Раздел V . Социально-экономическая трансформация

Дата: 2025-05-25; Просмотры: 5

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

РОССИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

ХХ век оказался одним из самых трагичных в истории России. Экстраполяция темпов прироста населения, наблюдавшихся в начале этого века, позволяла прогнозировать, что уже к 1950 г. население страны могло бы достигнуть 500 млн. чел. Действительность оказалась совершенно иной, и теперь уже экстраполяция темпов вымирания населения, наблюдающегося в начале ХХI в., даёт основания для прогнозов об исчерпании русского этноса к 80-90-м гг. Исчезновение государствообразующей нации неизбежно приведёт к крушению остатки российской государственности и цивилизации в целом. На западном направлении Россия оказалась отброшена к границам многовековой давности; утеряны территории, на которых некогда сформировалось ядро русской государственности; русский народ разделён и отдельные его части поставлены во враждебные отношения друг к другу. Но господствующие ныне в мире силы не удовлетворены и этим; они настойчиво проводят линию на поддержание в нашей стране социальной модели «вялотекущей катастрофы», неизбежно ведущей, при минимальных издержках с их стороны, к исчезновению России из потока мировой истории уже в обозримом будущем.

Для предотвращения, или хотя бы частичного торможения, подобного развития событий потребуются колоссальные усилия всего народа и решительные, а вместе с тем, продуманные и научно обоснованные действия государственной власти. Задача политической экономии в этих условиях – дать научный анализ причин, приведших российскую цивилизацию к нынешнему кризисному состоянию, проанализировать природу сложившейся в настоящее время системы производственных отношений и разработать рекомендации по кардинальному совершенствованию социально-экономической структуры и росту эффективности экономики.

15. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ АНТИКАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТОТАЛИТАРИЗМА

15.1. Причины возникновения и генезис хозяйственной модели антикапиталистического типа

Предпосылки перехода к хозяйственной системе нового типа. Достигнутый в развитых странах к началу XX в. уровень обоб­ ществления производства объективно требовал кардинальной трансформации производственных отношений. Возникновение мо­нополистических и государственно-монополистических хозяйст­венных форм означало, что капитализм как качественно особая историческая система производственных отношений достигает объ­ективного предела своего развития. Сущностные черты "капита­лизма вообще" -"неприкосновенность" частной собственности, свобода конкуренции, невмешательство государства в экономику - подверглись прогрессирующим ограничениям и изменениям. Выявилась необходимость перехода к хозяйственной системе нового
типа, в рамках которой оказалось бы возможным преодоление антагонизма собственности и труда. Обнаружилась связь прояв­лений данной необходимости с различными формами сознатель­но-управляющего воздействия на общество. Роль такого воздей­ствия в XX веке значительно возросла, что, в свою очередь, пред­определило усиление влияния идеологических факторов на разви­тие экономики.

В наибольшей степени актуализировались те идеологические концепции, содержание которых оказалось, в той или иной сте­пени, сопряжено с объективными тенденциями развития произ­водительных сил. Так, очевидная необходимость преодоления ан­тагонизма собственности и труда обусловила активизацию пред­ложений о ликвидации частной собственности, известных уже в течение нескольких тысячелетий. Столь же давнюю историю имело и мнение о том, что "все зло - от денег" и, соответственно, спра­ведливый экономический порядок требует отказа от денежных форм экономического отчуждения (а в более широком понимании - от товарных форм вообще). С этим подходом были также связа­ны представления о необходимости сознательного планового управления экономическими процессами, что становилось все более настоятельным по мере роста концентрации и обобществления производства. Идея планомерности имела и еще один аспект - это также известное с древних времен представление о возмож­ности и необходимости сознательного преобразования общест­венных отношений, а затем - формирования и развития "идеаль­ного" общества по заранее составленному плану[589].

Отмеченные концепции, неизбежно включавшие в себя ряд утопических и ошибочных сторон и элементов, имеют, тем не менее, глубинную связь с сущностными основами социальной формы движения, чем и объясняется их возрождение на каждом новом крупном витке развития цивилизации. Они не могли не проявить себя и в условиях обозначившейся предельности капи­талистического социума и выхода социальной формы движения на качественно новый уровень, охарактеризовавшийся резким воз­растанием роли сознательного планового воздействия на все об­щественное развитие. Уже с середины XIX в. широкое распро­странение в разных слоях общества получило представление о неизбежности смены капитализма новым строем - коммунизмом. К началу XX в. и в течение его первых десятилетий утвердилось мнение, что непосредственно на смену капитализму приходит первая стадия коммунистического общества - социализм.

Исходная теоретическая модель социализма. В рассматривае­мый период сформировалась теоретическая модель социализма, включавшая в себя следующие основные элементы: социализм - общество, развивающееся на технической базе крупного машин­ного производства; общественно-экономическую основу социа­лизма составляет общественная собственность на основные сред­ства производства, что обусловливает ликвидацию антагонизма соб­ственности и труда, преодоление эксплуатации человека челове­ком и отчуждения труда; в качестве пережитков возможно временное сохранение отдельных элементов частной собственности; при социализме осуществляется сознательное планомерное управление функционированием и развитием народного хозяйства; товарно-денежные формы хозяйственных связей используются лишь в переходный период от капитализма к социализму, после завершения которого они отмирают; связь производства, распре­деления и потребления реализуется на основе принципа "от каждого по способностям - каждому по труду"; социализм - это бесклассовое общество с возрастающей степенью социальной одно­родности; социализм представляет собой более высокий, сравни­тельно с капитализмом, уровень развития цивилизации, обеспе­чивающий утверждение действительного гуманизма, демократии и все более полное развитие личности каждого члена общества на основе чего, в частности, совершенствуются и обогащаются трудовые навыки, возникают новые стимулы к труду и достигает­ся рост эффективности производства; переход к социализму осу­ществляется в ходе мировой революции одновременно в ряде ве­дущих стран.

Перечисленные теоретические элементы составили основу так называемой "концепции научного социализма", ключевую роль в разработке которой сыграли К.Маркс и Ф.Энгельс. Концепция научного социализма, безусловно, отражала реалии и ведущие тен­денции социально-экономического развития в XIX в. Однако дан­ная теоретическая модель содержала ряд внутренних противоречий.

Прежде всего, это относится к проблеме взаимосвязи произ­водительных сил и производственных отношений в контексте сте­пени необходимости и временной определенности мировой анти­капиталистической революции. Возникновение и развитие соци­ализма предполагалось на той же энергетической и технологичес­кой базе, на которой функционировал капитализм. Среди эле­ментов производительных сил коренную трансформацию претер­певал бы при этом лишь один - рабочая сила, и лишь в социаль­но-экономических, а не технических аспектах ее функционирова­ния. Такая трактовка находится в противоречии с системной мо­делью способа производства, предполагающей, что при переходе от одного способа производства к другому качественно меняется вся система производительных сил. Подобное качественное изменение абстрактно соотносилось лишь с высшей фазой ком­мунизма, в то время как антикапиталистическая революция рассматривалась в качестве актуальной задачи уже для условий Х1Х в.

Проблема возникновения новых стимулов к труду затрагива­лась весьма бегло и, по существу, решалась лишь в контексте воз­растания степени "сознательности", что противоречило систем­ным основаниям теории общественно-экономической формации, исходящей из примата базисных отношений. Между тем, многие авторы XIX в. настойчиво обращали внимание на неполноту раз­работки данной проблемы[590].

Далее - уровень производительных сил XIX в. не давал доста­точных оснований для предположения о принципиальной прак­тической возможности, а тем более - о превосходящей экономи­ческой эффективности централизованного планового управления при ограничении или ликвидации товарно-денежных отношений в сравнении с традиционным капиталистическим рыночным хо­зяйством. Данный тезис имел умозрительный характер и пред­ставлял собой вкрапление утопического элемента в научную тео­ретическую модель.

Наконец, конкретный механизм осуществления социалисти­ческой революции предполагал прогрессирующее обнищание про­летариата, обострение его противоречий с буржуазией, углубле­ние и взрыв всех социальных антагонизмов. Между тем, социаль­ная практика второй половины XIX в. демонстрировала в разви­тых странах нарастание противоположных тенденций. К.Маркс и Ф.Энгельс наблюдали эти тенденции, неоднократно вели речь об усилении роли "среднего класса", в своих работах[591], но модель механизма революционных преобразований осталась неизменной.

Причины революции в России. Теоретические противоречия модели научного социализма сказались в ходе первых попыток ее практической реализации. Но еще большее значение имели при этом искажения самих основ данной научной концепции. Так, в соответствии с этими основами, "ни одна общественная форма­ция не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существовани в недрах самого старого общества"[592]. Между тем, первые попытки построения социализма в масштабах крупной державы были предприняты в России - стране, где капитализм далеко не в полной мере реализовал свои внутренние потенции по развитию произ­водительных сил. (Существует необходимость "…соответствующих знаний для каждого порядка идей. Мы это прекрасно понимаем в других областях. Нельзя, например, без соответствующих знаний обращаться со сложной машиной... Всякая идея есть сложная и тонкая машина... При неумелом обращении с идеей происходит ее взрыв, начинается пожар, идея горит и сжигает все вокруг"[593].)

Несомненно, в России в начале прошлого столетия существо­вали предпосылки для революционных преобразований. Проис­ходило интенсивное экономическое развитие, по темпам роста стра­на входила в тройку наиболее динамично развивающихся госу­дарств (наряду с США и Германией, причем в отдельные годы и по отдельным параметрам опережала и их)[594]. В результате к мо­менту начала I мировой войны Россия занимала третье-четвертое место в мире по валовым показателям экономического развития и первое место - по степени концентрации и монополизации капита­ла. Такие синдикаты, как "Медь", "Продамет", "Продвагон", "Кровля", "Продпаровоз" и т.п. монополизировали от 75% до 97% сбыта соответствующей продукции по стране; группа заводов "Коломна - Сормово" монополизировала все судостроение в бас­сейне Волги; к 1914 г. 5 крупнейших банков сосредоточили поло­вину ресурсов и активных операций всех коммерческих банков и т.д. Такая степень монополизации капитала, с одной стороны, не могла не оказать влияния на консолидацию организационных и идеологических форм классовой борьбы рабочих, степень эксплу­атации которых была выше, чем в других развитых странах[595], а с другой стороны - представляла как бы готовую организационно-экономическую форму для огосударствления.

Сказалось и интенсивное развитие в годы I мировой войны высших на тот момент форм государственно-монополистического капитализма. Широко практиковалось секвестирование крупных банков и военных заводов, возникли государственно-монополис­тические объединения на транспорте; государственное регулиро­вание экономики осуществлялось посредством так называемых "особых совещаний" (по обороне, перевозкам, топливу, продо­вольствию), военно-промышленных комитетов и органов по не­посредственному управлению отдельными отраслями народного хозяйства.

В то же время, наряду с развитием государственно-монопо­листического капитализма, в стране сохранялся широкий "фон" докапиталистических хозяйственных укладов. В аграрном секторе экономики преобладали полуфеодальные отношения. В европей­ской части страны 10,5 млн. крестьянских хозяйств (кроме серед­няков и сельской буржуазии) имели в совокупности примерно столько же земли, что и 30 тыс. помещиков (соответственно, 75 и 70 млн. десятин, вследствие чего на одно владение приходилось, в среднем, примерно 7 дес. у крестьян и 2333 десятины - у помещи­ков). В условиях отработочной аренды крестьяне были вынужде­ны не только обрабатывать земли помещиков, но и нести много­численные дополнительные архаичные повинности в помещичьих хозяйствах и усадьбах. Наряду с полуфеодальным, существовало и дофеодальное, и даже первобытное хозяйство. Количественное преобладание среди населения страны людей, включенных, главным образом, в докапиталистические формы экономических отношений, далеко не завершенный характер "работы" капитализма по "переделке" базисных и надстроечных структур, сознания людей - все это не могло не сказаться на судьбе страны.

Большое значение сыграло также противоречие между архаи­ческим характером абсолютистской государственной власти и раз­вивающимися буржуазными формами общественной жизни. Ост­рота отмеченных противоречий не могла не привести к социаль­ному взрыву[596]. Революция в России была неизбежна, но она могла осуществиться в различных формах. Либерально-буржуазные и умеренно-социалистические партии исходили из необходимости более полного развития капитализма в его демократической фор­ме. Идея перехода к социализму отвергалась ими как утопическая по существу и опасная для судьбы страны. Другую позицию занимали большевики, считавшие социалистические преобразо­вания возможными и необходимыми, несмотря на критику их взглядов рядом отечественных и большинством зарубежных марк­систов. Так, Г.В.Плеханов писал: "Социалистическая политика, основанная на учении Маркса, имеет, конечно, свою логику. Если капитализм еще не достиг в данной стране той высшей своей сту­пени, на которой он делается препятствием для развития ее про­изводительных сил, то нелепо звать рабочих... и беднейшую часть крестьянства к его низвержению"[597].

В.И.Ленин пересмотрел идею о необходимости победы соци­алистической революции одновременно во всех или в большинст­ве ведущих стран и выдвинул концепцию так называемого "сла­бого звена в цепи империализма"[598]. В соответствии с этой кон­цепцией, первым этапом мировых революционных преобразований должна стать революция в одной из великих держав, где наиболее остры противоречия, что превращает ее в "слабое звено". Вследствие высокой степени интегративности, достигнутой к этому времени мировой цивилизацией, революционные изменения в одном из ключевых звеньев приведут к необратимым качествен­ным преобразованиям системы в целом.

В абстрактно-методологическом плане этот тезис выглядел достаточно обоснованным и аргументированным. Конкретное же соотнесение России с тем "слабым звеном", в котором должен был произойти "разрыв в цепи империализма", далеко не столь убедительно. Дело в том, что, в соответствии с логикой приведен­ной теоретической схемы, "слабость" того звена, о котором идет речь, должна иметь содержательно-функциональный характер, обусловленный полнотой реализации всех потенциальных формационных противоречий. Слабость же России определялась ее историческим отставанием (хотя и интенсивно преодолевавшим­ся) от других великих держав. В силу исторических особенностей, Россия в течение ряда веков находилась в условиях "догоняющего развития". Атрибутом же "догоняющего развития" является необ­ходимость решения сложных задач в ограниченные сроки при наличии многочисленных противодействующих факторов внутрен­него и внешнего происхождения. Решение этих задач оказывается возможным лишь при максимальной концентрации ресурсов и цент­рализации управленческих решений, в том числе по экономичес­ким вопросам. Отсюда - тенденции к огосударствлению экономи­ки и к доминированию административных методов управления.

Послереволюционные хозяйственные преобразования и возникновение командной экономики.. Отмеченные тенденции неизбежно должны были усилиться в ходе решения сложнейших задач антикапиталистической трансформации. В первые годы после революции это проявилось в режиме так называемого "военного коммунизма", для которого были характерны полное огосударст­вление экономики, максимальное ограничение товарно-денеж­ных отношений, принудительное безэквивалентное изъятие при­бавочного и значительной части необходимого продукта у непо­средственных производителей, милитаризация управления всеми сферами общественной жизни, в том числе и экономикой. В чрез­вычайных условиях гражданской войны и иностранной интервен­ции данный режим позволил решить задачи, которые ставило перед о6ой существовавшее тогда в стране правительство[599]; хозяйственная система "военного коммунизма" была первой попыткой создания некапиталистической экономики на базе современных (то есть образца начала XX в.) производительных сил.

После окончания войны резко проявились недостатки воз­никших экономических форм и структур, обусловленные отсутст­вием у работников экономических стимулов к труду и неэффек­тивностью системы управления. Обнаружился искусственный и формальный характер насильственной, внешне-надстроечной "от­мены" противоречий капитализма. Роль командно-администра­тивных методов уменьшилась в начале 20-х годов при переходе к НЭПу (новой экономической политике), что было связано с пер­вой в мировой практике попыткой создания экономики смешан­ ного типа, основанной на сочетании общественной и частной соб­ственности, плановых и рыночных начал. Крупная государствен­ная промышленность функционировала наряду со средними и не­большими частнокапиталистическими предприятиями и миллионами мелких крестьянских хозяйств, укрепивших свое экономическое положение за счет конфискованных помещичьих земель. Сформи­ровалась достаточно эффективная конкурентная среда; действие рыночных механизмов корректировалось методами планового го­сударственного воздействия. Развивались разнообразные формы кооперации; в аграрном секторе - преимущественно снабженческо-сбытовой с тенденциями перерастания в производственную. Определенную роль играл иностранный концессионный капитал.

Хозяйственная система НЭПа функционировала успешно[600], и ее дальнейшее развитие могло бы создать условия для последующего перехода к социализму. Однако к концу 20-х годов начина­ется демонтаж данной системы, что было предопределено рядом внутренних и внешних факторов. К числу внутренних следует от­нести низкий общий уровень цивилизованности[601] и добуржуазный менталитет подавляющей части населения (в связи с этим, некоторые исследователи, например П.Б.Струве, рассматривали октябрьские события 1917 г. как архаическую крестьянскую контр­революцию против частной собственности, получившей раз­витие в пореформенный период и в ходе столыпинских преобра­зований[602]. Интересны и рассуждения Г.П.Федотова: "Угрозу для свободы ждали от генералов и королей. Но она пришла не с той стороны, откуда ее ждали. Свободу разрушает восставший народ... Массы, как кочевники, ворвались в историю и натворили в ней много бед. Удушение свободы - одна из них"[603].) Сказалось также противоречие между хозяйственным демократизмом, присущим экономике смешанного типа, и тоталитарной организацией по­литической власти.

Не меньшее значение для свертывания НЭПа и перехода к командной экономике имели внешние факторы. Страна, по суще­ству, находилась в международной изоляции. Традиционное со­перничество между великими державами было резко углублено и осложнено враждебным отношением мирового финансового ка­питала к лозунгам построения социализма в России. Этим значи­тельно усиливалась внешняя военная опасность и усложнялись задачи "догоняющего развития". Объективная ситуация "осажден­ной крепости" способствовала усилению тенденций милитаризации в экономике, политике и идеологии. Логическим результатом этих тенденций в условиях форсированной индустриализации явилось утверждение командно-бюрократического типа экономически взаимосвязей, господствовавшего с начала 30-х гг. в СССР, а со второй половины 40-х гг. и в ряде других стран.

15.2. Основные черты антикапиталистически-тоталитарной экономики

Производительные силы командной экономики. Уровень про­изводительных сил псевдосоциалистической тоталитарной эконо­мики, сложившейся в Советском Союзе, а затем, при его содейст­вии - в Китае и других странах, был однопорядковым с уровнем, достигнутым в среднем в мировом капиталистическом хозяйстве. Однако функционирование и развитие производительных сил ха­рактеризовалось рядом недостатков, имевших атрибутивную при­роду. Прежде всего - это глубинные внутренние диспропорции, предопределенные "догоняющим типом" экономического разви­тия и милитаризацией хозяйства. Гипертрофированное развитие получили отрасли I подразделения, и прежде всего - военная и связанные с ней отрасли промышленности. Здесь были достигну­ты высокие результаты, в том числе - и на уровне мировых при­оритетов (например, в производстве военной техники в ходе II мировой войны, позже - в разработке и производстве космичес­кой техники). Однако эти успехи достигались ценой замедленного развития II подразделения, перераспределения ресурсов и средств из сельского хозяйства и, в конечном итоге - за счет низкого жизненного уровня населения.

Особенностью производительных сил командной экономики был, преимущественно, экстенсивный тип роста, что объяснялось большей приспособленностью экстенсивного хозяйствования к командно-административным методам управления. Этому способ­ствовало также наличие значительных природных и трудовых ре­сурсов. Командная экономика достаточно успешно действовала, когда нужно было решать задачи экстенсивного роста без измене­ния технической базы производства, посредством наращивания валовых объемов производства продукции. В этом случае цель "догнать и перегнать" формально достигалась, но при этом, как правило, результат обесценивался, так как в течение времени его достижения экономика стран-соперниц переходила на качественно иной уровень функционирования. Так, к концу 80-х гг. СССР занимал первое место в мире по добыче нефти и газа, - но разви­тые страны к этому времени уже перешли к энерго- и ресурсосбе­регающему типу производства; в СССР добывалось в 5 раз боль­ше железной руды и выплавлялось в 2,2 раза больше стали, чем в США, - но советские станки, в среднем, были почти в три раза тяжелее аналогичных американских и т.д. В отличие от чисто ко­личественного наращивания объемов традиционного, а тем более рутинного производства, качественные преобразования, нововве­дения в гораздо меньшей степени поддаются командному воздей­ствию. Отсюда - такой атрибут командной экономики, как невос­ приимчивость к техническому прогрессу.

Важнейший недостаток движения производительных сил командно-тоталитарной экономики - неэффективность функцио­нирования их основного элемента, то есть рабочей силы. Способ­ности к труду не могли получить полной реализации и развития, так как отсутствовала или была в значительной степени ограниче­на экономическая заинтересованность в труде, получили распро­странение принудительные формы его организации. В формах организации и функционирования процесса труда проявилась вза­имосвязь производительных сил и производственных отношений командной экономики.

Отношения собственности и формы организации труда. Офи­циально было провозглашено господство общенародной формы собственности, во взаимодействии с которой предполагалось функ­ционирование, в качестве подчиненной формы, кооперативной (колхозной) собственности. Обе эти формы рассматривались как конкретизация социалистической собственности. Однако факти­ческие взаимосвязи собственности и труда приобрели совершен­но иную социально-экономическую природу. В качестве субъекта первичного присвоения прибавочного продукта и субъекта хозяй­ственного управления по мере развития командной экономики все более явно начинает выступать номенклатурная партийно-го­сударственная бюрократия. Обнаруживается тенденция ее превра­щения в класс фактических собственников.

За несколько десятилетий существования командной эконо­мики класс этот, по-видимому, не успел окончательно сложиться и оформиться; достаточно размыты оставались его границы и ctdw тура. Но, во всяком случае можно говорить о классовоподобной rpуппе, слое, касте и т.п., относительно чего остальная часть населения выступает как объект эксплуатации (еще в 30-е годы для объ­ективных наблюдателей было очевидно, что советская бюрокра­тия "есть новый привилегированный класс, который может жес­токо эксплуатировать народные массы"[604]). Искусственно сконстру­ированная как некая антитеза капиталистической собственности фактическая социально-экономическая структура могла реально существовать лишь в условиях, когда обществу присущи черты тоталитаризма. Современный тоталитаризм порожден объектив­ными качествами позднемонополистического капитализма, и со­ответствующие тенденции в различных формах проявили себя во многих странах. Однако наиболее полно его черты присущи сис­теме антикапиталистического псевдосоциализма. («Массовое, тех­нологически высокоразвитое, бюрократизированное общество само по себе еще не есть тоталитаризм, но содержит существенные предпосылки для его формирования... Каковы эти критерии? Во-первых, официальная идеология, полностью отрицающая ранее существовавший порядок и призванная сплотить всех граждан общества для построения нового мира; во-вторых, единственная массовая партия, возглавляемая одним человеком (диктатором), организованная по олигархическому принципу и тесно интегри­рованная с государственной бюрократией; в-третьих, террористи­ческий контроль не только над "врагами" режима, но и над все­ми, на кого укажет перст партийного руководства; в-четвертых, партийный контроль над всеми средствами массовой информа­ции; в-пятых, аналогичный контроль над всеми вооруженными силами; в-шестых, централизованное бюрократическое руковод­ство всей экономикой»[605].)

В противоположность имевшим хождение и до, и после рево­люции упрощенным представлениям о том, что послереволюци­онные производственные отношения будут "ясными, прозрачными" (а отголоски такого понимания встречаются и сегодня), в дей­ствительности антикапиталистически-тоталитарная экономика ха­рактеризовалась чрезвычайной сложностью реальных хозяйственных взаимосвязей, обилием превращенных форм, многочисленными яв­ными и латентными противоречиями. Это весьма затрудняет не только обыденное, но и научное осмысление данного социального феномена, порождает разнообразие точек зрения, вплоть до взаи­моисключающих. Каркасом тоталитарной власти были охвачены гетерогенные хозяйственные уклады и разнонаправленные эконо­мические процессы. Будучи по самоназванию, по "вывеске" социа­листической, тоталитарная экономика по действительному месту в формационной структуре представляла собой незрелую, преж­девременную попытку посткапиталистической трансформации, не вышедшую за пределы внешнего отрицания капитализма; по ха­рактеру собственности она выступала как номенклатурно-бюрократическая, а по методам управления и хозяйствования - как команд­ная система. В ходе изложения материала данной главы отмечен­ные характеристики (тоталитарная, бюрократическая, командная экономика) употребляются, с поправкой на контекст, как близкие или совпадающие по содержательному смыслу.

Попытка построения социализма, понимаемого преимущест­венно как "антикапитализм", то есть в условиях, когда для этого еще не созрели объективные исторические предпосылки, и пред­шествующий способ производства не исчерпал возможностей свое­го развития, фактически привела к реставрации докапиталисти­ ческих социально-экономических форм, к своего рода инверсии вектора социального времени. Широкое распространение полу­чили принудительные формы организации труда. Возникла целая система "лагерной экономики", основанная на использовании при­нудительного (по существу - рабского) труда заключенных. Их общее количество с начала 30-х до начала 50-х годов исчислялось миллионами, доходя в отдельные годы до 15 млн. человек, то есть до четверти от общего числа занятых в материальном производст­ве. Целые отрасли промышленности были почти полностью вклю­чены в систему лагернорабской экономики (лесозаготовительная, горнорудная, значительная часть крупного строительства и т.д.).

В аграрном секторе, где было занято до 60% совокупной ра­бочей силы, утвердилась система "государственного крепостничества". Колхозники не имели паспортов и не могли по своему желанию менять место жительства и работы. Для жителя некоторого данного сельского населенного пункта после проведения насильственной "коллективизации" труд в колхозе (совхозе) становился принуди­тельным и, в значительной степени, безвозмездным. Средства су­ществования колхозники получали в результате работы на при­усадебных участках, условием пользования которыми являлась выработка некоторого обязательного минимума "трудодней" в колхозе и уплата разорительных натуральных налогов (тем самым были возрождены барщинная и оброчная формы хозяйства). На­туральные, а затем и денежные выплаты "на трудодни" имели для воспроизводства рабочей силы, в целом, второстепенный харак­тер ("... Государство не ограничивалось и тем, что в виде обяза­тельных поставок забирало почти бесплатно практически всю про­дукцию общественного хозяйства колхозов. Оно требовало еще и больших обязательных натуральных поставок с личного подсо­бного хозяйства колхозников, но и этим не ограничивалось. Кро­ме всего этого, на колхозные дворы накладывались большие обя­зательства по денежному налогу и подписке на ежегодные госу­дарственные займы. Поэтому, отдав государству натурой почти весь продукт общественного хозяйства и часть - личного, надо было еще везти другую часть продукции личного хозяйства на рынок, чтобы выручить деньги для оплаты налогов и займов... Государственная торговля была практически избавлена от забот не только о деревне, но и о малых городах и поселках, получав­ших дешевое рыночное снабжение за счет окончательного обни­щания деревни. А чтобы колхозники от такой жизни не разбежа­лись, им не выдавали паспортов, необходимых в городе... Таким образом, секрет рыночного равновесия при снижении цен прост. За этим не стояла ни особая мудрость, ни особая забота о народе. Это было обеспечение насыщения весьма узкого рынка, рынка для меньшинства населения за счет безжалостной эксплуатации большинства. Добавим: для важного в политическом отношении меньшинства (население крупных городов) за счет распыленного и безгласного большинства (деревня)... Хорошо снабжались лишь Москва, Ленинград и немногие центры сверх того. Индустриаль­ные центры провинции, слишком крупные для обеспечения одним колхозным рынком, плохо снабжались и государством"[606]).

В других отраслях народного хозяйства утвердилась система организации труда, соединяющая в себе черты своеобразного госу­ дарственного капитализма и докапиталистических форм. Сущест­вовал механизм найма на работу к единому "хозяину" - государ­ству (выступавшему, фактически как выразитель интересов но­менклатурной бюрократии). От государства работники получали заработную плату, величина которой устанавливалась на уровне, тяготеющем к прожиточному минимуму. Невозможность для ра­ботника повысить свою зарплату, перейдя к другому собственни­ку средств производства, второстепенность роли зарплаты в усло­виях карточной системы распределения важнейших объектов по­требления, многочисленные ограничения и регламентации форм движения и воспроизводства рабочей силы, военизированный тип организационно-хозяйственных форм на многих предприятиях (особенно в оборонной промышленности, на предприятиях транс­порта и связи) придавал трудовым отношениям и в этих отраслях принудительно-докапиталистические черты.

Таким образом, официально провозглашавшаяся схема клас­совой структуры (рабочий класс, колхозное крестьянство, слой трудовой интеллигенции) отражала лишь второстепенные и внеш­ние формы социально-экономической организации общества. За ними скрывалось более глубокое, первичное отношение между совокупностью трудящихся, присваивающих необходимый про­дукт (и, зачастую, не в полном объеме), и номенклатурной бюро­кратией - субъектом присвоения прибавочного продукта и субъ­ектом управления. Первоначально предполагалось, что работни­ки государственного (партийного) аппарата - это представители трудящихся, особой трудовой функцией которых являются коор­динационно-управленческие операции, а также распределение и использование прибавочного продукта в интересах всего общест­ва. Но по мере развития командной экономики, в силу внутрен­них закономерностей воспроизводства бюрократической органи­зации, интересы общества отступали на второй план, а первич­ную роль приобрели интересы самой бюрократии, трансформи­ровавшейся из административного, организационно-экономичес­кого - в социально-экономический, классовый элемент общест­венной структуры[607]. Соответственно, в доходах бюрократии доля трудовых и нетрудовых элементов изменялась в пользу последних, что означало воспроизводство эксплуататорских отношений.

Воспроизводственные формы хозяйственного механизма. Реставрация в условиях командной экономики докапиталистических форм основного производственного отношения привела к огра­ничению сферы действия товарно-денежных связей и к их фор мализации. Поскольку сохранялось и развивалось общественное разделение труда, то обмен продолжал оставаться экономической необходимостью, но условность обособления хозяйственных еди­ниц друг от друга и от центра способствовала утверждению пре­имущественно нетоварных, административно-организованных форм обмена. Денежное обращение формализовалось, так как движение денег лишь формально сопровождало организованное командными методами движение натуральных потоков ресурсов и результатов производства. Деньги превратились в некую услов­ную счетную единицу; они не могли исполнять свои действитель­ные функции и, прежде всего, функцию меры стоимости, поскольку в условиях государственного произвола в установлении цен денежное обращение в очень искаженной форме отражало стои­мостные процессы. Командное установление цен, деформировав­шее стоимостные пропорции, препятствовало реализации функ­ций закона стоимости и функций цен. Этим объясняется, в част­ности, такой феномен, как существование в течение многих лет и даже десятилетий так называемых "планово-убыточных" предпри­ятий и целых отраслей. Они были убыточны не потому, что обяза­тельно плохо работали, а потому, что цены на их продукцию были искусственно занижены. Аналогично этому, высокая рентабель­ность тех или иных хозяйственных единиц далеко не всегда озна­чала и высокую эффективность их работы.

Формализация товарно-денежных отношений сказалась и в сфере распределения. Прежде всего, это относится к распределе­нию факторов производства, осуществлявшемуся посредством системы "фондирования". Предприятиям их вышестоящие адми­нистративные инстанции выделяли производственные ресурсы в виде натуральных фондов, и лишь после прохождения бюрокра­тической процедуры "выбивания" фондов и соответствующего "прикрепления" к поставщикам этих фондов осуществлялась фор­мальная операция оплаты за них со стороны "покупателей". Су­ществовала громоздкая иерархическая система государственного материально-технического снабжения, создававшая благоприят­ные условия для многообразных злоупотреблений. Наряду с административным ценообразованием, механизм распределения средств производства деформировал показатели рентабельности, отражавшие, фактически, не столько рыночную эффективность, сколько обусловленные внеэкономическими факторами привиле­гии или ограничения[608].

Распределение средств существования и других предметов по­требительского назначения для значительной части населения, как отмечено выше, сводилось к выделению натуральных форм необ­ходимого продукта. В городах определенную роль играли и де­нежные формы распределения, однако и здесь отсутствовали эко­номические условия для действия официально провозглашавше­гося закона "распределения по труду". Принцип "от каждого - по способностям, каждому - по труду" не мог быть реализован ни в первой, ни во второй своих частях. В условиях принудительного и полупринудительного труда не могло быть и речи ни о действи­тельной реализации способностей работников, ни о распределе­нии по труду. Господствующую роль в сферах личного распреде­ления и потребления играли принцип уравнительности и тесно свя­занный с ним принцип "статусного потребления". На отдельно взя­тых уровнях социальной иерархии преобладала уравнительность, а дифференциация потребления, в весьма незначительной степе­ни корректировавшаяся результатами труда, предопределялась, главным образом, различиями в социальном статусе. Доходы хо­рошего рабочего, например, мало отличались от доходов других рабочих аналогичной формальной квалификации; зато, при про­чих равных условиях, они были порой порядково ниже доходов самого нерадивого чиновника, включенного в номенклатурную бюрократию. Потребление выше среднего уровня было особой го­сударственной привилегией; при этом формализация товарно-денежных факторов распределения и потребления достигалась по­средством целой системы привилегий: закрытых магазинов, спец­транспорта, распределителей, специальных учреждений медицин­ского обслуживания и т.д. Поэтому номинальное присвоение де­нежных сумм не отражало фактических отношений распреде­ления и потребления: один и тот же рубль имел совершенно разную экономическую весомость в руках рабочего, пришедше­го в обычный магазин или на рынок, и в руках государственно­го чиновника, вносящего символическую плату или вообще не оплачивающего товары и услуги, предоставленные ему в каче­стве привилегии. Ясно, что закрепление и воспроизводство та­кой системы отношений требовало чрезвычайно жесткого кон­троля за всеми процессами общественной жизни со стороны государственного аппарата[609].

Системы управления и планирования. Хозяйственный меха­низм тоталитарной экономики мог действовать лишь в условиях бюрократически централизованного управления и планирования. Необходимые в любой экономической системе методы админи­стративного управления (то есть управления посредством прика­зов, распоряжений и иных инструментов неэкономического во­леизъявления) приобрели здесь абсолютно преобладающую роль; им оказались полностью подчинены собственно экономические зависимости и необходимости. Была достигнута гипертрофирован­ ная централизация механизма принятия управленческих решений; в условиях их однонаправленной ориентации ("сверху вниз"), сла­бости механизмов обратной связи и репрессивного стимулирова­ния исполнения приказов система управления становилась гро­моздкой и неэффективной. Изменение ее социально-экономичес­кой природы: от административно-регулирующего обеспечения экономических процессов к централизованному управляющему воздействию на народное хозяйство в интересах номенклатурной бюрократии - дает основание говорить не просто об администра­тивно управляемой, но именно о командно-бюрократической эко­номике.

Важнейшим атрибутом экономики данного типа являлось бюкратически централизованное планирование. Планы носили ди­рективный характер ("план - закон"); их выполнение составляло основную задачу и основной критерий оценки деятельности хо­зяйственных единиц. Общемировая тенденция усиления роли планового начала во всех сферах социальной действительности[610] приобрела в условиях командной экономики уродливый характер: выполнение планов превратилось в самоцель; планы должны были выполняться "любой ценой" (в том числе и такой, которая пре­вращала этот процесс в бессмыслицу, в неэффективную растрату ресурсов); планы слабо отражали объективные тенденции разви­тия экономики и составлялись на практике по принципу "от достигнутого" (к достигнутому в предшествующий период уровню производственных показателей формально добавлялось несколь­ко процентов "планового" прироста).

Принципиальные недостатки информационного обеспечения при­нятия управленческих решений и разработки планов, командно-реп­рессивное стимулирование их выполнения привели и к формализа­ ции централизма и планирования. Хотя тезис о "преимуществах социализма" в связи с централизацией управления и планирова­ния являлся одной из излюбленных догм официальной пропа­ганды, фактическая степень экономической централизации и пла­номерности была ниже, чем в развитых странах с рыночной эконо­микой.

Вместе с тем, ошибкой является отождествление пороков командно-бюрократической экономики с недостатками социализ­ма. За официальной вывеской социализма фактически скрыва­лась тоталитарная общественная система, ни по одному из основ­ных критериев не соответствовавшая научному пониманию соци­ализма как общества, являющегося объективным историческим преемником капиталистической цивилизации, усваивающего все ее достижения и обеспечивающего, на этой основе, качественно более высокий уровень экономической эффективности и уровень жизни населения, повышение степени демократизации и гумани­зации социальных отношений.

15.3. Кризис командно—бюрократической экономики

Кризис командной экономики. Рассмотренные выше черты в их наиболее полном выражении были присущи советской эконо­мике образца 30-50-х годов. Возникнув в экстремальной ситуа­ции, антикапиталистически-тоталитарная экономика выполнила ряд жизненно важных функций и в значительной мере способст­вовала выживанию государства, но, достигнув объективно возможного предела своего развития, она стала воспроизводить экстремальную ситуацию в качестве условия своего собственного существования, подвергая тем самым прямой опасности все об­щество. В рамках тоталитарного социума деформируется и огра­ничивается развитие научного знания, что особенно явно обна­ружилось в последней трети прошлого столетия, когда значитель­но усилились тенденции превращения науки в непосредственную производительную силу[611].

В условиях начавшейся научно-технической революции не­ эффективность командного хозяйства, его невосприимчивость к научно-техническим нововведениям, затратный характер стали проявляться все более ощутимо. Выяснилось, что технологичес­кую революцию нельзя осуществить по приказу. Развитие же ком­пьютерных технологий в 70-е - 80-е годы делало все более слож­ным поддержание военного паритета; наметилась тенденция от­ставания от развитых стран в гонке вооружений, особенно кос­мических.

Разрыв в уровне производительности труда и, в целом, эф­фективности хозяйства требовал для производства аналогичных по количеству и качеству видов вооружений значительно больших затрат массы труда и других ресурсов, что, в свою очередь, вело к углублению диспропорций между I и II подразделениями и к дальнейшему отставанию в уровне жизни. Происшедшее после 2-й мировой войны расширение международных контактов, рост ин­формации о зарубежном образе жизни, возросшие возможности сравнения и самостоятельного осмысления происходящих в мире процессов способствовали расшатыванию идеологических устоев тоталитарного режима.

С середины 50-х годов начинаются попытки его совершенст­вования, выразившиеся первоначально в смягчении наиболее жес­токих форм принуждения. Существенному ограничению была подвергнута система принудительного труда, расширились экономические и политические права колхозников. В 60-е годы в СССР предпринималась попытка хозяйственной реформы, в ходе которой предполагалось значительно повысить роль товарно-де­нежных отношений, экономических стимулов, обеспечить хозяй­ственную самостоятельность производственных единиц при одновременном преодолении бюрократизации и формализации управления и планирования. В случае реализации предполагав­шихся преобразований стал бы возможен, как представляется ныне, выход на качественно новый цивилизационный уровень, харак­теризующийся трансформацией антикапиталистического общест­ва в посткапиталистическое, что вновь придало бы существовав­шей в Советском Союзе социальной системе качества "точки ро­ста" мировой цивилизации. Однако вскоре реформа была сверну­та, так как она противоречила оставшемуся в неприкосновенно­сти системному качеству командной экономики и, прежде всего, отношениям фактической собственности номенклатурной бюро­кратии на национальное богатство. Более того, в результате не­удавшейся реформы позиции фактических собственников окрепли, так как ослабление тоталитарного характера политической власти расширило для них возможности присвоения прибавочного продукта.

Однако данное укрепление позиций собственников происхо­дило в рамках социально-экономической системы, находящейся в состоянии прогрессирующего кризиса. Множились симптомы неэффективности форм хозяйствования и их несоответствия объ­ективным тенденциям развития мировой экономической ци­вилизации, естественным закономерностям ее функционирова­ния. К концу 80-х годов отставание в гонке компьютерно-косми­ческих вооружений приобрело угрожающий характер; не менее угрожающим становился разрыв в образе и уровне жизни, который в странах командной экономики, на фоне "потребитель­ского общества" зарубежного мира представлялся относительно все более нищенским и примитивным.

Глубокие и всеобъемлющие народнохозяйственные диспро­порции, усугубляемые бюрократическим псевдопланированием и расточительным потреблением ресурсов, породили состояние пер­манентного дефицита производительных и потребительских благ воспроизводственная система окончательно сформировалась как "экономика дефицита". В течение предшествующих десятилетий дефицитность объяснялась как следствие чрезвычайных обстоя­тельств (войн, разрухи, враждебности внешнего окружения и т.д.) - и это, в значительной степени, соответствовало действительнос­ти; но к концу 80-х годов стало очевидно, что главная причина - в другом, а именно - в неэффективности экономической системы. Ряд стран, начинавших свое развитие после 2-й мировой войны в не менее сложных условиях, но пошедших по пути формирования рыночной экономики, достиг к данному периоду гораздо более высоких уровней производства и потребления.

Важное значение для осознания тупиковости дальнейшего дви­жения в рамках командно-бюрократического хозяйствования сы­грало возникновение так называемого "социалистического лагеря" и в его рамках - страновой вариантности развития экономики на основе однотипных принципов командности. Общие пороки этих принципов сказались на всех континентах и во всех странах, где они были реализованы, несмотря на любые исторические, реги­ональные и национальные особенности. Преодолеть эти пороки не удалось ни в ходе многочисленных половинчатых реформ, ни посредством ограниченного развития частной собственности и товарно-денежных отношений (в соответствии с концепцией "рыночного социализма"). Наиболее наглядно сравнительная не­эффективность командной экономики демонстрировалась в странах, внутренне разделенных по блоковому принципу (Восточная и Западная Германия, Северная и Южная Корея, материковый Китай и Тайвань)[612].

В полной мере выявились последствия волюнтаристского пре­небрежения объективностью закономерностей социально-эконо­мического развития, и, в частности, объективностью формирова­ния отношений собственности, первичности базисных структур соотносительно с надстроечными. Преждевременная надстроеч­ная "ликвидация" отношений частной собственности отнюдь не привела к действительному исчезновению соответствующих элементов базиса; частная собственность "встала на дыбы" и нашла иные формы реализации. Двумя основными вариантами послед­них явились, во-первых, тенденция воспроизводства частной собст­венности на номенклатурные должности ("бюрократия имеет в своем обладании государство... это есть ее частная собственность"[613]); во-вторых - развитие под вывеской "общественной собственности" различных форм частнохозяйственной деятельности. Обусловлен­ная формальной "антикапитализацией" социально-историческая инверсия, отмечавшаяся выше, имела одним из своих результатов тот парадоксальный факт, что в обществе, ставившем своей це­лью достижение социальной однородности, степень экономичес­кой дифференциации оказалась (еще задолго до попыток его радика­льного реформирования) выше, чем в странах "традиционного" капитализма.

Частное хозяйство, функционировавшее в рамках тоталитар­но-государственных экономических структур, достигло к 80-м годам такого уровня развития, которому уже не соответствовали эти рамки; начинается их разрушение "изнутри". Материальные и финансовые ресурсы, накопленные в руках персонифицировав­ших частную собственность номенклатурных чиновников и дель цов теневой экономики, стали использоваться для организации политических потрясений в целях ликвидации прежних форм го­сударственного регулирования, контроля и ограничения движе­ния доходов. Фактические собственники стремились к юридичес­кому закреплению своего статуса[614]. Разрушение механизмов госу­дарственной власти выступало как средство достижения, прежде всего, экономических целей,; происходило, таким образом, внутрен­ нее самоотрицание, саморазрушение тоталитарно-бюрократической экономики современного типа, при том, что само ее возникновение явилось одной из форм самоотрицания капитализма.

В 80-е годы необходимость отказа от командно-бюрократи­ческой организации экономики стала абсолютно очевидной; осо­знание этой необходимости приобрело всеобщий характер. Несмотря на претензии псевдосоциализма оценивать себя как "самый прогрессивный строй", дальнейшие посткапиталистичес­кие тенденции и действительные "точки роста" мировой цивили­зации локализовались вне его рамок, и понимание этого стало фактом массового сознания во всем мире. Окончательно выяви­лась природа современного тоталитарного общества как негатив­но-формальной, ложной альтернативы капитализму, как тупико­вой ветви на пути объективно-необходимого преодоления антаго­низма собственности и труда, действительно присущего капита­листическому обществу. ("... Социализм мы не построили, в усло­виях социалистического общества еще не жили. Иначе мы долж­ны будем признать, что социалистическим может называться общество, в котором не решена проблема продовольствия, не реше­на жилищная проблема, в котором отсутствуют демократические институты правового государства. Не может быть признано соци­алистическим общество, в котором трудящиеся отчуждены, отде­лены от собственности, от экономической и политической влас­ти"[615]. Вместе с тем, нельзя отрицать, что существовали "деформи­рованные ростки социализма, ослабленные бюрократическим подавлением демократического коллективизма и отказом от ис­пользования наиболее прогрессивных экономических форм капи­тализма"[616].)

15.4. Историческое место антикапиталистического тоталитаризма

Оценивая в целом возникновение, развитие и кризис тота­литарно-антикапиталистического общества и присущей ему командно-бюрократической экономики, необходимо отметить, что появление данного социально-экономического феномена в той или иной форме было исторически неизбежно. "Наивно думать, что можно было избежать административного социализма или достичь на его путях чего-то большего. Корни административного социа­лизма глубоко запрятаны в чреве истории, возник он не из ниче­го... Это, возможно, необходимая, но тупиковая ветвь историчес­кой социализации общества"[617].

Мировая цивилизация в XX в. достигла состояния, при кото­ром объективно необходимыми стали антикапиталистические и посткапиталистические преобразования. Однако чрезвычайная сложность их практического осуществления - в условиях возрас­тания роли субъективных факторов, сознательного управляющего воздействия на общественные процессы - не могла не привести к альтернативности путей развития, к появлению исторически бес­перспективных вариантов преобразований, к несовершенству и частичной преждевременности их первых попыток. Тем не менее, и эти варианты обогатили совокупный опыт человечества, выяви­ли ряд прогрессивных тенденций, получивших дальнейшее раз­витие в других странах[618], и продемонстрировали ошибочность и бесперспективность ряда теоретических концепций и соответст­вующей им общественной практики.

Командная экономика обладала определёнными преимуществами, связанными с возможностями быстрой концентрации значительных ресурсов в рамках ограниченного интервала времени, направления этих ресурсов на решение ключевых задач экономического, политического и социального характера, особенно в чрезвычайных условиях. После II мировой войны, завершившейся победой Советского Союза, принципы хозяйствования, присущие советской экономике, получили распространение в ряде других стран Европы, Азии и Америки; о задачах построения социализма было объявлено также в некоторых африканских странах. Командное хозяйство стало мировой системой, произошёл раскол мира на капиталистический и социалистический блоки (с научной точки зрения эти термины не вполне точны). Во второй половине 80-х гг. на долю «социалистических» стран приходилась одна треть производства МВП, 40% промышленной продукции, 12% мировой торговли; в этих странах проживала треть населения мира. Была создана глобальная интеграционная группировка – Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ); на долю взаимной торговли приходилось 45-50% общего товарооборота стран-членов СЭВ, функционировала единая расчётная валюта – переводной рубль. При этом удельный вес СССР в производстве валового продукта и промышленной продукции СЭВ составлял примерно две трети. Советский Союз вышел на первое место в мире по некоторым объёмным показателям (выплавка стали, добыча нефти, производство минеральных удобрений, цемента, обуви и др.), были достигнуты также мировые приоритеты в ряде направлений фундаментальной науки и НТП (освоение космоса, производство ракетной и авиационной техники, многих видов вооружений).

Вместе с тем, попытка построения социализма в России, в целом, оказа­лась неудачной вследствие незрелости объективных предпосылок в условиях сохранения, в целом, индустриально-аграрного характера производительных сил, адекватной социальной оболочкой которых является капитализм. Фактически возникло общество псевдосоциалистического тотали­таризма, явившееся ложной альтернативой капитализму. Провоз­глашая себя более высокой ступенью развития цивилизации, по­сткапитализмом, данное общество, в силу незрелости и ограни­ченности объективного потенциала качественно-сущностной трансформации, могло на практике осуществить не посткапита­листические, а антикапиталистические преобразования. Тем са­мым, действительного отрицания капитализма не происходило, сохранялась сущностная внутренняя связь с ним - и в форме не­гативной ориентации на его свойства, невозможности создания содержательной программы развития иначе, как через антитезу этим свойствам ("у них так - а у нас наоборот"), и в связи с наличием объективных возможностей для реставрации капиталис­тических отношений. Попытка сугубо внешней, формально-над­строечной "отмены" противоречий капитализма не означала ре­ального их разрешения и перехода к новому социально-экономи­ческому качеству.

Однако факт возникновения столь масштабной попытки со­здания антикапиталистического общества является одним из по­казателей обозначившейся предельности развития капитализма, ибо не чем иным, как его обострившимися глобальными противоречиями и было порождено указанное общество и все связанные с ним катаклизмы, а также последовавшая посткапиталистичес­кая эволюция[619]. Исходные же, первые незрелые симптомы необходимости посткапиталистического (и, в более широком плане постэксплуататорского) перехода, по-видимому, и не могли про­явить себя иначе, как через внешнеформальное, зеркально-сим­метричное отрицание предшествующего строя, то есть через со­циальную модель антикапитализма.

Опыт целого ряда осуществлявшихся в России антикапита­листических преобразований - из числа тех, которые соответство­вали объективным тенденциям движения мировой цивилизации на современном этапе - был воспринят и развит далее в передовых странах в ходе их посткапиталистической трансформации и со­здания экономики смешанного типа[620]. "Исторический процесс развертывается на двух уровнях: всемирно-историческом и наци­онально-региональном... Первый из этих уровней всегда представ­лен в стране-пионере, то есть зачинательнице движения истории человечества в новом направлении, стране-колыбели данного про­цесса... На всемирно-историческом уровне... смена формаций невозможна без социальной революции, на национальном уровне она вполне возможна и посредством реформ"[621].

Трагедия России, вместе с тем, выявила неоднозначность одной из ключе­вых проблем философии истории - проблемы "цены прогресса".