2Более подробно зависимость самооценки подростка от се­мейного общения и родительской оценки рассмотрено в [26].

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 1

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Моему учителю

Блюме Вульфовне Зейгарник

Посвящается

От автора

Монография посвящена изучению особенностей обра­за Я и самоотношения в клинике аномалий личности. Экспериментальные и эмпирические исследования, сос­тавляющие ядро этой книги, проводились на различном контингенте испытуемых — практически здоровых людях, родителях, обращавшихся за психологической помощью в Центр психологической помощи семье, больных невро­зом и лиц, находящихся в депрессивном состоянии, боль­ных с синдромом нервной анорексии и ожирением эндо­кринного генеза. В настоящем исследовании мы исходили из расширительного понимания терминов «клиника» и «аномалия личности», учитывая широкое распространение в «норме» отдельных невротических симптомов, акцен­туаций характера, кризисных состояний. Это позволило сосредоточить свое внимание не на выявлении типичных для той или иной нозологической группы больных нару­шений сознания (что и составляет задачу психопатоло­гии), но ориентировать исследование на изучение тонких индивидуально-типологических особенностей, самосозна­ния и механизмов их формирования.

Личностный подход, развиваемый в настоящей работе, как патопсихологический метод анализа психопатологиче­ских феноменов представляет собой продолжение и раз­витие идей и исследований Б. В. Зейгарник. «Патопси­хология, — неоднократно подчеркивала Б. В. Зейгарник, — как психологическая дисциплина исходит из закономер­ностей развития и структуры психики в норме» [9; 10]. Будучи психологической дисциплиной, патопсихология представляет собой уникальную модель для выявления закономерностей, стерто, скрыто действующих в нормаль­ных условиях функционирования психики. Личностный подход к изучению особенностей самосознания, включающего в себя, по словам С. Л. Рубинштейна, «не только знание, но и переживание того, что в мире значимо для человека в силу отношения к его потребностям, интере­сам» [21, с. 150], ориентирован на выявление прежде всего личностной, мотивационной обусловленности изме­нений образа Я и самооценки в условиях болезни или экстремальных жизненных обстоятельств.

Реализация личностного подхода в конкретных и частных исследованиях предполагала, во-первых, преиму­щественный акцент на анализе формирования и функцио­нирования аффективной составляющей самосознания — эмоционально-ценностного отношения к Я. Это потребо­вало создания и апробации различных экспериментальных парадигм и методических приемов, цель которых — вы­явление отдельных параметров и целостной структуры самоотношения личности.

Вторая задача исследования заключалась в нахожде­нии определенных закономерностей аффективно-когнитив­ных взаимодействий при формировании представления личности о своем Я (образа Я). Одна из таких законо­мерностей, названная нами «когнитивным подтверждением аффективного отношения», впервые была обнаружена при исследовании искажения образа физического Я у больных нервной анорексией и эндокринными формами ожирения. Затем удалось показать действие этого психо­логического механизма при восприятии другого человека, например родительского восприятия ребенка. Оказалось также, что измененные образ Я и структура самоотно­шения формируются и стабилизируются посредством ря­да специфических когнитивных стратегий защиты. В на­шем исследовании удалось доказать универсальность или во всяком случае широкий спектр действия указанного механизма. Были выявлены также факторы, опосредст­вующие действие этого механизма, в частности роль ин­дивидуальных характерологических особенностей и ког­нитивного стиля личности.

Личностный подход предполагал в качестве третьей задачи изучение регуляторной функции самосознания и самооценки в общении. Создание определенной экспериментальной модели общения, допускающей максимальную проекцию личност­ных факторов (Совместный Тест Роршаха), а также обращение к транзактному анализу процесса общения, позволило выявить ряд феноменов общения в супружеских, детско-родительских диадах и установить их функ­ции в сохранении неадекватных форм самосознания парт­неров.

Включение в текст монографии материалов психодиаг­ностики в рамках психологического консультирования позволяет увидеть практическую ориентацию проведенных исследований, а также их вклад в развитие теоретических основ психологической коррекции. Вместе с тем вполне осознана необходимость дальнейшей разработки намечен­ных в настоящей монографии направлений исследования.

Я считаю своим приятным долгом поблагодарить коллег по кафедре нейро- и патопсихологии, а также сот­рудников Центра психологической помощи семье, на чьи научные труды, критические замечания я неизменно опи­ралась в своей исследовательской работе, аспирантов и студентов, писавших под моим руководством научные ра­боты, результаты которых использованы в данной моно­графии, и особенно Б. В. Зейгарник, воспоминания о мно­голетнем сотрудничестве и личных беседах с которой постоянно вдохновляли и поддерживали меня на всех этапах работы над монографией.

Глава 1

Исследование образа

физического Я в парадигме

личностного подхода

§ 1

Личностные детерминанты образа физического Я

Осознание человеком своей телесной сущности (что обычно включает осознание схемы тела, внешности и половой принадлежности) представляет собой такой же познавательный процесс, что и познание (отраже­ние) объектов внешнего мира и других людей. Этот процесс всегда опосредован потребностями, отноше­ниями субъекта как личности, в силу чего самосозна­ние является сложным динамическим единством зна­ния и отношения, интеллектуального и аффективного. Такую точку зрения разделяли и развивали в отечест­венной и зарубежной психологии представители самых разных психологических школ — Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн, В. Н. Мясищев, Б. В. Зейгарник, А. А. Бодалев. В наших ранних пуб­ликациях дан анализ роли личностных и мотивационно-потребностных факторов в восприятии объектов внешнего мира. Показано, что потребности, аффектив­ные состояния могут прямо и непосредственно про­ецироваться в процессе восприятия (аутистическое восприятие), что обычно происходит в условиях гру­бого нарушения самоконтроля и саморегуляции, а также при определенной (умеренной) интенсивности самого потребностно-аффективного состояния. Даль­нейшие исследования дали более сложную картину взаимодействия аффективных и когнитивных процес­сов. Так, Дж. Брунер предложил понятие «гипотезы» в качестве механизма, опосредующего влияние аф­фективных процессов на когнитивные [4]. Исследова­ния Г. Виткина определили роль формальной органи­зации психических процессов — их сегрегации, струк­турами, интеграции и взаимодействия. Введенные им понятия — зависимость / независимость от поля, степень дифференциации структур отражают как общую динамику психического развития в онтогенезе, так и относительно стабильные индивидуально-личностные различия. Эта концепция предполагает, что психиче­ская сфера развивается от состояния глобальности, недифференцированности к состоянию растущей арти­кулированности, дифференцированности и интеграции [95; 97].

Реализуя личностный подход к исследованию об­раза физического Я, мы предполагаем, во-первых, по­казать взаимосвязь и взаимовлияние аффективных и когнитивных процессов, роль индивидуально-личност­ных особенностей субъекта (стиля) в процессе отра­жения им своих телесных качеств. Это означает также различение в структуре самосознания двух компонен­тов — образа физического Я как когнитивного обра­зования и эмоционально-ценностного отношения (самооценки) как аффективного образования.

В зарубежной литературе принят термин «Я-концепция», обозначающий «совокупность всех пред­ставлений индивида о себе» (Р. Уайли, М. Розенберг). Описательную составляющую Я-концепции на­зывают образом Я; составляющую, связанную с от­ношением к себе или отдельным своим качествам, — самооценкой; совокупность частных самооценок опре­деляется как принятие себя; поведенческие реакции, вызванные образом Я и самоотношением, образуют поведенческую составляющую Я-концепции. Таким образом, самосознание, рассматриваемое со стороны своей структуры, представляет собой установочное образование, состоящее из трех компонентов — ког­нитивного, аффективного и поведенческого, которые имеют относительно независимую логику развития, однако в своем реальном функционировании обнару­живают взаимосвязь. Так, при необычном, девиантном отношении к своему телу, которое отмечается при некоторых аномалиях личности — у суицидентов с особо тяжкими способами самоповреждения, у транссексуалов и лиц с дисморфоманическими и дисморфофобическими синдромами, стремящихся «пере­делать» собственный телесный облик, вплоть до сме­ны пола, — правомерно ожидать наличие измененно­го образа физического Я и эмоционально-ценностно­го отношения. Неудовлетворенность какими-то свои ми физическими данными, фиксация на физическом дефекте — реальном или мнимом, повышенная зна­чимость определенных частей тела или телесного облика в целом неизбежно влияют на представление о своем физическом Я, на общий уровень самоприя­тия. В то же время само содержание образа физиче­ского Я, качества, его составляющие, его формаль­но-структурные характеристики (степень когнитивной дифференцированности, в частности) определяют как частные самооценки, так и глобальное отношение к себе в виде самоприятия или самоотвержения.

М. Розенберг выделил следующие параметры, ха­рактеризующие, по его мнению, уровень развития самосознания личности [12; 76]. Во-первых, это сте­пень когнитивной сложности и дифференцированности образа Я, измеряемая числом и характером связи осознаваемых личностных качеств: чем больше своих качеств человек вычленяет и относит к своему Я, чем сложнее и обобщеннее эти качества, тем выше уровень его самосознания.

На наш взгляд, степень когнитивной дифферен­цированности образа Я определяет прежде всего ха­рактер связи осознаваемых качеств с аффективным отношением к этим качествам. Низкая дифференцированность характеризуется «сцепленностью», «слит­ностью» качества и его оценки, что делает образ Я чрезмерно «пристрастным», обусловливает легкость его дестабилизации и искажения под влиянием раз­ного рода мотивационных и аффективных факторов. Степень когнитивной дифференцированности опреде­ляет, в какой мере человек «зависим от поля» (Г. Виткии), в частности, от прямых и ожидаемых оценок значимых других, способна ли его самооцен­ка отстраиваться, эмансипироваться от оценок дру­гих, в какой мере собственная самооценка является той «решеткой», системой эталонов, которая опреде­ляет отношение к жизненному опыту и саморегуля­цию поведения.

Во-вторых, это степень отчетливости выпуклости образа Я, его субъективной значимости для личнос­ти. Этот параметр характеризует как уровень разви­тости рефлексии, так и содержание образа Я в за­висимости от субъективной значимости тех или иных качеств. Следует добавить, что ценность и субъективная значимость качеств и их отражение в образе Я и самооценке могут маскироваться действием защит­ных механизмов. Например, у транссексуалов и лиц с косметическим дефектом кожи, как показывают экспериментальные исследования, ценность и само­оценка своих психических качеств в противовес фи­зическим, телесным оказывается компенсаторно за­вышенной.

В-третьих, это степень внутренней цельности, по­следовательности образа Я, как следствие несовпа­дения реального и идеального образа Я, противоре­чивости или несовместимости отдельных его качеств.

Более четкая психологическая интерпретация этого измерения самосознания представлена В. В. Столиным в его концепции «личностного смыс­ла Я». Будучи соотнесенными с мотивами и целями субъекта в его реальной жизнедеятельности, качест­ва его личности могут обладать «нейтральностью» или личностным смыслом; последнее определяется тем, насколько они препятствуют или благоприятст­вуют реализации жизненных замыслов субъекта. От­дельные качества или одна и та же черта могут при­обретать также конфликтный личностный смысл ввиду вовлеченности субъекта в различные, иногда «перекрещивающиеся» деятельности. «Переходя в со­знание, личностный смысл выражается в значениях, т. е. когнитивно, например, в констатациях черт (умелый, ловкий, неловкий, терпеливый и т. д.) и в переживаниях — чувстве недовольства собой или гордости за достигнутый успех» [28, с. 105]. Упоря­доченность, внутренняя согласованность или, напро­тив, конфликтность самосознания зависит, таким об­разом, от личностного смысла Я.

Четвертым измерением уровня развития само­сознания М. Розенберг считает степень устойчивос­ти, стабильности образа Я во времени. Механизмы дестабилизации образа Я и самооценки были изуче­ны нами у больных неврозами [25; 29].

Итоговым измерением самосознания является мера самопринятия, положительное или отрицатель­ное отношение к себе, установка «за» или «против» себя. Этот параметр самосознания был детально изу­чен в исследованиях В. В. Столина. Предложенное автором понимание эмоционально-ценностного самоотношения, анализ его микроструктуры оказалось воз­можным применить к изучению широкого круга фе­номенов — самооценки (самоотношения) при невро­зах, депрессивных состояниях, у родителей, испыты­вающих трудности в общении с детьми.

Выделенные и проанализированные «измерения» самосознания в наших исследованиях выступают также в качестве переменных, оказывающих влияние на тот или иной компонент структуры самосознания.

§ 2

Некоторые теоретические направления

исследования образа

физического Я

в зарубежной психологии

По мнению Р. Уайли(1979), до настоящего вре­мени существуют значительные различия во взгля­дах исследователей на проблему связи между Я-концепцией (образом Я, понятием Я, феноменальным Я и т. п.) и различными переменными телесного опы­та. Одной из причин этого, по ее мнению, является нежелание авторов делить на два класса тесно свя­занные между собой психологические образования.

Тесное единство телесного опыта и образа Я было показано еще 3. Фрейдом (1924), подчерки­вавшим важнейшую роль тела как психологического объекта в развитии эго-структур, а также в генезе психопатологии, в частности в развитии симптомов конверсионной истерии. Понятие телесного пережи­вания заняло видное место в его генетической тео­рии, согласно которой процесс развития был пред­ставлен как процесс изменения «локализации либи­до». Фиксация интереса к определенной зоне тела становится начальным пунктом процесса формирова­ния характера определенного типа.

Позднее А. Адлер показал существование тесной связи между образом телесного Я и самооценкой, в частности, что некоторые типы человеческого пове­дения представляют собой попытку компенсации ис­тинной или воображаемой ущербности тела.

Однако в дальнейшем психоаналитические кон­струкции становились все более и более «социальными». Теории, которые так и продолжали использо­вать категории «локализации либидо», «страх кастрации», «телесный символизм», уходили с психо­логической сцены. Неофрейдистские теории, а затем и теории гуманистической ориентации, избавившись от «низменного» аспекта фрейдовской системы, практически отказались и от рассмотрения роли те­лесных переживаний в организации и дезорганизации поведения, избрав в качестве единственного объекта исследований образ духовного Я.

В силу этого Я описывается только в терминах, относящихся к этой духовной сфере. Телесный опыт лишь в редчайших случаях рассматривается как компонент образа Я и остается практически за пре­делами психологических теорий личности. Говоря сло­вами М. М. Бахтина, между словом и телом сущест­вует «безмерный разрыв» (1975).

По мнению Фишера, отсутствие физического Я во многих «Я-концепциях» отражает общую тенден­цию неприятия биологически ориентированных тео­рий поведения. Духовное Я позволяет в определен­ной степени гуманизировать образ человека, который механистически упрощали биолегизирующие теории. Но в то же время невозможно игнорировать тот факт, что пространство, в котором существует Я, есть человеческое тело, а самоощущение всегда про­является в форме телесного переживания. «Я ощу­щает себя имеющим «местонахождение» внутри тела. Это «местонахождение» строго не локализовано. Но Я никогда себя с телом не отождествляет. Тело яв­ляется одним из объектов его восприятия, подобно другим объектам, представленным в трехмерном пространстве... тело — ограниченный объект, имею­щий границу вокруг Я — последнее время сущест­вует внутри границ. Тело — это именно тело, и оно определяется термином «мое». Я же осознает себя в нем воплощенным. Не имея протяженности, Я имеет «местонахождение». Оно никогда не «там», как воспринимаемая вещь, оно всегда «здесь», и это «здесь» осознается где-то внутри телесных границ» (Ландхольм, 1946).¹

¹В последние десятилетия интерес к телесному модусу пе­реживания своего духовного Я возрождается в теориях гештальтптихотерапии и психосинтеза.

Взгляд на тело как на границу Я, с одной сторо­ны, и тезис психоанализа о способности к различе­нию внутреннего мира субъективных желаний и внешнего мира объектов как важнейшем достижении нормального развития ребенка, с другой, стали отправными пунктами в построении первого направ­ления исследования телесного опыта. Речь идет об исследовании «границ образа тела» (body image boundary). Это понятие было введено С. Фишером и С. Кливлендом (1958), которые исходили из того, что люди различаются по тому, насколько «тверды­ми», «определенными», «предохраняющими от внеш­них воздействий», «отгораживающими от внешнего мира» они воспринимают границы собственного тела. Как правило, это восприятие неосознанно и прояв­ляется в чувстве определенной отграниченности от окружающей среды. В патологии, например, при по­вреждении мозга или при шизофрении иногда наблю­даются размытие или даже исчезновение ощущаемых границ тела и смешение событий, которые происхо­дят внутри и вне физических границ тела. Авторы предложили оригинальный метод установ­ления степени четкости и определенности границ образа тела, основанный на специальном анализе протоколов методики Роршаха. На основании этого анализа высчитываются два показателя — «барьер» (В) и «проницаемость» (Р). Чем выше первый пока­затель и ниже второй, тем четче и определеннее гра­ницы образа своего тела. Чем ниже показатель «барьер» и выше «проницаемость», тем более рас­плывчаты и неопределенны эти границы.

Показано существование устойчивой связи между степенью определенности границ образа тела и осо­бенностями локализации психосоматических симпто­мов, некоторыми психофизиологическими и личност­ными характеристиками человека. У лиц с высоким уровнем определенности границ в сознании яснее представлены внешние покровы тела. Психофизиоло­гическими коррелятами эмоциональных состояний у них чаще являются различные изменения состояния кожи и мускулатуры (покраснение или побледнение, «мурашки», ступоры и т. п.). В случае психосоматизации симптомы чаще всего локализуются в области внешних покровов (экземы, дермиты и т. п.). Исследования выявили у подобных субъектов более ста­бильную адаптацию, сильную автономию, выражен­ное стремление к эмоциональным контактам. У лиц с низкой степенью определенности границ образа тела в сознании более отчетливо представлены внут­ренние органы. На эмоциогенные стимулы они реаги­руют изменением состояния желудочно-кишечной и сердечно-сосудистой систем. С этими органами тела связаны и психосоматические симптомы. Личностные особенности проявляются в слабой автономии, высо­ком уровне личностной защиты, неуверенности в со­циальных контактах [52; 53].

Но в чем сущность таких границ? Являются ли они специфическими формами телесного ощущения или же это вариант установки по отношению к свя­зям с внешним миром? Фишер и Кливленд, отвечая на вопрос, исходят из тезиса, что личность может быть рассмотрена как некая «интернализация» сис­темы связей социальных объектов. Сама «интерна­лизация» рассматривается как интериоризация взаимоотношений индивида со значимыми персона­жами его окружения. Такая интериоризированная системная связь обладает качеством «ограниченнос­ти», то есть имеет определенные границы. Например, если отношения ребенка с матерью основаны на чет­ких, понятных, хорошо определенных ожиданиях и установках с обеих сторон, то границы этой интериоризированной системы будут четкими, хорошо определенными. Далее авторы делают вывод о том, что качества границ первичных интериоризаций распро­страняются на границы образа тела и определяют способы реагирования на стимулы внешнего мира. Так, люди с хорошо определенными границами внут­ренних систем будут в значительной степени ориенти­рованы «вовне». На уровне личностных особенностей это проявляется в выраженной автономии, легком приспособлении к окружению, заинтересованности в контактах с другими. На уровне тела это прояв­ляется в более выраженном осознании тех его участ­ков, которые связаны с осуществлением внешних контактов, то есть внешних покровов тела. С их из­менением будут связаны и эмоциональные состояния. Таким образом, «границы образа тела» не являются основой этих личностных и психофизиологических особенностей — и те и другие лишь форма проявле­ния более базисной характеристики: особенностей интериоризированной системы отношений с социаль­но заданными объектами.

Итак, существует тесная связь между перемен­ными Я-концепции и формами телесного опыта, в данном случае — особенностями границ образа те­ла. Психоаналитически ориентированные исследова­тели, работающие в клинике шизофрении, давно уже исходят из этого положения. Как * известно, Фрейд рассматривал шизофрению как следствие нарушения процесса разделения Я и внешнего мира в результа­те регресса на более ранний этап развития психики. Этот регресс проявляется в искажении образа тела, нарушении восприятия и мыслительной деятельности!

Первая экспериментальная попытка рассмотреть шизофренические нарушения под этим углом зрения была предпринята В. Тауском (1919), который ввел понятие «границы Я» (ego boundary). По его мне­нию, ранний и примитивный телесный опыт (то есть телесное Я — в концепции психоанализа) играет ре­шающую роль в формировании и интеграции границ Я. Нарушение в структуре телесного Я неминуемо приводит и к нарушениям границ Я. Тауск рассмат­ривает шизофренический бред «влияния с помощью аппаратов» (то есть бред воздействия) как регрессив­ную проекцию своего собственного тела на внешний мир. Эти «влияющие аппараты» имеют свои корни в раннем детстве ребенка, когда из-за нарушений границ телесного Я его тело воспринималось им как посторонний объект.

Известная исследовательница детских психозов М. Малер (1952) делает акцент на роли развития телесного Я младенца в усилении чувства отделенности его от тела матери. (Согласно психоаналити­ческим взглядам, вначале ребенок не различает соб­ственное тело и тело матери.) Дискриминативный характер контакта ребенка с телом матери (мать ласкает его, прижимает к себе) является основой различения Я и не-Я, еще слитых на стадии психо­соматического симбиоза матери и младенца. Эти контакты создают основу для накопления опыта, приводящего к осознанию границ собственного тела. В основе многочисленных детских психозов, которые наблюдала Малер, лежит неудачная попытка достичь нужного уровня дифференцированности границ свое­го тела.

Таким образом, возникновение чувства целостнос­ти собственного тела, четкости и определенности его границ тесно связано с периодически возникающи­ми циклами сомато-сенсорной стимуляции, идущей от матери на ранних стадиях симбиоза с младенцем. Неспособность к интеграции этой стимуляции приво­дит к недоразвитию чувства целостности и ограни­ченности собственного тела, а также к появлению различных перцептивных и когнитивных нарушений. Такого рода нарушения оказывают сильное воздей­ствие на все последующее развитие Я. С точки зре­ния Малер, основным симптомообразующим факто­ром, организующим шизофреническую патологию, является неудачная попытка сохранения интеграции телесного Я путем регрессии на стадию психосома­тического симбиоза с матерью.

В дальнейшем это теоретическое представление о менее определенных границах образа тела при шизофрении получило экспериментальное подтверж­дение в ряде исследований, где использовался ме­тод Фишера и Кливленда: оказалось, что больные шизофренией имеют более высокий «барьер» (Фи­шер, Кливленд, 1958; Кливленд, 1960; Фишер, 1964) и более низкую «проницаемость» (Фишер, Кливленд, 1958), чем невротики и здоровые испытуемые.

Итак, первое направление исследований образа тела и его связи с Я-концепцией исходит из пред­ставления о теле как своеобразном хранилище Я, обладающем более или менее определенными субъ­ективными границами.

Второе направление исследований связано с дру­гой характеристикой тела — «внешностью». В этих исследованиях тело рассматривается, с одной сторо­ны, как носитель личных и социальных значений, ценностей и т. п., а с другой — как объект, обла­дающий определенной формой и размерами. Соот­ветственно выделяются два подхода. Представители первого делают акцент на эмоциональном отношении к собственной внешности. Второй опирается на ис­следование когнитивного компонента и отвечает на вопрос: «Насколько точно субъект воспринимает свое тело?» В первом случае используются такие поня­тия, как «значимость» и «ценность» тела, «удовле­творенность» им; во втором — речь идет о «точнос­ти», «недооценке», «переоценке», «искажении» в вос­приятии тела.

Часть работ сторонников первого подхода сфоку­сирована на ценности, которую люди приписывают различным частям своего тела. В одном из таких исследований большому количеству испытуемых предлагалось оценить в долларах стоимость каждой части тела. Наиболее «дорогостоящими» оказались нога, глаз и рука. При этом психически больные субъекты «дешевле» оценивали тело, чем нормаль­ные испытуемые, а женщины — «дешевле», чем муж­чины (Плучек с соавт., 1973). В другом исследова­нии около 1000 мужчин и 1000 женщин должны были расклассифицировать в соответствии с их значимостью 12 частей тела (в этом исследовании использовался другой список частей тела). Социоэкономический статус влияния на ответы не оказал. Мужчины оце­нили половой член, яички и язык как наиболее важ­ные. Эта оценка не зависела от возраста, лишь у старых людей несколько снижалась оценка половых органов. У женщин оценки оказались менее опреде­ленными, лишь у тех, кому было за 70, язык ста­бильно оказывался на первом месте (С. Уэйнстейн с соавт., 1964). Физическая болезнь или увечье зна­чительно меняют субъективную ценность различных частей тела (3. Липовски, 1975). Направленность из­менения ценности зависит от степени повреждения части и от ее прежней субъективной значимости.

Ценность отдельных телесных качеств может из­меняться под влиянием общественных процессов. Так, у японок во время второй мировой войны в об­разе тела полностью обесценивалась грудь, а идеаль­ной считалась плоская грудная клетка (женщины носили мужскую военную форму). Однако после войны под влиянием западной культуры образ тела радикально изменился, и в 50-х годах японские жен­щины стремились иметь грудь «голливудских» раз­меров (Фишер, Кливленд, 1958).

Другая часть работ в рамках этого подхода на­правлена на анализ связи между эмоционально-цен­ностным отношением к своей внешности и различными переменными Я-концепции. Чаще других для это­го используются методики, предложенные С. Журардом и Р. Секордом (1955): «шкала отношения к телу» и «шкала самоотношения». В первой испытуе­мые должны оценить по семибалльной шкале «нравится - не нравится» 46 частей и качеств собствен­ного тела. Суммарный показатель удовлетворенности телом сравнивается с общим показателем удовлетво­ренности собой, полученным с помощью второй мето­дики. Если в первой методике испытуемые оценивают такие понятия, как «нос», «ноги» или «цвет глаз», то во второй речь идет о «силе воли», «уровне дости­жений», «популярности» и т. п. Результаты исследо­ваний показали, что существует высокая положитель­ная корреляция между удовлетворенностью телом и удовлетворенностью собой [58]. Последующие работы подтвердили эти данные (Л. Джонсон, 1956; Е. Гандерсон, Джонсон, 1965).

В более поздних исследованиях обнаружено, что только определенные зоны тела оказывают влияние на самооценку и степень самоуважения личности (И. Махони, 1974; Махони, М. Финч, 1976). Су­ществует высокая зависимость между уровнем лич­ностной депрессии и степенью неудовлетворенности телом (А. Марселла, 1981). Высокая корреляция об­наружена между удовлетворенностью телом и ощу­щением личностной защищенности (Уэйнберг, 1960), а также между успешностью самореализации и оцен­кой собственного тела (Л. Сион, 1968).

Второй подход представлен работами по изуче­нию точности восприятия своего тела. Как правило, эти исследования основаны на использовании раз­личных аппаратурных методик — зеркал с меняю­щейся кривизной, подвижных рамок, искаженной фотографии, телевидеотехники и т. п. Получены ин­тересные данные о зависимости точности самовос­приятия от состояния сознания испытуемого (К. Сэйвэж, 1965; М. Джилл, М. Бренман, 1959), от возраста (Э. Кетчер, М. Левин, 1955), от культурных стереоти­пов (Н. Эркофф, Н. Уивер, 1966), от коэффициента умственного развития (Ф. Шонц, 1969; Дж. Шафер, 1964), от самооценки (А. А. Бодалев, 1965). В ряде работ показано, что при различных видах психиче­ской патологии, особенно при нервной анорексии (Д. Гарнер, 1976, 1981) и шизофрении (Кливленд, 1962), наблюдаются выраженные нарушения вос­приятия собственного тела. Подобные нарушения от­мечаются и у лиц, страдающих ожирением (Гарнер, 1976). Несмотря на обилие экспериментальных дан­ных, доказывающих существование тесной связи между особенностями образа тела и Я-концепцией, большинство исследователей не дает содержательно- психологического объяснения этой связи, ограничи­ваясь лишь указанием на их взаимовлияние. Если первое направление исследований образа тела (тело как вместилище Я) еще имеет в своей основе какую- то теоретическую парадигму, то данное направление в большинстве своем представлено работами, в кото­рых обильные корреляционные связи между пере­менными телесного опыта и другими, «не телесными», показателями полностью заменяют собой содержа­тельный анализ.

Третье направление исследования образа тела и его связи с Я-концепцией в отличие от предыдущего имеет четкую методологическую основу, тесно свя­занную с психоаналитической теорией. Речь идет об исследовании тела и его функций как носителей определенного символического значения. Еще первые психоаналитически ориентированные исследователи при анализе конверсионной истерии пришли к выво­ду о том, что необычные сенсорные и моторные нару­шения в определенных частях тела необходимо должны рассматриваться как символическое выра­жение желания. Например, руки или ноги символи­чески приравниваются к пенису, а их паралич гово­рит о торможении сексуальных импульсов (О. Фени- шел, 1945).

Т. Шаш (1975) рассматривает истерический симп­том как некоторый «иконический знак» — способ коммуникации между больным и другим человеком. Больные истерией бессознательно используют свое тело как средство коммуникации, как протоязык для передачи сообщения, которое невозможно выразить обычным способом. Таким образом, соматические жалобы, боль и другие ощущения приобретают ком­муникативную функцию.

Значительный вклад в экспериментальное изуче­ние этой проблемы внесли работы американского психолога С. Фишера. Для выявления особенно зна­чимых и осознаваемых участков тела он использовал созданный им «опросник телесного фокуса». Опрос­ник представлен 108 парами различных частей тела (например, ухо — левая нога). Испытуемый должен выбрать ту из них, которая в данный момент яснее и отчетливее представлена в его сознании. Опросник позволяет оценить индивидуальный способ распреде­ления внимания по восьми зонам тела (передняя — задняя, правая — левая, живот, рот, глаза, руки, голова, сердце).

Результаты показали, что субъекты с выражен­ным «интересом» к определенной зоне тела обладают сходными особенностями личности, выявленными с помощью других опросников и проективных методик. Например, интерес к сердцу соответствует у мужчин озабоченности моральными и религиозными пробле­мами, а у женщин — общительности и доброжела­тельности; внимание ко рту характеризует агрессив­ных мужчин и стремящихся к власти женщин. При интерпретации результатов С. Фишер активно при­влекает традиционные психоаналитические символы. Например, высокая корреляция между выраженной осознанностью задней зоны тела и такими личност­ными чертами, как контроль над импульсами и не­гативизм, интерпретируется в соответствии с фрей­дистской теорией «анального характера».

Итак, связь между «осознанностью» зоны тела и определенными личностными чертами объясняется существованием символического значения этого участка тела. Такое значение, как правило, не осо­знается и отражает внутриличностные конфликты и защиты, интерес к определенным телесным ощуще­ниям или, наоборот, стремление их избежать. Конф­ликты могут иметь отношение к сексуальным или агрессивным импульсам, стремлению к власти, бли­зости с другими и т. п. Эти символические значения частично определяются детскими переживаниями. Если значимые для ребенка люди придают особый смысл какой-либо части тела или его функции, под­черкивая ее ценность или, наоборот, отрицательно реагируя на симптомы, связанные с ней, то у ребенка образуются ассоциативные связи между этой частью тела или функцией, с одной стороны, и особым к ней отношением или поведением — с другой. Например, если мать часто жалуется на головную боль, ребе­нок может установить связь между «головой» и вы­ражением недовольства и раздражения, которое он замечает у матери в таком состоянии.

В то же время результаты экспериментов Фише­ра доказывают существование не только индиви­дуальных, но и общих для определенной популяции людей символических значений отдельных частей тела. Так, связь между высокой степенью осознан­ности глаз и стремлением к объединению с другими Фишер объясняет через метафорическое значение глаз как «принимающих», «впускающих внутрь себя» окружающий мир. Подобные значения образуются уже не в ходе индивидуального развития, а внутри опыта целой культуры.

По мнению Липовски (1981), знание символиче­ского значения частей тела и их функций важно для клиницистов по крайней мере по двум причинам. Во- первых, конфликты и влечения часто сопровождают­ся соматическими проявлениями, которые затем ста­новятся символически связанными с темами конфлик­тов. Эти соматические симптомы могут в дальней­шем повторяться, как только субъект попадет в ана­логичную ситуацию, и в силу этого могут быть лож­но интерпретированы как проявление болезни. Во- вторых, повреждение части тела или его функции часто активизирует символическое значение, связан­ное с ней, и приводит к эмоциональной гиперреак­ции, иррациональным установкам и поведению. Лю­бой из этих психопатогенных механизмов может сработать даже в случае небольшой травмы или легкой физической болезни. Это объясняет некото­рые из «идиосинкразических» и патологических по­веденческих реакций на органические телесные по­вреждения.

Итак, мы описали три основных направления изу­чения телесного опыта (с точки зрения его представ­ленности в самосознании) в зарубежной клиниче­ской психологии. Каждое из них опирается на одну из функций (или характеристик) человеческого тела: хранилище Я и граница личного пространства, внеш­ность, носитель определенных символических зна­чений.

Особую и весьма сложную проблему представ­ляют связь и соотношение между используемыми в литературе терминами, касающимися различных ас­пектов телесного опыта. Мы намеренно не касались обсуждения этой проблемы ранее, чтобы представ­ленный в первой части материал помог читателю реальнее представить, какие эмпирические факты и теоретические конструкции стоят за каждым из тер­минов. Ключевым и самым употребляемым понятием в данной области является понятие «образ тела». Анализ литературы позволяет выделить три главных подхода к его определению.

Первый представлен работами, в которых образ тела рассматривается как результат активности определенных нейронных систем, а его исследование сводится к изучению различных физиологических структур мозга. В этом случае понятие «образ тела» часто отождествляют с понятием «схема тела», кото­рое было предложено Боньером в 1893 г. и активно использовалось в работах Хэда (1920). Оно означает пластичную модель собственного тела, которую каж­дый строит, исходя из соматических ощущений. Схе­ма тела обеспечивает регулировку положения частей тела, контроль и коррекцию двигательного акта в зависимости от внешних условий.

Работы Г. Хэда вызвали к жизни много клиниче­ских, особенно неврологических, исследований по вос­приятию тела, опирающихся на понятие «схема тела». Факты нарушения телесного осознания (на­пример, потеря ощущения тела при левосторонней гемиплегии) вели к поискам мозговой локализации схемы тела. Была выдвинута гипотеза о том, что на­рушение переживания тела типа анозогнозии обус­ловлено повреждением теменной доли субдоминант­ного полушария. Более поздние работы показали, что в осуществлении акта телесного осознания при­нимают участие обе теменные доли, сенсомоторная кора, теменно-затылочная область и височные отде­лы головного мозга.

Попытки отождествления схемы тела и образа тела предпринимаются лишь в работах физиологов и неврологов. В психологических исследованиях эти понятия четко разводятся, хотя и по различным ос­нованиям. Например, П. Федерн (1952) считает, что схема тела описывает стабильное, постоянное знание о своем теле, а образ тела является ситуативной психической репрезентацией собственного тела. Бо­лее признанным и распространенным основанием разведения этих понятий является различная приро­да феноменов, стоящих за ними: схема тела опреде­ляется работой проприоцепции, а образ тела рас­сматривается как результат осознанного или не­осознанного психического отражения.

Второй подход рассматривает образ тела как ре­зультат психического отражения, как определенную умственную картину своего собственного тела. Внут­ри данного подхода происходит смешение нескольких понятий. В частности, Дж. Чаплин (1974), опреде­ляя образ тела как «представление индивида о том, как его тело воспринимается другими, считает образ тела синонимом «концепции тела». По мнению Д. Беннета (1960), «концепция тела» лишь один ас­пект образа тела, другим является «восприятие тела». Последнее рассматривается им как в первую очередь зрительная картина собственного тела, а «концепция тела» определяется операционально, как набор признаков, указываемых человеком, когда он описывает тело, отвечая на вопросы или рисуя фи­гуру человека. Причем если индивид описывает абстрактное тело, то это «общая концепция тела», если же свое собственное — это «собственная кон­цепция тела». В отличие от «восприятия тела» «кон­цепция тела» в большей степени подвержена влия­нию мотивационных факторов.

Представители третьего подхода рассматривают образ тела как сложное комплексное единство вос­приятий, установок, оценок, представлений, связанных и с телесной внешностью, и с функциями тела. Такой взгляд на образ тела в настоящее время наиболее распространен. В качестве примера теоретических систем этого подхода приведем уровневое описание образа тела, сделанное известным исследователем в данной области Р. Шонцем (1981). В его теорети­ческой конструкции образ тела представлен на четы­рех уровнях: «схема тела», «телесное Я», «телесное представление» и «концепция тела» [82].

Восприятие тела как объекта в пространстве — фундаментальный уровень телесного переживания. Схема тела обеспечивает представление о локализа­ции стимулов на поверхности тела, об ориентации тела в пространстве и положении частей тела отно­сительно друг друга, простое гедонистическое раз­личение между болью и удовольствием. Схема тела стабильна и нарушается только при таких глубоких воздействиях, как повреждения мозга, нарушение иннервации и действие фармакологических препара­тов. Даже такие серьезные психические нарушения, как невроз и психоз, минимально влияют на нее.

Жизненный опыт разделяется на тот, который от­носится ко мне, и тот, который ко мне не относится. Ребенок начинает постигать мир тоже исходя из своего собственного тела: он учится различать «внутри» и «снаружи», «перед» и «после», «там» и «здесь» и другие телесно определяемые обозначения дистанции и направления. Этот уровень образа тела определяет телесную самоидентичность.

Как правило, представление человека о своем теле непрерывно развивается. Фантазии и сны обыч­но опираются на непривычные знаки и символы и часто не следуют правилам и логике. Одновременно тело и его функции могут иметь несколько обозна­чений. Например, человек, называющий себя обезь­яной, может привести несколько доводов в подтвер­ждение этого. Он думает о себе так, потому что он ловок и проворен, или же потому, что он оценивает себя примитивным, или оттого, что он очень воло­сат. На этом уровне замыкаются элементы других уровней образа тела.

Концепция тела — формальное знание о теле, которое выражается с помощью общепринятых сим­волов. Части тела имеют названия, их функции и взаимоотношения наблюдаемы и могут быть объектив­но исследованы. Этот тип осознания тела полностью соединяется с рациональным пониманием и служит регулятором поведения, направленного на поддержа­ние здоровья и борьбу с болезнями.

Крупнейший теоретик в данной области Фишер вынужден признать, что существует серьезная пута­ница в использовании ряда терминов, имеющих отно­шение к образу тела. Но, по его мнению, нет особого вреда в их использовании, они представляют собой лишь удобные пути описания эмпирических фактов. Не стремясь дать строго исчерпывающее определение образа тела, он предпочитает пользоваться макси­мально широкой категорией «телесный опыт», кото­рая охватывает все, имеющее хоть какое-либо отно­шение к психологической связи «индивид — его те­ло». По мере необходимости эта категория конкре­тизируется и приобретает более определенное значе­ние. При исследовании воспринимаемых субъектом объективных параметров своего тела подразумевает­ся «восприятие тела», когда дело касается связи с более широкими психологическими системами — «концепция тела». При анализе особенностей рас­пределения внимания к различным участкам тела используется термин «осознание тела». Категория «телесное Я» появляется, когда исследуются особен­ности телесной самоидентичности.

§ 3

Соотношение образа физического Я

и самооценки в подростковом и юношеском возрасте

В школьные годы внешний облик ребенка во мно­гом определяет отношение к нему сверстников и учи­телей, что существенно отражается на общей само­оценке [2; 49; 79]. Известно, как жестоко страдают дети, по своим физическим особенностям выделяю­щиеся из класса. Обычно это дети-изгои, «козлы от­пущения», предмет насмешек и издевательств — «дядь, достань воробушка», «жиртрест-мясокомби­нат», «очкарик», «прыщ», «рыжий, рыжий, конопа­тый» и т. д. в том же роде, вплоть до приписывания детям с физическими отклонениями отрицательных душевных качеств. Подростки с заметными отклоне­ниями в физическом развитии в большей степени подвержены неблагоприятному влиянию социально- психологической среды, способствующей формирова­нию негативной Я-концепции, зависимости от окру­жения или бунта против него.

Наши собственные наблюдения вполне подтверж­дают эту точку зрения, однако можно ожидать боль­шей вариативности в особенностях самооценки де­тей-ретардантов, а также ее большей зависимости от родительского отношения и родительской оценки* Коля П., пятнадцати лет, по мнению специалиста- эндокринолога, отстает в физическом и половом раз­витии. В интеллектуальном отношении ничем не отли­чается от сверстников, однако он настолько плохо зарекомендовал себя в школе (плохо учится, на уро­ках дерзит учителям), что ставится вопрос об исклю­чении его из восьмого класса. В общении с психоло­гом-консультантом Коля вполне адекватен: вначале вежлив, но сдержан, затем становится все более об­щительным, охотно рассказывает о своих школьных конфликтах, представляет себя в качестве борца за справедливость и права учеников. С учителями от­кровенно нагл, полностью игнорирует школьные тре­бования, издевается над всеми учительскими недо­статками и промашками. Родителям объявил «раз­вод», так как они все равно не способны его понять, а только предают и вообще давно махнули на него рукой как на «совсем пропащего». Надо сказать, что семейная ситуация и в момент обращения в консуль­тацию, и начиная с рождения мальчика психологи­чески не была благоприятной. Во время беременнос­ти мать Коли пережила тяжелую депрессию в связи с изменой мужа, впоследствии у родителей сформи­ровалась видимо неосознаваемая жесткая установка на неприятие сына. Всеми своими психическими осо­бенностями, поведением и особенно внешним обли­ком, мальчик вызывал раздражение, желание «пере­делать» или удостовериться в его физической и пси­хической ненормальности. При этом положительные качества мальчика отмечались, но обесценивались, зато любые негативные, даже такие, от которых он при всем своем желании не мог избавиться: малорослость, эмоциональная незрелость, как следствия эндокринной патологии, — вырастали в пороки. Ощу­щение своей исключенности из семейного «Мы» маль­чик продемонстрировал в методике «Рисунок семьи», где мама и папа изображены рядом друг с другом, но сам он в рисунке отсутствует. В модифицирован­ной методике Дембо—Рубинштейн, где предлагается

²Более подробно зависимость самооценки подростка от се­мейного общения и родительской оценки рассмотрено в [26].

самому сформулировать качества-шкалы самооцени­вания, Коля с видимым удовольствием называет такие «идеосинкретические» шкалы, как «правди­вые— подхалимы», «коллекционеры — ничем не ин­тересующиеся люди», «принципиальные — соглаша­тели», и, конечно же, оценивает себя по ним довольно высоко. В то же время по таким качествам, как фи­зическая сила, сила воли, мужественность (эти шкалы были также предложены самим Колей), оце­нивает себя низко, но еще более низкой представляет себе родительскую оценку по этим качествам. Таким образом, самооценка мальчика внутренне противо­речива, непоследовательна, конфликтна, характери­зуется борьбой с навязываемой негативной родитель­ской оценкой за счет демонстративного приписыва­ния себе компенсаторных качеств, в реальной жизни доставляющих ему немало неприятностей, однако субъективно повышающих чувство собственного до­стоинства и уверенности в себе. Коля — типичный двоечник поневоле, образ такого ученика всем хоро­шо знаком: он просто по своим индивидуально-психо­логическим особенностям не соответствует модели «идеального ученика». Из-за постоянной готовности к худшему и в то же время стремления утвердиться в своей ценности, Коля действительно становится плохим учеником — срабатывает механизм, удачно названный Р. Бернсом «механизмом самореализую­щегося пророчества» [2].

Исследование образа физического Я у подростков, страдающих ожирением

Учитывая высокую значимость внешности в под­ростковом возрасте, мы были вправе предположить, что ожирение (гипералиментация эндокринного гене- за) вызовет определенные изменения в образе Я и самооценке подростка. Вместе с тем казалось необхо­димым уточнить те факторы («внешние» и «внутрен­ние»), которые способствуют негативным изменениям в сфере самосознания. Ожирение, как и любое сома­тическое заболевание, сопровождающееся дефектом внешности, создает особую ситуацию развития, не­редко приводящую к аномалиям личности (В. В. Николаева 1987). Известно также, что искаженные ус­ловия развития «не переводятся» автоматически и однозначно в негативное самоотношение, чувство соб­ственной малоценности и т. п., и, следовательно, не­обходимо установить личностные особенности, спо­собствующие возникновению «чувства дефектности», а также личностные механизмы компенсации.

Анализ литературы показывает, что у гиперали­ментарных больных отмечаются существенные про­блемы в сфере межличностного восприятия и обще­ния, а также трудности самоприятия [35; 50]. А. Стункарт и М. Мендельсон (1969) на основе интервьюи­рования 94 человек утверждают, что тучные люди склонны оценивать свой физический облик как «не­лепый» и «вызывающий отвращение» [85]. Приведем выдержки из высказываний больных. «Я называю себя неряхой и свиньей... Я смотрю в зеркало и гово­рю: «Ты — ничтожество, ты — жирная свинья...», «Когда я смотрю на себя в зеркало, я испытываю приступ острой ненависти и отвращения к себе», «Ни­кто не хочет иметь дело с бочкой, никто не пригла­шает меня танцевать, и я вынуждена подпирать стен­ку и слушать музыку. Я просто ничтожна». Негатив­ная самооценка экстраполируется и на ожидаемую оценку окружающих: «Я способна понравиться толь­ко ненормальному — кто захочет иметь дело со сло­нихой», «Я чувствую, что другие люди имеют полное право ненавидеть меня и таких, как я». Авторы ого­варивают, однако, что наиболее серьезным искаже­нием подвергается образ физического Я и самооцен­ка у подростков, у взрослых людей ожирение может и не приводить к столь жестокой деструкции само­сознания. Дж. Сэйлэд предлагал двенадцатилетним тучным подросткам проранжировать (нравится — не нравится) 6 фотографий, на которых были изо­бражены: нормальный подросток, подросток на кос­тылях или протезе, подросток в инвалидной коляске, подросток с ампутированной рукой, подросток с не­большим косметическим дефектом лица, очень туч­ный подросток. Почти все дети выбрали сначала изо­бражение нормального сверстника, в качестве наи­более непривлекательного — изображение тучного сверстника [78]. Многие исследователи подчеркивают, что отношение к тучным людям сопоставимо с этническими и расовыми предрассудками — им припи­сывается физическая, психическая, моральная и эсте­тическая ущербность [35].

Возникает вопрос о психологических механизмах формирования у подростков негативного самоотно­шения и искаженного образа физического Я. Мы предположили, что определенные индивидуально- личностные особенности подростков с ожирением и неблагоприятные семейные условия будут способство­вать искаженному развитию самосознания (диплом­ная работа И. М. Кадырова, 1986).

Сформулированные гипотезы вытекают из хорошо известных в научной литературе данных о законо­мерностях становления самооценки в подростковом возрасте [22; 26] и связи когнитивного стиля с обра­зом Я и уровнем самоприятия [95]. Формирование самосознания и частных самооценок может рассмат­риваться как результат усвоения, интериоризации ре­бенком определенных параметров отношения к нему родителей: неприязнь, отдаленность, неуважение пе­реходят в дефект самоотношения вплоть до неприяз­ни к себе — своим чертам, физическому облику. В свою очередь активно формирующийся образ Я ребенка может входить в противоречие с имеющимся у родителя представлением о ребенке и эмоциональ­ным отношением к нему [28; 41]. Образ Я и само­оценка ребенка в этом случае будут содержать чер­ты дополнительные или защитные к транслируемым через родительское отношение и воспитание. Эманси­пация и автономизация самооценки окончательно оформляются в подростковом возрасте, и преимуще­ственная ориентация на оценку значимых других или на собственную самооценку становится показате­лем стойких индивидуальных различий, характери­зующим целостный стиль личности.

Если до подросткового возраста в формировании самооценки главную роль играет семья, то в период подростничества, когда содержанием ведущей дея­тельности становится интимно-личностное общение со сверстниками, эти последние становятся референтной группой, чьи мнения и оценки приобретают наиболь­шую субъективную значимость. Для тучных подрост­ков общение со сверстниками оказывается фрустрированным, поскольку дети более, чем взрослые, склонны непосредственно выражать свои негативные чувства и их восприятие другого человека слито с его эмоциональной оценкой так, что «толстый» — это и непременно ленивый, неряшливый, безобразный, не­честный и т. д. Неудачи в установлении контактов со сверстниками толкают подростка «назад», в более безопасный круг семейного общения. Семья в этом случае становится своеобразным убежищем от психо­травм социума, почти единственной сферой жизне­деятельности подростка, где он надеется реализовать свои потребности в самоутверждении и самоприятии. Из фактора развития семья рискует превратиться в его тормоз — ребенок не учится преодолевать препят­ствия в общении со сверстниками, развивать те ка­чества своей личности, которые вопреки дефекту поз­волили бы ему найти пути самореализации, а, на­против, закрепляет за ним ярлык ущербности и не­полноценности. Таким образом, в соответствии с на­шей первой гипотезой, самооценка подростков с ожи­рением в большей степени, чем здоровых подростков, зависит от родительской оценки и в меньшей степе­ни— от оценки сверстников. Вторая гипотеза выте­кает из предположения о низкой когнитивной диффе­ренцированности (полезависимости) тучных подрост­ков и, следовательно, их повышенной сензитивности к негативным оценкам окружающих. Как показали наши совместные с Е. О. Федотовой исследования (1981, 1982, 1986), когнитивная недифференцирован­ности (полезависимость) является условием, облег­чающим дестабилизацию шкал самооценивания и глобальные изменения образа Я. Любые изменения какого-то аспекта образа Я при низкой дифференци­рованности влекут за собой изменение и других ас­пектов представления о себе; изменение частной са­мооценки по какому-то значимому измерению вызо­вет изменение многих других частных самооценок и эмоционально-ценностного отношения к себе в целом. Если подтвердится предположение о полезависимости тучных подростков, мы вправе ожидать, что низкая самооценка своей внешности окажет тотальное нега­тивное влияние на общий уровень самоприятия.

В исследовании И. М. Кадырова участвовало |15 психически здоровых девочек в возрасте 12— 14 лет с диагнозом экзогенно-конституциональное или гипоталамическое ожирение II—IV степени; в контрольную группу вошли 15 здоровых девочек того же возраста без выраженных дефектов внешности. Экспериментальная схема включала следующие мето­дики: тест вставленных фигур Виткина, тест рисова­ния человеческой фигуры Маховер—Гуденаф, моди­фицированный вариант методики измерения само­оценки Дембо—Рубинштейн со свободными шкалами, подростковый вариант методики репертуарного лич­ностного семантического дифференциала (РЛСД) А. Г. Шмелева (1984). Кроме того, проводилась бе­седа с матерями с просьбой рассказать о ребенке так, как если бы «вы писали сочинение «Мой ребе­нок».

Уже в ходе предварительной беседы стало оче­видным, что полные девочки стыдятся своей внешно­сти, не имеют друзей, хотя испытывают острую по­требность в близких и теплых отношениях со сверст­никами. Это подтверждается и тестовыми данными. В тесте рисования человека девочки часто «разво­дят» женскую и мужскую фигуры по разным листам, проецируя таким образом субъективную невозмож­ность гетеросексуального общения: «Теперь стало очень сложно общаться с ребятами, в любви не везет». Женский персонаж описывается как «одино­кий», «предпочитающий быть сам по себе», «не очень уважаемый», в то же время персонажу приписыва­ются мечты о «верных и преданных друзьях», «стрем­ление быть любимой и понятой».

Результаты исследования самооценки — прямой и рефлексивной материнской оценки и ожидаемой оценки сверстников методами РЛСД и Дембо—Ру­бинштейн подтверждают большую зависимость само­оценки тучных подростков от родительской оценки. Так, если в микроструктуре эмоционально-ценностно­го родительского отношения выражены антипатия и неуважение, то и самоотношение ребенка по осям симпатии и уважения будет негативным (плохой и слабый). Внутренне конфликтным оказывается так­же самоотношение ребенка при ЭЦО родителя, соче­тающее высокое уважение с выраженной антипатией (сильный и плохой). Именно эти типы родительского отношения и соответственно детского самоотношения преобладали в экспериментальной группе.

При сравнении с данными методики Дембо—Ру­бинштейн бросается в глаза слитность самооценки и ожидаемой родительской оценки — так называемая «эхо-самооценка» (Е. Т. Соколова, И. Г. Чеснова, 1986), или зеркальное отражение в самооценке роди­тельского видения ребенка и эмоционального отно­шения к нему. «Я больная — так и мама считает», «Я честная. Так мама говорит», «Мама говорит, что я эгоистка. Так оно и есть». Даже самостоятельно придумывая свободные шкалы самооценивания, дети часто говорят: «Как считают родители, я...», «Мама мне часто говорит, что я...». Самооценка как бы от­стает в своем развитии, продолжая оставаться «ли­нейной функцией» от отношения родителей к под­ростку. Это создает чрезвычайно психотравмирующую ситуацию для ребенка. Стремясь спрятаться от не­благоприятно складывающихся отношений вне семей­ного круга, полный ребенок в своей семье сталки­вается с отсутствием истинно глубоких чувств и эмо­циональным отвержением родителей, что еще более усугубляет его чувство неполноценности и, весьма вероятно, закрепляет гипералиментарное поведение как замещающее средство в достижении внутреннего комфорта и безопасности.

Как соотносится у тучных подростков восприятие своего дефекта с образом физического Я и эмоционально-ценностным отношением? Наглядное пред­ставление об этом дает анализ данных теста «Рису­нок человека». Дети часто вообще исключают фигуру человека, ограничиваясь прорисовкой головы и лица; если рисуется фигура, то схематично и условно: ту­ловище — треугольник, руки, ноги—палки. Пропуск деталей фигуры, наиболее зримо доказывающих субъективно-переживаемую физическую непривлека­тельность, позволяет снизить интенсивность психо­травмы, одновременно указывая стиль защитного реагирования—вытеснение. Также рисунки отлича­лись экспрессивной непривлекательностью, неудач­ным общим построением фигуры человека (диспро­порции, произвольные размещения и соединения ча­стей тела), нечеткой дифференциацией мужской и женской фигур, малой детализированностью (отсутствие или схематическое представление отдельных частей тела, примитивно обрисованная одежда, общая схематичность изображения). Согласно шкале, разработанной Г. Виткиным для оценки полезависимости/независимости [95; 97], рисунки тучных под­ростков статистически достоверно отличаются от ри­сунков детей контрольной группы и демонстрируют низкий уровень дифференциации, что подтверждается и данными теста вставленных фигур.

Анализ результатов показывает далее, что суще­ствует статистически значимая зависимость между показателями когнитивной дифференцированности и коэффициентами сходства самооценки и ожидаемой родительской оценки (в большей степени), а также самооценки и ожидаемой оценки сверстника (в мень­шей степени). Для девочек экспериментальной груп­пы эта зависимость выражена сильнее. Теперь ста­новится более понятен механизм формирования об­раза Я и самоотношения у подростков с гипералиментацией. Выраженная негативная установка в от­ношении собственной внешности (напомним, что все девочки в спонтанно продуцируемых шкалах оцени­вали себя как внешне непривлекательных) постоян­но воспроизводится и подкрепляется оценкой окру­жающих, а высокая зависимость от авторитетов, пас­сивность и неспособность противостоять давлению среды затрудняет выработку собственной системы шкал самооценивания. Подростки в контрольной группе с легкостью и явным удовольствием выполня­ли инструкцию к методике Дембо—Рубинштейн — «придумать самостоятельно столько лесенок, сколько хватит до конца листа». Среди спонтанных шкал ока­зывались черты характера, вызывающие конфликты с родителями и учителями, качества, характеризующие индивидуальность ребенка, его личные интересы и увлечения, несомненные, на его взгляд, достоинства (сила воли, аккуратность, честность, любовь к живот­ным и т. д.). Совершенно иначе то же задание вы­полнялось в экспериментальной группе: спонтанно назывались обычно всего одно-два качества, часто встречались отказы, по содержанию шкалы, как пра­вило, отражали общее состояние неудовлетворенно­сти собой и своей жизнью. Например, М., оценивая себя низко по шкале «счастье», говорит: «Счастливые люди — это здоровые и неполные»; К., низко оцени­вая себя по шкале «здоровье», объясняет: «Здоровые — это люди, которые могут спортом заниматься, а я слишком полная для этого». Таким образом, у тучных детей неприятие своего физического Я в со­четании с зависимостью от критического отношения окружающих перерастает в негативное эмоциональ­но-ценностное отношение к собственной личности в целом.

В формировании самосознания подростков аффек­тивные и когнитивные процессы, сложно перепле­таясь, образуют причинно-следственный круг: когни­тивная недифференцированность предполагает низ­кую степень автономии «аффекта» и «интеллекта», так что любые изменения в одной из сфер захваты­вают и распространяются на систему в целом. Бед­ность, когнитивная упрощенность образа Я, заимствованность, навязанность составляющих его струк­туру шкал из травматического негативного опыта об­щения со значимыми другими с необходимостью по­рождает негативное самоотношение. Последнее в свою очередь требует и находит рациональные под­тверждения собственной «плохости». Метафорически этот порочный круг можно было бы представить сле­дующим образом: «Я — толстая, у меня нет друзей, спорт и развлечения не для меня, а для других —я просто слониха, конечно, я никчемный человек, и ни­каких других чувств, кроме сожаления и неприязни к себе, ожидать не могу, и с этим согласна; что, кро­ме сожаления и неприязни, может вызывать чело­век, который толст, как бочка, танцует, как гиппопо­там на льду, развлечения ему недоступны, а сверст­ники его сторонятся?» В силу нерасчлененности осо­знаваемых в себе качеств с их эмоциональной оцен­кой круг этот может запускаться как когнитивной, так и аффективной составляющей самосознания с не­изменным итоговым самонеприятием. На поведенческом уровне в наиболее типичных случаях подобный вариант самоотношения ведет к сужению круга общения, бездеятельности, заточению в четырех стенах дома, что возвращается в самосознание в виде негативных чувств в адрес Я. В качестве условий, способствующих компенсации дефекта, следует указать на два взаимосвязанных фактора: "многовершинность" мотивационной структуры преморбидной личности и степень ее психологической защищенности

2 Е. Т. Соколова

(силы Я). Действуя синергично, они обеспечивают и возможность развития личности в ограниченных ус­ловия дефекта и целенаправленное регулирование поведения вопреки «мешающим» воздействиям не­реализованных мотивов. В. В. Николаева (1987), проанализировав пути спонтанной компенсации де­фекта при тяжелых соматических заболеваниях в подростковом возрасте, также подчеркивает роль вы­деленных факторов.

В качестве иллюстрации приведем наблюдение И. М. Кадырова. М. К., 14 лет, диагноз: алиментар­ное ожирение II степени. Согласно тесту вставленных фигур больная М. характеризуется высокой полезависимостью; анализ рисунка человека указывает на более высокий, чем в целом по экспериментальной группе, уровень диф­ференциации представления о своем физическом Н. В рисунке женской фигуры отсутствуют пропуски ча­стей тела, могущих вызвать неприятные пережива­ния напротив, изображается высокая, даже не­сколько массивная женщина с крупной головой, пол­ными ногами. Эти особенности рисунка указывают на развитый образ телесного Я и самоприятие, которое обеспечивается рациональной переработкой психотравмирующих переживаний, подчеркиванием важ­ности душевных качеств (большая голова), некото­рой бравадой в отношении собственной телесной кон­ституции. Позитивная установка в адрес Я подтвер­ждается структурой эмоционально-ценностного само­отношения в методике РЛСД — с симпатией и ува­жением, что совпадает с реальной и ожидаемой оцен­кой матери. Любопытно проследить избранную де­вочкой тактику психологической защиты и компенса­ции. Она не пытается игнорировать факт, выделяю­щий ее из круга сверстниц, — излишней полноты, но эту свою особенность представляет не как недоста­ток, а как преимущество (защита по типу «сладкий лимон»). Так, оценивая себя по шкале здоровья, М. К. говорит: «Здоровые — это сильные люди, увле­кающиеся спортом, —я вот занимаюсь аэробикой». В качестве спонтанно продуцируемых шкал предла­гает честность, целеустремленность, где оценивает себя максимально высоко, подкрепляя явно завышен­ную самооценку по этим качествам ссылкой на авторитет мамы и всеобщее мнение: «Мама мне всегда говорит, что я никогда не обманываю... все считают, что я очень целеустремленная... и в учебе, и в музы­ке». Высоко оценивая себя по шкалам «полнота» и «внешняя привлекательность», М. К. так обосновы­вает самооценку: «Да, конечно, я полная, но чересчур худой тоже быть не хочу... привлекательная внеш­ность—это симпатичная внешность, а симпатич­ные—это скромные, не должны много краситься... отталкивающие люди — это те, кто много красится л носит не то, что идет, а что модно. Я — привлекатель­ная, и мама так считает, она говорит, что у меня хо­рошая кожа и приветливое лицо».

В данном случае наличие в мотивационной струк­туре нескольких высоко значимых мотивов позволяет путем их внутреннего переструктурирования так скомпенсировать фрустрируемый мотив, что сохра­няется общий позитивный смысл Я и самоотношение. Более того, развитая система психологической защи­ты успешно снижает субъективную значимость де­фекта вплоть до ее трансформации в сознании как атрибута силы, здоровья и привлекательности. Под­держка ближайшего социального окружения для по- лезависимых подростков чрезвычайно велика, в ней они черпают уверенность в своей человеческой при­влекательности и самоценности. Благодаря высокой сензитивности к мнению авторитетных лиц дети ока­зываются чрезвычайно податливы к воспитательным воздействиям родителей. Последние в значительной степени могут помочь развить новые интересы с уче­том физических особенностей детей.

Однако имеются данные, что гипералиментарный синдром содержит психогенный компонент и возни­кает как реакция на психотравму. Со стороны психо­логического смысла для ребенка он выступает как средство привлечения внимания родителей, желание быть контролируемым и опекаемым, «маленьким». Для родителя потакание неумеренному питанию ста­новится замещением реально отсутствующего пони­мающего и принимающего отношения к ребенку. От сюда следует, что гипералиментация как невротиче­ский симптом несет в себе элемент «условной жела­тельности», стабилизирующий нарушенные семейные отношения и одновременно результирующий в нега­тивное самоотношение подростка.

Особенности физического Я и самооценки при транссексуализме

Схема тела и образ тела являются как бы на­чальной точкой в развитии самосознания, однако и формирующееся самосознание в свою очередь оказы­вает влияние на представление о своем телесном об­лике. В этом процессе огромную роль играет обще­ние со взрослым, определяющее осознание ребенком своей половой принадлежности (3—4 года), вос­приятие своего внешнего облика и даже субъектив­ную значимость образа физического Я в целостной Я-концепции. Называя ребенка определенным име­нем, одевая его в женскую или мужскую одежду, обучая соответственно женским или мужским играм, взрослые буквально создают пол ребенка (половая типизация), который, будучи неправильно определен в младенчестве (случаи транссексуализма), после трех-четырех лет не поддается воспитательной коррекции.

Транссексуализм — заболевание, при котором ведущим синдромом является трансформация полового самосознания, позволяет, в частности, исследовать некоторые аспекты образа физического Я, связанные с нарушением половой аутоидентификации, негатив­ным отношением к своему телесному облику и ин­версией полоролевого поведения. Как и в предыду­щих исследованиях, основанием для обращения к данному клиническому контингенту служило «отказ­ное», отрицающее поведение больных, направлен­ность на переделку, изменение своего тела в связи со стойким переживанием чуждости телесной обо­лочки, сложившейся в сознании половой самоиден­тичности. При транссексуализме телесный (соответ­ственно паспортный) пол и психосексуальные ориен­тации противоречат друг другу, так что в сознании больного как бы сосуществуют конфликтующие представления о себе как о персоне одновременно обоего пола. Феномен транссексуализма заключается в парадоксальном субъективном выборе психологического пола, противоположного полу биологическому. Кли­нически транссексуализм определяется как стойкое осознание своей принадлежности к противоположно­му полу, несмотря на правильное (соответствующее генетическому полу) формирование гонад, урогенитального тракта и вторичных половых признаков. В последние годы транссексуализм стал предметом интенсивных исследований как практической, так и теоретико-методологической ориентации. Практика гормонально-хирургической коррекции пола требует строгого отграничения транссексуализма от дисморфоманий в структуре процессуальных заболеваний. Патопсихологические исследования познавательной сферы, личностных особенностей и самосознания больных транссексуализмом призваны, таким обра­зом, решить дифференциально-диагностические зада­чи, а следовательно, и вопрос о целесообразности хи­рургического вмешательства, имеющего необратимый характер. Весьма актуальной становится разработка системы психокоррекционных мероприятий на этапах постоперационной и гормональной адаптации к ново­му полу. В широком теоретическом контексте психо­логическое изучение транссексуализма вносит вклад в изучение проблемы соотношения биологических и социопсихологических факторов детерминации само­сознания личности. Так, например, данные ряда ав­торов (Г. С. Васильченко, 1983) указывают на нару­шение дифференциации мозговых структур, ответ­ственных за половое поведение, а также на наличие так называемого Н-У антигена, соответствующего желаемому, а не биологическому полу. Эти данные, однако, не являются общепризнанными в концеп­циях этиологии транссексуализма. Большая часть ис­следователей считают, что у данных больных отсут­ствуют какие-либо отклонения на уровне биологиче­ских характеристик пола; несоответствия проявляют­ся между гражданским полом и полом воспитания, с одной стороны, и половым самосознанием — с другой (А. И. Белкин, 1975). При женском транссексуализ­ме, несмотря на правильно (то есть в соответствии с биологическим) определенный гражданский пол и воспитание по фемининному типу, половая идентифи­кация соответствует противоположному полу. Наряду с искаженной половой идентификацией формируются и стиль поведения, образ мыслей и чувств, ценност­ные нормы и сексуальные предпочтения, создающие серьезные трудности для личной и социальной адап­тации.

В экспериментальном исследовании А. Б. Яковле­вой (1984) и М. А. Петровой (1987) нас интересо­вали психологические условия искажения полового самосознания у женщин-транссексуалов, а также со­отношение половой идентичности и образа физиче­ского Я у данных больных. Методами исследования были: анализ клинико-биографического материала, дневников и бесед с пациентами, а также методы ис­следования образа физического Я и самооценки — проективный рисунок человека, методика косвенного исследования системы самооценок (КИСС), TAT, ме­тодика Дембо—Рубинштейн, дополненная шкалами «красивая-некрасивая внешность», «хорошая-плохая фигура», «общительность-замкнутость», «уважение к себе», «ценность в глазах других». Оценка по шка­лам проводилась с позиций: Я-в настоящем, Я-в бу­дущем, Я-глазами других. Подобранная таким обра­зом клинико-экспериментальная батарея методик поз­воляла диагносцировать различные аспекты самосо­знания во взаимосвязи когнитивных, аффективных и поведенческих компонентов..

Анализ жизненного пути больных показывает, что расстройства половой идентичности начинаются у женщин-транссексуалов довольно рано, уже на этапе половой типизации при усвоении ребенком атрибутов приписываемого ему женского пола. Девочки в воз­расте трех лет отказываются называть себя женским именем, носить платье (по словам одной из пациен­ток, в платье она чувствовала себя совершенно не­счастной, униженной, испытывала стыд). Примерно к 5—6 годам полоролевая идентичность начинает от­четливо проявлять себя в предпочтении подвижных азартных мальчишеских игр и выборе мальчиков в качестве партнеров для игр. У многих детей отме­чается повышенная стеснительность в присутствии лиц одного с ними пола. Конфликт в осознании себя достигает апогея в подростковом возрасте: с началом эндокринной перестройки и оформления вторичных половых признаков ощущение чуждости своего телес­ного облика становится столь невыносимым, что начинают предприниматься самые радикальные попыт­ки по исправлению своего «дефекта». Внутренняя картина переживаний уподобляется дисморфофобическим и дисморфоманическим расстройствам (М. В. Коркина, 1985). Пациенты испытывают посто­янный стыд при таких явных признаках женственно­сти, как менструация, рост молочных желез, и вся­чески маскируют любые телесные проявления жен­ственности вплоть до перебинтования груди, ее за­морозки; нередки случаи самокалечения, суицидаль­ные попытки.

Половое влечение развивается соответственно же­лаемому полу, то есть формально по гомосексуально­му типу, однако сами больные расценивают свою сексуальность как гетеросексуальную. Возникает чрезвычайно травмирующая больных «сшибка» Я — в своих глазах и Я — глазами других. Нередко непо­средственным поводом обращения в клинику с требо­ванием хирургической смены пола становится именно нетерпимое отношение окружающих, оценка ими сек­суального поведения пациентов как развратного или криминального.

При выборе профессии пациенты руководствуются стремлением утвердить свое «мужское Я», поэтому становятся геологами, парашютистами, грузчиками и механизаторами, в любом деле проявляя высокий уровень притязаний и достижений.

Приведем фрагмент истории болезни пациентки А., 19 лет (наблюдение М. А. Петровой). Ощущает «неправильность» своего Я с детства, всегда осозна­вала себя как две разные реальности: «то, что есть в действительности Я, и то, что видят другие». Сколько себя помнит, всегда жалела, что не роди­лась мальчиком. Предпочитала играть с мальчиками в их игры, в школе верховодила «бандой» мальчи­шек, вместе совершали хулиганские налеты... Всегда чувствовала себя такой, как они, только сильнее... В школьные годы любила переодеваться в брюки и ездила в соседний городок, где вскоре образовался круг знакомых, которые считали ее мальчиком, назы­вали мужским именем... Позже появилось ярко выра­женное влечение к девочкам... К моменту обращения за помощью учится на экономическом факультете вуза. От сокурсников держится обособленно... Добивается смены гражданского пола и хирургической коррекции не для себя, а для той, которая станет подругой жизни. Одевается всегда в мужскую одеж­ду, но на вид не мужественна, а похожа на миловид­ного пятнадцатилетнего мальчика. Хотела бы выгля­деть иначе, но считает, что мужественность заклю­чается прежде всего в умении принимать волевые ре­шения и в чувстве ответственности».

Клинические данные и анализ биографий пациен­тов, обратившихся с требованием изменения пола, свидетельствуют о том, что для всех лиц характерны такие черты, как решительность, активность, стрем­ление к достижениям и лидерству и одновременно высокая конфликтность в идентификации женской полоролевой ориентации. Опыт социального общения больных в кругу родительской семьи, со сверстника­ми полон противоречий и постоянно порождает двой­ственность в осознании своего духовного и физиче­ского Я. Стремление транссексуала привести в соот­ветствие свое поведение с переживаемой самоидентичностью сталкивается с воспринимаемым окружающими грубым нарушением эталонов фемининности.

Более тонкий анализ внутриличностных конфлик­тов оказался возможен по данным Тематического Апперцептивного Теста. Во-первых, обращает на себя внимание позитивная мужская идентификация и не­гативная женская. Отождествляя себя с мужскими персонажами картинок, пациенты демонстрируют предпочтение маскулинных черт, образцов поведения, ценностей. Это касается прежде всего ярко выражен­ной мотивации социального успеха и личных дости­жений, как, например, у больной А. (таблица I). «Этот парень знал близкого ему человека, который прекрасно играл на этой скрипке. И вот он умер, а скрипка осталась... Он очень любил этого человека и теперь думает, что должен обязательно научиться играть на этом инструменте. Ему будет трудно, очень трудно, но ему поможет огромное желание и память о том человеке. Он станет прекрасным скрипачом». Однако самореализации с позиций мужского самосо­знания препятствует социальное окружение. Слож­ность и тяжесть борьбы за свою мужскую идентич­ность отражает один из рассказов по таблице 6 GW. Повествование ведется от лица героини, которой «всегда говорили, что она взялась не за женское де­ло... Она вновь и вновь приходила, готовая к борьбе, но старалась при этом вести себя как женщина. К ней относились хорошо, но называли не коллегой, а по имени. А она в ответ начинала дерзить, демон­стрировать повышенную уверенность... Даже дома она стремилась доказать свою силу и способность, словно объявив войну сотрудникам...» Особую горечь переживают пациенты из-за отсутствия взаимопони­мания и поддержки в родительской семье: «Мать ни­когда не была плохой женщиной. Она была ласко­вой, и сын знал это, но ей не дано было знать, что он пережил. Он знал, что должен собой рискнуть, и знал, что она не поймет его. Он боялся сделать ей больно... Он не видел ее лица и представлял себе, что она заплачет или обрушит на него град упреков» (таблица 6 ВМ). Добиться родительской любви па­циентка может, только смирившись с навязываемой ей ролью послушной дочери; в противном случае ро­дительский дом воспринимается как мечта о «поте­рянном навсегда рае». «Была война, и девушка по­пала в эвакуацию, а ее родители остались в горо­де... Через много лет она решила вернуться в родной город. С волнением она вбежала в подъезд. Но со­седка, встретившая ее, сказала, что ее дверь теперь ведет в никуда — половину дома снесло во время бомбежки... С трудом она поднялась на свой этаж и остановилась перед дверью квартиры, в которой ко­гда-то жила. Она хотела открыть дверь, как в дет­стве, увидеть это близкое, знакомое, теплое, но боя­лась—знала, что этого уже нет. Но она все-таки приоткрыла дверь, но другой рукой закрыла глаза, и так долго стояла, не могла пошевелиться, и даже слез у нее не было...» (таблица 3 GW).

Попытки быть в ладу с обществом путем иденти­фикации с женской ролью всегда сопровождаются у пациентов депрессивными переживаниями, безнадеж­ностью и безысходностью. К этим чувствам добав­ляется ощущение преступности своих сексуальных влечений. В рассказах TAT это проявляется в форме психологической защиты формирования реакции: больные демонстрируют повышенный конформизм в сфере интимных отношений, стремление легализовать отношения героев, облечь сексуальную близость в форму семейных отношений. Высокая конфликтность связана с противоречием между стремлением вести себя соответственно мужской психосексуальной ори­ентации и страхом не «справиться». Такое предполо­жение допустимо, поскольку в реальной жизни паци­ентам удается до какого-то момента вести себя с женщинами как мужчина, но их преследует постоян­ный страх, что обман раскроется или отношения бу­дут оценены как развратные и противозаконные. Эти переживания проецируются в рассказах TAT в фор­ме сомнений о допустимости вообще интимных отно­шений с женщиной или как сомнение в своей компе­тентности в роли мужского сексуального партнера. В замаскированной форме это отражается в рассказе на таблицу I, где, по Л. Беллаку, скрипка является фаллическим символом: «...это бесконечно простое устройство — изящно вырезанный ящичек, натянутые струны, но в руках этого человека это пока просто деревяшка... Я не вижу, все ли струны у него... Может быть, он неудачник... Может быть, струны оборваны, и он не знает, что со скрипкой делать...»

Таким образом, анализ данных TAT позволяет по­нять круг основных психологических проблем паци­ентов-транссексуалов и ведущих тенденций личности. Это высокая конфликтность в сфере сексуальных ориентаций из-за осуждения окружающими неадек­ватного, на их взгляд, типа поведения; ожидание негативных санкций и одновременно переживание не­справедливости осуждения; стремление добиться при­знания обществом своего права на мужской стерео­тип поведения и страх не справиться с мужской сек­суальной ролью из-за наличия женских атрибутов своего реального телесного Я; высокий уровень при­тязаний, ориентированный на маскулинный эталон; субъективная ценность традиционно мужских черт характера — решительности, целеустремленности, си­лы воли, честности, умения держать себя в руках и т. д. с одновременной дискредитацией фемининных качеств, атрибуции им «плохости», аморальности и проч. Последнее можно трактовать как рационализа­цию отказа больных «быть женщиной».

Несмотря на дополнительную инструкцию в TAT описывать внешний облик персонажей, пациенты упорно избегают этого в рассказах. Вытеснение информации о своем реальном телесном облике, субъ­ективно воспринимаемом как преграда к самореали­зации и истинной самоидентичности, служит снятию повышенной тревожности транссексуалов относи­тельно телесных аспектов своего Я. Об этом свиде­тельствует и спутанная «плавающая» идентификация то с мужским, то с женским персонажем в TAT.

Дополнительные сведения об образе физического Я у наших пациентов мы можем получить из анализа выполнения задания «Рисунок человека». Разрабо­танная К. Маховер и модифицированная Г. Виткиным шкала оценки образа физического Я позволяет выделить несколько пунктов, диагностически значи­мых для наших пациентов. Во-первых, это инверсия порядка рисования фигур — все транссексуалы пер­вой рисуют фигуру мужчины, указывая при этом на большее свое сходство именно с мужским персона­жем и его большую «симпатичность». Вторая яркая особенность рисунков заключается в их чрезвычай­ной примитивности, бедности, схематизированности, так что фактически отсутствует прорисовка фигуры, телесного облика как мужчины, так и женщины; от­сутствуют графические признаки половой принадлеж­ности фигур, то есть рисуются бесполые фигуры. Изобразительно более дифференцированные рисунки отличаются ясно выраженной инфантильностью: фи­гуры женщин напоминают облик девочки-подростка; для женских фигур характерно впечатление неустой­чивости, пассивности, невыразительности; часто в ри­сунке опускаются изображения кистей рук и ступней ног. Характерно одевание женской фигуры в бесфор­менную, по-детски нарисованную одежду, скрываю­щую такие сексуально различительные признаки, как грудь и бедра. Процесс рисования сопровождается частыми стираниями, подрисовкой, иногда зачеркива­нием «сексуально окрашенных» участков женской фигуры, что указывает на зоны внутреннего кон­фликта и высокую тревожность, стремление «зачерк­нуть», избежать осознания психотравмирующих те­лесных переживаний. Таким образом, можно заклю­чить, что образ физического Я больных-транссексуа­лов отличается крайне низкой когнитивной дифференцированностью, «бедностью», негативной эмоцио­нальной оценкой своего телесного облика, неуверенностью в себе, трудностями самоконтроля телесных побуждений и вытеснением как преимущественным типом эмоционального контроля. «Телесная» иденти­фикация с мужской психосоциальной ролью оказы­вается также затрудненной: отождествляясь с маску­линным эталоном, больные плохо представляют себя «в мужском теле» — на рисунках фигуры мужчин схематичны, непропорциональны, части тела как бы не пригнаны друг к другу. В то же время подчерки­вается чисто внешняя атрибутика маскулинности: од­на больная рисует мужчину в форме моряка, дру­гая— ковбоя, у третьей мужчина изображен с пап­кой для деловых бумаг; у всех фигур несколько пре­увеличены размеры головы. Эти признаки могут быть интерпретированы как преувеличенный акцент на со­циализированных и духовных аспектах образа Я при одновременном избегании осознания телесных, в том числе и сексуальных, аспектов. Итак, образ физиче­ского Я оказывается весьма конфликтным, противо­речивым, основанным на «спутанной» половой иден­тификации, эмоциональном отвержении женственно­сти в любых сферах жизнедеятельности, высокой субъективной значимости мужского эталона и одно­временно— трудности представления себя в иной те­лесной оболочке.

Как соотносятся образ физического Я и общая самооценка транссексуалов? Гипотетически мы мог­ли предположить, что высокая значимость телесных качеств, их осознание как преградных, препятствую­щих самореализации и социальной адаптации, обус­ловят высокую конфликтность самосознания. Экспе­риментальные данные показали, что общий уровень самоприятия по методике КИСС оказался равным 0,46, то есть «выше среднего». Это означает, что в сравнении с внутренней системой эталонов пациенты показывают достаточно высокий уровень удовлетво­ренности собой. Механизмом, посредством которого больным удается сохранять позитивное самоотноше­ние, является своеобразная «переоценка ценностей». Высоко значимыми оказываются не доброта и кра­сота (как в контрольной группе), а «мужские» каче­ства— целеустремленность, ум и прочие, значительно ниже ценимые женщинами контрольной группы. Механизмом личностной компенсации становится обесценивание фемининных качеств и значительная переоценка значимости маскулинных качеств, связы­ваемых не с реальными физическими данными и те­лесным обликом, а с духовным потенциалом лично­сти. Обращаясь к данным методики Дембо—Рубин­штейн, находим подтверждение выявленного меха­низма компенсации. Например, для всех больных оказалась завышенной самооценка по шкалам «об­щительность», «характер», «ум». При этом рефлек­сивная самооценка этих качеств оказывается еще вы­ше. В то же время самооценка таких качеств, как «физическая сила», «выносливость», «сила воли», не вполне удовлетворяет пациентов, и именно по этим параметрам Я они ожидают значительных изменений после смены пола.

Итак, структура самосознания женщин-транссек­суалов внутренне конфликтна, прежде всего за счет «противостояния» образа физического Я и образа ду­ховного Я, образа Я-сегодня и Я-после операции; рельефность самосознания создают компенсаторно акцентируемые духовные качества, в то время как сниженная самооценка телесных качеств в Я-реальном компенсируется ожиданием их изменения в ре­зультате оперативной смены пола. Эмоционально- ценностному отношению к себе не хватает последо­вательности и целостности: жестко поляризуются в иерархии ценностей маскулинные и фемининные ка­чества Я, самооценка качеств, соответствующих же­лаемому полу (идеальная), завышается в противовес качествам, вытекающим из биологического пола, са­мооценка которых занижается. Телесные качества осознаются в качестве преградных в отношении к значимым мотивам, в силу чего образ физического Я приобретает негативный личностный смысл, на пове­денческом уровне проявляющийся в активном стрем­лении к изменению своей телесной организации.

Психологический анализ феномена транссексуа­лизма позволяет уточнить «механику» аффективно- когнитивных взаимодействий в самосознании лично­сти. В данном случае звеном, запускающим замкну­тый круг причинно-следственной обусловленности, становится когнитивный образ, отражающий реаль­ную телесную организацию транссексуала. Негатив­ное эмоционально-ценностное самоотношение возникает вторично как реакция на фрустрацию жизнен­но важных мотивов и целей. Поведенческий уровень самосознания отражает активное стремление транс­сексуала во всех сферах деятельности утвердить же­лаемый образ Я. Профессиональная ориентация, дру­жеское и интимное общение избираются в жестком соответствии с этим идеализированным эталоном. Транссексуализм, может быть, нагляднее, чем любое другое душевное расстройство, позволяет наблюдать столь глубокую диссоциацию Я-реального и Я-идеального, где первое телесно и духовно переживается как чуждое и отвергаемое, ничтожное и постыдное, а второе — как наделенное всеми желаемыми достоин­ствами и идеализируемыми качествами, отождествиться с которым транссексуал мечтает, как со своей утерянной сущностью. Как невротик бессознательно защищает от разоблачения свое «фальшивое» духовное Я, так транссексуал живет в постоянном страхе раскрытия его истинной телесной сути.

§ 4

Экспериментальное исследование искажения образа физического Я в парадигме взаимодействия аффективных и когнитивных процессов³

Анализ литературы по проблеме соотношения образа физического Я и самооценки, а также клинических исследований, косвенно указывающих на искажение этого компонента самосознания у больных ожирением и нервной анорексией [13; 14; 35; 47; 55], требует рассмотрения этой проблемы в более широком теоретическом контексте.

В рамках деятельностного подхода, развиваемого в советской психологии, а также в соответствии с принципом активности субъекта в качестве важнейшей характеристики познавательной деятельности человека выделяется ее личностная обусловленность. В цикле патопсихологических исследований, проведенных Б. В. Зейгарник и ее сотрудниками, показано, что те или иные нарушения при психических заболеваниях не выступают изолированно, а, как правило, связаны с более общими изменениями личности и деятельности больного [9; 10]. Роль личностного компонента продемонстрирована в исследованиях па­тологии восприятия, где оно рассматривается как деятельность, включающая в себя основную специфи­ку человеческой психики — активность и пристраст­ность. Экспериментально показано, что процесс вос­приятия детерминируется целями, мотивами, установ­ками испытуемого и имеет разную структуру у пси­хически больных и здоровых людей.

³ Параграф написан совместно с А. И. Дорожевцом.

В зарубежной психологии личностный подход к восприятию получил развитие, в частности, в школе «Новый взгляд» [4; 23; 63; 95; 97]. Исследования, проведенные в рамках этого направления, как из­вестно, образуют две ветви: первая связана с изуче­нием феноменов аутистического восприятия и перцеп­тивной защиты (Дж. Брунер, Л. Постмен), другая — с изучением индивидуальных различий познаватель­ных процессов (Г. Виткин, Меннингерская группа — Д. Рапапорт, Дж. Клейн, Р. Гарднер).

Брунер и Постмен предлагают различать две группы детерминант, или факторов, влияющих на перцептивный процесс. Одни (аутохтонные) опреде­ляются непосредственно свойствами сенсорных си­стем, благодаря которым формируется представление об относительно простых свойствах объекта. Другие (директивные) факторы отражают прошлый опыт че­ловека, его установки, ценности, потребности, аф­фективные состояния. При этом исследователи хотя и не исключали того, что аффективные факторы мо­гут способствовать более точному и быстрому вос­приятию некоторых объектов (принцип резонанса и сенсибильности), но чаще изучали искажающие по­следствия их влияния. Характер аффективного иска­жения определялся тезисом «восприятие — это дея­тельность, удовлетворяющая потребность» [4].

В более поздних исследованиях Брунер отказы­вается от ортодоксального утверждения о том, что восприятие является простой проекцией аффектив­ных состояний. Влияние мотивационных факторов на восприятие реализуется сложным, опосредованным процессом: механизмами, опосредующими их влия­ние, являются перцептивная защита и «гипотеза». «Гипотеза» как специфическая когнитивная структура обладает рядом специфических особенностей, ос­новной из которых является ее «сила», в свою оче­редь зависящая от ряда условий: частоты прошлого подтверждения, количества альтернативных гипотез, мотивационных факторов и т. д. Чем больше сила гипотезы, тем больше вероятность ее актуализации при меньшем количестве стимульной информации. Понятие «гипотезы» как фактора, опосредующего влияние аффективных факторов на когнитивные, близко к понятию «установки» особого типа, а имен­но «мотивационной установки». Однако положения об опосредующей роли «гипотезы» в дальнейшем не получили экспериментального развития.

Насыщенным экспериментальными исследования­ми оказался подход Виткина с коллегами, представ­ляющий гештальтпсихологическую ветвь личностного подхода к восприятию. Структура задачи в той или иной степени детерминирует способ восприятия, но последний отражает также и некоторые особенности личностной организации индивида. Таким образом, проблема восприятия вводится в личностно-ориентированную исследовательскую и теоретическую пара­дигму [23].

В экспериментах на восприятие пространственной ориентации внешнего объекта и собственного тела были выделены два типа восприятия: полезависимый и поленезависимый. Полезависимый тип характери­зуется трудностью преодоления превалирующего влияния зрительного поля, невозможностью выделе­ния из него изолированного элемента и т. п. [95; 97]. Зависимость/независимость от поля рассматривается здесь как компонент когнитивного стиля — относи­тельно устойчивой характеристики функционирования познавательных процессов, аффективной сферы, меж­личностных отношений. В свою очередь когнитивный стиль определяется базисной характеристикой — сте­пенью когнитивной дифференцированноcnb и являет­ся ее процессуальной характеристикой.

С формальной стороны уровень когнитивной диф­ференцированности такой системы, как личность, по­казывает степень специализации и сегрегации ее под­структур, их взаимосвязь. На феноменологическом уровне большей дифференцированности соответ­ствуют способность к более тонкому различению перцептивных стимулов, большая осознанность сомати­ческих ощущений, наличие развитого образа Я и специализированных форм защиты.

Дифференциация структуры личности приводит к меньшей подверженности когнитивных процессов и поведения аффективным влияниям. Это теоретиче­ское положение подтверждено экспериментальными фактами: низкая когнитивная дифференцированность отмечена у лиц, поведение которых в значительной степени подвержено дестабилизирующим аффектив­ным воздействиям, — у алкоголиков, больных диабе­том, астматиков, кататоников, истероидных лично­стей. Высокая когнитивная дифференцированность выявлена у субъектов, чье поведение и суждения, наоборот, слабо зависят от внешних факторов; в частности, у лиц с параноидальными тенденциями [96].

Другой аспект когнитивного стиля стал объектом исследований менингерской группы и определяется Клейном как относительно стабильная структура ме­ханизмов контроля, характеризующая индивидуаль­ный тип адаптации и отражающаяся в особенностях познавательных процессов. При этом контроль пони­мается как индивидуальная стратегия решений позна­вательных задач, играющая роль медиатора во взаимоотношениях индивида с окружающей средой, определяющая характер взаимодействий между тре­бованиями внешней и внутренней среды [63].

Таким образом, в данных исследованиях показано, что когнитивный стиль является опосредующим фак­тором в процессе влияния мотивационных, аффектив­ных факторов на когнитивные. Причем в теории Виткина акцент делается на уровне когнитивной дифференцированности, в теории Клейна в большей степени на одной из ее характеристик — рациональном конт­роле аффективных побуждений.

Введенное в дальнейшем Гарднером понятие «по­нятийной дифференцированности» являлось непосред­ственным распространением принципа «дифференци­рованности» Виткина на область когнитивных процес­сов и рассматривалось как показатель индивидуаль­ной тенденции оперировать с объектами на определен­ном уровне обобщенности. В качестве такого объекта может быть рассмотрен и сам познающий себя субъект. В частности, лица с высоким уровнем понятийной (собственно когнитивной) дифференцированности используют значительно большее количество признаков при описании себя, чем лица с низкой степенью дифференцированности [54].

Соответственно различаются и подходы к определению индивидуальных особенностей, характеризующих когнитивный стиль: для Г. Виткина — это способность вычленять элемент из превалирующего «по­ля», отстраиваться от интерферирующих раздражителей; для Р. Гарднера — способность при решении та­кого класса задач, как свободная классификация, или свободное описание объектов, выделять широкую сис­тему признаков. Дж. Клейн, что для нас особенно важно, прямо указывает на связь этих особенностей познавательной деятельности с такими характеристиками личности, как степень структурированности и иерархизированности мотивационной сферы, а также с развитостью, качеством и эффективностью само­контроля влечений.

В целом, отвлекаясь от исторически сложившихся различий в подходах указанных авторов, в качестве основного показателя когнитивного стиля мы выде­ляем такую черту когнитивной сферы, как степень ее дифференцированности. В нашем исследовании когнитивная дифференцированность рассматривается в трех аспектах: способность отвлечения от интерфе­рирующих, в частности, эмоционально-значимых при­знаков; широта и адекватность признаков, выделяе­мых при восприятии объекта; степень аффективно- когнитивной расчлененности. Эта проблема изучает­ся и в советской психологии: в работах психосеманти­ческого направления (Е. Ю. Артемьева, 1980; В. Ф. Петренко, 1983; А. Г. Шмелев, 1983) когнитив­ный стиль характеризует структурно-динамические особенности значений и производные от них системы личностных смыслов.

Проблема связи мотивационных факторов и когни­тивных процессов нашла свое отражение и в исследо­ваниях самосознания, образа Я в виде выделения достаточно самостоятельных, но при этом тесно свя­занных компонентов — когнитивного и аффективного (И. С. Кон, В. В. Столин, И. И. Чеснокова). Экспери­ментальная задача оценки измерения влияния аффективного компонента на когнитивный является более- сложной. Справедливо отмечая огромную важность проблемы, Брунер вынужден был признать, что, рабо­тая с таким сложным объектом, как самовосприятие* «мы лишаем себя возможности пользоваться в экспе­риментах физическими измерениями в качестве этало­на. Изучая величину, например, можно говорить об искажениях как об отклонениях оценки величины от ее действительной, или физически измеримой, вели­чины. Не существует, однако, такой эталонной меры для видимой сердечности человека» [4, с. 107].

На наш взгляд, такую возможность представляют исследования, в которых объектом самовосприятия испытуемого выступает его собственная внешность [13; 14]. С одной стороны, представление о своем внешнем облике является необходимым элементом об­раза Я. С другой — точность восприятия собственной внешности, в частности, такой ее характеристики, как полнота — худоба тела, может быть объективно изме­рена. Образ физического Я оказывается, следователь­но, моделью, пригодной для детального исследования динамики аффективно-когнитивных взаимодействий в структуре самосознания. Этой проблеме была посвя­щена выполненная под нашим руководством диссерта­ционная работа А. Н. Дорожевца [8].

Образ внешности может быть представлен когни­тивным и аффективным компонентами. Когнитивный компонент — совокупность представлений индивида о своей внешности, или, в других терминах, набор при­знаков, в которых он ее описывает. Хотя многие из признаков выглядят чисто описательными, большинст­во из них допускает возможность количественной оценки. Два уровня сравнительной оценки признака достаточно очевидны: а) интерсубъектный, на кото­ром сравнение происходит в рамках сопоставления «Я — Другой» по принципу «больше или меньше, чем у другого (других)»; б) интрасубъектный, где сравнение происходит в рамках сопоставления «Я—Я», например, во временной перспективе: «Я на­личное — Я прошлое», либо в пространственно-вре­менной перспективе: «Я в одной ситуации — Я в дру­гой ситуации», либо в аспекте желаемого: «Я налич­ное — Я идеальное» и т. п. Эти два вида сравнения, характеризующие представления индивида о степени выраженности у него того или иного качества, осу­ществимы применительно к любому компоненту реф­лексивного Я. Но физическое Я как объект, имеющий определенные форму и размер, допускает еще один тип сравнения — объективный: представление о сте­пени выраженности какого-либо из своих качеств можно получить путем сравнения его с реальным объектом, в частности, сравнение может приобретать характер количественного измерения. Сравните: а) я человек среднего роста; б) за последний год я значи­тельно вырос; в) мой рост 176 см.

Аффективный компонент образа внешности харак­теризует эмоционально-ценностное отношение (ЭЦО) к своему внешнему облику и складывается из сово­купности ЭЦО к отдельным телесным качествам. Каж­дое такое отношение образовано двумя параметра­ми — эмоциональной оценкой качества и его субъек­тивной значимостью.

Эмоциональная оценка возникает в результате тех же процессов сравнения, что и когнитивная, однако имеющих не когнитивный, а аффективный, «отношенческий» акцент. На интерсубъектном уровне в рамках сопоставления «Я — Другой» сравнение имеет смысл: «хуже или лучше, чем у другого (других); на интер­субъектном уровне в рамках сопоставления «Я — Я» речь идет об оценке какого-либо из своих качеств по шкале «нравится — не нравится», отражающей сте­пень соответствия данного качества тем требованиям, которые оценивающий к себе предъявляет. Оценку первого вида в дальнейшем назовем социально-ком­паративной оценкой (СК-оценкой) качества, а оценку второго вида — удовлетворенностью качеством.

Для характеристики аффективного компонента не­обходимо определить психологическую иерархию эмо­циональных оценок, выяснить, какие из них являются для субъекта центральными, интегрирующими, влияю­щими на глобальное аффективное отношение к своему внешнему облику, т. е. определить их субъективную значимость. Исследуя характер самовосприятия, в данном случае — восприятия своей внешности, в роли личностного компонента мы рассматриваем аффек­тивный компонент образа внешности, представленный как эмоциональными оценками, так и субъективной значимостью телесных качеств.

Как и в исследованиях восприятия внешних объек­тов, так и при исследовании самовосприятия встает вопрос о факторах, опосредующих процесс влияния аффективных оценок на когнитивные. Анализ литера­туры в качестве данного фактора позволил выделить такую черту когнитивной сферы, как ее дифференцированность — один из показателей чувствительности когнитивных процессов к дезорганизующему влиянию аффективных состояний. В наших совместных иссле­дованиях с Е. О. Федотовой показано, что когнитивная недифференцированность приводит к неустойчивости самооценки, ее легкой подверженности внешним влия­ниям [25; 29]. Можно предполагать, что высокий уро­вень искажения представления о своем теле у боль­ных ожирением и нервной анорексией связан с их слабой когнитивной дифференцированностью, обнаруженной в ряде исследований [38]. В то же время у больных с особым пищевым поведением — больных ожирением с гиперфагической реакцией на стресс (ГФРС) и больных булимическим вариантом нервной анорексии можно ожидать еще более низкого уровня когнитивной дифференцированности, что позволяет выдвинуть гипотезу о крайне высокой степени иска­жения представления о себе, характерном для этих больных.

Представление о ширине своего тела в структуре когнитивного компонента образа внешности исследо­валось с помощью специальной методики: испытуе­мый отмечал ширину лица, шеи, плеч, грудной клетки, талии и бедер на листе бумаги 1 мХ1,5 м так, словно видел себя в зеркале. Величина и направление иска­жения определялись по формуле:

И = субъективная ширина/объективная ширинаХ100-100.

Результат, например «+20» означает, что испытуемый переоценивает ширину данного параметра на 20%, а «—20» — что он ее на 20% недооценивает.

Для анализа СК-оценки в структуре аффективного компонента использовалась методика Дембо—Рубин­штейн со шкалами, относящимися к физическому Я: «красивая фигура», «изящность» и др. Кроме само­оценки исследовались различные «ожидаемые», «ретроспективные», «прогнозируемые» оценки.

Удовлетворенность телесными качествами исследовалась по шкале «нравится — не нравится» от +3 до —3, а субъективная значимость качеств по шкале «имеет значение — не имеет значения для меня» от 6 до 0. Испытуемый оценивал по этим шкалам 31 физическое качество, среди которых находились 6 интере­сующих нас параметров (ширина лица, шеи, плеч, грудной клетки, талии и бедер). Для удобства коли­чественного анализа удовлетворенность и значимость были сведены к одному показателю. Каждый телесный параметр был представлен в виде точки в декартовом пространстве с осями «значимость» и «удовлетворенность», а величина интегрального показателя количественно определялась длиной вектора от нулевой: точки до точки-параметра.

Уровень когнитивной дифференцированности исследовался с помощью трех методик: «теста вставленных фигур» Виткина, «рисунка человека» (со шкалой «разработанности представления о теле») и самоопи­сания внешности.

Было обследовано 50 здоровых испытуемых, 47 больных с синдромом нервной анорексии погранич­ного круга (из них 13 с булимией), 55 больных ожирением II—IV степени (экзогенно-конституциональная и церебральная формы, из них 26 с ГФРС). Все испы­туемые — женщины в возрасте от 15 до 38 лет.

Первый этап экспериментального исследования был направлен на анализ особенностей образа внеш­ности в норме. Здоровые испытуемые показали высо­кую удовлетворенность внешностью и ее высокую субъективную значимость. Оценки шести параметров внешности из общей массы оценок не выделялись. Испытуемые демонстрировали высокие «ожидаемые» оценки. Средняя величина когнитивного искажения составила —1,4 ±14,8.

Анализ связи между ЭЦО и когнитивным искажением осуществлялся в двух направлениях:

1. Анализировалась связь между членами 250 пар «направление искажения (пере- или недооценка) — знак ЭЦО (+ или —)». В статистически достоверном большинстве случаев при позитивной оценке телесно­го параметра его ширина недооценивалась, при нега­тивной — переоценивалась (χ²=178; р<0,001). Так как у нормально сложенных женщин оценок «нравится» (76%) было значительно больше, чем оценок «не нравится» (24%), то в большинстве случаев они недо­оценивали ширину своего тела. Сходные данные полу­чили А. Трауб и Дж. Орбах (1969), с помощью «гиб­кого зеркала» обнаружившие, что женщины с нор­мальной внешностью склонны видеть себя более тон­кими (а мужчины — более широкими), чем они есть на самом деле. Эти результаты показывают, что когнитивное искажение как бы «подстраивается» под эмоциональную оценку, подтверждая ее. Если женщи­на считает себя достаточно «стройной» и «изящной» и довольна этим, то она воспринимает себя более тон­кой, чем она есть, приближая себя, таким образом, к собственному идеалу внешности. Если, наоборот, она, например, негативно оценивает свою талию, считая ее широкой или по крайней мере недостаточно тонкой, и очень недовольна этим, то она воспринимает талию более широкой, чем она есть на самом деле, подтвер­ждая эту оценку.

2. Рассчитывалась величина коэффициента линей­ной корреляции между членами 250 пар «величина искажения с учетом направления (+ или —) — вели­чина ЭЦО с учетом знака (+ или —)». Расчеты про­водились на ЭВМ «Winner test system ». Коэффициент составил —0,51 (р<0,01), что свидетельствует о на­личии прямопропорциональной связи между анализи­руемыми параметрами: чем более негативно испытуе­мая оценивает ширину своего тела, тем больше она ее переоценивает, и чем более позитивно — тем более недооценивает. Понятно, что эта закономерность про­является лишь в тех случаях, когда более «позитив­ным» воспринимается худощавое телосложение. В тех случаях, когда в силу культурных или индивидуаль­ных предпочтений идеальной считается полная фигу­ра, закономерность должна быть противоположной. Таким образом, взаимодействие аффективного и ког­нитивного компонентов в структуре образа внешности носит характер когнитивного подтверждения аффек­тивной оценки.

Доказывая тезис о том, что именно характер аф­фективного отношения в данном случае определяет особенности восприятия внешности, мы провели до­полнительное экспериментальное исследование. Его задачей было избирательное воздействие на аффективный компонент образа внешности с целью изменения эмоциональной оценки какого-либо параметра внешности с последующей регистрацией изменений точности восприятия этого параметра.

В ходе особой, специально созданной экспериментальной ситуации испытуемые получали ложную обратную связь о несоответствии какого-либо из своих параметров «стандартному». У 25 испытуемых (студенток московских вузов) сравнивались особенности восприятия собственной внешности до и после воздей­ствия. Анализ показал, что у десяти воздействие вы­звало статистически значимые сдвиги в СК-оценке (особенно по шкалам «стройность» и «изящность») и удовлетворенность внешностью, наблюдалось соответствующее изменение точности восприятия ширины дан­ного параметра. Все изменения значимы на 5%-ном уровне. При этом все испытуемые были уверены в том, что при повторном обследовании они отмечали ширину тела так же, как и в фоновом. Таким обра­зом, изменения когнитивного компонента были вторич­ными и вызывались соответствующими изменениями аффективных оценок внешности. Доказываемый тезис о прямой зависимости характера когнитивного иска­жения от особенностей ЭЦО не означает отрицания возможности обратного влияния, которое очевидно: переоценка и недооценка ширины тела могут оказы­вать соответствующее влияние на эмоциональную оценку своей внешности.

Больные ожирением обследовались дважды — в начале и в конце лечения. На основании особенностей СК-оценки они были разделены на две группы:

1) 28 больных с выраженно низкой СК-оценкой;

27 больных с неадекватно завышенной СК-оцен­кой. Первую группу представляли женщины, быстро и сильно располневшие в результате нейро-обменноэндокринных нарушений различного генеза, состоя­ние которых по всем показателям было близким к состоянию реактивной дисморфофобии, а также мо­лодые незамужние женщины, располневшие в дет­ском и подростковом возрасте и считающие собст­венную «безобразную полноту» причиной личной не­устроенности. Вторую группу образовали женщины, которые, несмотря на выраженное ожирение, считали себя «не хуже других». Часть из них обратилась к врачу только из-за негативной оценки их внешности со стороны мужей, для других ожирение было поме­хой в их профессиональной деятельности (актрисы, манекенщицы и др.), некоторые жаловались не на «эстетический дефект», а на различные неприятные соматические симптомы.

Таким образом, мотивация изменения физическо­го Я (лечебного похудания) у больных ожирением достаточно многообразна. На основании СК-оценки выделены сферы жизнедеятельности, в которых ак­туальное физическое Я больных стало барьером на пути достижения смыслообразующих мотивов, це­лей: сфера самопринятия, сфера интимно-личностного общения, профессиональная сфера и сфера борьбы за сохранение здоровья.

Для всех больных ожирением характерны значи­тельно более низкая удовлетворенность внешностью и особенно шириной тела, чем для здоровых испытуе­мых. По субъективной значимости телесные парамет­ры сильно выделяются из общей массы оценок, что подтверждает предположение о крайне высокой цен­ности для этих больных такого качества внешности, как ширина тела (р<0,01).

При анализе когнитивного компонента обнару­жены значимые различия в величинах искажения в двух группах больных ожирением: у больных с низ­кой СК-оценкой она составила +13,7±32; у больных с завышенной СК-оценкой — 30,1 ±15 (t = 6,5; р<0,001). При этом испытуемые обеих групп досто­верно отличались от здоровых испытуемых: больные первой группы сильнее переоценивали ширину тела (t=2,3; р<0,01), а больные с завышенной СК-оцен­кой сильнее недооценивали (t = 7,5; р<0,001).

В группе больных с низкой СК-оценкой обнару­жена та же закономерность, что и у здоровых испы­туемых: при негативной оценке параметра его шири­на переоценивается, при позитивной — недооцени­вается (X² = 201; р<0,001) с той лишь разницей, что у больных значительно больше оценок «не нравится» (83%). У больных с завышенной СК-оценкой наблю­дается иная картина: независимо от значительного количества оценок «не нравится» (76%) они в 81% случаев недооценивают ширину тела. Можно предпо­ложить, что женщины, оценивающие себя достаточно высоко по сравнению с другими, стремятся видеть себя лучше (в данном случае, тоньше), чем они есть в действительности, приближая себя к идеалу. Не­адекватная оценка себя как женщины с «достаточно хорошей фигурой» приводит к искажению тем боль­шему, чем больше отличается фигура испытуемой от такой «достаточно хорошей фигуры». Это подтверж­дается тем, что в этой группе больных обнаружена положительная корреляция между величиной недо­оценки параметра и его реальной ширины (р<0,05). Испытуемые контрольной группы, несмотря на та­кую же высокую СК-оценку внешности, демонстриро­вали менее выраженную недооценку, так как разли­чия между их реальной и «идеальной» шириной тела значительно меньше, чем у больных с ожирением.

Коэффициент линейной корреляции между вели­чиной ЭЦО с учетом знака и искажения с учетом направления составил в группе больных с низкой СК-оценкой внешности —0,61⁴, с завышенной СК- оценкой 0,56⁵ (р<0,01).

Таким образом, эмоциональные оценки разных уровней (СК-оценка и удовлетворенность) оказы­вают самостоятельное влияние на процесс самовосприятия. В случае совпадения оценок искажение уси­ливается, в случае разнонаправленности оценки час­тично компенсируют друг друга и ослабляют иска­жение. Высота СК-оценки задает средний уровень искажения восприятия ширины тела (чем более она адекватна, тем ближе этот уровень к объективно точному), а удовлетворенность телесными качествами с учетом их субъективной значимости — величину и направление искажения относительно этого среднего уровня (см. рис. 1).