Таким образом, любой предмет борьбы имеет как бы две стороны - материальную и идеальную.

Дата: 2025-04-30; Просмотры: 6

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Но люди далеко не всегда осознают связь между этими сторонами своих желаний - предметов борьбы. Иногда им кажется, что они борются за высокий идеал, как если бы он был лишен материальной конкретности; иногда, борясь за что-то вполне материальное, конкретное, они не отдают себе отчета в том, что в действительности ими движет та или иная благовидная или неблаговидная идеальная цель. «Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительно­сти хотим», - говорит Ларошфуко (76, стр. 56). «Причины действий человеческих обыкновенно бесчисленно сложнее и разнообразнее, чем мы их всегда потом объясняем, и редко определенно очерчиваются», - как сказал один из героев Достоевского (57, т.6, стр. 547). Связь между матери­альной и идеальной сторонами предмета борьбы есть, в сущности, предметная реализация субъективных устремле­ний или субъективная значимость объективных явлений.

Наблюдатель борьбы (как и зритель спектакля) вначале видит обычно борьбу за относительно конкретные пред­меты. Из того, каковы они, в какой последовательности сменяют друг друга, в каких условиях и как борются на­блюдаемые, наблюдатель делает выводы об идеальной, ду­ховной стороне предмета борьбы.

Важнейшее, к чему человек стремится в жизни, его главный предмет борьбы если и предстает перед ним в иде­альном качестве и в непосредственной близости, то в ис­ключительные, переломные моменты его жизни. Но часто людям кажется, что они подошли к нему вплотную. Так бы­вает с влюбленными, так бывает с поступлением в институт (скажем, театральный), с выбором места работы. Одни люди больше подвержены подобным иллюзиям, другие меньше.

Верно определить главную цель человека в действи­тельной жизни, в жизни, изображенной в пьесе, и в борьбе, долженствующей произойти в спектакле, - дело обычно сложное и трудное Ее как сверхзадачу образа актер при­зван обнаружить для зрителей своими действиями в тече­ние спектакля, как сущность определенного живого человека. Так, концентрируя свое внимание на одной из Порющихся сторон, мы приходим к сверхзадаче, и этим определяется важность, значительность понятия «задачи» в актерском искусстве.

Во взаимодействии образов предмет борьбы играет ту же роль, что задача в искусстве актерском. Так же как задача есть «столица» соответствующего актерского «куска», а сверхзадача - «столица» всей роли, - борьба в спектакле и целом имеет своей «столицей» главный предмет борьбы.

Предмет борьбы - это то, о чем идет речь в данном куске, эпизоде; то единое, чем фактически занимаются бо­рющиеся, хотя стремления и мотивы их различны. Например я хочу разрушить данное здание, а мой противник хочет сохранить его. Мы оба заняты зданием. Этот вполне материальный предмет имеет идеальную сторону. Она - историческая, художественная, утилитарно-практическая или иная его ценность, борьба идет из-за нее. А может быть, по существу «яблоком раздора» является понимание ценностей в самом широком смысле? Для одного на первом бытовые нужды жителей микрорайона, для другого интересы города, страны, будущих поколений?

Материальная сторона предмета борьбы ясна и конкретна, а идеальную можно увидеть по-разному, расширяя чуть ли не безгранично. Конкретизируясь в материальном предмете, она в то же время неразрывно связана в спектакле с темой или даже равна ей. Для зрителей тема (спектакля, акта, эпизода) раскрывается в борьбе персонажей за конкретные предметы, поскольку предметы эти идеально значимы не только для действующих лиц, но и для самих зрителей.

Поэтому тематическое богатство спектакля зависит от того, насколько разносторонне, широко и обстоятельно рас­крыта в борьбе идеальная сторона вполне конкретных пред­метов борьбы.

Но предмет борьбы выступает и как определенная цель одной из борющихся сторон, в то время как для другой он является темой, навязанной противной стороной, - к этому нам еще предстоит вернуться.

Главный предмет длительной, сложной и значительной по содержанию борьбы слагается из частных предметов и управляет ими; те в свою очередь - из еще более частных. Соответственно каждый эпизод взаимодействия на сцене имеет свою тему, и все они подчинены главной теме спек­такля - служат ее воплощению, развитию и обогащению. Связь главного предмета с подчиненными может быть при этом весьма сложной и даже противоречивой. Она дана и обнаруживается в развитии сюжета, который, таким об­разом, играет роль как бы «общего знаменателя» истории, легенды, литературы и сцены - искусства театрального. По­этому сюжет как содержание развивающихся в пьесе собы­тий - основа драматургии, предназначенной для сцены. Но предметы борьбы в то же время определяют и поведение актеров. Тогда в их взаимодействиях главная тема спек­такля воспринимается как единая, ясная и одновременно - сложная, богатая.

С понимания темы как предмета борьбы начинается перевод отвлеченной мысли на язык конкретных взаимо­действий персонажей. Добиваясь определенного течения борьбы, режиссер устанавливает, из-за чего в каждой дан­ной сцене она должна происходить. А это зависит от того, как он понимает главный предмет борьбы, то есть единую тему всей пьесы.

В каждой пьесе можно обнаружить столкновение сквоз­ного и контрсквозного действий; значит, в ней возможно не менее двух тем и двух предметов, претендующих на главен­ство. В спектакле они соревнуются, и практически одна не­избежно насколько-то преобладает. Это преобладание - в сочувствии зрителей, а оно подготовлено темой противостоя­щей. Если же для подчеркивания одной предусмотрительно «сократить» другую и смягчить остроту борьбы, то тему оста­ется декларировать. Так случается иногда при самых благих намерениях, когда забывается известная мысль Энгельса: «Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для про­изведения искусства» (90, т.37, стр. 36). Тогда, по выражению Ю. Юзовского, в спектакле «идея торчит как кость в горле» (166, стр. 252). Поэтому в содержательном спектакле преобла­дание одной темы над другими достигается не затушевыва­нием подчиненных и не ослаблением контрсквозного действия, а, наоборот, - обнажением борьбы, но с такой рас­становкой борющихся сил, при которой каждый предмет борьбы служит выявлению главного по субординации и по контрасту. Тогда каждая тема, вплоть до главной, раскрыва­ется в жизненных противоречиях, и тем глубже, чем острее эти противоречия. Тогда любая из борющихся сил выполняет свою, строго определенную функцию в направлении затрачи­ваемых усилий; в актерском искусстве это выражается в том, что актер делает, а не в том, как он играет (отсюда - афо­ризм АД. Дикого: «Шестьдесят процентов успеха зависит от того, что ты играешь, и только сорок процентов - от того, как ты играешь»). Впрочем, здесь, как и всегда, «что» и «как» диалектически взаимосвязаны, и к этому мы еще вернемся.

В современном театре режиссеру приходится заботиться о том, чтобы, во-первых, борьба происходила в спектакле, а во-вторых, чтобы она была обнажена и протекала не сти­хийно, не случайно, не так, «как выйдет», а так, как того требует толкование режиссером темы пьесы.

Казалось бы, эти заботы должны полностью совпадать. В действительности они нередко вступают даже в противо­речие. Дело в том, что борьба может происходить на сцене, и борьбу можно изображать. Добиться того, чтобы борьба, общение, взаимодействие действительно происходили, значительно труднее, чем достичь изображения борьбы (той или другой), даже и относительно правдоподобного. А труд­нее всего добиться того, чтобы она не только действительно происходила, но и была такой, а не другой.

Поэтому при изучении борьбы целесообразно четко раз­граничивать общие закономерности существования всякой борьбы и те специфические условия, в зависимости от которых она протекает так, а не иначе. Мы рассмотрели то, что относится ко всякой, к любой борьбе - к возможности ее существования.

Я позволю себе логическую схему «Введения» кратко повторить, чтобы больше не возвращаться к определению понятий, которыми предстоит пользоваться в следующих главах.

На очереди стоит вопрос о выразительности правды, искренности на сцене; доверие к ним подрывают и эффект­ная неправда и невыразительность архинатурального. Все, что связано с выразительностью человеческого поведения, начинается с экономии сил. Эта всеобщая закономерность делает в жизни понятными, а на сцене выразительными не только цели человека, но и относительную, по суборди­нации, значительность для него каждой. Наиболее харак­теризуют человека те из них, которые так или иначе связывают человека с другими людьми; цели эти, достиг­нув относительной значительности и конкретности, дают начало борьбе. В ней выражаются характеры людей и то общее, что, через предмет борьбы, связывает их между собой, это: темы, идеи, мысли философского, общественно-политического, психологического порядка, которые театр берет в драматургии и призван обогащать.

В следующих главах мы остановимся на обязательных условиях, в которых протекает всякая борьба, но которые могут быть теми или другими и поэтому по-разному влияют на характер ее протекания. Условия эти можно называть «ха­рактеристиками», «параметрами», «измерениями» или «коор­динатами». Я буду употреблять слово «измерения». Предлагаемые мною «измерения» касаются: инициативности в борьбе (гл. I), предмета борьбы (гл. II), представлений че­ловека о том, с кем он борется (гл. III и IV), и обмена ин­формацией в борьбе (гл. V). Их я считаю основными потому, что нельзя представить себе борьбу, которую никто не начал, хотя начать ее можно по-разному. Это относится к «инициа­тивности». Невозможна и борьба без причины, повода и предмета; это было бы совершенно бесцельным (то есть не­возможным) расходованием усилий. Характер предмета борьбы не может не отразиться на ее ходе, а двойственная природа всякого предмета борьбы сказывается в преоблада­ний в разных случаях материальной или идеальной его сто­роны. В этом - основание для второго «измерения». Борьба всегда протекает так или иначе в зависимости от обеих бо­рющихся сторон, и у каждой существуют или возникают представления о противной стороне, влияющие на ее течение. Эти влияния рассматриваются третьим и четвертым «изме­рениями». Специфически человеческая борьба протекает в обмене информацией, и в его характере находят отражение едва ли не все особенности хода и развития борьбы. Это де­лает пятое «измерение» удобным для подведения итогов и проверки всех предшествовавших основных «измерений».

Но помимо основных можно представить себе сколько угодно других, в частности - производных. Некоторые из них будут рассмотрены после основных (гл. VI). В заключе­ние (гл. VII и VIII) будут предложены некоторые общие практические рекомендации и теоретические выводы.

В примечания вынесены высказывания художников, ученых и публицистов, которые могут быть полезны чита­телю, если он заинтересуется историей вопроса, литератур­ными источниками и обоснованиями. В примечаниях дано то наиболее яркое, что, в дополнение к непосредственной практике, привело к выводам, изложенным в книге.

Глава I

«ИНИЦИАТИВНОСТЬ»

Важно не то место, которое мы занимаем,

а то направление, в котором мы движемся.

Л. Толстой

1. Принадлежность инициативы

«...Действие начинается, собственно говоря, - пишет Гегель, - лишь тогда, когда выступила наружу противопо­ложность, содержавшаяся в ситуации. Но так как сталки­вающееся действие нарушает некоторую противостоящую сторону, то этим разладом оно вызывает против себя про­тивоположную силу, на которую оно нападает, и вследствие этого с акцией непосредственно связана реакция. ...Теперь противостоят друг другу в борьбе два вырванных из их гар­монии интереса, и они в своем взаимном противоречии не­обходимо требуют некоего разрешения» (34, стр. 221).

Гегель говорит здесь о борьбе в иной связи и в ином (философско-теоретическом) плане - борьбе как столкно­вении противоположных сил по основе противостоящих друг другу интересов. Поскольку нас интересует главным образом область человеческих взаимодействий, то и вопрос о борьбе мы переводим в более конкретный и более узкий план - план практической психологии.

Итак, основным условием для борьбы, о которой идет речь, как и для всякой другой, является, по формуле Ге­геля, наличие противоположных интересов. Если такая си­туация налицо, борьба может начаться; но носителями тех или других интересов, противоборствующих сил в жизни являются люди. Следовательно, чтобы борьба нача­лась, кто-то должен сделать первый шаг в борьбе, как след­ствие нарушенной «гармонии» интересов, - иначе говоря, кто-то должен проявить инициативу. Борьба будет проис­ходить, если он встретит ответное сопротивление и будет пытаться преодолеть его. Проявление инициативы - первое обязательное условие возникновения какой бы то ни было реально ощутимой борьбы.

Слова «инициатива», «инициативность» мы будем здесь употреблять в неизменном условном значении тер­минов. Не нужно при этом думать, что речь должна пойти только об инициативных, то есть деятельных, предприим­чивых, находчивых людях. Термин «инициатива» нам нужен для того, чтобы наглядно раскрыть и продемонстри­ровать сам механизм борьбы в жизни и на сцене. «Овла­деть инициативой», в принятом нами смысле, - это значит получить в свое распоряжение поле деятельности во взаи­модействиях людей, чтобы осуществить на нем свои нужды, связанные с партнером.

В этом и только в этом смысле использованы слова «инициатива», «инициативность», с которыми читатель еще не раз встретится на страницах книги.

Проявляя инициативу, человек требует внимания со стороны партнера к своим целям, делам, нуждам. Но часто партнер и сам претендует на инициативу, и тогда приходится затрачивать дополнительные усилия, чтобы удержать инициативу, - бороться одновременно и за вни­мание партнера и за то, для чего оно нужно.

Если каждый из борющихся стремится полностью овла­деть инициативой - их цели соревнуются; они вынуждены решить - чем они оба будут заниматься? Тем ли, что нужно одному, или тем, что нужно другому? Предметом борьбы ока­зывается уже не цель того или другого, а сама инициатива. Но пока происходит борьба за нее, пока кто-то из борющихся не овладеет ею, остается неизвестным, зачем она нужна каж­дому из них. Так, пока Бобчинский и Добчинский спорят о том, кто из них будет рассказывать о «чрезвычайном про­исшествии», - сообщить о нем ни тот, ни другой не может.

Каждый из борющихся за инициативу считает, что именно он имеет на нее преимущественное право или что его дело более важно, более срочно, чем дело другого. Рано или поздно одной из сторон приходится уступить - ини­циатива сама по себе не может быть нужна, а занятость ею не дает заняться делом, побудившим претендовать на нее.

На многолюдных собраниях председательствующий берет инициативу при помощи звонка; милиционер, регу­лирующий уличное движение, пользуется жезлом и сви­стком. В словесной борьбе, чтобы привлечь к себе внима­ние, овладеть инициативой и удержать ее, люди обычно повышают и усиливают голос. Поэтому борьба за инициа­тиву часто выражается в стремлении перекричать друг друга, и в спорах по неотложным делам люди легко пере­ходят на крик. От этого всегда страдает ясность целей бо­рющихся - явление, характерное для многих ситуаций.

Пытаясь перехватить инициативу, человек проявляет не­внимание к целям партнера, занимающим того в данный момент. Поэтому из претендующих на инициативу уступает обычно тот, кому нужнее партнер, кто хочет или должен быть внимательным к нему и к его нуждам. Но он уступает лишь приоритет. Это выглядит примерно так: вместо того чтобы спорить о том, кто кого будет слушать, я уступлю, но с тем чтобы потом мы оба занялись моим делом. Как вос­пользуется этой уступкой партнер? Это зависит не только от важности и срочности дела того и другого, но и от их предварительных представлений друг о друге.

В споре логичном, разумном инициатива в каждый определенный период борьбы принадлежит какой-то одной стороне, и борьба за инициативу не отвлекает от предмета и темы спора.

Пользование инициативой я буду называть наступле­нием, отказ от инициативы по отношению к данному парт­неру или партнерам - обороной. По формулировке Гегеля, последняя будет «реакцией» на нежелательную, мешаю­щую, отвлекающую от чего-то важного «акцию».

Наступающему нужно что-то получить, а для этого ему приходится так или иначе выразить, назвать, обозначить то, чего именно он добивается, а далее - так или иначе обосновать, мотивировать свои требования, претензии или нужды; поэтому в наступлениях обнаруживаются цели че­ловека как его позитивная программа.

Партнер обороняется, пока и поскольку он занят чем-то своим и ему не важно и не нужно все, что зависит от другого и находится в его распоряжении в данный момент. Обороняясь, он уклоняется или отбивается от воздействий наступающего как от помехи своему делу. Обороняться можно только в ответ на наступление. В этом основная выразительная функция обороны. Не уступая, обороняющийся вынуждает к настойчивости наступающего. Оборона поэтому характеризует интересы человека с их негативной стороны.

От обороны к контрнаступлению человек переходит иногда мгновенно - как только негативная цель (укло­ниться, отделаться) сменится позитивной (например: обви­нить, удалить, заставить примириться с отказом и т.д.).

Постепенный переход от наступления к обороне можно назвать отступлением. Наступая, человек занят тем, что ему нужно от партнера, но, уделяя все больше внимания партнеру - его интересам, соображениям, доводам, - он все больше занимается тем, что нужно уже не ему, а парт­неру. Так, отказываясь от своих позитивных целей, посте­пенно сокращая их, а в итоге стремясь не лишиться хотя бы того, чем он уже располагает, наступающий иногда пре­вращается в обороняющегося.

В борьбе, окружающей каждого из нас, наступление по­стоянно переплетается с отступлением и обороной. Глухая оборона не может длиться долго, если ей противостоит на­стойчивое наступление. Так же редко встречается и «сле­пое» наступление: ведь чтобы добиться чего-то от партнера, нужно выслушивать его возражения и считаться с ним - то есть на время уступать ему инициативу. А он может более или менее свободно пользоваться ею; поэтому черты обороны и отступления проникают в наступление и черты наступления - в оборону. В этом сказывается множествен­ность интересов людей, сложность их целей, разнообразие во взаимоотношениях.

Определение того, кому в борьбе принадлежит инициа­тива (в жизни, в пьесе, в спектакле, в отдельной сцене), ведет к ясности предмета и темы борьбы, а далее - к уяснению конкретного содержания развивающихся событий и поведения каждого участвующего в них. Вместе с ини­циативностью человека все яснее раскрывается, что именно в жизни представляется ему хорошим, нужным, привлека­тельным. Чем человек инициативнее, тем с большей об­основанностью можно утверждать, к чему он стремится.

Оборона говорит об обратном. Но, как и наступление, она всегда состоит из вполне конкретных действий, кото­рые, если рассматривать их по отдельности, мало отли­чаются от действий, входящих в состав наступления. Отли­чия выступают преимущественно в контексте действий - в той общей цели, которая связывает их в один последова­тельный ряд и едва сквозит в каждом в отдельности. В на­ступлении одна позитивная цель объединяет этот ряд; она побуждает человека повторными усилиями преодолевать или пытаться преодолеть сопротивление партнера. Каждое из этих усилий имеет свою непосредственную, ближайшую цель, но все они подчинены общей цели ряда. Весь такой ряд действий, направленных к одной цели, представляет собою единое наступление.

Таким образом, наступление повторными и возрастаю­щими затратами усилий для достижения одной цели гово­рит о значительности для субъекта этой цели. Действовать с минимальными затратами усилий можно не наступая; на­ступать, не затрачивая все больших и больших усилий, не­возможно.

Беспрерывно действуют не только такие деятельные люди, как, скажем, Штольц или Кочкарев, но и самые без­деятельные, такие, как Обломов или Подколесин. Инициа­тивность человека определяет его как более или менее деятельного, причем содержание его деятельности этим, разумеется, не определяется. Деятельность Штольца по со­держанию своему имеет мало общего с деятельностью Кочкарева, но оба они люди деятельные, - им свойственно проявлять инициативу, наступать. Это противопоставляет их обоих таким мало похожим друг на друга персонажам, как Обломов и Подколесин. Последних в свою очередь объ­единяет лишь то, что для них характерна минимальная наступательность, - таких людей называют обычно «бездеятельными».

Но инициативность борющихся далеко не всегда отчет­ливо выступает согласно предложенной схеме: один насту­пает, другой либо обороняется, либо контрнаступает. Вытекающая в основном из заинтересованности в цели инициативность выступает обычно с разного рода поправ­ками, сдерживающими, освобождающими, маскирующими и ограничивающими ее.

2. Распределение инициативы

Если несколько человек вместе делают одно дело и оно продвигается успешно, то это значит, что каждый знает, когда и как он должен пользоваться инициативой, и что кто-то из них ею распоряжается. Чем хуже каждый поль­зуется инициативой, тем важнее для успеха дела, чтобы кто-то хорошо ею распоряжался. Он предоставляет партне­рам инициативу для определенного использования в более или менее широких границах. Когда границы эти нару­шаются, он вмешивается в их поведение и уже не только распоряжается, но и пользуется инициативой: удерживает указывает, направляет. Чем уже границы и чем чаще они нарушаются, тем чаще это происходит. При самых широких границах, как и при точном выполнении каждым своей функции, он только распоряжается. Если при этом все же происходит борьба, то ее либо ведут партнеры между собой, либо они наступают на него, а он им то или другое позво­ляет. Когда кто-то нарушает границы отпущенной ему ини­циативы и настаивает на их расширении вопреки сопротивлению распоряжающегося, то возникает борьба за инициативу, а точнее - за более свободное ее использова­ние.

Министр в своем министерстве, директор в подведом­ственном ему учреждении, хозяин дома, принимающий гос­тей, человек, пользующийся безусловным авторитетом, - все они в обычных, нормальных обстоятельствах и согласно своему положению более или менее строго распоряжаются инициативой, хотя каждый делает это по-своему. Те, кто позволяет им распоряжаться инициативой, тем самым при­знают за ними это право, хотя у каждого могут быть на то свои основания. Поэтому на сцене, по известной пого­ворке, «короля играют приближенные» и, по выражению Брехта, «барин лишь настолько барин, насколько ему поз­воляет быть им его слуга» (19, стр. 200).

Борьба за инициативу в различных обстоятельствах более или менее вероятна. Согласно библейскому рассказу о царе Артаксерксе, «все служащие при царе и народы в областях царских знают, что всякому, и мужчине и жен­щине (даже любой из его жен! - П.Е.), кто войдет к царю во внутренний двор, не быв позван, один суд - смерть». Здесь невозможно даже предположение о борьбе за ини­циативу.

Иногда человек считает, что его партнер должен бы пользоваться инициативой, но не делает этого. Такого парт­нера нужно заставить взять инициативу в свои руки. Если оба партнера требуют действий один от другого, то они опять борются за инициативу, но не отнимают ее, как Добчинский и Бобчинский, а навязывают друг другу. Так в спектакле МХАТ Манилов принимал у себя Чичикова. При­чем навязывание инициативы может быть, конечно, более или менее настойчивым, обнаженным.

В борьбе такого рода протекают иногда любовные объ­яснения. Каждый ждет «первого шага» от партнера. Но долго ждать остро желаемого трудно. Либо кто-то сам за­хватит инициативу, либо один заставит другого, либо оба решатся одновременно взять ее. В последнем случае навя­зывание инициативы может резко смениться борьбой за овладение инициативой.

Человек предоставляет инициативу партнеру, разуме­ется, не только навязывая ее или уступая его требованиям. Иногда человеку просто некуда спешить, иногда он дей­ствительно заинтересован нуждами партнера и не прочь помочь ему; иногда он изучает партнера, чтобы потом уве­реннее добиваться своих целей. Умение предоставлять ини­циативу есть умение слушать. Оно характерно не только для людей отзывчивых, но и для самых отъявленных эгои­стов и карьеристов.

В спортивной борьбе цель всегда ясна, ясны и границы использования инициативы. Их охраняет судья. Футболисты передают ее игрокам своей команды и стремятся не усту­пать ее противникам. В шахматах исходное преимущество белых заключается в том, что им принадлежит инициатива первого хода; черным приходится отнимать ее, и борьба на доске в значительной степени заключается в борьбе за ини­циативу. Но шахматист охотно предоставляет инициативу противнику, если предполагает, что тот использует ее себе во вред. На этом построены шахматные «ловушки». Так же бывает и на пристрастных допросах, экзаменах, дискуссиях. Всякого рода провокации, «ловушки» - это, в сущности, все те случаи, когда время (то есть фактически кто-то дру­гой) «работает на нас» и когда целесообразна остановка наступления в ожидании момента для его продолжения в более выгодных условиях.

В борьбе всякое предоставление инициативы партнеру рассчитано, в сущности, на то, что она будет использована определенным образом. Это - более или менее длительные паузы, необходимые в наступлении для проверки его эф­фективности, для ориентировки, для оценки изменяющейся обстановки. Чем конкретнее цель наступления, чем оно на­стойчивее и стремительнее, тем более ясно, что инициатива предоставляется партнеру для вполне определенного ис­пользования - и только.

Экзаменатор распоряжается инициативой и предостав­ляет экзаменующемуся пользоваться ею. Последний должен держаться границ заданного вопроса. Положено распоря­жаться инициативой следователю на допросе, врачу - на приеме больных, командиру - в своей части, руководителю - в подведомственном учреждении, режиссеру - на репе­тиции. Если экзаменующийся вырвет инициативу у экза­менатора, обвиняемый - у судьи или прокурора, руководимый - у руководителя, то все такие и подобные им случаи неизбежно воспринимаются как нарушение об­щепринятой нормы и вызывают крутой поворот в борьбе. Таким поворотом было, например, выступление Г. Димит­рова на Лейпцигском процессе в 1933 году, когда, вопреки положению обвиняемого, он обвинял и разоблачал фашист­ский суд, фактически превратив в обвиняемого всесильного в ту пору Геринга.

Границы предоставляемой партнеру инициативы зави­сят от содержания предмета борьбы, от представлений бо­рющихся друг о друге и от условий, в которых борьба протекает. Чем сложнее цель и чем больше зависит от со­знания (информированности, мышления, воображения) партнера ее достижение, тем менее применимо наступление «напролом» и тем шире должны быть границы предостав­ляемой ему инициативы.

Если в любовном объяснении, например, партнеру на­вязывается инициатива для строго определенного исполь­зования, то это не объяснение, а либо обольщение, либо запугивание. Любовное же объяснение требует широких границ предоставляемой партнеру инициативы, поскольку предметом борьбы, целью любящего является взаимопони­мание, сближение идеальное.

Но и в самой сложной борьбе, когда инициатива часто переходит от одного к другому, когда каждая сторона охотно уступает ее, можно заметить, что на каждом этапе взаимодействий инициатива принадлежит либо той, либо другой стороне.

Предполагаемому единомышленнику и другу, так же как и лицу значительному, инициатива предоставляется легче и для более свободного употребления, чем предпола­гаемому врагу или лицу незначительному. (На этом мы специально остановимся в последующих главах.) Поэтому распределение инициативы в борьбе - кто ею распоряжа­ется, кто и как пользуется - не только обнаруживает значи­тельность и сложность предмета борьбы, но и раскрывает взаимоотношения между борющимися.

Оборона «в чистом виде», как уже упоминалось, воз­никает, когда от воздействий партнера нужно только укло­ниться или отбиться и, следовательно, в те моменты, когда сам партнер совершенно не нужен обороняющемуся. Но че­ловек - существо общественное; поэтому самые черствые эгоисты, самые ленивые и независимые люди обычно все же дорожат своей репутацией. Поэтому оборона «в чистом виде» возникает сравнительно редко - пока обороняю­щийся настолько поглощен своим неотложным делом, что не может уделить внимание делам партнера, который на­стойчиво претендует на внимание и потому чрезвычайно мешает.

Таким образом, рассматривая борьбу с точки зрения инициативности борющихся (то есть по нашему первому «измерению»), в каждом конкретном случае и на каждом этапе можно обнаружить тот или другой вариант ее рас­пределения с бесчисленным множеством оттенков в преде­лах каждого. Причем мы особо подчеркиваем, что само это распределение еще ничего не говорит о степени инициа­тивности борющихся. Надо иметь в виду, что инициатив­ность в борьбе, о которой здесь идет речь, и инициативность как свойство человеческого характера хотя и взаимосвязаны, но не тождественны (как об этом гово­рилось выше).

Может происходить борьба из-за инициативы: каждый из борющихся может претендовать на нее и может навя­зывать ее партнеру.

Кто-то из борющихся может распоряжаться инициа­тивой, только предоставляя ее партнеру или также и поль­зуясь ею.

Кто-то может пользоваться инициативой и кто-то уклоняться от ее использования - обороняться.

Пользоваться инициативой любой из борющихся может наступая, контрнаступая и отступая.

Конкретная борьба происходит только тогда, когда кто-то наступает, а чаще всего борющиеся наступают пооче­редно.

Если человек только распоряжается инициативой, но сам не пользуется ею - он непосредственно не участвует в борьбе, хотя его присутствие может влиять на ее развитие самым решающим образом; если он отступает - он отходит от борьбы, но это значит, что кто-то на него наступает; если он обороняется - он добивается прекращения борьбы; если он наступает - он ведет борьбу.

Поэтому первое «измерение» борьбы требует внимания прежде всего к наступлению.

3. Наступление

А характер - это то, в чем обнаруживается

направление воли.

Аристотель

Можно много видеть, читать, можно

кое-что вообразить, но, чтобы сделать, -

не­обходимо уметь, а уменье дается только

изучением техники.

М. Горький

Мобилизованность

Среди старейших профессиональных актерских выра­жений известны такие: «ронять тон», «подымать тон», «держать тон». Неумение «держать тон» и склонность «ро­нять тон» издавна считались признаками профессиональ­ной неподготовленности. Современный театр отказался от этих выражений. Специальные заботы о «тоне» уводят ак­тера от действия, от живых человеческих переживаний. И все же это старинное выражение не лишено некоторого ра­ционального смысла. Ведь им пользовались и актеры, ко­торых невозможно заподозрить в ремесленном отношении к искусству и в пренебрежении к правде.

Выражение «тон» фиксирует формы, результаты, не ка­саясь того, что к ним ведет и за ними скрывается. Так воз­ник набор штампов под общим названием «тон»: повышенно громкий голос, стандартная взволнованность, подвижность - «бодрячок». Актер-ремесленник с такого «тона» или с поисков его начинает любую репетицию.

Сущность того, что омертвело в этом наборе, заключа­ется в инициативности. Наступательность обнаруживается, между прочим, в телодвижениях и в звучании речи; по­этому инициативность требует определенного телесного по­ведения и определенного звучания речи. Но если актер специально занимается тем и другим, наблюдая свои позы и жесты и слушая свои интонации, он упускает из внима­ния цель, связывающую его с партнером, и неизбежно пе­рестает воздействовать на него. Тогда действительного наступления происходить, разумеется, не может, как бы точно ни выполнялась его омертвевшая форма.

Чем же отличается поведение наступающего человека от поведения человека не наступающего? По каким вполне конкретным признакам мы вообще убеждаемся, что данный человек в данном случае наступает? В каких непосред­ственно ощутимых фактах реализуется всякое наступление? Начнем с признаков телесных - видимых, но не слыши­мых, держась нашего исходного принципа - целенаправ­ленности, определяющей все человеческие действия.

Всякое воздействие начинается с оценки. Оценка - это процесс; цель его - восприятие нового. В первый момент воспринимающему еще не ясно значение воспринимаемого, и потому никаких выводов и решений по поводу восприни­маемого у него еще нет. Поэтому нет представлений о том, что и как делать. Отсюда - неподвижность, полная и мгно­венная. Пока она длится (может быть, буквально мгнове­ние), возникают первые и самые общие предварительные связи воспринимаемого с интересами воспринимающего; происходит формирование представлений о значении оце­ниваемого. Это обнаруживается в изменении «веса тела»: человек становится либо «тяжелее», либо «легче», и вни­мательный наблюдатель это без труда заметит.

По изменению «веса тела» видно в самых общих чер­тах плохо или хорошо для оценивающего то, с чем он не­ожиданно столкнулся, - в первом случае он «никнет», во втором - как бы «расцветает»; видно и то, насколько со­ответствует или не соответствует воспринимаемое его самым общим интересам по его первым непосредственным представлениям[8]. (Это можно наблюдать, когда в «розыг­рышах» радостное сообщение для эффекта сначала пода­ется как печальное, а печальное - как радостное.)

Далее эти первые представления конкретизируются, и человек принимает решение, что и как делать; возникает объективная цель, стремление к которой реализуется или начинает реализоваться в действии. После оценки события, достаточно значительного для субъекта, может последовать не только действие, но и наступление.

Достаточно ли значительно событие - обнаруживается в том, что одновременно с изменением «веса тела» (или с не­которым отставанием, вслед за ним) происходит более или менее ясно видимая либо мобилизация, либо демобилизация сил. В первом случае за оценкой может последовать наступле­ние или попытка начать его; во втором случае наступления не последует. Как мобилизация, так и демобилизация могут идти одновременно и с облегчением тела (с положительной оцен­кой) и с потяжелением тела (с отрицательной оценкой), но могут и следовать за ними. Мобилизация в некоторой степени нейтрализует отрицательную оценку, демобилизация также нейтрализует положительную оценку. Поясним примером.

Вы получили письмо. Оно содержит важное для вас сооб­щение - положительное или отрицательное (соответствующее вашим интересам или противоречащее им). И в том и в дру­гом случае оно может требовать от вас немедленной деятель­ности и может, наоборот, делать ненужной предполагавшуюся деятельность. Соответствие или несоответствие сообщения вашим интересам неизбежно и непроизвольно отразится на «весе тела»; вывод о необходимости действовать отразится на мобилизованности. Первое зависит только от содержания ваших интересов и от понимания вами полученного сообще­ния; второе - кроме того, еще и от качеств вашего харак­тера, от вашего состояния в данное время, от учета вами окружающих условий вообще и в данный момент.

В мускульной мобилизованности наступление факти­чески зарождается и назревает, хотя целенаправленность его еще и не вполне конкретна. Человек уже готовится к деятельности и борьбе, но может начать ее так или иначе и еще не знает, как именно он ее начнет. Эту обобщенную, «генерализованную» подготовку мы и называем телесной мобилизованностью. Она всегда видна; ни наблюдатель, ни сам наблюдаемый еще не знают, какие действия последуют, но готовится ли человек к преодолению препятствий, к борьбе, или он готовится отказаться от борьбы, уклониться - это внимательный наблюдатель увидит.

Мобилизованность выражается в общей собранности внимания и, следовательно, в направлении взгляда, в гла­зах, в дыхании и в общей подтянутости мускулатуры тела, в частности в подтянутости спины - позвоночника. Это - рабочее состояние тела, приспособленность его к затрате усилий и относительно широкому выбору действий - к тем и таким, какие потребуются, как только цель достаточно конкретизируется, готовность преодолевать препятствия, ко­торые еще не возникли, но вот-вот возникнут, которые воз­можны, вероятны на пути к цели^[9].

Мобилизованность есть готовность к ряду действий, к перспективе дел, ведущих к одной цели. Она похожа на сборы в путь: в соседнюю комнату, через весь город, в за­граничную поездку; на полчаса, на неделю; в гости, по делу, к приятелю, к начальству, на свадьбу, на похороны и т.д. Каждый человек собирается по-своему, но любой, успешно или нет, пытается предвидеть то, что ему предстоит, и соот­ветственно готовится. Подобно этому человек готовится и к борьбе, тем больше и тем тщательнее, чем значительнее для него цель и чем больше препятствий он предвидит.

В связи со все более полным осознанием оцениваемого факта и в результате учета изменяющихся внешних условий мобилизованность может, разумеется, смениться демобилизованностью. Когда человек колеблется: то ли вступить ему в борьбу, то ли нет - мобилизованность и демобилизованность чередуются. Так иногда слушают речи и споры; так наблюдают за борьбой, если в исходе ее заинтересованы (например, болельщики на футболе в моменту острых си­туаций мобилизуются, со спадом остроты - демобили­зуются). Особенно ярко это видно, когда дети следят за развитием событий в спектакле, если герой пьесы завоевал их сочувствие, - весь зал бывает мобилизован, когда герою угрожает опасность.

На этих примерах видно, что мобилизованность вовсе не всегда переходит в наступление - дети не бегут на сцену и болельщики не вмешиваются в игру, - но к началу на­ступления мобилизованность (хотя бы минимальная) не­обходима - без нее наступление не может состояться.

Наступление наиболее ясно отличается от обороны именно мобилизованностью: наступающий всегда мобили­зован для воздействий на партнера-противника в борьбе, а обороняющийся может быть мобилизован для деятель­ности, не имеющей, по его представлениям, никакого от­ношения к партнеру. Он вынужденно (и потому не полностью) отрывается от своего дела для воздействия на мешающего партнера. Но как только обороняющийся зай­мется партнером, оставив свое дело или отвлекшись от него, он тут же превратится в наступающего, а выразится это в том, что он перестроит свою мобилизованность на другой фронт.

Такая переориентировка мобилизованности достигается иногда буквально в несколько мгновений.

Ремесленным суррогатом мобилизованности является актерский «бодрячок» - один на все роли, и для каждой - от начала до конца; цель его - развлекать зрителей.

На характере и степени мобилизованности человека в каждом конкретном случае отражается множество обстоя­тельств окружающей среды и его прошлой жизни. Иногда мак­симальная мобилизованность не осознается им самим (как в наших примерах с болельщиками и детьми); иногда она не столь стремительна, но сопутствует сознательно принятому ре­шению. Часто непроизвольно возникающая, она предшествует решению, а решение влечет за собой дополнительную мобили­зованность. Вариации тут возможны самые разнообразные.

Степень мобилизованности в ходе наступления ме­няется в зависимости от упорства противника и характера его сопротивления. Наступающий все больше мобилизуется по мере возрастания преодолимых, как он думает, препят­ствий и постепенно демобилизуется, если противодействие оказывается слабее, чем он ждал, или если он начинает подозревать их непреодолимость. Для отступления харак­терна постепенная демобилизация тела; именно в ней от­ступление обычно и начинает обнаруживаться. «Во всех сражениях глаза побеждаются первыми», - заметил Кор­нелий Тацит (142, т.1, стр. 371).

Пристройки

Качества и свойства препятствий на пути к цели дик­туют способы их преодоления. Во всякого рода обработке неодушевленных предметов это очевидно. В борьбе с жи­вотным выбор способов шире и сложнее; тут возможны всякие неожиданности; но побуждения борющихся ясны, почти так же ясны и их возможности. В борьбе человека с человеком у наступающего обычно более сложная цель, и о побуждениях и силах партнера он может строить лишь более или менее верные предположения. Наступающему приходится искать и применять способы преодоления не­ожиданных противодействий, в то же время не уступая инициативу.

В наступлении способы эти суть воздействия на парт­нера, а каждое воздействие требует соответствующей при­стройки[10]. Сила воздействия зависит от полноты пристройки: чем сильнее «удар», тем больше, точнее должен быть пред­шествовавший «замах»; чем энергичнее воздействие, тем больше (полнее, точнее) подготавливающая его пристройка.

Если для ряда следующих одно за другим воздействий человек пристраивается все больше и все тщательнее, то это объективно говорит о том, что всем рядом воздействий (причем они могут быть весьма разнообразны) он добива­ется одной цели, и цель эта достаточно значительна для него, чтобы затрачивать на ее достижение возрастающие усилия. Следовательно, он наступает.

Человек обращается к другому с просьбой. Это - воз­действие, но, может быть, еще не наступление. Человек несколько раз повторяет свою просьбу, но каждый раз с одной и той же пристройкой (случай в жизни крайне ред­кий, так попрошайки-нищие иногда просят милостыню) - это ряд воздействий (если не штамп ритуала), но это опять не наступление. Если же к каждой последующей просьбе он пристраивается больше, с учетом отказа на предыдущую, то это - наступление. Теперь мы видим, что человек действительно добивается того, о чем просит. Первое воздействие на партнера не дало ожидаемого ре­зультата, значит, второе должно быть сильнее первого, а третье - сильнее второго. Каждое последующее только по­тому и потребовалось, что предыдущее оказалось недоста­точно сильным.

Постепенное снижение полноты и определенности при­строек - признак отступления. По ряду пристроек борю­щегося уже можно видеть - наступает он или отступает, а если наступает, то ближе ли его наступление к прямоли­нейному или сложному.

В прямолинейном наступлении «напролом» человек мало или совсем не считается с конкретным содержанием препятствий и почти не слушает партнера. Он видит только сопротивление и не входит в соображение о его причинах. Поэтому он все более энергично и ясно применяет один и тот же способ воздействия (например, приказ, просьба), и тогда одна и та же по природе своей пристройка выпол­няется им для каждого последующего воздействия все более точно и полно, - в нее постепенно вовлекается все тело наступающего.

В сложном наступлении человек учитывает причину и своеобразие каждого противодействия, делает выводы, пы­тается найти «слабое место» сопротивления, принимает ре­шение и подходит к своей цели с разных сторон и потому пользуется разными способами воздействия, а для этого - перестраивается.

Прямолинейное наступление почти всегда входит в со­став какого-то сложного, а самое сложное состоит из не­скольких, иногда предельно коротких прямолинейных. В сложном наступлении наступающий пробует разные пути к одной цели и по каждому из них движется или пытается двигаться прямолинейно. Каждая попытка имеет свою бли­жайшую цель, которая так или иначе связана с предметом борьбы. Она, следовательно, есть в то же время частная тема (или аргумент) диалога, подчиненная общей теме всего наступления . Чем больше путей и, соответственно, подчиненных тем (аргументов) испробовал наступающий, тем сложнее его наступление, тем сложнее выглядит его цель; чем больше использован при этом каждый путь -тем настойчивее наступление, тем больше давление на партнера.

Такова структура наступления в пристройках. Ее можно обнаружить в самых сложных и запутанных случаях, а в ее основе лежат три важнейших фактора, дополняющих и уравновешивающих друг друга: стремление к цели, учет препятствий, экономия сил. Если все эти факторы влияют на характер наступления в полной и равной мере, то перед нами разумное, расчетливое, «правильное» наступление. Но увлеченность целью может мешать разумной оценке пре­пятствий, и это повлечет за собой объективно нерациональ­ное расходование сил. Возникает наступление «слепое», «напролом». В свою очередь учет препятствий и экономия сил сдерживают стремление к цели, а иногда даже приво­дят к отказу от цели.

Чем больше наступающий входит в соображения своего противника, предоставляет ему инициативу, учитывает его интересы и вообще применяется к обстоятельствам и чем строже он экономит силы, тем сложнее его наступление и тем менее оно похоже на штурм. Если же человек больше занимается тем, что нужно партнеру, чем тем, что нужно ему самому, то он, может быть, готовится к наступлению, но сам не наступает. Или его наступление - прощупывание, разведка, более или менее настойчивая. Человек, постоянно озирающийся кругом и, экономя силы, размышляющий о правильности каждого своего шага, двигаться вперед не способен или, вернее, не хочет.

Экономия сил, хотя бы минимальная, - необходимое условие всякого наступления. Полная отдача всех сил в едином воздействии (порыве) исключает возможность раз­вития наступления. Но, во-первых, человеку обычно только кажется, что он употребил все силы без остатка, в то время как в действительности они еще не исчерпаны; во-вторых, если ему и действительно не хватает сил для еще более энергичного воздействия, то у него всегда остается возмож­ность искать силы и способы воздействия. Именно в по­исках сил люди способны лезть в драку, плакать, падать на колени, биться головой о стену и т.д. - совершать объ­ективно бесполезные и бессмысленные движения. От своей цели человек отказаться не может, а все разумные способы, как ему кажется, им уже испробованы безрезультатно. Бес­силие проявляется не в бездействии, а в безрезультатных поисках сил. Люди слабые (дети, например), нервноболь­ные, капризные, избалованные чаще других занимаются та­кими поисками, потому что силы свои они не умеют использовать рационально, а значительность целей преуве­личивают.

Воздействия

...Когда спорящиеся, желая приобресть друг

над другом поверхность, стараются затро­нуть

друт в друге какие-нибудь стороны ха­рактера

или задеть за слабые струны души и когда

через это в споре выказываются их характеры,

а конец спора становит их в новые отношения

друг к другу, это уже своего рода драма.

В. Белинский

Наступление в большинстве случаев реализуется в сло­весных воздействиях.

«Где ты был? Что ты там делал? Зачем ты туда ходил? Чего ты добиваешься?»

«Я хотел бы поставить эту пьесу. Она мне нравится. Я знаю, как ее следует ставить. В нашей труппе она хорошо разойдется».

Два обращения, в каждом по четыре фразы. Каждое может быть наступлением - и прямолинейным и сложным. В первом случае после каждой произнесенной фразы на­ступающий видит только факт неповиновения, и каждой последующей он усиливает то, что было выражено в пре­дыдущей; во втором - он пытается разгадать также и при­чины сопротивления, созревающее возражение, и стремится устранить каждую, по мере того как представления о ней у него возникают. Причины он может видеть разные и к устранению каждой будет подходить по-новому. Тогда каж­дой следующей фразой он указывает на то, что не было высказано в предыдущей. Такой подход требует пауз, пере­строек, подбора аргументов.

Приведенные примеры крайне примитивны. Но ту же в принципе структуру словесных воздействий можно заме­тить в любом наступлении.

По свидетельству Б.М. Сушкевича, К.С. Станиславский говорил: «...Актер работает фразами; их нужно держать как бы за спиной. Вот вам одна. Мало? Так вот другая, третья, четвертая» (132, стр. 122).

Наступающему нужно выразить то, чего он от партнера добивается, но, во-первых, слова наступающего только при­ближенно выражают его мысли и желания; во-вторых, по­нимание их зависит также и от партнера: он может быть недостаточно внимательным, может по разным причинам со­знательно уклоняться от искомого понимания, или не при­давать услышанному должного значения, или не обладать нужными знаниями. Поэтому для усиления воздействия, на­стаивая на своем и, в сущности, повторяясь, во всех случаях целесообразно формулировать свою мысль (представление, образ, требование) каждый раз по-новому - иными словами и выражениями. В любой пьесе это предусмотрено текстом; в жизни происходит почти всегда непроизвольно.

Повышением голоса наступающий удерживает инициа­тиву в своих руках и не позволяет партнеру отвлекаться от предмета; это - способ «приобресть над ним поверхность», по выражению Белинского. Он характерен для наступлений прямолинейных. Повышение голоса призывает партнера с большим вниманием слушать наступающего. Недостаточное внимание партнера досадно, это раздражает, а «при возбуж­дении мы непроизвольно повышаем голос», - утверждает исследователь вокальной речи В. П. Морозов (99, стр. 73).

Усилению воздействия служит «укрупнение речи». Партнер мог не оценить в должной мере слова наступаю­щего, потому что не вник в их смысл - не разглядел кар­тину, нарисованную ими. Значит, эту картину нужно показать еще раз, либо только в большем размере (в пря­молинейном наступлении), либо, кроме того, в усовершен­ствованном виде - обогащенную новыми чертами или для ясности упрощенную (в сложном наступлении). Важно, чтобы партнер вынужден был увидеть всю картину в целом или, плюс к тому, разглядеть ее и в подробностях.

Укрупнение речи есть увеличение значительности вы­ражаемого словами содержания. Любую фразу можно про­изнести как малозначительную - скороговоркой, но можно и «развернуть» - произнести «вразрядку», медленнее, удли­няя гласные и сохраняя при этом логическую стройность фразы, то есть ее композиционное единство. Любопытно, что на это указывал Вл. Яхонтов: «Мы не боялись протяжно произносить слова. Мы догадались, что от этого они стано­вятся крупнее и, как с большой силой пущенная стрела, падают дальше... Нужно стремиться к такой речи, чтобы слова стали объемными и вокальными» (168, стр. 356).

В каждой фразе, как бы ни была она длинна или ко­ротка, есть слова более значительные и менее значительные. В целенаправленном произнесении более значительные - крупнее («объемнее» и «вокальнее»). При укрупнении фразы соотношение (в частности, разность или контраст­ность) значительностей подчеркивается, поэтому в развитии наступления разные слова фразы укрупняются не в одина­ковой степени. Укрупняется всегда и обязательно главное, ударное слово, оно звучит как напечатанное курсивом. Для того чтобы произнести крупно даже одно многосложное слово, его нужно произнести по складам (как говорят людям глухим, плохо знающим язык, очень глупым и т.п.), но с обязательным подчеркиванием ударного слога. Слово с не­верным ударением трудно понять; во фразе, произнесенной без укрупнения главного ударного слова, пропадает целе­устремленность.

За укрупнением речи следует уярчение лепки фразы. Чем короче фраза, тем относительно проще композиция картины, рисуемой ею при помощи голосовых средств. Во фразе из трех-четырех слов лепка сводится к укрупнению одного ударного слова, а укрупнять его можно до размеров плаката. По мере удлинения фразы средства этого стано­вится недостаточно. Длинная фраза воспроизводит сложную картину; в композицию ее могут входить в самых разнооб­разных сочетаниях противопоставления, перечисления, со­поставления, пояснения и добавления. Активность такой фразы - ясность ее назначения в наступлении - обнару­живается в рельефности лепки, в отчетливом разнообра­зии фрагментов и деталей и в их прочной взаимосвязи - в подчинении их всех тому главному, что каждая деталь оттеняет, уточняет, поясняет и живописует. Рельефность лепки - и в красочности, и в цельности, и в завершенности фразы. Если фраза не вылеплена, она распадается на не­сколько фраз или даже на разрозненные обозначения фак­тов, мыслей, состояний и лишается целеустремленности. Так в театральной практике нередко случается. Вл.И. Немиро­вичу-Данченко приходилось указывать на это на репети­циях «Трех сестер» даже мастерам МХАТ. Рельефность лепки не только дополняет укрупнение, но на практике иногда даже и противостоит ему: произнести фразу рель­ефно и крупно труднее, чем рельефно, но мелко, или крупно, но не рельефно.

В жизни люди иногда коверкают слова, с трудом под­бирают выражения и плохо формулируют свою мысль. Но, наступая, любой человек непроизвольно усиливает воздей­ствие на партнера. В частности, каждый умеет произносить фразу целиком и, если нужно, рельефно и крупно. На ре­петициях этого часто приходится от актеров добиваться. Ведь текст - слова и фразы роли - дан автором. Лепить заданную длинную фразу ярко и крупно, как свою собст­венную, актеру нужно уметь.

Повышение голоса, укрупнение речи и уярчение лепки фразы как средства наступления не только дополняют, но в известной мере и заменяют друг друга. А возможности каждого из этих средств в отдельности, в сущности, весьма ограниченны. Наиболее типичным и распространенным яв­ляется повышение голоса, а оно ведет обычно к усилению звука и применяется в прямолинейном наступлении. Но и в самом сложном наступающий, начиная новую фразу, не­произвольно повышает голос, пока держится одной темы.

Рельефно вылепленная, крупно и звучно произнесенная фраза может быть адресована сознанию партнера - без спе­циальной ориентировки на те или другие его психические способности. Но если партнер сопротивляется, то это может значить, что какие-то из этих способностей оказались не за­тронутыми. Так, скажем, наступающий может видеть при­чину сопротивления в недостатке воображения, или в недостатке воли, в мышлении, в памяти, или в общем само­чувствии партнера. Увидев ту или другую из этих причин, он преимущественно ее и пытается устранить каждым после­дующим воздействием словами. Таким путем воздействие как бы концентрируется на одном участке сознания парт­нера. Отражается это на способах словесного воздействия, а именно: наступающий переходит от более сложных способов к более простым, таким, как: удивлять и предупреждать, приказывать и просить, объяснять и отделываться, узнавать и утверждать, ободрять и упрекать - они адресуются пре­имущественно к определенным сторонам сознания партнера, не касаясь остальных или только слегка затрагивая их.

Чем ближе наступление к прямолинейному, тем проще и способы словесного воздействия и тем уже их выбор. В штурме наступающий обычно давит на какую-то одну сто­рону сознания партнера и ограничивается либо просьбами, доходящими до мольбы, либо приказами и вопросами. В сдержанном, сложном наступлении чаще варьируются слож­ные способы словесного воздействия, в которых присут­ствует та или иная комбинация простых и которые меньше претендуют на концентрацию удара. Они метят, так сказать, не в одну точку, а на некоторую площадку вокруг этой точки. Смена способа словесного воздействия - одно из средств усиливать давление на партнера. Иногда его одного бывает достаточно, но чаще оно применяется в дополнение к перечисленным выше[11].

Итак, не считая тех, которые заключены в тексте пьесы и даны автором, мы можем перечислить средства, допол­няющие текст и превращающие произнесение его в наступ­ление. Их сознательное использование на сцене затруднено тем, что в жизни они обычно не осознаются наступающим, поскольку его внимание поглощено целью наступления, возникшей в достаточно значительной оценке:

1. Мускульная мобилизованность - обязательное усло­вие начала всякого наступления.

2. Достройки и перестройки в процессе наступления с возрастанием полноты каждой последующей пристройки в сравнении с предыдущей - приспосабливание своего тела для усиления последующих воздействий.

3. Повышение и усиление голоса в начале каждой последующей фразы по сравнению с предыдущей - чтобы удержать инициативу в своих руках.

4. Укрупнение рисуемой звучащей речью картины (пока рисуется одна и та же картина или разные стороны, части одной картины), чтобы настаивать на ее значитель­ности для партнера.

5. Уярчение лепки каждой последующей фразы. Для этого, в частности: все более четкая завершенность фразы, все более рельефное выделение ударных слов. Для выделе­ния контрастирующих фрагментов картины, рисуемой фра­зой, - все большее использование наступающим диапазона своего голоса («верхов» и «низов»), чтобы сделать ясным для партнера смысл высказывания.

6. Смена способов словесного воздействия: переход от сложного к простому и от одного простого к другому слож­ному или простому - разные подходы к сознанию партнера.

Все эти средства наступления суть различные признаки того, что оно действительно происходит. Мы еще вернемся к тому, когда и как они применяются в жизни и могут быть использованы на сцене, а пока речь идет лишь о том, из чего конкретно, практически состоит наступление.

Отступление обнаруживается в признаках прямо про­тивоположных, поэтому перечислять их нет нужды.

Если в данном наступлении налицо все его признаки, -это наступление максимально целеустремленное, настойчивое и упорное. Оно должно быть и достаточно длительным. Ко­роткое может быть стремительным, с использованием не­многих средств.

Начинается наступление обычно (бывает, конечно, и по-другому) с неполной пристройки, с использования сред­него регистра голоса, речью некрупной или даже мелкой, с лепки фразы малорельефной и способом воздействия, ли­шенным полной определенности. В этом сказывается прин­цип экономии сил. По мере сопротивления партнера наступающему (поскольку он не может или не хочет отка­заться от своей цели) приходится употреблять дополнитель­ные усилия. И они выливаются в применение тех или других средств из числа перечисленных в зависимости от того, как наступающий представляет себе препятствия, воз­никающие на его пути к цели.

Выбор средств и порядок их использования в каждом конкретном наступлении обусловлены многими обстоятель­ствами: характером предмета борьбы, степенью заинтересо­ванности в нем, представлениями о партнере и о себе самом, условиями времени, места, ближайшего окружения. Но каждый человек пользуется предпочтительно теми, а не другими средствами в той или иной последовательности. Именно тут дают себя знать «измерения» борьбы, рассмот­рению которых посвящены последующие главы.

Развитие и темпо-ритм

Позитивная цель движет наступающего вперед, препят­ствия задерживают его. В этом противоречии наступление развивается. «Любое действие, - писал Ч. Дарвин, - даже самое незначительное, требует, если оно сопряжено с труд­ностью, принятия хотя бы какого-нибудь предварительного решения» (52, стр.836). Дж. Лоусон называет «законом» то, что «развитие действия должно возникать из решений дей­ствующих лиц» (82, стр. 371). Чем больше препятствий, чем значительнее они для наступающего, - тем сложнее на­ступление и тем больше места занимают в нем принятия решений. Темп выполнения ряда действий определяется представлениями о цели: в зависимости от наличных или мыслимых условий она требует той или иной скорости дви­жений.

Стремление к цели, сталкиваясь с обстоятельствами, требующими решений и, следовательно, противостоящими ускорению темпа, определяет ритм наступления.

«Предельная частота ритма, которую способен воспроиз­водить человек, зависит от функциональной подвижности нервных процессов возбуждения и торможения, сменяющих друг друга» (П.В. Симонов. - 128, стр. 88). «Ритм рождается от преодоления трудностей: физических, психологических и всевозможных других», - записал слова Станиславского Н. Горчаков (47, стр. 87). Развитие каждого конкретного на­ступления поэтому своеобразно: его темп в каждом случае определяет своеобразная цель и тормозят своеобразные усло­вия, да еще в пристрастных субъективных представлениях.

По выражению В.Э. Мейерхольда, «ритм - это то, что преодолевает метр, то, что конфликтно по отношению к метру. Ритм - это уменье соскочить с метра и вскочить об­ратно» (39, стр. 206).

Ритм выступает в единстве с темпом («метром»), хотя темп не заменяет ритма - они выражают разное. Пока нет препятствий, но растет или снижается увлеченность целью - ускоряется или замедляется только темп. По мере того как возникают или отпадают препятствия, требующие не­медленных решений, при той же увлеченности целью - об­остряется или притупляется ритм 21.

Темп как таковой - скорость - часто приводит к не­брежности в выполнении отдельных звеньев действия. С обострением ритма такие небрежности все менее возможны. Ритм наполняет и переполняет время наступающего забо­тами и действиями, все более субъективно важными - все их надо успеть выполнить, и именно так, чтобы не было нужды к ним возвращаться. Действия эти - преодоления преград на пути к цели. Осуществляются они не иначе как движением, то есть в ускоренном темпе. Из родства темпа ритму возникло выражение «темпо-ритм».

К.С. Станиславский писал о темпо-ритме: «Чем он силь­нее, тем выдержаннее, законченнее, внешне спокойнее само действие и произношение слов, тем идеальнее дикция и по­дача мыслей» (134, стр. 289). Обострение темпо-ритма наступ­ления осложняет положение партнера, и он либо усваивает темпо-ритм противника, либо навязывает ему свой. Так воз­никает ритм всего столкновения в целом. В нем отражается значительность предмета борьбы для каждого и представле­ния каждого о возникающих препятствиях и о партнере. По­этому без изменений ритма борьба вообще невозможна, и все, что касается любого наступления, связано с его ритмом.

На сцене ритм неотделим от искренности - веры ак­тера в подлинность предлагаемых обстоятельств. А искрен­ность увлекает, обнаруживаясь в эмоциональности. Так ритм смыкается с темпераментом через промежуточное звено увлеченности целью. Минуя это звено, обострение ритма иногда подменяют на сцене выражением чувств, взрывами темперамента. Но показная эмоциональность ведет к штампам. Поэтому даже непроизвольно проявляю­щуюся эмоциональность следует отличать от острого, стре­мительного ритма в целенаправленном поведении.

Уяснить корни этого отличия помогает «информацион­ная теория эмоций», предложенная П.В. Симоновым. Со­гласно этой теории эмоция невозможна без потребности, но потребность дает эмоцию только в тех случаях, когда извне неожиданно поступает информация, либо облегчаю­щая (положительная эмоция), либо затрудняющая (отрица­тельная эмоция) ее удовлетворение. Практически положительные и отрицательные эмоции бесконечно раз­нообразны, поскольку вызываются они различными потреб­ностями, различными предварительными представлениями о путях их удовлетворения и различной, неожиданно по­ступающей извне информацией, облегчающей или затруд­няющей их удовлетворение.

Применительно к театральному искусству все это вы­глядит, в сущности, довольно просто: единственный путь к живой, подлинной эмоциональности (к темпераменту), - это действительное участие в борьбе - такая увлеченность целью, при которой для борющегося неизбежно возникают неожиданности в поведении партнера; человек, увлеченный целью, всегда строит прогнозы и потому воспринимает как неожиданность все, что с ними не совпадает. Это расхож­дение между ожидаемым и наличным, при увлеченности целью, только и может вызвать эмоциональную реакцию - ту и такую, какая в каждом случае может возникнуть. Зна­чит, начинается все с увлеченности целью.

К сожалению, драгоценное актерское качество - спо­собность искренне верить в вымысел - иногда беспощадно эксплуатируется как раз на почве эмоциональности. Актер поверил в ту или иную (чаще всего драматическую) ситуа­цию; возникла эмоция; он «купается» в ней, не задумыва­ясь о ее происхождении, получает творческое удовольствие и забывает о целях и интересах играемого персонажа. Под­линная эмоция неизбежно угасает, но актер пытается под­держивать ее искусственно и прибегает к знакомым приемам ее изображения - к штампам.

Иногда увлеченность целью диктует отношение к окру­жающей обстановке и к партнеру, иногда представления о партнере предопределяют предмет борьбы - цель насту­пающего. Одно практически всегда связано с другим в сложных переплетениях. Чтобы разобраться в них, нужно некоторое упрощение. Поэтому остановимся отдельно на том, как влияет на ход и темпо-ритм наступления близость или отдаленность предмета борьбы в представлениях на­ступающего 22.

Наступление «за настоящее»

(за поступок партнера)

Наступающий добивается того, что мыслится ему более или менее быстро достижимым. От острой физической боли нужно освободиться немедленно. Немедленно нужно ловить, хватать и т.п. Это цели, в достижении которых вся­кое промедление нетерпимо или бессмысленно. Но суще­ствуют и такие, которые столь же нелепо предполагать немедленно осуществимыми; нельзя мгновенно построить дом, овладеть незнакомым языком и т.п.

Хотя от содержания цели зависит то, в сколь далеком будущем может представиться ее достижение, тем не менее одна и та же цель для одного человека - нечто сложное и отдаленное, для другого - близкое и простое. Один для устранения соперника строит хитроумные планы, другой прибегает к убийству; один многолетним трудом создает, другой - одним ловким движением присваивает; один предпочитает длинные, надежные пути, другой - краткие, рискованные. Склонность, упрощая цели, приближать их или, наоборот, усложняя, отдалять - в значительной мере характеризует человека. При этом между ближайшими и самыми отдаленными целями возникает, разумеется, мно­жество промежуточных ступеней. Ведь если человек насту­пает, то это значит, что и самую отдаленную цель он хотел бы сколь возможно приблизить. Но и тогда, когда цель до­стигнута, возникает новая, более или менее отдаленная, и ее опять нужно приближать.

Если наступающий имеет в виду, что должное осуще­ствимо сейчас, немедленно, то он наступает, в сущности, за настоящее непосредственно. В таких случаях цель - практический поступок партнера, а не его мысли, или чувства, или отношения, даже если наступающий обраща­ется к сознанию партнера, а конкретно к тем или иным его психическим способностям, как чаще всего и бывает. Такие наступления бывают использованием инициативы для навязывания ее партнеру в самых узких границах.

Наступающим уже сделан категорический вывод, непо­средственно связанный с партнером. Это либо нечто дей­ствительно немедленно осуществимое, либо, по представлению наступающего, простое, совершенно кон­кретное.

Так, можно добиваться от человека, чтобы тот не курил. Но врач, родственники, друзья могут при этом иметь в виду преимущественно будущее и относительно сложное - здоровье курящего; они убеждают его бросить курение навсегда. Работник пожарной охраны тоже требует от че­ловека, чтобы тот не курил, но он имеет в виду другое - немедленное изменение поведения, и только.

Также можно добиваться от человека, чтобы тот пошел куда-то, сделал что-то, ответил на вопрос и т.п., имея в виду и немедленный практический поступок и нечто более сложное - чтобы он что-то определенное усвоил, понял, о чем-то подумал, и тогда, мол, он сам будет поступать так, как должно. Во втором случае цель мыслится на некоторой дистанции.

Но и самая большая дистанция может быть разделена на цепь коротких, каждая из которых имеет простую бли­жайшую цель. Добиваясь поочередно каждой из них, на­ступающий может методически строго идти к цели самой отдаленной. Такое превращение «будущего» в ряд целей, относящихся к «настоящему», характерно для деятельности сугубо деловой, практической. Подобные наступления воз­никают в повседневных служебных делах и по специальным вопросам. Они выглядят как наступления, имеющие целью только немедленно осуществимое.

Хорошо вооруженные для жизненной борьбы, опытные, волевые, уверенные в себе и хладнокровные люди способны к деловым, конкретным и простым решениям даже в си­туациях сложных, неожиданных и затрагивающих их суще­ственные интересы. Люди беспомощные склонны преувеличивать всякое препятствие и осложнять свои цели даже в ситуациях относительно простых.

Бывает, что человек добивается немедленного поступка в таких условиях, при которых уже одно это со всей ясностью обнаруживает его цинизм, жестокость или глупость. Если, скажем, в любовном объяснении герой добивается от партнера определенных и конкретных действий до того, как достигнуто достаточное взаимопонимание, то это значит, что либо он не видит, что оно еще не достигнуто, либо оно ему вовсе не нужно. Такого рода «любовное объяснение» может быть сценой комической, сатирической, а может быть и драматической (если, например, игнорирование сложности ситуации объясняется в данных обстоятельствах жестокостью или цинизмом).

«Настоящее» всегда ведет к «будущему», но иногда и за «будущим» скрывается «настоящее». Кочкарев, вероятно, мало думает о будущем, и ему свойственно откровенно на­ступать «за настоящее». Чичиков, наоборот, плетет тончай­шие кружева, прикидываясь и философом и бескорыстным благодетелем. Поэтому наступает он как будто бы «за бу­дущее», даже когда добивается от партнера простейшего поступка в настоящем времени. Этим он скрывает свою от­даленную подлинную цель.

Решение вопроса о том, на какой дистанции рисуется наступающему его цель и сколь она конкретна в каждом данном случае, зависит на сцене от толкования борьбы и характеров людей, в ней участвующих. Поэтому одну и ту же сцену можно строить и так и иначе, а примеры из драматургии могут служить не обоснованием или доказа­тельством, а лишь иллюстрацией таких возможностей.

Но относится ли цель наступающего к «настоящему» или к «будущему» - зависит не только от него, но в значи­тельной мере и от партнера. Если в наступлении исчерпаны доводы в пользу немедленного поступка партнера, а он продолжает сопротивляться, то цель наступающего часто отодвигается; если партнер уступает и наступление «за бу­дущее» идет успешно - цель приближается. Чем ближе цель, тем проще наступление, тем больше похоже оно на прямолинейное.

По сути дела, всякое наступление есть наступление «за настоящее» ради «будущего», и всякая отдаленная идеаль­ная цель конкретизируется в ближайшей предметной. (По­этому «сложное» наступление состоит из «простых».) Но во множестве случаев наступающему бывает ясно (или ка­жется ясным), что прямым ходом добиться нужного по­ступка от партнера невозможно; тогда, занятый своей целью, он идет к ней окольными и сложными путями - издали.