Изучение личностных особенностей и самосознания при неврозах

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Реализация личностного подхода к изучению са­мосознания при неврозах требует определения реле­вантного круга переменных, выступающих в роли личностных факторов. В нашем исследовании в каче­стве таковых выделена структура потребностей и мо­тивов общения. Теоретически их вклад в формирова­ние самосознания представляется достаточно очевид­ным, вследствие чего обоснована и постановка част­ных экспериментальных задач. Заметим, что потреб­ности и мотивы рассматриваются нами в качестве личностных факторов также и по той причине, что в жизни невротика нередко они становятся преграда­ми, препятствующими адаптации и развитию его лич­ности и приобретающими для него конфликтный лич­ностный смысл. Это в свою очередь результирует в формирование искаженного образа Я и самоотно­шения личности, детерминирует невротический стиль межличностного общения.

§ 1

Исследование потребностно-мотивационной сферы больных неврозом

Выбор в качестве отправной точки исследования структуры потребностей имплицитно подразумевает допущение об интрапсихической глубинной природе невротических конфликтов. Это допущение, достаточ­но условное ввиду «круговой причинности», обуслов­ливающей широкий спектр невротических нарушений, акцентирует ведущую роль фрустрации так называемых базовых потребностей в генезе невротического конфликта.

Потребности любого уровня (организмического, индивидного или личностного) осуществляют посто­янную живую связь человека с миром объектов и других людей, потребности «открывают» человеку мир и мир открывается человеку, поскольку человек нуждается в нем. Потребности заставляют человека вступать в активные, деятельностные отношения с со­циальным окружением, благодаря чему социальное окружение становится небезразличным для человека. «Знаешь, чем хороши пустыни?» — спрашивал Ма­ленький принц Летчика и отвечал: «где-то там есть источник». Фундамент невротической личности по­строен из столь противоречивых по своему содержа­нию потребностей, что даже если бы оказалось воз­можным их удовлетворение (чего у невротика не про­исходит), все равно это не привело бы к чувству самореализованности, ощущению счастья и гармонии с окружающим миром и с самим собой.

Известно, что хроническая фрустрация базовых потребностей — потребностей в единении с другими людьми, в любви, безопасности, признании — ведет к психическим болезням, асоциальному поведению, суицидам. «Невротики, — замечает И. Е. Воль- перт, — это люди, которые, можно сказать, болеют из-за недостатка любви» [6, с. 106]. Наличие фру­страции этих потребностей особенно ярко проявляет­ся у больных истерией. Приведем для наглядной ил­люстрации выдержки из рассказа TAT больной С.

«У этого человека был когда-то друг очень-очень близкий. Друг умер. Он пришел к нему на кладбище. Могильные плиты и кресты обступили его со всех сторон. Он весь в воспомина­ниях о друге, он как сама скорбь. Такое впечатление, что в той жизни, там, где он живет, все так же для него одинаково как эти кресты и плиты на кладбище...

Я вижу, что здесь жили разные люди — хорошие и доб­рые, злые. А теперь над каждым из них стоят похожие плиты и кресты. Так и для этого человека все люди вокруг стали по­хожи, как эти плиты и кресты...

Мне кажется, что это большой город и небоскребы и че­ловек среди них — и тесно ему, и скучно; и безотрадно. Такое впечатление, что он что-то делает на земле, а это ему не при­носит радости. Ну, например, строит эти дома, а потом ему тесно среди этих домов.,.» (таблица 15).

Смысл этого фрагмента довольно прозрачен: больная остро ощущает потерю эмоциональных кон­тактов с людьми, свое отчуждение от них и от всего мира в целом. Желание единения с людьми, с приро­дой, поиск ощущений, воссоздающих (пусть иллю­зорно) близость всего и всех на земле, переданы в рассказе пациентки на 16-ю (пустую) таблицу:

«Дорога, по ней телеги, запряженные лошадьми. Люди в пестром идут... Шум, гам — передвигается цыганский табор... Вот остановились возле какого-то местечка. Цыгане рассажи­ваются в кружок на площади, начинают гадать. Чуть поодаль старый цыган устраивает представления для малышей. Он во­дит на цепи медведя, медведь выделывает разные веселые шту­ки, ребятишки очень радуются. Потом медведь берет шапку и обходит зрителей, они бросают в шапку деньги, кто сколько может. Вечером цыгане соберутся у себя в таборе, будут ва­рить вкусный ужин, цыгане будут кричать, шлепать детей, пе­реругиваться... потом будут петь... потом все замолчит».

К. Хорни [57] на основе эмпирического анализа собственной психотерапевтической практики описала десять «невротических» потребностей. Их «аномаль­ность» заключена как в их содержательной противо­речивости, так и в формальных характеристиках структуры и способов реализации: навязчивой компульсивности, низкой степени осознанности и под­контрольности, а также присущей всей системе нев­ротических потребностей принципиальной ненасыща­емости. Не перечисляя все десять потребностей, от­метим лишь некоторые из них:

2) потребность в любви и одобрении; особен­ностью реализации этой потребности невроти­ком является ее «всеядность» в отношении объекта любви — желание быть любимым все­ми и каждым, а в сущности, полное безразли­чие к партнеру, рассматриваемому как «вещь» или «товар» [31]:

потребность в поддержке, стремление иметь сильного и опекающего партнера, который из­бавит от страха покинутости и одиночества. Невротик никогда не уверен, что его действи­тельно любят, и всегда стремится «зарабо­тать» любовь, как в детстве послушный ребе­нок примерным поведением стремится заслу­жить родительскую похвалу. Отсюда повышенная зависимость от объекта любви и превен­тивное «бегство» в независимость;

3) потребность властвования, доминирования, ли­дерства может распространяться на все сферы жизни независимо от того, обладает ли чело­век достаточной компетентностью для дости­жения первенства. Отсюда сосуществование противоположных тенденций: постоянного стремления «все выше, и выше, и выше...» и чувства неуверенности в себе, желание власт­вовать, но при этом отказ от принятия на себя ответственности за бремя власти;

4) потребность в дубличном восхищении, призна-1 нии, которые становятся мерилами самоцен­ности.

Как легко заметить, удовлетворение любой из выделенных потребностей влечет за собой фрустра­цию других — в этом содержательная противоречи­вость структуры невротических потребностей. Так, например, чтобы удовлетворить потребность в любви и одобрении, необходимо отказаться от лидерства и доминирования; чтобы всем нравиться, также следу­ет отказаться от честолюбивых замыслов. Внутрен­няя противоречивость стремлений не осознается, как не вполне осознаются и сами потребности. Не будучи осознанными, они тем не менее определяют внутрен­нюю динамику душевной жизни, но как чуждые и навязанные ему силы, контролировать которые он не может. Но осознавая себя «хозяином» своих чувств и желаний, невротик не верит в собственные силы, в возможность самостоятельного изменения своей жизни.

3 Е. Т. Соколова

Экспериментальные исследования подтверждают преобладание у невротиков «внешнего локуса конт­роля», «полезависимости», а также феноменов «внешней мотивированности» во всех сферах жизни [74]. Это свидетельствует о том, что невротическая структура потребностей определяет и другие фор­мально-стилистические особенности личности. Нев­ротики чрезвычайно зависимы от мнений и оценок значимых других, конформны в отношении общепри­нятых традиций и авторитетов [96; 97]; повышенно тревожны и уязвимы в ситуации неуспеха, даже в случае успеха избирают стратегию низких или средних целей, так как успех приписывают не собст­венным способностям, а везению [40; 46; 74]. Неспо­собность влиять на ход событий делает таких людей легко подверженными депрессии [44]; Я-концепция характеризуется полярными качествами — ригид­ностью или нестабильностью образа Я и самооце­нок, низким уровнем самоуважения и самоприятия.

Таким образом, не только система потребностей невротика оказывается неподконтрольной его Я, но и все стороны его жизненной активности.

Следует отметить еще две важные особенности невротических потребностей. Первая из них связана с общей направленностью личности невротика — его эгоцентризмом и «потребительской» ориентаци­ей. «Если обладание составляет основу моего само­сознания, ибо «я — это то, что я имею», то желание иметь должно привести к стремлению иметь все больше и больше», — пишет Э. Фромм. И далее: «...алчному всегда чего-то не хватает, он никогда не будет чувствовать полного «удовлетворения» ... алч­ность... не имеет предела насыщения, поскольку уто­ление такой алчности не устраняет внутренней пусто­ты, скуки, одиночества и депрессии» [31, с. 139]. Иными словами, потребности невротика не обладают устойчивой опредмеченностью, а следовательно, су­ществуют скорее в форме навязчивого влечения, чем социально опосредованного зрелого мотива.

Другая особенность потребностей (открывающая­ся, как правило, только в процессе психотерапии или проективного исследования) состоит в их удивитель­ной способности к трансформации, защитной мимик­рии. Угроза фрустрации или нежелательных социаль­ных санкций, или сложившемуся образу Я порожда­ет «реактивные образования» — потребности-«перевертыши». Так, фрустрированная потребность в люб­ви может выступить в сознании в виде прямо про­тивоположного чувства — враждебности, отверже­ния. В нашей практике молодая мама, бессознательно испытывавшая амбивалентные чувства к недавно ро­дившемуся у нее ребенку, при обследовании методи­кой TAT дала следующую интерпретацию таблицы 7 (GW):

«Что это — младенец или кукла?.. Нет, это си­амская кошка — вот мордочка черная... Старшая женщина — няня или гувернантка. Она читает что- нибудь английское, сентиментальное, например Дик­кенса. Младшая ее не слушает, небрежно держит кошку... Девочка поссорилась с кем-нибудь и думает о том, как она несчастна... Это может продлиться очень долго, и разрешения нет».

Для вскрытия диагностического смысла этого рас­сказа обратим сначала внимание на лексические особенности текста. Старшая женщина, обычно иден­тифицируемая с матерью, здесь названа последова­тельно няней, затем гувернанткой, что позволило пациентке выразить чувство отдаленности, отчуж­денности от своей матери (ведь няня — не родная мать, а гувернантка — и вовсе чужой человек, как правило, иностранка, «чужестранка», и читает она что-то «не наше», а чужое — «английское»). Девоч­ка, с которой идентифицируется пациентка, держит на руках не живое дитя, а «куклу» — этот феномен Э. Бом назвал девитализацией. Посредством перцеп­тивного искажения пациентка вытесняет образ соб­ственного ребенка, непроизвольно проявляя свое индифферентное отношение к нему, а затем в образе сиамской кошки (тоже «чужестранки», да еще и злобной) проецирует и более негативные чувства от­вержения и агрессии.

Анализ этих данных во время бесед с психологом помог связать воедино и осознать некоторые стран­ные, на взгляд пациентки, ее поступки и пережива­ния. Так, временами ею овладевало неудержимое желание бродяжничества — пациентка могла от­сутствовать по нескольку дней, хотя ее ребенку было всего несколько месяцев. Временами она испытывала чувство острого одиночества, страха, неуверенности в себе. Могла быть беспричинно жестокой с ребен­ком, а затем плакала, подолгу возилась с ребенком, не позволяя матери даже появляться в комнате. При­чины этих странностей лежали, по-видимому, в не­разрешенном давнем конфликте пациентки с ма­терью, которой она никогда не могла простить холод­ности. Принятия новой для нее роли матери ослож­нялось грузом прошлых неизжитых обид и конфлик­тов с собственной матерью. Ребенок «помог» про­явиться этим чувствам, став одновременно объектом бессознательного вымещения агрессии и одновременно средством компенсации у пациентки фрустрированной потребности любить и быть любимой.

.3*

Потребность в любви и дружеских связях в силу общей незрелости и эгоцентризма личности невроти­ка не может быть удовлетворена иначе, как в форме симбиотической привязанности и зависимости от объекта любви. Эти чувства обычно сопровождаются сильной агрессией, если партнер сопротивляется навязываемой ему роли.

Применение теста Роршаха позволяет диагности­ровать у невротиков наличие высокого уровня напря­женности потребности в тесной эмоциональной при­вязанности (аффилиации) и агрессии. На красные пятна таблиц II и III даются необработанные плохо структурированные интерпретации: следы на грязном кровавом месте, что-то кровавое, кровавый цвет, кровавая рана. Агрессия может выражаться и в сим­волической форме в темах насилия, нападения, стра­дательности: следы от помидора, который разбит (II таблица, нижний красный фрагмент), нож или кинжал, воткнутый во что-то кровавое (VI таблица), расщепленный пень (IV таблица), распластанная шкура убитого зверя (VI таблица).

Невротики в своих интерпретациях очень часто используют свето-теневые характеристики пятен, что указывает прежде всего на высокую тревожность и дисфорию. Кроме того, свето-теневая детерминанта имеет отношение к проекции аффилиативной потреб­ности [64]. Свето-теневые детерминанты указывают на степень зрелости и подконтрольности потребности в эмоциональной привязанности, а также позволяют судить о механизмах защиты при фрустрации этой потребности.

У невротиков потребность в привязанности оказы­вается недостаточно социализированной и зрелой, тя­готеет к зависимости, симбиотическому, телесному контакту. Об этом свидетельствуют ответы, опираю­щиеся преимущественно на детерминанту текстуры: жидкая и плотная растительная ткань (VI таблица), лед и застывшие сосульки в пещере Снежной коро­левы, хрустальная или ледяная ваза (IV таблица), шкура зверя с гладким блестящим мехом (VI табли­ца), фигура женщины без головы в прозрачном платье (I таблица, центральный срединный фрагмент), ковер мохнатый, шкура животного с длинной шерстью (VI таблица). Анализ ответов по содержа­нию позволяет выделить «теплые» и «холодные» ин­терпретации текстуры, что указывает на полярность эмоционального аккомпанемента аффилиативной по­требности, в свою очередь свидетельствующего о том, в какой мере невротику удается удовлетворить пот­ребность в симбиотической близости. Как правило, невротик не способен к адекватной регуляции своих побуждений и тяготеет либо к импульсивности либо к так называемому сверхконтролю; и в том и в дру­гом случае он мало ориентируется на позицию своего партнера по общению, недостаточно эмпатичен. При интерпретации светотени преобладают ответы с чис­той или недостаточно оформленной текстурой; то же самое относится к двум другим детерминантам све­тотени — перспективе и проекции на плоскости (шифруется как с, сF, k, kF, K, KF).

На основании данных теста Роршаха достаточно четко выделяются два стиля эмоционального реаги­рования. Для первого характерны содержательная бедность ответов, их немногочисленность (в пределах пятнадцати—двадцати по всем таблицам), почти пол­ное отсутствие цветовых детерминант, преимущест­венная ориентация на форму пятна, малочисленность ответов с проекцией человеческих кинестезий, преоб­ладание животных и неодушевленных кинестезий, страх агрессии и вытеснение внутреннего конфлик­та. Другой стиль эмоционального реагирования отли­чается рядом противоположных особенностей: высо­кой продуктивностью (свыше 50 ответов по сумме таблиц), повышенной эмоциональной реактивностью, что выражается в большом количестве цветовых от­ветов и ответов, опирающихся на все виды кинесте­зий. Общими для обоих стилей являются недостаточ­но эффективный внутренний и внешний контроль эмоций и побуждений (импульсивный или эгоцентри­ческий), преобладание примитивных неосознаваемых потребностей и влечений над социально опредмеченными зрелыми мотивами, высокий уровень тревожно­сти и конфликтности.

Приведем в качестве иллюстрации полный прото­кол больной С. с диагнозом «ипохондрический невроз у истерической личности».

Интерпретация тестовых данных прежде всего указывает на наличие глубоких внутренних конфлик­тов, связанных с концентрацией на телесных пере­живаниях и вытесняемой агрессией. Эмоциональные переживания и реакции с трудом находят выход в открытом поведении (суженный тип переживания), но и в этом случае отличаются эгоцентричностью, В структуре внутренних побуждений преобладают неосознаваемые и вытесняемые примитивные ^влече­ния агрессии и секса, сознательный идеаторный конт­роль которых затруднен, психологическая защита осуществляется механизмами вытеснения и отрица­ния реальности. Наличие шоков на IV и VI («муж­ские») таблицы с отсутствием популярного ответа «женские головки» на VII таблицу может свидетель­ствовать о страхе гетеросексуальных отношений, не­приятии или незрелости собственной психосексуаль­ной аутоидентичности. На глубокую внутреннюю конфликтность указывает также разная направлен­ность первичной и вторичной формул типа пережи­вания. Попытки чисто рационального внеэмоционального отношения к действительности (F%>N) являют­ся защитными, и при высокой аффективной насыщен­ности или неопределенности ситуации такие способы адаптации оказываются неэффективными (отказы, шоки, снижение качества формы ответов). Возможно, вытесняемая тревога продуцируется общей неуверен­ностью в себе, неспособностью к глубокому эмпатическому контакту в межличностных отношениях (от­сутствие Н и М), невозможностью находиться на уровне собственных притязаний (соотношение цело­стных ответов и человеческих кинестезий). Диагнос­тическое заключение по тесту Роршаха с достаточной убедительностью свидетельствует о конверсионной природе ипохондрической симптоматики у данной больной.

Иной паттерн личностных особенностей характе­рен для бессимптомного истерического невроза, во внутренней картине которого на первый план высту­пают тревожность, раздражительность, повышенная конфликтность в межличностных отношениях. Обра­тимся к иллюстративному анализу протоколов теста Роршаха больной И. Обращает на себя внимание обилие «страшных», пугающих образов-интерпретаций: драконы, Бармалей на троне, сказочные чудо­вища из мультфильмов, страшная морда человека- собаки. Мир людей представляется больной непред­сказуемым, полным опасностей, внушающим страх. Интересен защитный механизм, используемый боль­ной, — это так называемая девитализация (М. Лузли-Устери, 1965; Б. Клопфер, 1954). Объекты, вну­шающие страх, представляются не в виде реальных живых существ, а фантастическими персонажами сказок, фильмов, а также изображенными на рисун­ках, карикатурах, в виде статуй. Естественно, что взрослому человеку не пристало бояться страшных историй! Страх, пережитый в вымысле, теряет часть своей разрушительной силы наяву — это своего рода десенсибилизация страха, к которой бессозна­тельно прибегает больная для уменьшения внутрен­ней тревоги. При очень высокой эмоциональной реак­тивности и эстратензивности опыт эмоциональных контактов с людьми оказывается психотравмирующей жизненной сферой, что заставляет искусственно гасить, приглушать явные и яркие проявления эмо­ций и ведет к сниженному фону настроения. Поэто­му образы видятся как бы в дымке, с далекого рас­стояния, окутанные облаками и темными тучами: вид с самолета, сквозь облака проглядывают островки реки (VIII таблица); густой дым, горит город, обла­ка, в которых можно увидеть людей (VII таблица). Эти ответы, детерминированные свето-теневыми ка­чествами чернильного пятна, заключают в себе еще один прием психологической защиты: дистанциирование (все это было где-то далеко, когда-то давно...). Базовый, симптомообразующий конфликт порожда­ется фрустрацией потребности в тесной эмоциональ­ной привязанности, которая у нашей пациентки про­является в стремлении к тактильной, телесной бли­зости, единственно приносящей чувство субъективно­го комфорта и защищенности. В то же время паци­ентка не ждет от окружающих ее людей ничего, кро­ме явного или замаскированного нападения, полна настороженности и ответной враждебности. Об этом свидетельствуют полярные содержания ответов, ис­пользующих детерминанту поверхности и текстуры: это просто камни или глыбы льда (X таблица) .— что-то круглое и мягкое (VIII таблица); похожее на отполированный медный столб — шкура какого-то пушистого животного (VI таблица). Поверхность то видится мягкой, ласковой и теплой, к ней хочется прикоснуться и погладить, то колюче-острой или бес­страстно отполированной — страшно и холодно даже приблизиться. Особенностью невротического конф­ликта в данном случае является неспособность боль­ной опознать и правильно вербализовать испытыва­емые ею амбивалентные чувства: стремление к лю­дям и превентивную враждебность, отдаляющую ее от них; желание испытывать глубокие чувства от ин­тимного общения и поверхностность, робость собст­венной экспрессии. К тому же удовлетворяющими для пациентки являются только те отношения, в ко­торых она может чувствовать себя совершенно за­щищенной, как ребенок любящими родителями. Пос­тоянно повторяющиеся неудачные попытки реализо­вать инфантильный паттерн общения вновь воспро­изводят внутренний конфликт «неотпавшей пупови­ны». Слабость внутреннего контроля (FМ + m>М) означает незрелость всей потребностно-эмоциональ- ной сферы личности, доминирование в ней неосозна­ваемых потребностей и влечений, что естественно по­рождает и высокий уровень субъективной тревожно­сти. Слабость внешнего социально-нормативного контроля (С+СF>FС) проявляется в импульсивнос­ти, даже вопреки требованиям объективной ситуации или принятым правилам поведения. Неумение пред­видеть желания партнеров, эгоцентризм делают нашу пациентку весьма неудобной в общении и вопреки ее осознанным стремлениям приводят к бесконечно повторяющимся и однотипным конфликтам.

§ 2

Некоторые вопросы генеза структуры личности при неврозах

В последнее десятилетие проблема структуры и генеза невротической личности в западной литерату­ре получила новый импульс в исследованиях так на­зываемого пограничного нарциссического расстрой­ства Его клинические проявления достаточно много­образны, в силу чего неоднозначна их нозологическая квалификация. Это и комплекс переживаний, связан­ный с чувством неполноценности; специфическое раз­литое чувство душевной и физической усталости и пустоты, ипохондрической озабоченности, бесцельнос­ти жизни, отделенности и отчужденности от людей; безуспешные попытки обрести уверенность через об­ладание престижным объектом. Расколотой структуре внутреннего мира соответствует жесткая дихотомичность образа мира, его «чернобелость», зависящая от собственной успешности или неудачи. Речь идет не о парциальных или фрагментарных поражениях ка­кой-то изолированной области интра- или интерпси­хического функционирования, а о формировании це­лостной личностной структуры, особого «рисунка» всего жизненного стиля. В литературе же наиболее распространена точка зрения, согласно которой цент­ральным и конституирующим в синдроме «нарциссической личности» является особая структура самосо­знания, разными авторами называемая «расколотым Я», хрупким Я, нарциссическим Я. Этими терминами пытаются охарактеризовать феномен своеобразной раздвоенности самосознания, единое «тело» которого расколото, разъединено, нарушена его целостность и самотождественность. Расколотое самосознание сос­тавлено из двух Я: внешнего — защитно идеализиро­ванного, фальшивого, грандиозного, и глубинного — пустого, неразвитого, неэффективного К Их сосуще­ствование как абсолютно противоположных Я-концепций оказывается возможным благодаря прими­тивным защитным механизмам — отрицанию, прими­тивной проекции и проективной идентификации, обесцениванию, избеганию. Главную роль среди ме­ханизмов защиты играет «механизм разъединения» грандиозного Я и Я-реального. При доминировании грандиозного Я реальное Я представляет собой ру­диментарную структуру, образовавшуюся вследствие непомерных фрустраций в раннем детстве.

¹ Некоторая метафоричность описательного языка сохраня­ется здесь вслед за авторами оригинальных исследований в этой области.

Нормаль­ное психическое созревание серьезно повреждается, и завистливое, агрессивное, ослабленное Я ребенка формирует в качестве защиты от реальности гран диозное Я, которое подчиняет себе ослабленное ре­альное Я (О. Кернберг, 1975; Г. Кохут, 1971, 1977).

Двойственность Я накладывает отпечаток и на все остальные аспекты психического функционирования. Так, нельзя сказать, что нарциссическая личность не способна достичь профессионального успеха или достаточно высокого статуса. Однако мотивация про­фессиональной активности лежит не в сфере дела, а в стремлении к быстрому успеху, удовлетворению честолюбивых амбиций и всеобщего восхищения. Де­ловая мотивация быстро истощается, рутинная рабо­та начинает вызывать скуку и утомление; по этой причине уровень профессиональных достижений ред­ко бывает истинно творческим, чаще — поверхност­ным [71].

В сфере общения «грандиозное Я» побуждает к чрезмерной идеализации и последующему обесце­ниванию дружеских и интимных отношений. Доми­нирующими являются эгоцентрическая мотивация, низкий уровень эмпатии и доверительности, нестой­кость отношений. Слабое инфантильное «реальное Я» стремится к сближению с сильными или значи­тельными людьми, компенсируя собственную сла­бость эксплуатацией силы других. В то же время нарциссическая личность испытывает острое чувство зависти к людям, чьи привлекательные личностные качества для нее самой недостижимы. Тогда эти ка­чества обесцениваются и дискредитируются. Напро­тив, людей, подобных себе, в которых она узнает свои собственные неприемлемые черты, нарциссичес­кая личность ненавидит и преследует, защищая себя таким образом от признания собственной несостоя­тельности.

В целом в палитре эмоций доминируют стабиль­ные фоновые эмоции враждебности, зависти, пусто­ты и скуки, перманентно возникающие ярость и нена­висть как устойчивый стиль эмоционального реаги­рования на фрустрацию потребностей грандиозного Я. Следует также отметить патологическую нетерпи­мость, непереносимость критики: с одной стороны, она угрожает сохранению образа грандиозного Я, а с другой — еще более фрустрирует слабое и безза­щитное реальное Я [51; 71; 72; 86].

Интеллектуальная сфера и познавательные про­цессы также характеризуются рядом особенностей. С. Бах (1977) выявил общую низкую способность к обучению и усвоению нового. При формальной сох­ранности и достаточно высоком уровне интеллекта подобный дефект скорее всего имеет мотивационную природу и является результатом слабой деловой мо­тивации, отсутствия любознательности, быстрого мотивационного пресыщения. Однако если пациент чувствует себя способным продемонстрировать быст­рый эффектный успех в освоении какого-то знания, познавательные процессы функционируют достаточно эффективно. В попытке интерпретировать эти фено­мены Бах выдвигает гипотезу о наличии специфичес­кой мотивации — страхе причинения вреда нарцис- сическому Я, возникающей, когда пациент обнаружи­вает, что он чего-то не знает, и снижающей продук­тивность любого познавательного процесса. Такова же природа чрезмерно субъективно-пристрастного, эгоцентрического восприятия и мышления, аутоцентрического использования языка и речи, склонности к монологическому, исключающему критичность мышлению и общению.

Исследователи подчеркивают морально-этическую неразвитость, бедность нарциссической личности. Создается впечатление, что прежде всего инфантиль­но-эгоцентрическая направленность ведущих мотивов и их потребительская ориентация, определяющие мировосприятие и отношение к другим, составляют феномен нарциссической личности, чисто психологи­ческая или клиническая квалификация которого по­тому и вызывает столько споров, что сам этот фено­мен находится на стыке клинической психопатологии и этики. По поводу генеза этой формы аномалии лич­ности существуют разные точки зрения. Согласно од­ной из них, из-за нарушения нормального хода раз­вития детско-родительских отношений (природа и суть которых широко дискутируются в психоанали­тической литературе) Супер-эго и Эгоидеал как бы оказываются прерванными в своем развитии [86]. Следствием этого становятся моральная вседозволен­ность личности, слабость внутренних преград, пред­почтение «морали для себя», отсутствие зрелых идеа­лов и высоких жизненных целей. В межличностных отношениях это ведет к развитию манипуляторского стиля общения, своеобразной эксплуататорской по­зиции — больше взять, большим или лучшим обла­дать и т. д. [см. также: Э. Фромм. Иметь или быть. М., 1986]. В терминах моральной оценки нарцисси­ческая личность глубоко безнравственна, но какой психологический механизм формирует ее этический профиль? В самом общем виде его связывают с защит­ными процессами идентификации (самоотождествле­ния) с образовавшимся в результате раскола самосо­знания «грандиозным Я», играющим роль внутренне­го убежища, своеобразного непроницаемого «кокона» (А. Моделл, 1975). Доминирование «грандиозного Я», защищающего нереалистические представления о своем совершенстве, заглушает слабый голос со­вести (Супер-эго), требовательности к себе, само­контроля и самоограничения. Но такая интерпрета­ция не объясняет, в ответ на какое интрапсихическое или интерпсихическое неблагополучие развиваются столь мощные защитные структуры, как механизм расщепления самосознания и формирования «гранди­озного Я». Заметим, что представление о «многого­лосой» структуре самосознания в современной пси­хологии достаточно аргументировано, различия каса­ются в основном терминов, используемых внутри пси­хологических направлений (например, в транзактном анализе Э. Берна и гештальтпсихологии Ф. Перлса и т. д.). Феномен нарциссической личности представ­ляет интерес как случай, на первый взгляд противо­речащий тезису о диалогической структуре самосо­знания, поскольку буквально перерезана связь между «реальным» и «грандиозным Я». Какие же черты, атрибутируемые обоим структурам, делают «контакт» между ними столь опасным, что требуется прибег­нуть к «расщеплению» и их обоюдной инкапсуляции. Объяснения этим аномалиям личностного развития следует искать в специфически искаженных роди­тельских установках и нарушении нормального про­цесса идентификации ребенка с родительскими тре­бованиями и идеалами, обеспечивающими личност­ный рост, зрелость и социальную адаптированность взрослого человека. Не исключено также, как это предполагается рядом психоаналитически ориентиро­ванных исследователей, что в основе «расколотого самосознания» лежит конфликт «любящего» и «пре­следующего» Супер-эго, полностью исключающий интеграцию Я (П. Тисон, 1984).

Функции любящего Супер-эго в отношении Я мо­гут быть перечислены следующим образом: защита, покровительство, помощь, поощрение и похвала, лас­ка и забота, знание и понимание, отзывчивость и уважение, прощение и исправление, ожидание хоро­ших взаимоотношений, вера в способность к взаим­ной любви и праве на счастливую жизнь. Существуя в модальности доверительной установки к миру, лю­бящее Супер-эго обеспечивает условия личностного роста, позитивной самооценки и самоуважения. Пре­следующее Супер-эго осуществляет функции само­осуждения, самообвинения, самонаказания, является источником мучительных размышлений и нападок в адрес Я, ненависти и самоотверждения вплоть до самоубийства.

Если ребенок был любим и принимаем, в структу­ре его самосознания, любящее Супер-эго будет доми­нировать. Фрустрируемый и отвергаемый ребенок дол­жен будет интериоризовать паттерн преследующего Супер-эго, в то время как его любящее Супер-эго окажется слабым и рудиментарным. Образований за­щитной структуры грандиозного Я становится усло­вием психологического выживания личности. Благо­даря расщеплению самосознания частично сохраня­ются охранительные функции любящего Супер-эго и ослабляются нападки преследующего Супер-эго, снижается осознание своей униженности, уменьша­ется чувство стыда [80, 81].

В настоящее время психологи разных теоретиче­ских ориентаций сходятся в признании патогенного влияния нарушенных внутрисемейных отношений на психическое и нравственное развитие личности. Сре­ди причин, способствующих формированию психопа­тологических черт личности и невротических симп­томов, обычно называют внутрисемейные конфликты, отсутствие одного из родителей, неправильные вос­питательные позиции матери или отца, раннюю изо­ляцию ребенка от семейного окружения и некоторые другие. Тем не менее до сих пор многое остается не­ясным: психологические механизмы воздействия по­добных обстоятельств на душевный мир ребенка, мера их патогенного влияния, парциальность или гло­бальность нарушений развития, возможность и на­правленность их коррекции.

Утвердившаяся в советской психологии традиция движения психологического анализа от сложившихся (нормальных или аномальных) личностных образова­ний к изучению условий и механизмов их формиро­вания заставляет нас обратиться к семье и детству и здесь искать источник развития искажений наибо­лее существенных образований личности. К числу таких образований относится самооценка, играющая немалую роль в обеспечении эффективного функцио­нирования личности. В первые годы жизни семья яв­ляется для ребенка основной моделью социальных отношений; в дальнейшем, хотя влияние семьи и со­храняется, большее значение приобретают контакты со сверстниками и взрослыми вне дома. Есть основа­ния считать период до трех лет решающим в форми­ровании «базального» Я [15]. Можно предположить, однако, что когнитивная и аффективная составляю­щие самооценки развиваются не одновременно — ре­бенок значительно раньше начинает ощущать себя существом любимым или отвергнутым и лишь затем приобретает способности и средства когнитивного са­мопознания. Иначе говоря, ощущение «Какой Я» складывается раньше, чем «Кто Я». Приняв это до­пущение, выделим в системе внутрисемейных отно­шений связи максимально эмоционально насыщен­ные; таковыми оказываются отношения между ре­бенком и матерью. Материнское отношение — одоб­рение, принятие, привязанность, — словом то, что принято называть материнской любовью, становится первым социальным «зеркалом» для Я-концепции ре­бенка. Ш. Самюэльс в этой связи пишет: «Специфи­ческое поведение родителей значительно менее важ­но, чем их установка, выражающая сердечность, постоянство, поддержку и одобрение присущей (ре­бенку) автономии» [79, с. 250].

Эриксон справедливо считает материнскую любовь и заботу в младенчестве фундаментальной основой развития самоидентичности и доверительного отно­шения к другим. Включенный в эти отношения, кото­рые в самые первые месяцы жизни носят симбиотический характер, ребенок к концу первого полугодия оказывается уже в состоянии дифференцировать соб­ственное Я от не-Я — матери. Этот период и счи­тается наиболее сензитивным в развитии отношений, получивших название «поведения привязанности» [45; 77].

В традиционных исследованиях, как и в житей­ском опыте, отношения привязанности связываются прежде всего со специфическими функциями мате­ри—она кормит, ухаживает за ребенком, играет обычно проводит с ним больше времени, чем другие члены семьи. Следует ли отсюда, что ребенок привя­зывается к матери «из-за этого», и значит ли, что любой другой человек, хорошо выполняющий эти функции, может заменить мать? Ответ на этот во­прос до сих пор остается дискуссионным и представ­ляет предмет многочисленных исследований. Экспе­рименты Харлоу с сотрудниками позволяют как буд­то бы решить этот вопрос позитивно. Малыши обезьянки-резуса показывали все признаки привя­занности к мамам-суррогатам, правда, если те были сделаны из мягкой, пушистой ткани: они прижима­лись, ласкались к ним, прятались в их «объятиях», если испытывали страх. Однако, став взрослыми, те же обезьянки обнаруживали грубые нарушения эмо­ционального реагирования, сексуального и социаль­ного поведения: повышенную боязливость и агрессив­ность, неспособность к копуляции, а в случае мате­ринства— жестокость к детенышам. Интересно, что, по данным Б. Тизарда, приютские дети отличались от воспитанных дома также прежде всего в сфере социальных контактов: их характеризовали, в част­ности, драчливость, повышенная возбудимость со сверстниками, прилипчивость ко взрослым, отсут­ствие избирательности и постоянства в выборе объ­ектов привязанности. Сопоставление хотя бы этих исследований заставляет предположить, что переад­ресовка материнских функций другому лицу не по­рождает сама по себе отношений привязанности. Й. Боулби постулировал два условия, несоблюдение которых влечет за собой невозможность образования эмоциональных связей или их разрыв: наличие одного-единственного человека в течение длительного вре­мени, ухаживающего за ребенком, и постоянство, не­прерывность этих отношений в определенный период сензитивности к ним [45]. В частности, малыши, ча­сто госпитализируемые или отданные в приюты в период после 6 месяцев и до 2-3 лет, впоследствии оказываются неспособными не только восстановить свои прежние эмоциональные контакты с матерью, но и установить их с новыми людьми.

Наличие сензитивного периода доказывает и ост­рая эмоциональная реакция на разлуку с матерью, диагностируемая у детей не младше 6 месяцев и не старше 3 лет. На первой стадии дистресса дети кри­ком плачем, мимикой, телодвижением активно вы­ражают протест. На второй — ожидание постепенно сменяется отчаянием и безнадежностью; третья ста­дия—это полное отчуждение и потеря интереса к родителям. Боулби утверждает, что отрицательный эффект разлуки возникает не вследствие недостатков ухода, а как эмоциональная реакция на потерю со­вершенно определенного человека — матери. При этом наличие других людей, проявляющих нежность и внимание к ребенку, например другого родителя или члена семьи, уменьшает дистресс, но не устра­няет его вовсе.

Итак, разлучение ребенка с матерью в определен­ном возрасте вызывает остро негативную эмоцио­нальную реакцию. Чем дольше разлука и чем боль­ше отягчающих ее факторов (плохой уход, дефицит эмоционального общения с другими людьми и т. д.), тем вероятнее, что дистресс разовьется в необрати­мое отчуждение между родителем и ребенком. В по­следнем случае можно говорить не о непосредствен­ном эффекте материнской депривации, а о ее отда­ленных последствиях, т. е. устойчивых и малообратимых искажениях личности уже повзрослевшего ре­бенка. В этой связи привлекает внимание так назы­ваемый синдром «аффективной тупости». Его основ­ной радикал — своеобразная неспособность к привя­занности и любви, отсутствие чувства общности с другими людьми, холодность, отвержение себя и дру­гих что может находить выражение в агрессии, на­правленной вовне (антисоциальном поведении) или на собственную личность (склонность к суицидам). М Раттер уточняет, что этот вариант аномалии лич­ности, по-видимому, уходит своими корнями в гло­бальное нарушение семейных взаимоотношении.

Другой вариант искаженного развития по своей феноменологии напоминает классический тип так называемой «невротической личности». Основные черты такой личности — повышенная тревожность, неуверенность, зависимость, жажда любви и навяз­чивый страх потери объекта привязанности. Подоб­но психопатам, невротики также испытывают затруд­нение в установлении доверительных отношений с другими людьми, однако не столько из-за отсутствия душевного тепла, а скорее из-за неуверенности в се­бе. Впоследствии эти личностные особенности прояв­ляются в стиле супружеских и родительских отноше­ний: например, показана связь между жестокостью родителей и отвержением их самих в детстве, повто­ряемость разводов в нескольких поколениях, влияние низкой самооценки матери на формирование зани­женной самооценки у ребенка [94].

Важно отметить, что такого рода искажения раз­вития встречаются не только у лиц, в раннем дет­стве разлученных с матерью, но также и у тех, кто испытал влияние неправильных родительских уста­новок. В частности, Боулби выделяет следующие ти­пы патогенного родительского поведения: 1) один,, оба родителя не удовлетворяют потребности ребен­ка в любви или полностью отвергают его; 2) ребе­нок служит в семье средством разрешения супруже­ских конфликтов; 3) угрозы «разлюбить» ребенка или покинуть семью, используемые как дисциплинар­ные меры; 4) внушение ребенку, что он своим пове­дением повинен в разводе, болезни или смерти одно­го из родителей; 5) отсутствие в окружении ребенка человека, способного понять его переживания, стать фигурой, замещающей отсутствующего или пренебре­гающего своими обязанностями родителя.

Возвращаясь к поставленной вначале проблеме, мы можем сформулировать ряд гипотез. Неразви­тость или разрушение эмоциональных отношений с ближайшим семейным окружением может рассматри­ваться в качестве механизмов развития личностных аномалий. Неразвитость этих отношений лежит в ос­нове психопатического варианта аномалии, в то вре­мя как их нарушение — в основе невротического ва­рианта. Оба типа аномалий, несмотря на ряд фено­менологических различий, имеют в качестве общего радикала искажение самооценки и нарушение меж­личностных отношений. Однако механизм их форми­рования различен.

Неразвитость отношений привязанности между матерью и ребенком в дальнейшем преобразуется в стабильное отвержение ребенком собственного «Я», что в свою очередь приводит к глобальному отвер­жению мира социальных отношений. Такому челове­ку недоступно чувство общности и единения с други­ми людьми, так же как и другим не дано пробиться к его душе. Дефицит позитивных эмоциональных свя­зей в семье затрудняет идентификацию с родителя­ми а это вынуждает ребенка искать образцы для со­переживания и подражания вне семьи. Поскольку у ребенка отсутствует эмоционально маркированным образ «хорошего», то нередко его товарищами стано­вятся лица с антисоциальным поведением.

Ребенок, часто (и нередко по непонятным для него причинам) разлучаемый с родителем, к которо­му он более всего привязан, или внезапно лишаю­щийся его любви, бессознательно начинает ощущать, что его любят за «что-то» и что он в любую минуту может потерять расположение близкого человека Эта ситуация «условного приятия» (К. Ноджерс) рождает, с одной стороны, неуверенность в ценности собственного Я (низкое самоуважение, иногда дохо­дящее до самоуничижения), с другой — постоянное стремление заслужить любовь другого человека, все­ми силами удержать ее, то есть зависимость от объ­екта привязанности. Кроме того, чувство небезопас­ности, отсутствие доверия к себе, возникшие уже в раннем детстве, в межличностных отношениях обора­чиваются враждебностью и подозрительностью к другим.

§ 3

Влияние мотивационных конфликтов и когнитивной недифференцированности на устойчивость самооценки при неврозах

Проблема самооценки — одного из важнейших личностных образований —в настоящее время стано­вится одной из самых популярных в психологии личности. Особое внимание уделяется изучению меха­низмов формирования и функционирования неадек­ватной самооценки в подростковом и юношеском воз­расте, а также при невротических заболеваниях. Од­нако при анализе нарушений самооценки исследова­тели обычно концентрируют внимание на изучении ее уровня (неадекватно заниженного или завышен­ного), меньший интерес вызывает такой параметр са­мооценки, как устойчивость, хотя на важность изуче­ния этой переменной указывает целый ряд авторов.

В силу теоретической неопределенности возни­кают трудности и на операциональном уровне. В частности, открытым остается вопрос о том, каким образом интерпретировать колебания самооценки — как недостаток надежности измерительной процеду­ры или как реальное изменение уровня самооценки. Выполнено много исследований, посвященных изуче­нию динамики самооценки с возрастом, влиянию ус­пехов и неудач на ее уровень, влиянию устойчивости этого уровня на успешность деятельности и т. п. Ис­следователи больше не рассматривают самооценку как некую данность, видят в ней скорее феноме­нальный конструкт, который, несмотря на свою зна­чимость и практическую действенность для конкрет­ной личности, имеет слабую объяснительную силу и сам нуждается в раскрытии и объяснении.

Согласно современным системным представле­ниям, устойчивость самооценки может быть понята как динамическое равновесие системы оценок и са­мооценок человека. Изменение любого звена этого целого приводит к переструктурированию отношений внутри него и обусловливает возникновение нового равновесия (в случае нормального функционирова­ния личности) или же дальнейших изменений, при­водящих к распаду самооценочного гештальта, либо его ригидизации и т. п. (например, в случае невроти­ческих расстройств).

Ранее [25] нами были экспериментально выделе­ны различные типы неустойчивости самооценок и вы­сказано предположение о существовании двух раз­ных типов колебаний уровня самооценки: обусловлен­ных изменениями представления о себе и трансфор­мацией иерархии шкал-ценностей, по которым произ­водится самооценивание. В настоящей работе пред принимается попытка теоретически обосновать и экс­периментально выявить источники этих типов коле­баний самооценки. Мы полагаем, что в основе си­стемы самооценок человека лежит иерархия его ценностей и предпочтений, своим существованием обязанная механизму смыслообразования. Далее ло­гично предположить, что содержательные и струк­турные составляющие системы личностных смыслов оказывают влияние на сохранение устойчивости са­мооценки или ее дестабилизацию посредством двух разных механизмов.

Согласно концепции А. Н. Леонтьева, личностный смысл является производной от ведущих (смыслообразующих) мотивов и значений как когнитивных об­разующих сознания. Из этого следует, что конфлик­ты между несколькими смыслообразующими моти­вами, каждый из которых стремится стать домини­рующим, должны привести к смене основных лич­ностных смыслов и, как результат, к переструктури­рованию всей системы личностных смыслов. В свя­зи с этим возникает вопрос о том, как влияют изме­нения в мотивационной сфере на систему оценок и самооценок человека.

Таким образом, первая наша гипотеза связана с предположением о дестабилизирующем влиянии кон­фликта в мотивационной сфере на самооценку.

Вторая гипотеза вытекает из представлений о производности личностного смысла не только от мо­тивов, но и от значений, в частности от структурных характеристик, которые принято называть когнитив­ным стилем личности. Как свидетельствуют резуль­таты исследований [43; 60], такие параметры когни­тивного стиля, как «дифференцированность — гло­бальность», «сложность —простота», «локус контро­ля», «локус каузальности», «артикулированность (расчлененность) — монолитность» и т. п., оказывают влияние на различные личностные образования, в том числе и на самооценку. Однако влияние когни­тивного стиля на стабильность уровня самооценки до сих пор не подвергалось детальному эксперимен­тальному исследованию. Вторая гипотеза, таким об­разом, связана с представлением о когнитивном стиле, в частности, о том его аспекте, который можно обозначить как когнитивную оснащенность. Послед ним термином обычно обозначают богатство и раз­нообразие способов реагирования на события, слож­ность и многоплановость опыта. Одной из основных характеристик когнитивной оснащенности является степень дифференцированности когнитивных струк­тур. У когнитивно недифференцированного человека количество смысловых конструктов минимально, а сами они сцеплены, связаны между собой. Измене­ния, даже незначительные, одного смыслового кон­структа в силу такой сцепленности ведут к изме­нению сразу многих других смысловых конструктов, что, согласно нашей гипотезе, должно обусловливать неуправляемые флуктуации представления о себе и иерархии шкал ценностей. Итак, гипотетически мож­но предположить, что в основе неустойчивости систе­мы оценок и самооценок лежат два основных факто­ра—наличие конфликтов между ведущими мотивами и когнитивная недифференцированность. Для про­верки выдвинутых гипотез использовались три мето­дики.

Методика косвенного измерения системы самооце­нок (КИСС) позволила нам реконструировать и со­отнести оценочные и самооценочные параметры си­стемы самооценок человека и проследить их динами­ку во времени [25].

Вторая методика нацелена на изучение иерархи­ческих отношений между мотивами. Она разработа­на на базе репертуарного теста личностных кон­структов Дж. Келли [60]. В ходе ее проведения ис­пытуемому задаются различные «репертуарные ро­ли», относящиеся к определенным сферам его жиз­ненного опыта: семейной (отец, мать, брат, и т. д.), близкого общения (друг, человек, которого я люблю и т. д.), учебы или работы (начальник, преподава­тель, сослуживец), представлений о себе (я в прош­лом, я в настоящем, я в будущем, каким я хотел бы быть в идеале), с тем, чтобы актуализировать у него представления о конкретных значимых для него ли­цах. Затем в процессе структурированного интервью испытуемому предлагалось сравнивать значимых для него лиц между собой, а также этих же лиц с ним самим и указывать, чем сходны или чем отличаются друг от друга или от него самого данные лица в пла­не того, чего они хотят от жизни, к чему стремятся, что для них главное, и т. п. Таким образом, испы­туемый должен был приписывать себе и другим определенные мотивы. При этом экспериментатор каждый раз старался выяснить у испытуемого не только, к чему стремится оцениваемый, но почему и ради чего он стремится именно к этому. Полученные таким образом мотивировки мы назвали в соответ­ствии со сложившейся у исследователей традицией конструктами, в нашем случае — конструктами мотивационными, так как они отражают представления испытуемого о собственных мотивах и мотивах дру­гих людей.

На следующем этапе диагностической процедуры испытуемый переходил к заполнению репертуарного теста, в котором в качестве столбцов задан уже ис­пользованный ранее ролевой список, а в качестве _строк_ мотивационные конструкты данного испытуе­мого. При заполнении репертуарного теста испытуе­мый указывал, наличествует или отсутствует данный мотивационный конструкт у конкретного значимого для него лица или у самого испытуемого.

Затем заполненные испытуемым матрицы для каждого персонажа подвергались факторному и кла­стерному анализам. Мы предположили, что наличие мощных кластеров и варимакс-факторов будет сви­детельствовать о существовании сильно выраженных значимых для испытуемого мотивов, находящих свое отражение в мотивационных конструктах. Действи­тельно, из полученных матриц нам удалось выделить мощные факторы и кластеры мотивационных кон­структов, что является подтверждением того, что в последних отражены реальные мотивы испытуемого.

После обработки матриц из каждого полученного кластера извлекался центральный мотивационный конструкт, группирующий вокруг себя Другие кон­структы этого кластера и доминирующий над ними.

Данная методика позволяет не только выделять мотивационные конструкты испытуемого, но и опре­делять степень их иерархизации. Кроме оценки со­держательных характеристик мотивационной сферы эта процедура дает возможность диагностировать индивидуальный когнитивный стиль испытуемого, а именно меру его когнитивной дифференцированности. В качестве такой меры мы использовали предложенную Д. Баннистером меру интенсивности корреляций между всеми конструктами репертуарного теста. Она подсчитывается как сумма квадратов коэффициентов корреляции между всеми парами конструктов, делен­ная на число пар. В содержательном смысле этот па­раметр аналогичен мере когнитивной сложности или дифференцированности. Чем выше балл интенсивно­сти, тем в большей степени слиты, сцеплены друг с другом отдельные конструкты, тем более монолитной является вся смысловая система, тем менее автоном­ны отдельные смыслы.

Полученные в результате проведения репертуар­ного теста 9—11 центральных мотивационных кон­структов использовались для проведения третьей ме­тодики. Ее процедура сводится к следующему. Испы­туемому предлагается указать противоположный по­люс для каждого названного им ранее мотивационного конструкта (например, для «стремится делать добро людям» — «хочет жить только для себя»), а затем выбрать предпочитаемый им полюс. Предпо­читаемые полюса записываются по одному на от­дельные карточки, после чего испытуемому предла­гается попарно сравнивать их между собой; при этом всякий раз испытуемый должен решать, от какого конструкта он готов отказаться ради того, чтобы со­хранить свою приверженность мотиву, фиксируемо­му другим конструктом из предъявленной пары. По­ставленная перед испытуемым задача жесткого вы­бора позволяет выявить иерархию его мотивацион­ных конструктов.

В результате проведения методики мы получаем матрицу выборов (предпочтений), используя которую можно подсчитать ранг каждого конструкта и сте­пень его доминантности.

Для исследования конфликтности всей системы в каждой матрице подсчитывается число нетранзитив­ных троек. Нетранзитивной тройкой называются та­кие отношения между конструктами, когда конструкт А предпочитается конструкту В, конструкт В предпо­читается конструкту С, а конструкт С предпочитается конструкту А. Такие отношения считаются конфликт­ными, так как если они предстают в сознании чело­века одновременно, то выбор наиболее предпочитае­мого оказывается невозможным.

Мерой конфликтности личностных смыслов слу­жит относительный показатель нетранзитивности (чи­сло нетранзитивных троек, деленное на общее число троек в данной матрице). Хотя такая обобщенная мера конфликтности в каждом индивидуальном слу­чае требует уточнения и дополнительного анализа, в целом для выявления общих тенденций она представ­ляется адекватной, так как очевидно, что при нали­чии в мотивационной сфере нескольких доминирую­щих мотивов число нетранзитивных троек должно увеличиваться.

В ходе эксперимента было обследовано 30 боль­ных неврозами; каждый испытуемый обследовался четыре раза. В первую и четвертую встречу проводи­лась методика КИСС, во вторую и третью — методи­ки на исследование мотивационной и когнитивной сфер. Результаты эксперимента, имеющие непосред­ственное отношение к обсуждающимся в данной ра­боте проблемам, приведены в таблице.

Коэффициенты ранговой корреляции между баллами нестабильности по параметрам КИСС и индексами нетранзитивности и интенсивности

* Коэффициент значим на уровне р<0,01 ** Коэффициент значим на уровне р<0,05

Как видно из таблицы, и мера нетранзитивности, и мера интенсивности в целом положительно корре­лируют с мерами нестабильности различных пара­метров КИСС, а факторы, операциональными ана­логами которых являются данные меры, — с неустой­чивостью системы оценок и самооценок человека. Од­нако характеристики когнитивных и мотивационных структур, нашедшие отражение в мерах интенсивно­сти и нетранзитивности, по всей видимости, влияют на разные составляющие этой системы.

Значимая высокая корреляция этих мер с неста­бильностью ранжировки КИСС по параметру "нравится — не нравится", отражающей устойчивость наиболее общих предпочтений, свидетельствует о том, что испытуемые с высоким баллом нетранзитивности (с конфликтными системами личностных смыслов) и испытуемые с высоким баллом интенсивности (с мо­нолитной системой личностных смыслов) оказывают­ся наименее устойчивыми в своих предпочтениях, что проявляется в дестабилизации иерархии смыс­ловых шкал, дестабилизации иерархии ценностей. Полученный результат свидетельствует также о том, что наличие конфликтов между личностными смыс­лами (между мотивами) и сцепленность (монолитность) личностных смыслов оказывают дестабилизи­рующее влияние на самооценку через дестабилиза­цию систем ценностей и предпочтений в большей сте­пени, чем через дестабилизацию образа Я.

Такой результат имеет несколько следствии. Во-первых, он еще раз подтверждает наличие двух неза­висимых механизмов неустойчивости системы само­оценок, являющихся проводниками дестабилизирую­щего влияния различных факторов. Во-вторых, мож­но попытаться проследить, каким именно образом эти факторы дестабилизируют самооценку. Как вид­но из таблицы, конфликты между мотивами сказы­ваются на изменении иерархии шкал предпочтения и стабильности идеалов, когнитивная недифференцированность — на изменениях иерархии шкал и пред­ставления о себе.

Попробуем объяснить этот результат с точки зре­ния выдвинутых нами гипотез. Конфликты между мотивами приводят к борьбе ведущих личностных смыслов, к их смене. Естественно, что это сказы­вается в первую очередь на сфере предпочтений: их иерархия будет меняться всякий раз в соответствии с тем, какой мотив стал смыслообразующим. Смена смыслообразующего мотива должна сказаться также и на тех идеалах, которые человек формирует для себя, — эти изменения находят свое отражение в зна­чимой корреляции между нестабильностью ранжировки «каким я хотел бы быть» и баллом нетранзи­тивности.

Другая картина складывается при анализе факто­ров интенсивности. Недифференцированность смыс­лов приводит не только к дестабилизации иерархии шкал самооценивания, но и к более глобальному из­менению образа Я. Сцепленность, слитность отдель­ных смыслов сказывается в том, что даже при незна­чительных изменениях какого-то одного смысла, од­ного представления наблюдается дестабилизация и многих других смыслов. Незначительные изменения одного какого-то аспекта образа Я при низкой диф- ференцированности могут повлечь за собой измене­ния и других аспектов представления о себе, изме­нения частной самооценки по какому-то значимому измерению повлекут изменения многих других част­ных самооценок, а затем и их иерархии. Не исключе­но, что в основе этого феномена лежит незрелость, недостаточная сформированность иерархии смысло­вых шкал и представления о себе человека с низкой степенью дифференцированное™ смыслов.

Результаты проведенного исследования подтвер­ждают гипотезу о двух источниках нестабильности самооценки — мотивационных конфликтах и когни­тивной недифференцированности смысловой сферы личности. И первый и второй факторы воздействуют на иерархию шкал самооценивания; недифференци­рованность смыслов в большей степени способствует дестабилизации общего представления о себе. Выяв­ленные закономерности удобно представить в виде схемы.

Рис. 3. Взаимосвязь мотивационных конфликтов и когнитивной недифференцированности с устойчивостью уровня самооценки, представления о себе и иерархии самооценочных шкал. Сплош­ной линией отмечены значимые связи между операциональны­ми аналогами этих образований; пунктиром нелинейная зависи­мость

Исследование показало, что линейная зависи­мость между неустойчивостью уровня самооценки, представления о себе и иерархии самооценочных шкал отсутствует. Это означает, что связи между этими личностными образованиями существуют, од­нако имеют более сложный опосредованный харак­тер. Изучение устойчивости уровня самооценки, сле­довательно, должно проводиться в рамках изучения устойчивости всей системы — через исследование ста­бильности шкал самооценивания, устойчивости обра­за Я и их связи с динамикой содержательных и структурных образующих системы личностных смыс­лов [29].

Феномен нестабильности самооценки следует от­личать от иных проявлений ее динамики. Более объ­емное понимание природы, механизмов этой динами­ки безусловно способствовало бы более точной ква­лификации тех или иных изменений самооценки как «нормальных» или «аномальных», свидетельствующих о личностном росте или о кризисном состоянии. Так, изменения уровня частных самооценок, формирую­щихся в конкретных видах деятельности в зависимо­сти от ее результатов, переживания успеха и неус­пеха, ожидаемых и реальных оценок значимых дру­гих можно рассматривать в качестве наиболее обще­го механизма, обеспечивающего саморегуляцию лич­ности в изменяющихся условиях жизнедеятельности. Напротив, устойчивость самооценки независимо от (или даже вопреки) перечисленных выше факторов, как показали патопсихологические исследования Б. В. Зейгарник и ее сотрудников (а также извест­ные эксперименты школы Л. И. Божович), свидетель­ствует в ряде случаев о неблагополучии личности — снижении критичности, повышенной тревожности, внутриличностном конфликте. Из сказанного вытекает, что изменчивость само­оценки никак не может рассматриваться в рамках жесткой дихотомии «хорошо — плохо». Добавим, что при неврозах неустойчивость самооценки связана не с объективными изменениями деятельности и позиции в ней субъекта, а определяется флуктуация ми, неста­бильностью сложившейся субъективно искаженной картины мира и образа своего Я.

Акцент на негативной оценке когнитивной недифференцированности, из чего, в частности, следует «сцепленность», «слитность» системы личностных смыслов, неслучаен. Ведь когнитивная недифференцированность приводит к неразличимости, рядоположенности по своей субъективной значимости шкал самооценивания, что затрудняет формирование их иерархии, а следовательно, снижает компенсаторные функции самооценки: всякий неуспех начинает вос­приниматься как значимый, всякое событие — каж имеющее самое непосредственное отношение к Я, лю­бая ситуация или любой другой человек становятся поводом для самооценивания. Ясно, что подобное смешение системы субъективных ценностей делает самооценку крайне неустойчивой, резко повышает уровень тревожности, что в свою очередь вновь пре­пятствует различению важного и несущественного в образе Я и, как следствие, затрудняет процесс лич­ностного развития.

§ 4

Экспериментальное исследование эмоционально-ценностного отношения (ЭЦО) к себе у больных неврозом

Диагностика аффективной составляющей самосо­знания осуществляется в рамках нескольких теорети­ческих и экспериментальных парадигм. Первая из них выводит уровень самоуважения или самоприятия из соотношения Я-реального и Я-идеального. Кон­кретные диагностические процедуры — различные ва­рианты р-сортировки, самоописания через заданные наборы прилагательных, модифицированные вариан­ты личностного семантического дифференциала и ряд подобных диагностических приемов в целом отра­жают существующую в самосознании дифференциа­цию «действительного» и «желаемого». Недостаток этих процедур — в их неспособности проникнуть за демонстрируемый фасад личности, миновать защит­ные механизмы самосознания, блокирующие осозна­ние нежелательных или отвергаемых черт Я.

Проективные методики кажутся здесь более уместными. Методика косвенного измерения системы самооценок (КИСС) предполагает, что уровень само­уважения — неаддитивная производная от частных самооценок, опосредованная системой личностных смыслов Я и когнитивным стилем личности. Процеду­ра описания и ранжирования схематически изобра­женных лиц допускает проекцию как позитивных, так и негативных личностных черт и, следовательно, диагносцирует менее осознаваемый уровень самоот­ношения. Методика управляемой проекции позволяет пойти еще дальше и выявлять непосредственно пере­живаемое чувство «за» или «против» Я. По аналогии с установочной структурой микроструктура самоот- ношення «слагается» из осей (независимых перемен­ных) симпатии, уважения, близости [28].

В первой серии исследований, выполненных со­вместно с Г. П. Гапечкиной и О. В. Рычковой (1986), решались две основные задачи — валидизация мето­дики управляемой проекции и выявление связи меж­ду типами эмоционально-ценностного отношения к • себе и характерологическими личностными особен­ностями у больных неврозом. Целью следующей экс­периментальной серии был качественный анализ ос­новных типов ЭЦО у больных неврозом, а также ме­ханизмов и стратегий защиты, обеспечивающих пози­тивное ЭЦО и самоприятне личности.

В основной экспериментальной методике управ­ляемой проекции (МУП) испытуемым предъявлялись портреты двух вымышленных персонажей, один из которых — портрет самого испытуемого (портрет А), а другой — портрет его антипода (портрет В), состав­ленные на основании диагностического обследования 16-факторным личностным опросником Кэттелла или тестом ММР1.

За каждого персонажа испытуемый должен был ответить на ряд вопросов, которые затрагивали раз­личные сферы его жизни.

1. Ради чего он (она) выбрал(а) этот вуз, ПТУ, техникум работу?

2. Какие причины побудили его (ее) поступить в этот вуз, ПТУ, техникум, на эту работу?

3. Что он (она) ждет от своей настоящей профессии и что его (ее) привлекает в ней?