1 — агатовый и 2 — зеленой яшмы лентоиды из Микен
----------------------- Page 395-----------------------
завесою тайны, как и его начало. Можно строить разные пред
положения относительно участи, которая ожидала участвовав
ших в нем быков. Согласно наиболее «гуманным» из таких
догадок, изнуренное долгой борьбой и уже начинающее вы ка
зывать признаки усталости животное просто уводили куда-то
за пределы арены и там убивали, после чего «главного героя»
празднества торжественно приносили в жертву.37 Сторонники
более радикального решения этой проблемы склоняются к
мысли, что быка лишали жизни прямо на глазах у зрителей,
причем делали это весьма жестоким и мучительным способом
и лишь после этого приносили в жертву.38 Основанием для
предположений такого рода служат некоторые позднеминой-
ские или скорее микенские печати (Ял. 111), на которых сцены
тавромахии предстают перед нами в несколько неожиданном
ракурсе.39 Вместо того чтобы, как обычно, совершить прыжок
через быка, используя его голову и рога как своеобразную ка
тапульту, человек в этих сценах, сам оставаясь на земле, хва
тает быка одной рукой за рог, а другой за шею и резким дви
жением поворачивает его голову назад и вбок, очевидно
рассчитывая то ли повалить животное наземь, то ли сломать
ему шею. Нельзя, правда, не считаться с тем, что все эти печати
или оттиски с них относятся к довольно позднему времени, а
именно к XIV—XIII вв. до н. э., и находят их не столько на
самом Крите, сколько в материковой Греции. Мы вправе поэ
тому предположить, что обычай игр с быками подвергся опре
деленной трансформации и переосмыслению, после того как он
был перенят греками-ахейцами у минойцев вместе со многими
другими элементами их культуры. Эта новая форма таврома
хии, довольно близко напоминающая фессалийскую таврока-
тапсию эллинистическо-римского времени, на что обратил
внимание уже А. Эванс, могла стать первым толчком к возник
новению мифов о великих героях-быкоборцах — Геракле и Те-
37 На этом завершающем этапе игр на быка, возможно, набрасывали
специальную сеть вроде тех, которые применялись также и на охоте. Вотивные
фигурки быков, накрытых такими сетями, найдены как на самом Крите, так и
за его пределами (Evans A. PoM. Vol. III. Р. 204, Fig. 139; Marinatos N. MSR.
Fig. 19—20). Изображения лежащих на алтарях жертвенных быков были
довольно обычным мотивом в крито-микенской глиптике и, видимо, также во
фресковой живописи (Ibid. Р. 13, 23— 24. Fig. 2— 3, 11, 15), хотя прямые указания
на связь с тавромахией во всех этих случаях отсутствуют. Как достаточно ясно
показал в свое время Дж. Фрэзер, принесение в жертву быка или какого-нибудь
другого животного само по себе отнюдь не исключает его обожествления
(Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1984. Гл. XLIX—LII; см. также: Guthrie И' К. С.
The Religion and Mythology of Greeks. P. 875).
38 Persson A. Op. cit. P. 96; Pelon O. Op. cit. P. 55 ss.
39 Evans A. PoM. Vol. III. P. 231. Fig. 162— 164A.
----------------------- Page 396-----------------------
сее, которые сами, будучи, несомненно, греками, расправляют
ся с критским (минойским) быком в различных его ипостасях.40
Тем не менее смерть божественного быка, по-видимому, уже
изначально осознавалась минойцами как неизбежный исход
«священной игры» и могла быть еще более мучительной и страш
ной, чем в микенском варианте тавромахии. Поздний христиан
ский автор Фирмик Матерн (Firm. M at. De Err. prof. rel. 6, 1—5)
бегло упоминает о внушающих ужас обрядах поминовения крит
ского Диониса-Загрея (Либера), участники которых разрывали
зубами и, видимо, тут же и пожирали живого быка, по всей веро
ятности считавшегося воплощением божества. Э тот чудовищ
ный обычай, несомненно восходящий к глубочайшей древности,
как и во многом напоминающий его дионисийский σπαραγμός,
первоначально вполне мог входить в программу игр с быками
как наиболее важная их часть, являющаяся в полном смысле сло
ва кульминацией всего обрядового действа. Как бы то ни было,
его достойным завершением могла стать лишь трагическая ги
бель его главного действующего лица, т. е. быка, и, следователь
но, вполне оправданным было бы заключение, что тавромахия в
ее классической минойской версии представляла собой как бы
двухступенчатое жертвоприношение. Н а первом ее этапе умилос
тивительная человеческая жертва приносилась обожествленно
му быку. На втором, завершающем этапе жертвой становился
сам бык.41 Такое же чередование ролей бога-быка прослеживает
ся и в основной фабуле позднейшего критского цикла мифов. В
мифе о Тесее и Минотавре чудовищный человек-бык, великий
пожиратель человеческой плоти, в конце концов сам погибает от
руки своей очередной жертвы (нельзя, конечно, не считаться с
тем, что здесь мы имеем дело с явно поздней и явно греческой
переработкой первоначального минойского мифа, истинный
смысл которого, несомненно, был сильно искажен и затемнен при
передаче от одного народа к другому). Полный круг чудесных
превращений замыкается в другом мифе того же цикла — мифе
о Дионисе-Загрее, который был в образе быка (по Нонну — см.
Nonn. Dion. VI, 165—205) растерзан и пожран титанами по на
ущению ревнивой Геры, чтобы затем вновь вокреснуть.42
40 Ср.: РоМ. Vol. III. Р. 230; Webster Т. В. L. From Mycenae to Homer. L.,
1964. P. 56.
41 Важный дополнительный нюанс в эту трактовку тавромахии вносит оче
видное сходство поз акробатов, совершающих прыжки через быка, с позами Ми
нотавров на минойских и микенских печатях. Очевидно, как и в некоторых дру
гих религиозных обрядах, например в священных танцах в честь Великой богини,
участники игр с быками сознательно стремились к уподоблению божеству и сли
янию с его аурой.
42 Черты страдающего бога причудливо соединены в образе Загрея с чертами
великого охотника, пожирателя сырого мяса. О его «сыроядных пирах»
----------------------- Page 397-----------------------
Н о если конечным итогом, можно сказать, развязкой мис
тической драмы минойской тавромахии действительно было
принесение в жертву божественного быка, вероятно, с условием
его последующего воскресения для новой жизни, то перед нами
неизбежно встает еще один трудный вопрос: «Какому божеству
была адресована эта заключительная жертва?» Очень похоже,
что особо заинтересованной стороной в этой ситуации могла
быть только сама Великая богиня или одно из трех верховных
женских божеств минойского пантеона, известное как «Влады
чица зверей». В широко представленных в минойской глиптике
сценах игр с быками косвенными подтверждениями этой до
гадки могут служить уже упоминавшиеся символические знаки
двойного (в виде восьмерки) щита, так называемого пронзен
ного треугольника и «священного узла». Все эти знаки являют
ся важными сакральными символами Великой богини и могут
указывать на ее присутствие при священнодействии и заинте
ресованность в его конечных результатах. «Полномочными
представительницами» «Владычицы зверей», непосредственно
участвовавшими в играх, могли быть девушки-акробатки (по
основному роду занятий, возможно, жрицы «богини»), изобра
женные на знаменитой «фреске тореадора» (см. выше, гл. 3,/
ч. вторая, ил. 44) и на фрагментах некоторых других кносских
фресок.43 Легкие одеяния этих критских «амазонок», состоящие
из одних коротких передников и охотничьих полусапожек, от
даленно напоминают костюмы Горгон в архаическом гречес
ком искусстве, родословная которых, по всей видимости, вос
ходит именно к минойской «Владычице».
В мифе о Дионисе-Загрее в роли главной подстрекательни
цы убийц божественного отрока выступает ревнивая Гера, суп
руга отца юноши Зевса. Чтобы успешнее справиться со своей
задачей, она сама превращается в корову и своим грозным мы
чанием побуждает титанов, затеявших это недоброе дело, к ре
шительным действиям (Nonn. Dion. VI, 200—202). Гера явно
подменяет здесь другую, гораздо более древнюю богиню, счи
тавшуюся матерью, супругой и в то же время погубительницей
бога-быка, хотя контаминация этих двух божеств могла про
изойти задолго до появления поэмы Нонна. Как известно, уже
Гомер называл строптивую супругу Зевса «волоокой», а зани
мающий столь важное место в ее мифической «биографии»
(ώμόφαγας όαιτας) было известно уже Еврипиду (Eur. Cret. fr. 79 /Austin/). К тому
же кругу мифических сюжетов, унаследованных греками из минойской мифоло
гии, вероятно, может быть отнесен и миф о Кроне, пожирающем своих детей. О
ритуальном каннибализме на Крите, возможно входившем в программу
оргиастических ритуалов в честь умирающего и воскресающего божества (бога-
быка?), говорилось выше.
43 Evans A. PoM. Vol. III. Fig. 143— 146; Pl. XXI.
----------------------- Page 398-----------------------
112. Львица, терзающая быка. Гематитовая печать из Кносса.
Ок. 1400 г. до н. э. Гераклион. Археологический музей
эпизод преследования обращенной в телку несчастной краса
вицы Ио явно перекликается с мифом о гибели Загрея, несмот
ря на более благополучную развязку. Взятые в своей совокуп
ности мифы критского цикла донесли до нас центральную
идею минойской «теологической» системы, хотя, конечно,
сильно искаженную позднейшими домыслами и поправками.
Ее истоки следует искать в глубочайшей древности, которая
может быть сейчас более или менее уверенно определена как
начало эпохи неолита.44 Несмотря на сильную «заредактиро-
ванность» греческими толкователями, в этих мифах еще доста
точно ясно просматривается одна из исходных мифологем
древнейших религий Европы, Средиземноморья и Передней
Азии, соединившая в нерасторжимом, хотя и внутренне проти
воречивом единстве женское и мужское начала, воплощенные
44 Ср.: Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 182 сл.; Голан А. Указ. соч. С. 53 сл.
----------------------- Page 399-----------------------
в образах великой богини земного плодородия и божественно
го быка, считавшегося ее сыном и в то же время возлюбленным
и супругом.45 Кажущийся парадоксальным факт отсутствия в
минойском искусстве надежно идентифицированных изображе
ний брачного союза этой божественной пары, так же как ги
бели и последующего воскресения бога-быка, может быть объ
яснен тем, что оба эти сюжета были строго табуированы.
Очевидно, ужас, который испытывали минойцы перед двумя
величайшими тайнами бытия: любовью и смертью, был так ве
лик, что они упорно старались делать вид, будто их вообще не
существует в природе, хотя исподволь, едва ли не втайне от
самих себя, конечно, снова и снова возвращались к этим «му
чительным вопросам», пытаясь решить их и в метафизическом,
и в чисто практическом планах.
Символически или в форме художественной метафоры смерть
божественного быка могла быть представлена в сценах терза
ния хищниками травоядных животных (Ил. 112): быков, оле
ней, козлов, которые мы видим на многих позднеминойских и
микенских печатях.46 Как и в сценах тавромахии, символичес
кие знаки щита, узла, пронзенного треугольника, обычно со
путствующие мотивам этого рода, воспринимаются как намеки
на прямую причастность верховного женского божества к тра
гической развязке мифа. Главный культовый символ Великой
богини — двойной топор или лабрис также дает основание для
догадок о ее далеко не идиллических отношениях с богом-
быком. Представляя собой, с одной стороны, орудие ритуаль
ного убийства (см. выше, гл. 1 данной части, ил. 51), он вместе
с тем почитался как важнейший атрибут женского божества
или даже как одно из его воплощений.47 Через все эти «алле
гории», исполненные глубокой мистической значимости, свое
образным лейтмотивом проходит, видимо, характерная для
«матриархального» менталитета минойцев тема торжества ак
тивного или, пожалуй, даже агрессивного женского начала над
45 Тесная карнальная связь женского божества с былом или в некоторых
случаях с бараном как с воплощением оплодотворяющего мужского начала
достаточно ясно выражена уже в неолитической скульптуре из Чатал Хюйюка
(Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. С. 91).
46 Zervos Chr. L'art de la Crète néolithique et minoenne. P., 1956. Fig. 641;
Marinatos N. MSR. Fig. 28—29, 59—61.
47 На уже упоминавшихся печатях с изображениями «Владычицы зверей»
лабрис иногда красуется над головой богини поверх «змеиной рамы». Комбина
ция лабриса с букранием или с заменяющими его «рогами посвящения» исполь
зовалась в различных жанрах минойского искусства, особенно в вазовой живо
писи и в глиптике как декоративный мотив и вместе с тем как важный религи
озный символ, воплотивший идею нерасторжимой связи двух главных божеств
критского пантеона как в жизни, так и в смерти (см., например, Schachermeyr Fr.
Op. cit. Abb. 79—80; Nilsson M. P. GGR. Taf. 8, 2—3).
----------------------- Page 400-----------------------
пассивным и по своей природе обреченным на страдания
и смерть мужским началом.
Итак, минойская религия сталкивает нас с довольно-таки
необычной и, на первый взгляд, парадоксальной версией ш и
роко распространенного в древности мифа об умирающем и
воскресающем божестве живой природы. Н а Крите его глав
ным воплощением считался священный бык, хотя оно могло
здесь являться своим почитателям и в чисто антропоморфном
образе прекрасного юного бога — консорта Великой богини.48
Сама Великая богиня в этой версии мифа, насколько мы можем
теперь о ней судить по отрывочным и не всегда понятным на
мекам, рассеянным в произведениях минойского сакрального
искусства и в поздних сказаниях критского цикла, выступает
одновременно в двух, казалось бы, взаимоисключающих ро
лях — как дарительница жизни и как ее губительница. Являясь
матерью и возлюбленной (супругой) бога-быка, она в то же
время оказывается каким-то образом причастной к его смерти
и, похоже, даже активно добивается ее.49 Три вида плотской
связи — связь матери с младенцем, супруги с супругом и, на
конец, жертвоприемлющего божества со своей жертвой здесь
причудливо переплелись между собой и как будто взаимно до
полняют и уравновешивают друг друга. Вероятно, только та
ким способом минойцы могли объяснить самим себе непости
жимую двойственность и противоречивость окружавшей их
природной среды, в особенности же изменчивый, можно даже
сказать, предательский нрав самой вскормившей их матери-
земли, готовой в любой момент поглотить в своих разверзш их
ся недрах своих же собственных детей.50 Зримым воплощением
этой удивительно сложной гаммы чувств, насквозь пронизан
4S Особого внимания заслуживает в этой связи загадочная сцена на оттиске
печати из раскопок минойского поселения или дворца (?) в Хании — см. выше,
гл. 3, 2 ч. И, ил. 50 (Tzedakis Y. and Hailager E. A. Clay sealing from the Greek—
Swedish Excavations at Chania // The Functions of the Minoan Palaces / Ed. by
R. Hägg and N. Marinatos. Stockholm, 1987). Рядом с величественной мужской
фигурой, гордо высящейся среди «рогов посвящения» на кровле дворца, мы
видим здесь как бы повисшую в воздухе голову быка, возможно указывающую
на вторую териоморфную ипостась бога или обожествленного царя — владыки
города.
49 Во многих мифологиях мира так называемые богини-матери отличаются
свирепым и необузданным нравом, сеют смерть и разрушения, покровительству
ют войнам и раздорам. Примерами могут служить фракийская Ma, фригийская
Кибела, индийская Кали-Дурга, в какой-то мере греческая Гея и др. (см.: Раби
нович Е. Г. Богиня-мать // Мифы народов мира. М., 1980. Т. 1. С. 179 сл.; ср.:
Голан А. Указ. соч. С. 166 сл.). Однако, насколько нам известно, ни одна из этих
богинь не стремилась к уничтожению своих же собственных порождений и тем
паче своего сына и возлюбленного (исключение в этом плане составляет, может
быть, одна только Кибела).