевых манер, каждая из которых актуализуется при общении в пределах соответствующей группы (семьи, учебного класса, бригады, спортивной команды, компании приятелей и т.п.).
Переключение с одной манеры на другую происходит под влиянием таких факторов, как социальная роль говорящего (например, в роли члена семьи он активизирует одни речевые навыки, в роли члена спортивной команды - иные и т.д.), адресат (ср. общение с членами семьи - и с прохожими), тема (обсуждение тем, связанных с производственной деятельностью говорящего, может «включать», активизировать манеру речи, свойственную ему как члену определенной производственной группы), наличие/отсутствие социального контроля и самоконтроля (при наличии социального контроля или самоконтроля - обычно это бывает в официальных условиях общения - преобладает манера речи, «изобличающая» говорящего как члена формальных социальных групп; в отличие от этого при снятии социального контроля и ослаблении самоконтроля - в условиях непринужденного общения -активизируется манера речи, свойственная говорящему как члену неформальных объединений) и некоторых других.
Из сказанного ясно, что социальная роль и вхождение человека в малые социальные группы - это такие факторы, которые в наибольшей степени обусловливают использование языка его носителями. Динамический характер этой обусловленности очевиден: такого рода переменные, как роль и членство в группе, могут получать различные значения в процессе речевой коммуникации. Носители языка, принадлежащие к разным социальным слоям, по-разному используют языковые средства при одних и тех же значениях указанных переменных (социальная маркированность языковых средств - еще одна проблема, связанная с социальной дифференциацией языка, но не достаточно самостоятельная и заслуживающая отдельного обсуждения; см. об этом, например. Тем самым социальная дифференциация языка получает как бы двоякое выражение: в виде социально обусловленных подсистем (таких, как местные диалекты, городские койне, социальные и профессиональные жаргоны, литературный язык) и в виде социально маркированных языковых средств, используемых говорящими, которые принадлежат к тем или иным общественным слоям и группам, в зависимости от условий коммуникации, от функционально-стилистических характеристик речи.
Место речевого общения в коммуникативном акте.
В науке о языке при изучении речи всегда пытались учитывать тот факт, что речь, развертываясь в неречевом окружении, испытывает влияние экстралингвистических факторов.
На современном научном уровне роль этих факторов впервые была показана Л. П. Якубинским. Позднее эта традиция -учитывать влияние экстралингвистических факторов при интерпретации речевых текстов - была продолжена в работах В. Н. Волошинова, Г. О. Винокура, Б. А. Ларина.
Но, к сожалению, эти работы не оказали большого влияния на исследовательскую практику языковедов того времени. Гораздо больший резонанс получил принцип учета влияния экстралингвистических факторов на производство речи после того, как он был сформулирован в «Тезисах Пражского лингвистического кружка (в 1928 и 1929 гг.), а затем в работах его членов.
Среди других экстралингвистических факторов в работах пражцев основное внимание было уделено цели высказывания. В качестве исследовательского принципа было выдвинуто «элементарное требование анализировать все свойства языка, связанные с тем, что язык является инструментом, под углом зрения задач, для выполнения которых эти свойства предназначены».
Не случайно, что наиболее популярная в шестидесятые годы модель коммуникативного акта (КА) была предложена Р. Якобсоном, одним из членов Пражского кружка.
В модификации Д. X. Хаймса модель Р. Якобсона имеет такие компоненты, или факторы: 1) отправитель, 2) получатель, 3) форма сообщения, 4) канал связи, 5) код, 6) тема, 7) обстановка (сцена, ситуация). В шестикомпонентную модель Р. Якобсона Д. Хаймс ввел компонент «тема» и вместо многозначного термина «контекст» термин «обстановка».
На построение модели Р. Якобсона оказали влияние, кроме того, работы К. Шеннона и Н. Винера. Модель КА Р. Якобсона - это интерпретационная абстрактно-теоретическая модель, средство связи между эмпирическим и теоретическим уровнями исследования. Она более точно, по сравнению с работами пражцев, отображала экстралингвистические факторы, однако высокий уровень обобщения, воспринятый из работ по теории связи, способствовал теоретическим спекуляциям, но снижал ее эвристическую ценность для эмпирического уровня.
Кроме того, эта модель представляла шаг назад по сравнению с телеологической (целевой) моделью пражцев - в ней отсутствовал фактор «цель высказывания», т. е. в модели утрачено то, что было некогда заслугой Пражского кружка.
Фактор «цель высказывания» соотносим с содержанием, вкладываемым в психологии личности и в психолингвистике в понятие мотива деятельности, а в социологии - в понятие интереса.
В советской психолингвистике (теории речевой деятельности) понятие мотива является одним из основных наряду с понятиями деятельности, действия, операции, цели, смысла и т. д. В частности, понятие смысла (слова, речевого высказывания) определяется через соотнесение мотива (речевого действия) к цели (речевого действия).
В целом модель Р. Якобсона имела логицистский характер, а последующие годы показали, что психологизированные и социологизированные модели КА, построенные в психологии, в психолингвистике, в социальной психологии, в социолингвистике с учетом конкретных исследовательских задач, являются более адекватными.
Несомненным достоинством модели Р. Якобсона следует считать то, что он однозначно сформулировал мысль об иерархической организации элементов модели с доминированием одного из элементов в конкретном КА. Справедливости ради нужно упомянуть, что мысль об иерархическом строении элементов ситуации общения содержится и у Л. П. Якубинского, и у К. Черри, но достоянием широких кругов лингвистов, если судить по цитациям, она стала именно в формулировке Р. Якобсона.
Многим моделям КА (в большинстве своем абстрактно-теоретическим), построенным лингвистами, присущ по крайней мере один недостаток - в этих моделях гипертрофирована роль языковых средств (как следствие вполне понятной переоценки языковедами объекта своей науки) и в неоправданно редуцированном виде отображена экстралингвистическая реальность, на фоне которой протекает речь.
Альтернативой такому изоляционистскому изучению речи оказались попытки социолингвистов и психолингвистов, отчасти психологов и социологов: Hymes, Gumperz, Steger, Deutrich, Schank, Schutz, Watzlawick, Beavin, Jackson, Dreitzel, Gerhardt, Акофф, Эмери.
Можно вполне обоснованно утверждать, что основной тенденцией в социолингвистических и особенно в психолингвистических моделях является усиление антропоморфности модели КА. Социолингвистические и психолингвистические модели отображают коммуникантов с их социальными и психологическими характеристиками, существенными для интерпретации вариативности речевых высказываний. Коммуниканты отображаются в модели не как аналоги технических устройств, передающих и получающих сигналы, а как носители тех или иных социальных функций, как личности, имеющие свою социальную историю1.
Естественно, в изучении речевого общения больших успехов добились социальные психологи и социологи, так как объект их исследований в речевом общении феноменологически гораздо шире исследовательского объекта лингвистов.
С другой стороны, в социальной психологии и социологии существует уже традиция изучения общения, а в лингвистике, вернее социолингвистике и психолингвистике, она только складывается.
С рубежа шестидесятых годов появляется серия работ Е. Гоффмана и М. Аргайла, посвященная исследованию социально-психологических аспектов общения.
Начиная с выхода книги «Проблемы общественной психологии» [1965], в СССР публикуются работы, в которых исследуются проблемы общения. В первую очередь следует назвать исследования А. А. Бодалева и Б. Д. Парыгина и исследования, проводящиеся под их руководством.
В социально-психологических работах почти полностью из поля зрения выпадает речевая коммуникация, осуществляемая в структуре взаимодействия (общения). Такое исключение речевой коммуникации из процесса общения ведет к их неразличению, к неопределенности предмета исследования.
Поэтому психолингвистический подход к изучению речевого общения, при котором последовательно различаются речевая коммуникация и интеракция (социальное взаимодействие) коммуникантов, более адекватен при исследовании социального фона речи.
Последней по времени была книга А. А. Леонтьева «Психология общения» 1974-го года, в которой проблема соотношения речевой коммуникации (общения) и интеракции, по сравнению с лингвистическими работами предстала в «перевернутом» виде: предметом исследования стала не речевая коммуникация, а психологический механизм интеракции, которая в лингвистических работах обычно фигурирует в виде структурной модели, отображающей элементы ситуации общения и их отношения и, естественно, не отображающей самого процесса общения.
Прежде чем перейти к анализу проблемы влияния экстралингвистических факторов на производство речи, предлагаемому теорией речевой деятельности (точнее, той частью теории речевой деятельности, которая обычно называется теорией (речевой) коммуникации), остановимся на некоторых социолингвистических моделях КА.
Кроме работы Д. Хаймса «Этнография речи», которую можно рассматривать как содержательную характеристику операциональных координат описания речи, были предприняты еще попытки создать интерпретационные модели.
Имеет смысл рассмотреть модели КА, построенные Н. Диттмаром и группой исследователей под руководством Г. Штегера.
Модель Н. Диттмара восходит к известной «модели речевого поведения» Дж. Р. Серля в интерпретации Д. Вундерлиха.
В модели А. Диттмара в отличие, например, от модели Р. Якобсона факторы КА представлены классами однородных факторов.
1. Фактор «ситуация общения» состоит из таких элементов ситуации, как «место и время», роль x- и роль у- коммуникантов», «предметы внешней среды, визуально воспринимаемые коммуникантами».
2. Предпосылки ролевого речевого поведения автор делит на общие (знание темы и общественных норм, способность коммуникантов к перцепции, мышлению, способность к ассоциации, абстрагизации, генерализации, решению задач и т. д.) и актуальные (мотивировка взаимодействия, обоюдные гипотезы о перцептивных способностях, предположение о физическом и психическом состоянии в момент общения; понимание коммуникантами своей роли и роли партнера, ролевые ожидания коммуникантов по отношению друг к другу).
3. Экстравербальное поведение - использование неязыковых знаков в общении. На их функционирование оказывают влияние внешние условия, обстоятельства; отношение невербального поведения к вербальному (например, в смысле коммуникативной ценности вербального и невербального канала); осознание невербального поведения как коммуникативного, сознательное употребление его в этой функции; наличие внешней обратной связи (экстравербальные реакции адресата) на информацию адресанта; вид сообщаемой информации (информативная, коммуникативная, ориентированная на координацию взаимодействия).
4. Лингвистические и паралингвистические качества сообщения (паралингвистические, фонолого-синтаксические, логические и когнитивные свойства высказывания).
5. Вид отношений между высказываниями коммуникантов (адресант просит адресата об одолжении, в чем-то отказывает, становится неуверенным, убеждается в чем-то; адресант дает советы и т. д.), здесь речь идет о прагматических аспектах высказывания.
Ранее построенные модели в понятийном отношении не представляли единства, они описывались частично в общенаучных терминах, частично в понятиях, заимствованных из смежных наук (так, например, в модели Р. Якобсона использованы понятия теории связи). Естественно, недостаток этих моделей не в том, что при их построении заимствовались понятия из других наук, а в том, что они заимствовались фрагментарно, несистемно и поэтому в процессе интерпретации экспериментальных данных не могут быть использованы помологические предложения теории, из которой заимствовались понятия.
У Н. Диттмара сделана попытка использовать теорию ролей в ее социально-психологическом варианте (хотя ориентация всей статьи социолингвистическая), дополнив ее понятиями, описывающими те фрагменты поведения коммуникантов, которые в теории ролей или не описываются (общие предпосылки ролевого поведения, лингвистические и паралингвистические аспекты высказывания), или описываются на чрезмерно (для лингвистики, естественно) высоком уровне абстракции (экстравербальное поведение).
Автор в соответствии с основными положениями социолингвистики как пограничной дисциплины пытается использовать систему понятий, адекватную для описания ролевого речевого поведения, целиком заимствованную из социологии. Стремясь увеличить объяснительную силу модели, Н. Диттмар повышает психологичность модели и вводит фактор «общие предпосылки ролевого речевого поведения», которые в теории ролей обычно не входят в предмет теории.
Модель КА Н. Диттмара - это пример реализации тенденции к антропоморфности, о которой уже шла речь выше. Введением понятия роли в модель КА отображен тот факт, что в КА люди фигурируют как носители социальных функций, что их речевое общение развертывается в структуре социальных отношений. Кроме того, понятие роли дает возможность отобразить социальные связи коммуникантов, идущие за пределы конкретного КА, и позволяет представить КА не как изолированный акт общения, а как один из актов, протекающих в некоторой социальной системе.
Таким образом, у Н. Диттмара тенденция к антропоморфности реализована как отображение в модели личностных (социальных и психических) качеств коммуникантов. Для дальнейшего изложения необходимо подчеркнуть два важных момента.
Во-первых, стремление автора «психологизировать» модель, как результат понимания того, что социологические модели КА менее адекватны для описания речевого поведения по сравнению с социально-психологическими и психолингвистическими, именно из-за своей высокой степени абстрактности .
Во-вторых, и это для нас, пожалуй, самое важное, в модели КА Н. Диттмара едва ли не впервые был учтен тот факт, что общение (речевое и неречевое) протекает на разных уровнях опосредования (не в том смысле, что могут соупотребляться языковой и неязыковые коды) и поэтому место собственно речевого общения в КА может быть различно.
Другая интересная попытка построить объяснительную модель КА осуществлена под руководством Г. Штегера. Была построена не только абстрактно-теоретическая модель КА, но и дано концептуальное обоснование модели. Цель построения модели - дать аппарат для описания и по возможности для объяснения наблюдаемого неречевого и речевого поведения.
В целом модель КА Штегера должна рассматриваться как попытка построить социолингвистическую модель, но, и это весьма примечательно, почти всем социологическим понятиям дается психологическая интерпретация, авторы модели пытаются показать психологические механизмы элементов процесса общения, описываемых социологическими понятиями.
Для авторов модели психологическая интерпретация - это возможность увеличить объяснительную силу модели - без анализа психологических механизмов общения социологическое описание речевого и неречевого общения превращается в феноменологическое описание, обладающее во многом меньшей объяснительной силой по сравнению с социально-психологическим или психологическим объяснением.
Тенденция к увеличению степени антропоморфности модели КА у Г. Штегера проявилась в углубленной социологической и психологической трактовке таких элементов модели, как «говорящий», «слушающий», «речевое и неречевое поведение».
Поведение, образ действий коммуникантов понимается как реализация социальных отношений в исторически конкретных, обусловленных обществом формах, как субъективная форма их существования.
Общество, в соответствии с определением понятия поведения, -это «системная совокупность взаимодействий индивидов».
Для процесса общения в конкретном КА ролевой репертуар и иерархия ролей существенны: ролевой репертуар личности в данном обществе предполагает, регламентируемый ролевыми экспектация-ми определенный объем знаний, навыков и умений, привносимый в КА.
Иерархия ролей в ролевом репертуаре коммуниканта детерминирует систему мотивов его деятельностей и поэтому может служить инструментом интерпретации смысла его речевых и неречевых действий.
Каждая социальная позиция связана системой отношений с другими позициями, «в направлении» этих отношений и в их структуре протекает ролевая деятельность. Согласно понятию сегмента роли (ролевого сегмента), введенного Р. Мертоном, каждая позиция имеет столько сегментов, сколько социальных отношений связывают ее с другими позициями. Например, школьный-учитель как носитель определенной роли вступает в общение с 1) директором школы, 2) со своими коллегами - учителями той же школы, 3) учениками, 4) их родителями, 5) гораздо реже имеет официальные контакты с учителями других школ и т. д. Эти ролевые деятельности определяют количество сегментов социальной позиции и в конечном итоге обусловливают качества владельца роли как коммуниканта (количество и номенклатура кодов, навыки порождения и восприятия «ролевой» речи, навыки ориентации в ролевых ситуациях общения и т. д.).
Совершенно не случайно коммуниканты в модели Штегера отображены с большой степенью детализации. Влияние всех экстралингвистических факторов на производство речи опосредуется человеком, производителем речи, поэтому это влияние значимо для речепроизводства в той степени, в какой оно учитывается коммуникантом осознанно (в процессе оперативного контроля) или неосознанно, когда ориентировка в ситуации общения и выработка или выбор планов речевой деятельности осуществляются на уровне навыков -автоматически.
Отображая коммуникантов с большой степенью детализации, авторам модели удается показать социальные связи данного КА с другими КА и «социальную историю» коммуникантов. И первое, и второе в модели отображается в виде ролевого репертуара коммуникантов, социальная роль по своей сути представляет собой в свернутом виде историю социальных взаимодействий коммуниканта.
Без психологической интерпретации эвристическая ценность этого утверждения невелика. Для интерпретационной модели КА существенно то, что социальные роли являются индикатором наличия у коммуникантов социального опыта, а его наличие предполагает определенный уровень развития психических качеств личности1.
Весьма показательны два допущения, на основе которых строится модель Штегера. Опираясь на работы Дж. Ф. Сирла, И. Фрезе, В. Камла, И. Коппершмидта, авторы модели постулируют общность структуры речевой и неречевой деятельности . Сама форма постулирования этого допущения как гипотетического утверждения со ссылкой на философские спекулятивные работы характерна для уровня исследования многих проблем речевого общения за рубежом.
Дело в том, что утверждение о тождественности структуры речевой и неречевой деятельности в советской психологии является экспериментально доказанным и теоретически обоснованным. На основе этого утверждения о тождественности структуры речевой и неречевой деятельности теория речевой деятельности использовала развитую систему понятий теории деятельности (Л. Я. Выготский, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия) для описания речевого общения.
Второе предположение, лежащее в основе модели, гласит, что позиции, ролевая структура личности, ее статус, видимо, понимаемый как уровень престижа, которым обладает человек в качестве владельца определенного репертуара ролей, усвоенные умения и навыки, знания, система ориентиров (эталонов различных видов восприятия) образуют единую систему значений, служащую программой порождения деятельности в конкретных социальных ситуациях.
У Б. Бернстайна - известного английского специалиста по проблемам социализации и воспитания - эта проблема, являющаяся сейчас одной из центральных в исследованиях речевого общения, сформулирована более категорично.
«В процессе коммуникации индивиды овладевают своими ролями. В этом смысле роль представляет собой совокупность общественных усвоенных значений, благодаря которым индивид в состоянии вступать во взаимодействия, имеющие устойчивые взаимосвязанные и санкционированные формы. В соответствии с этим роль можно считать комплексной деятельностью кодирования, под контролем которой находятся образование и организация специфических значений и условия для их передачи и воспроизведения. Если действительно верно, что коммуникативная система, которая обусловливает внешнее выражение определенной роли, по сути своей является системой речевых актов (speech), то мы можем различать основные роли с точки зрения контролируемых ими форм речи (speech forms). Влияние специфических форм речи или кодов превращает окружающий мир в матрицу особых значений, которые посредством речевых актов превращаются в часть психической реальности. В то время как личность учится согласовывать свое поведение с лингвистическим кодом, который является выражением роли (вернее сказать, он является вербальной формой существования роли), ей становятся доступными различные системы отношений. Система значений, которая передает ролевую систему, в ходе индивидуального развития влияет на личность и определяет ее поведение в целом. При таком ходе рассуждений языковое опосредование роли становится основным носителем значений: благодаря специфическому лингвистическому коду конструируются системы значений, опыт организуется особым образом и устанавливается социальная тождественностью.
В общем виде мысль Б. Бернстайна сводится к тому, что язык и акты речевого общения опосредуют отношения между культурой и ребенком, усваивающим эту культуру. Естественно, языковое и речевое опосредования не являются единственными каналами овладения культурой, самым существенным для ребенка посредником между ним и культурой является взрослый человек, затем активность ребенка опосредуется деятельностями, в структуре которых он присваивает предметы культуры, точнее сказать, опосредуется формами деятельности, операциями, если использовать понятия теории деятельности. Другими словами, овладение культурой опосредуется наличным, постоянно растущим социальным опытом индивида. Аналогично этому, социолект, усваиваемый в процессе общения, служит средством овладения культурой, средством осмысления новых сведений, умений, навыков.
Поэтому совершенно справедливо утверждение Б. Бернстайна, что «форма социальных отношений или более обобщенно, социальная структура, создает различные языковые формы, или коды, и эти коды опосредуют в принципе овладение культурой и таким образом обусловливают поведение» .
Действительно, с психологической точки зрения справедливость этого тезиса о роли языка в онтогенезе личности не нуждается в особом доказательстве.
Исходя из этого, можно полагать, что отображение коммуникантов в модели КА в виде ролей, представляющих социальный опыт общающихся, коррелирующий с лингвистическими характеристиками порождаемых текстов, вполне обоснованно.
Таким образом, предположение Г. Штегера о том, что ролевая структура личности, ее ролевые деятельности образуют систему значений, которая служит программой порождения деятельности в конкретных социальных ситуациях, может быть обоснованным и доказательным только при психологической интерпретации.
С психологической точки зрения речь идет о том, что роли (ролевые деятельности, ролевые экспектации) личности определяют усваиваемый ею объем знаний, набор исполняемых деятельностей и, следовательно, речевые и неречевые умения и навыки, сформированные у личности, и, наконец, систему значений и смыслов слов, речевых и неречевых действий. Сформированные в процессе становления личности модели внешней деятельности сохраняют свою структуру и при внутреннем, умственном проигрывании этой деятельности, и это дает основание предполагать существование «ролевого» мышления.
Мы так подробно остановились на проблеме отображения общающихся в модели КА, потому что здесь отчетливо видны трудности другой проблемы: мы имеем в виду проблему места речевого общения в коммуникативном акте, или, что то же самое, проблему уровней опосредования общения.
Что мы понимаем под различными уровнями опосредования общения?
Прежде чем ответить на этот вопрос, сформулируем два очевидных допущения.
В лингвистике имеет хождение метафора, суть которой в том, что языковые знаки передают некоторые значения. Это всего лишь метафора, понимаемая часто неметафорически. Строго говоря, в языковом знаке как некоторой физической субстанции нет никакого значения. С феноменологической точки зрения значение - это образы и представления, возбуждаемые в мозгу носителей языка, это социальный опыт коммуниканта, актуализуемый при продуцировании, восприятии и понимании речевых сообщений.
Известно, что для понимания текста требуется не только знание языка, на котором текст составлен, но и определенный набор взаимосвязанных сведений, касающихся содержания текста. Можно обосновать гипотезу, в соответствии с которой структура и семантика текста образуют как бы одну часть сложного механизма, другая часть которого содержится в сознании и памяти индивида, воспринимающего текст. Когда два этих различных компонента вступают во взаимодействие, и происходит процесс восприятия и понимания текста (например, при его чтении или слушании).
Следовательно, для общения (и речевого в том числе) требуется взаимодействие по крайней мере двух коммуникантов. Однако это взаимодействие возможно только при наличии общего социального опыта у коммуникантов: чем больше общий опыт; чем больше общих социальных связей, тем адекватнее замыслам адресанта будет понято сообщение адресатом. Поэтому общающиеся на доречевом и на начальном речевом этапах коммуникации интенсивно демонстрируют друг другу ролевые атрибуты и изучают их в поисках общей платформы взаимодействия и понимания продуцируемых речевых текстов.
Общей платформой в начале конкретного КА является понимание коммуникантами собственной социальной роли и роли партнера в конкретном социальном взаимодействии. Ориентировка в ситуации общения как в ситуации взаимодействия носителей социальных ролей дает возможность коммуникантам не формировать целиком стратегию поведения в каждом отдельном случае, а выбирать, ее из имеющегося набора эталонов и подвергать необходимой коррекции в процессе общения.
Поэтому не будет преувеличением утверждать, что для коммуникации важно иметь не только общий для коммуникантов набор сигналов, но и общий социальный опыт, позволяющий однозначно интерпретировать их.
Предметом обыденного сознания в качестве отношения, реализуемого в общении, становятся социальные отношения, (национальные, классовые, групповые, трудовые, семейные, межличностные и т. д.), являющиеся внешней формой организации общественного строя, исторических общностей людей в конкретный исторический период.
Таким образом, необходимость в коммуникации (речевой и неречевой) возникает тогда, когда деятельность благодаря сотрудничеству людей становится взаимодействием, реализующим некоторое социальное отношение, «надстроенное» над производственными отношениями.
На уровне наблюдения внешних форм поведения личностей, очевидно, что общение (взаимодействие) реализует социальные отношения, сформировавшиеся в результате отчуждения межличностного общения.
Другими словами, наблюдая внешние формы общения, можно прийти к выводу, что социальное взаимодействие является причиной общения.
Поэтому при рассмотрении общения, кроме понятий деятельности, взаимодействия, должны быть использованы понятия отношения и взаимоотношения («личностный», психологический коррелят, возникающий в реальном процессе общения как производное от его психологической организации).
Отчужденная от многочисленных актов однотипного социального взаимодействия сила, независимая от коммуникантов, - общественное отношение - для каждой отдельной личности предстает в виде специализированных правил общения, ориентированных на регламентацию взаимодействия в определенных типизированных условиях. Очевидно, что эти правила взаимодействия есть правила взаимодействия носителей ролей.
Личность реализует в общении предписания по крайней мере одной из статусных ролей (национальной, половой и т. д.), - т. е. к примеру, взрослый русский мужчина, даже если он не выполняет в данном акте общения иных ролевых предписаний, то он в большинстве случаев неосознанно (на уровне бессознательного контроля / или на уровне неосознанности) - ориентируется на правила национальной, возрастной или половой статусной роли.
Любой акт социального взаимодействия регламентирован в той или иной мере и поэтому система понятий, в которой может быть описано общение, должна включать и понятие роли: отношение (производственное, социальное), соотношение, (ролевая) деятельность, ролевое взаимодействие, коммуникация.
Последнее, о чем необходимо условиться для того, чтобы ответить на вопрос о месте речевого общения в коммуникативном акте, -это мотивы цели общения.
Согласно исходным постулатам теории речевой деятельности речь (речевая деятельность, речевое общение) обладает статусом действия и занимает подчиненное положение по отношению к неречевой деятельности, в структуре которой оно развертывается. Мотив общения, таким образом, лежит за пределами собственно речевого общения, т. е. коммуниканты при помощи обмена сведениями обычно решают некоторую задачу в рамках социального взаимодействия.
С общеметодологических позиций основную цель общения можно определить как управление поведением (деятельностью собеседника).
Управление поведением следует понимать широко: и как изменение поведения, и как, наоборот, сохранение прежних характеристик поведения, и как противоборство, и как кооперацию и т. д.
Эта глобальная задача управления поведением решается путем последовательного достижения ряда целей.
Рассмотрим эти цели на примере непосредственного общения «лицом к лицу». Прежде чем вы можете говорить с вашим собеседником, вы должны каким-то образом привлечь его внимание, установить с ним контакт. Это очень важная сторона общения: от того, как будет решена задача привлечения внимания и установления контакта, зависит успех конкретного акта общения.
В человеческом обществе придают большое значение установлению контакта и ориентировке в собеседнике и ситуации. Все виды приветствий, обращений, титулований предназначены для установления контакта и демонстрации социальных отношений, в рамках которых коммуниканты намерены общаться.
В специализированных видах общения, например в рекламном воздействии, цель привлечения внимания адресата сообщения едва ли не самая важная.
Непосредственно после привлечения внимания собеседника могут достигаться и другие цели, предшествующие передаче сообщения. Например, адресант может предпринимать усилия для создания (поддержания, разрушения) атмосферы доверия к источнику информации и к передаваемым сведениям, для возбуждения интереса к передаваемому сообщению (для создания познавательной потребности).
Вся совокупность действий адресанта в начальный период общения, направленная на приведение собеседника в состояние, благоприятное для восприятия сообщения и изменения (сохранения) поведения, есть то, что в лингвистике называют фасцинацией.
Итак, вы привлекли внимание собеседника, создали атмосферу доверия, возбудили интерес к передаваемым сведениям - теперь можно передавать сведения, которые изменят (сохранят) его поведение.
Если собеседников связывают отношения субординации, то владелец более высокого статуса, выступающий в роли адресанта, может просто потребовать изменения (сохранения) поведения, а если собеседники связаны отношениями координации, сотрудничества, то изменение (сохранение) поведения может быть достигнуто в большинстве случаев только путем мотивации. Мотивация может опираться на имеющиеся или вновь формируемые потребности. Заканчивается мотивация изложением (в явной или неявной форме) плана инспирируемых действий. Это в известной мере идеальная схема мотивов и целей общения, в разных видах общения отдельные цели могут быть редуцированы или, наоборот, гипертрофированы за счет остальных.
Наиболее полно все эти цели достигаются в идеологическом воздействии, осуществляемом при помощи средств массовой информации и пропаганды, в ораторской речи, в рекламе, хотя и здесь могут осуществляться коммуникативные акты, в которых достигается ограниченное количество целей (например, только формируются потребности, которые потом будут служить опорой для мотивации изменения поведения, или только актуализируются имеющиеся потребности, или только создается атмосфера недоверия к сообщениям идеологического противника, или отвлекается внимание аудитории от возможного идеологического воздействия противника и т. д.).
Здесь уместно подчеркнуть различие целей и мотивов общения. До сих пор речь шла о целях общения, т. е. о ряде объектов или конкретных задач, на которых последовательно концентрировали свои непосредственные усилия коммуниканты: привлекали и удерживали внимание, возбуждали познавательную потребность, информировали, мотивировали и в конечном итоге изменяли (сохраняли) поведение (деятельность) партнера (или свое собственное, часто не осознавая этого).
Но достигать эти цели можно, побуждаясь различными мотивами. Иначе говоря, общаясь, человек удовлетворяет самые различные потребности.
Соотношение мотива и потребности, вслед за А. Н. Леонтьевым, можно определить так. Потребность - это отсутствие, нужда в чем-то, это то, что должно быть удовлетворено в ходе деятельности, направляемой на реальный или мыслимый (идеальный) предмет, удовлетворяющий данной потребности. Этот предмет и является мотивом деятельности, направленной на удовлетворение потребности.
Какие же мотивы побуждают общение?
Существует довольно много попыток дать классификацию мотивов общения. Большинство из них составлено для конкретных исследовательских целей. Но часто под именем мотивов общения фигурируют и цели общения, и это не случайно, как мы покажем ниже.
Со многих точек зрения удовлетворительную классификацию мотивов общения приводит П. М. Якобсон. По П. М. Якобсону, все мотивы общения можно свести в три группы.
Первая группа - это мотивы так называемого «делового» общения, цель которого «установление деловой связи с людьми для осуществления необходимой совместной деятельности».
Второй вид общения побуждается стремлением воздействовать на другого человека или на группу людей, цель этого воздействия - «изменение существенных устремлений человека, некоторых свойств личности» .
Мотивом третьего вида общения является сама потребность в общении. «Это такая форма общения, которая направлена на то, чтобы сделать другого человека на основе контакта с ним в каких-то отношениях близким к себе, так же, как и себя сделать близким другим или другому».
Итак, мотивы общения по П. М. Якобсону, - установление деловой связи, воздействие на другого человека, стремление к общению. Очевидно, что в основу деления этих групп мотивов общения положен принцип ведущего, смыслообразующего мотива. В первом случае - установление деловой связи - общение выступает в своей первоначальной функции, в функции координации производственной деятельности взаимодействующих индивидов. Здесь цели общения подчинены производственной деятельности, мотивированы ее целями - общение в структуре производственной деятельности имеет статус действия, если говорить в понятиях теории деятельности.
Вторая группа мотивов общения, по П. М. Якобсону, - это мотивы, перешедшие на одну из целей общения: воздействовать на другого человека, изменить его мнения, взгляды, чтобы склонить к желательным для адресанта действиям и поступкам и т. д. Общение уже имеет собственный мотив и приобретает статус деятельности.
Общение, как впрочем и любая иная деятельность, побуждается системой мотивов, имеющей иерархическое строение: основной мотив - это ведущий, смыслообразующий мотив, стоящий во главе иерархии, другие мотивы иерархической системы - это мотивы-стимулы, усиливающие или ослабляющие влияние ведущего мотива. Поэтому когда мы говорим о мотиве общения, то мы имеем в виду ведущий мотив, возникающий и функционирующий всегда в иерархии мотивов. Это, естественно, научная идеализация, когда мы полагаем, что общение побуждается одним мотивом.
С точки зрения целей общения набор целей, через достижение которых адресант приходит к конечной цели, примерно одинаков. А конечная цель всех видов общения идентична - изменение поведения (деятельности) собеседника, будь это непосредственное изменение в процессе совместной деятельности или отсроченное во времени, которому предшествует изменение мнения, жизненных установок.
В общении, побуждаемом третьей группой мотивов (потребность в общении), конечная цель, не осознаваемая коммуникантами, та же -изменение поведения (деятельности) своего или собеседника, хотя субъективно коммуниканты преследуют другую, одну из промежуточных целей - установление (эмоциональной) платформы для дальнейшего непосредственного или отсроченного во времени сотрудничества.
Не пытаясь окончательно решить проблему мотивов и целей общения, можно, однако, сделать некоторые выводы.
За пределами конкретных исследовательских задач с общеметодологических позиций мотивы общения могут быть сведены в две группы:
1) первую группу образуют мотивы, лежащие за пределами общения, общение подчинено производственной в широком смысле деятельности и обладает статусом действия;
2) вторую группу мотивов образуют мотивы, перешедшие на одну из целей общения, общение побуждается своим собственным мотивом и превращается в деятельность общения.
Историческое развитие форм общения шло от общения-действия к общению деятельности.
Набор целей общения примерно идентичен во всех КА (учитывая возможность их редуцирования и гипертрофирования), он обусловлен самой природой общения людей.
Исторически исходной системой целей общения в излагаемой концепции является система целей общения, обслуживающего производственную деятельность, основной, конечной целью такого общения является изменение поведения (деятельности) партнера. Эта система целей в явной или скрытой форме, в той или иной мере достигается в каждом КА.
Таким образом, в качестве рабочего определения общения можно принять следующее: общение - это коммуникативная деятельность, деятельность по обмену сведениями, цель которой изменение поведения собеседника. Это определение общения можно считать операциональным, принимая во внимание другие функции общения (например, функцию передачи социального опыта от одного поколения к другому), его можно определить как форму существования самого общества.
Кроме того, очевидно, что данное нами рабочее определение общения ориентировано на задачи исследования в основном речевого общения. Если сказать об общении, что это коммуникативная деятельность, то мы выносим за скобки информативное поведение, которое'также опосредует общение.
Строго говоря, общение опосредуется не только знаками, передаваемыми адресантом в соответствии со своим замыслом, оно опосредуется также информативным поведением, которым адресант (равно как и адресат) помимо своего желания информирует партнера о своих намерениях, своем состоянии, об эффективности осуществляемого воздействия и т. п.
Следовательно, определение общения как коммуникативной деятельности можно считать только рабочим определением. Это станет особенно очевидным при рассмотрении средств общения. ,
Вернемся к проблеме опосредования общения. Какими средствами осуществляется общение или, иначе говоря, какими средствами можно изменить поведение партнера по общению.
Средства общения - это сигналы, которые включены в процесс общения по крайней мере двух людей и которые или являются конвенциональными знаками, или могут ими стать, если- они будут восприняты и однозначно поняты в соответствии с интенцией адресанта.
С точки зрения интенциональности средства общения делятся на коммуникативные - воспринимаемые и понимаемые адресатом в соответствии с замыслом адресанта (соответствие замыслу, естественно, относительное) - и на информативные - «читаемые) помимо желания адресанта.
Коммуникативные средства общения это конвенциональные знаки (речевые и неречевые), иконические .знаки, описательные жесты, знаки-признаки (намеренно демонстрируемые симптомы эмоционального состояния коммуникантов), фрагменты поведения, значимо отклоняющиеся от традиции способы совершения рутинной деятельности (например, намеренное нарушение этикетных норм), становящиеся таким образом символическими.
Информативные средства общения - это в первую очередь знаки-признаки эмоционального состояния, внешняя деятельность коммуниканта, оцениваемая наблюдателем с точки зрения соблюдения принятых норм ее исполнения, это могут быть и конвенциональные" знаки; передаваемые третьему лицу, и становящиеся для наблюдателя знаками-признаками.
Внешняя деятельность коммуниканта, значимо отклоняющаяся от принятых норм помимо его желания, может служить диагностическим средством.
Промежуточное положение занимает так называемый социальный символизм - весьма своеобразное средство установления социальных отношений между коммуникантами. Коммуниканты намеренно демонстрируют свои действительные или мнимые социальные качества, намеренно выполняя некоторую деятельность таким образом, чтобы ее можно было однозначно идентифицировать с символизируемой речевой деятельностью. Например, врач, находясь в обстановке, где его не опознают за врача, и желая, чтобы в нем видели врача, может, не говоря об этом прямо, продемонстрировать однозначно опознаваемые фрагменты деятельности врача.
Промежуточное положение социального символизма между коммуникативными и информативными средствами определяется тем, что оно демонстрируется намеренно как ненамеренное поведение и должно (по замыслу адресанта) восприниматься адресатом как естественное.
Представляется правомерным вывод, что коммуникативные средства общения - это средства межличностного общения, когда один человек воздействует на другого, а информативные средства общения - это средства внутриличностного общения, когда человек сам изменяет свое поведение, учитывая «считанную») информацию.
Можно дать психологическую интерпретацию функционирования конвенциональных знаков как средств общения, противопоставив их всем иным средствам общения.
До сих пор речь шла о знаковых средствах общения, т. е. о знаковых средствах, способных изменить поведение (деятельность) адресата сообщения. Изменение поведения адресата при помощи знаковых средств (имеются в виду не только актуальные знаки, но и любые другие реальные объекты или фрагменты поведения, которые потенциально могут стать знаками) предполагает воздействие через сознание, через поле значений и поле смыслов.
Знания личности, усвоенные ею в процессе социализации, организованы, структурированы способом, в известной мере общим для всех членов данного общества. Этот способ структурирования общественного опыта (поле значений) является «сеткой», через которую личность «видит» мир, при помощи которой членит его и интерпретирует (познает.)
Поле смыслов конкретной личности - это поле значений, соотнесенное с иерархией деятельностей личности, т. е. поле значений, окрашенное отношением личности к действительности.
Поле смыслов - это реальная форма существования поля значений, последнее есть абстракция от поля смыслов.
Знаковое регулирование поведения человека и прежде всего речевое воздействие - это введение в поле значений адресата новых значений (сообщение новых знаний о неизвестных сторонах действительности), перестройка поля значений (сообщение новой информации об уже известном) и изменение смыслового поля (изменение отношения личности к известным вещам).
Незнаковое воздействие на человека типа психического заражения или гипнотического внушения в отличие от знакового воздействия осуществляется в обход поля значений и поля смыслов.
Продолжая психологическую интерпретацию знакового и незнакового воздействия, нужно внести некоторые уточнения.
По сути своей речевое воздействие через поле значений и поле смыслов представляет собой специфически человеческий способ «помещения» человека в определенную деятельность, в которой он действует в соответствии с целями, условиями этой деятельности и собственными мотивами. При речевом воздействии моделируется в языковых знаках и в синтагматической организации высказывания цель, условия, способы совершения, мотивы деятельности. Между языковыми знаками и отображаемыми в них объектами реальной действительности существует содержательная связь, позволяющая знакам функционировать как квазиобъекты, т. е. здесь происходит знаковая презентация реальной действительности, и эта презентация ведет к изменению поведения.
Другой способ опосредования общения, первичный по отношению к речевому, - это обмен деятельностями. В наиболее показательной форме этот обмен осуществляется в рамках ролевой деятельности.
Ролевые деятельности в случаях регулярности и нормированно-сти предполагают заранее обусловленные акции и реакции ролевых партнеров. Здесь осуществляется обмен деятельностями (естественно, включающий в себя и знаковый обмен), изменяющий поведение общающихся. Ролевое общение интересно тем, что на этой стадии нормированности человеческой деятельности она в целом или отдельные ее фрагменты начинают приобретать символическое значение (например, социальный символизм), т. е. становятся знаками различной степени конвенциональности.
Собственно говоря, ролевое общение - это «нечистый» пример обмена деятельностями, так как они, став элементами социальной структуры, фигурируют как знаки. В чистом виде обмен деятельностями как способ опосредования общения может быть показан на примере общения, опосредованного отношением цели и средств деятельности.
Заканчивая рассмотрение проблем опосредования общения, следует заметить, что попытки рассматривать речевую деятельность в структуре неречевой и в структуре неречевых средств общения, нужно считать однозначной и устойчивой тенденцией в современной лингвистике.