«Для мага реальность, или мир, который мы все знаем, — это всего лишь описание этого мира».

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Ради подтверждения этой предпосылки дон Хуан сосредото­чил все свои усилия на приведении меня к подлинной убежденно­сти, что то, что я воспринимал как окружающий меня мир, было просто его описанием, которое вдалбливали в меня с са­мого рождения.

Он указал, что всякий, кто входит в контакт с ребенком, яв­ляется учителем, беспрерывно описывающим ему мир, вплоть до того момента, когда ребенок становится способным вос­принимать мир так, как его описывают. Согласно дону Хуану, у нас не остается никаких воспоминаний об этом знаменатель­ном моменте просто потому, что ни у кого из нас не могло быть никакой точки отсчета для сравнения его с чем-либо иным...

Для дона Хуана реальность нашей повседневной жизни состо­ит из бесконечного потока интерпретаций восприятия, кото­рые мы, индивидуумы, разделяющие некое специфическое член­ство, научились делать одинаковым образом [70].

Итак, ребенок учится трансформировать и тем самым вать собственный поток восприятия в соответствии с принятьШ его культуре описанием [403]. Сначала он может только распознй вать свою новую культурно-согласованную реальность, но, в ко#

fwneT способен вспоминать ее от момента к моменту, чего мир-как-описание станет его высшей реальностью, и он,

r^rrRv вступит в лингвистическую область бытия. Это ре-по суЩ^со ■'' ^J

лее для роста переживание имеет, однако, естественную тен­ию делать предшествующие стадии более или менее недос-ными. Главнейшая причина забвения большинства детских пе-живаний заключается не столько в их насильственном подавле-(с некоторыми из них это действительно происходит), сколько том что они не соответствуют структуре культурно-согласо­ванного описания, и потому у человека нет терминов, с помощью которых он мог бы их вспоминать.

Мы, разумеется, не собираемся осуждать язык, а лишь указы­ваем на то, что ускоренный рост и эволюция сознания несут с со­бой много сложностей и потенциальных конфликтов. Ведь эволю-_ция — как по внешней дуге, так и по внутренней дуге — сопрово­ждается иерархической серией спонтанно возникающих новых структур, в общем случае следующих упорядоченно, от низших к высшим, и каждая вновь возникающая структура должна быть ин­тегрирована и консолидирована с предшествовавшими структура­ми, а это задача не из легких. Ибо не только высшие структуры мо­гут тяготеть к подавлению низших, но и низшие порой способны бунтарски подрывать и сокрушать высшие. Возникновение вер­бального ума — это просто классический пример более высокой структуры, обладающей потенциалом подавления всех низших, что может вести к самым плачевным последствиям.

Но, как мы уже говорили, возникновение самого языка — низшего или вербального ума — знаменует собой решительный рост в сознании, особенно по сравнению с предшествующей телес-и самостью простых физиологических состояний, восприятий и - оции. В частности, отметим, что благодаря употреблению языка К ^{енок впе}рвые может выстроить представление серии или после- телъности событий, и таким образом начинает конструиро-ир огромной временной протяженности. Он строит прочное е времени —- не просто длящееся настоящее воображаемых ны °^{В На п}Р^еД^Ь1ДУЩ^еЙ стадии), но линейную цепь абстракт-ско Р^{едставлен}ий, следующих от прошлого к будущему. «По­те ^Теперь возможно вербальное представление последова-o5_De событий, добавляется временное измерение: человек свое первое понимание прошлого и будущего. Хотя нель-

52

Главе

зя еще точно измерить длинные периоды времени, прошлое и отно. сительно отдаленное будущее появляются как полноправные вр_е_ менные измерения» [7]. Или, как пишет Блюм с психоаналитиче­ской точки зрения, «речь вводит расширенную функцию ожидания поскольку события могут планироваться в мире слов» [46], так что согласно Феникелу, «благодаря развитию слов, время и ожидание становятся несравнимо более адекватными. Способность к речи превращает... предмышление в логическое, организованное и более отрегулированное мышление» [120].

Все сказанное выше можно кратко суммировать таким обра­зом: возникновение вербального ума отмечает значимую транс-ценденцию тифонического тела ■— ограниченного настоящим тела простых, появляющихся от момента к моменту, чувств и впечат­лений. Ум фактически начинает (но только начинает) выкристал­лизовываться и дифференцироваться из тела, так же как на пре­дыдущей стадии тело выделилось из материального окружения. С вербальным или низшим умом самость больше не ограничена и не скована настоящим, близоруким и косным. Сознание расшири­лось за счет символического языка, создающего образное про­странство для ума, значительно превосходящее простой сенсорный охват.

Это, конечно, монументальное продвижение по кривой эво­люции сознания, и шаг, до сих пор удавшийся только человече­скому роду. Однако, как я попытался доказать в книге «Вверх от рая» [437], за каждое приобретение в сознании нужно платить оп­ределенную цену, и ребенок вскоре это обнаруживает. Ибо сразу же отметим, что сам язык несет в своих глаголах какую-то времен­ную заданность, и потому неудивительно, что когда ребенок смот­рит на мир глазами языка, он видит временной мир — и значит мир напряжения,¹¹ где время и тревога являются синонимами (об этом знал Кьеркегор). Более того, он учится конструировать временное самоощущение и отождествляться с ним, обретает прошлое и смот­рит в будущее. Цена за такой рост в сознании — признание соост-веиной отдельности, а значит, и уязвимости. Ребенок начинает во все большей степени пробуждаться из дремоты в подсознании, -"

" Игра слов. Англ. «tense» переводится как «грамматическое время» как «напряжение». Здесь подразумевается некая символическая сопряя>'^е ность этих двух значений слова «tense». —Прим. перев.

- сказать, выброшен из райского состояния неведения и дове-°^Н' мир разделенности, изоляции и смертности. Р^и _{т м} образом, вскоре после обретения языка, и в редких слу-аньше, каждый ребенок проходит через продолжительный кошмаров, — пробуждаемый от сна видениями кровавого Л _{а Ж}иво переживающий неискоренимый ужас собственного , ельного сушествования, потрясенный первобытным насилием, всегда таящимся под поверхностью отдельной самости.

С позитивной же стороны,, наряду с тем, что вербальная после­довательность позволяет ребенку связывать время и конструиро­вать временной мир, членом которого он становится, она способст­вует повышению его способности задерживать, контролировать, направлять и откладывать ранее импульсивные и неконтролируе­мые действия. Согласно Ференчи, «речь... ускоряет сознательное мышление и вытекающую из него способность к задерживанию моторной разрядки» [46]. Ребенок должен постичь и вспомнить мир времени, понять прошлое и будущее в абстрактных терминах, чтобы быть способным активно управлять своими реакциями на этот мир. То есть «активное владение собой» и «самоконтроль» тесно зависят от времени и временной определенности, равно как и от роста мастерства в овладении телесной мускулатурой [108], [243]. Развитие активного владения собой есть «постепенное за­мещение простых реакций разрядки действиями. Это достигается за счет введения какого-то периода времени между стимулом и ре­акцией» [130].

Согласно юнгианской точке зрения, это «задерживание реак­ции и устранение эмоционального компонента происходит парал­лельно с расщеплением архетипа на группы символов» [194], ]■ Таким образом самость на этой стадии учится «дробить ши-ое содержание на частные аспекты и переживать их постепенно, за другим», иначе говоря, в линейной последовательности во _Ка f^HH' Однако, утверждает Нейман, эта дифференциация «ни в ^ мере не является негативным процессом», потому что только омощью можно заместить неконтролируемую эмоциональ-Жае ^КТИвность ростом сознания. «По этой причине, — продол­жу ' ^есть глубокий смысл в тенденции отделять [немедлен­но р, ^{НСТИнктивн}У^ю] реакцию от вызывающего ее перцептуаль- ^{а ССТЬ вводить} временной интервал между инстинк-ткликом и образным стимулом]. Если возникновение ар-

54

хетипа не сопровождается немедленным инстинктивным, т₄дрным действием, то тем лучше для сознательного развития, ибг результатом вмешательства эмоционально-динамических компо­нентов является нарушение или даже предотвращение... созна-пня» [279].

Язык не только помогает устанавливать реальность своего членства в мире и самость более высокого порядка, он также слу­жит главным передаточным средством, через которое поступает обычно от родителей, информация о действиях, приемлемых в ми­ре. При помощи слова-и-мысли ребенок интернализует, переносит внутрь себя ранние родительские запреты и требования, тем самым создавая то, что по разному называли «предсовестью» (Феникел), «сфинктерной моралью» (Ференчи), «ранним моральным Супер-» "эго"» (Ранк), «пред-Супер-«эго», «предвестниками Супер-«эго»,| «висцеральной этикой» или «внутренней матерью». Отметим,^ впрочем, что на данной стадии «внутренняя мать» является уже не( просто сплетением образов, как Великая Мать на стадии образа-тела, но также и комплексом вербальных представлений. Это уже не просто неявное образование, оно содержит в себе определенную , информацию в явной форме. Однако, поскольку ему недостает вы­сокой организации и прочной связности, оно будет вырождаться, если в реальной действительности не присутствует соответствую­щая авторитетная фигура [120], [243], [343].

Язык и возникающая функция абстрактного мышления в ог­ромной степени расширяют эмоциональный и волевой мир ребен­ка, ибо эмоции теперь могут свободно развертываться в мире вре­мени и возбуждаться временем — впервые становится возможным испытывать и смутно артикулировать специфические временные желания и конкретные временные проявления неприязни. Возмож­ности выбора также предоставлены осознанию ребенка, ибо в мир^е времени вещи уже не «просто случаются» (как в тифонических об­ластях), а предлагают множество вариантов, которые можно при­влекать выборочно. Только в пространстве языка вы можете пр⁰' изнести слово «или...». «Должен ли я сделать это ИЛИ я должен сделать то?» Таким образом, здесь мы обнаруживаем корни прот°' воли и волеизъявления, трансформировавшиеся из более расплЫВ-чатого и глобального хотения предыдущего уровня.

По нескольким признакам эта стадия соответствует анальн садистическому периоду, описанному в психоанализе. (Строго г

япьная стадия сама по себе относится лишь к либидозному, анальи

или эмоционально-сексуальному развитию, а его

п пан

^павнивать ни с развитием «эго», ни с познавательным раз-

Тем не менее, поскольку в данной книге я не дифференци-

ВИТИбМ.

ячличные линии развития, анальная стадия включена в опи-

е этого этапа, потому что именно здесь она чаще всего разви-

Точно так же я включу фаллическую стадию в обсуждение

ально-эгоического ур_{0ВНЯ в} следующей главе.) Специфиче-

' кими для этого уровня страхами считаются страх лишиться тела

Гфекалии) и страх телесных увечий [120]. Мы подробно исследуем

последний, когда будем рассматривать динамику эволюции, так

как он играет крайне важную роль. И наконец, Эрик Эриксон,

представляя психоанализ, добавляет, что конфликты на данном

этапе касаются борьбы чувства автономии против чувств сомнения

и стыда, иными словами, как ребенок будет себя чувствовать в

этом новом мире членства и выбора [108].

В целом, самоощущение на рассматриваемом этапе остается в чем-то тифоническим, но уже в меньшей мере; самость приступа­ет, — пока лишь приступает, — к дифференциации от тела. Теку­чие образы «хорошего меня» и «плохого меня», характерные для предыдущего этапа, организуются в рудиментарное лингвистиче­ское самоощущение — в самость членства [в мире языка и культу­ры], самость временной определенности, самость слова-и-мысли.

56

Глава 4

Вербальный Ум: резюме

Как мы увидели, на этом этапе из простого телесного «эго» начинают возникать и постепенно выделяться подлинные умст­венные или концептуальные функции. С развитием языка ребенок вводится в мир символов, идей и понятий, и таким образом посте­пенно поднимается над флуктуациями простого, инстинктивного, непосредственного и импульсивного телесного «эго». Помимо все­го остального, язык приносит с собой расширенную способность рисовать себе последовательности вещей и событий, которые непо­ средственно не представлены телесным органам чувств. «Язык -— это средство иметь дело с не-явленым миром», — как сказал Ро­берт Холл, — и до некоторой степени с таким, который бесконечно превосходит мир простых образов [176].

Тогда, по тому же признаку, язык есть средство трансценден-ции наличного мира. (В более высоких областях сознания язык сам трансцендируется, но чтобы достичь трансвербальности, нужно идти от довербального к вербальному. Здесь мы говорим о транс-цендеиции довербального вербальным, которая, хотя и составляет лишь половину дела, все равно становится экстраординарным дос­тижением.) При помощи языка можно предвосхищать и планиро­вать будущее и вести свою деятельность в настоящем с расчетом на завтра, то есть можно задерживать или контролировать телес­ные желания и активность в настоящем. То есть, речь идет о «по­степенном замещении простых реакций разрядки действиями. Дос­тигается это за счет введения промежутка времени между стиму­лом и реакцией» [120]. Благодаря языку и его символическим вре­менным структурам, человек может отсрочить незамедлительную и импульсивную разрядку простых биологических побуждений. Он уже не полностью подвластен инстинктивным требованиям, а спо­собен до некоторой степени контролировать их. И это означает, что самость приступает к отделению от тела и возникает как менталь­ное или вербальное или синтаксическое бытие.

Отметим еще раз ту триаду, которую мы ввели в предыдущей главе: когда ментальная самость возникает и при помощи языка дифференцируется от тела, она трансцендирует последнее и по­тому может оперировать им, используя собственные менталь­ные структуры, как инструменты (она способна задерживать не­медленную телесную разрядку и отсрочивать удовлетворение ин-

Самость членства

57

стинктов, применяя вербальные вставки). Одновременно это по­зволяет начать сублимацию эмоционально-сексуальной телесной энергии в более тонкую, сложную и развернутую активность. Эта триада дифференциации, трансценденции и оперирования состав­ляет, как мы дальше увидим, единственную, самую фундаменталь­ную форму развития, повторяющуюся на всех стадиях роста и ве­дущую — насколько нам известно — прямо к самому Высшему и Предельному.

5

МЕНТАЛЬНО-ЭГОИЧЕСКИЕ ОБЛАСТИ

По целому ряду причин самоощущение ребенка сосредоточи­вается вокруг его синтаксической культурно-согласованной позна­вательной способности и тесно связанных с ней эмоциональных проявлений, мотиваций и фантазий. Ребенок переносит свою цен­тральную самотождественность с тифонических областей на вербальные и ментальные. Паратаксис умирает и начинает разви­ваться синтаксический, вторичный процесс, и линейное, концепту­альное, абстрактное, вербальное мышление решительно вмешива­ется в каждый элемент осознания. В итоге самость перестает быть лишь быстротечным аморфным образом или констелляцией обра­зов самого себя, простым словом или именем, а становится более высоко организованным единством слуховых, вербальных, диало­говых и синтаксических концепций себя, которое, будучи вначале зачаточным и расплывчатым, быстро консолидируется.

За исключением самых ранних фаз развития, когнитивное со­стояние индивида определяет большую часть изменений, проис­ходящих в его психодинамической жизни. Именно это состояние заново прорабатывает прошлый и настоящий опыт и в значитель­ной мере меняет его эмоциональные ассоциации. Среди мощных эмоциональных сил, которые мотивируют или будоражат людей, многие поддерживаются или даже порождаются сложными сим­волическими процессами. Индивидуальные чувства — понятия личной значимости, самотождественности, роли в жизни или са­моуважения не могли бы существовать без таких сложных позна­вательных конструкций... Понятия входят в образ самости и в

Менталъно-эгоические области

59

значительной мере создают его. Человек на [синтаксическом] концептуальном уровне развития видит себя самого уже не как физическую сущность или имя, а как вместилище понятий, отно­сящихся к его собственной личности... Думая, чувствуя и даже действуя, он теперь больше интересуется понятиями, а не веща­ми [7].

Феникел говорит об этом так: «Решающий шаг в направле­нии консолидации сознательной части «эго» происходит в тот момент, когда к более архаичным ориентациям добавляется слу­ховая концепция слов» [120]. Такая слуховая, концептуальная, синтаксическая самость представляет собой собственно эгоиче-ский уровень, содержащий в себе почти все аспекты самоощуще­ния, включая эмоциональные и волевые факторы, прочно встро­енные в культурно-согласованное мышление и концептуальное познание.

«Эго», в том смысле, в каком я использую этот термин, по не­скольким важным признакам отличается от прочих форм само­ощущения. Если уроборос был доличностной самостью, тифон — растительной, а членская [культурно-согласованная] самость — самостью имени-и-слова, то сердцевина «эго» — это мысленная самость, само-концепция. «Эго» является концепцией самого себя или совокупностью таких концепций вместе с образами, фантазия­ми, отождествлениями, воспоминаниями, субличностями, мотива­циями, идеями и информацией, относящейся к отдельной концеп­ции себя или связанной с ней. Следовательно, как утверждает пси­хоанализ, «здоровое «эго» — это более или менее «правильная концепция самого себя», то есть такая, в которой учтены разнооб­разные и часто противоречивые тенденции «эго» [119]. Кроме то­го, «эго», хотя и дифференцируется от тела, однако тесно связано с произвольной мускулатурой тела, так что при патологических со­стояниях «эго» чаще всего наблюдаются соответствующие мышеч­ные дисфункции [249]. Таким образом, эгоическо-синтаксический уровень подчинен концептуальному познанию и характеризуется трансценденцией тифонического тела.

Стадия «эго»-концепции, начало которой похоже на фалличе­скую (или локомоторно-генитальную) стадию в психоанализе, зна­менует также окончательное появление настоящего Супер-«эго» [46], [108]. (Как я указывал выше, сама фаллическая стадия отно­сится к тифоническим, телесным областям, но, как правило, на-

60

Глава 5

блюдается в сочетании с возникновением раннего «эго» и истинно­го Супер-«эго». Поскольку я не дифференцирую различные линии развития, то ранний эгоический период в этой книге будет тракто­ваться как огоическо-генитальный.) Супер-<ого» — это интернали-зованный или интроецированный из слухового восприятия вер-бально-концептуальный набор внушений, команд, предписаний и запретов, обычно усваиваемый от родителей [120]. Интернализо-ванная идея или понятие Родителя включает в себя родительские отношения, чувства и мысли относительно самого ребенка (или скорее, то, как их понимает ребенок). Другими словами, интерна-лизуется не столько сам родитель, сколько взаимоотношения ме­ жду родителем и ребенком [244], так что если воспользоваться соответствующими терминами транзактного анализа, можно ска­зать, что Родитель и Ребенок являются коррелятивными структу­ры внутри «эго». В психике они опираются друг на друга. (Этот факт обычно упускают из виду в классическом анализе, что по­зволило Фрицу Перлзу однажды сказать, что Фрейд «как всегда, был прав лишь наполовину»: он ввел понятие Супер-«эго», но забыл об инфра-«ого») [291]. Ведь если ребенок концептуально интернализует родителей, то одновременно он фиксирует и связы­вает те взаимоотношения, которые у него, как ребенка, складыва­ются с родителями, и которые у них, как родителей, складываются с ним. Таким образом, взаимоотношения между родителем и ре­бенком, частью традиционные, частью воображаемые, становятся стабильной связью внутри эго [243]. Это отличительная черта эгоического уровня.

Иначе говоря, на данной стадии прежние межличностные взаимоотношения становятся внутрипсихическими структурами, что происходит благодаря вербальной концептуализации. То есть, развитие даже рудиментарных форм концептуального или синтак­сического подхода несет с собой способность принимать абстракт­ные роли, и это решающий пункт в развитии «эго». «Диалектика личностного роста» у Болдуина [20], «Другое» и «стадия зеркала» у Лакана [236], «зеркальная самость» Кули [82], «принятие роли других» у Кольберга [229], «конкретный другой» и «обобщенный другой» у Мида [267], — все эти концепции указывают на «внут­ренний ролевой диалог как социальный источник самости» [243]. Важнее всего, что это — «ролевой диалог ребенка против родите­ля, импульса против контроля, зависимости против владения со-

0ентально-эгоические области

61

бой, причем все сразу и вместе. Всякий раз, когда происходит при­нятие роли другого, «эго» ребенка и его «внутренний другой» со­ответствующим образом усложняются» [243].

Итак, происходит решающая «внутренняя дифференциация структуры «эго» на Родителя и Ребенка, на Супер-«эго» и инфра-«эго», на «победителя» и «побежденного» (наряду с другими суб­личностями, слишком многочисленными для подробного обсужде­ния). Интернализованные Родитель-и-Ребенок суть взаимоотноше­ния, укорененные в специфической ретрофлексии [418]. Ведь ре­бенок принимает роль Родителя по отношению к себе, оборачивая на себя те понятия и аффекты, которые не допустимы для Родите­ля. Например, если родитель неоднократно бранит ребенка за его несдержанность, рано или поздно последний начинает отождеств­ляться с ролью Родителя и бранить сам себя за свои вспышки. Та­ким образом, вместо родителя, физически контролировавшего до­пустимость тех или иных импульсов, ребенок начинает контроли­ровать их сам [292]. Он может хвалить себя, что приводит к гордо­сти, или осуждать, что порождает вину [120]. Суть в том, что, при­нимая роль Родителя по отношению к самому себе, ребенок обре­тает способность разделять «эго» на несколько разных сегментов, каждый из которых сначала (но только сначала) базируется на ори­гинальных межличностных отношениях ребенка с родителем. Их внешние отношения становятся, таким образом, внутренними — между двумя различными субличностями «эго». Межличностное стало внутриличностным, так что «эго»-состояния Родителя и Ре­бенка превращаются в сеть взаимопересекающихся ретрофлексии и интернализованных диалогов [418].

Супер-«эго» или Родитель может подразделяться на Пестую­щего Родителя или «эго»-идеал и Контролирующего Родителя или совесть. А «эго»-состояние Ребенка — на Адаптированного Ребенка, Бунтующего Ребенка и Естественного Ребенка [33]. Впрочем, все эти состояния остаются, насколько я понимаю, мыс­лительными структурами внутри «эго», структурами той или иной степени концептуальной сложности. Иными словами, все они об­ладают доминантными синтаксически-диалогическими элемента­ми с соответствующими им эмоциями, образами и чувственными тонами. Нельзя сказать, что на концептуально-эгоическом уровне не наблюдаются аффекты, фантазии и образы, — разумеется, все они есть, но они по большей части соотносятся или связаны с кон-

62

Глава 5

цептуальными формами [культурно-согласованной] реальности вербального членства.

Далее, именно эта синтаксически-диалогическая природа ро-дительско-детского «эго» (которое мы будем называть сокращен­но «Р-В-Р "эго"» по субличностям Родителя, Взрослого и Ребен­ка) позволяет проводить сценарное программирование, с которым так великолепно справляется транзактный анализ [33]. Невоз­можно программировать ни уроборическую, ни тифоническую са­мость (которые как бы программирует природа), но можно до оп­ределенного предела программировать диалогическое мышление, потому что вы в состоянии внедриться (как родитель, «промыва-тель мозгов», гипнотизер или терапевт) з одну из значимых ролей внутренних диалогов человека. И в той мере, в какой он отождест­вляется со своим «эго» (концептуально-диалогической самостью), он будет «привязываться к сценарию» или программироваться ин-тернализованными директивами. Заслуга Берна [33] в том, что вслед за открытием Перлза [291] он детально описал, как почти каждый аспект «эго»-состояний можно увидеть в форме «внут­реннего диалога» — синтаксические цепочки слуховых сигналов, сопровождаемых аффектами и образами, так что даже тифониче-ское «Ид» («Оно») на этом уровне переживается как «живой го­лос» [33].

Очень немногим удается пережить свое детство с полностью или хотя бы почти неповрежденным «эго» в сознании, поскольку «после того как устанавливается Супер-<<эго», именно оно реша­ет, какие побуждения или потребности будут разрешены, а какие подавлены» [46], [120], Это значит, что под влиянием Супер-«эго» и в зависимости от всей истории предыдущих стадий разви­тия самости некоторые понятия-аффекты расщепляются, отчужда­ются (Мэй) [266], остаются недифференцированными или забы­тыми (Юнг) [209], проецируются (Перлз) [291], вытесняются (Фрейд) [137] или выборочно отсеиваются из осознания (Салли-вэн) [359], Индивид остается не с реалистичной или в меру точ­ной и гибкой концепцией себя, а с идеализированной самостью (Хорни) [190], со слабым «эго» (Фрейд) [140], с «персоной (мас­кой)» (Юнг) [210].

Просто ради удобства я подразделяю всю область «эго» на три главных хронологических стадии: раннее «эго» (возраст от четырех до семи лет), среднее «эго» (от семи до двенадцати лет) и позднее

Цепшально-эгоические области

63

«эго» (от двенадцати лет до начала внутренней дуги, — если инди­вид ее начинает, —■ но не ранее двадцати двух лет). В любой точке развития «эго» возможно вытеснение любого аспекта самости, ко­торый, будучи представлен в сознании, мог бы восприниматься как слишком угрожающий. Такие аспекты мы (вслед за Юнгом) назы­ваем «Тенью», а получающуюся в итоге ложную самость «Персо­ной», или «маской». Для нас Тень представляет те элементы лич­ного «я», которые вполне могли бы находиться в сознании, но не попадают туда по динамическим причинам, описанным у Фрейда и Юнга. Это может происходить в любой точке возникновения «эго» (хотя ключевые моменты приходятся на ранний эгоический пери­од), и поэтому иногда мы называем все эгоические стадии обла­стью «эго»/Персоны.

Позволим себе, однако, заметить, что сама Персона является не обязательно патологической структурой, а чем-то вроде «хоро­шей мины» или «социальной маски», которую надевают, чтобы облегчить себе социальное взаимодействие. Это — частная роль, разработанная для лучшего выполнения различных задач, так что у индивида есть несколько разных «масок» — маска отца, врача, супруга или супруги и так далее. Суммой всех его возможных ма­сок будет тотальное «эго» (в моем определении). Оно строится и конструируется за счет выучивания разнообразных масок и сочета­ния их в интегрированной концепции самого себя. Как «конкрет­ный другой» предшествует «обобщенному другому», так и маска предшествует «эго».

Трудности возникают, когда одна частная маска (например, «неагрессивный добрый парень») становится главной и господ­ствует над полем осознания, так что для других законных масок («здоровой агрессивности» или «настойчивости») нет возможно­сти войти в сознание. Эти отщепленные грани <ого»-самости ста­новятся Тенью или вытесненными масками. Наша общая, в чем-то упрощенная формула такова: «Персона» 4- «Тень» = «эго». Отме­тим, что все в Тени бессознательно, но не все в бессознательном является Тенью. То есть, среди всевозможных уровней бессозна­тельного лишь немногие являются «персональными» или «Персо-нами-Тенью»; широкие полосы бессознательного являются пред-персональными, или доличностными: уроборическая, архаическая, коллективная и низшая архетипическая; столь же широкие полосы

64

Глава 5

трансперсональны, или надличностны: тонкая, причинная, транс­цендентная, высшая архетипическая.

И, наконец, я считаю поздний период «эго»/маски (от двена­дцати до двадцати одного года) ключевым для всех видов масок. То есть, к этому моменту индивид уже научился создавать не­сколько подходящих масок и отождествляться с ними. Кроме то­го, на этой поздней стадии развития «эго» он не просто нормаль­но осваивает свои разнообразные маски (стадия «тождествен­ность взамен смешения ролей» по Эриксону) [108], но начинает трансцендировать их, раз-отождествляться с ними. Под разотож-дествлением я не имею в виду «диссоциацию» или «отчужде­ние», — это слово используется мной в его наиболее положитель­ном смысле отказа от исключительной и сковывающей отож.дест-вленности ради создания нового отождествления более высокого порядка. Младенец разотождествляется с плеромой, отделяет себя от этой сковывающей тождественности. Аналогичным образом, «эго» разотождествляется с тифоническим телом, то есть оно больше не привязано исключительно к праническоЙ сфере и не отождествляется с ней. Не может быть никаких более высоких отождествлений, пока не будет разрушена исключительность отождествлений низшего порядка — вот в каком смысле я упот­ребляю понятие «разотождествление». Как только самость разо­тождествляется со структурами низшего порядка, она может ин­тегрировать их во вновь возникающие структуры более высокого порядка.

Мы говорим, что в течение позднего эгоического периода ин­дивид не только нормально осваивается со своими различными масками, но и начинает их превосходить, раз-отождествляться с ними. Таким образом он теперь склонен интегрировать все свои возможные маски в некое «зрелое и интегрированное "эго"», а за­тем начинает разотождествляться и с ним тоже, что, как увидим ниже, знаменует начало внутренней дуги, и впредь от этой точки все стадии являются надэгоическими, надличностными (см. рис. 2 в первой главе).

Ментально-эгоические ооласти

65

Эгоические области: резюме

На этой стадии мы видим ту же самую формулу развития, о которой говорилось в двух предыдущих главах — триадическую форму дифференциации, трансценденции и оперирования. Однако если рассмотреть триаду развития немного подробнее, то на каж­дой из ее главных стадий обнаруживается возникновение структуры более высокого порядка, отождествление с ней и дифференциация или разотождествление с низшей структурой, что равнозначно трансценденции последней, вследствие чего более высокая струк­тура может оперировать с низшими и интегрировать их.

В итоге постепенно возникает достаточно самосогласованное ментальное «эго» (обычно между четырьмя и семью годами), кото­рое дифференцирует себя от тела, трансцендирует простой биоло­гический мир и потому способно в определенной степени опериро­вать биологическим и ранним физическим миром, используя инст­рументы простого репрезентативного мышления. Вся эта тенден­ция консолидируется с возникновением (обычно в возрасте семи лет) того, что Пиаже называет «конкретным операциональным

66

Глава 5

мышлением», которое может оперировать с конкретным миром и с телом, используя понятия. Эта познавательная форма преобладает на средней стадии «эго»/маски.

К подростковому возрасту —- поздней стадии «эго»/маски — начинает осуществляться еще одна экстраординарная дифферен­циация. По существу, самость просто начинает выделяться из кон­кретного мыслительного процесса. И она способна до некоторой степени трансцендировать этот мыслительный процесс и, следова­тельно, оперировать с ним. Поэтому неудивительно, что Пиаже называет эту стадию — высшую в его схеме развития — стадией «формальных операций», поскольку индивид способен опериро­вать с собственной конкретной мыслью (то есть, работать с фор­мальными или лингвистическими объектами так же, как с физиче­скими или конкретными), осуществлять детальную операцию, ко­торая, среди прочего, имеет своим результатом шестнадцать би­нарных утверждений формальной логики. Но единственное, что я хочу здесь подчеркнуть — это то, что все это может происходить лишь поскольку сознание дифференцирует себя от синтаксическо­го мышления, тем самым трансцендируя его, и потому способно оперировать с ним (чего оно не могло делать, когда оно само было этим мышлением). В действительности, этот процесс на данной стадии только начинается — он усиливается на более высоких ста­диях — но суть его достаточно ясна: сознание или самость транс-цендирует вербальное «эго»-ум. Оно начинает быть трансвербаль­ным, трансэгоическим.

Отметим, наконец, что вербальное «эго»-ум соответствует то­му, что в буддизме махаяны называется маиовиджняиа [362], в индуизме —маномайя-коша [94], в буддизме хинаяны -— четвер­той и пятой скандхами [107]. Это также пятая чакра, вишуддха-чакра, или низший вербальный ум, и низшие аспекты шестой, аджна-чакры, или абстрактного разума [330]. В Каббале это Ти-фарет (эгоическая самость), Ход (интеллект) и Нэцах (жела­ние) [338]. Это то, что Маслоу называл потребностями в самоува­жении.

Итак, мы подошли к концу внешней дуги, но отнюдь не к кон­цу нашей истории.

6

СИМВОЛЫ ТРАНСФОРМАЦИИ

Восхождение сознания

Из того, что мы говорили до сих пор, очевидно, что на каждом этапе или уровне эволюции разновидность самости, равно как и соответствующее ей чувство реальности порождаются, главным образом, за счет сложных трансформаций предыдущей стадии. Та­ким образом, каждый возникающий уровень является не столько полным отрицанием предыдущего или производным от него, сколько его преобразованием и превосхождением.

В следующем разделе мы займемся изучением трансперсо­нальной динамики этого эволюционного преобразования и обна­ружим в его сердцевине проект-Атман, или попытку достичь пре­дельного Единства такими путями, которые препятствуют этой цели и навязывают символические заместители, из которых каж­дый последующий находится как бы ближе к Источнику, но все еще остается всего лишь заместителем. На этом этапе, однако, стоит всмотреться в природу самих преобразователей, и тогда станет понятно, что каждое преобразование осуществляется или, по крайней мере, сопровождается неким типом символической структуры (слово «символ» используется здесь в наиболее широ­ком смысле).

«Путь эволюции, ведущий человечество от бессознательного к сознанию — говорит психолог-юнгианец Нейман, — это путь, проложенный трансформациями и восхождением либидо [которое ^в юнгианской психологии считается не сексуальной энергией, а

68 ____^__________ Глава 6

нейтральной психической энергией вообще]» [279]. И как четко продемонстрировал сам Юнг, «механизмом, который трансфор­мирует энергию, является символ». Отсюда и (более позднее) на­звание первой новаторской книги Юнга: «Символы трансформа­ции» [205].

Мы уже обрисовали с полдюжины различных основных типов символических структур: уроборические формы, осевой образ, конкретный образ, слово-и-имя, концепция членства (все они, ко­нечно, относятся только к внешней дуге). Каждая из этих структур способна порождать отличный от других тип представления и по­тому тесно связана с определенным видом эволюционного преоб­разования, или восхождения сознания.

Позвольте мне привести несколько примеров такой симво­лической трансформации, чтобы сделать идею возможно более очевидной. Мы уже упоминали об особой форме времени, харак­теризующей каждую из главных стадий внешней дуги: безвре­менное состояние плеромной и уроборическои стадий, непосред­ственное настоящее осевого тела, расширенное настоящее тела-образа, рудиментарные временные последовательности уровня членства [в языке и культуре] и расширенное линейное время эгоической стадии. Каким же образом возможен для индивида в ходе его ранней эволюции переход от одной из временных форм к следующей? Как или посредством чего одна форма времени усту­пает другой?

По большей части, общий ответ состоит в следующем: по­средством различных символических структур, возникающих на каждой стадии роста сознания. Давайте посмотрим, как это про­исходит.

Форму времени на плеромно-уроборической стадии (если взять их вместе) можно назвать вневременной в смысле довремен-ности, безначальности и бесконечности, не знающей никакой по­следовательности событий. Хотя младенец, несомненно, осознает некоторые события, он не способен ни ухватить их во временном отношении, ни даже отделить себя от них. Это, несомненно, пле-ромное состояние — состояние включенности в материальную все­ленную.

Однако с возникновением и появлением на сцене осевых обра­зов это примитивное, довременное осознание трансформируется в постижение преходящего настоящего, сначала смутного и неясно-

Символы трансформации

69

го, но, тем не менее, настоящего. Таким образом довременность уступает место первому из времен: простому преходящему на­стоящему, и эта трансформация, этот рост осознания, стали воз­можны благодаря активности осевого образа, ибо он дает младенцу способность переносить недифференцированное плеромное осоз­нание на специфические наличные объекты.

С возникновением конкретного образа простое настоящее трансформируется в расширенное, или длящееся настоящее, по­скольку образ может представлять отсутствующие объекты и от­сутствующих людей и, значит, распознавать иные моменты на­стоящего, чем тот, который непосредственно имеет место. Времен­ной мир младенца на уровне образного тела складывается из рас­ширенного настоящего или серии его взаимоналагающихся (пара-таксических) моментов. Так медленно и кропотливо конструирует­ся растущий мир времени, и конкретный образ играет на этой ста­дии решающую роль.

Впрочем, сам образ не может представлять или составлять в осознании расширенную серию какой-то длительности, или после­ довательность событий во времени. Однако развитие языка — символических структур слова-и-имени — несет с собой способ­ность распознавать серии событий и последовательности дейст­вий, а, значит, воспринимать не представленный в настоящем мир. Другими словами, данные символические структуры транс­формируют настоящий момент во временной, окруженный про­шлым и будущим. Именно так слово-и-имя преобразует преходя­щее настоящее уровня осевого тела во временную продолжитель­ность уровня вербального членства. Это позволяет сознанию трансцендировать настоящий момент в решающем и далеко иду­щем восхождении. А следующая из главных символических струк-^ТУР — синтаксическая мысль — создает ясную и прочную мен­тальную структуру прошлых и будущих времен. Таким образом, на каждом уровне эволюции соответствующая символическая струк­тура, сама возникающая только на этом уровне, трансформирует каждую частную форму времени и тем самым задает ритм восхож­дению сознания.

Сходные трансформации происходят в эмоциональной, моти-вационной и волевой жизни индивида, составляя ряд от первобыт­ных и архаичных океанических плеромно-уроборических стадий до индивидуальных и специфических целей, выборов и желаний «эго»

70

Глава l

и Персоны. Приводя пример подобных преобразующих событий, мы можем видеть, что исходная океаническая форма уробориче-ского уровня преобразуется при помощи осевого образа в индиви­дуальный телесный принцип удовольствия. С помощью того же инструмента младенец начинает конструировать и представлять внешний мир, он уходит из инфантильной материальной и уробо-рической включенности и учится смещать фокус осознания с ма­териального космоса на поверхность собственного организма (свое «телесное "эго"»), одновременно пробуя дифференцировать свое тело от непосредственного окружения. Как мы видели, его само-ощущение к этому моменту постепенно трансформирова­лось из плеромно-уроборической формы в осевую, телесную, а аморфный океанический тон -— в телесный принцип удовольствия, сначала полиморфно извращенный и не привязанный ни к чему конкретному, но все-таки телесный, а не океанический. Осевой об­раз преобразует океанические чувства, настроения и эйфорию в явное телесное удовольствие, имеющее решающее значение для становления и формирования телесной основы системы самости. Если бы такая трансформация потерпела сколько-нибудь заметную неудачу, индивид остался бы с фиксацией на уроборической эйфо­рии (извлекая удовольствие от утраты сознания в доличностном состоянии).

Трансформации продолжаются: младенец рано начинает ассо­циировать телесное удовольствие с присутствием некоторых зна­чимых объектов, как правило, материнского существа и «хорошей груди». Тем не менее с возникновением следующей главной сим­волической структуры, подлинного образа, он может просто вооб­ражать событие, приносящее удовольствие, так что сам образ бу­дет пробуждать и поддерживать реакцию довольства. В итоге он сможет не только испытывать непосредственное удовольствие, но и воображать такое удовольствие. Другими словами, младенец спо­собен хотеть. Так образ трансформирует принцип телесного удо­вольствия в мерило умственного желания.

Сходным образом, возникновение языка — слова и имени, расширенного времени, культурно-согласованной реальности — трансформирует глобальное исполнение желаний в расширенные, специфические, временные желания, стремления и цели. Дальней­шее развитие концептуального мышления и консолидация синтак­сического познания просто кристаллизуют и расширяют по всему

Символы трансформации

71

линейному миру времени специфические цели и временные жела­ния, теперь характерные для эгоического самоощущения. Таким образом, от аморфной и не направленной ни на что конкретное океанической эйфории — к желанию типа «Я хочу изучать физи­ку»: таково множество трансформаций желания.

Хотя мы пока что рассмотрели только внешнюю дугу эволю­ции и ничего не сказали о внутренней дуге, нам, я полагаю, ста­новится ясно, что эволюция сознания —• его восхождение — от­мечена рядом важных трансформаций, которые опосредуются или сопровождаются символическими структурами различных типов. На каждой стадии восхождения соответствующая структура, сама возникающая на этой стадии, преобразует каждую отдельную форму сознания в следующую, более высокую форму. И, как мы не раз уже видели, при возникновении в сознании такой следую­щей формы самость отождествляется с этой структурой, диффе­ренцирует себя от предшествовавшей низшей структуры, и затем трансцендирует низшие структуры — и потому может оперировать ими, равно как и интегрировать их. Таково восхождение сознания, и оно продолжается до предела в самом Атмане (который, единст­венный из всех стадий, превосходит все символы и формы, — они там больше не нужны и являются только помехой на пути к Бес­форменному).

Трансформация и трансляция²³

Между трансформацией и трансляцией существует различие, которое можно объяснить следующим образом:

Модифицируя лингвистические термины, можно сказать, что каждый уровень сознания складывается из глубинной и поверхно-

Английскис существительные «transformation» (трансформация) и «translation» (трансляция) можно перевести на русский одним и тем же словом «преобразование» с той, однако, разницей, что в первом случае это преобра­зование имеет одномоментный и тотальный характер (сравните русское «пре­ображение»), а во втором представляет собой нечто вроде перевода или пере­кодировки из одной (знаковой или какой-либо иной) системы в другую. Иначе говоря, трансформация, или преображение — это фундаментальное качест­венное изменение, затрагивающее саму сущность трансформируемого объекта ^или процесса, тогда как при трансляции изменяется только форма, но не со­держание. Так, например, трансляцией является перевод (неизменного содер­жания) с одного языка на другой. — Прим. ред.

72

Глава б

стиой структур. Глубинная структура состоит из всех основных ограничивающих принципов, воплощающих²⁴ данный уровень. Она является определяющей формой уровня, в которой выражены все его потенциальные возможности и ограничения. Поверхностная структура представляет собой просто частное проявление глубин­ной структуры. Она ограничена формой глубинной структуры, но в пределах этой формы свободна выбирать разнообразные содержа­ния (например, в пределах формы физического тела можно выби­рать ходьбу, бег, игру в бейсбол и так далее. То общее, что есть во всех этих формах, и составляет глубинную структуру человеческо­го тела).

Глубинная структура, подобно парадигме, содержит в себе все основные ограничивающие принципы, в рамках которых р лизуются поверхностные структуры. В качестве простого примере возьмем десятиэтажный дом: каждый из этажей является глубин* ной структурой, тогда как разные помещения и объекты на эта-| же — поверхностные структуры. Плерома находится на первог этаже, уроборос — на втором, тифон — на третьем, вербаль-ность — на четвертом, а «эго» — на пятом (позднее мы выдвинем предположение, что парапсихология находится на седьмом этаже, траысценденция — на девятом, Бог — на последнем, а сам дом представляет собой Сознание как Таковое). Суть примера в том, что, хотя все «эго» совершенно различны между собой, они зани­мают пятый этаж, поскольку обладают одной и той же глубинной структурой.

Движение поверхностных структур мы называем трансляци-л ей; движение глубинных структур — траисформагщей. Если мы| передвигаем мебель на четвертом этаже, то это «трансляция», н( если мы поднимаемся на седьмой этаж, — это «трансформация» Чтобы дать еще один простой пример, можно применить это юнговскому исследованию по проработке архетипа. (И чтобы этот пример был действенным, совсем не обязательно верить в суще-; ствование юнговских архетипов. Не забывайте, кроме того, что ограничиваю все это обсуждение примерами из сферы внешне! дуги — структуры внутренней дуги нам еще только предстоит рас--