«соотношение интересов -дружественность и враждебность»

Дата: 2025-04-30; Просмотры: 4

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Людей прежде всего и главным образом

интересует то, что находится в отноше­нии

с их собственными намерениями и целями.

Гегель

Жизнь устроена так дьявольски искусно,

что, не умея ненавидеть, невозможно

ис­кренно любить.

A.M. Горький

1. Общность и разность интересов

Среди целей любого человека есть отличающие его от других людей и есть объединяющие его с другими. Человек бывает занят и теми и другими, а в зависимости от многих и различных обстоятельств он подчиняет одни другим. При этом обнаруживается, какие именно цели, интересы и идеалы данного человека для него более значительны - те ли, которые объединяют, или те, которые разъединяют его и окружающих.

Исключительные катастрофические события (война, сти­хийные бедствия, политические революции) нередко объ­единяют людей, казалось бы, не имеющих ничего общего между собой, и разделяют людей, считавших себя близкими друг другу (такие ситуации даны, например, в пьесах «Ко-риолан» Шекспира, «Потоп» Бергера, «Любовь Яровая» К. Тренева, «Одна ночь» Б. Горбатова). Но и несравнимо менее значительные события также объединяют и разъеди­няют людей, работающих на одном производстве, учащихся одной группы, членов одной семьи. Одни охотно идут на сближение и легко находят общность целей; другие, наобо­рот, склонны по всякому поводу видеть расхождения в целях; они сближаются неохотно, и только с немногими. Первые доверчивы, вторые недоверчивы. Крайне доверчивы дети и такие люди, как, например, князь Мышкин у До­стоевского. К наиболее недоверчивым принадлежат такие, как, скажем, Плюшкин в спектакле МХАТ «Мертвые души».

Об Иване Грозном Ключевский писал: «Он был вос­приимчивее к дурным, чем к добрым впечатлениям; он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее замечают в других слабости и недостатки, чем дарования или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего - видел врага. Всего труднее было приобрести его доверие» (67, стр. 190). Поль де Крюи седьмую главу своей книги «Борьба с безумием» начинает словами Хе­мингуэя: «Для хорошего человека всякая неприятность -это расплата за собственный грех» (73, стр. 111).

Жизненный опыт противостоит доверчивости, корректи­руя ее, и в каждом конкретном случае своеобразно отражается на ней, а затем приводит иногда и к склонности противо­положной. В результате само доверие в разных случаях может быть различно и по степени (полноте) и по содер­жанию. Пример тому - обычное доверие авторитетному специалисту в специальных вопросах.

Общность интересов, своих и партнера, подразумевае­мая в каждом случае, бывает не только большей или мень­шей; исходными в ней могут быть и собственные интересы и интересы партнера.

Дети не только доверчивы, но и эгоистичны; они исходят из своих интересов: в удовлетворении их нужд, по их наив­ным представлениям, заинтересованы и все окружающие. Так понял эгоизм своей доверчивости юный Иосиф в романе Т. Манна «Иосиф и его братья». Самоотверженные альт­руисты (такие, например, как Соня Мармеладова, князь Мышкин), наоборот, исходят из интересов партнера; они видят в его интересах свои собственные. Различны и недо­верчивые: одни подозревают всякого в обмане, другие склонны сами обманывать простаков, а простака видят в каждом.

При всем возможном разнообразии степеней и обосно­ванности доверчивости или недоверчивости либо то, либо другое в значительной мере характеризует каждого чело­века как свойственная ему склонность. Это выражается в том, что особые и веские основания одним нужны для до­верия, другим - для недоверия. Едва ли не первого об­ращения к человеку достаточно, чтобы увидеть - доверчив он, приветлив, доброжелателен или нет.

Пока речь идет о пустяках, быть приветливым не­трудно; но доброжелательность в мелочах располагает ис­кать и находить общность и в существенных интересах, если она, разумеется, вообще возможна. Также и всякая не­доверчивость готовит почву для поисков расхождений в значительных интересах.

Глубокое взаимопонимание и единство интересов, так же как вражда, ненависть и резко антагонистические отно­шения, могут возникнуть, как известно, между людьми во­преки их первоначальным представлениям друг о друге. Но дружба начинается с представлений об общности интересов, а вражда - об их разности. Те и другие представления раз­виваются, доходят до разных степеней, иногда колеблются и сменяются противоположными.

Совершенно нейтральное в этом отношении поведение - случай, в сущности, чисто теоретический. Как говорят ир­ландцы: «Я знаю, что вы были беспристрастны в этой борьбе, но к какой стороне вы были беспристрастны?» (Дж. Бернал.-13, стр. 571). Наиболее близки к беспристрастности хорошо «вышколенные» секретарши высоких учреждений. Такая сек­ретарша умеет и не уступать посетителю, оберегая начальство, и быть с посетителем достаточно любезной, чтобы создать впечатление заинтересованности в его делах. Но если партнер настойчив, то рано или поздно он вынудит в самом строгом нейтралитете обнаружить его односторонность.

Борясь с партнером, каждый исходит из предварительного представления либо об общности, либо о противонаправлен­ности каких-то существенных интересов, своих и партнера. В противодействиях партнера можно видеть разность или противонаправленность интересов, но можно видеть и недоразуме­ние: непонимание партнером его собственных интересов, его неосведомленность об условиях, в которых оба находятся, его недогадливость, его скромность и т.д.

В борьбе возникает, по выражению А.Ф. Кони, «сложная и в большинстве случаев совершенно произвольная по своему источнику формула действий: «я думаю, что он ду­мает, что я думаю... а потому надо поступить так, а не иначе» (69, т.1, стр. 181). Произвольность этой формулы весьма относительна. «Человек, у которого есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может убедиться, что ни один смертный не может сохранить тайну. Если молчат его губы, он выбалтывает тайну кончиками пальцев: он выдает себя каждой своей порой» (цит. по 151, стр. 360). Это утвер­ждение Фрейда наиболее практически применимо к субъ­ективным представлениям о соотношении интересов, своих и партнера. У каждого такие представления имеются. Но они больше подразумеваются, чем осознаются, и это особенно ясно, когда партнер незнаком или мало знаком.

Пока у человека нет оснований судить о другом, он ис­ходит из представлений о себе самом (как это уже отмеча­лось в предыдущей главе). Если я добиваюсь чего-то от партнера, то только потому, что подразумеваю существование у него определенных обязанностей и интересов, хотя и не утруждаю себя размышлениями об этом. Даже если я рас­считываю только на доброту, уступчивость партнера, то и тут я подразумеваю в числе существующих у него интересов бескорыстное желание мне добра. Так, в обращениях со вся­кого рода мелкими, пустяковыми делами все же содержатся и более или менее обнаруживаются предварительные пред­ставления о том, что именно человек считает само собой разумеющимся, а далее, следовательно, - в чем именно под­разумевает он обязанности или интересы партнера.

Преодолевая каждое данное противодействие партнера, борющийся уже учитывает, можно ли ждать, почему и ка­кого именно противодействия с его стороны. В этом пред­угадывании в первую очередь и сказываются представления о вышестоящих по субординации интересах партнера, а точнее - о соотношении интересов, своих и партнера.

Чем проще, ближе цель - тем менее отдаленные и менее важные интересы, свои и партнера, подразумеваются. Так, ска­жем, в чисто служебных делах совершенно достаточно пред­ставлений о служебных интересах и обязанностях; в торговле достаточно представлений о заинтересованности продающего и покупающего в совершении сделки. А в дипломатических переговорах, например, могут понадобиться представления о соотношении интересов самых отдаленных и самых существен­ных для каждой стороны. Поэтому в дальновидной политике они тщательно изучаются и взвешиваются.

Представления об антагонистичности, противонаправлен­ности существенных интересов, своих и партнера, мы будем называть враждебностью. Представление о близости инте­ресов, об их совпадении мы будем называть дружествен­ностью. Так как расходиться или сходиться интересы людей могут в их представлениях в самых разнообразных степенях и так как в разных случаях могут подразумеваться более или менее значительные для той и другой стороны интересы, то и дружественность и враждебность могут быть большими или меньшими, а каждый случай того и другого своеобразен.

Представления борющихся о соотношениях их интере­сов проявляются иногда вполне ясно, но проявления эти бывают противоречивы и даже парадоксальны. Одним из обстоятельств, побуждающих человека преодолевать суще­ствующие у него представления о враждебности интересов, является его нужда в данный момент в данном партнере.

Чем больше эта нужда, тем больше он ориентируется на общность интересов и тем меньше признаков враждеб­ности в его поведении, какова бы ни была ее степень до возникновения этой нужды. Она побуждает искать хоть какие-нибудь общие интересы среди ближайших и отвле­кает от представлений о противонаправленности отдален­ных интересов.

Но и резкая враждебность по поводу совершенно кон­кретного предмета бывает следствием повышенной уверен­ности в общности интересов. Ссоры между близкими людьми возникают иногда только потому, что от близкого человека представляется неправомерным противодействие даже и в мелочах.

Без преднамеренной маскировки, без всякого при­творства враждебность и дружественность выступают то более, то менее ярко на разных этапах борьбы и в разные моменты ее течения, в зависимости от претензий борю­щихся и от того, как практически колеблется в этой борьбе нужда в партнере, - зависимость от него.

Человек, знающий, что он обращается к тому, кто, по всей вероятности, откажет, иногда начинает свое обращение с повышенной доброжелательности, доверчивости, как бы в расчете на полное единство интересов.

Так, вероятно, действует в басне Крылова Волк, очу­тившись на псарне.

Случается и обратное: человек, твердо уверенный в сов­падении интересов, именно поэтому начинает обращение чуть не враждебное, как бы с расчетом на отказ. Так, может быть, Повар отчитывает Кота. В таких первых обра­щениях налицо позиционные наступления: в первом - по­пытка наладить отношения с врагом (расположить его в свою пользу или хотя бы нейтрализовать), во втором - «по­ставить на место» друга, провокационно продемонстриро­вать возникающую по его вине отчужденность, чтобы получить заверения в близости. Но даже в этих, парадок­сальных на первый взгляд случаях действительные пред­ставления каждого о соотношении интересов все-таки обнаружатся: в повышенной дружественности одного и в нарочито откровенной враждебности другого.

«Прогноз» на будущее во взаимодействиях с каждым дан­ным партнером похож на некоторую инерцию, на выработан­ный навык ожидания от данного партнера той, а не другой реакции. Ожидание враждебной реакции требует расчета и осмотрительности; предполагаемая дружественность, наоборот, влечет за собой непосредственность и прямоту. Правда, пози­ционная борьба картину осложняет, но принцип остается не­изменным; осторожность, педантизм, рационализм, разработанность тактики в борьбе тяготеют к враждебности, а бездумность, беззаботность, откровенность, даже «беспорядоч­ность» действий борющегося - к дружественности.

Дружественность раскрывает человека, враждебность закрывает его и психически и физически - телесно. Враж­дебность мобилизует с некоторым скрытым излишком -запасом на случай нужды в дополнительных усилиях; дру­жественность обнажает действительную степень заинтере­сованности - освобождает и облегчает тело. Поэтому при меньшей мобилизованности дружественность проявляется в большей свободе и легкости движений, а враждебность при большей мобилизованности - в скупости и ответственности, точности, лаконичности движений.

Все эти признаки существующих у человека представ­лений о соотношении интересов наиболее ясно видны, когда ему приходится бороться одновременно с несколь­кими партнерами: с одними дружественно, с другими -враждебно, и если ему нет нужды скрывать свои представ­ления о тех и других. Сторонний наблюдатель легко и без­ошибочно увидит и дружественность и враждебность как таковые. Они обнаруживаются на всех звеньях поведения в борьбе, иногда - в самых тонких оттенках.

Взаимодействия дружеские более или менее радостны, в противоположность взаимодействиям враждебным, кото­рые могут быть лишь злорадны. Это неизбежно сказывается на «весе тела», о чем речь уже шла.

Балетмейстер М. Фокин отметил: «Выражение печали в танце требует очень мало движения. Оно кажется легким. Выражение же радости, наоборот, требует массы движения. Это труднее. Чем радостнее на душе, тем больше нам хо­чется двигаться» (156, стр. 396).

2. Соотношение интересов и инициативность

Общий физиологический закон работы скелет­ной

мускулатуры есть движение ко всему, за­хватывание

всего, что сохраняет, обеспечивает целость животного

организма, уравновешивает его с окружающей

средой – положительное движение, положительная

реакция; и наобо­рот, движение от всего, отбрасывание,

выбра­сывание всего, что мешает, угрожает жизненному

процессу, что нарушило бы урав­новешивание организма

со средой, - отрица­тельная реакция, отрицательное

движение.

И.П. Павлов

Если человеку нужно обратиться по делу к одному из нескольких возможных партнеров, то он предпочитает того, с кем у него наиболее определенные и прочные друже­ственные взаимоотношения.

Дружественность облегчает деловое общение и в деловой борьбе располагает к пользованию инициативой – к наступлению. Враждебность - к тому, чтобы распоряжаться инициативой, или к обороне. Наступая, человеку приходится раскрывать свои цели и интересы; враждебность побуждает скрывать их - вооружать врага сведениями о себе человеку невыгодно. От друга нет оснований утаивать их. Враждебность побуждает беречь силы для максимально эффективного их использования, а распоряжающийся инициативой не столько сам работает, сколько побуждает работать других.

Оборона требует меньших усилий, чем наступление. Переход к обороне при малейшей к тому возможности, ее упорство, расчетливое и скупое использование инициативы - все это признаки враждебности в деловой борьбе. Отсут­ствие этих признаков говорит о дружественности. Именно оборонительность в делах, в частности - в деловом диалоге, прежде всего создает впечатление враждебности, а упорная оборона это впечатление укрепляет.

Человек обороняется от друга, единомышленника, со­юзника, только если он поглощен делом действительно не­отложным, увлекающим его или более важным, чем то, с каким обратился к нему партнер. При враждебном представ­лении о наступающем человек может обороняться, даже если никаких дел, забот и увлечений у него нет; скрывая свою оборону, он может быть занят даже и самим партнером, но его интересует не то, о чем тот говорит, - не дела партнера, а его скрытое намерение; он, может быть, изучает партнера; обороняясь, он отвлекается от этого своего занятия.

Если в деловое наступление на врага человек идти из­бегает, то в позиционное наступление на врага, наоборот, некоторые люди идут охотно по любому поводу и при вся­ком удобном случае. Так, скажем, начальники придираются к подчиненным, к которым они враждебно настроены; так враждующие родственники, соседи и сослуживцы не упус­кают случая сделать друг другу неприятность. К деловому наступлению на врага человеку приходится принуждать себя; от позиционного наступления «ставить на место» при­ходится удерживать себя.

Враждебное деловое наступление требует максимально возможной конкретности; получить от партнера-врага нужно нечто минимальное. Разумеется, представление о «минимальном» у разных людей разное, но сам наступаю­щий на врага уверен в том, что он добивается элементар­ной справедливости, и это его очевидное право, а самая примитивная обязанность партнера - удовлетворить его. В этом «элементарном» он находит ту минимальную общ­ность интересов, которая необходима для деловой борьбы.

Встречая сопротивление и настаивая на своем, наступаю­щий на врага, пока его наступление остается деловым, строго держится подготовленной логики самых простых, общеобя­зательных соображений и фактов, как они ему представ­ляются, не позволяя ни себе, ни противнику уклоняться в другие деловые темы или переходить к позиционной борьбе. Хладнокровие, логика доводов, конкретность цели - все это требует сдержанных пристроек, ясной лепки фразы без яркой живописи, строгой экономии сил и четкого перехода от од­ного способа воздействия к другому. Примером может слу­жить объяснение Павла Петровича с Базаровым перед дуэлью в романе Тургенева «Отцы и дети». Потеря хладнокровия и выдержки ведет к постепенному или резкому обнажению по­зиционных претензий и, следовательно, к позиционному на­ступлению, которое неизбежно уведет от дела.

Враждебно обороняющийся иногда упорством своей обороны специально провоцирует на это наступающего: отказывая в деле, он тем самым стремится его «поставить на место», унизить и наказать за недостаточное к себе уваже­ние. Так деловая борьба между несдержанными и враж­дебно настроенными людьми часто завершается позиционной - руганью и ссорами. Поражение терпит тот, кто начал с дела, необоснованно рассчитывая хотя бы на минимальную общность интересов.

Для дружественного делового наступления характерны: разнообразие свободно используемых средств, расточитель­ность в расходовании усилий и непринужденность переходов от одного воздействия к другому. Если в деловой борьбе партнер обнаружил недостаток понимания, недоверие или разность интересов, то наступающий дружественно смело прибегает к мерам сближения; деловое наступление мгно­венно заменяется дружественным позиционным, той или другой разновидности. Но если и оно не дает положитель­ных результатов, то наступающему остается либо отказаться от своей цели, либо отказаться от своих представлений об общности интересов. Результатом бывает обида, причем оби­девшийся прежде всего переходит к обороне, а возникаю­щая таким путем враждебность часто бывает поспешным и необоснованным выводом - недоразумением, ссорой, за ко­торыми следуют примирение и возврат к деловой теме.

На врага нельзя полагаться и о будущем с ним, в сущ­ности, нельзя ни условиться, ни договориться. Его можно только принудить нажимом, и результатов можно ждать, лишь пока он ощущает на себе давление; отпусти его - и он так или иначе уклонится, увильнет, обманет. Поэтому враждебность наступления делает его чаще всего навязыва­нием инициативы партнеру и наступлением «за настоящее».

Но такова лишь общая тенденция; она дает о себе знать больше или меньше, в зависимости от того, сколь остро, по представлениям наступающего, и насколько значительные его интересы противонаправлены интересам партнера, то есть зависит от меры враждебности.

Наступая на врага «за будущее», приходится ограничи­вать свою враждебность, то есть находить относительно близкие или, наоборот, самые далекие совпадающие инте­ресы и цели, предполагать их возможность. Чем дальше во времени отстоит то, чего считает возможным добиваться от партнера наступающий, тем соответственно меньше в его наступлении враждебности.

Максимальная степень враждебности в деловом наступ­лении - немедленное физическое принуждение; обращаться к разуму, к воле, к сознанию партнера бесполезно; говорить с ним не о чем. Остается отнять, всучить, вытолкать, втащить и т.д. Стремление к физическому принуждению спадает вме­сте с ослаблением враждебности, то есть когда появляется надежда хотя бы на минимальное взаимопонимание; в той же мере цель наступающего отодвигается от настоящего в будущее.

Часто во враждебном позиционном наступлении речь идет о прошлом, но обычно цель его - унизить партнера, «поставить на место». Конкретное «прошлое» служит со­блазнительным поводом немедленно указать партнеру на ложность его позиции и на свойственные ему вообще ошибки, оплошности, легкомыслие, невежество и т.п.

Если же внимание наступающего действительно занято прошлым, это значит, что как бы ни был он до этого враж­дебен, в данный момент он забыл (упустил из виду) противонаправленность своих существенных интересов интересам партнера.

Враждебность не допускает такого нерационального расходования сил; происшедшее отвлекло от нее. Поэтому порывы и горя и радости в присутствии врага непро­извольно сдерживаются.

Но события чрезвычайно значительные - как трагиче­ские, так и радостные - иногда настолько овладевают со­знанием, что заставляют забыть о каких бы то ни было соотношениях отдаленных интересов. Наиболее характерно это для событий самых радостных (таких, как, скажем, по­беда, неожиданный успех, избавление от стихийного бед­ствия) и для враждебности не слишком острой. Не отсюда ли и древний обычай прощать преступников по случаю праздника - амнистия?..

Если от партнера нужно добиться чего-либо сложного (усвоения им сложных умозаключений или запутанных фактов, выполнения им сложной программы действий, из­ложения им большого числа сведений и т.д.), то враждебно наступающий расчленит такую обширную программу тре­бований на отдельные вполне конкретные цели и достиже­ния каждой будет добиваться по отдельности, как цели, относящейся к настоящему времени. Следователь, напри­мер, допрашивая обвиняемого, задает ему серию вопросов, рассчитанных на будущее, но каждый вопрос он может за­давать как совершенно самостоятельный, требующий не­медленного ответа. Обвиняемый тоже может строго держаться настоящего момента, отвечая: «не помню», «не знаю», «забыл». Такой чисто деловой допрос может быть совершенно объективен и беспристрастен. Но существующие представления о противонаправленности интересов все же обнаруживаются - именно в том, что свою отдаленную цель каждый превращает в цель настоящего времени.

Впрочем, как свидетельствует Л. Шейнин (см. 163), прак­тически успех следователя в значительной степени зависит от того, удастся ли ему завоевать доверие допрашиваемого.

Поэтому вначале его наступление может быть тем или другим позиционным; но даже если позицию допрашивае­мого ему изменить и не удастся, он может держаться собст­венных представлений об общности интересов, вопреки враждебным представлениям партнера.

Для того чтобы наступать дружественно на того, кто обо­роняется или контрнаступает враждебно, Наступающему нужно обладать терпением и выдержкой, иметь ясные и прочные убеждения в общности интересов, своих и партнера.

Такую твердость обнаруживают иногда любящие жены по отношению к мужьям (как, например, артистка А.Б. По­кровская в роли Элисон в упомянутом выше спектакле «Оглянись во гневе») и мужья по отношению к женам, мать и отец по отношению к сыну или дочери, воспитатели по отношению к трудновоспитуемым подросткам. «Вспыльчи­вый человек возбуждает раздор, а терпеливый утишает рас­прю», - сказано в Библии, в книге притчей Соломоновых...

Чем враждебнее партнер, тем прочнее должны быть сложившиеся ранее у наступающего представления об общ­ности интересов, чтобы его наступление оставалось друже­ственным, и тем более отчетливо он должен сознавать, что ближайшие цели, в которых налицо расхождение, подчи­нены отдаленным совпадающим, в которых не может быть расхождений, что конфликт этот - недоразумение.

О степени враждебности, так же как и о степени дру­жественности, в каждом конкретном случае можно судить по полноте и яркости признаков той и другой, если борю­щиеся не прилагают специальных усилий для их преодоле­ния или маскировки. Но в большинстве случаев людям приходится прилагать такие усилия, и они значительно и всегда своеобразно осложняют каждый частный случай.

3. Соотношение интересов

в деловой и позиционной борьбе

Длительная и острая деловая борьба, когда ни один из борющихся не уступает, всегда является испытанием проч­ности сложившихся взаимоотношений. В ней испытывается не только сдержанность, благодаря которой она возможна при враждебных взаимоотношениях, но и дружественность сама по себе. Коль скоро партнер упорствует - возникает возможность обобщений, и наступающий вынужден решать: что для него важнее - сохранение дружеских взаимоотно­шений или то, в чем в данный момент не уступает ему партнер. Если последнее важнее, то - конец дружественно­сти, как в басне Крылова «Собачья дружба». Но часто стремление сохранить отношения побеждает. Дело прино­сится в жертву взаимоотношениям, как в басне «Кукушка и Петух». Но дело это может быть более или менее значи­тельным (объективно и субъективно), а дружественные от­ношения - более или менее дороги по разным причинам.

Ритм дружественных деловых наступлений зависит от остроты этого противоречия. Если наступление развивается вяло и протекает в спокойном ритме, то это значит, что либо дело, либо отношения (либо то и другое) не очень важно или не дорого. Чем важнее дело, тем труднее сдер­живать назревающую враждебность; это выражается в об­острении ритма: чем дороже отношения, тем более значительные цели приходится приносить в жертву.

Какими целями (своими потребностями, интересами, убеждениями) человек жертвует во имя сохранения, упроче­ния, завоевания отношений? Каких именно? С кем? «У нас, - писал А.И. Герцен в середине прошлого века, - тот же человек готов наивно либеральничать с либералом, прики­нуться легитимистом, и это без всяких задних мыслей, про­сто из учтивости и из кокетства» (36, т.1, стр. 123).

Здесь - широчайшее поле проявлений индивидуальных качеств человека. Одни люди самые определенные и проч­ные взаимоотношения подчиняют делу; другие - самые, казалось бы, значительные дела подчиняют взаимоотноше­ниям, иногда мимолетным. Для одних все люди резко де­лятся на друзей и врагов (при этом определяющие все их поведение интересы могут быть более или менее объ­ективно значительны, обоснованны, полезны и т.д.); для других - подавляющее большинство человеческого рода и не враги и не вполне друзья, - стремясь к хорошим взаи­моотношениям с каждым, они легко находят совпадающие с ним интересы в чем-то относительно близком, игнорируя далекое. Такими бывают, например, коммерческие деловые взаимоотношения.

Беспринципные дельцы избегают всякой враждебности. Отношения у них со всеми «приятельские», основанные на общности мелких бытовых интересов, а что касается отда­ленных и существенных, то подразумевается их фатальная противонаправленность. А если, мол, она неизбежна, то до­статочно той общности интересов, которую в данных об­стоятельствах можно использовать в своих собственных выгодах. Такой практический эгоизм обрекает человека, в сути своей, на враждебные представления обо всех, а в итоге - на полное одиночество. Но эту враждебность «де­ловой человек» тщательно скрывает, завоевывая (точнее, покупая) дружественные взаимоотношения всюду, где они продаются не слишком дорого и потому связаны с интере­сами близлежащими.

В той мере, в какой интересы человека действительно совпадают с интересами другого в существенном и далеком, между ними возможна и подлинно дружественная деловая борьба. Она ведется из-за конкретных путей, средств и спо­собов реализации того, в чем заинтересованы обе стороны; обе ищут оптимальное решение, но цель каждой - отстоять свой проект; пока решение не найдено, каждый имеет в виду общность отдаленной цели55. У каждого есть подлин­ные друзья-единомышленники и есть поэтому определен­ные враги. Борясь с друзьями, он, в сущности, сотрудничает с ними, так как борется за общее дело.

Увлеченность таким делом - источник дружественности, по природе своей оптимистической: ориентация на здоровые общественные устремления и уверенность в конечной победе разума и справедливости. При такой дружественности - в принципе ко всему человечеству - враждебность, даже самая острая и непримиримая, распространяется лишь на тех, кто мешает, вредит успеху дела. Враждебность эта - не более, как необходимая и вынужденная мера защиты позитивных, отдаленных и значительных целей.

Таковы крайности: на одном полюсе основанием для дружественности служит общность самых близких конкрет­ных (чаще всего материальных) интересов, на другом -единство отдаленных жизненных идеалов. Для большин­ства, расположенного между этими полюсами, основанием для делового взаимопонимания служат совпадения интере­сов, более или менее отдаленных.

Вл. Солоухин пишет: «Говорят, что лучше всего сбли­жает людей дорога. Но это неверно. Не дорога, а работа, делание одного и того же дела - вот что сближает людей по-настоящему и наверняка» (131, стр. 449). Действительно, совместный труд требует общности целей и вырабатывает ее. Но сами дела эти могут быть разными.

Так, бывает, что группа лиц, работающих, скажем, в одном учреждении, объединена общим интересом: получать регулярно зарплату по заведенному порядку и с минималь­ными затратами усилий. Такой микроколлектив может быть чрезвычайно спаян и дружественно работоспособен, хотя ра­бота его может быть объективно бесполезной. Если в его среду попадает человек, заинтересованный в общественной полезности дела, а следовательно, и в коренной перестройке всей работы учреждения, то он неизбежно встретит враждеб­ное к себе отношение, как бы он сам ни стремился к друже­ственности. Деловое функционирование учреждения будет осложнено позиционной борьбой. Микроколлектив приложит все усилия, чтобы избавиться от человека с чуждыми ему интересами. Борьба между ними может быть более или менее длительной и сложной, в зависимости от соотношения сил борющихся сторон. Так обычно сталкиваются интересы рево­люционера, рационализатора, новатора с интересами реак­ционеров, консерваторов и рутинеров. Их деловое сотрудничество невозможно, пока противонаправленность их интересов не удается сменить хоть какой-то их общностью. На подобных коллизиях построено немало современных пьес, присутствует она и в «Доходном месте» Островского.

Позиционное наступление любой разновидности можно вести и дружественно и враждебно. Но дружественное позиционное наступление резко отличается от враждебного, и одни разновидности позиционных наступлений более ес­тественны при дружественных представлениях о партнере, другие - при враждебных.

Казалось бы, «ставить на место» можно только враж­дебно. Но родители детей, воспитатели воспитуемых, во­обще близкие друг другу люди нередко решительно и определенно «ставят на место» вполне дружественно. В таком наступлении неизбежно присутствуют отдельные мо­тивы или моменты наступления «приблизить партнера». Получается противоречивое сочетание: «удалить прибли­жая». Это значит, «удалять» не максимально, как во враж­дебном наступлении, а не слишком далеко или даже близко. Основанием для этого может служить расхождение и представлениях о соотношении интересов, при снисходи­тельности, возникающей из общности представлений о чем-то бесспорном, например о соотношении сил. Но упорное сопротивление партнера может поколебать и эту общность. Тогда в наступлении будет все меньше дружественного «приблизить» и все больше враждебного «ставить на место». (Все это можно увидеть в разных вариациях в на­ступлении Повара на Кота в басне.)

«Возвеличивать себя» - хвастаться можно тоже и дру­жественно и враждебно. Но наступления этой разновидно­сти тяготеют к дружественности, а враждебность проникает в них вместе с мотивами наступления «ставить на место».

Основанием для дружественного самовозвеличивания яв­ляются расхождения в представлениях о тех или иных воз­можностях наступающего (о его знаниях, умениях, опыте, связях, положении, способностях и т.д.) при совпадении пред­ставлений об интересах. Поэтому в «возвеличивании себя» как таковом враждебность если и присутствует, то сдержанно, скрыто. В той мере, в какой она выходит на поверхность, хвастовство делается открытым противопоставлением себя партнеру, унижением его или издевательством над ним.

Насколько дружественно или враждебно наступающий «удаляет» партнера - это более или менее ярко отражается на всех звеньях наступления; в том, как он воспринимает каждое противодействие партнера, в степени мобилизован­ности, в характере пристроек. Признак враждебности в спо­собах словесного воздействия - «предупреждать», признак дружественности - «удивлять». Первый придает «закры­тость», второй - «открытость» тем сложным способам сло­весного воздействия, в состав которых они входят. В книге притчей библейского царя Соломона сказано: «Глаза твои пусть прямо смотрят, и ресницы твои да направлены будут прямо перед тобою. Человек неблагонамеренный... прищу­ривает глаза свои, чтобы придумать коварство, закусывая себе губы, совершает злодейство».

Яркий признак дружественности - право на непринуж­денную улыбку, даже в относительно остром столкновении; враждебность исключает возможность такой улыбки даже в столкновении мимолетном и малозначительном. «Мы сближаемся в улыбке наперекор различиям языков, каст, партий» (96, стр.417).

Добиваться сближения, казалось бы, можно только дру­жественно. Если друг в чем-то отказывает, с чем-то не соглашается или медлит, то причину естественно предполагать в том, что он упускает из виду общность интересов - близость.

Но бороться за сближение можно и отдавая себе пол­ный отчет в противонаправленности интересов своих и партнера. Если такое исходное представление у наступаю­щего существует, то борьба за сближение делается неис­кренней. В «восхвалении партнера» появляется лесть, в «унижении себя» - угодничество. То и другое в обнажен­ном виде всегда говорит о разности существенных интере­сов. Здесь все признаки дружественности могут присутствовать, исключая непроизвольные. Чаще всего скрываемая враждебность проявляется в повышенной мо­билизованности внимания и всей телесной мускулатуры со всем, что отсюда вытекает: в поспешности и стремительно­сти выполнения угадываемых побуждений партнера, в то­ропливости «забегания вперед», в ответственности, обдуманности словесной аргументации, в стремлении к точ­ным формулировкам. Искренней дружественности как та­ковой, непринужденности все это противоречит. Но еще Ларошфуко заметил: «Никакое притворство не поможет долго скрывать любовь, когда она есть, или изображать -когда ее нет» (76, стр. 16). Поэтому и дружественность и враждебность, если они действительно существуют, в конце концов обнаруживаются.

Недостаток искренности в наступлениях «за сближе­ние» не всегда делает их бесплодными. Правда, близость интересов притворным изображением дружественности не достигается, но партнер бывает доволен самим стремлением другого изобразить ее и платит иногда даже за явную лесть снисходительностью.

Некоторая доля искусственности появляется иногда в самом искреннем наступлении «за сближение», когда оно сталкивается с явно враждебными обороной или контрна­ступлением и когда наступающий находит какие-либо объ­яснения, оправдания или извинения враждебности партнера - когда тот раздражен, подавлен, справедливо разгневан, по той или иной причине невменяем. Добиться сближения с таким партнером, так же как и восстановить утраченную близость, трудно, и наступающий прибегает к искренним преувеличениям, что и приближает его поведение к пове­дению человека, добивающегося сближения вопреки пред­ставлениям о разности интересов.

В басне Крылова «Парнас» радостное событие объеди­нило ослов. Они дружно взялись за дело («я затяну, а вы не отставай!»), имея в виду цель, отдаленную в перспективе («прославим наше стадо», «подымем музыку»). Эта деловая дружественность подчеркнута строгой враждебностью к тем, «нет в чьем голосе ослиного приятства». Деловое единомыс­лие спаянного коллектива приводит к ярко отрицательному результату. В этой истории деловая дружественность важна для ясности главной темы: все в поведении ослов безукориз­ненно, кроме одного - необоснованного вывода из занимае­мого высокого положения о своих реальных возможностях.

В басне «Мор зверей» объединение возникает перед лицом катастрофы. Вражде нет места. На общем сборе все ищут путь к спасению; с трудом нашли: «приговорили - и на костер Вола взвалили». Почему его, единственного без­винного? Потому, что он участвовал в совете искренне дружественно и по-деловому, а остальные - провокационно. Они добивались «сближения» - упрочения шаткой друже­ственности с царем и всеми другими. Вол мог этого не за­метить по глупости (тогда тема басни - его глупость); мог - доверчиво увлеченный делом (тогда тема - коварство Лисы и поддерживающих ее льстецов). Но для этого их провокационная борьба «за сближение» должна быть умело и тщательно скрыта «деловой дружественной». Чем больше дружественности в поисках - кого бы «по доброй воле от­дать в жертву», тем труднее найти жертву, а дело требует именно ее. Возникает тупик. Выбор неизбежно падает на того, кто заинтересован делом, не подозревая надобности заниматься взаимоотношениями. Причина гибели Вола - его озабоченность общим спасением. Коварство льстецов - в использовании этой озабоченности, а глуп Лев, не сумев­ший отличить дело от болтовни о деле.

В басне «Стрекоза и Муравей» Стрекоза, чтобы получить помощь от Муравья, может заниматься налаживанием взаи­моотношений с ним. Тогда басня рассказывает о неудавшейся попытке «сближения» - о неприступности Муравья. Но едва ли в этом ее смысл. Вероятнее, что Стрекоза исходит из пред­ставлений о незыблемой дружественности «кума милого» Му­равья и обращается к нему по конкретному делу, для него не такому уж сложному - «до вешних только дней». То, что она «злой тоской удручена», скорей говорит о ее досаде и вплетает в ее деловое наступление мотивы позиционного «ставить на место» иди «возвышать себя»: как же, мол, ты сам не видишь моих интересов или забыл о них?! В зависи­мости от того, сколь сильны эти мотивы, так или иначе вы­глядит Муравей, потому что в них - претензия Стрекозы. Если их нет и наступление Стрекозы чисто дружественное и деловое, то легкомыслие ее подобно наивности ребенка, а Муравей - черствый педант. Если же она самоуверенно пре­тендует на дружественность, подразумевая обязанность Му­равья заботиться о ней, то он, может быть, всего лишь доброжелательно учит ее не исходить в дружественности только из своих интересов. Тогда басня рассказывает об эгоизме легкомыслия и о его возможных последствиях.

4. В пьесе, в режиссуре, на репетиции

В предыдущей главе мы остановились на некоторых выводах из того, что драму можно рассматривать как цепь перестраивающихся взаимоотношений. Но их перестройка может быть интересна, а вслед за тем содержательна, если ясны и определенны те установившиеся взаимоотношения, на смену которым приходят новые. Примеров сколько угодно. Трагедия Отелло возможна, если он сперва доверяет Яго как лучшему другу; чтобы прозреть, Оргон должен за­блуждаться в Тартюфе; Беатриче издевается над Бенедик­том, а потом влюбляется в него; Елена презирает Белугина, а потом уважает и любит его...

На сцене позиционная борьба выразительна, если ей предшествует борьба, которую герои ведут, имея те или дру­гие установившиеся представления друг о друге, в частности о соотношении интересов.

При сколько-нибудь добросовестной подготовке спек­такля вопрос о взаимоотношениях образов неизбежно воз­никает. Но дело ведь не в том, чтобы они были предметом размышлений и темой разговоров, а в ясности и обязы­вающей определенности выводов из этих размышлений. Взаимоотношения между людьми всегда сложны и свое­образны; поэтому важно найти в них то наиболее суще­ственное, что лежит в их основе, то, что именно осложнено, обогащено подробностями и своеобразными чертами в каждом данном случае. Этими основами яв­ляются представления о соотношении интересов и пред­ставления о соотношении сил (прав, возможностей). Те и другие тесно связаны и взаимообусловлены.

Поверхностные суждения о взаимоотношениях часто остаются разговорами о желаемом результате, а не выра­боткой пути, ведущего к нему. Дело в том, что специальная забота даже и о верных, но сложных отношениях с партне­ром отвлекает от задачи, а заниматься задачей невозможно без верных взаимоотношений с партнером. Примирить это противоречие помогает отбор способов достижения цели (за­дачи), а именно - использование только тех, которые воз­можны при данных взаимоотношениях, в частности, соответствуют представлениям о соотношении интересов.

Здесь и могут найти себе применение рассмотренные при­знаки дружественности и враждебности. Но при этом необходимо учитывать, что любой признак в отдельности, да еще условно названный, может не отвечать назначению, а иногда и ярко противоречить тем представлениям о соотношении инте­ресов, для каких он характерен. Та же улыбка, обычно выражающая дружественность, бывает ведь и иронической, саркастической, насмешливо-пренебрежительной - враждебной.

Представления о соотношении интересов суть субъек­тивные представления, то есть нечто, существующее в со­знании. Поэтому в работе с актерами отдельные признаки дружественности и враждебности применимы лишь как средства практического освоения определенной логики по­ведения, то есть для формирования представлений о парт­нере в сознании, а точнее, в воображении актера. Возникнув, представления эти непроизвольно отразятся на составе, порядке и характере его действий, на оттенках по­ведения, как того потребуют данные обстоятельства борьбы с данным партнером.

Но если у актера нет никаких представлений о соотно­шении интересов, то это неизбежно нарушает жизненную достоверность его поведения в борьбе.

Представления о соотношении интересов, определенные и ясно выраженные, обнаруживают существование у борющихся более отдаленных и значительных интересов и целей, чем те, которыми они конкретно заняты в отдель­ные моменты борьбы. Представления эти как бы «соби­рают» малые частные цели борющихся как позиционные, так и деловые во все более и более значительные интересы и предметы борьбы - во все более крупные конфликты, объединенные единой темой.

В конкретной практической деятельности люди иногда по необходимости переходят от одного дела к прямо противоположному; круто изменяются внешние условия, круто поворачивает и человек - шел направо, повернул налево. В представлениях о соотношении интересов он не может совершать таких крутых поворотов. Если в исключительных случаях это и происходит, то именно в силу их исключи­тельности, и говорит это о значительных идеальных устрем­лениях человека. В дружбе и во вражде таятся наиболее существенные (иногда сокровенные) интересы и идеалы че­ловека, сложившиеся в течение всей его предшествовавшей жизни представления о хорошем и плохом, о себе и о людях, о своем месте в обществе, - хотя сам он этого может и не осознавать.

Разность идеалов и отдаленных интересов обнаружива­ется в том, как люди себя ведут в борьбе. Часто это «как» объективно недоказуемо - в конкретном малом действии почти не уловимо. Представления о соотношении интересов - одна из скрытых причин тех многочисленных неулови­мых оттенков поведения, которые лишь в совокупности вы­ражают их.

Оттенки эти - область актерского искусства, а точнее -актерской импровизации. Поэтому фиксации подлежат не признаки взаимоотношений сами по себе, не краски, выра­жающие их, и даже не сами взаимоотношения, всегда слож­ные, разносторонние, часто противоречивые, а основы этих взаимоотношений. Одной из них являются представления о соотношении интересов. Представления эти у каждого бо­рющегося и его партнеров могут быть установлены вполне определенно и ясно, что выгодно отличает их от так назы­ваемых «взаимоотношений». Достаточно определенные, они концентрируют внимание актера на интересах образа, на его целях и на препятствиях на путях к ним. Тем самым они обязывают к активности, к борьбе; определяя характер вос­приятия препятствий на пути к ближайшей конкретной цели, они в то же время указывают на связь каждой бли­жайшей цели с целями более отдаленными, со сверхзадачей и идеалами как самого воздействующего, так и его парт­нера. Ясность представлений о соотношении интересов вно­сит конкретность в общий характер взаимодействий с данным партнером и тем определяет выбор возможных средств и способов ведения борьбы с ним.

Практическим следствием определенности этих пред­ставлений обычно бывает уверенность актера в правильно­сти своего поведения в роли - в том, что, добиваясь ближайшей конкретной цели в любой сцене спектакля, он в то же время движется и к своей главной цели, к сверх­задаче роли, по фарватеру сквозного действия.

Таким образом, ясность, определенность верных пред­ставлений действующих лиц о соотношении интересов, во-первых, выражает существование у каждого отдаленных целей и идеалов; во-вторых, указывает на разность этих целей и идеалов у противостоящих друг другу действующих лиц и определяет расстановку сил; в-третьих, служит развитию характера каждого действующего лица.

Неясность течения борьбы со стороны рассмотренного «измерения» неизбежно более или менее препятствует яс­ности ее содержания в целом. Учет соотношения интересов в развитии борьбы в спектакле - путь к выразительности «жизни человеческого духа» каждого персонажа в зависи­мости от «жизни человеческого духа» всех тех, с кем ему приходится соприкасаться в борьбе.

По устному преданию, актер необычайного дарования К.А. Варламов, не учивший ролей и вообще не утруждавший себя на репетициях, тем не менее на первой считке задавал режиссеру краткие и простые вопросы о действующих лицах пьесы. «Кто это?» Следовали ответы: «Ваш сын, К.А.», «ваш приказчик», «ваш сосед» и т.п. Вторым был вопрос: «А я его люблю?» Ответы опять были односложны: «Да», «нет», «не очень». Варламову этого было достаточно, и на том кончалось обсуждение отношений и вообще предлагаемых обстоятельств.

Если актеру без всяких забот о взаимоотношениях уда­ется поверить в определяющие их предлагаемые обстоя­тельства, то, разумеется, нет надобности о них специально заботиться. Но так случается редко.

Когда обоснованным распределением инициативы и четким разграничением этапов борьбы деловой и пози­ционной на репетициях достигнуто правдивое течение жизни, то каждый участвующий в ней уже связан с дру­гими какими-то взаимоотношениями, а значит, и представ­лениями о соотношении интересов. Но часто они бывают либо не те, либо не совсем те, какие нужны. Если они со­вершенно не те, то все никуда не годится и всю работу нужно начинать сначала. Если же они не совсем те, значит, работа на сколько-то продвинута. Следовательно, вначале нужно руководствоваться не столько тем, какими должны быть в итоге представления о соотношении интересов, сколько тем, какие в данном случае невозможны, и их не опускать.

Это важно по той причине, что актерам почти всегда (за редким исключением) легче дается враждебность, чем дружественность (на это указывал еще С. Волконский). По­этому с первых репетиций нужно оберегать актеров от враждебности как от линии наименьшего сопротивления. Даже там, где она будет необходима, ее следует сдерживать. Эта рекомендация дополняет предложенную ранее - пере­водить, где это только возможно, позиционную борьбу в деловую.

На репетиции дружественность практически легко за­менить враждебностью, так же как деловую борьбу - пози­ционной. Обратные замены, напротив, трудны - они требуют полной перестройки всего поведения. Позиционная борьба уместна, когда невозможна деловая. Враждебность уместна, когда невозможна дружественность. Некоторая сте­пень дружественности почти всегда возможна, если возмо­жен диалог.

В способности и умении находить дружественность в роли в значительной степени кроется секрет актерского обаяния. Важно, чтобы оно было использовано макси­мально для воплощения сверхзадачи спектакля.

Глава IV

«СООТНОШЕНИЕ СИЛ. СИЛА И СЛАБОСТЬ»

...Всякое отдельное живое существо

за­стревает в следующем противоречии: оно

представляет собою для самого себя

дан­ную замкнутую единицу и, однако,

зави­сит вместе с тем от другого.

Гегель

1. Возможности и интересы

Пока человек не борется, о его силах можно судить лишь предположительно, и только в преодолении препят­ствий обнаруживаются его реальные возможности. Сила яв­ляется, в сущности, средством ведения борьбы, но так как она нужна каждому человеку, накопление сил часто превра­щается в специальную цель. Таковы цели всякой тренировки, образования, повышения квалификации; но в накоплении сил и цель обогащения, цель карьеризма - борьба за посты, должности и звания, борьба за власть. «Два человеческих Стремления - к Знанию и Могуществу - поистине совпадают в одном и том же», - сказал Бэкон (23, стр. 26).

Во взаимодействии людей сила каждого измеряется си­лами других. Поэтому, накапливая силы, человек стремится не просто «знать», а знать лучше или не хуже, чем знают другие, не просто «уметь», а уметь лучше других; не просто разбогатеть, а быть богаче или не беднее других; любые возможности привлекательны только в сравнении с воз­можностями других людей, причем практически не всех «других», а каких-то определенных.

Студент обычно не соревнуется в знаниях с академи­ком, начинающий любитель в спорте не посягает на победу над чемпионом страны.

Но существующее в данное время соотношение сил между людьми, признаваемое окружающими как правомер­ное, находится все же в более или менее остром противо­речии с субъективными представлениями чуть ли не каждого человека. Последние зависят от представлений че­ловека о себе самом, а о себе, как он полагает, он знает больше, чем кто бы то ни было другой.

Представления о своих силах - непроизвольно сложив­шийся итог всего предшествовавшего опыта человека - следствия того, с кем и сколь успешно ему приходилось бороться. Одержавший много побед над самыми слабыми противниками или избалованный исполнением своих же­ланий склонен преувеличивать свои силы. Повторяющиеся поражения ведут к склонности преуменьшать их. Полная беспристрастность в оценке тут едва ли возможна, как в оценке всего, в чем человек чрезвычайно заинтересован.

В представлениях о силах другого меньше заинтересо­ванности, и возможна поэтому большая объективность. Но если этот другой - ближайший единомышленник и друг или злейший враг, то оценка бывает обычно либо преуве­личена, либо преуменьшена.

В представлениях о соотношении сил, своих и парт­нера, заключены непроизвольно сложившиеся обобщения, и разные люди в различных степенях склонны к тем или другим обобщающим выводам. На одном полюсе - самые самоуверенные, на другом - самые скромные, непритяза­тельные, тем и другим немногих фактов бывает достаточно для обобщающего вывода. Не делает таких выводов тот, кто увлечен значительной для него целью; она делает человека изобретательным и находчивым и отвлекает от обобщений. Такая цель мобилизует силы; при этом обнаруживаются те их резервы, о которых человек не подозревал. Гаснет увле­ченность - возникают обобщающие выводы о трудностях. Влюбленные всегда находят время и силы для встречи; охлаждение начинается с недостатка того и другого.

Так представления о соотношении сил связаны с инте­ресами. Если накопление сил - цель и специальная забота, то сравнения и обобщения напрашиваются постоянно, с пе­реходами от одной крайности к другой и с окончательным выводом всегда, в сущности, пессимистическим. Как бы че­ловек ни преуспевал сравнительно с другими, копя деньги, знания, власть, - он бессилен перед временем, старостью, смертью, как об этом говорит пушкинский «скупой ры­царь». Любое стяжательство кончается плохо...

Поэтому наиболее обоснованные представления о силах складываются у человека непроизвольно и преимуще­ственно тогда, когда он практически мобилизует свои силы и их реальность измеряется объективными достижениями.

Они могут быть относительно точно намерены и опре­делены в физической работе, в спорте, в конкретных спе­циальных умениях и знаниях; но в плане личных взаимоотношений представления о соотношении сил обычно лишены столь прочных оснований, так как сами силы здесь не поддаются вполне объективному и бесспор­ному измерению.

Свои возможности люди нередко видят в глубине и точ­ности понимания фактов, процессов и принципов, в наход­чивости, в ценности своих знаний, в правильности своих прогнозов. Тут каждый мерит на глаз и более или менее «на свой аршин» - в этом как раз дают себя знать упомянутые выше инерция привычки и субъективная пристрастность. Если объективные факты таковы, что должны бы привести человека к пересмотру представлений о своих силах этого рода, то он обычно ищет и находит такое им объяснение, чтобы сохранить представление о себе, сложившееся ранее.

Люди легче и охотнее признают за собой частные ошибки, чем свою неспособность глубоко понимать и верно оценивать существо дела, факта, явления. Если же у чело­века сложилось прочное представление обратного содержа­ния, то и оно так же трудно подвергается перестройке. Порой он ищет глубокий, скрытый смысл и даже особую мудрость там, где их нет. Увидеть короля «голым» мешает инерция представлений.

В представлениях о соотношении сил значительную роль играют, следовательно, представления не только о на­личных знаниях, но и о глубине понимания, и не столько о конкретных умениях, сколько о способностях. Из пред­ставлений о своих преимуществах этого рода вытекает общее представление о своем праве распоряжаться и об обязанности партнера повиноваться. Из представлений о преимуществах партнера - о его праве повелевать и о своей обязанности повиноваться.

На четком представлении о соотношении сил построена всякая дисциплина. Когда соотношение прав и повиновение вытекают из признанного соотношения любых сил, неза­висимо от их содержания, то это - дисциплина, но она может быть чисто формальной; если же повиновение об­основано признаваемым соотношением сил в знаниях, по­нимании и способностях, то это - дисциплина сознательная. Ясность, определенность и обоснованность представлений о соотношении этих именно сил и вытекаю­щая отсюда ясность в распределении прав и обязанностей - основы стройной и целесообразной организованности лю­бого человеческого коллектива. В таком коллективе пози­ция каждого общепризнанна, и в нем нет места ни позиционной борьбе, ни борьбе за инициативу. Права и обязанности каждого ясны в неоспариваемых границах, и каждый занимает свое место в общем деле...

Военная организация может служить примером. Но, до­стигнув предела неоспоримой определенности, разность в силах партнеров делает невозможной и борьбу между ними; если нет сопротивления одного другому, то не обнаружива­ется и разность целей - обязательное условие возникновения борьбы: слабейший уподобляется орудию в руках сильней­шего. Борьба с очевидно слабейшим и повинующимся по­добна обработке неодушевленного материала, который может не поддаваться, но не может противодействовать.

Такая «обработка материала», даже когда им являются живые люди, есть, в сущности, подготовка средств для под­линной борьбы как соревнования с кем-то в силах. А на ха­рактере этой борьбы во всех случаях сказываются представления каждого о соотношении сил, своих и партнера. Обычно пред­ставления эти не так просты и определенны, чтобы полностью совпадать. Ведь что особенно важно - у каждого человека они своеобразны по отношению к любому партнеру. Каждый видит в чем-то свое преимущество и в чем-то слабость парт­нера, а партнер держится иных представлений.

Можно не сомневаться в преимуществах сил партнера в одном и быть столь же уверенным в своих преимуществах в другом; борясь, каждый стремится пользоваться тем ору­жием, каким, по его представлениям, он располагает и вла­деет лучше партнера. Поэтому в борьбе обнаруживается вооруженность каждого, в первую очередь то, в чем он видит свои силы и в чем - слабость партнера. Своим пре­имуществом борющийся может считать, например, то, что совесть, справедливость, моральное право на его стороне, хотя юридическое право и власть всецело принадлежат партнеру. Тогда именно эти свои силы он и направляет против партнера. Если последний видит, что в этом оружии он слабее, он не будет пользоваться им, а пустит в ход то, в котором видит свое преимущество. Если же партнер при­нял оружие противника, значит, он считает себя сильнее именно в нем. А если это окажется действительно так, то переменить оружие будет вынужден первый применивший его. Но когда выдвигаются такие силы, как совесть, честь, долг, моральные принципы, и партнер не отказывается от пользования ими, то борьба разворачивается вокруг этих принципов и потому делается позиционной; если же парт­нер уклоняется от применения таких сил, то нередко как раз для того, чтобы избежать отклонений от дела. Поэтому сколько-нибудь длительная деловая борьба требует смены оружия, и в ней избегают обобщений, а многократное при­менение одного и того же оружия выдает стремление к борьбе позиционной.

В словесной борьбе смена оружия требует перехода от одной аргументации к другой. Но если в выборе аргументов борющиеся руководствуются только их объективной убеди­тельностью, как она каждому представляется, если каждый свободно указывает на слабые места в доводах партнера и без колебаний, решительно и смело отводит его аргумен­тацию, выдвигая преимущество своей, - значит, в той мере, в какой это имеет место, сознание каждого свободно от об­общенных представлений о разности сил, своих и партнера. Это - борьба равных по силам в представлениях каждого. Ни один из них не делает вывода ни о своем превосходстве в силах, ни о превосходстве своего партнера.

Как только такой обобщающий вывод борющимся сде­лан, он тут же ограничивает выбор его аргументации и спо­собов ее использования. Каков бы ни был этот вывод, он делает борьбу менее стройной, менее логичной, последова­тельной, в строгом смысле слова - менее деловой. Если же в борьбе обнаружится расхождение в представлениях о со­отношении сил, недопустимое хотя бы для одной из сторон, то сторона эта перейдет к борьбе позиционной. Поэтому де­ловая борьба возможна, пока у борющихся существуют более или менее сходные представления о соотношении сил, строя­щиеся, непроизвольно развивающиеся в ходе самой борьбы.

Таким образом, на рассматриваемом нами «измерении» в представлениях о соотношении сил можно увидеть, по­мимо силы и слабости, еще две крайности: с одной сто­роны, полная и для обеих сторон признаваемая ясность в разности сил, исключающая возможность борьбы, с другой - полное игнорирование разности сил, их равенство; тогда выбор средств и способов борьбы ограничен только пред­ставлениями о соотношении интересов. Но свобода в сред­ствах воздействия и беззастенчивость их применения, при длительном и упорном сопротивлении партнера, создают условия, при которых деловая борьба грозит перейти, и обычно переходит, в борьбу позиционную. Возникает не­обходимость сначала для одной, а потом и для другой сто­роны пересмотреть существующие взаимоотношения.

Разность сил вызывает либо уважение, либо пренебре­жение; соотношения интересов - либо симпатию, либо антипатию. В итоговом, общем отношении к партнеру одно с другим сливается в сложное, часто противоречивое, трудно определимое словами целое. Но чем больше разность в силах, тем меньше места представлениям о соотношении интересов; а чем больше ясности, определенности в представлениях о близости интересов, тем меньше роль соотношения сил. Лег­кая симпатия иногда сочетается с пренебрежением, но горя­чая любовь с ним несовместима. Сильного врага можно уважать, но крайняя ненависть исключает уважение. Совер­шенно беспомощный, бессильный враг вызывает даже жа­лость; он, в сущности, уже и не враг. Единомышленник, авторитет которого возведен в культ, не может быть другом.

Практически взаимоотношения редко доходят до таких крайностей, но на представлениях о соотношении сил всегда более или менее ярко сказываются и дружественность и враждебность. Поэтому разные люди по-разному оценивают те или другие возможности и свои и других людей.

Решающее значение в оценке человеком сил другого имеют представления, непосредственно вытекающие из об­щественной природы человеческого сознания. Насколько бы ни был объективно сильнее тот или другой человек лю­бого другого, он всегда слабее человечества в целом. По­этому в представлениях о силах подразумевается их общественная значимость. Богатство, власть, связи имеют большое значение; люди добиваются их разными путями. По и тот, кто, не имея ни власти, ни денег, уверен, что бо­рется в интересах человеческого общества, именно в этом находит силу и основание для уверенности в ее превосход­стве. Тот, кто видит такие обоснования, признает существо­вание силы (или правомерность притязаний на нее) у самого, казалось бы, слабого человека.

Следовательно, силы человека измеряются не только его наличными объективными возможностями, но и его убежденностью в правоте его идей. Увлеченность даже и практически недостижимой целью, уверенность в ее конеч­ном торжестве оказываются реальной силой, иногда пре­возмогающей все другие значительные силы.

Принципиальное отличие самоуверенности как отрица­тельной черты характера от уверенности в своих силах как черты положительной заключается в том, что одна полага­ется на личные силы, противопоставленные силам окру­жающих людей, а в другой имеется в виду сила самого общественного полезного дела, убежденность в его правоте и победе, которые дают и личную силу, даже если спра­ведливость, нужность, полезность этого дела еще не при­знаны или не поняты окружающими. Первый в общечеловеческом масштабе всегда, в сущности, одинок. Второй, по его представлениям, борется от лица многих (иногда даже от лица будущих поколений!).

Как бы ни был пророк «угрюм и худ и бледен», как бы ни «презирали все его» и как бы ни был он «наг и беден», он не может считать себя слабее окружающих обы­вателей, потому что его устами гласит бог, народ, челове­чество. Так же и сила дипломата измеряется силами не его самого, а той державы, которую он представляет; сила пар­тийного работника - партии, к которой он принадлежит; сила корреспондента - газеты, для которой он работает. Но представления человека о соотношении сил обнару­живаются в его борьбе с другими людьми всегда и независимо от их происхождения и правомерности; полнота и яркость проявлений зависят только от их определенности в каждом конкретном случае, даже если они сложны и противоречивы.

Мать семейства, например, может ясно видеть преиму­щество сил своих детей и домочадцев в делах служебных, но в то же время свое неоспоримое преимущество - в тол­ковании вопросов нравственности, быта и семейных обя­занностей; определенность ее представлений в тех и других делах по-разному ярко обнаружится. Медицинская сестра может с полным правом и сознанием своего превосходства в силах командовать пациентом, который во всех отноше­ниях несравнимо сильнее ее, хотя, может быть, и не совсем так, как пациентом слабейшим (ребенком, например).

Когда представления о соотношении сил сложны и противоречивы, разные тенденции борются в них; но какое-то на каждом данном этапе борьбы все же преобладает, даже если оно и ограничено противоположным. Какое именно побеждает? Это зависит от того, какая сила в дан­ный момент в данной ситуации для данных людей имеет наибольшее значение ьн. Ведь иногда даже к уважаемому человеку приходится применять физическую силу.

То, что в данной ситуации наиболее близко интересам человека, - это и представляется ему наиболее значитель­ным в возможностях другого. Математические знания ар­тиста могут - совершенно не интересовать режиссера, а артистические возможности инженера - директора пред­приятия. В «Литературных портретах» А.М. Горький расска­зывает о купце Н.А. Бугрове, который с Витте и с министром двора Воронцовым разговаривал «сверху», а с самим Горьким - «на вы». Бывает, что богач, миллионер, не бросая своих коммерческих операций, наибольшее значение придает все же интеллектуальным, творческим силам человека. (Такими были, говорят, меценаты Морозов, Мамонтов, Зимин...) А иной деятель культуры больше всего ценит звания и «чины». Иногда представления о соотно­шении сил диктуются суеверием, мистическими фанта­зиями. «Распутин стучал на царя кулаком», - записал А. Блок (16, стр. 335).

Но эволюционируют интересы человека - изменяются и его суждения о силах, и своих собственных и тех, с кем ему приходится иметь дело. Дети любят игрушки и игры, самый могущественный человек для них - обладатель игру­шек и сочинитель игр. Жизненный опыт формирует цели, интересы и идеалы человека, а одновременно строятся его представления о сравнительной ценности разнообразных возможностей, способностей, сил. Чем более ограничен круг интересов человека, тем более подвержен он ошибкам в оценке сил и своих собственных и партнеров. Но, вероятно, нет людей, которые не ошибались бы в этих оценках. Оргон ошибся в Тартюфе, Отелло - в Яго, Войницкий - в профессоре Серебрякове. Именно они, ошибки, более или менее значительные и более или менее естественные, де­лают борьбу между людьми увлекательным и поучительным процессом.

Занимаясь вполне конкретным делом, человек в то же время занимает какое-то место в человеческом обществе, а потому считается с окружающими и строит свои взаимо­отношения с ними. В частности - в соотношениях сил. Так происходит их накопление, а в нем позиционные цели наи­более тесно связаны с деловыми.

Само стремление быть сильнее других - цель пози­ционная, а приобретение чего-то вполне определенного - того, из чего, в сущности, складывается всякое накопление, - цель деловая. Пока и поскольку человек занят предмет­ной стороной накопления (вещью, знанием, умением), он занят деловой борьбой; пока и поскольку в его сознании господствует идеальная сторона того же накопления («за­нять место») - он ведет борьбу позиционную.

В пределах вполне конкретной ситуации принадлеж­ность цели к деловым или позиционным обычно относи­тельно ясна - наступающий вынужден ее так или иначе выразить. Но какой именно более отдаленной цели, пози­ционной или деловой, подчинена данная, - это обнаружить бывает значительно труднее, а особенно в накоплении сил.

Так бывает, что человек постоянно и при малейшем поводе вступает в позиционную борьбу, хотя главная цель, поглощающая его, - чисто деловая, конкретная. Он постоянно «ставит на место», пытается вытеснить людей, враж­дебных его делу, и ищет близости с теми, кто может этому делу помочь. Такими бывают самоотверженные изобрета­тели, экспериментаторы, всякого рода одержимые фана­тики, не обладающие гибкостью в обращении с людьми.

Когда человек занят накоплением сил как своей глав­ной целью, он, наоборот, как будто бы всегда занят делом. Если он ведет позиционную борьбу, то чаще «за сближе­ние», а поэтому производит впечатление делового, при­ятного (или даже бескорыстного), хотя в действительности все его дела подчинены только и исключительно карьере - цели чисто позиционной. Общественное положение, подчи­нение себе других - главное дело его жизни. Примеров тому множество в литературе, в истории, да и в окружаю­щей нас действительности...

Разоблачение карьеризма есть его поражение; поэтому карьерист вынужден скрывать свою цель и идти к ней так, чтобы его борьба выглядела деловой. Симуляция кипучей де­ловой занятости - один из видов такой маскировки. Заня­тость важными делами создает впечатление преимущества в силе; умножить это преимущество в глазах партнера можно, занимаясь даже и его делом. Но карьерист ищет в этом деле то, в чем он может партнеру помешать якобы из деловых соображений; он делает вид, будто понимает это дело глубже, серьезнее, ответственнее, чем его партнер. Чисто по-деловому отказывая, умело изображая при этом взаимопонимание, он страхует себя от разоблачения. И он тем сильнее по отноше­нию к партнеру, чем больше заинтересован последний в до­стижении своей цели. Сила такого карьериста в том, что он может отказать, может помешать делу.

Этим средством обычно пользуются те, кто не обладает силой в деле (знаниями, умениями) и кто стремится вос­полнить это свое бессилие властью самого, казалось бы, не­значительного «места». Такой человек, прежде чем поставить свою «визу» на документе, тянет, якобы изучает вопрос, взвешивает, собирает справки и колеблется; он как будто бы никого не хочет ни унижать, ни вытеснять, ни подчинить себе. По видимости он занят делом. В действи­тельности он добивается признания своих преимуществ в силе и признания значительности занимаемого им места. Подлинно заинтересованные в деле оказываются вынужден­ными считаться с ним, даже благодарить его, если он вдруг не воспользуется своей возможностью мешать им...

Накопление сил иногда маскируется и позиционными целями «за сближение». К такой маскировке прибегает чаще тот, кто только начинает набирать силу и потому находится и зависимости от партнера. Так, стремясь жениться для умножения своих сил, карьерист изображает влюбленного; гак добиваются от начальства выгодной работы, повышения в должности, премии, звания и т.п. Так строил карьеру Борис Друбецкой в «Войне и мире». «Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписаную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше ге­нерала и по которой, для успеха по службе, были нужны не усилия, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграж­дают за службу, - и он часто удивлялся своим быстрым ус­пехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия весь образ жизни его, все отно­шения с прежними знакомыми, все его планы на будущее совершенно изменились... Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его и потому могли быть ему полезны» (146, т.5, стр. 100).

2. Проявления представлений о соотношении сил

...О своем

Паденьи мы в глазах друзей читаем

Скорей, чем сами чувствуем его.

Шекспир

Представления о соотношении сил (как и представления о соотношении интересов) определяют ту исходную психо­логическую позицию, с которой человек начинает борьбу, а в дальнейшем сказываются на его оценках и мобилизован­ности, в характере его пристроек и в выборе средств воз­действия, то есть на всем его поведении в борьбе.

В комнату вошел человек и обратился к одному или нескольким из присутствующих. Если вы обратите на это внимание, то увидите: вошел ли человек, считающий себя равным, считающий ли себя сильнее или слабее того, к кому он обратился. Например, вошел ли товарищ по ра­боте, начальник или проситель; разумеется, вы можете ошибиться - бывают начальники скромные, просители са­моуверенные и товарищи по работе самые разные. Это-то и любопытно - вы увидите не должностное или служебное положение человека, а его субъективную психологическую позицию, но и она выступает каждый раз с разными от­тенками и в разных вариациях. Сегодня начальник распо­ряжается не совсем так, как вчера, одному он отдает распоряжения не совсем так, как другому. Внимательный наблюдатель, знающий этого начальника, заметит: приба­вилось ли у него силы или убавилось, о ком из своих под­чиненных и в каком направлении изменились его представления, укрепилось ли его служебное положение или пошатнулось. Кто из подчиненных знает или догады­вается об этом, как это повлияло на представления этого подчиненного о соотношении сил? Все это неизбежно и не­произвольно, более или менее ярко отразится на конкрет­ном поведении каждого.

То же относится и к представлениям о равенстве сил: равный по силам сегодня хоть на сколько-то сильнее или слабее, чем вчера; а если у него самого не прибавилось и не убавилось сил, то, по его представлениям, хоть сколько-то прибавилось или убавилось у его партнера. Тут могут играть роль самые, казалось бы, незначительные и случай­ные мелочи, вплоть до одежды (особенно у женщин), влияющей на самочувствие и настроение в данный момент. Мелочи эти вносят оттенки и поправки в отмеченную выше инерцию - привычку иметь дело с сильнейшими, со сла­бейшими или с равными по силам. Что же касается самой привычки, то она наиболее ярко обнаруживается при пер­вом знакомстве с ее обладателем и при случайных мимо­летных соприкосновениях с ним: тут яснее всего выражаются его представления о своих собственных силах.

То, что для слабого важно, значительно, сильный может не заметить вовсе. Это обнаруживается в оценках; все, что входит в состав оценки (неподвижность, облегчение или потяжеление тела, изменение степени мобилизованно­сти), ярче, определеннее видно в оценках слабого, чем в оценках сильного, пока тот и другой еще только восприни­мают одни и те же касающиеся их события, не участвуя в них п. Это сказывается на дальнейшей мобилизованности.

Борясь с тем, кто, по его представлениям, сильнее его, слабый надеется на успех, но не может быть уверен в нем; поэтому противодействия партнера являются для него меньшей, а успехи, достижения, победы - большей неожи­данностью, чем для сильного. Сильный воспринимает ис­полнение своих требований как должное, а противодействия и замедления в повиновении - как нечто неожиданное, ненормальное. Сильный удивляется проти­водействию партнера, его отказам; слабый - его уступкам и своим успехам. Но эта общая тенденция в значительной степени вуалируется и осложняется тем, что для слабого все вообще изменения в окружающей среде более значи­тельны, чем для сильного. Поэтому могут быть велики и его оценки отказов партнера. Известно, что скромного че­ловека обрадовать легче, чем человека с претензиями.

К началу борьбы слабейший всегда более мобилизован, чем сильнейший. В ходе борьбы значительные оценки (как положительные, так и отрицательные) слабого вызывают не­которую, хотя бы мгновенную, демобилизацию; правда, вслед за ней он обычно усиленно мобилизуется вновь, спешно на­верстывая упущенное. Отсюда - некоторая суетливость.

Телесная мобилизованность, с которой начинает борьбу сильный, более устойчива; она есть пристройка «сверху», допускающая те или другие уточнения в зависимости от того, какие именно воздействия потребуются.

В результате мобилизованность сильного характеризу­ется признаками, которые приводит Ч. Дарвин: «Гордый человек проявляет свое чувство превосходства над другими тем, что держит голову и туловище прямо. Он высокомерен и всячески старается казаться выше... Заносчивый человек смотрит на других сверху вниз и опустив веки... В целом выражение гордости представляет полную противополож­ность выражению смирения» (52, стр. 855).

Отсюда и характер последующих пристроек к конкрет­ным воздействиям: для сильного - «сверху», для слабого - «снизу». Но это опять-таки лишь общие тенденции. Сильный, как и слабый, иногда применяет в борьбе спо­собы вопреки этим тенденциям. Сильный, например, может просить, объяснять, слабый может удивлять, упрекать - в специальном значении этих терминов.

Но самоуверенность, независимость освобождают тело; поэтому пристройки сильного всегда проще и более определенны, и чем он сильнее, тем меньше в его пристройках всякого рода мелких, суетливых движений, говорящих о противоречивости устремлений, о трудности нахождения способа воздействия на партнера. Слабость требует осторож­ности каждого шага. Внимание сильного направлено прямо к отдаленной цели; мелочи, пустяки не задевают его. А то, что его действительно коснулось, побуждает к вполне опре­деленному действию, и он уверенно его выполняет.

Поэтому пристройки сильного более четки, ясны и за­кончены, даже в тех случаях, когда он пристраивается «снизу», хотя пристройки слабого часто бывают более пол­ными. Если сильный, например, просит, то он именно про­сит, а не клянчит, не выпрашивает. Если сильный объясняет - он именно объясняет, а не совершает сложное словесное воздействие, в состав которого входит, между прочим, и объяснение. Он спокойнее... «Всякое достоинство, всякая сила спокойны - именно потому, что уверены в самих себе», - отметил В. Белинский (12, т.VII, стр. 623).

Балетмейстер М. Фокин рассказывает, как он строил пластический рисунок поведения двух основных персонажей балета «Петрушка» - Арапа и Петрушки: «Самодовольный Арап весь развернулся наружу. Несчастный, забитый, запу­ганный Петрушка весь съежился, ушел в себя. Взято ли это из жизни? Конечно, да...

Мы часто видим самодовольного человека, который, са­дясь на стул, широко раздвигает ноги, ступни в стороны, упирается кулаками в колени или в бока, высоко держит голову и выставляет грудь.

А вот другой: сядет на кончик стула, колени вместе, ступни внутрь, спина согнута, голова висит, руки, как плети. Мы сразу видим, что этому не везет в жизни» (156, стр. 287).

Разумеется, к приведенным здесь проявлениям пред­ставлений о соотношении сил относится то, что было ска­зано в предыдущей главе о признаках представлений о соотношении интересов: признаки эти выражают представле­ния о себе и о партнере более или менее полно и ярко в зави­симости от многих и разных обстоятельств, влияющих на них.

Дружественность, увлеченность деловой целью, нужда в партнере, а также - утомленность, физическая слабость, плохое настроение в данный момент, кроме того, навыки благовоспитанности - все это с разных сторон противона­правлено представлениям о своем превосходстве в силах. Всевозможные сдерживающие обстоятельства в той или другой степени сказываются прежде всего в отклонениях от общей тенденции сильного пристраиваться «сверху», а слабого - «снизу».

Слабый заранее, на всякий случай, подготавливает свое тело для какого-то воздействия «снизу»; такова и его общая мобилизованность; его пристройки характеризуются призна­ками, противоположными проявлениям самоуверенности.

Для представлений о равенстве сил характерны при­стройки «наравне», или - то слегка «сверху», то слегка «снизу»: чем ярче была «сверху», тем ярче последующая «снизу», а легкость переходов от одних к другим обеспечивается малой и потому относительно небрежной мобилизованностью. Разность сил обычно игнорируется, пока нет достаточной заинте­ресованности в ближайшем предмете борьбы7б.

Черта, характерная для слабости и заслуживающая спе­циального упоминания, касается полноты пристроек. Зави­симость слабого от партнера обнаруживается в расточительности мелких движений в пристройках. Отсюда: беспорядочность жестикуляции, работа лицевой мускулатуры, излишки мышечного напряжения, стремительность в пере­ходах от пристройки к воздействию и от одной пристройки к другой, иногда прямо противоположной по характеру. По­этому слабость проявляется в обостренности ритма, в лихо­радочных поисках средств воздействия, вплоть до попыток продемонстрировать отсутствующую независимость.

Хорошей иллюстрацией ко всему сказанному о телес­ных проявлениях силы и слабости представляется мне от­рывок из повести Николая Дубова «Беглец»:

«С приездом Виталия Сергеевича все незаметно начало меняться. И чем дольше он жил, тем больше менялось. Папка остался папкой, но стал казаться как-то меньше, а Виталий Сергеевич все больше его заслонял. И не потому, что Виталий Сергеевич высокий, сухопарый и костистый, а папка малень­кий. Он не совсем, конечно, маленький, а все-таки меньше всех ростом, даже меньше мамки. Но дело совсем не в росте. Они просто очень разные. Во всем. И говорят, и ходят, и де­лают все иначе. Даже, когда папка стоит на одном месте, ка­жется, что он ужасно куда-то спешит - переступает с ноги на ногу, станет то так, то эдак, и двигает руками, и перебирает пальцами, и улыбается, и шевелит губами, и хмурится, и щу­рится, как-то все время шевелится. Раньше Юрка этого не за­мечал или не обращал внимания, а теперь, когда приехал Виталий Сергеевич, стал замечать, и почему-то ему это все больше и больше не нравилось, и он даже стал стесняться, будто суетился не папка, а он сам. А Виталий Сергеевич ни­когда не торопился. Юрка сколько раз потихоньку наблюдал за ним, когда тот молчал и о чем-то думал, - он с полчаса, а может, и больше сидел, как каменный, смотрел в одну точку, и в лице у него ничего не шелохнулось - ни твердо сжатый рот, ни глубокие складки на впалых щеках. И он со всеми одинаков. Хоть с дедом, хоть с Максимовной, или с мамкой, или с нами, ребятами. Голос у него спокойный, не­громкий, но почему-то, когда он заговаривал, все умолкали и слушали, и он будто знал, был уверен, что так и будет, даже не пытался говорить громче, перекрикивать других. Ну, прямо как Сенька Ангел сказал - авторитетный. И когда они с дедом выпили, деда вон как развезло, а ему хоть бы что - не кри­чал, песни не орал и ни разу не заругался...

Вот таким и захотелось стать Юрке. Спокойным, силь­ным и авторитетным. Однако, как Юрка ни старался отыскать в себе что-нибудь, что делало бы его похожим на Виталия Сергеевича, отыскать не удавалось» (59, стр. 124-125).

С психологической стороны соотношение сил хорошо охарактеризовано И.А. Гончаровым в «Обломове»: «Илья Ильич... не глядит на всякого так, как будто просит осед­лать его и поехать, а глядит он на всех и на все так смело и сво­бодно, как будто требует покорности себе» (44, стр. 392).

Суетливость как признак слабости и спокойствие как признак силы особенно ясно видны в немом кино и в пан­томиме. Не случайно именно балетмейстер Фокин обратил внимание на проявление того и другого в бессловесном по­ведении... Но и Ф. Шаляпин говорил, по воспоминаниям B.C. Рождественского: «В драпировке-то каждый дурак сумеет быть величественным. А я хочу, чтобы это и голы­шом выходило. И представьте себе, в конце концов добился того, что хотел: «Знай прежде всего свое тело...» - это стало с тех пор моим нерушимым правилом» (123, стр. 170).

Представления о соотношении сил проявляются и в словесных воздействиях. Давая понять партнеру, чего именно он от него добивается, слабый склонен преувеличи­вать значительность своей цели для себя и уменьшать ее значительность для партнера; сильный, наоборот, - умень­шать ее значительность для себя и увеличивать для парт­нера. (Это выражается в лепке фраз.) То, чего добивается слабый, ему очень нужно, а партнеру сделать легко; то, чего добивается сильный, ему достаточно важно, но парт­нер выполнить обязан. Проявления повышенной заинтере­сованности в своих целях в борьбе с партнером говорят о недостатке сил. Повышенный интерес к обязанностям, делам, целям и нуждам другого говорит о силе.

Слабый, стремясь облегчить партнеру выполнение того, чего он от него добивается, склонен подробно и обстоя­тельно аргументировать свои притязания. Экономя время и внимание партнера, он в то же время стремится подробно изложить сложившиеся обстоятельства: такое стечение их, какое нуждается в немедленном вмешательстве партнера. Партнер не знает этих обстоятельств. Если его информи­ровать, он сделает то, что нужно слабому. Если же он все-таки медлит или отказывает, виноват сам слабый, и нужно дать дополнительные разъяснения и обоснования.

Сильный не прибегает к обстоятельным обоснованиям своих деловых требований. Партнер знает достаточно, по­скольку ему так или иначе выражено то, что от него тре­буется, а больше ему и незачем знать. Если же он чего-то не понимает, то сам виноват - он недостаточно сообрази­телен. Приходится узнавать: почему он не понял элемен­тарно простое, что должен бы понять. Поэтому, имея в виду дело (в позиционной борьбе картина меняется), силь­ный кратко формулирует то, что ему нужно, а излагая свои требования, он уже ждет начала их выполнения (или разъ­яснений о причинах промедления).

Слабый добивается только крайне необходимого и не вполне уверен в успехе; отсюда - торопливость в исполь­зовании обстоятельной аргументации; но торопливость вле­чет за собой ошибки, оплошности; их необходимо исправлять с еще большей торопливостью. Это ведет к суетливости в речи. У сильного нет оснований торопиться: суетливость от­сутствует и в строе его речи.

Вот пример того, как представления о собственных воз­можностях, изменившись, преобразуют поведение человека.

Л. Гровс пишет:

«В дневнике Стимсона очень живо описаны события тех дней (речь идет о днях испытания американцами атом­ной бомбы 16 июля 1945 года - П.Е.). Черчилль прочитал доклад Гровса полностью и рассказал мне о вчерашней встрече большой тройки. По тому, как Трумэн энергично и решительно противился нажиму русских и категорически отвергал их требования, он понял, что тот вдохновлен каким-то событием. «Теперь я знаю, что с ним произошло, - сказал он. - Вчера я не мог понять, в чем дело. Когда он пришел на конференцию после прочтения доклада, это был другой человек» (50, стр. 253-254).

Рассказ Чехова «Толстый и тонкий» может служить хо­рошей иллюстрацией того, как представления о соотноше­нии сил резко меняются не в результате изменения собственного положения, а под впечатлением об изменив­шемся положении партнера.

Можно не знать причин существующих или возникаю­щих у человека представлений о соотношении сил, но сами эти представления всегда так или иначе обнаруживаются. Ярких примеров в литературе поистине неисчерпаемое мно­жество; у Достоевского в «Бесах» Петр Верховенский, на­пример, борется как имеющий преимущества в силе со всеми, кроме Николая Ставрогина; Ставрогин - со всеми, кроме Лизы в начале последнего свидания с ней.

Если в подавляющем большинстве случаев человек видит, имеет ли он дело с партнером, считающим себя силь­нее, слабее или равным ему, и это относится даже к самым поверхностным знакомствам и мимолетным встречам, - тем не менее часто это нельзя доказать. Та же самая черта по­ведения, окруженная чертами одного характера, может ясно обнаруживать одни представления о соотношении сил, и эта же черта в другом окружении может выражать представления даже противоположные. Крайняя неуверенность в своих силах иногда обнаруживается в повышенной самоуверенности, а крайняя самоуверенность - в скромности.

Признаки представлений о соотношении сил выпол­няют определенную функцию в борьбе между людьми. Про­явления силы побуждают партнера к вниманию и даже к повиновению.

«Кто верить сам в себя умеет,

Тот и других доверьем овладеет,

И вот - ему успехи суждены», -

- говорит Мефистофель у Гёте (38, стр. 132). Признаки слабости, беспомощность располагают к снисходительности и уступкам. Поэтому люди иногда «настраивают себя» - созна­тельно внушают себе те представления о соотношении сил, какие они хотели бы иметь: готовясь к важному свиданию, человек повторяет для себя свои права и рисует обязанности партнера или рисует могущество партнера и свое безвыходное положение. Когда такие самоубеждения удаются, человек ис­пользует усвоенные по собственному заказу представления.

Чтобы принесла плоды самоуверенность, нужно пове­рить либо в свою силу, либо в слабость партнера. «Человек только там удовлетворяет других, где он удовлетворяет са­мого себя, лишь там он чего-то добивается, где он сам верит в свои силы» (Л. Фейербах. - 153, стр. 242). Чтобы произвести впечатление скромности, нужно поверить в силу партнера или в свою слабость. Тогда борющийся призывает партнера к великодушию и покровительству: вам, мол, ничего не стоит то, что для меня крайне важно, и вся моя надежда на вас... Партнеру приятно признание его превос­ходства в силе, и за полученное удовольствие он, может быть, согласится уплатить уступкой. (Этого мы уже каса­лись, когда речь шла о лести.)

Примеры слабости, вызывающей жалость, - поведение высокопоставленных сановников царского правительства на допросах, в которых участвовал А. Блок в 1917 году. В своей записной книжке он отметил: «Никого нельзя судить. Чело­век в горе и в унижении становится ребенком. Вспомни Вы­рубову, она врет по-детски... Вспомни, как, по-детски посмотрел Протопопов на Муравьева - снизу вверх, как виноватый мальчишка, когда ему сказали «Вы, Александр Дмитриевич, попали в очень сложное историческое движе­ние». Он кивнул: «Совершенно верно». И посмотрел снизу вверх: никогда не забуду. Вспомни, как Воейков на вопрос, есть ли у него защитник (по какому-то коммерческому иску к нему) опять виновато по-детски взглянул и сказал жа­лобно: «Да у меня никого нет» (16, стр. 340). Как видно, на Блока эти признания слабости произвели впечатление; едва ли в них был сознательный расчет - Блок заметил бы это...

Признаки силы и слабости непроизвольно исполь­зуются иногда в борьбе, например, между близкими - между родителями и детьми, между учителем и учеником. Так, чтобы утешить, ободрить огорченного друга, подчеркивают свою бодрость - силу; чтобы добиться извинения, примирения, демонстрируют свою беспомощность. Но такие подчеркивания ведут к осложнениям, как только переходят границы и задевают самолюбие партнера.

3. Соотношение сил, инициативность,

дело и позиция, дружественность и враждебность

...Наибольшей любви достоин такой

че­ловек, который, будучи самым

могуще­ственным, не внушает страха.

Плутарх

В обороне сила обнаруживается преимущественно как величина потенциальная. Оборона говорит лишь о том, что партнер не нужен в данных обстоятельствах. Но независи­мость от сильного - уже демонстрация силы. Такая неза­висимость может быть следствием непритязательности или незаинтересованности во всем том, что может дать или чего может лишить сильный партнер. Но подлинного соревно­вания сил здесь нет и не раскрываются действительные возможности того, кто производит впечатление сильного.

А производит он такое впечатление потому, что сила располагает к тому, чтобы не пользоваться инициативой, а только распоряжаться ею. Партнер, подчиняясь, пользу­ется инициативой в отпущенных ему границах. Сильный сам не «работает» - он руководит, а «работает» его слабый партнер - исполнитель. Л. Толстой указывает на такой закон (определение Л.Толстого - П.Е.): «...Чем меньше то прямое участие, которое они (люди. - П.Е.) принимают в самом действии, тем они больше приказывают» (146, т.7, стр. 357).

Слабому приходится как бы контрабандой протаскивать то, что в его интересах, ибо инициатива предоставлена ему лишь для исполнения того, что нужно сильному. Отсюда все та же суетливость. Ее тем больше, чем больше дистан­ция в силе между слабым и его партнером, по представле­ниям слабого, чем нужнее ему то, чего он добивается и чем уже границы предоставляемой ему инициативы. Если же сильный торопится пользоваться инициативой и про­являет суетливость, значит, в данный момент он утратил независимость и его представления о своем преимуществе в силе пошатнулись.

Сильный либо решительно берет инициативу и тут же передает ее партнеру для совершенно определенного исполь­зования, либо ждет, когда тот, кто ему нужен, сам обратится к нему и предоставит ему инициативу. Но долго ждать -обнаруживать нужду; чтобы скрыть ее, сильный склонен на­чинать с какого-либо заявления, касающегося не его, а парт­нера интересов, с тем чтобы заинтересовать собой, показав при этом свою независимость. Такое начало производит впе­чатление силы, хотя может совершенно не соответствовать действительности. «Сильный» может быть всего-навсего са­моуверенным нахалом. Но партнер робкий или скромный склонен верить первому впечатлению о силе другого. Этим и пользуются. Поэтому апломб - уже некоторая сила. Он помогает одерживать победы - сперва в мелочах. Но победы эти, накапливаясь, создают репутацию силы; далее, демон­стрируемая в связях и знакомствах с действительно силь­ными людьми, она может стать и вполне реальной силой. «...Апломб - три четверти успеха... скромность - вернейшая дорога к неизвестности» (А. Кугель. - 74, стр. 202).

Но явно необоснованные претензии на силу, неумело и неуместно проявляемые, всегда встречают противодействие; они обнажают слабость и создают впечатление враждебности. А слабого врага унижают или общения с ним избегают.

Чем больше разность в силах, тем соответственно более значительны для слабого должны быть его цели, чтобы он вступил в борьбу за них с сильнейшим. Для борьбы с ним слабые объединяются, и недостаток силы компенсируется комбинациями. И, наоборот, чем больше в представле­ниях человека его превосходство в силах, тем менее нуж­дается он в союзниках и тем более вероятно, что любое сопротивление партнера (или даже его медлительность в исполнении) послужит поводом для позиционного наступ­ления. В нем сильнейший не обнаруживает своей слабости - продолжая деловую борьбу, вопреки противодействию партнера, он рискует проявить ее.

Степень превосходства своих сил в представлениях бо­рющегося выражается в его требовательности, начиная с позиции, занимаемой партнером.

Если обе борющиеся стороны обладают реальной силой, обе претендуют на преимущество и каждая нуждается в другой, то обе стремятся распоряжаться инициативой и обе уклоняются от ее делового использования. Каждая держится независимо и ждет от противной стороны проявлении ее деловой заинтересованности, то есть зависимости, слабости, чтобы использовать ее в своих целях. Такое ожидание может быть бесплодно. Вместо деловой борьбы происходит «прощупывание сил» - примеривание, прикидка. Тем дело может и ограничиться. Но тогда обнаружится относительная слабость той стороны, которая больше теряет от бесплодно­сти, так как более заинтересована в цели и потому больше пользуется инициативой в этой разведке.

Значит, чтобы не уронить свое достоинство, нужно, не раскрывая своих действительных деловых целей, заинтере­совать собою противную сторону и принудить ее к исполь­зованию инициативы. Но для этого необходимо и самому проявить ее. Приходится начинать наступление. А чтобы оно не было проявлением слабости, оно должно быть от­кровенно или даже демонстративно позиционным. Пока каждая из сторон претендует на преимущество в силе и нуждается в другой, инициатива может быть использована без ущерба для престижа только в позиционном наступле­нии «за сближение». Если обе стороны так и используют ее, то борьба протекает в проявлениях симпатии, щедрости, единомыслия, которые, совершенно не касаясь дела, служат в то же время доказательством одновременно и силы и дружественности и потому должны располагать противную сторону к деловым уступкам.

Не здесь ли причина того, что в старину дипломати­ческие миссии начинали свою деятельность с ритуала и обильных подарков?

Иллюстрацией может служить библейский рассказ о возвращении «в землю свою» Иакова. Боясь гнева своего брата Исава, он начал с подарка; разделил его на пять ча­стей (200 коз и 20 козлов; 200 овец и 20 баранов; 30 верб­людов с жеребятами; 40 коров и ю волов; 20 ослиц и ю ослов) и с каждым стадом послал по рабу, чтобы Исав в равные промежутки времени до встречи с ним получал по подарку. Встреча прошла вполне мирно.

После того как в подготовительной позиционной борьбе «за сближение» каждая из сторон, оберегающих свой престиж, смело пользовалась инициативой, переход к самому делу опять требует настойчивого стремления ею распоряжаться. Партнеру предлагается в виде очередного подарка уступка делового содержания и предоставляется инициатива для выдачи компенсации. Если уступка мала, то она под тем или иным предлогом отклоняется и предо­ставляется инициатива для уступки более значительной.

Имея в виду дипломатическую борьбу, Г. Никольсон утверждает: «Переговоры представляют собой уступки и встречные уступки» (109, стр. 92). Теперь возникает, в каж­дом случае более или менее обнаженная или скрытая, дело­вая «торговля» - пользование инициативой для изложения и обоснования требований и предоставления ее партнеру для уступок. Реальные силы борющихся сказываются в том, что именно каждый из них уступает и сколь существенно для него то, чего он добивается. При этом чем более сильным считает себя борющийся, тем больше он навязывает инициа­тиву и тем меньше сам пользуется ею.

Требования к партнеру в ходе борьбы уменьшаются или увеличиваются в зависимости от того, как раскры­ваются в ней реальные силы: при недостатке сил прихо­дится увеличивать уступки, сокращать претензии или отказываться от деловой борьбы; при избытке - претензии расширяются, по мере того как возрастает цена уступок для партнера и обнаруживается его зависимость. У сильного часто «аппетит приходит во время еды»...

Уступки обнаруживают дружественность и зависимость - то есть недостаток силы. Отклонения уступок и компен­саций - силу и независимость или враждебность; при этом сила импонирует и потому в какой-то мере сглаживает про­явления враждебности. Заинтересованность в деле и дру­жественность ведут к уступкам; представления о своем превосходстве и враждебность - к повышению требователь­ности. Так, в колебаниях от проявления силы к проявле­ниям слабости, от дружественности к враждебности и обратно протекает борьба между людьми, каждый из кото­рых нуждается в другом, но не желает расстаться с пред­ставлением о своем превосходстве в силах. Такая борьба может быть тем более длительной, чем важней для борю­щихся одновременно и ее предмет и престиж.

Сильнее тот, кто меньше нуждается в партнере, но нужда в нем может быть продиктована и самой друже­ственностью и недостатком силы. То и другое влечет за собой уступчивость, и одно может быть выдано за другое. Недаром пристрастия человека и его симпатии называют его «слабостями».

Если в дружественной деловой борьбе каждый считает себя слабее своего партнера, то каждый стремится к макси­мальному использованию инициативы. Цель того, кто первый начал наступление, сейчас же делается заботой и его парт­нера - свою он забывает или откладывает как менее важную. Если каждый может удовлетворить нужду другого, то борьба на этом кончится. В ней выяснится, что сильнее тот, кто больше сделал для своего друга, но ведь каждый склонен преувеличивать заслуги своего сильного единомышленника.

Если слабейший не может выполнить то, чего добива­ется от него партнер, то он спешит воспользоваться ини­циативой или даже отнимет ее, чтобы объяснить и оправдать причину своего отказа. Здесь борьба обычно пе­реходит в позиционную: отказавший пытается исключить возможное отдаление, предлагая или даже навязывая те услуги, какие он в состоянии сделать взамен того, в чем отказал. (При этом иногда применяется, по выражению Гончарова, «уловка лукавых людей - предлагать жертвы, которых не нужно, или нельзя приносить, чтоб не прино­сить нужных». - 44, стр.362) Но и партнер может претендовать на инициативу, чтобы успокоить готового на жертвы встревоженного своим вынужденным отказом партнера. Возникает дружественная борьба за инициативу. А относи­тельно сильнейшим в итоге будет тот, кто проявил мень­шую нужду в партнере, меньшую деловую инициативность и большую позиционную.

В борьбе со значительно слабейшим наиболее полно, ясно и определенно сильнейший проявляет свое друже­ственное или враждебное к нему расположение в том виде, в каком оно действительно у него существует в данный мо­мент, может быть, даже под влиянием минутного настрое­ния, каприза, причуды. Ничто в представлениях о партнере не сдерживает его побуждений к самым необоснованным и мимолетным позиционным наступлениям любой разновид­ности - от «барского гнева» до «барской любви».

В борьбе с сильнейшим, наоборот, действительные представления о соотношении интересов того, кто считает себя слабее, всегда более или менее значительно перестраи­ваются - иногда совершенно непроизвольно, иногда созна­тельно и преднамеренно. Существующая дружественность усиливается (иногда до нарочитой подчеркнутости), а су­ществующая враждебность сдерживается (иногда до лице­мерного доброжелательства).

Это относится и к тем случаям, когда каждая сторона преуменьшает свои силы и преувеличивает силы другой сто­роны. Так, если я считаю своего партнера человеком более сильным, чем я сам, а он считает меня более сильным, то мы оба будем подчеркивать дружественность, и у каждого остается некоторая неясность относительно отдаленных целей другого, хотя в ближайшем деле мы оба, может быть, придем к удовлетворительному для каждого результату.

Представление о равенстве в силах способствует откры­тому проявлению существующих стабильных представлений о соотношении наиболее значительных интересов и предо­храняет, с одной стороны, от повиновения моменту, от кап­риза, от причуд, с другой - от искажений, вынуждаемых зависимостью, от компромиссов и скидок.

В борьбе враждебной выигрыш одного есть проигрыш другого. В борьбе дружественной в выигрыше могут быть оба. Но так как совпадают их интересы всегда не вполне, то один выигрыш больше, другой - меньше. При этом людям свойственно преувеличивать свои достижения, чтобы не делать широких обобщений о преимуществе сил другого; это - самолюбие. «Грустно, а надо признаться, - писал М. Лермонтов, - что самая чистейшая любовь наполовину перемешана с самолюбием» (79, стр. 174).

По мере увеличения дружественности сторон деловая борьба все яснее выступает как «совещание». Упорные при­тязания одной из сторон на преимущество в силе ведут к враждебности (таковы спесь, гордость, самомнение). Тогда «совещание» превращается в «торговлю», деловую, а потом - позиционную.

Если в деловой борьбе сильный стремится только распо­ряжаться инициативой, то в позиционной он больше склонен пользоваться ею. Поэтому в длительных выступлениях силь­ного (например, в пространных речах) почти всегда содер­жится то или иное позиционное наступление, хотя и сам наступающий и его партнеры могут считать такое выступле­ние по смыслу произносимых слов совершенно деловым.

Сильные словоохотливы и в выговорах («разносах» и «разгромах») и в поучениях (дружественных наставлениях, увещеваниях и разъяснениях). Ведь и лекция, например, в сущности имеет целью завоевание единомышленников по определенному вопросу в интересах отдаленного будущего. Даже в многословном «унижении себя» сильным таится обычно хвастовство своей прямотой или скромностью.

Слабый, наоборот, в позиционной борьбе не может быть настойчивым - ему приходится довольствоваться ре­зультатами тем более скромными, чем, по его представле­ниям, он слабее. Даже в наступлении «за сближение» его настойчивость есть некоторая претензия на силу. Занимаясь только делом, он такой претензии не обнаруживает.

Вследствие этих тенденций слабый избегает позицион­ной борьбы и стремится держаться дела, а если добивается сближения, то сколь можно по-деловому. Сильный чаще маскирует деловые цели позиционными, слабый - пози­ционные деловыми.

Со всем, что прямо или косвенно связано с соотноше­нием сил, приходится встречаться чуть ли не на каждом шагу и в любом литературном произведении. В «Обломове» И. Гончарова есть интересный пример маскировки силы. Речь идет о начальнике, в подчинении у которого пробовал слу­жить герой романа: «Никто никогда не слыхал от него не­приятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не требует, а все просит. Дело сделать - просит, в гости к себе - просит и под арест сесть - просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы; и одному чиновнику, и всем вместе.

Но все подчиненные чего-то робели в присутствии на­чальника; они на его ласковый вопрос отвечали не своим, а каким-то другим голосом, каким с прочими не говорили. И Илья Ильич вдруг робел, сам не зная отчего, когда на­чальник входил в комнату, и у него стал пропадать свой голос и являлся какой-то другой, тоненький и гадкий, как скоро заговаривал с ним начальник» (44, стр. 6о).

Басня Крылова «Волк и Ягненок» специально посвящена соотношению сил: «У сильного всегда бессильный виноват». Поэтому есть основания здесь вновь вернуться к ней.

Если в соревновании разных сил сталкивается сила грубая, примитивная с силой разума, логики, здравого смысла, то победа принадлежит первой. Но в таком соревновании неизбежно разоблачается ее истинная природа - эгоизм, отрицание разума, права, совести и всех устоев человече­ского общежития. Поэтому, пользуясь ею, эту ее природу приходится скрывать - ее обнажение есть, в сущности, по­ражение: «Тому в истории мы тьму примеров слышим».

Этот смысл басни раскроется тем ярче и полнее, чем больше каждая из сил проявит себя. Для Ягненка это: безукоризненная логика фактов - неопровержимая аргумента­ция, изложенная точно, кратко и ясно - чисто «по-деловому». Для Волка: беспомощные попытки восполь­зоваться убедительными обоснованиями и в результате этой беспомощности - брань («наглец», «негодный», «щенок»), издевательства («приятель»), а в итоге - отказ от разумных доводов. Отсюда ритм - неизбежно острый у Волка и от­носительно спокойный, уверенный у Ягненка. Он отнюдь не бессилен, если не признавать силой только силу физи­ческую, - иначе он не был бы способен точно и кратко формулировать свои доводы.

В басне «Две собаки» Крылов опять рассказывает о со­отношении сил. На этот раз имеются в виду общественные положения - неожиданное повышение его у Жужутки. Эта возникшая разность сил сопоставляется с дружествен­ностью. Барбос преисполнен ею. Он откровенен и в своей радости за Жужутку и в оценке собственного безотрадного существования; задавая вопросы: «Какую службу ты не­сешь?», «Чем служишь ты?» - он по-деловому конкретен, обстоятелен и инициативен. Жужутка, наоборот, пытается уклониться от деловой темы; поначалу она почти откро­венно, снисходительно и как будто бы доброжелательно, «возвышая себя», ставит Барбоса «на место». Но Барбос настойчив, как и надлежит при дружественности, а последний ответ Жужутки: «На задних лапках я хожу» - после насмешливого «Вот прекрасно!» выражает уже отчужденность. Ответ этот краток, скуп, что и характерно для сильнейшего в конкретном деле; насмешка, вероятно, относится к наивности Барбоса. А может быть, и к цене своего нового «высокого» положения? Ведь в заключительной «морали» вероятно, есть ирония автора - за «счастье» привилегированного положения заплачено унижением.

4. В пьесе, в режиссуре, на репетиции

Коль скоро в событиях драмы изменяются взаимоотно­шения между героями, меняются и их представления о со­отношении сил. Король Лир в начале трагедии превосходит всех в силе, в конце - он слабее всех; Наташа в драме «Три сестры» входит в дом Прозоровых как слабейшая, а концу она - хозяйка дома; в «Традиционном сборе» В. Ро­зова смотр жизни, прожитой каждым героем, есть в то же время и смотр накопленных им сил.

Театр воплощает жизнь человеческого духа героя пьесы, в частности, в оценке им итогов борьбы на каждом ее этапе; оценка происшедшего определяет его последую­щее поведение. Достижение целей, которые герой выстав­ляет для маскировки, не удовлетворяет его, хотя, казалось бы, он только о них и хлопотал. Достижение же цели, к которой он действительно стремился, скрывая это, делает ненужной дальнейшую маскировку. В таких случаях чело­век иногда мгновенно преображается. Это произошло с Гла­фирой в «Волках и овцах» Островского, после того как Лыняев сделал ей предложение.

Всякого рода маскировки сил осложняют и без того сложную картину их соревнования в борьбе. Но каково бы ни было ее течение в каждом случае, для ее выразитель­ности важно установить: кто, когда и с кем представляется самому себе сильным или слабым? В чем именно?

Если герой драмы только расходует или уступает силу (как король Лир и чеховские три сестры), то как это после­довательно происходит? Если персонаж копит силу (как, может быть, Тартюф, Кречинский, Глумов), то - какую? для чего? как это происходит? Все это отражает суборди­нацию целей героев, а в итоге - тему и идею пьесы, и, следовательно, должно быть предусмотрено режиссером и воплощено актерами. Окончательные ответы дает только развязка сюжета. Зрители с интересом следят за борьбой, когда видят колеблющееся соревнование сил и не знают итога или когда их внимание настолько занято своеобра­зием этого соревнования, что отвлечено от известного им итога (так бывает, когда смотришь знакомую пьесу в хоро­шем исполнении). Острота борьбы неотделима от колеба­ний в соревновании сил.

В конкретном поведении каждого борющегося его сверхзадача более или менее глубоко скрыта, а в борьбе за накопление сил она бывает специально подменена именно для того, чтобы истинная цель оставалась неизвестной партнеру. Какая же из этих целей должна быть заботой ак­тера на репетиции - истинная или подставная? Ответ на этот вопрос зависит от того, насколько ловко и умело дан­ное действующее лицо скрывает свои истинные цели, на­сколько успешно оно маскирует их целями подставными. Удается ли этому лицу обмануть своих партнеров, и на­сколько, следовательно, они проницательны? Так, если Яго или Тартюф плохо скрывают свои истинные устремления, то враждебность их к Отелло и Оргону для зрителей оче­видна, но тогда не окажутся ли Отелло и Оргон наивными до глупости людьми? Какова мера наивности того и дру­гого? Значит, провокационное поведение Яго и Тартюфа должно быть таким, чтобы, с одной стороны, было убеди­тельно доверие к ним партнеров, с другой - чтобы истин­ные их устремления достаточно ясно раскрывались для зрителей. Вероятно, если не все, то многие подставные цели персонажей на репетициях первоначально должны рассматриваться как их подлинные цели, а их истинная общая цель обнаружится лишь в общем-строе их частных целей - в спектакле в целом. Во всяком случае, так работал К.С. Станиславский с В.О. Топорковым на репетициях «Мертвых душ» и так рекомендовал работать над ролью Яго в «Отелло».

Между тем на практике нередко вопрос о соотношении сил действующих лиц либо игнорируется, либо решение его возлагается целиком на актеров; им предъявляются лишь требования общего характера. Но взаимоотношения, взятые в общем виде, не конкретизированные, не разработанные в степенях и по этапам развития роли по отношению к каждому партнеру, ведут к плоским, схематическим «обра­зам». На сцене возникают не живые люди с развивающи­мися и самыми разными взаимоотношениями с разными людьми, а упрощенные стандарты - штампы: командиров, директоров, бюрократов, подхалимов, патриотов, предателей и т.д. и т.п. Штампы эти наиболее распространены именно в исполнении ролей, которые при поверхностном чтении пьесы требуют силы и независимости.

На репетициях много труда в работе с актерами уходит как раз на то, что связано с уверенностью действующего лица в своих силах. Из прошлого опыта яркой иллюстра­цией (к ней мы еще вернемся) может служить работа Не­мировича-Данченко над образом Кулыгина при постановке «Трех сестер» в МХАТ в 1940 году (см. 103). Настойчиво борясь, актер теряет уверенность в своей силе, - найдя ее, он перестает подлинно действовать. Причем одним актерам (преимущественно молодым) более свойственно действо­вать, пренебрегая уверенностью в силе; другим (преимуще­ственно опытным) - изображать силу, игнорируя задачу. Дело в том, что сила, как мы видели, предполагает спо­койствие и внушает к себе уважение, в частности - зрите­лей. Мастерство актера - это его профессиональная сила. Она выражается, между прочим, и в творческом спокой­ствии - в уверенности актёра во всем том, что он делает на сцене, какую бы «беспокойную» роль он ни играл. А самоуверенный актер-ремесленник, однажды усвоив ма­неры, приемы, повадки сильного человека, далее, не утруж­дая себя, применяет их чуть ли не в каждой роли, создавая себе репутацию «мастера».

Но опасно и другое. Режиссер требует от актера тем­пераментного, настойчивого действия. Сам актер стремится к тому же. Он старается, а старательность, озабоченность сейчас же делают его слабым. Между тем в данной сцене актер должен бы действовать, имея представления о своем преимуществе в силе. Пока эти представления не включены в число предлагаемых обстоятельств, роль не может получиться. Но актер не подозревает этого. Он за­ботится только о действии, все больше старается и уходит все дальше и дальше от живого образа, чаще всего в итоге к тем же штампам. При этом с самыми благими намере­ниями он пытается неукоснительно «идти от себя» и дей­ствовать «подлинно, продуктивно и целесообразно». Но человек не может воздействовать на других без представ­лений о соотношении сил, какие ему свойственны.

В таких случаях А.Д. Дикий говорил: «Ищет не там где потерял, а где светлее». Актер и режиссер ищут логику" действии «вообще», а не ту, которая в данном случае только и может привести к перевоплощению в образ Такие просчеты в современной театральной практике и педаго­гике, к сожалению, весьма распространены.

Глава V