Глава 3. Кто такой Джон Глэд

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

«Расистские теории, какова бы ни была их природа или об­личье, должны быть объявлены вне закона. Их нечего обсуж­дать».

Это сказано о знаменитой научной работе Дженсена, де­монстрирующей межрасовые различия в интеллекте, которую ученый провел в шестидесятые годы. Кто же автор приведен­ной цитаты? Быть может, красные пропагандисты из социали­стического Советского Союза, гневно осудившие буржуазную лженауку, как ранее они осуждали генетику и кибернетику? Предположение небезосновательное, уж больно похоже на них по стилю. Но на самом деле это написал об исследованиях Дженсена левый американский либерал Джозеф Наэм. Про­должим цитирование:

«В своей длинной, изобилующей статистическими выклад­ками и техническими подробностями статье Дженсен дал про­стой ответ на этот вопрос. Ответ с точки зрения расиста. Он утверждал, что IQ и школьную успеваемость негритянских детей можно повысить очень незначительно, потому что их врожденные умственные способности ниже, чем у белых де­тей... Он посвятил 78 страниц своей статьи “доказательствам” того, что интеллект на 80% обусловлен наследственностью и на 20 % — влиянием окружающей среды».

Такова логика левака: раз обнаружил статистически значи­мую разницу в параметрах IQ между белыми и черными, зна­чит, расист!.. Как видите, мышление левых западных интел­лектуалов ничем не отличается от мышления самых тупых и замшелых красных пропагандистов, сделанных из мореного советского дуба. Почему так? Разве могут умные люди (не зря же их называют интеллектуалами!) реагировать, как глупые? И в этом один из основных парадоксов нашего времени! Наука этот парадокс заметила.

Вернемся к тому же Кирееву. Он насобирал и привел любо­пытные данные, говорящие о том, что по некоторым вопросам интеллектуальная элита голосует «лучше», чем самая тупая часть населения, по другим — так же, как тупая, а вот по от­дельным вопросам реакция интеллектуальной элиты Запада го­раздо «глупее», чем здравое суждение простонародья. Какие же это вопросы?

Например, глупые люди меньше склонны думать о будущем и потому чаще поддерживают сентенции о том, что «жить надо сегодняшним днем» (только 11,7% умных согласились с такой жизненной философией и 44,7% глупых). Иными словами, прогностические способности людей с маленьким 1Q ниже, чем у людей с высоким коэффициентом.

Умные люди по большей части в курсе научных изысканий и знают, что сексуальная ориентация определяется генами. По­этому только 17% умных согласны с утверждением, будто го­мосексуализм — это личный выбор человека. Среди глупых же людей таковых набралось аж 49 %! Для глупых людей мнение о том, будто гомосексуализм — сознательный выбор, есть раци­онализация ненависти или форма самозащиты, ведь если при­знать, что гомосексуализм — природная предрасположенность, с которой ничего не поделаешь, то как тогда выступать против гомосексуалистов? Как тогда реализовать собственный консер­ватизм, выраженный в гомофобии? Нет уж! Будем считать это личным выбором и преследовать!..

Умные люди более склонны соглашаться с тем, что «астро­логия — не наука» (84,6% против 71,3%). Они чаще выступают за аборты...

Иными словами, там и тогда, где и когда надо думать о бу­дущем, прогнозировать, делать выводы, противоречащие соб­ственной животной нетерпимости, рулят умные.

Если вопрос несложен и в нем на равных участвуют разум и чувства, степень согласованности между умными и глупыми растет. Таков, например, вопрос об эвтаназии. Его, по данным Киреева, поддерживает практически одинаковое число умных и глупых (70,1 % и 71,4%). Это значит, что в социальном смыс­ле умные подтянули к своему миропониманию глупых, взломав их религиозные стереотипы в пользу здравого смысла и гума­низма. Это нормальный процесс. И это нам нужно запомнить: глупые поддаются перепрограммированию! Что естественно. Ведь как развивается мир? Сначала вершины науки и культуры берет очень небольшая часть человечества. Потом накопленные информационные ценности постепенно опускаются вниз, за­хватывая все более широкие слои. И неизбежно упрощаясь при этом. Происходит смысловая редукция. Идеи, которые поняты единицами наверху, внизу превращаются в разновидность веры. Кто понимает теорию относительности? Немногие. Остальные в нее просто верят, потому что им сказали: это вер­но. Кто видел микробы? Мало кто. Остальные в них верят под давлением авторитета науки.

Алмазная пыль рухнувшей Римской империи покрыла всю Европу. И Европа после крушения великой цивилизации нача­ла подниматься уже не с нуля, а с некоторой подложечки. По­теряно было не все. Память о великом свете, который сиял над миром, осталась. Представления о римском праве остались. Римская культура в виде свитков, хранящихся в монастырях, осталась. Язык остался и превратился в язык науки.

Так и идет развитие цивилизации. Накопление небольшой частью людей — сброс на большую часть с неизбежной смысло­вой редукцией. С девальвацией сложности.

Сейчас, в эпоху очередной варваризации, когда на циви­лизацию накатывают новые волны варваров из Третьего мира, а та уже не имеет сил сопротивляться, импотентно сдавая ру­беж за рубежом, над миром снова поднимается тень Средневе­ковья. Все процессы в современном мире ускорились, и пото­му, сколько продлится это новое Средневековье, никто не ска­жет точно — тыщу лет, как прежнее, или сто. Но наша задача — погибая, если это суждено, передать дикарям осколки сияния — обаяние современной цивилизации, которое неотра­зимо. Вот ведь ненавидят мусульмане западный развратный мир! А удержаться не могут, лезут и лезут в него, не желая жить в туземности своих кишлаков, стараясь прикоснуться телом к комфорту Запада, а в душе ненавидя разврат Запада.

А на самом Западе?.. На самом Западе есть вопросы, кото­рые западные интеллектуалы решают уже хуже средней массы. Какие же это вопросы?

Это вопросы, связанные с идеологией. Например, с тезисом «положение негров в США улучшается» соглашается меньше умных людей (51,7%), чем простых (64,5%). Почему? Потому что простые что видят, то и говорят. Раньше они видели, как Солнце вращается вокруг Земли и прямо об этом заявляли. По­том их переучили. Теперь они видят, что положение негров ре­ально улучшилось, и прямо говорят об этом. Переучить их еще не успели. А вот затуманенные неорелигией эгалитаризма и по­литкорректности мозги современных левых интеллектуалов не могут согласиться с реальностью, которая хуже придуманного ими идеала! И потому упрямо твердят: не улучшилось! В этом они напоминают просвещенных христиан, снисходительно смотрящих сверху вниз на полуязыческую народную толпу. Только им, просвещенным, ведома великая истина настоящей религии!

Те простые истины, которые видны простым людям про­стым невооруженным глазом и которые они не стесняются признавать, — что женщины и негры добиваются в жизни мень­ших высот, чем белые мужчины, из-за своих меньших же спо­собностей, — интеллектуалы, исповедующие эгалитаризм, упор­но признавать не хотят (разница в проценте согласных между умными и глупыми: 4,2% против 12,9% по неграм и 24% про­тив 37 % — по женщинам).

Так что мало иметь хорошие мозги. Нужно еще, чтобы они не были поражены плесенью религии или псевдорелигии.

Задача цивилизации — проскочить в игольное ушко здраво­го смысла — между простонародно-глупыми и элитарно-умными, но при этом пораженными энтропийными идеями эгалита­ризма. Людей нужного пошиба — неглупых и при этом достаточно жестких — не так уж много. Мелочь в сравнении с массивом простонародья! Но именно они — потенциал буду­щего, как когда-то потенциалом будущего стали мелкие тепло­кровные, совершенно незаметные на фоне царивших на плане­те огромных ящеров.

Вот только какие шансы у умных и безрелигиозных? Не за­топчут ли их тупые слонопотамы Традиции? Не заразят ли обезоруживающей импотентностью розовые либералы Пост­модерна?

Есть такой американский фильм «Идиократия». Это коме­дия. Но рассказывает она о серьезной проблеме. Как видно из названия, фильм о мире, в котором правят идиоты. Смысло­вой фундамент, на котором строится действие ленты: у умных людей очень низкая рождаемость, а у дураков — крайне высо­кая. Вывод: перспективы цивилизации печальны, ее затопчут идиоты.

Ситуация и вправду не радует. Согласно гэллаповскому опросу, проведенному в 2000 году (это был год выборов прези­дента США), 34% американцев не смогли назвать кандидатов в президенты! Причем среди лиц с низким IQ (то есть лиц со средним образованием и низким заработком) это число вы­растало до 55 %.

Вот еще пара фактов: 56 % американцев не смогли без каль­кулятора отнять 37 и 55 из 100. А 25 % американцев не смогли изобразить цифрами число «триста пятьдесят шесть тысяч де­вяносто семь». И 21 % американцев не знают, что Земля враща­ется вокруг Солнца.

Совсем плохая ситуация среди молодежи. Среди людей в возрасте от 18 до 24 лет трое американцев из десяти не могут найти на карте Тихий океан.

Я даже боюсь представить, сколько из них решили бы при­веденный мной в начале книги небольшой тест...

Возможно, именно факт усиленного размножения тупых маргинальных слоев и послужил толчком для второго рождения евгеники. Как вы, наверное, знаете, евгеника — это людская селекция. Она возникла в конце XIX века и поставила своей целью улучшение человеческой породы. Однако, несмотря на то что евгеника преследовала вполне благородные цели, ее сначала взяли на вооружение злобные расисты, которые по­лагали некоторые расы более «правильными», потом подоспел Гитлер со своими страшными практиками, и на какое-то время интерес приличной публики к евгенике угас. Она стала счи­таться чем-то предосудительным, почти фашистским. Но через некоторое время, с появлением генной инженерии, этот инте­рес возник снова.

В Америке одним из пропагандистов возрожденной евгени­ки является профессор Мэрилендского университета Джон Глэд, которого «пугает мысль, что дисгеническая рождаемость, присущая современному обществу, создает популяцию с мень­шими врожденными способностями, чем у предшествующей».

Профессор отмечает, что идиократия, над которой смеется Голливуд, уже наступает: женщины более умные получают об­разование и делают карьеру, соответственно рожают позже, и у них остается физически меньше времени на производство умного потомства. Тогда как глупые бабы из низов выскакива­ют замуж рано, на аборты у них денег нет, работы нет, пособия есть, вот они и плодят в изобилии низкоинтеллектуальный продукт. Который потом оседает на маргинальном дне и пита­ется социальными пособиями, требуя хлеба и зрелищ.

Начался этот процесс не вчера: «В 1979 году средний про­цент абортов среди женщин двадцати лет и старше был: 44,3 для тех, кто окончил среднюю школу, и лишь 3,2 для тех, кто имел меньше восьми лет школьного образования». Иными словами, жертвуя первыми детьми ради образования, умные женщины сокращали поголовье умных людей. Впрочем, об абортах и их пользе для человечества мы еще поговорим, а пока дадим слово Глэду:

«...Согласно нью-йоркскому исследованию, женщины, от­носящиеся по умственному развитию к нижним пяти процен­там, рожали первого ребенка на семь с лишним лет раньше, чем те, которые входят в высшие пять процентов. При этом у 20% супружеских пар в США откладывание беременности оборачивается бездетностью».

Джон Глэд обращает внимание на самоубийственное пове­дение цивилизации:

«...Необходимо задуматься над последствиями вознагражде­ния женщин с малым IQ — по принципу, чем больше они ро­жают, тем больше денег они получают, а также над последстви­ями для генофонда отказа им в оплаченных абортах». То есть социальные пособия стимулируют некачественную рождае­мость, а платность абортов препятствует их доступности для маргиналок. Не в пример целесообразнее иная политика — по­собия максимально сокращать, стимулируя самозанятость, а аборты, напротив, сделать для беднейших слоев бесплатными и поощряемыми.

С последним — проблема. Не только в пуританской Амери­ке, но даже и у нас часто и довольно бездумно аборты называ­ют социальным злом. Между тем реальность такова, что если вы желаете использовать понятийный аппарат, идущий от ре­лигии («добро», «зло»), то аборты логичнее было бы назвать со­циальным добром!

Это доказал в своей блестящей работе коллега Джона Глэда по науке Стивен Левитт — экономист и профессор Чикагского университета. Он занялся связью абортов с преступностью.

Преступность в США после Второй мировой войны не­уклонно увеличивалась. И вскоре стала настоящим бедствием для страны. Причем, что самое печальное, быстрее всего росли тяжкие преступления. Обычно в числе правонарушений льви­ную долю составляет мелочевка, а в Штатах к 1990-м годам 80 % преступлений составляли тяжкие и особо тяжкие. Крими­налисты, видя ужасающий тренд, строили прогнозы один дру­гого страшнее. Однако в начале девяностых преступность вдруг перестала расти и начала снижаться. Для всех это стало прият­ной, но все же абсолютной неожиданностью. А преступность меж тем, поражая экспертов, все падала и падала, достигнув едва ли не послевоенного уровня. И, что характерно, продол­жает падать по сию пору.

Что же случилось? Куда вдруг делись преступники? Почему их поголовье резко сократилось? Было выдвинуто около десят­ка разных версий, среди которых, правда, по идеологическим соображениям не значилась версия о росте вооруженности на­селения (для американских либералов это — табу), зато значи­лась выдвинутая левыми же либералами версия о том, что сы­грали свою благостную роль законы о контроле над оружием.

Вообще-то оружие - не тема настоящей книги, но вкратце мне придется кое-что прояснить, раз уж речь зашла о падении преступности. Дело в том, что в первой половине девяностых годов президент Клинтон протащил через конгресс закон — Assault Weapons Ban, запрещающий торговлю так называемым «штурмовым оружием». Запрет был введен на волне истерии после нескольких массовых расстрелов. Запрету подлежали ма­газины емкостью более 10 патронов и полуавтоматическое ору­жие, го есть гражданские версии Калашниковых, штурмовых винтовок М-16, израильских пистолетов-пулеметов «Узи»... Гражданские версии отличаются от военных тем, что в них ликвидирована возможность ведения огня очередями, посколь­ку это всегда было запрещено.

(Кстати, как только в прессе заговорили о введении закона, Америка кинулась в оружейные магазины и скупила огромное количество Калашниковых и штурмовых винтовок. Аналогично реагировали американцы и в конце 2012 года, когда случилась еще пара расстрелов и пресса вновь загомонила о необходимо­сти оружейных запретов. Тогда американцы вновь бросились в магазины сметать оружие и патроны, скупив запасы стволов, магазинов и боеприпасов на годы вперед! Вот вам еще один пример, когда масса реагирует адекватнее интеллектуалов.)

Клинтоновский запрет был введен сроком всего на 10 лет, иначе конгресс не соглашался его пропустить. Но поскольку криминалистические данные не подтвердили положительного влияния данной меры на преступность, через десять лет его продлевать не стали, несмотря на то что противники оружия кричали, будто огнестрельное оружие убивает каждый день 13 детей и вообще оно страшное и некрасивое. Позже выясни­лось, что статистика леваков дутая, и они включили в нее «де­тей» в возрасте до... 24 лет! Если же взять официальную стати­стику ФБР, то можно увидеть, что детей гибнет вдесятеро меньше.

Между прочим та же ФБР-овская статистика показала, что пик применения преступниками огнестрельного оружия тоже пришелся на 1993 год — то есть на то самое загадочное время, когда преступность вдруг перестала расти и начала падать.

(Чтобы вы, не дай бог, не связали по ошибке клинтонов­ский запрет на полуавтоматическое оружие с уменьшением числа «огнестрельных» преступлений, скажу, что падение пре­ступности продолжалось и после отмены запрета. Да запрет на «штурмовое» оружие и не мог снизить его преступного при­менения, поскольку законодательные запреты всегда касаются только законопослушных граждан, которые преступлений не совершают по определению. А преступники на запреты плюют и продолжают пользоваться нелегальным оружием.)

Так что же случилось в начале девяностых? Почему вдруг кривая преступности поползла вниз, если это не было связано с оружием? Сыграло свою роль укрепление экономики? Изме­нение демографической картины? Рост численности полиции? Другие причины?

Самым тщательным образом изучая и отбрасывая версию за версией, Левитт в конце концов пришел к парадоксальному выводу: на столь резкое падение преступности повлияло... раз­решение абортов в США в начале семидесятых! Смысл прост... Кого абортируют? Нежеланных детей. Тех, которые вырастают в нелюбви, нищете, в маргинальном слое, у матерей-одиночек, у пьющих, в неблагополучных семьях. Именно такие ненуж­ные, недолюбленные дети и пополняли армию преступников. Но после разрешения абортов в разных штатах матери переста­ли «через силу рожать» этих ублюдков — будущих насильников, грабителей, убийц, членов молодежных банд, наркоманов. И примерно через двадцать лет — аккурат к девяностым годам — преступный мир постигла демографическая яма.

Самым приятным в падении преступности было резкое со­кращение числа убийств. Так что если вы хотите добра нации, сделайте аборты простыми, доступными и бесплатными для маргиналов. И вовсю пропагандируйте их в «придонных» слоях общества как легкое и доступное средство контрацепции.

Кстати, еще одним фактором снижения преступности стал некоторый отход законодательной и судебной систем от полит­корректности. Раньше, в эпоху бурного роста преступности и одновременного роста политкорректности, правоохранитель­ная машина была чересчур гуманной к преступникам из опасе­ния обвинений в расизме, поскольку огромное число преступ­лений совершалось черными и латиносами. Добрые белые люди их журили, давали маленькие сроки... В таких условиях чего ж не быть преступником?

И лишь ужесточение наказаний, в том числе увеличение сроков за рецидивные преступления, сыграло свою положи­тельную роль. Поэтому когда я в 2000 году побывал в тюрьме на Аляске, то увидел там одних индейцев (алеутов), белых было всего пара человек. «Угнетенных» перестали стесняться сажать.

Считается, что треть общего спада преступности обеспечи­ли именно эти меры. Небольшую роль сыграло также увеличе­ние на руках у граждан легального оружия. А все остальное сде­лало разрешение абортов, которые — в контексте нашей кни­ги — чрезвычайно полезны, ибо повышают средний интеллект нации, выбивая малоумных маргиналов.

История абортов в США вообще весьма замысловата. Когда-то давно, при заселении материка и формировании госу­дарства, их спокойно делали, потому что была вольница, а в XIX веке стали запрещать, потому что пришло государство со своими заморочками. И к началу XX века аборты уже были запрещены во всех штатах. Столь печальная ситуация длилась примерно до 1960-х годов. Дыхание Нового времени отогрело и заторможенные США. Сначала несколько штатов разрешили аборты по медицинским показаниям и после изнасилований, а через десять лет в десятке штатов аборты стали легальными уже просто по желанию. Затем, в 1973 году, случился знамени­тый процесс Рои против Уэйда (по которому в 1989 году даже был снят фильм). В ходе этого суда техасская женщина доби­лась отмены запрета на аборт. Процесс спустил лавину, и абор­ты были легализованы по всей стране. Легализация тут же сбросила цену на аборты с 500 долларов до 100, сделав их более доступными для потребителей.

Американские женщины оценили эту свободу: число абор­тов уже в первые годы вольницы достигло 1 на 4 рождения, а к началу восьмидесятых приблизилось к отметке 1:2,25. Есте­ственно, аборты в первую очередь делали малолетки, девушки из бедных слоев населения, малообразованные, бесперспектив­ные, залетевшие и брошенные... Миллионы нежеланных детей не были рождены, не были нелюбимы, не стали тягостью, не влились через 15-20 лет в преступный мир.

Разумеется, после того как Левитт заявил, что аборты сни­жают преступность, его завалили гневными письмами клери­кальные ортодоксы, противники абортов и прочие моралисты. Они твердили, что такого быть не может, ибо аборты — это зло, а зло не может приводить к добру!.. Логика, как видите, же­лезная.

Но с выводами Левитта не на эмоциональном, а на научном уровне спорить было невозможно. Он показал, что в тех шта­тах, где аборты были разрешены на несколько лет раньше остальных, - Нью-Йорк, Калифорния, Вашингтон, Аляска, Гавайи — и уровень преступности начал падать на те же не­сколько лет раньше! Больше того, прослеживалась строгая кор­реляция между числом абортов, сделанных в данном штате, с падением в нем преступности. Много абортов — больше паде­ние, мало абортов — меньше падение. В Нью-Йорке был самый высокий процент абортов и соответственно самое высокое па­дение преступности — на треть.

В русскоязычном Интернете (и американской демокра­тической прессе) получила большую популярность «теория раз­битых стекол», которая объясняла падение преступности в Большом Яблоке так: полиция Нью-Йорка при новом мэре Джулиани стала больше обращать внимание на мелкие право­нарушения, поэтому тяжелые чудесным образом снизились сами по себе. Однако реальность состояла в том, что в городе просто-напросто снизилась демографическая база преступно­сти — преступники были абортированы в начале семидесятых. Элегантное решение!

Левитт кидал на стол козырь за козырем и лупил по вытя­нувшимся мордам гуманных демократов и религиозных кон­серваторов одной мокрой тряпкой за другой. Он показал, что от начала семидесятых до начала девяностых никакой корреля­ции между абортами и преступностью не наблюдалось, потому что молодежь, родившаяся в начале семидесятых, до начала де­вяностых еще не подросла, чтобы пополнить преступный мир. А как подросла — тут и стала наблюдаться корреляция между числом абортов в штате и падением преступности. Далее. В штатах, где было много абортов, снижение преступности на­блюдалось именно среди молодежи, а не «старичков». И это го­ворило о том, что молодое пополнение не пришло. Наконец, исследования, проведенные в Австралии и Канаде, также пока­зали связь между числом абортов и уровнем преступности с ла­гом в 15-20 лет.

Механизм снижения преступности был двояким — так ска­зать, близкодействующим и дальнодействующим. Неродившиеся мальчики-маргиналы не пополнили ряды уличных банд (близкое действие), а неродившиеся девочки-маргиналки не стали потом матерями-одиночками, повторив судьбу своих мамаш (в «придонных» слоях общества дочери матерей-малолеток тоже, как правило, становятся малолетними мамашами-одиночками). А раз они не стали матерями-одиночками, через поколение не были воспроизведены очередные уголовники — вот вам дальнее действие, через поколение.

Любопытный факт в ту же копилку: средний IQ у молодых матерей, которые родили ребенка вне брака, на 10 пунктов ниже, чем у замужних матерей.

И еще подкину фактологический сувенир в абортивную кла­довую Левитта: европейские ученые установили, что не только тупость (и вытекающая из нее бедность) передаются генетиче­ски, но и склонность к совершению преступлений — через на­следуемые признаки типа агрессивности и импульсивности в сочетании с низким 1Q, неспособностью контролировать себя и прогнозировать последствия своих действий. Серия исследо­ваний, проведенных в восьмидесятые годы в датских судебных архивах, продемонстрировала эту зависимость количественно. Изучив дела усыновленных нарушителей закона с 1924 по 1947 год, ученые подсчитали, что уровень преступности среди усы­новленных детей составлял 2,9%, если их биологические роди­тели никогда не совершали преступлений. Но если хотя бы один из биологических родителей совершал преступления, это число сразу возрастало до 6,7%. А если преступниками были оба биологических родителя, уровень преступности в среде усыновленных подскакивал уже до 12,1 %... Почему изучали именно преступность усыновленных детей, понятно — чтобы исключить фактор влияния среды и выделить значимость именно биологического фактора.

Вывод? «В целом полученные данные ясно свидетельствуют о наследуемой склонности к криминальному поведению... На­следственность может детерминировать тот личностный порог, за которым начинается активация специфических нейрогумо- ральных реакций, связанных с агрессивным поведением». То есть трижды прав был профессор Левитт, на основании ра­бот которого мы делаем вывод о благостной роли абортов в среде маргинальной публики.

В общем, Левитт молодец. И мы на добром слове покидаем Стивена и возвращаемся к его коллеге Джону Глэду, а то он уже заждался...

Джон Глэд, напомню, если вы вдруг на секунду забыли, со­временный евгеник, то есть человек, обращающий внимание общественности на плачевное положение, складывающееся с человеческим генофондом. А также на то, что маргинальные и глупые (с низким IQ) слои населения размножаются не в пример активнее приличных и умных людей. Более того, они почти и не смешиваются. История Золушки, вдруг выскочив­шей замуж за принца, — редкая сказка для бульварной прессы. Да и Золушка-то, выскочившая за принца, каждый раз на по­верку оказывается вовсе не девчонкой из трейлера, что работа­ет в местной забегаловке официанткой и считает доллары до получки, а вполне социализированной девушкой, как правило, из приличной семьи. Даже классический пример — знаменитая Диана, выскочившая замуж за английского принца и представ­ляемая прессой как «народная принцесса», на самом деле ро­дилась в графской семье Спенсеров и является дальней род­ственницей Уинстона Черчилля. Больше того, в ее жилах текла толика королевской крови.

Последний наследный принц Европы — герцог Люксем­бургский Гийом — тоже не так давно женился на «простушке»: его жена, дочь американского миллионера, закончила колледж и пишет докторскую диссертацию... Я, честно говоря, не очень слежу за похождениями евроаристократов, но единственное из­вестное мне исключение из этого правила — когда наследный принц женился не на приличной девушке, а на матери-одиночке, да к тому же еще и бывшей наркоманке — приключилось в Норвегии. Но про норвежцев мы еще поговорим, и вы пере­станете удивляться, что данный факт произошел именно в Норвегии, которая встала на путь энтропийно-эгалитарной нивелировки...

Словом, исключения бывают, но, в общем, правило остает­ся правилом: миллионеры редко ищут жену на помойке. Обыч­но судьба подбрасывает им вариант из своего круга. В резуль­тате порой возникает ощущение, что наш вид раздваивается на элоев и морлоков — умных и добрых, с одной стороны, и бедных, но злобных - с другой. Когда-то аристократия не скрещивалась с простонародьем. Потом ситуация размаза­лась буржуазными революциями. А теперь вот, похоже, воз­никла новая аристократия — интеллектуальная и финансовая, противостоящая маргинальным слоям, требующим хлеба и зре­лищ. Вам так не кажется?

Сложно сейчас сказать, по какому пути пойдет человече­ство — разделения на два вида или по «норвежскому пути». Од­нако читатели, внимательно следящие за моим скромным твор­чеством, из книги «Формула бессмертия» со слов ее героя, эво­люциониста Сергея Савельева, знают о том, что последние несколько тысяч лет мозг homo sapiens уменьшается, а это — весьма тревожный признак.

Данные Савельева подтверждает и генетик из Стэнфорда Джералд Крабтри. По его мнению, человечество было на своем интеллектуальном пике примерно 2—6 тысяч лет назад, и с той поры наш IQ постепенно снижается. Падение началось с вве­дением сельского хозяйства, когда люди стали жить скученно. Влияние коллективизации? Сытости? Повышения безопасно­сти жизни?.. Правда, снижение интеллекта с лихвой компенси­ровалось уплотнением информационных потоков из-за скучен­ности и изобретением письменности, которая позволила нака­пливать полученные знания. Тем не менее сам факт снижения персональных интеллектов печалит. Особенно учитывая общее ухудшение здоровья из-за генетического вырождения человече­ства, о котором нам тоже придется поговорить подробнее. А что делать? О многих неприятных вещах нам придется по­говорить, поскольку в этой книге решается будущее челове­чества!..

Джон Глэд в этой связи утверждает то же самое, что не­устанно повторяю я: наш вид от весьма скорого исчезнове­ния спасет только генная инженерия. Кстати, возможно, имен­но она и углубит едва наметившуюся трещинку между нью-аристократией и социальным плебсом - элоями и морлоками. Как углубит? Да очень просто...

Это раньше, в романах Диккенса, социальное дно было ни­щетой в ее классическом понимании — грязь, заплатки, недо­статок еды, нужда в элементарном, жизнь в картонной коробке или продуваемой всеми ветрами халупе с клопами. Сейчас в развитых странах стандарт бедности совсем иной. Такую жизнь герои Диккенса назвали бы завидной! Голода нет! Еды полно, волшебная машина под названием «телевизор» дает раз­влечения, на кухне стоит не менее волшебная машинка, подо­гревающая еду. Повозка, движущаяся без лошади возле дома. Социальное жилье бесплатно дают. Да еще деньги платят за то, что ты не работаешь, — пособие называется. Чем не жизнь? На что они еще жалуются? Их даже не бьют!

Конечно, те, кто работает и относится к среднему классу, живут получше, чем сидящие на социале. И район поприлич­нее, и машина новая, и дом побольше, и телевизор покрупнее, да не один. Да и вещи купить просто: ни кухонный комбайн, ни компьютер, ни холодильник, ни кондиционер, ни одежда, ни еда никаких проблем в приобретении не доставляют в силу дешевизны. Есть только два массовых товара, которые по-на­стоящему дороги — автомобили и дома. Их почти все покупают в кредит и потом годами расплачиваются. В случае с недвижи­мостью — даже десятилетиями.

Но и эта проблема, возможно, будет решена, и данный тип товаров сдвинется в сторону холодильников и прочего, резко подешевев. Почему нет? Когда-то ведь и сапоги стоили дорого, крестьяне носили их за спиной на палке, чтобы не стаптывать, и, только завидев впереди город, надевали... Но что же придет на смену очень дорогим товарам, ведь надо же как-то привя­зать людей к работе на годы и десятилетия?

Генная инженерия, например.

Если вы в гипотетическом будущем хотите завести ребенка и при этом обитаете в социальном жилье на пособия или про­сто очень мало зарабатываете, ваше будущее чадо совершенно бесплатно избавят от всех наследственных болезней, кото­рыми вы можете его наградить. Просто чтобы в дальнейшем не нагружать социальную систему уходом за дефективным, что выйдет дороже. Почистят, так сказать, набор генов. Мо­жет быть, даже дадут выбрать пол. А вот все остальное — уже за деньги.

Хотите убрать у своего будущего ребенка склонность к ожи­рению, раку, гипертонии? Доплатите.

Хотите убрать уже не болезненные склонности, а «космети­ческие», например, склонность к облысению или плохим зу­бам? Это стоит еще дороже.

А далее уже цена за желаемые качества — по возрастающей. Любой каприз за ваши деньги! Хотите умного? Высокого? Го­лубоглазого? Белокурого? С тонким слухом? С расширенным диапазоном обоняния, зрения и слуха? Чтобы имел лимфати­ческое сердце? Чтобы обладал ультразвуковой локацией? Воз­можностью регенерации утраченных органов? С удвоенной продолжительностью жизни? Склонного к математике? Какой уровень IQ предпочитаете? Более 180 единиц?.. Это все очень дорого. Но вы можете взять кредит на 50 лет. Не беспокойтесь, продолжит расплачиваться уже ваш сын, когда найдет престиж­ную работу — с такими-то данными!..

И вот уже человечество, запустившее подобного рода селек­цию, быстро разделилось на два подвида — очень качественных «деланных» людей и обычных, которые в сравнении с породи­стыми выглядят весьма бледно, глупо и болезненно. Как вы ду­маете, захотят они между собой скрещиваться и вообще иметь дело? Вы приглашаете к себе в гости собак?

Вот такая фантастическая картинка будущего возникла у меня в голове. И не только у меня. Тот же Глэд замечает: «...Универсальное образование в сочетании с тенденцией к спа­риванию внутри своего интеллектуального класса создают все большее и большее генетическое расслоение на генетические классы, да еще с наложением богатства и власти».

Впрочем, нарисованное мною выше живописное полотно — пока фантастика, не имеющая отношения к нашей сегодняш­ней реальности. Будет так или иначе и какие новые социаль­ные и научные проблемы вызовет переход к генетической трансформации человечества, сейчас сказать сложно. Зато ясно одно: сам этот переход неизбежен, если мы хотим вы­жить как вид.

Но что мешает развивать генные технологии применитель­но к человеку? Традиция и ее охранители! Газета «Нью-Йорк Таймс» целиком права: «Сопротивление репродуктивному кло­нированию в конгрессе — всеобщее, и если какой-нибудь сена­тор или конгрессмен втайне разделяет более мягкий взгляд на эту технологию, шанс, что он или она выразит такое мнение публично, равен нулю. Конгресс решил объявить преступным репродуктивное клонирование, хотя единодушие конгресса в научных и гуманитарных кругах разделяется не всеми». Поче­му же тогда они все равно голосуют против? А чтобы «набрать политические очки среди религиозных консерваторов и акти­вистов движения против абортов».

Любопытно, что не только религиозные консерваторы, но и левые либералы, которые, в отличие от консерваторов, вы­ступают за прогресс и аборты, тоже самым парадоксальным об­разом толкают человечество в сторону генетической деграда­ции! Да, защищаемые ими аборты действительно способствуют снижению воспроизводства генетического мусора в маргиналь­ной среде. Но вот перегуманизированность крайних левых, их абсурдная защита прав нерожденных инвалидов ведет нас к пропасти. Левые изо всех сил противодействуют позитивной евгенике! В США, например, общественные организации инва­лидов требуют, чтобы инвалидов стало как можно больше. И это не шутка. Данные организации заявляют, что сепарация в пробирке хороших и плохих генов есть ущемление прав не­рожденных (от дурных генов) инвалидов! Что ставит под со­мнение ценность жизни уже живущих инвалидов. Им как бы говорят, будто они — неполноценные.

Ну, вообще-то, так и есть, — неполноценные. Но в совре­менном политкорректном пространстве нельзя называть вещи своими именами — из опасения кого-то нежного ранить.

Глэд приводит вопиющее по своему античеловеческому ма­разму воззвание указанных защитников инвалидских прав:

«Главная тема в обсуждении евгеники заключается в том, что кто-то решает на основе открыто заявленных или неглас­ных критериев, какие характеристики имеют право на суще­ствование, а какие — нет... Есть ли рациональный способ сде­лать различия между болезнью Тея-Сакса, бета-талассемией (болезнь крови), серповидной клеточной анемией, болезнью Альцгеймера, фенилкетонурией, неправильной сексуальной ориентацией (если когда-нибудь отыщется способ предсказы­вать ее), душевными заболеваниями, кистозным фиброзом, це­ребральным параличом, расщепленным позвоночником, ахондроплазией (недоразвитостью роста), гемофилией, синдромом Дауна, сердечно-сосудистым заболеванием, остеопорозом и ожи­рением?.. Идет война характеристик, которая исключит многие свойства из движения за права человека и из равноправия. Этому должен быть положен конец».

Вот так. Дискриминации нерожденных инвалидов должен быть положен конец! Пусть расцветают сто цветов! Пусть вы­рождение правит бал!

Обо всем этом необходимо поговорить подробнее, и мы сейчас поговорим — и о политкорректных заскоках высоколобых интеллектуалов, и о низкоинтеллектуальной узколобой публике, которая мешает выживанию цивилизации ничуть не меньше. Начнем в хронологическом порядке — с застарелых болезней цивилизации.

ЧАСТЬ II. Бог как реальность

«Прощайте глупых?..» Черта с два!

Убейте глупых — вот дорога! С

ейчас их рядом только два,

А не убьешь — их будет много.

Они нахлынут всей толпой,

Задушат мысль во имя бога.

Страшны дремучей темнотой,

Хотя и выглядят убого.

И поп окрестит дурака,

И чернь с пустою головой

Пойдет намоленной тропой

Обратно в Средние века.

Иван Вольский

То, что сгнило, должно быть ампутировано. В противном случае гангрена поразит весь организм. А организм жалко, он хороший. Он еще нам послужит! Тем паче, что он — это и есть мы. Речь, по сути, идет о самоспасении. Поэтому приговор не­умолим и однозначен: резать! И быстро. Чем дольше тянем, тем опаснее становится положение. Конечно, может случиться и так, что дурное отсохнет и само отвалится. Но для этого орга­низм должен быть крепок. А крепка ли наша цивилизация? Была бы крепка, не болела бы. Так что помощь эскулапа или, по крайней мере, хорошего диагноста — например, в моем лице — просто необходима. А вот знахарей, сующих в рот паци­енту толченых лягушек, лучше гнать поганой метлой, иначе по­стель больного станет его смертным одром.

Впрочем, довольно иносказаний! Скажем ясно и прямо: черная гниль организованной религии может убить цивилиза­цию. Она бы, конечно, могла отсохнуть и отвалиться сама. Честно говоря, экономически здоровый, растущий и развиваю­щийся организм цивилизации сам отторгает устаревшие миро­воззренческие мифологемы, де-факто становясь научно-атеи­стическим.

Но когда солнце экономики начинает садиться, из мглы экономических сумерек постепенно выползают черти оккуль­тизма, магизма, потусторонщины. Так закат римской империи ознаменовался ростом популярности и катастрофическим рас­пространением по всей ее территории учения одной из самых агрессивных, фанатичных и деструктивных сект, существовав­ших на тот момент. Ее адепты поклонялись мертвому окровав­ленному телу, засушивали в качестве памятных реликвий ку­сочки человеческих трупов, а также сохранили в своих ритуалах каннибальские пережитки более ранних религий — они делали вид, будто едят плоть и пьют кровь казненного человека, кото­рого считали своим богом. Причем, что интересно, в лучших традициях мазохизма сектанты радовались, когда их терзали и казнили, подобно их казненному богу, а придя к власти, в лучших традициях садизма сами были не прочь разгромить какую-нибудь чужую святыню или растерзать ученого, как уби­ли в Александрии Ипатию на заре христианства, как позже жгли Бруно и тысячи других людей во славу своего наикрот­чайшего бога.

И сейчас в преддверии планетарного кризиса мы с вами на­блюдаем то же самое. Из темных щелей повылезло всякого раз­ного — черносотенцы, погромщики, мракобесы... А что самое трагичное, процессу раздувания этого религиозного пожара способствуют российские власти. И это больше, чем преступ­ление, это ошибка, как сказал не помню кто, не помню по ка­кому поводу. Ибо любое акцентирование, любое раздувание внимания со стороны государственной пропагандистской ма­шины к вопросам религии в современном обществе чрезвы­чайно опасно и приводит к автоматическому росту не только покорного, «хорошего» и «мирного» в религии, на что рассчи­тывают власти, но и радикального, фундаменталистского, ксе­нофобского, агрессивного, беспощадного. Уж такова природа любой идеологии, претендующей на Истину.

Я истиной не торгую. Я честный человек. Я не продаю пу­стые фантики. Мой товар лежит на витрине, и вы можете его потрогать, попробовать, оценить, примерить — подходит ли под вас крой.

Давайте померяем...

Глава 1. С чем мы имеем дело, или Бог и наука

«Религия — очень важная вещь. У нее масса достоинств! Она утешает, позволяет утолить в человеке чувство экзистенци­ального, ограждает от совершения дурных поступков... И она вполне совместима с современностью. Даже многие ученые ве­рят в бога! Вот только церковь как институт нужно убрать, оставив религию чисто для личного употребления», — так го­ворят интеллигентные продвинутые люди, но желающие тем не менее спасти споры той плесени, которая поразила социаль­ный организм.

Зачем?

Чтобы эти споры блуждали по кровяному руслу в неактив­ном виде, дожидаясь очередной просадки иммунитета? Чтобы искры тлели под серым одеялом пепла?

Однако я таких людей понимаю. Корни их тяги к экзистенциальности лежат в нашей животности. В страхе зверя перед неведомым. В боязни смерти, то есть инстинкте самосохране­ния, который склонен в критических ситуациях, как утопаю­щий, хвататься за любую соломинку.

- Не было ни одной человеческой общности в истории че­ловечества, которая обходилась бы без религии! Это не зря! Это о чем-то говорит!

Не было, действительно. Как не было ни одной общности, умеющей летать. Но в последнюю сотню лет мы летать научи­лись. И теперь ежеминутно в атмосфере нашей планеты нахо­дятся около десяти тысяч самолетов.

Я вам сейчас буквально в двух словах преподам краткий курс религии, и вы поймете и ее генезис, и ее опасность...

Религия, то есть предположение о том, будто весь мир устроен «разумно», возникла совершенно естественно, иначе и быть не могло. А какой еще взгляд на окружающий мир, кроме антропоморфного, могло родить антропное сознание? Пред­ставьте себе первые проблески интеллекта у животного суще­ства, познающего мир. Почему дует ветер? Почему камень па­дает? Почему сверкает молния? Существо пытается найти ответы. Ему мало простой констатации — дует ветер. Ему нуж­на причина. А единственный прибор познания мира — он сам. И рассуждения идут в естественном русле индукции: почему я поднимаю руку или ем мясо? Да потому, что я так хочу! Почему мой соплеменник отбил у меня самку? Он ее захотел, и у него больше сил, чем у меня! Наверное, и ветер дует, по­тому что он так хочет, у ветра много силы... Действие всегда исходит от желания - вот главный вывод примитивного по­знания.

Приписывание миру своих свойств естественно. И оно не­избежно приводит к магическому, проторелигиозному воззре­нию на мир — порождает духов, богов и боженят, то есть неких разумных, хотящих чего-то, стремящихся к чему-то сущностей. Если мое человеческое тело имеет разум и желания, почему разумом и желаниями не могут обладать тело дерева или упру­гий ветер? Они ведь тоже как-то движутся, значит, к чему-то стремятся...

По мере роста культуры на это первичное понимание разум­ности как причины движения намоталась целая шуба мифоло­гии в виде действующих античных богов с их коммунальными разборками и приключениями. Затем в стае богов нашелся главный, что тоже было естественно. И надо отметить, что на­шелся он еще до эпохи монотеизма, да и сама граница между единобожием и многобожием весьма условна. У язычников ведь тоже есть главный бог в виде Юпитера или Зевса, а у мо­нотеистов - куча ангелов и святых, каждый из которых отвеча­ет за свой фронт работ. Считается, что монотеизм «прогрессив­нее», но по сути он порой от язычества почти не отличается. Какой-то христианский святой хорошо от бесплодия помогает, а другой покровительствует морякам, как древний морской бог

Посейдон. На православных сайтах верующие всерьез обсуж­дают, какому святому лучше молиться для достижения той или иной цели.

И батюшки дают им ответы:

«Святитель Спиридон Тримифунтский — святой, которому можно и нужно молиться в случае нужды, для решения квар­тирного вопроса, для улучшения материального благополучия. Помогая людям решать материальные проблемы при жизни, Спиридон Тримифунтский и сейчас помогает найти работу, ре­шать юридические вопросы, касающиеся денежных дел, недви­жимости, и многое другое...»;

«Святой праведный Иоанн Кронштадтский является одним из самых почитаемых чудотворцев Русской земли. Молитвою отца Иоанна излечивались самые тяжкие болезни»;

«Ксения Петербургская... Блаженной Ксении Петербургской молятся о замужестве, о здоровье, о любви, о беременности, о детях, в самых разных тяжелых житейских обстоятельствах»

...и советы, напоминающие рекомендации о том, как пра­вильно делать утреннюю зарядку:

«Чтобы получить ответ на молитву, очень важно правильно начать и правильно закончить ее. Поэтому, придя к иконе, по­старайтесь сосредоточиться на молитве, отодвиньте бытовые мысли и заботы, забудьте о них на время, лично обращаясь к тому, кому возносите молитву».

На одном из католических сайтов я прочел следующее от­кровение: «Богородица выразила желание, чтобы католики по­больше молились по четкам...»

Кстати, в тех же католических странах многие верующие чаще молятся Деве Марии, нежели Самому. И это при том, что оная дама никаким богом не является. Она просто родственни­ца Самого. Везде блат!

Кроме того, в православной традиции принято молиться даже не святым, а просто доскам с картинками - иконам. Правила поклонений предметам также можно вычитать в Сети:

«Икона Божией Матери “Нечаянная радость”... являет чу­десные события, связанные с исцелениями от болезней, по мо­литвам родителей с возвращением детей с пути порока и с ду­ховным прозрением людей, осознавших свои духовные не­совершенства. Молитва перед иконой... помогает обрести нечаянную радость...»;

«Икона “Аз есмь с вами и никтоже на вы”... наполняет сердце благостью...»

Хотите нечаянную радость? Вам налево. Хотите наполнить сердце благостью? Вам направо.

У христиан одних только святых, отвечающих за разные на­правления жизнедеятельности, более пяти тысяч! И это не счи­тая материальных святынь — крашеных досок, кусочков мате­рии и металла, засушенных целиком и по частям человеческих трупов, которые тоже могут творить чудеса... Воистину, если бог хочет отнять разум, взамен он дает крепкую веру!

Ну и как вам кажется, похоже это на единобожие? Или бо­лее напоминает едва прикрытое дерюжкой монотеизма дичай­шее язычество?

Впрочем, во времена дикие без мифологии обойтись было никак нельзя. Она давала хоть какие-то объяснения. Почему молния сверкает? А это Илья-пророк по небу скачет на своей огненной колеснице... Почему нельзя брать чужое? А Хозяин не велел, иначе очень больно накажет... Религия давала смехо­творные, но все-таки ответы на вопросы. Однако по мере раз­вития науки ответы на вопросы о том, как все устроено и по­чему сверкает молния, начали повляться из физического опы­та. Выдуманная мифология с антропоморфными сущностями стала ненужной для объяснения мира. Но она еще оставалась нужной властям для удобства управления малограмотным на­родом через институт церкви. А также для личного, «экзи­стенциального» или, как я это называю, «стыдного», интим­ного употребления. То есть когда непруха, а утешиться надо. Или когда нет достаточных знаний для ответа на вопрос, ко­торый тревожит. Или когда знания в принципе существуют, но в данный конкретный ум они не помешаются — в силу мелкости последнего.

Слабость, глупость, малообразованность — вот три столпа персональной религиозности. При этом порой достаточно чего- то одного, чтобы черная плесень поразила мозг.

Наука показала со всей возможной очевидностью: разум яв­ляется вовсе не общеприродным феноменом. Он всего лишь мелкий инструмент отражения и анализа для решения локаль­ных задач конкретного животного тела — чтобы оно находилось в приемлемом тепловом диапазоне, вовремя получало запасы энергии и строительного материала, а также успешно реализо­вывало заложенные эволюцией жесткие программы, в част­ности программу размножения. Плюс успешная конкуренция с себе подобными - внутри стаи и в межстайных конфликтах. И вот этот специфический локальный инструментарий наивное сознание обывателя, находящееся внутри инструментария, спроецировало на всю Вселенную. Причем, что смешно, спрое­цировало вместе с телом — вы же помните, что языческие боги были телесно антропоморфны. И не только языческие - биб­лейский монобог Саваоф тоже когда-то имел ноги, попу и все остальное, и лишь по мере развития науки постепенно потерял и тело, и место жительства, хоть и произошло это лишь в по­следние двести лет. Зато теперь никто уже не верит в мужика с бородой, сидящего на облаке, — даже верующие. Бог потерял тело и лицо! Потому что современному человеку всерьез верить в седобородого колдуна смешно.

Ныне от бога остался лишь один витающий в эмпиреях го­лый разум. Да и то лишь потому, что широкая публика не по­нимает его животной привязки и природы. Разум — дело тем­ное, это вам не ноги, про которые всем все ясно: они — чтобы ходить и болеть артритом. А разум — что такое? Есть смутное понимание, что сей феномен как-то связан с головой, но са­мым парадоксальным образом бог теперь головы лишен, и, где у него размещается аналитическая машинка, отягощенная кол­довской силой, непонятно. Однако люди в большинстве своем за пониманием и не гонятся, их вполне устраивает привычное или навязанное. Стереотипами жить легче. Эта книга — не для них. Она для меньшей части страны...

А меньшей и лучшей части (впрочем, и всем остальным тоже) не грех задуматься: откуда у бога взялся бы разум, если ему не нужно преследовать добычу, гоняться за самками, изготавливать орудия охоты?

Откуда?

Но разум, гордый сам собою и своими скромными успеха­ми, спешит натянуть сам себя на весь мир, очеловечив его - малые планеты и газовые гиганты, камни и паразитное из­лучение: разум везде! Разум во всем! Так кажется белковой ана­литической машинке, приспособленной собирать сигналы от акустических и электромагнитных датчиков в узком диапа­зоне спектра и улавливать непосредственные прикосновения к своей белковой оболочке. Самонадеянная штучка!

Как же она работает? Наш мозг часто сравнивают с ком­пьютером, но это не совсем обычный компьютер. Это нейро­сеть. Компьютер программируется, а нейросеть обучается (уже по одному этому можно сделать вывод, что мозг не разумно созданная и свыше программируемая, а чисто приспособитель­ная штука). Нейросеть вылавливает в окружающем мире зако­номерности и фиксирует их, то есть просто реагирует на посту­пающие сигналы. Как это происходит, прекрасно показал аме­риканский психолог Фредерик Скиннер, развивавший теории Павлова. Очень интересный, кстати, человек! Когда журнали­сты его спросили, что он предпочел бы сжечь - свои книги или своих детей, он ответил, что сжег бы детей, поскольку его вклад в будущее в виде книг гораздо больше, чем в виде генов. Титан!

Так вот, Скиннер по заданию Пентагона долгое время изу­чал голубей (планировалось использовать мозг живых голубей в качестве системы наведения ракет) и отметил, как забавно работает белковая аналитическая машинка голубя — его нейро­сеть. Корм в клетку поступал нерегулярно, и со временем у всех голубей выработались бессмысленные ритуалы поведения.

Кто-то, захотев кушать, бился головой о прутья клетки, кто-то крестился... ох, простите... кружился по клетке, кто-то странно вращал головой. Зачем? Просто нейросеть голубя в свое время отметила: пища появилась после того, как я покрутил головой (покружился, совершил иное движение). Движение было под­креплено пищей, рефлекс установился. Чисто приспособитель­ный механизм обучения. И с тех пор проголодавшиеся голуби совершали кучу бессмысленных движений.

Узнаете? Это же маковое зернышко религиозных ритуалов в чистом виде! Просто более сложная, чем у голубя, нейросеть человека накрутила поверх двигательных рефлексов еще и тома слов, и кучи легенд.

Вывод: проявление интеллекта, разума есть всего лишь ре­зультат работы белковой аналитической машинки. Но у бога нет белкового тела, головы, мозга. Что же у него тогда работа­ет? Что проявляет себя, как разум, если бог бесплотен и думать ему нечем? И помнить нечем - нет носителя для записи ин­формации.

Ведь чем хорош мозг? Он не только оперирует данными, он еще их хранит. Информация может записываться в теле разны­ми способами. Она может быть вшитой, как инстинкты. Я иду по улице и непроизвольно обращаю внимание на длинные, стройные женские ноги. Меня этому не учили. Это вшито, за­ложено в конструкцию и является частью конструкции. А есть благоприобретенная информация — то, чему я научился. Но в любом случае мы видим, что информация фиксируется мате­риальным носителем с помощью порядка взаиморасположения элементов этого носителя. В книге информация кодируется ча­стичками краски на бумаге. В теле человека — взаиморасполо­жением вполне материальных молекул в пространстве. А чем кодируется информация в памяти бога, если у него нет ничего?

- А откуда вы знаете, что у него ничего нет?! — возмутятся не­далекие гуманитарии. — Быть может, «тело» бога состоит из чего- то, что может менять взаиморасположение и фиксировать инфор­мацию, осуществлять движение, то есть жизнь? Бог-то живой!

Отлично!

Но если бог из чего-то состоит, значит, его можно разобрать на составляющие? Значит, бог обладает свойством делимости! Возникает вопрос, кто же собрал эти составляющие воедино? И из чего конкретно сделан бог? И кем?

- А может, бог вовсе и не сложен из чего-то?

Не загоняйте себя в тупик! Если бог действительно не слож­ный, а элементарный, это попросту уничтожает бога! Элемен­тарны, например, частицы, которые так и называются — эле­ментарные. Но кому нужен примитивный бог? И если бог есть в самом деле нечто простейшее, проще инфузории, проще электрона и кванта света, то в чем его смысл? Этих элементар­ностей в мире — пруд пруди! К тому же мы помним, что, не об­ладая частями, способными менять взаимное расположение друг относительно друга, нельзя кодировать информацию. Тогда бог - нуль!

Великая пустота, как говорят буддисты.

Вопрос со сложностью бога не так прост. И на нем нужно еще какое-то время потоптаться. Что ж, попляшем на отсут­ствующем божьем теле...

Демонстрируя, как и по каким единым принципам работает эволюция, показываешь сначала эволюционное биологическое древо, а потом древо технической эволюции. Например, эво­люции стрелкового оружия. И верующие тут же «находятся»:

- Но ведь компьютер и оружие создал человеческий разум! Именно он выстроил это древо! Значит, и древо биологической эволюции выстроено разумом! Человек сначала проектирует в уме, а потом строит дом. Или мастерит лопату. Сложному че­ловеку сделать простое можно. Но никогда из более простого более сложное не получалось «само собой».

Действительно, лопата проще человека. Компьютер по­сложнее лопаты, но и он проще человека. И если принять точ­ку зрения, что более простое создается более сложным, придет­ся признать бога самым сложным, наисложнейшим существом, раз он создал такой непростой мир и человека! Но поскольку сложное, как видим из посылки, есть продукт еще более слож­ного, возникает тот же вопрос: кто сложил такого сложного бога? Значит, у него должен быть еще более сложный созда­тель! Откуда он взялся? И как быть с единобожием, если боги по возрастающей сложности уходят, как матрешки, в неведо­мую бесконечность?

Нет, право слово, у науки с этим дела обстоят гораздо при­личнее! Есть непротиворечивая теория, которая в рамках Боль­шой истории рассматривает развитие материи от Большого взрыва и утверждает, что сложное получалось из простого в ре­зультате эволюции, и потому изначально, в основе, так сказать, мира, лежит элементарное. Механизмы, по которым происхо­дит усложнение, известны, их два — мутация и отбор.

Имманентно присущая миру квантовая случайность и жест­кий отбор среды — вот великие слепые строители сложности. На тысячу вредных мутаций одна полезная: 999 идет в мусор, а одна закрепляется, поскольку дает конкурентное преиму­щество при функционировании системы в среде. Сложность нарастает шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Ничто не по­явилось вдруг и сразу. Все возникало в борьбе и крови, в поту и слезах.

Современные же крестоносцы от креационизма, забегающие порой на территорию науки в надежде посеять в рядах наблюдающих за этим бесчинством панику, любят говорить, будто эволюция «не доказана». Мол, в основе науки лежит экспе­римент, а кто и над какой планетой ставил эксперимент, чтобы пронаблюдать самозарождение жизни и ход эволюции?

Это, конечно, безграмотный бред, вызванный элементар­ным непониманием того, как работает метод научного позна­ния. Мы не можем (пока) зажечь звезду — масштабный фактор не позволяет. Но это не значит, что мы не знаем, как работают звезды и что внутри них происходит. На современном этапе развития астрофизики есть классификация звезд, общее знание о процессах, происходящих в их недрах, понимание звездной эволюции - зарождения, жизни и смерти звезд разной массы.

А эксперименты для достижения этого понимания мы ставим не со звездами, а тут, на Земле — в ускорителях.

Кроме того, совсем необязательно в реальности зажигать звезду. Если звезды не зажигают, значит, это никому не нужно. Поскольку «зажечь звезду» можно и в компьютерной модели. Просто заложить закономерности и посмотреть на результат развития. Это и проще, и дешевле.

Сейчас уже созданы компьютерные модели, с неплохой точ­ностью описывающие Вселенную. Так, например, в 2011 году в университете Нью-Мексико учеными трех стран — России, Германии и США - была создана самая точная на сегодняшний день компьютерная модель крупномасштабной структуры Все­ленной. Ее назвали «Bolshoi», и, как вы понимаете, название придумали русские. А иностранные коллеги его приняли, пото­му что слово иностранцам знакомое: Большой театр — это бренд, который у всех на слуху. Ну, и еще потому, что руководил твор­ческим коллективом наш ученый Анатолий Клыпин.

«Большой» компьютерную модель назвали, как легко дога­даться, от Большого взрыва, поскольку она описывает процесс эволюции Вселенной от момента ее рождения. С моделью ра­ботает суперкомпьютер, установленный в НАСА, и она позво­ляет пронаблюдать процесс формирования Вселенной.

Модель — это не подобие компьютерной игры, как многим представляется — мол, что в нее заложили, то она и выдает. Та­кая модель была бы, разумеется, бессмысленной. А научные модели эволюции в силу своей сложности могут выдавать не­ожиданные и интересные результаты. Главное, чтобы введенные в модель данные соответствовали наблюдаемым. Это понятно?

Если нет, поясню. Гигантское количество вводных и огром­ное число нелинейных дифференциальных уравнений образуют столь трудоемкую задачу в смысле объема вычислений, что справиться с ней может только суперкомпьютер, а что получит­ся на выходе — никому не очевидно. Это станет более понят­ным из следующей цифры. Суперкомпьютер, который рассчи­тывает модель «Большой» — это седьмой по мощности суперкомпьютер в мире. Он совершает 1 000 000 000 000 000 (тысячу триллионов!) счетных операций в секунду.

Компьютерные модели помогают ученым интерпретировать результаты известных астрономических наблюдений и пла­нировать новые направления поиска. Когда-то космический зонд, запущенный для изучения реликтового излучения, позво­лил составить карту вариаций плотности такого излучения. На основе этой карты в 2005 году была составлена предыдущая компьютерная модель — «Millennium Run». Она неплохо себя показала. Но с тех пор была накоплена новая информация, ко­торая и послужила для создания усовершенствованной модели «Большой».

Модель «Большой» получилась знатная, она довольно точно выдала наблюдаемое сегодня распределение масс во Вселенной и неплохо воспроизвела число галактик, подобных нашей, а значит, ей можно пользоваться для отслеживания деталей эволюционного процесса, что позволит определить направле­ние дальнейших наблюдений и поисков. Шаг за шагом, шаг за шагом. Эволюция знания...

То же самое и с эволюцией живой материи. Существуют компьютерные модели биологической эволюции, которые эту самую эволюцию по двум механизмам — мутации и отбору — прекрасно воспроизводят. Их написанием занимаются даже студенты.

В сети можно найти и скачать простенькую программку «Ходоки», имитирующую и демонстрирующую механизмы эволюционной изменчивости, после чего наслаждаться, на­блюдая, как от поколения к поколению меняются ваши подо­печные. А люди серьезные могут найти диссертацию на со­искание ученой степени даже не доктора, а кандидата, и даже не биологических, а физико-математических наук под назва­нием «Исследование новых типов самоорганизации и возник­новения поведенческих стратегий». Автор трудится в Инсти­туте прикладной математики и во введении к своей работе по­ясняет:

«Искусственная жизнь — молодое междисциплинарное на­правление исследований. Предметом исследования искусствен­ной жизни является эволюция сложных систем, а основным методом - построение компьютерных моделей. Модели искус­ственной жизни находят свое применение в таких теоретиче­ских областях, как исследования возникновения жизни, биоло­гической эволюции, коллективного поведения, социальной эволюции... Качественная теория дифференциальных уравне­ний открыла дорогу широкому использованию нелинейных си­стем в физике. Исследования диссипативных процессов тепло­проводности, диффузии, вязкости и т. д. в открытых нелиней­ных системах привели к возникновению физики неравновесных систем и синергетики. Оказалось, что многие процессы в при­роде приводят к образованию диссипативных структур — ста­ционарных распределений переменных, обладающих устойчи­востью к возмущениям».

Чувствуете? Мы с вами и есть эти самые стационарные структуры, обладающие устойчивостью к возмущениям. Сна­чала эти структуры, сохраняющие свою выделенность из сре­ды, были простыми и физическими, потом сложными и хи­мическими, относимыми к органической химии, потом мо­лекулы обрели свойства редубликации, то есть в среде, насыщенной «питанием», шла реакция химического копиро­вания некоего сложного органического вещества. И это был первый шажок к жизни. А затем появилась и сама жизнь. Причем точную границу между «жизнью» и «нежизнью» про­вести невозможно.

«Движение системы, ведущее к подобному стационарному распределению, получило название самоорганизации, — пишет диссертант. — Синергетика дала возможность моделирования образования пространственных структур, колебательных хими­ческих реакций, неравновесных систем и т. д.».

Под «и т. д.» как раз и скрывается биологическая эволюция, то есть эволюция довольно сложных систем, целенаправленно поддерживающих свою выделенность из среды с помощью таких сложных штук, как инстинкт самосохранения (явля­ющийся биологическим проявлением общефизического закона сохранения) и интеллект.

Точно так же, как биологическая эволюция, то есть телес­ная изменчивость, в компьютерах моделируется и развитие ин­теллекта, то есть изменчивость ментальная, но об интеллекте мы поговорим чуть позже.

...Если вам по наивности кажется, что эти математические игры ума не имеют к реальной биологии никакого отношения, вы сильно ошибаетесь. «Математические игры» имеют отноше­ние ко всем наукам, которые претендуют на точность. У вас в классе математики висел плакат о том, что математика — цари­ца всех наук? А математичка объясняла вам, что любая наука является наукой лишь настолько, насколько использует в своем инструментарии математику? Если да, хорошо... Тогда вам будет понятно, что пришествие в биологию математики только при­дает этой науке солидности и веса. И лишний раз подтверждает на моделях правильность выводов биологов об эволюции. При­чем не только биологической эволюции. Но и социальной. Так, автор упомянутой работы рассматривает возникновение и эволюцию кооперативного поведения в сообществах охотников-собирателей. Его работа, как любая теория социальной эволюции, берет свое начало в трудах тех эволюционных био­логов, которые занимались социальным поведением у жи­вотных.

Эволюция работает! Она просто работает. Бесхитростно и тупо, точно так же бесхитростно и тупо, как мельтешат моле­кулы в броуновской среде. Собственно, и механизм-то у эво­люции тот же — квантовое мельтешение. Принципиальная случайность, имманентно присущая квантовому миру. А уж дальше закон сохранения подхватывает и сохраняет то, что наиболее устойчиво в данных условиях.

На сегодняшний день, как я уже сказал, существует уйма эволюционных моделей. Они моделируют молекулярную эво­люцию, популяционную, макроэволюцию (на уровне видов).

В конце восьмидесятых — начале девяностых годов прошлого века появились первые модели, исследующие психическую эволюцию. Общее название этого направления — «Адаптивное поведение».

Первая международная конференция по адаптивному пове­дению состоялась в Париже, и с тех пор наука без устали гры­зет гранит в этом направлении. Успехи есть, и они велики. Ма­тематики, программисты и биологи, собравшись в могучие куч­ки, создают искусственные виртуальные среды, запускают в них виртуальные организмы, обладающие набором характе­ристик и способные меняться при смене поколений. То есть индивидуальная смертность нужна для выживания вида в це­лом — она обеспечивает его изменчивость.

Называют эти виртуальные создания, живущие в виртуаль­ной среде, «аниматами» — от двух английских слов: animal и robot. Аниматы имеют две точно такие же базовые потребно­сти, как и биологические животные — индивидуальную потреб­ность и коллективную потребность, то есть им нужно кушать, чтобы сохранить себя и размножиться, а в результате сохранить вид как единицу. За то что мы с вами кушаем и размножаемся, нам делается приятно. Это эмоционально-чувственное возна­граждение за «правильное» поведение, которое в виртуальной среде задается аниматам программно.

Так вот, будучи запущенной, эта модель биосферы позволя­ет продемонстрировать всем желающим, как идет эволюция, как живая система аниматов следует в русле меняющихся внешних условий виртуальной среды и меняется сама. Или по­гибает. Точнее, погибает та часть аниматов, которая «не суме­ла» приспособиться. А часть, имеющая положительные мута­ции, соответствующие новым требованиям среды, выживает и вытаскивает за собой весь вид.

Устроено все не слишком сложно для понимания. Вот для примера описание одной такой модели. Искусственная среда состоит из условных клеток, где растет условная трава. Анимат имеет внутренний запас энергии, которую с помощью поедае­мой травы восполняет. Если запас внутренней энергии тает, анимат получает мотивацию к поиску еды. При этом он тратит энергию на поиски. Не успел найти траву до того, как иссякли запасы энергии, — помер. Аналогично осуществляется и моти­вируется поиск самки.

Управляет поведением анимата простенький «мозг», состо­ящий из нескольких виртуальных нейронов. У каждого нейро­на с десяток сигнальных входов снаружи и изнутри организма. Анализируя поступающие сигналы, нейроны «принимают ре­шения» — дают команды на выполнение действий. Геном же моделируется особыми весовыми коэффициентами, которые определяют, насколько важен или неважен поступающий сиг­нал. Они могут меняться... Не очень сложная модель, правда? Но даже она, будучи запущенной, дает на выходе весьма слож­ное поведение аниматов.

Простейшие самодельные программы эволюции типа упо­мянутой выше программки «Ходоки» могут занимать всего ни­чего места — 16 килобайт. Большие же программы просчитыва­ются на суперкомпьютерах. Но в каждой из них эволюция ис­правно идет, если заданы случайная изменчивость и закон сохранения, то есть базовые физические закономерности, дей­ствующие в нашем реальном мире.

Как видите, все получается. Без всяких чудес, только с по­мощью заданных законов. Бог не нужен. Зачем бог, если рабо­тает закон? Только в отсталых странах догоняющего развития, где живут не по законам, а по понятиям, то есть апеллируют к высшему авторитету пахана при разрешении вопросов, склонны и к вере в Отца небесного.

И вовсе нет необходимости «воспроизводить эволюцию опытным путем в масштабах планеты», как на том настаивают креационисты и прочие упертые боговеры. Если масштабный фактор не позволяет проделать эксперимент на целой планете, можно обойтись виртуальной планетой и провести экспери­мент в компьютере, задав те же законы, которые работают в ре­альном мире.

Есть физический маятник. Но он движется так же, как вир­туальный маятник в компьютере, поскольку законы движения маятника известны.

Есть реальная эволюция с известными механизмами. И в компьютере она будет работать точно так же - рождать но­вые виды, проявлять изменчивость, давать усложнение.

Любопытно, что эволюция самодостаточна и может даже порождать массовые вымирания, которые сейчас списываются на масштабные катастрофы типа падения метеоритов. Это, на­пример, убедительно показано в работе В. Найдича «Компью­терное моделирование биологической дивергентной эволюции в однородной среде», где возникшие было и царящие в биосфе­ре крупные хищники внезапно вымирают и мельчают.

- Э-э! Компьютерные игрушки компьютерными игрушка­ми, а тем не менее биологам еще ни разу не удавалось увидеть своими глазами рождение нового вида! Значит, сие есть чудо божие! — и такой «аргумент» приходится слышать.

Ну, во-первых, вовсе не «значит», это обычный провал в логике. Если я никогда не видел живых негров или миллиар­деров, это не значит, что их не существует в природе. А во-вто­рых, биологи рождение вида очень даже наблюдали. Больше того, человечество само путем селекции давно и успешно зани­мается выведением новых видов. Известно, что все собаки - потомки волка. А теперь мысленно поставьте рядом левретку, сенбернара и волка, после чего наберитесь смелости сказать, что крохотная дрожащая левретка или огромный сенбернар — это тот же серый волк. Встретив столь непохожие существа в дикой природе, любой зоолог отнесет их к разным видам.

- Но все породы собак могут скрещиваться! — возразят во­инствующие боговеры. - А известно, что главным фактором, разделяющим виды, является их неспособность скрещиваться с другими видами.

И это очень большое заблуждение! Вид характеризуется не только возможностью или невозможностью скрещиваться с «соседями» по эволюционному древу, но и морфологией (строением тела), образом жизни, поведенческими особенно­стями. Одни собаки караульные, а другие охотничьи. Одни норные, другие загонные.

А по поводу скрещивания... Разные виды, принадлежащие к одному роду, вполне могут скрещиваться и даже давать пло­довитое потомство. Никто же не сомневается, что волк, лиса, шакал, койот — разные виды. Но они могут давать потомство.

Наблюдать воочию разделение одного вида на два мешает тот же самый масштабный фактор, который пока не дает нам зажечь звезду, только в данном случае помеха не простран­ственная, а временная — на то, чтобы один вид в естественных условиях отделился от другого, требуются десятки тысяч лет. Однако этот процесс можно ускорить, взяв для опыта короткоживущие и быстроразмножающиеся виды — микроорганизмы или мух дрозофил.

Лет десять тому назад американские биологи собщили, что им удалось пронаблюдать появление нового вида плодовых му­шек в естественных условиях, причем в данном случае дело до­шло уже до невозможности одного вида скрещиваться с дру­гим — все, как любят креационисты. (Если быть точным, по­томство этих расходящихся видов еще рождается, но уже с многочисленными уродствами.)

Вот еще пример, на сей раз лабораторный. Эксперименты, проведенные в 1993 году с мухами Cyrtodiopsis dalmanni показа­ли следующее. У этих мух глаза расположены на стебельках. Так вот, ученым удалось искусственным отбором разделить вид на два подвида — мух с длинными глазными стебельками и с короткими.

Потом мух смешали, чтобы выяснить половые предпочтения. И выяснилось, что длинноглазые мушки выбирают себе партне­ров среди длинноглазых, а короткоглазые — среди короткогла­зых. Они еще могли скрещиваться. Но уже не хотели. Эволюция уже развела их по половым предпочтениям. Именно так и про­исходит в природе разделение видов: сначала возникшие мелкие морфологические или даже поведенческие различия, кажущиеся другому подвиду в соседнем ареале отвратительными, разводят половые предпочтения самцов и самок, а потом они уже и не смогут дать здоровое потомство, даже если захотят.

Подобных экспериментов с быстроразмножающимися соз­даниями поставлено довольно много. Например, выращивание дрозофил определенного вида на разном типе питания очень скоро развалило этот вид на два подвида. Эксперимент был по­ставлен следующим образом: мушек разделили; одних кормили крахмалом, а других мальтозой. Оба эти продукта для мух пища невидовая, поэтому мушки начали интенсивно дохнуть. Выжил лишь небольшой процент в обеих группах. Через множество поколений потомки выживших приспособились жрать то, что им давали. Затем крахмальных и мальтозных мушек смешали вместе. И увидели, что «крахмальные» самцы предпочитают «крахмальных» самок, а «мальтозные» — «мальтозных», хотя внешне мушки ничем не отличались.

Если вы вспомните высказывания Джона Глэда о том, что интеллектуальные слои общества уже не горят желанием скре­щиваться с маргиналами, вы поймете, что мой рассказ о дрозо­филах приведен тут не зря. Люди из полярных социальных страт еще могут скрещиваться и давать потомство, но уже не хотят. Это первый шаг к разделению на два подвида.

Я часто, причем порой даже от людей, связанных с нау­кой (!), слышу, будто наука идее бога не противоречит. Но будьте уверены, если это говорит ученый, в свою науку он никакого бога не допускает, выметая его оттуда поганой метлой и обходясь вполне естественными природными объяс­нениями и теориями — без сверхъестественных причин. Иначе он не был бы ученым, а был бы попом. Да и любой специалист, занятый конкретным делом, прекрасно обходится без бога — отверткой, скальпелем или синхрофазотроном. А тема бога воз­никает только на отдыхе, в пустопорожних рассуждениях за рюмкой; в реальных же делах мы обходимся и всегда обходи­лись без него — при помощи орудийной активности.

Короче говоря, для объяснения своего существования мир в боге не нуждается. Бог проявляет себя только в социальном и индивидуальном пространстве.

- Конечно! — воскликнут экзальтированные. — У человека же есть душа! Она нуждается в утешении...

А если не нуждается? Если у человека все в порядке? Тогда бог отходит в сторонку. Именно так и произошла элиминация бога в европейской цивилизации.

Конечно, есть мнение, что, поскольку наличие бога или его отсутствие доказать невозможно, не стоит вообще обращать на религию внимания. Ну, есть на шляпе цивилизации такое вот декоративное перо, пусть и дальше будет. Однако, к сожа­лению, одной только декорацией бог обходиться не привык. Он регулярно требует жертв со стороны здравого смысла — и это как минимум. А как максимум, если в дело включается политика, жертвами могут становиться и живые люди. Как ими стали, например, участницы российской панк-группы «Pussy Riot», несправедливо осужденные только за то, что спели пес­ню в неподобающем месте. Они и до этого пели песни в не­подобающих местах — на Лобном месте, на крыше троллей­буса. Однако, когда они спели в храме, их посадили в тюрьму. Сакральность требует жертв.

Начав свою историю с жертвы — казни Христа — христиан­ство продолжает проливать кровь и слезы. И если бы только своим адептам! Христианство, как любая религия, постоянно требует жертвоприношений. Они могут быть безобидными — типа восковых свечей в церкви или конфет с крашеными яйца­ми, которые православные оставляют в определенные дни года на могилах предков (чтобы задобрить духов?). Но порой не об­ходится и без человеческих жертв! Упомянутые солистки из «Пусси Райот» — типичнейшая религиозная жертва, прине­сенная на алтарь кровожадному богу. Но этого ему мало! Та же участь ждет всю цивилизацию, если это чудовище не остановить.

Глава 2. Смерть homo sapiens, или Цивилизация на алтаре

Бог готов пожрать цивилизацию маленькими ротиками сво­их адептов. Для которых только жизнь, созданная богом, свята, а порожденный наукой гомункулус подлежит уничтожению.

Начнем с самой жизни...

- Тайна жизни велика есть. До сих пор ученые так и не вы­яснили, что такое жизнь. Вот когда ученые сами создадут жизнь в пробирке... Но этого никогда не случится! — подобного рода рассуждения витающей в эмпиреях гуманитарной интеллиген­ции отнюдь не редкость. Скорее, напротив, приведенная мною фраза банальна. Вы небось и сами ее сто раз слышали, а может, даже и произносили. Больше не смейте!

Никакой сакральной тайны в жизни нет. И больше того, первая искусственная или, если хотите, синтетическая жизнь уже была создана в лаборатории!

В 2010 году произошло событие, которое журнал «The Christian Science Monitor» назвал переломным событием с био­логической и философской точек зрения — было получено пер­вое синтетическое одноклеточное. Как это произошло? Путь был долгим. И дорогим. Он отнял у ученых 15 лет жизни, а у налогоплательщиков 40 миллионов долларов. Но оно того стоило! Помимо открывающихся заманчивых чисто практи­ческих перспектив, впервые был нанесен сокрушительный удар по теологам с их бестолковыми рассусоливаниями о тай­не жизни.

Ученые из института Крейга Вентера к конструированию жизни с заданными свойствами шли упорно. Сначала переса­дили геном одной бактерии другой, сотворив ранее не суще­ствовавший вид. Потом научились собирать геном из химиче­ски синтезированных «кирпичиков» — нуклеотидов. Это весьма нелегкая задача — геном исследуемой бактерии, например, со­стоял из миллиона нуклеотидных пар! Однако она была реше­на. А дальше оставалось только создать искусственную ДНК и внедрить ее в клетку взамен естественной. Что и было сдела­но. Так появился первый синтетический живой организм.

— Это не считается! — буквально слышу я заполошные кри­ки со стороны ближайшего храма вместе с тревожным коло­кольным звоном. — Они взяли для своих экспериментов божье создание - живую клетку! Вот если бы они целиком всю клетку создали...

Не нужно криков, заполошные.

Во-первых, потому что ДНК — самое, пожалуй, сложное, что есть в клетке. Или вам формальности ради надо, чтобы уче­ные так же искусственно слепили клеточные органеллы и пу­зырь оболочки из липопротеинов (жиров и белка)?

А во-вторых, именно это они и сделали! Только более хит­рым способом. Дело в том, что ДНК — это программа, по кото­рой функционирует и строится клетка. После того как сочи­ненная учеными и волощенная в молекуле ДНК программа заработала внутри клетки-реципиента, эта клетка была полно­стью ею перестроена. Ведь по «чертежам» ДНК в клетке кон­струируются белки. И поскольку «чертежи» были заменены, вскоре вся клетка была переделана. Полностью. В ней не оста­лось ничего от старой бактерии, все белки оказались заменены. Это был совершенно новый синтетический организм! Который тем не менее мог кушать, выделять и размножаться.

Перспективы, которые при этом открываются, головокру­жительны. Можно создавать организмы с заранее заданными свойствами, о чем и говорят участники научной группы: «Экс­периментальный одноклеточный микроорганизм, способный размножаться, открывает дорогу для манипуляции биологиче­ской жизнью в ранее недостижимом масштабе». Биологам это понятно лучше других. Недаром один молекулярный биолог в интервью назвал свершившееся поворотным моментом в от­ношениях человека с природой. Можно будет создавать новое топливо, производимое бактериями из углекислого газа (про­щай, нефть!), новые вакцины, а в будущем — новые сельскохо­зяйственные культуры, новых, невиданных животных.

Недаром так всполошились церковники и другие ненавист­ники прогресса, которых этот самый прогресс теснит — либо отодвигая от кормушки, как церковников, либо, напротив, да­вая возможность паразитировать на прогрессе, словно глистам, как это делают радикальные зеленые и прочие полусумасшед­шие защитники природы, проводящие свои акции против «природозагрязняющих» компаний на деньги конкурентов этих компаний. Но и у тех, и у других есть своя идеология, под ко­торую они подгребают финансы.

Создание первой синтетической живой клетки всю эту пуб­лику встревожило. И тут же, будто пожар в лесу, затрещали разговоры о «правовых и этических моментах». Их подогрел тот замечательный факт, что в геноме бактерии создатели зашиф­ровали свои имена. Это было сделано не ради чистого прикола, а с практическими целями — чтобы в будущем по этим меткам в геноме всегда можно было установить права авторов на тот или иной штамм бактерий.

- А вам не страшно брать на себя роль бога? — спросил ав­торов проекта корреспондент «Independent».

Те справедливо заметили, что подобный стандартный во­прос задается всегда, когда ученые или изобретатели что-ни­будь придумают. Обыватель, в глубине которого живет зверь, боится нового и непривычного. И привычно поднимает глаза кверху: а папа не заругает?

Со времен древних греков люди размышляли: жизнь — это просто сложное сборище атомов и химических элементов или «оживляет» мертвую материю некий вдутый в нее «дух»? И вот ответ получен: никакого духа. Сложное сочетание простой хи­мии. Естественно, церковь встревожилась — у нее же отняли изрядную часть лапши, которую она вешает на уши прихо­жанам! Поэтому католический епископ заявил в интервью итальянской газете «La Stampa», что подобные эксперименты надо прекратить: «Христианство не предполагает неизбежного конфликта между верой и научным прогрессом. Напротив, Господь создал человеческие существа, наделенные разумом, и поставил их над всеми другими созданиями. Однако суще­ствует фундаментальное различие. Человек произошел от Бога, но он не Бог: он остается человеком, и он обладает способно­стью давать жизнь, продолжая род, а не создавая ее искусствен­ным путем... Те, кто занимаются наукой, никогда не должны забывать, что существует лишь один создатель — Бог... Вызыва­ющая тревогу перспектива постчеловеческого мира обязывает нас немедленно положить конец анархии науки».

Этот тип прав в одном: грядет постчеловеческий мир, в ко­тором человек дикий, человек животный, возникший на исто­рической сцене в результате естественного отбора, будет заме­нен человеком синтетическим, искусственным, сделанным на основе человека дикого с помощью облагораживающего влия­ния генной инженерии — тем самым гомункулусом. Это неиз­бежно. Альтернатива этому — только смерть человека как вида. Почему?

Причина номер один. Через несколько поколений человече­ство убьет груз генетического мусора, который копится в на­шей популяции последние несколько сотен лет, поскольку из-за развития медицины перестал или почти перестал действовать естественный отбор.

Отец эволюционной теории Чарльз Дарвин по этому поводу отмечал: «...Мы строим приюты для имбецилов, калек и боль­ных, мы ввели законы для бедных, наши медики изо всех сил стараются спасти жизнь каждого до последней секунды... Та­ким образом, слабые члены общества продолжают производить себе подобных. Всякий, имеющий хоть какое-то отношение к разведению домашних животных, подтвердит, что это губи­тельно для человеческой расы».

Мы вырождаемся. Сейчас, благодаря современным техно­логиям, не просто выживают, а доживают до репродуктивно­го возраста и даже дают потомство носители таких недобро­качественных генов, которые во времена более дикие природа быстро прибрала бы — такой точки зрения придерживаются многие биологи.

Кроме того, в генофонде человечества накапливается шелу­ха так называемых слабовредных мутаций, которые сами по себе (каждая) не сильно вредны, но когда их накопится крити­ческая масса, эффект проявит себя.

Как пишет уже знакомый нам доктор биологических наук Александр Марков, «вырождение в таких условиях (когда нет никакого отбора) происходит быстро и неотвратимо. Очень скоро мы получим поколение настолько слабое, чахлое, болез­ненное и бессильное, что никакая суперсовременная медици­на не поможет... Без отбора любой вид должен быстро выро­диться и погибнуть. Просто потому, что: 1) мутагенез остано­вить невозможно; 2) большинство не нейтральных мутаций вредны».

И приводит пример экспериментального подтверждения своих слов. Оказывается, в конце девяностых годов в Мичиган­ском университете нашими бывшими сотечественниками во главе с биологом Кондрашовым был поставлен эксперимент на дрозофилах с выключенным естественным отбором:

«Авторы брали от каждой пары мух одного случайно вы­бранного сына и одну случайно выбранную дочь. Отобранных таким образом мух делили, опять-таки случайным образом, на брачные пары. Из потомства каждой пары опять брали одного сына и одну дочь и т. д. Отбор при этом не был полностью от­менен, потому что некоторые пары вообще не могли произве­сти потомство, из некоторых отложенных яиц не выводились личинки, некоторые личинки не могли окуклиться, а из неко­торых куколок не выводились взрослые мухи. Очевидно, такая судьба постигала тех, чьи геномы были уж слишком отягощены вредными мутациями. Но тем не менее отбор стал гораздо сла­бее, чем в природе или в обычной лабораторной популяции, где мухи, живущие в пробирках с кормом, образуют брачные пары по собственному выбору и свободно конкурируют друг с другом за пищу и жизненное пространство... Через 30 поко­лений подопытные популяции мух пришли в жалкое состоя­ние. У них резко упали плодовитость и продолжительность жизни. Кроме того, они стали вялыми и, по словам А. С. Кондрашова, “даже не жужжали”. Генетическое вырождение на­лицо».

Вы еще жужжите, мой читатель? Недолго осталось, судя по всему:

«Есть основания полагать, что в течение последних 100 лет люди (по крайней мере, жители развитых стран) оказались в условиях, напоминающих эксперимент Кондрашова. Благо­даря развитию медицины, изобретению антибиотиков, реше­нию продовольственной проблемы и росту уровня жизни рез­ко снизилась смертность (а несколько позже и рождаемость). У жителей развитых стран стали выживать почти все ро­дившиеся дети. Кроме того, слабое здоровье перестало быть серьезной помехой для размножения... По мнению Кондрашова, естественный отбор на человека сегодня почти не действует, по крайней мере в развитых странах. Это значит, что выживае­мость и плодовитость людей практически перестали зависеть от их генотипа».

Дальше автор пытается найти хоть какие-нибудь утешения. И находит их в том, что естественный отбор все же не выклю­чен в ноль. Какие-то его формы еще шевелятся! Например, возраст рождения первого ребенка является наследуемым пове­денческим признаком матери. Действительно, наше поведение, характер, рисунок судьбы, количество браков, наличие или от­сутствие чувства юмора, причина естественной смерти — все это задается генетически. И поведение человеческой самки, включая возраст, в котором она впервые рожает, тоже зависит от набора генов. Не знаю, правда, помогает человечеству это накопление «старородящих» генов выжить или наоборот, но факт остается фактом — по этому признаку отбор еще шевелит­ся. Однако только в развитых странах. Потому что в недоразви­тых такого явления нет — там рожают чуть ли не с детства и помногу. Когда и туда прикатится глобализм, тогда погля­дим...

Еще кусочек надежды состоит в том, что дохлые и уродли­вые будут оставлять меньше потомства, чем румяные и краси­вые: «Человек, обремененный множеством слабовредных мута­ций, будет в среднем более слабым, болезненным, глупым, не­красивым (кособоким — несимметричным). Помимо всего прочего, он дороже обойдется своим родителям. Если случай будет совсем тяжелый, он заставит родителей призадуматься, а стоит ли им рожать еще одного. Пусть даже этот слабый, бо­лезненный человек благодаря медицине выживет и оставит по­томство. Этого мало, чтобы отбор не действовал. Отбор пере­станет действовать, только если такой человек в среднем будет оставлять ровно столько же — с точностью до долей процента! - детей, сколько и здоровый, крепкий, умный, красивый, сим­метричный, доставивший родителям только радость (так что они захотели родить еще одного). Пусть всего на доли процен­та, но репродуктивный успех таких обремененных генетиче­ским грузом людей даже в самых передовых странах все равно будет ниже, чем у носителей меньшего числа слабовредных му­таций. Отбор не прекратился — он лишь стал слабее...»

Слабое утешение этот ослабевший отбор, ей-богу. Ну, чуть помедленнее будет идти деградация. Радует?

Последний факт, за который, как утопащий за соломинку, хватается биолог, — внутриутробный отбор. Совсем уж уродли­вые зародыши, набитые, как мешок трухой, мусорными гена­ми, отбраковываются самим организмом матери, превращаясь в выкидыш, и слава богу. «Правда, — как справедливо и само­критично замечает автор, — такой отбор действовал и на дро­зофил в опытах Кондрашова — и не спас несчастных от вырож­дения».

Но дело даже не в том, что мы как вид вырождаемся. Пото­му что существует причина номер два.

Даже возврат к первобытности и включение естественного отбора, к чему призывают нынче многие «мыслители», не будет решением проблемы вырождения. Потому что любой вид как биологическая единица тоже смертен. И любой род, то есть «куст» близких видов, смертен также.

Продолжительность жизни вида крупных позвоночных жи­вотных примерно 800 тысяч лет. На вечность никак не тянет, учитывая, что изрядный кусок из отмеренного срока наш вид уже отмотал. А ведь мы-то ориентированы на вечность! И гор­дыня разума никак не позволит нам согласиться на меньшее. Мы уже смирились с индивидуальной смертностью, когда от­бросили сказки о боге и приняли в качестве утешения беско­нечную цепочку нашего вида, которую иногда по ошибке на­зывают родом — «род человеческий». И вот теперь оказывает­ся, что эта цепочка по-любому будет оборвана — либо раньше, нашими собственными стараниями, либо естественным об­разом.

А выход есть?

Выход есть! Мы его знаем. Генетическая инженерия! Но именно она вызывает такой страх, гнев и неподдельную ярость с брызгами слюны у людей воцерковленных. Они, кривя малиновые рты, требуют запрета на эксперименты в данной области, кричат что-то о биоэтике, подразумевая под этим: «боженька запретил», а некоторые идут еще дальше... Ну, кто бы мог подумать, что в XXI веке с экрана высокотехнологично­го жидкокристаллического монитора я, зайдя в мировую ин­формационную сеть, о существовании которой фантасты гре­зили всего полвека назад, как о чем-то очень далеком, прочту следующий призыв вновь создаваемой Экологической право­славной партии России:

«Отменить дурацкую безбожную конституцию. Высшим критерием правильности принимаемых законов считать их со­ответствие Священному Писанию. Любое противоречащее Священному Писанию положение считать противозаконным. Исходить из того, что высший закон — Закон Божий. Вне зако­на должно быть все, что проклято Богом».

И дальше — конкретные предложения:

— «Разработать всемирную программу расселения мегапо­лисов. С целью возврата миллиардов людей в естественную среду обитания и создания из бывших горожан миллионов частных крестьянских хозяйств, производящих экологически чистую продукцию... Расселение мегаполисов мира приведет к снижению потребления электроэнергии в сотни раз, что даст возможность остановки каскадов гидроэлектростанций и вос­становления экосистем крупнейших рек всех континентов мира»;

— «Открыть шлюзы всех крупных гидроэлектростанций... Оставить в покое наши реки вплоть до полного восстановления экологии регионов. Ввести полный мораторий на строитель­ство новых атомных электростанций. Осуществить плановое закрытие всех действующих АЭС»;

— «Назрело создание... Международного экологического трибунала (МЭТ). МЭТ разработает новое экологическое зако­нодательство с введением в международный правовой оборот понятия “экологический терроризм”. Экологические критерии станут приоритетными перед экономическими.

При МЭТ будет создан постоянный вооруженный контин­гент (“зеленые каски”) для ввода войск на территорию стран — экологических изгоев, где правительства покрывают и финан­сируют экологических террористов.

Также при МЭТ будут созданы специальные подразделения (“зеленые шапки-невидимки”), предназначенные для ликвида­ции экологических террористов в любой точке земного шара по приговорам МЭТ».

Кого же будут убивать каратели зеленого трибунала, разы­скивая по всему миру? Кто эти загадочные «экологические тер­рористы»?

Это ученые. От них ведь все зло:

«Ученые обманули нас!..

Ученые поставили на широкую ногу детоубийство, отладив технологии аборта, и сделали его доступным и простым для миллионов ополоумевших женщин и мужчин.

Ученые придумали шприц и все виды наркотиков, от кото­рых гибнут сотни миллионов детей во всем мире.

Ученые придумали мутации растений и животных и генную модификацию пищи для человека, всю эту отраву, от которой ломятся полки магазинов...

На их счету миллиарды погибших, безвременно ушедших, сошедших с ума и мучающихся от страшных болезней людей.

Ученые творили все свои преступления совершенно безна­казанно. Пришло время нашего самосознания, а значит, их от­ветственности.

Мы понимаем, что все так называемое научное сообщество делится на две неравные части. Малая часть - те, кто реально придумывает новые, пагубные для человечества открытия: но­вые наркотики, прививки болезней, генную модификацию, де­ление ядра, клонирование и прочую смертельно опасную для человечества деятельность. Это так называемые “великие уче­ные”. Они должны быть признаны экологическими террори­стами.

Вторая, несоизмеримо большая часть научного сообще­ства — это исполнители, выполняющие указания экологиче­ских террористов: их пособники, слуги и пропагандисты. Так называемое “научное сообщество”. Без научного руководства экологическими террористами они безопасны».

Что ж, поиск врагов и их пособников — черта для охрани­тельного сознания весьма характерная. Все зло от врагов, стоит только врагов умертвить, как все наладится! Но как же быть с научной деятельностью? Свернуть всю науку? Имен­но так:

«Нам не нужны новые открытия. Нам нужны свежий воз­дух, чистая вода, настоящая пища — а значит, здоровые дети... Экология должна стать оружием против безответственной нау­ки. Вот это и называется Новой экологической доктриной, суть которой сводится к четкой и правдивой формуле: либо ученые до конца уничтожат человечество, либо человечество уничто­жит ученых...»

Думаете, это пишет неадекватный сумасшедший? Да, безус­ловно. Автор сего манифеста и учредитель экологически-православной партии — бывший миллионер, а ныне овцевод Гер­ман Стерлигов. Подобные психи были и есть во все времена, как в любом организме присутствуют болезнетворные микро­организмы. Дело не в отдельном сумасшедшем. А в том, что находятся люди, которые его поддерживают:

— «Уважаемый Герман Львович, я согласен с Вами во мно­гом и однозначно. За чистоту Природы, за ее защиту. Однако важно осознавать, насколько губительно для Природы про­мышленное животноводство, и насколько губительно для душ мясоедство — по сути не что иное, как поедание плоти умерщ­вленных Божьих созданий. Можно ли быть мясоедом и одно­временно с этим защитником Природы? Я убежден, что нет»;

— «Герман, напишите контакты представителей в Украине (да и для других стран кому-то понадобится), есть ли уже какая-то оформленная ячейка в Украине? Можно ли здесь при­соединиться к ЭП? У меня есть возможность популяризиро­вать, как смогу, подобные идеи и информацию в Интернете, с удовольствием этим займусь в волонтерском порядке. Боль­шое вам спасибо за все, что вы делаете, что не боясь рубите правду в эфире, наверняка количество людей, кому вы глаза открыли, уже тысячами измеряется... Слава Христу!»

Вы, кстати, обратили внимание, как тяготеют друг к другу эти идеологии — религиозный фундаментализм, радикальный экологизм и красно-коричневый национал-патриотизм?.. Это не случайно. У них один генезис. И мы позже в этом убедимся.

Глава 3. Даже тишайшие из тишайших...

Вы еще под впечатлением от программы экологической партии? Ее появление — прекрасная иллюстрация к тезису о том, что эпохи кризисов приводят к росту числа сумасшед­ших. И у самых оголтелых и неадекватных фанатиков вдруг от­куда ни возьмись появляются тучи адептов. Фанатичных и по­тому крайне опасных. У Стивена Кинга есть про это неплохой рассказ. Там в результате научных экспериментов с параллель­ными пространствами из открывшейся дырки в параллельный мир на Землю начали толпами валить ужасные твари. И, как это всегда бывает, зверски пожирать людей. Маленький амери­канский городок, где все это случилось, оказался отрезанным от остального мира отсутствием связи и кишащими вокруг тва­рями. А люди спрятались от тварей в местном магазине. И сре­ди них оказалась одна религиозно-христианская фанатичка, которая начала толкать речи о конце света и читать библию. Вначале отношение к ней у людей было вполне здравым — над ней смеялись и на нее не обращали внимания. Однако чем хуже становились дела и напряженнее обстановка, тем большее количество людей собиралось на ее «лекции» и истерические призывы. Религиозное сумасшествие распространялось все больше и больше, уже начали раздаваться призывы о поисках виновных и принесении их в жертву господу. И одного «винов­ного» даже нашли и в жертву кровожадному христианскому богу принесли. По счастью, у людей, сохранивших трезвый ум, оказался револьвер, и они эту кликушу просто пристрелили. Но паства осталась.

Паства в эпохи кризисов растет и радикализуется. Паства любых религий — и традиционных, и социальных, типа комму­низма или эколожества. Дремавшие семена вдруг дают уродли­вые плоды. Ибо нет изначально неагрессивных религий, вклю­чая мировые. Хотя бы потому, что всякой религиозной мелочи, чтобы выжить и вырасти до мировой религии, нужно проявить недюжинную активность! А уж потом, став официальными, ре­лигии меняются и цивилизуются вместе с развитием общества. Много ли общего у прежних христиан, громивших Александрий­скую библиотеку и сжигавших ученых, с современным тихим интеллигентом, заумно рассуждающим об интимности и ненавязываемости христианской веры, отрицающим «институт РПЦ МП», а также смело выдающим свои личные интеллектуальные трактовки древних религиозных текстов? Религия в устах совре­менного интеллигента — это вырожденная религия. Потому что религия настоящая — это идеология. То есть оружие.

— А как же буддизм? — подняв на меня черные влажные сливы, спросит проникновенная столичная барышня, сидящая в окружении позвякивающих колокольчиков и дымно куря­щихся ароматических палочек.

Да, буддизм нынче многим симпатичен. Голливудские акте­ры толпами туда бегут. И вся прогрессивная мировая обществен­ность очень сочувствует изгнанному далай-ламе и очень не со­чувствует коммунистическому Китаю, завоевавшему Тибет и прогнавшему добрых, кротких буддистов в дальние страны.

— Буддизм — это, по сути, и не религия вовсе! Это филосо­фия. В буддизме даже бога нет, — вновь слышу я звенящие ко­локольчики в колышащемся дыму. И потому специально по­свящаю эту главку буддизму. Чтобы уж никаких иллюзий не осталось.

Итак, буддизм — это «философия». Но беда диких людей в том, что любую кроткую философию они превращают в агрессивную религию, чему лучшее доказательство — волшеб­ное преобразование христианства. Вот уж воистину чистый эксперимент! Берем рафинированно пораженческую доктрину, требующую даже не сдаваться врагам, а возлюбить их, подста­вить для побоев вторую щеку, — да вбрасываем ее в котел соци­ума в качестве главенствующей государственной идеологии. И тут же получаем на выходе при полной покорности в теоре­тической базе ярую агрессивность на практике. Погромы хра­мов конкурирующей идеологии, внедрение кроткого христиан­ства огнем и мечом, поиск внутренних врагов с жесточайшим их подавлением в виде средневековых пыток и костров. При этом обойти строгие запретительные догматы ради желания по­убивать ничего не стоит — кидается прямой провод мимо пре­дохранителя, и все тут. Господь велел терпеть? Ну, так это он велел нам терпеть притеснения от наших личных врагов! А вот врагов бога необходимо выжигать каленым железом! Защитим веру святую и господа нашего силой!.. Они ведь такие слабые — господь и вера, — что нуждаются в защите этих мелких, смерт­ных, короткоживущих существ с ножиками. Которые режут друг друга во славу господню.

Поэтому вернемся к буддизму. Кроток ли он? О! Буддизм не менее кроток, чем христианство!

Наши западники любят напоминать, что рабство у русских было отменено только в середине XIX века — какой позор! Сла­вянофилы легко отбивают этот наезд: «Ну и что? В светоче де­мократии - США - рабство было отменено в то же самое вре­мя!» Но есть место на планете, где рабство было отменено на сотню лет позже, в середине XX века. Это место — Тибет, ко­лыбель буддизма. И отменено рабство было только после втор­жения в Тибет Китайской народной армии. Китай, считающий Тибет своей временно отпавшей частью, присоединил его к КНР, заодно упразднив там рабовладение. Причем, по данным некоторых исследователей, рабы в Тибете составляли до 90 % на­селения. И обращение с ними было совершенно жутким.

Как пишет американский автор Фостер Стоквелл, долгое время проживший в тех краях и посвятивший истории Тибета целую книгу, «все монастыри владели огромными земельными наделами и большим количеством крепостных. Эксплуатация, которой подвергались последние со стороны духовенства, была ничуть не менее жестокой, чем со стороны светских феодалов.

Вплоть до самой смерти крепостные были лишены малейшей свободы. Как они сами, так и их дети беспрепятственно пере­давались в дар, продавались или обменивались на тот или иной товар. Фактически хозяева рассматривали их не иначе как “го­ворящий скот”. Любопытен в этой связи инцидент, имевший место не далее как в 1943 г., когда высокопоставленный аристо­крат по имени Цемон Норбу Вангьял продал 100 крепостных монаху из Дрепунга по 4 серебряных доллара за человека.

В случае утраты крепостным трудоспособности хозяин заби­рал всю его собственность, включая скот и сельскохозяйствен­ный инвентарь. При побеге с последующей поимкой одна поло­вина собственности беглеца доставалась задержавшим его лицам, а другая — владельцу. Обычным наказанием в таких ситуациях была порка, однако иногда применялась и смертная казнь.

Помимо этого имели место и такие методы наказания, как вырывание глаз, отсечение ступней или рук, сбрасывание со скалы, утопление и отрубание головы». А также хоронили заживо, добавлю я.

По Тибету бродило огромное количество слепых, одноруких или одноногих изможденных людей, одетых в рванину. Это были наказанные за малейшую провинность рабы. Сохранились фотографии десятков чаш и кубков, сделанных тибетскими ла­мами из человеческих черепов, амулеты из засушенных челове­ческих рук также имели широкое хождение. Фашисты когда-то сдирали и выделывали на абажуры человеческую кожу, и весь мир ахает от ужаса. Но то же самое делали тихие буддисты, и об этом предпочитают не знать. Местная аристократия приносила далай-ламе на праздники сувениры — мумифицированные руки и ноги, вяленые человеческие желудки, лоскуты снятой с рабов кожи... И все это происходило во второй половине XX века!

Ну, и кто после этого поверит, что в войнах между собой буддисты проявляли больше милосердия?

Доктор философии М. Паренти отмечает: «Исторический взгляд... открывает тот факт, что многие формы буддизма не были свободны от доктринального фанатизма, а также от же­стоких эксплуататорских практик, характерных для других ре­лигий. В Шри-Ланке существует легендарная и почти святая история о триумфальных сражениях, которые вели буддистские короли прошлых времен. На протяжении XX столетия будди­сты яростно и жестоко воевали друг с другом и с не буддиста­ми — в Таиланде, Бирме, Корее, Индии и в других местах. В Шри-Ланке вооруженные столкновения между буддистами- сингалезами и индуистами-тамилами унесли многие жизни с обеих сторон. В 1998 году Госдеп США опубликовал список из тридцати наиболее жестоких и опасных группировок экстре­мистов. Половина из них — религиозные группы, в особенно­сти мусульманские, еврейские и буддистские».

Как видите, в своем фанатизме буддисты ничуть не уступа­ют исламистам и христианам. Если вспомнить, что в Израиле монахи разных христианских конфессий, призванные своим Господом подставлять вторую щеку под удар, с завидной пе­риодичностью устраивают жестокие драки друг с другом, при­чем прямо в храме Гроба Господня, то чему удивляться, если то же самое творят и буддистские монахи? В Южной Корее в 1988 году состоялась массовая драка не поделивших между собой деньги буддистских монахов, которые увечили друг друга с помощью бейсбольных бит и бутылок с коктейлем Молотова. В 2007 году в Лхасе буддистские монахи подрались с полицией. В 2005 году в Таиланде несколько послушников были даже выгнаны из монастыря за жестокую драку с послушниками из другого монастыря, которых те много лет ненавидели.

В декабре 2012 года толпа буддистских монахов из 80 чело­век разгромила протестантскую церковь на юге Шри-Ланки. Накануне этого события толпа гневных верующих посетила па­стора и потребовала прекратить христианские богослужения как оскорбляющие чувства верующих. Тот заявил, что по кон­ституции страны всем предоставлено право на свободу веро­исповедания. Результат — разгром храма, при котором от толпы буддистов пострадали даже два полицейских из восьми, защи­щавших храм. Интерьер храма был разгромлен, автомобиль па­стора тоже, а самого пастора — в лучших традициях ислама (!) — буддисты забросали камнями и следили за тем, чтобы ни одна местная больница не приняла его на лечение. Так что вопрос о природном миролюбии буддизма можно закрыть. Нет «от природы» миролюбивых религий. Религию учит миролюбию только социальный прогресс.

Не религия умиротворяет и облагораживает людей, а наобо­рот. Потому что религия, как любая идеология, претендующая на абсолютную истину, является оружием, в какие бы слова при этом не рядилась — хоть в речи о прощении врагов. Хри­стианство, ислам, коммунизм, феминизм — все эти идеоло­гические конструкции суть кистень для пробивания головы конкурентам. Идеологии служат для объединения своих против чужих. И совершенно неважно, с классической религией мы имеем дело или с неоклассической — типа коммунизма, ра­дикального экологизма или радикального феминизма. Отличи­тельным свойством религиозного сознания является не вера в Высшие силы или Бога (у буддистов, например, бога вообще нет), а упертость и некритичность мышления. Плюс слепая убежденность в Истинности своего мировоззрения. А также ненаучность построения самого здания идеологии. Тот же комму­низм, который так кичился своей научностью, фактически та­ковой не являлся. «Учение Маркса всесильно...» — писал Ле­нин. И, как любое учение, марксизм имеет:

— своих учителей в виде святой троицы — Маркса, Энгель­са, Ленина (их даже изображали всегда в виде трехпрофильного трехглавого дракона);

— свои святые мощи, лежащие в гробнице (построенной, кстати, по мотивам восточных зиккуратов);

— свое священное писание, на которое при подготовке дис­сертаций и дипломов должен был ритуально ссылаться во вве­дении к работе каждый соискатель;

— свой рай, перенесенный, правда, из пространственных координат во временные (с неба в будущее). Но, как и в настоя­щем раю, человек при коммунизме мог не работать и наслаж­даться всеми благами совершенно бесплатно.

В общем, нам нужно запомнить одно: любая идеология, пре­тендующая на абсолютную истину, опасна. И только либерализм безопасен, поскольку ни на что не претендует, а передает миро­воззренческие вопросы из централизованных рук государства в частные руки: в либеральном государстве каждый сам отвечает за свое мировоззрение. Хочешь быть коммунистом — ради бога! Христианином? Пожалуйста! Фашистом? Не проблема! Филате­листом? Хоть два раза! Главное соблюдать уголовный кодекс и никому не вредить. А уж какие мысли у тебя там в голове — это твое личное, интимное дело. До тех пор, пока ты эти мысли сил­ком не начинаешь навязывать другим. Не в том смысле, что про­паганда запрещена. Пропагандировать и убеждать — можешь. Действительно, отчего бы не поговорить ради удовольствия хо­рошим людям? Но вот заставлять жить по своим правилам тех, кто не желает эти правила разделять, не моги. Для этого и суще­ствует либеральное государство, задача которого — соблюдать принципиальную светскую и политическую нейтральность. А если государство начинает увлекаться какой-либо идеологией, жди напряжения и перекосов. Раздувая религиозный уголек, лег­ко можно получить пожар.

Либерализм не является идеологией в классическом понима­нии этого слова, как не является религией атеизм. Либеральное государство принципиально дистанцируется от решения мировозренческих, то есть чисто вкусовых вопросов, которые всегда и вызывают наибольшее количество горячих споров. Либераль­ное, то есть свободное государство занимается только вопросами практического общежития. И основывается при этом не на ми­фологемах о том, как устроен или должен быть устроен мир, а на одном-единственном базовом постулате: человек свободен и может иметь собственность. Из этого постулата все есте­ственно и вытекает. Моя жизнь — как хочу, так и распоряжа­юсь! Мое имущество — как хочу, так и распоряжаюсь. Мой ребе­нок, моя плоть и кровь — и никакая ювеналка у меня его не от­нимет. А если нам вместе как гражданам чего-то надо, соберемся и скинемся на это. Если регулярно надо, будем регу­лярно скидываться и назовем это налогами. Такое устройство жизни по латыни называется respublika, то есть «общее дело».Понятно, что тот, кто не работает по лености или серости и соответственно денег не зарабатывает, должен иметь мень­ший голос при решении республиканских вопросов или не иметь голоса вовсе, поскольку иначе таких лоботрясов очень быстро станет много, и они будут большинством голосовать за повышение налогов, то есть попросту грабить сограждан — отнимать деньги у тех, кто их имеет и зарабатывает. А че­ловек свободен распоряжаться своим имуществом. И если не согласен его отдавать, может не отдавать. Какой же человек в здравом уме согласится на 75-процентный налог? Это ведь грабеж! Поэтому голосовать должен только тот, кто произво­дит ценности и платит налоги, а не тот, кто сидит на чужом горбу.

Вот вам и весь либерализм — свобода и собственность. И то и другое вытекает из нашей природы — ни один зверь не хочет сидеть в клетке, поскольку он фауна, а не флора, и создан эволюцией передвигающимся в пространстве, ему это не­обходимо для жизни. А мозг у него — чтобы руководить пере­мещением в пространстве. И что такое собственность, то есть личная принадлежность, зверь прекрасно понимает. Моя тер­ритория! Моя самка! Моя добыча! Мое логово!

Свобода и собственность — основа цивилизации, созданной нашим видом.

Но как только у кого-то появляется идея о том, что соб­ственность может быть «хорошая» и «плохая» — например, «частная» собственость плохая, поскольку предполагает «экс­плуатацию», а «личная» — хорошая... Как только появляется вот это искусственное разделение, так сразу возникает идеоло­гия. В данном случае коммунистическая.

Человек, бортовой компьютер которого заражен идеологи­ей, стремится переделать под себя весь мир, ничуть не интере­суясь тем, хотят ли этого окружающие. Именно поэтому идео­логический или, иначе говоря, религиозный тип личности мо­жет быть весьма опасен для окружающих. И чем выше градус его убежденности, тем он опаснее.Повторюсь: раздувая религиозность, государство раздувает пожар. И ряд стран об это уже споткнулся. Например, США, которые всячески поддерживали «революцию» в Ливии против светского, хотя и социалистического режима Муамара Кадда­фи. Но на смену Каддафи пришли исламские фундаментали­сты. И во время очередного приступа своего религиозного су­масшествия убили посла США Кристофера Стивенса. Как раз того Стивенса, которого справедливо называли «отцом ливий­ской революции», — слишком уж много для ее победы сделал этот человек. И в Египте, «освобождение» которого от светско­го режима Мубарака США всячески поддерживали, было со­вершено нападение фундаменталистов на посольство США. Потому что и там на смену серым пришли черные.

Примеры можно множить.

Раздувая в свое время из тактических соображений «Аль- Каиду», чтобы использовать ее в борьбе против СССР в Афга­нистане, американцы позже потеряли два небоскреба и тысячи людей 11 сентября 2001 года. Теракт устроила «Аль-Каида».

По той же кривой тропке идет сейчас и Россия. Только ее ситуация еще хуже. В России Кремль раздувает религиозный пожар прямо внутри своей страны! В Кремле, сделав преступно ошибочную ставку на православие как идеологию, долженству­ющую заменить коммунизм и скрепить, по мысли кремлевских идеологов, страну, получили не только палку в колесо прогрес­са, но и разгул фундаментализма - как православного, так и мусульманского. Мы еще наплачемся с ним. Любое поощре­ние, любое обращение государством внимания на религию, ка­кой бы хорошей, мирной и спокойной она ни представлялась, параллельно вызывает к жизни и все то черное и громящее, что имманентно свойственно идеологиям.

Уже сейчас общество в насильственно клерикализуемой России оказалось расколотым — на прогрессивное, продви­нутое, интеллигентное, образованное, молодое, городское... И на узколобое, с черной каймой под ногтями, малообразован­ное, поглупевшее от старости. А попросту говоря, на прошлое и будущее...

Глава 4. Зауженное сознание, или Религия с точки зрения психиатрии

В 2012 году в России вызвала большой шум подготовка за­кона о защите нежных чувств верующих. Верующие очень оби­жаются, когда узнают, что на свете существует что-то, что не поддерживает их веру...

Считается, что к религиозности более склонны люди с па­раноидальными чертами характера. Если вы откроете какой- нибудь популярный психиатрический сайт, вы узнаете, что означает параноидальный характер:

«Параноидальное состояние может рассматриваться как комбинация страха и стыда. Данный тип характеризуется по­стоянной подозрительностью и недоверием к людям в целом, склонностью перекладывать ответственность с себя на других. В разного рода ситуациях они чувствуют себя используемыми в чужих интересах, преданными или обижаемыми. Они полны предрассудков и часто приписывают другим те свои мысли и побуждения, которые отказываются признавать у себя. Высо­ко ценятся проявление силы и власти; все, что слабо, ущербно, вызывает у них презрение.

Для диагностики параноидального типа характера состоя­ние должно соответствовать по меньшей мере четырем из ни­жеследующих качеств:

— чрезмерная чувствительность к неудачам и отказам;

— постоянное недовольство другими людьми, пренебрежи­тельное отношение к ним, склонность не прощать оскорбления или причиненный ущерб;

— подозрительность и стойкая тенденция к искажению пе­режитого, когда нейтральное или дружественное отношение других неверно истолковывается как враждебное или пренебре­жительное;

— сварливость, неуживчивость и стойкое, неадекватное си­туации отстаивание собственных прав;

— частые необоснованные мысли о заговорах, субъективно объясняющих события в близком или широком социальном окружении».

Очень узнаваемо, правда?

Известный русский психиатр П. Б. Ганнушкин, чье имя носит московская клиника, в начале XX века опубликовал во Франции интересную статью. Почему во Франции? Отчего он не стал заинтересовывать статьей российскую научную об­щественность, неужели решил, что она менее любопытна, чем европейская? Нет, конечно. Никаких предрассудков касательно своих российских коллег Ганнушкин не имел. Просто в России его работу «Сладострастие, жестокость и религия» публиковать запретила церковная цензура. Потому что в ней гениальный психиатр показывает родство религиозного и сексуального чув­ства, сексуальности и жестокости, а также чувства жестокости и религиозности.

Ссылаясь на многочисленные исторические факты и десятки научных работ, Ганнушкин обращает внимание на «связь меж­ду религиозной экзальтацией и сексуальным возбуждением», замечая:

«Религиозное помешательство (паранойя религиоза) очень часто связано с болезнями половых органов, и в клинической картине этого помешательства галлюцинации сексуального ха­рактера, мастурбация и всякого рода сексуальные эксцессы за­нимают настолько заметное и постоянное место, что на это можно найти указания в каждом элементарном руководстве по психиатрии... Икар (Icard. La femme pendant la periode menstruelle, 1890) приводит серию наблюдений религиозного помешательства, которое совпадало или со временем полового созревания, или с началом месячных, или с их временной за­держкой, или с менопаузой... Два следующих наблюдения очень показательны для случаев, которые нас интересуют.

I. Религиозный энтузиазм, галлюцинации, желание уйти в монастырь и другие психические нарушения возникают периодически у особы, менструации у которой возникли в 18 лет и вначале были скудными, а годом позже полностью прекратились. Продолжительное лечение болезни матки сразу же привело к возобновлению регул и вернуло прежнее здоровье.

II. Девушка двадцати лет после полной задержки месячных впала в религиозную экзальтацию и стала очень возбужденной. При соответствующем лечении месячные вернулись и посте­пенно наступило выздоровление.

Связь между религиозным помешательством и половыми органами, — говорит Фридрейх, - настолько очевидна, что даже те вещества, которые влияют на половые органы, могут провоцировать психическое заболевание...

...Связь между рассмотренными феноменами настолько по­стоянна, что, по мнению Балля (Leсons sur les maladies mentales, 1880—1883), “можно было бы думать, что основа обоих фено­менов — одни и те же клетки”».

Не потому ли религиозные люди такое большое внимание обращают на вопросы пола и сексуального поведения?.. При­меры и факты, приводимые Ганнушкиным в доказательство связи сексуальности с религиозностью, многочисленны. Что же касается связи сексуальности и жестокости, то, как отмечает психиатр, «о них бессмысленно говорить в небольшой статье, поскольку имеется достаточно материала для целой книги».

Многие отчего-то полагают, что раз сексуальность связана с любовью, то она никак не может быть связана с жестокостью. Однако существование садизма и мазохизма в любовных играх некоторых граждан эту наивную точку зрения опровергает. Равно как опровергают ее и этологические данные, приводи­мые Ганнушкиным в его работе:

«Верблюд в период течки бывает очень злобен и всех куса­ет, даже самок. В Гамбургском зоологическом саду самец кенгуру убил самку и детенышей во время вспышки полового возбуждения. Кенар часто в подобных случаях разрушает соб­ственное гнездо и разбивает яйца, он убивает самку, и для его укрощения нужно ему дать двух... Этому соответствует и тот общеизвестный факт, что быки, бывшие яростными и злыми, становятся после кастрации послушными и даже добрыми».

В общем-то, изумляться этому не нужно, поскольку за агрессию и сексуальность у самцов отвечает один и тот же гор­мон — тестостерон. Что по-своему логично: за самку нужно по­бороться с конкурентами!

Ну, а что есть бог? «Бог есть любовь!» — говорят нам верую­щие. Та самая, которая замешана, с одной стороны, на сексу­альности, а с другой — на жестокости. Чувствуете?.. Впрочем, не станем забегать вперед батьки Ганнушкина:

«Любовь и злоба представляют две большие страсти, кото­рые приводят психомоторную сферу в состояние высшей сте­пени напряжения, — отмечает автор. — Во внешних проявле­ниях этих двух эмоций также можно найти много похожего, общего. Многие люди, в сущности здоровые, только несколько более пылкие и горячие, достигая кульминационной точки по­лового наслаждения, начинают кусать и царапать...

Период полового созревания, время появления первых мен­струаций у девочек есть не только пора более интенсивного ре­лигиозного чувства, о чем мы уже говорили в первой части на­шей работы, но в этот период у девочек возникает также склон­ность к безмотивному убийству... Дагоне (Traite des maladies mentales, 1894) наблюдал больную, у которой во время каждых менструаций возникали импульсы к зверским убийствам; под влиянием этого предрасположения она убила трех своих детей. Икар собрал более двадцати случаев убийств, совершенных женщинами в период менструаций, убийств, совершенно непо­нятных и бесцельных: одна бонна убила двухлетнего ребенка, который находился под ее надзором; жена убила своего мужа, которого когда-то очень любила; мать убила своих детей; ино­гда женщина убивает первого встречного, словно она не может удержаться от убийства».

Безусловно, тут речь идет о психических патологиях. Но па­тология — лишь увеличительное стекло для тех инстинктов, на которых «работает» каждый из нас. Того, что не заложено в конструкции, не происходит. А при сорванных болезнью пре­дохранителях звериное выскакивает наружу.

Наконец, показав связь между религиозностью и сексуаль­ностью, между сексуальностью и жестокостью, Ганнушкин естественным образом перебрасывает мостик между первым и третьим, с легкостью демонстрируя имманентную жестокость религии и попутно приводя цитату из работы известного ита­льянского криминалиста Корре: «Религия не препятствует ни пороку, ни преступлению; она иной раз даже дает предлог к тому и другому».

Великий психиатр называет религиозность «церебральным свойством» и приводит его точный психологический генезис:

«Набожность, рожденная безотчетным страхом перед тем­ными силами, которые человек назвал божественными и кото­рым по интуиции его собственной природы он всегда припи­сывал больше жестокости, чем милосердия, развивается вместе с пониманием своего ничтожества в мире почти неизвестном, она возникает как потребность у беззащитного существа в про­текции. До всякой цивилизации человек для достижения бла­га или только жалости Господа незримого и его спутников (духов)... прибегал к смиренной мольбе и спонтанным прино­шениям.

...Сыновья Аллаха, Саваофа и др. с большой выгодой заме­нили человеческое жертвоприношение массовыми убийствами язычников и, в свою очередь, — мусульмане — убийствами христиан... Инквизиция и королевская власть покрыли кро­вью руины Европы, Америки и всего мира; святая рутина бо­ролась против науки железом, огнем, застенками и отлучением от церкви, это делалось в честь Отца всевышнего, во славу Бо­жью. То хорошо, что приказано Господом; то плохо, что Богом отвергнуто: убийство, вероломство, если они предписаны, ста­новятся высшей заслугой».

Данные, приводимые автором со ссылкой на итальянских криминалистов, весьма красноречивы. Неаполь — самый рели­гиозный город Италии («нигде все предписания церкви не ис­полняются с таким рвением, как там»). При этом в нем и же­стокости больше, чем в других городах Италии, что доказыва­ется цифрами: уровень убийств там в два раза выше. При этом среди сотен пойманных убийц ни одного атеиста. Причем, что любопытно, убийцы зачастую крайне ревностные христиане, намного превышающие своей ревностностью обычных католи­ков: «Убийцы Бертольди, отец и сын, ежедневно присутствова­ли на мессе, стоя на коленях, преклонившись до земли. Богжия, приговоренный в Милане за 34 убийства, выстаивал мессу каждый день; он носил балдахин во время всех процессий свя­тых таинств; он не пропускал ни одной церковной церемонии; он непрерывно проповедовал христианскую мораль и религию и стремился быть во всех религиозных объединениях... Лаколланж, душивший всех своих несчастных любовниц, которым он давал отпущение грехов в момент смерти, затем, выполняя их волю, совершал мессу. Бурз тотчас после совершения кражи или убийства спешил преклонить колени в церкви. Мазини со своей бандой встретил однажды священника с тремя его со­отечественниками; он медленно перепилил горло зазубренным клинком одному из них; затем рукой, еще испачканной кро­вью, он заставил священника дать ему причастие».

При этом, специально делает оговорку психиатр, «мы не го­ворим о преступлениях, совершенных психически больными...». Впрочем, далее примеры с «больными на всю голову» он все- таки приводит:

«Первый относится к Людовику XI. Его жестокость вошла в пословицу, и в то же время он был необычайно набожен; он проводил свое время или бормоча молитвы, или осматривая железные клетки, где содержались жертвы его жестокости.

Второй пример — Иван IV Грозный. Мы приведем слова Ковалевского (Иван Грозный, 1893): “Жизнь царя проходила между алтарем и камерой пыток, в обществе духовных лиц и исполнителей его бесчеловечных и жестоких приказаний. Ча­сто он бывал и настоятелем монастыря и палачом, в одно и то же время. Он просыпался в полночь, и его день начинался мо­литвой. Часто, присутствуя на обедне, он давал распоряжения самые свирепые и самые жестокие. После обеда царь вел на­божные беседы со своими фаворитами или шел в камеру пы­ток, чтобы пытать одну из своих жертв”.

К сказанному необходимо добавить, что смесь аскетизма, суровой набожности и свирепости дополнялась у Ивана необу­зданной, крайне аморальной сексуальностью. Вновь обнаружи­вается сочетание мистицизма, сладострастия и жестокости».

Вообще говоря, первым заметил тесную организменную связь между сексуальностью, жестокостью и религиозностью не Ганнушкин. Впрочем, он и не претендовал на лавры перво­открывателя, честно признаваясь, что данная связь была отме­чена учеными за столетие до написания его работы. Просто Ганнушкин сделал это на новом уровне и с высоты накоплен­ных наукой за это столетие новых знаний.

А нам из всего сказанного нужно сделать вывод, что живот­ные корни религиозного и сексуального чувства, а также же­стокости — одни. И что верующие, как правило, более жестоки и более немилосердны, нежели люди, равнодушные к религии.

Это было хорошо видно, скажем, на примере упомянутого выше печально известного дела панк-ансамбля «Pussy Riot». Кто просил отпустить и не наказывать солисток группы «Пусси Райот»? Атеисты и умеренные православные. А ревностные христиане, сладострастно дрожа, требовали крови и длитель­ных сроков.

По сути, избыточная религиозность — тот же симптом пси­хического нездоровья, что и садомазохические наклонности. Они могут быть выражены совсем слабенько и находиться в границах нормы, но могут за эти границы и выкатываться.

Сделанные нами парадоксальные выводы о большей жесто­кости верующих в сравнении с неверующими подтверждает и статистика. Психологи Калифорнийского университета в Беркли в 2004 году провели масштабное исследование, кото­рое дало неожиданный (для них, а не для нас) результат: «Люди, придерживающиеся агностических или атеистических взглядов и не очень верующие, больше склонны к проявлению сострадания, чем очень верующие люди».

Атеисты чаще жертвуют на благотворительность, чаще усту­пают места в общественном транспорте. Что же их заставляет творить добро? Обычная животная эмпатия. Которая у людей верующих приглушена жестокостью (мы ведь помним, что у жестокости и религиозности одни биологические корни). То самое мазохическое чувство униженности перед высшими си­лами, которое заставляет верующих пресмыкаться перед выше­стоящим небесным паханом, падая ниц и вымаливая пощаду, словно на сеансе сексуальной игры «Раб и Господин»... Это же самое чувство в обратном направлении, то есть по отношению к нижестоящим, оборачивается садистическими проявлениями. В душе верующего нет гармонии, она разорвана.

Упомянутый эксперимент проходил по руководством док­тора психологии Робба Уиллера, и в нем участвовало более 1300 американцев — верующих и неверующих. Так вот, боль­шинство американцев, которые согласились с утверждением «когда я вижу, что человеком кто-то пытается воспользоваться, я чувствую, что должен защитить его», оказались неверующими.

Участникам, чтобы пробудить в них жалость, показывали видео детей бедняков. Дети — вариант беспроигрышный. Их всегда жалко. После просмотра всем испытуемым раздали по 10 долларов и попросили выделить нуждающимся. Больше все­го выделили неверующие. Верующие же были тверды в своей вере! Страдают? Значит, богу так угодно, он их за что-то нака­зывает...

Подобных экспериментов для контроля было поставлено несколько. И все показали одно и то же: верующие жертвуют меньше и реже.

Глава 5. Живая бомба, или Религия с точки зрения физиологии и социологии

В 2010 году на международной конференции в Дубне, по­священной будущему науки, было сделано одно интересное признание. Ведущий мировой специалист по психологии мас­сового поведения и человеческой агрессии, доктор наук, фило­соф и психолог, один из основоположников социальной синер­гетики Акоп Назаретян пожаловался:

— После каждого случившегося теракта меня как психолога, много изучавшего «жареные» события (массовая паника, агрес­сия, слухи и прочее), осаждают журналисты из газет, радио и ТВ с просьбой об интервью. Их интересуют оперативные приемы устранения напряженности. Однако все мои попытки обсудить фундаментальные проблемы, связанные с таким ката­строфическим явлением, как терроризм, из текстов интервью аккуратно вырезаются. Предлог: редактор боится конфликта с религиозными учреждениями...

У нас привыкли прогибаться перед религией, а точнее, пе­ред темными массами, имеющими право голоса. В этом — ми­нус всеобщей демократии. Впрочем, о вреде демократии мы еще поговорим, а сейчас послушаем то, чего не желает слушать угодливая пресса, затыкающая рот правде. Что же такого ужас­ного сказал Назаретян? Он хотел всего-навсего донести до ши­рокой публики тот факт, что связь между психологией террориста-смертника и религиозным сознанием была продемон­стрирована в науке не только психологами, но даже и физиологами.

Великий физиолог Павлов, лауреат Нобелевской премии и «собакомучитель», однажды провел такой эксперимент. Перед тем как дать собаке пищу, ее слегка били током. Не опасно для здоровья, но ощутимо. Вскоре у пса выработался условный рефлекс — на удар током выделялась слюна и радостно вилял хвост. После этого силу тока стали постепенно увеличивать — вплоть до ожогов. И все равно, даже несмотря на такую боль, собака не переставала радоваться и капать слюной.

После того как эти павловские опыты увидел английский физиолог Шеррингтон, он заявил, что теперь понимает необы­чайную стойкость первохристианских мучеников, которых, как известно, пытали, кидали львам, а они только радовались да песни пели. Это радость шахида.

— В истории раннего христианства, - информирует Назаретян, — описаны эпизоды, когда толпы его приверженцев осаждали резиденцию римского наместника, умоляя бросить их на арену, на съедение голодным львам. Мучительная смерть за веру гарантировала скорое переселение души в Царство Хри­стово, и предвкушение неземного счастья радикально изменяло валентность эмоций, связанных с раздиранием тела когтями и клыками хищников под шум улюлюкающей толпы. Пережи­вание боли и страха окрашивалось восторженным ожиданием, превращаясь в своеобразное наслаждение.

...Именно отсюда и рождается понимание того, что проис­ходит в мрачной душе религиозного террориста. У нас в России власть заняла ошибочную позицию, полагая, будто «плохой» ислам можно вытеснить «хорошим». Типа, есть правильный ислам и ваххабитский, давайте налегать на правильный и вы­тесним неправильный. Полнейшее непонимание психики ве­рующего человека!

— Я много десятилетий изучаю политические технологии, — делился с коллегами по конференции Назаретян, — имею опыт практической работы в разных странах и как профессиональ­ный психолог готов утверждать следующее. Если перед нами не ряженый, не политик-конъюнктурщик, «пиарящий» себя со свечкой перед телекамерами на потребу доверчивым избира­телям, и не философ-доброхот с рассуждениями о «трансцен­дентальных силах», а человек, буквально верящий в загробный мир, то при определенных условиях превратить его в живую бомбу — технологически элементарная задача. В этом отно­шении различия между иудаизмом, христианством, исламом и прочими религиями второстепенны. В какого именно из бо­гов, в которую из книг и райских картин человек свято верит — все эго имеет значение исключительно с точки зрения подбо­ра реперных точек для манипуляции. Субъект, накачанный возвышающей мотивацией священной войны и нацеленный на скорое перемещение в мир иной (например, для воссоеди­нения с любимым), в ожидании смертной муки испытывает эмоциональный восторг предвкушения подобно собаке в экс­перименте Павлова. Поэтому работа против терроризма не бу­дет эффективной до тех пор, пока она не опирается на мас­штабную систему атеистического образования и воспитания. Совершенно необходимая предпосылка для освобождения об­щества от терроризма и ненависти состоит в том, чтобы фор­мировать с детства цельную светскую картину мира, воспиты­вая вкус к критическому мышлению и строя на его основе нравственные принципы...

Оно и понятно: неверующий в результате самоубийственно­го теракта теряет все. Верующий же все приобретает. Именно поэтому прелый религиозный гумус в голове паствы — лучшая подстилка для взращивания суицидальных идей. Мифология помогает хитро обойти естественную защиту организма в виде инстинкта самосохранения.

И никакая «религиозная нравственность», о которой все время талдычат попы, тут не спасет. По-настоящему нрав­ственным может быть только умный и неверующий человек. Именно его нравственность имеет ценность, поскольку исхо­дит изнутри, из внутреннего понимания и самоощущения. А не обеспечивается небесной палкой. Не зря Назаретян, да и другие психологи сравнивают верующих с детьми: у по­следних — в силу недоразвитости — еще не выработаны вну­тренние запреты, и они держатся на внешних — родительском наказании. Не тот хорош, кто хорошо ведет себя из животного страха перед зверской болью, которую ему обещали в аду. А тот, кто, как писал стоик Марк Аврелий, делает другим до­бро, исходя из внутренних побуждений.

В 1981 году американский нейропсихолог Роджер Сперри получил Нобелевскую премию за серию интереснейших работ в области функциональной специализации полушарий голов­ного мозга. Он изучал эпилептиков. В самых тяжелых случаях этой болезни нейрохирурги, чтобы пресечь припадки, пытались прекратить распространение волны возбуждения в мозгу, отсе­кая одно полушарие от другого. Оба полушария связаны так называемым мозолистым телом, которое, по сути, представляет собой толстенный жгут нервных кабелей. Вот этот-то жгут и перерезали. Припадки прекращались, но обнаружился стран­ный феномен — в мозгу человека, в обоих его полушариях, поселялись две субличности. Они спокойно сосуществовали и даже не знали о существовании друг друга. Их удалось обна­ружить, только проводя опыты с отсечением подаваемой в мозг информации: скажем, кубик демонстрировался только одному полушарию — левому или правому. Это легко можно сделать, закрыв один глаз. Известно ведь, что левый глаз у нас посылает сигнал в правое полушарие, а правый глаз — в левое.

Так вот, если левому, логическому полушарию показать ку­бик и спросить, что это такое, человек ответит. Если же пока­зать кубик правому полушарию, человек не сможет ничего ска­зать словами, поскольку за речь отвечает левое полушарие, а оно кубика не видело и с правым теперь никак не сообщает­ся. Но в этом случае человек сможет из ряда предметов, если его попросить, выбрать именно кубик, потому что кубик-то он видел — одним полушарием, правым, отвечающим за обра­зы! Если бы мозолистое тело не было нарушено, информация с правого полушария поступила бы по нервному жгуту в левое, и человек уверенно вербализовал бы образ. Но в случае нару­шения информационного обмена два полукомпьютера разби­ваются на две самостоятельные субличности.

Какое это имеет отношение к религии? А самое непосред­ственное. Выяснилось, что одна из этих субличностей может быть верующей, а вторая нет! Это значит, что вера является чи­сто физиологическим феноменом. И зависит от строения моз­га. А поскольку строение мозга задается генами...

Да, вы уже поняли: религиозность — тоже признак генети­ческий. Кто-то больше к ней склонен, кто-то меньше. Это было доказано в опытах с однояйцевыми близнецами, воспи­танными порознь — будучи генетическими копиями, они боль­ше сходны в своем отношении к религии, чем просто брат и се­стра. Брат и сестра, повзрослев, могут порвать путы семейного воспитания и изменить свое отношение к религии, брат может стать атеистом, а сестра остаться в лоне церкви. С близнецами же такое происходит в два раза реже. Влияние генетики!

А совсем недавно был найден и один из генов, отвечающих за бога. Это ген, кодирующий белок VMAT2. Его можно было бы назвать «белком бога». За что этот белок отвечает? За транс­порт дофамина и серотонина. Узнаете эти вещества? Конечно! Это вещества удовольствия, эйфории, счастья. Потому и гово­рят, что «бог есть любовь»! Расторчится человек с «внутренних наркотиков», и кажется ему, что Господь на него благодать ниспослал. А всего-то физиология сработала... Надо ли гово­рить, что церковь восприняла эти работы в штыки и с большой обидой! Как же так — сводить чувство единения с богом, этот кайф необычайный, к какой-то пошлой циркуляции нейротрансмиттеров!

Установлено, что ген, кодирующий указанный белок, встре­чается у нашего вида в нескольких вариантах и наличие неко­торых аллелей делает человека более склонным к вере в бездо­казательные утверждения. А самое интересное, что не только такая вот «врожденная травма» может сделать человека верую­щим, но и самая обыкновенная травма головы!

В литературе описан интересный случай. Совершенно нор­мальная англичанка Элен Уайт после травмы головы (сильный удар камнем в лоб) потеряла сознание, а очнулась религиозной фанатичкой.

Выше мы говорили о том, что религиозность сидит в каком- то из отделов мозга. Удалось установить, в каком именно. Бог гнездится в височных долях мозга — тех самых, кстати, пере­возбуждение которых приводит к эпилептическим припадкам. Значит, можно сказать, что религиозность — это эпилепсия в легкой форме. А височная эпилепсия — религиозность, пере­шедшая в патологическую форму.

Сравнительные исследования здоровых людей и людей, больных височной эпилепсией, показали, что кожно-гальвани­ческая реакция эпилептиков при демонстрации им слова «бог» резко подскакивает, в то время как здоровые люди реагируют на этот раздражитель не в пример слабее (реакция на нейтраль­ные слова типа «стол» и у тех и у других была никакой).

Больше того, эксперименты канадского нейрофизиолога Майкла Персингера показали, что электрическая стимуляция височных долей мозга здоровых людей может вызвать у них приступы религиозно-мистических переживаний. Причем сти­муляция может осуществляться не только непосредственно электродами, но и внешним магнитным полем, кстати говоря, весьма слабым.

Воздействие такого поля приводило к тому, что испытуе­мый, находящийся в отдельной комнате, вдруг начинал чув­ствовать рядом присутствие кого-то постороннего, незримо на­блюдающего за ним. И поскольку в комнате никого не было, возникало ощущение, что этот Смотрящий находится как бы вокруг, везде. Это чувство испытывали почти 80 % участников эксперимента.

Исследования позволили экспериментаторам спасти зна­комую девочку, которая по ночам вдруг начала испытывать са­мые настоящие приступы религиозно-мистических ощущений. Причиной оказался подаренный ей на день рождения радиобудильник, который фонил почти в том же диапазоне, что и оборудование экспериментаторов.

Оказалось, колебания геомагнитного поля тоже действуют на височные доли мозга, именно поэтому у сумасшедших и лю­дей религиозных происходят обострения в периоды полнолу­ний и повышенной солнечной активности. Установлено также, что в режиме медитации мозг меняет электрическую актив­ность, смещая ее от теменных отделов, отвечающих за ориента­цию в пространстве, к височным отделам. Именно поэтому на­ряду с чувством присутствия Кого-то Постороннего возникает чувство потерянности в пространстве и соответственно некото­рой потерянности себя перед лицом Смотрящего.

В 1997 году Джеффри Сальвер и Джон Рабин опубликовали в журнале «Нейропсихиатрия и клиническая неврология» ста­тью с характерным названием «Нейрональные субстраты рели­гиозного опыта», которую я бы назвал «В каких отделах мозга притаился бог». Интересный труд, который я мог бы с наслаж­дением цитировать целыми страницами, но в силу необходимо­сти удерживать себя в объемных рамках, дам только одну нед­линную цитатку:

«Предпосылки к нейрональным основам религиозно-ми­стического опыта могут быть выведены из симптоматики ви­сочно-лимбической эпилепсии, опыта терминальных состоя­ний и приема галлюциногенных веществ. Эти психические рас­стройства и состояния могут вести к деперсонализации, потере связи с реальностью, экстазу, ощущению вневременности и внепространственности и другим переживаниям, поддержи­вающим религиозно-мистические интерпретации. Религиозные заблуждения являются важным подтипом отклонений при ши­зофрении, а зависящие от настроения религиозные заблужде­ния — типичной характеристикой маниакально-депрессивного психоза...

Существующие доказательства предлагают височно-лимбическое происхождение экстатических судорог. Приятные эмо­ции у людей могут быть вызваны глубинной электростиму­ляцией миндалевидного ядра (хотя и не всегда), и были ассо­циированы с гиппокампально-септальной гиперсинхронией...

Morgan описал пациента, приступы которого состояли из ощу­щений “отделения”, “глубокого удовлетворения” и наполне­ния, визуализацией яркого света как источника знания и ино­гда визуализации бородатого юноши, напоминающего Христа. Компьютерная томография обнаружила правую переднюю височную астроцитому. После операции (передней височной лобэктомии) приступы прекратились...

Naito и Matsui (52) описали пожилую женщину, приступы которой были охарактеризованы приятными видениями госпо­да и солнца: “Мой разум, все мое существо было переполнено чувством наслаждения”. Интериктальная EEG продемонстри­ровала пики эпилептической активности в левой передней и средней височной областях...»

Вот такие клинические пироги.

И что же нам с этим делать? Ведь если религиозность зада­ется генами, значит, наше дело проиграно?

Нет!

Религиозность генами не задается. Генами задается даже не склонность к религиозности. А чисто физиологические от­клонения: большее легковерие, то есть склонность принимать что-то на веру без доказательств, склонность слепо следовать за вожаком и подчиняться, склонность к определенного рода «мистическим переживаниям», связанным с возбужде­нием и торможением определенных отделов мозга и циркуля­цией эндогенных опиатов. Это цивилизация набросила на дан­ные склонности и переживания религиозную рубашку. Но ру­башку можно сменить!

Перечисленные выше признаки и склонности образуют сложный комплекс, который успешно корректируется средой. Даже близнецы, как мы теперь знаем, всего лишь в два раза устойчивее к религии, чем обычные браться и сестры. То есть и их жизнь может идейно развести.

И жизнь разводит, уводит от религии не только отдельных людей, но и целые общества. История ставила этот экспери­мент неоднократно!

Сытая и цивилизованная жизнь не очень коррелирует с ре­лигиозностью. Мы это видим и в исторической ретроспективе, и просто оглядываясь по сторонам. Какие страны терпимы в религиозном вопросе? Где смеются над религией и закрывают церкви, поскольку они банкротятся и более не могут платить за аренду помещений? В развитых странах Европы. То есть там, где высок уровень жизни — в глобальном Городе. Жителям этих стран не нужна небесная палка, чтобы быть приличными людьми.

А где вскакивают и начинают крушить все подряд и убивать людей, едва прослышат (даже не увидят), что в какой-то дале­кой стране посмеялись над их любимым Мухаммедом? В эко­номически и ментально отсталых странах с низким совокуп­ным интеллектом, низким уровнем образования, высокой рож­даемостью. То есть в мировой Деревне.

Первый удар по мифологическому мышлению был нанесен в так называемое Осевое время, когда социальная эволюция разогнала человечество до довольно заметных высот развития. Антропоморфные боги были осмеяны, на первый план вышла человеческая личность, а на арене философской мысли воз­никли сначала Сократ и Конфуций, а потом — в эпоху золотого века ислама — философы-зиндики, которые отрицали суще­ствование Аллаха, не верили в Магомета и Коран, а верили в мудрость человеческого разума. Они справедливо утверждали, что мораль атеиста не в пример качественнее морали человека богобоязненного и даже говорили, что «если принесенное про­роком вероучение противоречит разуму, то его следует отверг­нуть, а если согласуется с разумом, то оно излишне».

А еще была эпоха римского взлета, о которой у всех по­чему-то полностью превратное представление — с точностью до наоборот...

Люди, хорошо учившиеся в школе, быть может, вспомнят, что времена накануне Великой французской революции и поз­же, то есть в эпоху бурного промышленного роста и научных открытий, были временами взлета атеизма. Все помнят французских философов-просветителей, их издевательства над ре­лигией. С Римом сложнее. Его религиозное разочарование в курсе средней школы если и упоминается, то лишь мельком. Да и то сомневаюсь, поскольку припомнить такого не могу. Поэтому обращусь к источникам посолиднее школьных учеб­ников. Вот, например, как описывает древнеримский атеизм великий историк Самуил Лозинский в книге «История пап­ства», в которой вынужденно касается времен дохристианских, чтобы обрисовать «строительную площадку» христианства. Вот пара весьма красивых и красноречивых отрывков, буквально несколькими мазками обрисовывающих всю картину:

«С давних пор Рим оказывал гостеприимство богам поко­ренных им народов, так что, не выезжая из столицы мира, можно было видеть даже на многолюдных площадях и улицах Рима, по словам Плиния Старшего и Сенеки, больше богов, чем людей. Плиний объясняет это тем, что больные люди раз­мешают части богов в разных местах, чтобы излечить ту часть тела смертного, какая больше всего нуждается влечении. Сене­ка возмущается этой массой богов и иронически восклицает: когда же наконец Юпитер, отец богов, перестанет увеличивать свое потомство! Ни преклоннейший возраст, ни законы импе­рии против прелюбодеяния и о благонравии не в состоянии на него воздействовать, — так упорен он в своем распутстве. Но особенно едко высмеивает эту мешанину из римских, гре­ческих, египетских, персидских и иных богов Лукиан в своем бессмертном сочинении “Совет богов”: “Но Аттис, — о Зевс! — Корибант, Сабазий, откуда еще они у нас взялись? Или этот индиец Митра в персидском платье и в тиаре, который даже не говорит по-гречески, так что и не понимает, если пьют за его здоровье?.. Ты, египтянин с песьей мордой (вероятно, боги Тот или Анубис), завернутый в полотно, ты кто таков, любезней­ший, и каким образом ты хочешь быть богом — ведь ты же ла­ешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророка­ми? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно — понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо... Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жерт­ву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не оста­лись бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга”».

И, как отмечает автор, «это не были единичные голоса от­дельных скептиков», напротив, подобные насмешки и издева­тельства над религией встречали у римлян бури восторга, по­скольку:

«Безверие охватило с I в. до н.э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу “Религиозные древности” гроз­ным предупреждением, являющимся в то же время и предска­занием, что в Риме скоро религия погибнет “не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан”, в особен­ности высшего общества... Еще Катон утверждал, что два авгу­ра без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древ­няя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плу­ты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жерт­воприношения за его покровительство их “подвигам”, собира­ли полный театр, и зрители награждали восторженными апло­дисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: “В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ниче­го”. Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпи­куреец, смотревший на жизнь как на “молнию между двумя безднами бытия” и руководившийся девизом: sibi vivere (живи, пока живется)».

И далее Лозинский, говоря о Риме, словно бы описывает сегодняшнюю российскую действительность, где власть испол­няет реверансы в сторону церкви, изо всех сил возрождая труп религии:

«Безверие образованного римского общества в годы зарож­дения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял со­бою “скопище вольноотпущенников и чужеземцев”, Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания — к религии. Религия уже давно не удовлетворяла ду­ховных и умственных потребностей образованного общества, однако все более насущной ее задачей было — служить опорой господствовавшему классу для обуздания народного недоволь­ства, народных страстей».

Разница только в том, что сегодня религия нужна властям не для того, чтобы держать рабов в узде, а из электоральных со­ображений: у Кремля теплится надежда, что главпастырь при­ведет свою паству к урнам для голосования с правильными мыслями в голове.

От людей, плохо знающих историю, часто можно услышать такую версию: «Падение нравов и распространение безверия привело к упадку Римской империи».

Как видим, этот широко распространенный миф не соот­ветствует действительности. Напротив, власть Рима искус­ственно пыталась раздувать религиозный пожар. И более того, в конце концов этот пожар разгорелся — в виде новой религии, пришедшей с востока и затопившей ойкумену. Но это не спас­ло империю от краха. Напротив, было его симптомом.

Вопреки распространенному мнению, римское безверие пришлось на самый расцвет Рима, а не на его упадок! Про­бегите еще раз глазами эти имена в процитированном отрыв­ке - Цицерон, Катон, Август. Это римский пик. Это расцвет Рима.

Вывод: именно экономические и культурные подъемы при­водят к отходу от религии. А вот падения в экономический даун вызывают в обществе приступы религиозной горячки. Об­щество ведет себя как отдельный человек: когда ему хорошо, бог забывается, отходит на второй план, а когда прижмет, — тут всякая потусторонщина и вылезает.

«Только твердая мораль может спасти общество от падения и разврата», — говорят не желающие сдаваться представители церкви, имея в виду под твердой моралью почему-то мораль религиозную. А под развратом — почему-то в первую очередь раскрепощенную сексуальность. Видимо, у патриотов и охра­нителей на эту тему комплексы.

Но мы то с вами знаем, что твердое не гнется в силу негиб­кости. Растет и развивается только живое и гибкое. Ну, а та «рас­пущенность», в которой часто укоряют Рим и современный За­пад, на самом деле есть просто свобода личности, на основе которой и замешивается прогресс. Отчего бы человеку не быть свободным, если он никому не мешает и все происходит по взаимному согласию? Только потому, что это не нравится зашоренным и узколобым?

Именно Рим эпохи расцвета заложил основы нашей ци­вилизации. А атеистический взлет европейской буржуазной свободы XVIII века был предзнаменованием великих откры­тий XIX и XX веков, овладения энергией ядра, выхода в кос­мос, генной инженерии... А вот «твердая мораль», царящая в обществе, говорит только о низком совокупном интеллекте нации. О ее забитости. О низких потенциях к развитию. О негибкости социальной системы. О примитивном уровне, на котором находятся люди, технологии и общественные ин­ституции.

И значит, совершенно прав был Акоп Назаретян, сказав­ший, что гуманизм, пришедший на смену религиозности и по­рожденный атеизмом XVIII века, несет в себе гораздо больший «потенциал добра», нежели искусственный «протез гуманизма» в виде религии, которая требует неукоснительности в повино­вении и слепоты в вере, а также разделяет людей ошую и одес­ную. Безусловно, для нашего сложного мира высоких техноло­гий старые методики регуляции, основанные на сладостраст­ной религиозной жестокости, совершенно не подходят: тот пласт истории культуры, который связан со становлением кри­тического мышления, мог бы служить ресурсом сохранения и развития современной цивилизации, но о нем даже не дога­дываются наши малограмотные идеологи. Предлагая ввести За­кон Божий в школе, где нет времени для преподавания астро­номии, они толкают страну в Средневековье. В эпоху, когда люди не знали таких слов, как терроризм, геноцид или ксено­фобия, потому что это были столь же обычные явления, как те­лесные наказания в семье и публичные казни...

Все в нас, как росток из зерна, прорастает из нашей живот­ности. Гуманизм — из эмпатии, религиозность - из агрессии. Но в чем же приспособительный эволюционный смысл рели­гии? Почему она возникла и закрепилась в результате социаль­ной эволюции? Потому что, базируясь на агрессии как на фун­даменте, позволяла объединять людей в большие надплеменные и надродовые макроблоки с целью противостояния другим макроблокам. Так работала внутривидовая — социальная и культурная — конкуренция. Потому что естественная любовь к «своим» — к семье и родичам — в больших стадах людей уже не срабатывает, поскольку эта любовь «короткодействующая». Так короткодействующие силы ядерного взаимодействия меж­ду протонами не могут сдерживать слишком большие ядра - «ручки не достают», чтобы обнять дальнюю частицу. И тогда дальнодействующие силы электростатического отталкивания разваливают рой частиц на два ядра.

С глаз долой — из сердца вон. Дальний родственник уже почти и не родственник. И потому для успешной конкуренции с другими «роями» нужна новая скрепляющая сила, более «дальнодействующая». Новый клей. Им и становится идеоло­гия. В донаучном мире идеология - это религия, то есть систе­ма взглядов на мир, которая объединяет людей не по признаку «эллина» и «иудея», а по принадлежности к разделяемой миро­воззренческой картине. Поскольку эта искусственная любовь не вытекает напрямую из животной любви к родственникам (детям, родителям, братьям), она уже требует формализации, прописывания основных положений на бумаге и заучивания с проверками.

В семье крепкая любовь к родному оборачивается лютой ненавистью в чужому, который на родного покушается. То же самое и в религии — есть свои (их даже так и называют, ис­пользуя семейную, более понятную терминологию — «братья по вере» или просто «братья»), а есть чужие. И объединившись на почве идеологии в одно как бы целое, в одну нацию или «се­мью народов», уже можно успешно противостоять ненавистью другим макроблокам.

Когда религии стали умирать, изгоняться из развитого со­циума, потому что их глупые картинки уже не соответствовали техногенной сложности социума, но при этом воевать еще было нужно, появились новые идеологии, типа национализма и марксизма, у которых ноги росли уже из нового мировоз­зренческого фундамента цивилизации — из науки. При этом все прочие «бубенцы», присущие религиям, они имели. Вклю­чая, как ни парадоксально, ненаучность. Потому как они лишь выглядели научными на фоне абсолютно мифологических прежних религий.

Но теперь, на излете демографического перехода и уж тем более после цивилизационного фазового перехода, когда на­селение планеты количественно стабилизируется или даже уменьшится, об избыточности демографического ресурса речь не идет. Некем станет воевать. И не с кем. И не за что: науч­ный потенциал с лихвой обеспечит базовые, и не только, по­требности людей, как уже обеспечил их в развитых странах. Современный мир слишком сложен, чтобы подвергать его часть военной деструкции. В современном мире дешевле ку­пить, чем завоевать: солдат слишком дорог. Воевать могут толь­ко в бедных странах, где человек стоит дешево, ибо ресурса этого там пока еще много. Но когда фазовый переход затронет и эти страны, войны станут нерентабельными. Как нерента­бельными стали столетие назад империи: вскоре после того, как стоимость поддержания окраин в своей орбите стала превы­шать для метрополии прибыль от них, колонии стали отвали­ваться. Потому что держать их уже не было никакого смысла.

Ну, и зачем в прозрачном, хрустальном мире, о котором так здорово написано в моей книге «Венец творения» и к рас­смотрению которого мы еще придем попозже, держать взве­денную бомбу? Это похуже слона в посудной лавке! Бомба - это религия.

— Пора осознать, — собирая бумажки, закончил тогда до­клад Назаретян перед не очень многочисленным залом уче­ных, — что религиозные и квазирелигиозные — национальные, классовые — идеологии всегда служили механизмом объедине­ния людей в большие группы за счет противопоставления дру­гим людям. Поэтому их неизменным спутником оставалась ре­альная или потенциальная война. Исторически востребован­ными были такие учения, которые обосновывали вражду к чужакам. Священные книги полны прямых указаний типа: «Кто не со Мной, тот против Меня»; «Не мир пришел Я при­нести, но меч»; «А когда встретите тех, которые не уверовали, то ударьте мечом по шее»... В ментальной матрице «они — мы» единственный прием для пресечения конкретной войны — пе­ренос агрессии на общего врага.

Когда-то ранние христиане считали использование оружия грехом (что не мешало им устраивать погромы и убивать ина­комыслящих), но, придя к власти, церковь разработала кон­цепцию священных войн, Блаженный Августин для подкреп­ления этой концепции нашел множество подходящих цитат в первоисточниках. И вот уже пацифистов церковь начала об­зывать еретиками.

Наступает время, когда боевой механизм религии уже не­где будет применить. Потому он и отмирает в развитом мире. Когда-то насилие нужно было канализировать, используя в конкурентной борьбе. Сегодня само насилие в прежних мас­штабах становится деструктивным, грозясь уничтожить гло­бальный мир. И в этой ситуации сидеть на бомбе с тлеющим фитилем просто опасно. А уж тем более раздувать религиозный огонек, как это делают в некоторых кремлях некоторых россий.

Есть в исторической социологии так называемый «закон техно-гуманитарного баланса». Он гласит, что культурные нор­мы, регулирующие насилие, должны быть адекватны техниче­скому развитию цивилизации. Чем выше цивилизация, чем больше ее совокупный коэффициент интеллекта, чем сложнее используемые технологии и больше энерговооруженность, тем менее «кровожадной» она должна быть, чтобы не уничтожить саму себя. Поэтому по мере прогресса общества мы наблюдаем все большую и большую его гуманизацию - вплоть до перегуманизированности современного западного общества, о чем мы еще поговорим. Человечество давно это отмечает и естествен­ным образом приписывает смягчение нравов цивилизованно­сти, а жестокость и варварство относит к темным векам разви­тия человечества и дикарству.

«В осьмнадцатом веке живем!» — восклицает устами актера Высоцкого его герой Ганнибал в фильме «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», возмущаясь чьим-то неприлично диким поведением. И советский зритель благосклонно принимает шутку авторов фильма: ха! знаем мы, что в осьмнадцатом веке нравы-то еще диковатые, не то, что в нынешнем, двадцатом!..

Геродот оставил для нас описание одного из диалогов меж­ду персидским царем Киром и его советниками. Последние уговаривают царя переселиться в греческие земли, где климат получше и жизнь полегче. На что Кир отвечает, что «в благо­датных странах люди обычно бывают изнеженными, и одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать на свет доблестных воинов».

Наш современный мир производит удивительные плоды в виде айфонов и ЗD-телевизоров, искусственных спутников

Земли и генных технологий. И потому он не может быть же­сток (читай — религиозен). Оттого и атрофируется в развитых странах религия, оттого и закрываются церкви в Европе: при­хожан нет.

В одной из своих книг я приводил пример с дикими азиат­скими племенами, в руки которых из мира цивилизованного попали винтовки. Эти племена, не обладая культурными огра­ничителями агрессии, соответствующими убойности их приоб­ретения, просто перебили друг друга. Вымерли. Европа, столе­тиями воюя порохом, столетиями же и вырабатывала принци­пы гуманного обращения с военнопленными. Напомню вам, какой тяжелый шок пережили солдаты и офицеры наполеонов­ской армии, когда им пришлось однажды в безвыходной ситуа­ции нарушить данное врагу слово и расстрелять военноплен­ных. Эта бойня долго стояла перед глазами французов. Расстре­ливать пленных было неблагородно, неприлично, жестоко, это было варварством. Подобной рефлексии не поняли бы ни Чин­гисхан, ни Иван Грозный, жившие несколькими веками ранее.

Проведенные специалистами расчеты показывают, что уро­вень физического насилия в развитом мире снижается век от века. И растет соответственно чувствительность людей к при­менению насилия.

В общем, как пишут об этом философы, «развитие боевых и производственных технологий требует совершенствования средств культурной регуляции, без чего социальная система те­ряет устойчивость... Прежние механизмы (религии, идеологии) становятся контрпродуктивными, то есть чреватыми эффектом бумеранга — катастрофическим ростом энтропии». А имплан­тация в современное общество религиозной регуляции есть не что иное, как одичание и варваризация, внесение в головы людей примитивных паттернов поведения.

То, что работало на уровне арбалетов и мушкетов, перестает работать в мире атомного, химического и бактериологическо­го оружия. Тем паче, что атомным и прочим перечисленным оружием самоуничтожительные возможности человечества сегодня вовсе не ограничиваются. Век нанотехнологий может стать и веком убийственных знаний. Специалисты отмечают:

«Новейшие технологии становятся все дешевле, различие между военными и мирными технологиями размывается, а до­ступ к знаниям и потенциально опасным умениям облегчается. Соответственно контроль над ними выскальзывает из рук госу­дарств и вменяемых правительств, становясь достоянием част­ных корпораций и компьютерных “гениев”... Имея в виду не­бывалую доступность современных технологий, американский ученый и программист Б. Джой заметил в 2000 году, что век оружия массового поражения сменяется веком знаний массо­вого поражения...

В этих условиях “религиозно-идеологический ренессанс”, возврат к давно изжитым мировоззрениям является смертель­ной угрозой для современного мира... если ученые, художники и педагоги не смогут эффективно противостоять засилью идео­логов и клерикалов».

Не знаю, сможем ли, но мы, конечно, постараемся...