Трихины без колбас
можно получать в магазине купца Махаметова, в Охотном ряду.
Пояснение С.Козловского: трихины – носители заболевания трихинеллез, проще говоря глисты.
Значит – это тоже литература? Искусство? А где персонажи, конфликты, стилистика? Да полноте, не дурачит ли нас Антон Павлович?
Нет, не дурачит.
По мнению Е.Л.Фейнберга, высказанному в замечательной книге “Кибернетика, логика, искусство”, наука и искусство выполняют одни и те же задачи и функции в обществе: гедонистическую, коммуникативную, познавательную, эстетическую; но выполняют существенно по-разному. Наука делает упор на логические методы, а искусство – на интуитивные, т.е. внелогические.
Так вот, осуществление этих внелогических функций средствами искусства возможно только при использовании эмпатии, вживании в чужой образ. Есть эмпатия в произведении – это искусство и произведение является художественным. Нет эмпатии – нет искусства. Если может читатель использовать эмпатию, читая отчеты научных географических экспедиций Пржевальского, Обручева, Ефремова – то это искусство, как бы сухо они не были написаны.
Хорошо, скажете вы, в рассказе О.Генри “Без вымысла” все понятно. Там автор даже ввел персонаж, от лица которого и ведется изложение. Читателю трудно перепутать кому эмпатировать. А у Чехова в “ТРИХИНЫ БЕЗ КОЛБАС”?
Признаться, до сих пор я молчал о еще одной великой тайне искусства – всегда и в любом произведении есть два персонажа. Всегда и в любом – это автор и зритель-читатель. И эмпатия читателя - это всегда эмпатия автору. И при чтении объявления о трихинах можно настроиться так, что станет понятным чеховский юмор, скрытый в воображаемом чтении объявления о купце, для которого продажа колбас перестала быть продажей продовольствия. Но нам воспринять этот юмор сложнее, чем для современника Чехова. Судите сами.
В 1881 году до испытания Луи Пастером вакцины против бешенства оставалось еще четыре года. До разработок биологического оружия японцами – полвека. До акции Аль-Кайды по засеванию мировой почты спорами сибирской язвы 120 лет, и споры эти кто-то продал. Такова сила искусства – интуиция и юмор Чехова как в капле отразили грядущее лучше футурологов с их логикой. Все как обычно. И теперь нашему современнику трудно без усилия проявить эмпатию и интуицию при чтении объявления “Трихины без колбас”, и суметь ухватить юмор ситуации. Эффективность произведения явно понизилась со временем.
Получается, что любое художественное произведение – это только промежуточный носитель? И служит для облегчения эмпатии читателя-зрителя и включения интуитивного механизма восприятия? Да, получается именно так.
И “Дополнительные вопросы к личным картам статистической переписи” и “Жизнь в вопросах и восклицаниях” А.П.Чехова, и стихотворения в прозе И.С.Тургенева, и гаррики Игоря Губермана, и миниатюры М.М.Жванецкого – все это эксперименты, попытки приблизиться к идеалу – когда произведения, как такового, нет, а его функция - эмпатия читателя, выполняется. В художественном искусстве были аналогичные эксперименты: бык П.Пикассо, составленный из треугольников; квадраты Малевича; Венера Милосская.
Общий вывод: эффективность искусства тем больше, чем больше эмпатия и всплеск интуиции читателя и чем меньше само произведение.
А зачем нам оценивать эффективность произведения? Какая нам разница – мы плакали над романом или над рассказом?
Для писателя важна возможность с минимальными усилиями добиться поставленных целей. Например, если стоит задача создания мира, в котором читатель с увлечением провел значительное время, то форма рассказа будет мала. Но если нужно только довести до слез женщин, то рассказ о предательстве Золушки Героем вполне подойдет.
При анализе сюжетов оценка эффективности очень важна – при прочих равных условиях выбирается тот сюжет, который требует минимальных усилий или тот, который выдает максимальный эффект.
И здесь сюжетные приемы совершенно незаменимы. Кстати сказать, ввод автора и читателя в виде явных персонажей в произведение – тоже прием. Как это сделано в рассказе А.Чехова “Марья Ивановна” [0076], где прямой диалог автора с читателем составляет большую часть текста, при этом автор не претендует на роль персонажа, от лица которого ведется рассказ.