Биологическое и психологическое значение эмоций

Дата: 2025-04-30; Просмотры: 2

Оценка:

0.00 из 5.00 — оценок

Скачиваний: 0

Скачать

Под эмоциями, или эмоциональными переживаниями, обычно подразумевают самые разнообразные реакции человека — от бурных взрывов страсти до тонких оттенков настроения. В психологии эмоциями называют процессы, отражающие в форме переживаний личную значимость и оценку внешних и внутренних ситуаций для жизнедеятельности человека. Наиболее существенной чертой эмоций является их субъ­ективность. Если такие психические процессы, как воспри­ятие и мышление, позволяют человеку более или менее объективно отражать окружающий и не зависящий от него мир, то эмоции служат для отражения субъективного от­ношения человека к самому себе и к окружающему его миру. Именно эмоции отражают личную значимость по­знания через вдохновение, одержимость, пристрастность и интерес. Об их влиянии на психическую жизнь В. И. Ле­нин сказал так: «Без человеческих эмоций никогда не бы­вало, нет и быть не может человеческого искания исти­ны» [1, с. 112].

Структура эмоциональных процессов существенно от­личается от структуры познавательных. Многообразные проявления эмоциональной жизни человека делятся на аффекты, собственно эмоции, чувства, настроения и стресс [158]. Наиболее мощная эмоциональная реакция—аф­фект. Он полностью захватывает психику человека, как бы сплавляя главный воздействующий раздражитель со все­ми смежными и тем самым образуя обобщенный аффек­тивный комплекс, предопределяющий единую реакцию на ситуацию в целом, включая сопутствующие ассоциации и движения.

Отличительными чертами аффекта являются его ситуативность, обобщенность, большая интенсивность и ма­лая продолжительность. В аффекте резко изменяется внимание, снижается его переключаемость, и в поле вос­приятия удерживаются только те объекты, которые в связи

190

с переживанием вошли в комплекс. Все остальные раздра­жители, не вошедшие в комплекс, осознаются недоста­точно, и это одна из причин практической неуправляемости этим состоянием. Кроме того, нарушается концентрация внимания (человеку трудно сосредоточиться и предвидеть результаты своих поступков), меняется мышление, ухуд­шаются операции прогнозирования и становится невоз­можным целесообразное поведение. Вместе с тем может иметь место и облегчение перехода к неуправляемым дей­ствиям, и полное оцепенение. Поскольку аффект захваты­вает человека целиком, то, если он получает выход в ка­кой-нибудь деятельности, даже не относящейся непосред­ственно к объекту аффекта, он ослабляется иногда до та­кой степени, что наступает упадок сил, безразличие. Ре­гулирующая, приспособительная функция аффектов состо­ит в формировании специфического ответа и соответ­ствующего следа в памяти, определяющего в дальнейшем избирательность по отношению к ситуациям, которые прежде вызывали аффект.

Собственно эмоции, в отличие от аффектов,— более длительные состояния. Они — реакция не только на собы­тия свершившиеся, но и на вероятные или вспоминаемые. Если аффекты возникают к концу действия и отражают суммарную итоговую оценку ситуации, то эмоции смеща­ются к началу действия и предвосхищают результат. Они носят опережающий характер, отражая события в форме обобщенной субъективной оценки.

Чувства — еще более, чем эмоции, устойчивые психи­ческие состояния, имеющие четко выраженный предмет­ный характер. Они выражают устойчивое отношение к ка­ким-либо конкретным объектам (реальным или вообража­емым). Конкретная отнесенность чувства проявляется в том, что человек не может переживать чувство вообще, безотносительно, а только к кому-нибудь или чему-нибудь. Например, человек не в состоянии испытывать чувство любви, если у него нет объекта привязанности или поклонения.

Настроение — самое длительное или «хроническое» эмоциональное состояние, окрашивающее все поведение человека. Известно, например, что одна и та же работа при разных настроениях может казаться то легкой и прият­ной, то тяжелой и удручающей. Настроение тесно свя­зано с соотношением между самооценкой человека и уров-

191

нем его притязаний. Более того, источник, опреде­ляющий то или иное настроение, далеко не всегда осо­знается.

И наконец, стресс. Картину этого состояния мы дадим отдельно. Здесь же лишь отметим, что это такое эмоцио­нальное состояние, которое вызывается неожиданной и на­пряженной обстановкой.

Все эмоциональные проявления характеризуются на­правленностью (положительной или отрицательной), сте­пенью напряжения и уровнем обобщенности. Направлен­ность эмоции связана не столько с результатом деятель­ности, сколько с тем, насколько полученный результат соответствует мотиву деятельности, например, в какой мере достигнуто желаемое. Важно подчеркнуть: эмоции не только осознаются и осмысливаются, но и пережива­ются. В отличие от мышления, отражающего свойства и отношения внешних объектов, переживание — это непо­средственное отражение человеком своих собственных состояний, так как раздражитель, вызывающий соответ­ствующую эмоцию через изменение состояния рецепторного аппарата, находится внутри организма. Поскольку эмоция отражает отношение человека к объекту, по­стольку она обязательно включает некоторую информацию о самом объекте, в чем и состоит предметность эмоций. В этом смысле отражение объекта — познавательный компонент эмоции, а отражение состояния человека в этот момент — ее субъективный компонент. Отсюда следует двойная обусловленность эмоций: с одной стороны, по­требностями человека, которые определяют его отношение к объекту эмоций, а с другой — его способностью отра­зить и понять определенные свойства этого объекта. Орга­ническая взаимосвязь двух основных компонентов эмо­ции — объективного и субъективного — позволяет реали­зовать их вероятностно-прогностические функции в регу­ляции поведения человека. Человек всегда занимает по отношению к событию определенную позицию, он не про­изводит чисто рациональной оценки, его позиция всегда пристрастна, включая эмоциональное переживание. Отра­жая вероятностные события, эмоция определяет предвос­хищение, являющееся значимым звеном всякого обучения. Например, эмоция страха заставляет ребенка избегать огня, которым он когда-то обжегся. Эмоция может пред­восхищать также благоприятные события.

192

Тревожность можно рассматривать как реакцию на неопределенную ситуацию, потенциально несущую в себе угрозу, опасность. Иногда слабая тревога играет роль мо­билизующего фактора, проявляясь беспокойством за исход дела, она усиливает чувство ответственности, т. е. высту­пает дополнительным мотивирующим фактором, в других случаях может дезорганизовать поведение. Поскольку причины тревоги часто неизвестны, интенсивность эмо­циональной реакции может быть непропорционально вы­сокой по сравнению с реальной опасностью. Если тревож­ность — это эмоциональное проявление неуверенности в будущем, то беспечность — проявление избыточной уве­ренности. Она возникает в ситуации, когда успех еще не достигнут, но субъективно представляется гарантирован­ным. Отчаяние — эмоциональное проявление уверенности в неуспехе действия, которое необходимо совершить. На­дежда на этой шкале ожиданий занимает промежуточное положение между тревожностью и беспечностью, а страх — между беспечностью и отчаянием.

Когда человек эмоционально возбужден, его состояние сопровождается определенными физиологическими реак­циями: изменяется давление крови, содержание в ней са­хара, частота пульса и дыхания, напряженность мышц. Джемс [97] и Г. Н. Ланге [151] предполагали, что именно эти изменения и исчерпывают существо эмоций. Однако в дальнейшем было экспериментально показано, что глу­бокие органические изменения, происходящие при эмоцио­нальных реакциях, не исчерпывают существа эмоций: когда в опыте исключили все их физиологические прояв­ления, субъективное переживание сохранялось. Следова­тельно, необходимые биологические компоненты не исчер­пывают эмоции. Оставалось неясным, для чего нужны физиологические изменения. Впоследствии выяснили, что указанные реакции существенны не для переживания эмо­ций, а для активизации всех сил организма для усиленной мышечной деятельности (при борьбе или бегстве), насту­пающей обычно вслед за сильной эмоциональной реакцией. На основании этого пришли к заключению, что эмоции осуществляют энергетическую мобилизацию организма [78, 281]. Такое представление позволяет понять биоло­гическую ценность врожденных эмоций. В одной из своих лекций И. П. Павлов пояснял причину тесных связей между эмоциями и мышечными движениями следующим

193

образом: «Если мы обратимся к нашим отдаленным пра­родителям, то увидим, что там все было основано на мус­кулах... Нельзя себе представить какого-нибудь зверя, лежащего часами и гневающегося без всяких мышечных проявлений своего гнева. У наших предков каждое чув­ствование переходило в работу мышц. Когда гневается, например, лев, то это выливается у него в форму драки, испуг зайца сейчас же переходит в бег и т. д. И у наших зоологических предков все выливалось так же непосред­ственно в какую-либо деятельность скелетной мускула­туры: то они в страхе убегали от опасности, то в гневе сами набрасывались на врага, то защищали жизнь своего ре­бенка» [205, с. 71].

Весьма выразительное описание физиологических и по­веденческих компонентов радости, печали и гнева приве­дено в книге Г. Н. Ланге [151]. Радость сопровождается усилением иннервации в мышцах внешних движений, при этом мелкие артерии расширяются, усиливается приток крови к коже, она краснеет и делается теплее, ускоренное кровообращение облегчает питание тканей, и все физио­логические отправления начинают совершаться лучше. Радующийся человек жестикулирует, дети прыгают и хло­пают в ладоши, поют и смеются. Радость молодит, пото­му что человек довольный, находящийся в хорошем наст­роении, создает оптимальные условия для питания всех тканей тела. Напротив, характерным признаком физиоло­гических проявлений печали является ее парализующее действие на мышцы произвольного движения, возникает чувство усталости и, как это бывает при всякой усталости, наблюдаются медленные и слабые движения. Глаза ка­жутся большими, так как расслабляются мышцы глазной впадины. В то время как мышцы расслабляются, сосудодвигатели сжимаются и ткани обескровливаются. Человек постоянно ощущает холод и озноб, с большим трудом со­гревается и очень чувствителен к холоду, мелкие сосуды легких при этом сокращаются и вследствие этого легкие опорожняются от крови. В таком положении человек ощу­щает недостаток воздуха, стеснение и тяжесть в груди и старается облегчить свое состояние продолжительными и глубокими вздохами. Печального человека можно узнать и по его внешнему виду: он ходит медленно, руки его бол­таются, голос слабый, беззвучный. Такой человек охотно остается неподвижным. Огорчения очень старят, поскольку они сопровождаются изменениями кожи, волос, ногтей, зубов.

194

Известно, например, что в армиях, терпящих пора­жение, наблюдается гораздо большая подверженность болезням, чем в армиях победоносных.

Итак, если вы хотите подольше сохранить молодость, то не выходите из душевного равновесия по пустякам, ча­ще радуйтесь и стремитесь удержать хорошее настроение.

Однако биологический компонент приспособительной функции такого сложного психического процесса, как эмоция, — способствовать своевременной и полноценной энергетической мобилизации организма в экстремальных условиях — не ограничивает роль эмоций в жизни чело­века. Теоретические положения П. К. Анохина [19] под­черкивают стабилизирующую функцию эмоций и ее глу­бинную связь с процессами предсказания ситуации на базе следов памяти. Он считал, что эмоциональные пережи­вания закрепились в эволюции как механизм, удерживаю­щий жизненные процессы в оптимальных границах и пред­упреждающий разрушительный характер недостатка или избытка жизненно значимых факторов. Положительные эмоции появляются тогда, когда представления о будущем полезном результате, извлеченные из памяти, совпадают с результатом совершенного поведенческого акта. Не­совпадение ведет к отрицательным эмоциональным состояниям. Положительные эмоции, возникающие при дости­жении цели, запоминаются и при соответствующей обста­новке могут извлекаться из памяти для получения такого же полезного результата.

П. В. Симонов [242] предложил концепцию, согласно которой эмоции представляют собой аппарат, включаю­щийся при рассогласовании между жизненной потреб­ностью и возможностью ее удовлетворения, т. е. при не­достатке или существенном избытке актуальных сведений, необходимых для достижения цели. При этом степень эмоционального напряжения определяется потребностью и дефицитом информации, необходимой для удовлетворе­ния этой потребности. В нормальных ситуациях человек ориентирует поведение на сигналы высоковероятных со­бытий, и благодаря такой стратегии оно оказывается адекватным реальной действительности и ведет к дости­жению приспособительного эффекта. Однако в особых случаях, в неясных ситуациях, когда человек не распо­лагает точными сведениями для того, чтобы организовать

195

свои действия по удовлетворению существующей потреб­ности, нужна иная тактика реагирования, включающая побуждение к действиям в ответ на сигналы при малой вероятности их подкрепления.

Хорошо известна притча о двух лягушках, попавших в банку со сметаной. Одна, убедившись, что выбраться невозможно, прекратила сопротивление и погибла. Другая продолжала прыгать и биться, хотя все ее движения и казались бессмысленными. Но в конце концов сметана под ударами лягушечьих лап загустела, превратилась в комок масла, лягушка влезла на него и выпрыгнула из банки. Эта притча иллюстрирует роль эмоций с указан­ной позиции: даже бесполезные на первый взгляд действия могут оказаться спасительными.

Эмоциональный тон аккумулирует в себе отражение наиболее общих и часто встречающихся признаков полез­ных и вредных факторов внешней среды, устойчиво сохра­няющихся на протяжении длительного времени. Благо­даря этому организм получает выигрыш во времени и уве­личивает скорость реакций, поскольку за счет своей обобщенности эмоциональный тон помогает принять пусть предварительное, но зато быстрое решение о значении но­вого сигнала вместо сопоставления нового сигнала со все­ми известными и хранимыми в памяти. Эмоциональный тон позволяет человеку быстро реагировать на новые сигналы, сведя их к общему биологическому знамена­телю: полезно — вредно.

Приведем в качестве примера данные эксперимента Лазаруса [150], которые свидетельствуют, что эмоция может рассматриваться как обобщенная оценка ситуации. Целью эксперимента было выяснение, от чего зависит мнение зрителей — от содержания, т. е. от того, что происходит на экране, или от субъективной оценки того, что показывают. Четырем группам здоровых взрослых испытуемых показали кинофильм о ритуальном обычае австралийских аборигенов — инициации — посвящении мальчиков в мужчины, при этом создали три разных версии музыкального сопровождения. Первая (с тревож­ной музыкой) подсказывала трактовку: нанесение риту­альных ран — опасное и вредное действие, и мальчики могут погибнуть. Вторая — (с мажорной музыкой) на­страивала на восприятие происходящего как долгождан­ного и радостного события: подростки с нетерпением

196

ждут посвящения в мужчины; это день радости и ликова­ния. Третье сопровождение было нейтрально-повествова­тельным, как если бы ученый-антрополог беспристрастно рассказывал о незнакомых зрителю обычаях австра­лийских племен. И, наконец, еще один вариант — конт­рольная группа смотрела фильм без музыки — немой. Во время демонстрации фильма велось наблюдение за всеми испытуемыми. В минуты тяжелых сцен, изображавших саму ритуальную операцию, у испытуемых всех групп были зарегистрированы признаки стресса: изменение пуль­са, электропроводимости кожи, гормональные сдвиги. Зри­тели были спокойнее, когда воспринимали немой вариант, а тяжелее всего им было при первой (тревожной) версии музыкального сопровождения. Эксперименты показали, что один и тот же кинофильм может вызывать, а может и не вызывать стрессовую реакцию: все зависит от того, как зритель оценивает происходящую на экране ситуацию В данном эксперименте оценка навязывалась стилем му­зыкального сопровождения.

Как возникает обобщенная оценка? В. К. Вилюнас [63] считает, что стабильные отношения к предметам, имеющим жизненную значимость, формируются вследствие пере­ключения фокуса переживания с главного свойства пред­мета потребности на весь целостный его образ, т. е. при своеобразном распространении субъективных отношений в пространстве и времени. Именно качествами генерали­зации объясняется свойство эмоций изменять восприятие человеком причинных связей, что обычно называют «ло­гикой чувств». Так, ребенок при виде человека в белом халате настораживается, воспринимая его белый халат как признак, с которым связана эмоция боли. Он рас­пространил свое отношение к врачу на все, что с ним свя­зано и его окружает. Воздействие эмоции генерализовано не только в пространстве, но и во времени, что проявля­ется в консервативности эмоций. Эмоциональный тон мо­жет рассматриваться как обобщенная познавательная оценка.

Почему возникли эмоции, почему природа «не могла обойтись» мышлением? Есть предположение, что когда-то эмоции и были предформой мышления, выполнявшей самые простые и самые жизненно необходимые функции (55, 262). Действительно, необходимым условием для вы­членения отношений между объектами в чистом виде, как

197

это происходит в процессе развитого мышления, является децентрация — способность свободно перемещаться в мысленном поле и смотреть на предмет с разных точек зре­ния. В эмоции человек еще сохраняет пуповину связи своей позиции только с самим собой, он еще неспособен вычле­нять объективные отношения между предметами, но уже способен вычленить субъективное отношение к какому-либо предмету. Именно с этих позиций и можно говорить, что эмоция — важнейший шаг на пути развития мышле­ния.

Переживательный компонент эмоции обеспечивает че­ловеку возможность приспособиться к существованию в информационно неопределенной среде. В условиях пол­ной определенности цель может быть достигнута и без по­мощи эмоций; у человека не будет ни радости, ни тор­жества, если в заранее определенное время, совершив не­сколько строго определенных действий, он окажется у це­ли, достижение которой заведомо не вызывало сомнений.

Эмоции возникают при недостатке сведений, необходи­мых для достижения цели, они способствуют поиску новой информации и тем самым повышают вероятность дости­жения цели [60, 242]. Обычно люди вынуждены удовлет­ворять свои потребности в условиях хронического дефи­цита информации. Это обстоятельство способствовало раз­витию особых форм приспособления, связанных с эмо­циями, которые обеспечивают приток дополнительной ин­формации, изменяя чувствительность сенсорных входов. Повышая чувствительность, эмоции способствуют реаги­рованию на расширенный диапазон внешних сигналов. Одновременно возрастает разрешающая способность вос­приятия сигналов внутренней среды, и, следовательно, больше гипотез извлекается из хранилищ памяти. Это, в свою очередь, приводит к тому, что при решении задачи могут быть использованы маловероятные или случайные ассоциации, которые в спокойном состоянии не рассмат­ривались бы.

В условиях дефицита информации, необходимой для организации действий, возникают отрицательные эмоции. Как считает П. В. Симонов [242], эмоция страха разви­вается при недостатке сведений, необходимых для защиты. Именно в этом случае становится целесообразным реаги­рование на расширенный круг сигналов, полезность которых еще не известна. Подобно энергетической мобили-

198

зации такое реагирование избыточно и незакономерно, но зато оно предотвращает пропуск действительно важ­ного сигнала, игнорирование которого может стоить

жизни.

Самой сильной отрицательной эмоцией является страх, который определяется как ожидание и предсказание не­удачи при совершении действия, которое должно быть вы­полнено в данных условиях [361]. Повторные неудачи в сочетании с необходимостью вновь и вновь повторять безуспешное действие приводят к страху перед этим дей­ствием. Информированность способствует преодолению страха. Так, в соревнованиях равных по силе спортивных команд, как известно, чаще побеждают хозяева поля, т. е. спортсмены, выступающие в своем спортивном зале, в своей стране. Предварительная информированность спортсменов об условиях соревнований, о соперниках, о стране, ее нравах, обычаях способствует тому, чтобы в со­знании спортсменов не оставалось места неосведомлен­ности, а вместе с тем тревоге, сомнению и страху.

Очень часто страх, возникающий в ситуациях неожи­данных и неизвестных, достигает такой силы, что человек погибает. Понимание того, что страх может быть след­ствием недостатка информации, позволяет его преодо­леть. Известна старинная притча о страхе. «Куда ты идешь?»,— спросил странник, повстречавшись с Чумой. «Иду в Багдад. Мне нужно уморить там пять тысяч чело­век». Через несколько дней тот же человек снова встретил Чуму. «Ты сказала, что уморишь пять тысяч, а уморила пятьдесят»,— упрекнул он ее. «Нет,— возразила она,— я погубила только пять тысяч, остальные умерли от стра­ха». Мужественный французский врач Ален Бомбар, взяв­ший на себя труд разобраться в причинах гибели тер­пящих бедствие в открытом море и доказавший личным примером, что можно переплыть океан в резиновой спаса­тельной шлюпке, пришел к выводу, что главной причиной гибели людей в море является чувство обреченности, ужас перед стихией. Он писал: «Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю, вас погубила не жажда. Раскачиваясь на волнах под жалоб­ные крики чаек, вы умерли от страха!» [39, с. 14].

Предполагают, что чувство удивления связано с теми же условиями, при которых иногда возникает страх. Реак­цию удивления рассматривают как своеобразную форму

199

страха, которая пропорциональна разнице между пред­видимой и фактически полученной дозой информации, только при удивлении внимание сосредоточивается на причинах необычного, а при страхе — на предвосхищении угрозы. Понимание родства удивления и страха позволяет преодолеть страх, если перенести акцент с результатов события на анализ его причин.

Удовольствие, радость, счастье — положительные эмо­ции. Удовольствие обычно возникает как результат уже происходящего действия, в то время как радость чаще связана с ожиданием удовольствия при растущей вероят­ности удовлетворения какой-либо потребности. Эмоция удовольствия присуща и животным, а радость и счастье возникают только в ситуации человеческих межличност­ных отношений. Самая мощная положительная эмоция— счастье. Человек обычно стремится выбрать для себя по возможности такую деятельность, которая дала бы ему достижимый при данных обстоятельствах максимум счастья в том смысле, как он его понимает. К. Маркс, на­пример, считал, что самым счастливым человеком являет­ся тот, кто борется [6, с. 492].

Когда человек испытывает счастье? Тогда, когда на­ступает совпадение задуманного и достигнутого или когда этот момент приближается. Следовательно, путь к счастью—в замыслах, идеалах, целях и мечтах. Они являются предвосхищенными результатами, еще отсутст­вующими в действительности. Не было бы их, не было бы и приятных чувств. Чем ближе и доступнее была постав­ленная цель, тем скромнее положительная эмоция. Таким образом, человек, желающий испытать сильные положи­тельные эмоции, полностью понять, на что он способен, должен ставить перед собой трудные и далекие цели — именно их достижение приносит ощущение счастья.

Великие силы рождаются для великой цели: человек, поставивший перед собой очень трудную задачу, стано­вится физически здоровее и психически устойчивее. По­чему? Представьте себе, что вы идете, глядя на далекую, но манящую вас звезду, высоко подняв голову. Тогда мелкие препятствия на вашем пути не будут привлекать внимания и мелкие трудности не только не будут огорчать, но вы их просто не заметите. Никогда не поздно поста­вить перед собой значимую цель. Так, выдающийся немец­кий ученый Альберт Швейцер в 30 лет был уже профес-

200

сором философии Страсбургского университета и, кроме того, известным в Европе органистом. Тем не менее он ре­шает стать врачом и поступает на медицинский факуль­тет того же университета. На этом новом поприще Швей­цер завоевал всемирное признание.

Многочисленные факты иллюстрируют влияние зна­чимости цели на повышение устойчивости к травмирую­щим факторам. Например, особая невосприимчивость к бо­лезням и усталости у матери, ребенок которой в опас­ности. Если поставленная человеком цель чрезвычайно значима в общечеловеческом масштабе, а не только в лич­ном плане, не может быть осуществлена даже в течение всей жизни человека, то это не уменьшает ее стимули­рующего влияния. История человечества полна примерами полного раскрытия творческих способностей и возникно­вения психической неуязвимости у людей, которые шли к благородной и далекой цели. И наоборот, если человек ставит перед собой только близкие, легко достижимые цели, то это может быстро привести его к разочарованию в жизни и моральному опустошению. Самый большой вклад в будущую счастливую жизнь своего ребенка сде­лают те родители, которые помогут сыну или дочери сформировать далекую и значимую жизненную перспекти­ву.

Развитие эмоций

Эмоции проходят общий для высших психических функций путь развития — от внешних социально детерми­нированных форм к внутренним психическим процессам. На базе врожденных реакций у ребенка развивается восприятие эмоционального состояния окружающих его близких людей, которое со временем, под влиянием услож­няющихся социальных контактов, превращается в выс­шие эмоциональные процессы — интеллектуальные и эсте­тические, составляющие эмоциональное богатство лич­ности. Новорожденный ребенок способен испытывать страх, обнаруживающийся при сильном звуке или вне­запной потере равновесия, неудовольствие, проявляю­щееся при ограничении движений, и удовольствие, возни­кающее в ответ на покачивание, поглаживание. Если рас­смотреть эмоциональные реакции в качестве индикаторов

201

обусловивших их потребностей, то можно заключить, что врожденной способностью вызывать эмоции обладают следующие потребности: самосохранения (страх), в свобо­де движений (гнев) и в получении особого рода раздра­жении, вызывающих состояние явного удовольствия. Именно эти потребности определяют фундамент эмоцио­нальной жизни человека [78]. Если у младенцев страх вызывается только громким звуком или потерей опоры, то уже в 3—5 лет формируется стыд, который надстраи­вается над врожденным страхом, являясь социальной фор­мой этой эмоции — страхом осуждения. Он определяется уже не физическими характеристиками ситуации, а их социальным значением. Гнев вызывается в раннем детстве лишь ограничением свободы движений. В 2—3 года у ре­бенка развиваются ревность и зависть — социальные фор­мы гнева. Удовольствие побуждается прежде всего кон­тактным взаимодействием — убаюкиванием, поглажива­нием. В дальнейшем развивается радость как ожидание удовольствия в связи с растущей вероятностью удовлет­ворения какой-либо потребности. Радость и счастье воз­никают только при социальных контактах.

Положительные эмоции развиваются у ребенка в игре и в исследовательском поведении. Бюлер [50] показал, что момент переживания удовольствия в детских играх сдвигается по мере роста и развития ребенка: у малыша удовольствие возникает в момент получения желаемого результата. В этом случае эмоции удовольствия при­надлежит завершающая роль, поощряющая доведение де­ятельности до конца. Следующая ступень — функциональ­ное удовольствие: играющему ребенку доставляет удо­вольствие не только результат, но и сам процесс деятель­ности. Удовольствие теперь связано не с окончанием про­цесса, а с его содержанием. На третьей ступени, у детей постарше появляется предвосхищение удовольствия. Эмо­ция в этом случае возникает в начале игровой деятель­ности, и ни результат действия, ни само выполнение не являются центральными в переживании ребенка.

Здесь хотелось бы сделать отступление и обратить вни­мание на сходство механизмов развития высших форм внимания и предвосхищающего удовольствия. Опережаю­щий действие контроль, из которого развивается произ­вольное внимание, и опережающее действие удовольст­вие — разные формы развития предвосхищения, в основе

202

и того и другого явления лежит воображение, т. е. особые формы преобразования информации при записи ее в па­мять.

Развитие отрицательных эмоций тесно связано с фрустрацией — эмоциональной реакцией на помеху к дости­жению осознанной цели [384]. Фрустрация протекает по-разному в зависимости от того, преодолено ли препятствие, сделан его обход или найдена замещающая цель. Привыч­ные способы разрешения фрустрирующей ситуации опре­деляют формирующиеся при этом эмоции. Часто повторяю­щееся в раннем детстве состояние фрустрации может у одних закрепить вялость, безразличие, безынициатив­ность, у других — агрессивность, завистливость и озлоб­ленность. Нежелательно при воспитании ребенка слишком часто добиваться выполнения своих требований прямым нажимом. Настаивая на том, чтобы ребенок немедленно выполнял требования взрослого и не давая ему возмож­ности достигнуть поставленной им самим цели, взрослые создают фрустрирующие условия, способствующие зак­реплению упрямства и агрессивности у одних и безынициа­тивности у других. Чтобы добиться желаемого поведения у ребенка, можно использовать его возрастную особен­ность — неустойчивость внимания, отвлечь его и изменить формулировку указания. В этом случае для ребенка созда­ется новая ситуация, он выполнит требование с удоволь­ствием и у него не будут накапливаться отрицательные последствия фрустрации. На развитие агрессивности влияет мера наказания. Оказалось, что дети, которых дома строго наказывали за агрессивные поступки, про­являли во время игры с куклами большую агрессивность, чем дети, которых наказывали не слишком строго. В то же время дети, которых наказывали за агрессивные поступки по отношению к куклам, были менее агрессивны и вне игры, чем те, которых совсем не наказывали [331].

Ребенок, которому не хватает любви и ласки, выраста­ет холодным и неотзывчивым. Но кроме любви для возни­кновения эмоциональной чуткости необходима и ответ­ственность за другого, забота о младших братьях и сест­рах, а если таковых нет, то о домашних животных. Нужно, чтобы ребенок сам о ком-то заботился, за кого-то отвечал, и тут неоценимую пользу может принести щенок, котенок или другое животное, за которым ребенок ухаживает и по отношению к которому он является «старшим».

203

Важно не только не создавать условия для развития отрицательных эмоций, не менее важно не задавить поло­жительные, ведь именно положительные эмоции лежат в основе нравственности и творческих способностей че­ловека. Некоторые родители задаривают детей большим количеством дорогих и красивых игрушек. И когда их много, дети теряют радость обладания ими, перестают их ценить и беречь — все можно бросить, сломать. Из такого безразличного и безответственного отношения к иг­рушкам формируется пренебрежительное отношение к ве­щам как предметам человеческого труда: впоследствии не будут цениться ни свои, ни чужие, ни государственные вещи.

Родители, и особенно бабушки и дедушки, часто не­вольно тормозят развитие детей, лишая их радости само­стоятельных открытий в играх. Они забывают, что дети предпочитают маленькие и невыразительные игрушки — их проще приспособить к разным играм. Большие, выпол­ненные натуралистически игрушки очень мало способст­вуют развитию воображения. Дети интенсивнее развива­ются и получают значительно больше удовольствия, если одна и та же палочка выполняет в различных играх и роль ружья, и роль лошадки, и еще много других функций. В книге Л. Кассиля «Кондуит и Швамбрания» дано яркое описание отношения детей к игрушкам: «Точеные лаки­рованные фигурки представляли неограниченные возмож­ности использования их для самых разнообразных и за­манчивых игр... Особенно же были удобны обе королевы: блондинка и брюнетка. Каждая королева могла работать за елку, извозчика, китайскую пагоду, за цветочный гор­шок на подставке и за архиерея». [123, с. б].

Ребенок более эмоционален, чем взрослый. Последний умеет предвидеть и может адаптироваться, кроме того, он умеет ослабить и скрыть проявление эмоций, коль скоро это зависит от волевого контроля. Беззащитность, недо­статочный для предусмотрительности опыт, неразвитая воля способствуют эмоциональной неустойчивости у детей. Попутно отметим, что у детей воля может проявляться в виде негативизма — непослушания, неповиновения, от­рицания. Лишь при более высоком развитии она выступает как стремление к цели. Понимание этого требует от роди­телей быть более терпимыми к негативизму детей. Круг факторов, вызывающих у человека эмоциональное воз-

204

буждение, с возрастом расширяется. Более разнообразны­ми становятся способы выражения эмоций, увеличивается продолжительность эмоциональных реакций, вызванных кратковременным раздражением.

Человек судит об эмоциональном состоянии другого по особым выразительным движениям, мимике, изменению голоса и т. п. Выразительные движения частично врождены, частично развиваются социально — путем подра­жания. Получены доказательства врожденности некото­рых проявлений эмоций. Установлено, что у маленьких детей — слепых и зрячих — мимика одинакова. Например, поднятие бровей при удивлении представляет собой ин­стинктивный акт и встречается и у слепорожденных. Од­нако с возрастом мимика зрячих становится более выра­зительной, в то время как у слепорожденных она не только не совершенствуется, а сглаживается, что свидетельствует о ее социальной регуляции. В каждом обществе сущест­вуют нормы выражения эмоций, отвечающие представле­ниям о приличии, скромности, воспитанности. Избыток мимической, жестикулятивной или речевой выразитель­ности может оказаться свидетельством недостатка воспи­тания и как бы поставить человека вне его круга. Воспи­тание учит, как проявлять эмоции и когда их подавлять. Оно вырабатывает в человеке такое поведение, которое понимается окружающими как мужество, сдержанность, скромность, холодность, чопорность, невозмутимость.

Стресс и его особенности

Наиболее мощное проявление эмоций вызывает ком­плексную физиологическую реакцию — стресс. Оказалось, что на неблагоприятные воздействия разного рода — хо­лод, усталость, страх, унижение, боль и многое другое — организм отвечает не только защитной реакцией на дан­ное воздействие, но и общим, однотипным комплексным процессом вне зависимости от того, какой именно раздра­житель действует на него в данный момент. Важно под­черкнуть, что интенсивность развивающейся адаптацион­ной активности зависит не от физической силы воздейст­вия, а от личностной значимости действующего фактора. Стресс — комплексный процесс, он включает непременно и физиологические и психологические компоненты. С по­мощью стресса организм как бы мобилизует себя целиком

205

на самозащиту, на приспособление к новой ситуации приводит в действие неспецифические защитные механизмы, обеспечивающие сопротивление воздействию стресса или адаптацию к нему. Положительное влияние стрессе умеренной силы проявляется в ряде психологических и физиологических свойств — улучшении внимания (объема и устойчивости), в повышении заинтересованности чело­века в достижении поставленной цели, в положительной эмоциональной окраске процесса работы, в сдвиге сома­тических показателей в сторону интенсификации.

Автор теории стресса Селье [238] определяет его как совокупность стереотипных, филогенетически запрограм­мированных неспецифических реакций организма, пер­вично подготавливающих к физической активности, т. е. к сопротивлению, борьбе или бегству. Это, в свою очередь, обеспечивает условия наибольшего благоприят­ствования в борьбе с опасностью. Слабые воздействия не приводят к стрессу, он возникает только тогда, когда влияние стрессора превосходит приспособительные воз­можности человека. При стрессовых воздействиях в кровь начинают выделяться определенные гормоны. Под их воз­действием изменяется режим работы многих органов и си­стем организма, например учащается ритм сердца, повы­шается свертываемость крови, изменяются защитные свой­ства организма. Организм подготовлен к борьбе, готов справиться с опасностью, тем или иным путем приспосо­биться к ней — в этом и состоит основное биологическое значение стресса.

Стрессорами могут быть и физические раздражители и психические, как реально действующие, так и вероят­ные. Человек реагирует не только на действительную фи­зическую опасность, но и на угрозу или напоминание о ней. Психическими стрессорами являются необходи­мость принятия особо ответственных решений, быстрой перестройки при резкой перемене стратегии поведения, неудовлетворяющие темпы продвижения по службе, кон­фликты. Индивидуальная выраженность стресса опреде­ляется в значительной мере осознанием человеком своей ответственности за себя, за окружающих, его установкой на свою роль в создавшейся ситуации. На фоне стресса возникает перераспределение резервов организма. Реше­ние главной задачи обеспечивается за счет второстепен­ных задач. Нередко в тяжелой стрессовой ситуации чело-

206

век ведет себя сдержанно, полностью контролирует свое психическое состояние, принимает точные и ответст­венные решения, однако при этом его адаптационный ре­зерв снижается и вместе с тем повышается риск подвер­гнуться различным заболеваниям.

Установлена прямая зависимость силы эмоциональ­ного напряжения и частоты пульса как следствия измене­ния степени ответственности человека [242]. Интересно в этом плане, что перед выходом корабля на лунную ор­биту сердце у американского астронавта Бормана билось с частотой 130 ударов в минуту, а в момент посадки на Луну пульс у другого астронавта — Армстронга — до­стиг 156 ударов в минуту вместо обычных 77, а при обна­ружении неисправности энергосистемы пульс у Эрвина составлял 180 ударов в минуту [241]. Можно было пред­положить, что это опасность вызывает такую реакцию. Но это не так, поскольку во время спуска советского луно­хода с посадочной площадки частота пульса у членов на­земного экипажа также резко повысилась и достигла 130—135 ударов в минуту, хотя никакой опасности для их жизни не было [241]. Скорее всего такую реакцию вы­зывала ответственность. У переводчиков-синхронистов при работе в особо ответственных условиях частота сер­дечных сокращений подчас достигает 160 ударов в минуту, здесь уже не приходится говорить о личной опасности (было установлено, что даже значительная физическая нагрузка не приводит у них к учащению пульса выше 145 ударов в минуту [51]). Можно привести много анало­гичных примеров. Так, учащение пульса у финансовых контролеров находится в прямой зависимости от степени их ответственности — при счете банкнот малого или большого достоинства. При посадке самолета в неблагоприят­ных условиях частота пульса нарастает у того пилота, ко­торый принимает решение о посадке, хотя степень опас­ности и осознание этой опасности одинаковы для всех членов экипажа. Еще один пример — менее острая си­туация. Измеряли пульс у 30 тренеров футбольных ко­манд (24—50 лет) при помощи телеметрического контроля за пять минут до соревнования и во время игры их команд. За пять минут сердцебиение у них повышалось в среднем на 42 удара в минуту, а во время игры — на 63 удара. Частота пульса тренера всегда превышала частоту пульса любого игрока на поле

207

Разработав теорию стресса, Селье выделил в нем три фазы. Первая — реакция тревоги — это фаза мобилиза­ции защитных сил организма, повышающая устойчивость по отношению к конкретному травмирующему воздей­ствию. При этом организм функционирует с большим напряжением. Однако на первой фазе стресса он справ­ляется с нагрузкой еще с помощью функциональной мо­билизации без структурных перестроек. У большинства людей к концу первой фазы отмечается повышение работо­способности. Физиологически она проявляется, как пра­вило, в следующем: кровь сгущается, содержание ионов хлора в ней падает, происходит повышенное выделение азота, фосфатов, калия, отмечается увеличение печени или селезенки и т. д. Вслед за первой наступает вторая фаза — сбалансированного расходования адаптационных резервов организма — стабилизация. Все параметры, вы­веденные из равновесия в первой фазе, закрепляются на новом уровне. При этом обеспечивается мало отличаю­щееся от нормы реагирование, все как будто бы налажи­вается, однако если стресс продолжается долго, то в связи с ограниченностью резервов организма неизбежно насту­пает третья стадия — истощение [238]. На второй и треть­ей фазах организм, исчерпав свои функциональные ре­зервы, включает структурные перестройки. Когда их уже недостает, возникает истощение.

Стресс является составной частью жизни каждого человека, и его нельзя избежать так же, как еды и питья. Стресс, по мнению Селье, создает «вкус к жизни». Весьма важно и его стимулирующее, созидательное, формирующее влияние в сложных процессах воспитания и обучения. Но стрессовые воздействия не должны превышать приспособительные возможности человека, ибо в этих случаях могут возникнуть ухудшение самочувствия и даже забо­левания — соматические или невротические. Остановимся немного подробнее на том, почему это происходит. Раз­личные люди реагируют на одинаковые нагрузки по-раз­ному. У одних людей реакция активная — при стрессе эффективность их деятельности продолжает расти до не­которого предела («стресс льва»), а у других реакция пас­сивная, эффективность их деятельности падает сразу («стресс кролика») [53].

Характер реакции тесно связан с возникающими вслед­ствие стресса заболеваниями. Обобщение клинических

208

материалов привело врачей к выводу о том, что широкий круг воздействий, приводящих к стрессу, вызывает у людей по преимуществу гипертоническую и язвенную болезни и некоторые другие формы сосудистой патологии с гло­бальными или локальными проявлениями, такими, как инфаркт, инсульт, стенокардия, сердечная аритмия, нефросклероз, спастический колит и т. д. Получены доказа­тельства того, что у человека, постоянно подавляющего вспышки гнева, развиваются различные психосоматичес­кие симптомы. Хотя подавленный гнев и не единственная причина этих заболеваний, показано, что он участвует в развитии ревматического артрита, крапивницы, псори­аза, язвы желудка, мигрени, гипертонии [114]. Как писал академик К. М. Быков, «печаль, которая не проявляется в слезах, заставляет плакать другие органы» [49, с. II]. По данным Института терапии АН СССР, в 80% случаях инфаркта миокарда ему предшествовала либо острая психическая травма, либо длительное психическое напря­жение.

Почему стресс вызывает соматические заболевания? Как уже было сказано, физиологические изменения при сильных эмоциях нередко связаны с избыточным энерге­тическим обеспечением — на непредвиденные обстоятель­ства. Не столько физиологические перестройки при моби­лизации резервов могут оказаться чрезмерными и исто­щающими, сколько психологические установки и личност­ная позиция человека существенно влияют на его состоя­ние. Врачи давно обратили внимание на связь преобла­дания конкретных эмоций с предрасположенностью к опре­деленным заболеваниям. Так, М. И. Аствацатуров [25] считал, что сердце чаще поражается страхом, печень — гневом и яростью, желудок — апатией и подавленным состоянием, а рвоты нарастают при беспокойстве.

Психологи и психиатры установили зависимость между соматическими заболеваниями человека и его личностны­ми особенностями, а также психологическим климатом, в котором он живет и работает [241, 256]. Если человек стремится занять в коллективе место, не соответствующее его реальным возможностям, т. е. обладает повышенным уровнем притязаний, то он в большей мере подвержен раз­витию сердечно-сосудистой патологии. Хронические коро­нарные заболевания гораздо чаще встречаются у лиц с выраженной целеустремленностью, честолюбием и не-

209

терпимостью к своему ближайшему окружению. Вместе с тем обнаружено, что к гипертонии могут приводить ситуации, которые не дают человеку возможности успешно бороться за признание собственной личности окружаю­щими, исключая чувство удовлетворения в процессе само­утверждения. Если человека подавляют, игнорируют, то у него развивается чувство постоянного недовольства собой, не находящее выхода и заставляющее его еже­дневно «проглатывать обиду». Эти данные позволяют, например, понять, почему среди негров США количество гипертоников в три раза больше, чем среди белого насе­ления.

Для больных сердечно-сосудистыми заболеваниями ти­пична завышенная самооценка, приводящая к таким особенностям личности, как индивидуализм, неудовлет­воренность своим положением в жизни (профессией, долж­ностью), конфликтность, пристрастие к «выяснению от­ношений». Это, как правило, люди сдержанные, скрытные, обидчивые, тянущиеся к другим, но трудно с ними сходя­щиеся. При неблагоприятной ситуации или заболев, они нередко порывают свои социальные связи, замыкаются на анализе своих субъективных ощущений, уменьшая не только количество контактов, но и делая их более поверх­ностными, поскольку для них характерны повышенная чувствительность к словесным раздражителям, особенно к порицаниям, уход от острых конфликтных ситуаций и от таких эмоциональных факторов, как дефицит времени, элементы соревнования.

Для больных язвенной болезнью характерны тревож­ность, раздражительность, повышенная исполнительность и обостренное чувство долга. Им свойственна понижен­ная самооценка, сопровождающаяся чрезмерной рани­мостью, стеснительностью, обидчивостью, неуверенностью в себе, и в то же время повышенная к себе требователь­ность, мнительность [30]. Замечено, что эти люди стре­мятся сделать значительно больше, чем реально могут. Для них типична тенденция к активному преодолению трудностей в сочетании с сильной внутренней тревогой. По теории Бергмана, предполагается, что указанная тре­вога порождает состояние напряжения, которое может сопровождаться спазмами гладких мышц стенки пище­варительных органов и их сосудов, наступающее ухудше­ние их кровоснабжения (ишемия) приводит к снижению

210

сопротивляемости этих тканей, перевариванию желудоч­ным соком и к последующему образованию язвы. Важно обратить внимание на то, что вероятность возникновения повторных обострении заболевания тем больше, чем мень­ше скорректирована самооценка, связанная с указанными психологическими особенностями.

Мощность органических изменений при стрессе опре­деляется обобщенной оценкой ситуации, а она, в свою очередь, тесно связана с мерой ответственности человека за порученное ему дело. Признаки эмоционального напря­жения, обнаруживающиеся в ответственных ситуациях, особо усиливаются в тех случаях, когда отсутствует физи­ческая нагрузка.

Селье наблюдал авиационных диспетчеров, работа ко­торых связана с большой ответственностью: ведь секунд­ная растерянность диспетчера аэропорта может привести к катастрофе. Возникающий в этих условиях хронический стресс сопровождался у 35% из них язвенными заболе­ваниями. Накапливающиеся сходные наблюдения привели к тому, что язвенную болезнь стали рассматривать как профессиональную для диспетчеров. Обнаружены и другие профессиональные болезни. С. И. Ашбель с сотрудниками [26], изучая состояние сердца у хирургов, пришел к выво­ду, что у последних болезненные изменения сердца обна­руживаются в четыре раза чаще, чем у рабочих литейных цехов. 50% хирургов США умирают от инфаркта миокарда или других сосудистых поражений в возрасте до 50 лет. Не исключено, что в дальнейшем будут рассматривать инфаркт миокарда у хирургов как профессиональное забо­левание [311, 390].

Для изучения условий возникновения травмирующих ситуаций были разработаны экспериментальные модели развития ряда заболеваний у животных. Возникающие при этом болезни у животных хотя и не полностью экви­валентны человеческим, тем не менее способствуют изуче­нию механизмов и способов профилактики у людей. С их помощью выявлен ряд причин, приводящих к гипертонии и другим заболеваниям. Приведем несколько примеров подобных исследований. Если поместить клетку с кошкой вблизи от клетки с собакой и содержать их в непосред­ственной близости некоторое время, у кошки возникает гипертония. Если вожака стада обезьян, который по свое­му статусу обычно ест раньше стада, отделить и у него на

211

глазах кормить стадо раньше, то и у него возникает гипер­тония. В экспериментах Портера и Брэди двух взрослых обезьян помещали рядом на специальных стульях, огра­ничивающих движение. Перед каждой находился рычаг. Обе обезьяны одновременно получали короткий удар электрического тока в ноги регулярно через 20 секунд. Они могли избежать удара, если первая (ответственная) на­жимала на рычаг (у второй рычаг не подключался к це­пи). Ответственная обезьяна научилась нажимать рычаг, а вторая не обращала на него внимания. Уже через час после начала эксперимента в желудке обезьян начиналось усиленное выделение соляной кислоты. Через 23 дня в ре­жиме «шесть часов токового воздействия — шесть часов перерыва» ответственная обезьяна умерла от язвы 12-перстной кишки. К этому времени у второй (безответст­венной) отчетливых признаков нездоровья не обнаружили, хотя она получила такое же количество ударов, что и пер­вая [228].

Проводился и такой эксперимент: животные (крысы) испытывали голод и жажду, хотя в клетке находились и пища и вода, но, чтобы их достичь, нужно было пре­одолеть решетку, через которую пропускали электри­ческий ток. Вид пищи и воды и невозможность их получить являлись источником постоянного стресса. Через 30 дней обнаружили язвы у 76% животных экспериментальной группы, в то время как у животных контрольной группы, страдавших от голода и жажды в течение такого же периода, но не имевших в клетке пищи и воды и поэтому не испытывавших «танталовых мук», эти явления наблю­дались только в 20% случаев [386].

Психическое напряжение, неудачи, страх, срывы, чув­ство опасности являются наиболее разрушительными стрессорами для человека. Они порождают кроме физио­логических изменений, приводящих к соматическим забо­леваниям, психические следствия эмоционального пере­напряжения — неврозы. Невроз возникает при острейшем информационном дефиците, недостатке сведений о воз­можности выхода из ситуации, мучительной для человека. Если создается конфликт между необходимостью разре­шить жизненную ситуацию и невозможностью это сделать, поскольку неизвестно как, то в этих условиях может разви­ться невроз — такое функциональное состояние нервной системы, при котором резко возрастает чувствительность

212

к сигналам от внешней и внутренней среды [125]. Повы­шенная чувствительность выступает, с одной стороны, как приспособительный механизм к недостатку информации, обеспечивая приток дополнительных сигналов, с помощью которых можно разрешить ситуацию. С другой стороны, повышенная чувствительность делает человека более вос­приимчивым к любым раздражителям и проявляется как излишняя плаксивость, нетерпеливость, взрывчатость, а также в виде болевых ощущений в ответ на сигналы из внутренней среды, которые ранее не воспринимались [229]. Невозможность внешнего проявления активности в целенаправленном действии и перенесение силы актив­ности на внутреннее движение составляют один из основных факторов, определяющих вегетативные наруше­ния при неврозах. Поэтому существенным моментом снятия напряженности и облегчения состояния является обращение событий — изменение внутреннего движения на внешнее, и достижению этой цели могут способствовать все разновидности двигательной нагрузки.

Свойственная страдающему неврозом подчеркнутая эмоциональность может привести к «бегству в болезнь», заменяющему разрешение конфликта. Уход в болезнь удобен в том смысле, что избавляет человека от необхо­димости принимать решения, переключая внимание на заботу о своем здоровье и снижая тем самым на время актуальность травмирующей ситуации. Человек не отдает себе отчета в том, что после выздоровления он вновь ока­жется перед необходимостью включиться в тягостную ситуацию и справиться с ней. Неудивительно поэтому, что больные неврозом могут подсознательно препятствовать собственному выздоровлению. В этом плане важно отме­тить, что самое трудное для человека — принять реше­ние, но пока это не сделано, у него сохраняется стойкое эмоциональное напряжение. Поэтому одним из важней­ших средств помощи становится доведение до сознания человека реальной связи между его физическими страда­ниями и разрешением конфликта [119].

Сложность общения с окружающими у таких людей вызвана тем, что их поведение практически не отличается от поведения здоровых, поэтому здорового человека раз­дражает эгоцентризм и подчеркивание больным тяжести своего состояния. Отсюда и проистекают типичные советы, вроде: «нужно взять себя в руки», «каждый человек пере-

213

живает свои неудачи», «не нужно думать только о себе». Советы такого рода не приносят пользы. Эгоцентризм больного неврозом — защитная стратегия, поскольку по его субъективным ощущениям он так болен, что может заниматься только самим собой, и у него нет сил зани­маться сверх этого еще кем-либо или чем-либо. Каждый его контакт с внешним миром кажется ему настолько бо­лезненным, как если бы с него сняли кожу. Так как такие люди легко ранимы, крайне чувствительны к обидам, не выдерживают сколько-нибудь горячих споров, у них часто возникают бурные вспышки гнева, чувство досады, огорче­ния по самым незначительным поводам. Все это соответ­ствует поведению здорового человека, но с плохим харак­тером, что провоцирует и назидательный стиль советов окружающих. Полезно иметь в виду, что человек легче переносит неудачи, потери, огорчения, когда причины представляются ему чисто внешними, не зависящими от его собственных поступков. Напротив, в основе большин­ства неврозов обнаруживается внутренний конфликт, ощу­щение своей вины, своего упущения, вследствие которого и возникла травмирующая человека ситуация. Пережи­вания становятся источником невроза лишь в том случае, если они особо значимы, занимая центральное место в системе отношений личности к действительности.

Эмоциональный конфликт при заболевании неврозом по своей природе социален. Человек заболевает не потому, что он стал жертвой несправедливости, а потому, что про­явленная по отношению к нему несправедливость (дейс­твительная или кажущаяся) нарушила его представления о справедливости, его веру в добро и зло, в смысл чело­веческого существования. Лечение неврозов заключается прежде всего в попытке помочь человеку разобраться в возникшей ситуации. Необходимо пересмотреть те ком­поненты этой ситуации, которые представляются ему не­разрешимыми, и переориентировать его в направлении развития у него активной и адекватной жизненной по­зиции.

Громадное значение для психического и физического здоровья имеет эмоциональный климат на работе и дома. Настроение каждого во многом зависит от настроения окружающих, от их отношения, проявляющегося в словах, в мимике, в поступках. Общаясь с людьми, невольно «заражаешься» их оптимизмом или унынием. Наиболее

214

очевидными проявлениями благоприятной атмосферы, спо­собствующими продуктивности совместной деятельности людей, являются внимание, доброжелательность, симпа­тия человека к человеку.

Покажем роль эмоционального климата на примере из книги космонавтов А. А. Леонова и В. И. Лебеде­ва [157]. «Экипаж транспортного самолета состоял из четырех человек: командира, летчика, штурмана и ра­диста. При выполнении трудных и ответственных опера­ций часто наблюдалась несогласованность действий штур­мана и командира корабля. На этой почве возникали предпосылки к летным происшествиям. Профессиональная деятельность экипажа стала протекать при повышенном эмоциональном напряжении, а между командиром и штур­маном возникали конфликты и личная неприязнь. Вследствие этого у штурмана развилась неврастения, и он был отстранен на некоторое время от летной работы, а у командира экипажа была выявлена язва двенадцати­перстной кишки. После излечения, попав в состав двух разных экипажей, оба успешно продолжали летную дея­тельность».

Одной из причин напряжения может явиться и слишком тесное принудительное общение людей. Травмирующее воздействие определяется в этом случае тем, что сужение круга и углубление общения быстрее исчерпывает инфор­мативную ценность каждого из членов группы, что в конеч­ном счете приводит к напряженности и стремлению к изоляции [253]. Стрессовые факторы могут действо­вать двояко: усиливать и ослаблять сплоченность группы, что проявляется в характере поведения ее в конфликтной ситуации. Взаимопомощь, забота о других в стрессовой ситуации способствует возникновению взаимной симпатии и росту сплоченности и солидарности группы. При усиле­нии сплоченности группы даже возникший конфликт «замыкается на какой-нибудь внешний объект», например на любое лицо, не входящее в состав группы, а при ослаб­лении возникает конфликт между ее членами. В тех случаях, когда такой конфликт открыто не реализуется, повышается стремление к уединению любыми способами, в том числе принятием позы, позволяющей не встречаться взглядом. Эффективным средством снятия нагрузки в этом случае служит некоторая относительная изоляция, физи­ческая или социальная.

215

Определенный уровень эмоционального возбуждения обеспечивает повышение эффективности деятельности че­ловека. В то же время эмоциональное перенапряжение может привести к снижению трудоспособности человека. Йеркс и Додсон [401] установили, что зависимость про­дуктивности деятельности от уровня связанной с ней акти­вации может быть описана инвертированной U-образной кривой. Из этого следует, что по мере увеличения эмо­ционального возбуждения продуктивность вначале растет быстро, а затем ее рост замедляется и начиная с некоторо­го критического уровня эмоциональное возбуждение уже ведет к падению уровня продуктивности — вначале медленному, затем резкому.

Указанная зависимость неоднократно подтверждалась в психологических исследованиях, и при этом было заме­чено, что, чем сложнее и труднее деятельность, тем раньше наступает критическая точка спада продуктивности. В этом случае снижение работоспособности проявляется в постоянном чувстве усталости, вялости, несвежести, иногда и сонливости. Одновременно снижается способ­ность к концентрации внимания, появляются рассеянность и затруднения запоминания. Если в этих условиях человек должен читать, то чтение может стать механическим, без усвоения содержания прочитанного. Эмоциональная реакция перестает быть адекватной силе раздражителя: она слишком повышается при незначительной удаче и рез­ко ухудшается при малейшей неудаче. Человек стано­вится нетерпеливым и плохо переносит ожидание. Когда растет субъективная значимость какой-то деятельности и соответственно повышается эмоциональная напряжен­ность, результаты деятельности в течение длительного периода могут не ухудшаться за счет мобилизации, но ресурсы организма постепенно истощаются, и это приводит к прогрессивному удлинению периодов восстановления работоспособности. Если возможности восстановления отсутствуют, возникает потенциальная опасность забо­левания.

Показано, что для одних людей более характерна активная реакция на стресс, а для других — тормозная. При активной реакции мыслительные процессы могут измениться в сторону схематизации, обобщения ситуа­ции с выделением главных аспектов приложения усилий. Гиперактивная, импульсная реакция, порождая суетли-

216

вость и неоправданную спешку, приводит к увеличению количества ошибок при сохранении или даже возрастании темпа деятельности [181]. Тормозная реакция ведет к замедленному выполнению мыслительных операций, по­вышению инерционности при выработке новых навыков или при переучивании.

Эмоциональное перенапряжение приводит к сужению объема внимания и ухудшению способности его пере­ключения и распределения, тем самым оно изменяет доступность сознанию полного объема значимой информа­ции. Так, например, если в спокойной обстановке опера­тор может различать 5—7 сигналов, отличающихся по одному признаку, то в аварийной — только 2—3 сиг­нала. Наблюдаются сдвиги световой чувствительности: при чрезмерном возбуждении повышается чувствитель­ность к красному цвету и понижается к синему.

Не только недостаток информации ведет к эмоцио­нальному перенапряжению, которое неблагоприятно сказывается на эффективности труда и состоянии здо­ровья человека, но и полная информированность, стерео­типность ситуации, порождая чрезмерный автоматизм, привычность, монотонность, устраняя эмоции вообще, приводит к состоянию безразличия, скуки — тогда труд становится утомительным, и его продуктивность падает. Следует иметь в виду, что любимая работа не вызывает быстрого утомления и реже приводит к переутомлению.

Управление эмоциями

Ключевую роль в эффективном самоуправлении играет осознание своих жизненных целей и соотнесение с ними конкретных ценностей. Человек, сделавший главный жиз­ненный выбор, в значительной мере предрешил все даль­нейшие решения и тем самым избавил себя от коле­баний и страхов. Его жизнь свободнее, проще, он эко­номит душевные силы. Попадая в трудную ситуацию, он соотносит ее значение с главными жизненными ценнос­тями, и своевременность подобного взвешивания норма­лизует его состояние. В этом случае критическая ситуация рассматривается не в сравнении с другим событием, а оценивается на фоне общей перспективы, например всей жизни человека или всего человечества.

217

Волнение перед действием, т. е. эмоционально окра­шенное отношение к делу способствует его результатив­ности. По закону Иоркса — Додсона, деятельность не достигает успеха, когда человек чего-то совсем не хочет, либо когда он хочет этого чрезмерно. Не испытывая «предстартового» волнения перед важным делом, нельзя полностью реализовать свои возможности, поскольку именно оно способствует общему подъему настроения и боевому духу. Однако избыточная мотивация вызывает волнение. При слишком сильной заинтересованности в ре­зультатах человеку трудно отвлечься и думать о чем-либо другом. От этого он испытывает волнение и тревогу, кото­рые могут выражаться в излишнем возбуждении и не­приятных вегетативных реакциях.

Для достижения оптимального эффекта в деятельности и для исключения физиологических и психических не­благоприятных последствий перевозбуждения желательно несколько ослабить мотивацию. С этой целью можно поступать по-разному. Например, снять эмоциональную напряженность помогают произвольное перенесение вни­мания, концентрация его не на значимости результата, а на анализе причин, технических деталях задачи и так­тических приемах. Активная и осознанная деятельность человека по переработке информации препятствует фикса­ции его внимания на собственных переживаниях. Так, если человек не уверен в себе и, чрезмерно волнуясь, не может включиться в работу продуктивно, полезно посоветоваться с ним по важному для вас вопросу и попросить его помощи. Пытаясь помочь вам, он забудет о собственной неуверенности и преодолеет свои труд­ности.

Для создания оптимального эмоционального состояния прежде всего нужна правильная оценка значимости со­бытия, поскольку на человека воздействует не столько интенсивность и длительность реальных событий, сколько их индивидуальная ценность. Если событие рассматри­вается как чрезвычайное, то даже фактор малой интен­сивности может вызвать дезадаптацию организма в весьма короткий срок. Необходимо иметь в виду, что при сильном эмоциональном возбуждении человек неадекватно оцени­вает ситуацию: хороший прогноз становится еще более оптимистичным (головокружение от успехов), а плохой — еще более мрачным.

218

Только достаточная информированность позволяет правильно определить личную значимость события, поэто­му эффективным средством сдержанности является пред­видение. Чем большим объемом информации по волнующе­му вас вопросу вы владеете, тем меньше вероятность эмоционального срыва. Отсюда следует, что всеми силами надо увеличивать объем сведений о волнующей вас проблеме. Информированность должна быть разноплановой. Полезно заранее подготовить отступные стра­тегии — это снижает излишнее возбуждение и делает бо­лее вероятным успех решения задачи на генеральном на­правлении. Запасные стратегии уменьшают страх получить неблагоприятное решение и тем способствуют созданию оптимального фона для решения задачи. При некоторых обстоятельствах, когда продолжение усилий превращается в бессмысленные попытки «прошибить стену лбом», чело­веку полезно временно отказаться от усилий по немед­ленному достижению цели, смириться с неизбежным, осо­знать реальную ситуацию и свое поражение. Тогда он сможет сберечь силы для новой попытки при более благо­приятной обстановке.

В случае поражения можно произвести общую пере­оценку значимости ситуации по типу «не очень-то и хотелось». Понижение субъективной значимости события помогает отойти на заранее подготовленные позиции и го­товиться к следующему штурму без значительных потерь здоровья. Не случайно в глубокой древности на Востоке люди просили в своей молитве: «Господи, дай мне силы, чтобы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне мужество, чтобы смириться с тем, чего я не могу сде­лать, и дай мне мудрость, чтобы отличить одно от дру­гого» [311].

Попытки повлиять на очень взволнованного человека при помощи уговоров, как правило, оказываются безус­пешными. Их тщетность обусловлена тем, что из всей информации, сообщаемой волнующемуся собеседнику, он выбирает, воспринимает, запоминает и учитывает только то, что соответствует его доминирующему эмоциональному состоянию. Поэтому стремление успокоить человека, убеждая его, что не стоит огорчаться, что обида не столь уж велика, что предмет любви не заслуживает испытываемых к нему чувств, могут вызвать у него лишь обиду и представление, что его не понимают. Когда

219

человек находится в состоянии сильного возбуждения, следует помочь ему разрядить эмоцию. Не надо пере­бивать раздраженного человека, лучше дать ему выговориться до конца, иначе он повысит голос, станет грубить, «сорвется». Когда человек выговорится, его воз­буждение снижается, и в этот момент появляется воз­можность управлять им, разъяснять ему что-либо. Он становится доступным, уже слышит не только себя, мо­жет осознать свои ошибки и принять правильное ре­шение. Физиологическую основу временной невосприимчи­вости к контраргументации при перевозбуждении состав­ляет доминантный очаг возбуждения в коре мозга, кото­рый обладает способностью тормозить все остальные очаги и тем самым делает человека глухим ко всему, что не соответствует его настроению.

Никто не застрахован от несчастных случаев, невос­полнимых потерь, трудно разрешимых ситуаций. И здесь целесообразно не ограничиваться переживанием, не кон­центрироваться на нем, не уступать депрессии и без­различию, а действовать, искать выход, пробовать все новые и новые варианты. Человек, живущий с надеждой на будущее, легче переносит страдания в настоящем. Любое изменение направления мыслей отвлекает человека от причины душевного потрясения и тем способствует выходу из прострации и поиску путей к новым целям. Перенести горе помогает исполнение соответствующих обычаев и ритуалов, стереотипные формы поведения также уменьшают эмоциональную нагрузку. Человека в несча­стье, потерявшего стимулы к жизни, следует побуждать к любой деятельности, пусть даже не очень целесооб­разной.

Неблагоприятное воздействие моральных перегрузок усиливается при физических «недогрузках». Чем более напряженным был день, тем большую нагрузку желатель­но дать себе по его окончании. Если уменьшение нервных нагрузок не всегда зависит от нас (хотя во многом и это дело управляемое), то физические нагрузки регу­лируются нами всецело, поэтому полезно, как учил И. П. Павлов, «страсть вогнать в мышцы» [205].

Потребность разрядить эмоциональную напряженность в движении иногда проявляется в том, что человек мечется по комнате, рвет что-либо. Для того чтобы быстрее норма­лизовать свое состояние после неприятностей, полезно

220

дать себе усиленную физическую нагрузку: наколоть дров, пойти домой пешком и т. д. Например, при ожидании экзамена или очень важной встречи легче переносить внутреннее напряжение, если просто прохаживаться туда и обратно, чем сидя в полной неподвижности. Непроиз­вольное сокращение отдельных мышц (тик), возникающее у многих в момент волнения, является рефлекторно укре­пившейся формой разрядки эмоционального напряжения. Как только человек начинает двигаться, волнение умень­шается.

Тяжелую утрату ничем нельзя восполнить. Для того чтобы помочь человеку пережить ее, следует способство­вать формированию у него новой доминанты. Новый доминантный центр возбуждения в коре головного мозга может подавить или хотя бы ослабить очаг возбуждения, связанный с психической травмой. Одна из важных особенностей доминантных процессов состоит в том, что при одновременном существовании двух доминантных оча­гов происходит взаимное ослабление их силы. Известны случаи, когда человек, у которого был невроз вследствие внутреннего конфликта, внезапно выздоравливал, оказав­шись перед лицом реальной физической угрозы или узнав, что угроза нависла над близким ему человеком. Для управления своими чувствами и чувствами других людей целесообразно пользоваться обходными маневрами, само­отвлечением и переключением на другие цели. Так, пере­живание неудачи в личной жизни может быть ослаблено общественной работой, художественной или научной дея­тельностью. В основе переключения лежит активное созда­ние новой доминанты, в результате ее усиления создается субъективная возможность отвлечения внимания.

Кроме физического движения, переключения есть и другие способы понизить напряжение, например посове­товаться, просто выговориться другу, послушать музыку или даже выплакаться. Какими бы горькими ни были слезы, они способствуют разрядке отрицательных эмо­ций — после них на душе светлее. «Слеза всегда смы­вает что-то и утешение несет»,— писал В. Гюго. У героя рассказа А. П. Чехова «Тоска» — извозчика — умер сын. Старик хочет отвести душу, рассказать кому-нибудь о своем горе. Но никто не хочет его слушать. Вечером он кормит лошадь и наконец-то изливает ей исстрадав­шуюся душу. Как только старик поделился своим горем,

221

ему сразу стало легче [294]. «Сказал и тем душу облег­чил»,— гласит латинское изречение. Способ разрядки эмо­ционального напряжения может быть связан и с напи­санием писем, стихов, рассказов. Такая форма снятия напряжения особенно удобна для людей замкнутых и скрытных. «Эмоциональным клапаном» может служить и музыка. Она же может быть и «допингом», восполняю­щим эмоциональную недостаточность. Именно эти особен­ности позволяют рассматривать воздействие музыки как одно из полезных профилактических средств оптимизации эмоционального фона. Музыкальной терапией занимались врачи древности, в том числе Гиппократ. В ряде стран созданы общества музыкальной терапии и лечебной му­зыки [311]. Полезно послушать музыку в тяжелую ми­нуту, она просветляет печаль, снимает усталость.

Тот, кто может заставить себя улыбнуться в тяжелый момент, получит некоторое облегчение. Удерживаемая на лице улыбка улучшает настроение в связи с глубокой связью между мимическими и телесными реакциями и пе­реживаемыми эмоциями. Действительно, улыбка способ­ствует повышению количества артериальной крови, проте­кающей через мозг, т. е. снабжению мозга кислородом. Смех также может служить средством разрядки эмо­ционального напряжения. Общий эффект умеренного сме­ха в том, что мозг более интенсивно освобождается от продуктов обмена и поэтому возникает ощущение освеженности.

Для экстренного снятия напряжения может быть также использовано общее расслабление мускулатуры. При бес­покойстве, волнении, раздражении мышечный тонус по­вышен, тогда как в состоянии душевного покоя мышцы расслаблены. Мышечное расслабление несовместимо с ощущением беспокойства. Известно, что многие испы­тывают скованность в незнакомой обстановке и сжимают кулаки при гневе. При страхе повышается тонус мышц, связанных с артикуляцией (у человека может измениться голос), а также затылочных мышц, гнев и враждебность приводят к увеличению напряжения мышц головы и шеи. Этим часто объясняются приступы головной боли у лиц, испытывающих бурные, но внешне не выраженные чувства злости, обиды. Методы релаксации полезны, когда нужно быстро, за 5—10 минут, привести себя в спокойное состоя­ние. Расслабление составляет элемент аутогенной трени­ровки, которая рекомендуется для устранения эмоциональ­ной напряженности, чувства тревоги.

Эмоциями можно управлять и путем регуляции внеш­него их проявления. Вот характерный пример. 45 студенток подвергались в эксперименте несильному электрошоку. Половину девушек просили при этом изображать спокойс­твие, а другую половину — страх. Болевая чувствитель­ность у всех измерялась объективными методами и по самоотчетам. Выяснилось, что девушки, изображавшие спокойствие, объективно значительно легче перенесли электрошок, чем те, кто изображал страх, и чем кон­трольная группа — те, которые ничего не изобража­ли [367]. Если хотите легче переносить боль, старайтесь ее не демонстрировать.

Призыв «беречь здоровье», избегая отрицательных эмоций, не только неприемлем этически, как призыв к равнодушию и социальной пассивности, но не имеет оснований и с чисто медицинской точки зрения. Важно иметь в виду, что особо вредоносными оказываются не активные реакции, направленные на удаление или ослаб­ление воздействия, с характерными для них симптомати­ческими сдвигами, а пассивно-оборонительные, направ­ленные на пережидание трудностей и порождающие напряженность, чувство тревоги. Они усиливают патоло­гические проявления, такие, как инфаркт, повышение дав­ления, язву желудка, злокачественную опухоль. Пассив­ность проявляется в чувстве безнадежности, беспер­спективности. Активные реакции, напротив, замещают развитие патологических состояний и уменьшают их вы­раженность. Активность может проявиться и в виде реаль­ных поступков, и в форме построения планов, и даже в фантазиях.

Снятие ощущения безысходности путем прояснения травмирующей ситуации, появление сведений о способах преодоления трудностей облегчают переход человека к ак­тивному реагированию. Кроме того, полезно иметь в виду, что воздействия малой интенсивности, не способные вы­звать стрессового состояния, повышают устойчивость ор­ганизма к действию аналогичных, но более мощных воз­действий. Когда человек в прошлом благополучно справ­лялся с напряженными ситуациями, то у него вырабаты­ваются оптимистические оценки возможности преодоления и вновь возникшей трудности. Бесстрашие и эффективное поведение даже в ситуации тяжелого стресса может быть обусловлено прецедентами успешного овладения своими эмоциональными реакциями в подобных обстоятельствах. Когда исходы предыдущих стрессов имели неблагоприят­ный характер, накапливается негативный опыт, что приво­дит к повышенной тревожности в новой ситуации напря­женности. В таком случае имеет место широкая генерали­зация, не связанное с реальной ситуацией включение нейтральных факторов в множество тех, которые человек рассматривает как стрессовые. Вследствие этого количест­во травмирующих обстоятельств неоправданно рас­ширяется.

Как усилить эмоции? (Это необходимо в тех случаях, когда теряется работоспособность и ослабляются творчес­кие возможности.) Усилить эмоции можно либо путем уяс­нения дефицита информации, необходимой для достиже­ния поставленной цели при фиксированном уровне потреб­ности, либо путем усиления потребности. Слишком близкая и доступная цель по достижении ее делает даль­нейшие усилия ненужными и может привести к разоча­рованию и пассивности. Ничто так не способствует воз­буждению эмоции, как значительная цель, достижение ко­торой стало органической потребностью человека. Именно значительная, а не любая цель делает устойчивым и пси­хическое и физическое здоровье человека. Еще Н. А. Ре­рих писал: «Не стройте маленьких планов, они не обладают волшебным свойством волновать кровь». Важно, поставив манящую цель и преодолев трудности, не только достичь ее, но и отметить этот успех яркими положительными эмоциями. Переживания успешности и полезности своих усилий делают человека устойчивее по отношению к по­следующим нагрузкам. Цель организует деятельность, а цель значительная создает повышенный эмоциональный фон и способствует высокой работоспособности и сопро­тивляемости организма до момента ее достижения. Но снятие защитного поля цели может привести к падению сопротивляемости и к заболеванию при любых, даже ма­лых нагрузках и огорчениях. Поэтому, если после дости­жения очередной цели человек своевременно переключает­ся на другую, вероятность спада работоспособности снижается.

Коллективное сопереживание также усиливает эмоции. Эмоции заразительны. Улыбка одного человека всегда

224

служит сильным психическим стимулом для того, кому она адресована.

Необходимо остановиться на таком важном способе снятия психического напряжения и эмоциональной разряд­ки, как активизация чувства юмора. Как считал С. Л. Ру­бинштейн [231], суть чувства юмора не в том, чтобы видеть и чувствовать комическое там, где оно есть, а в том, чтобы воспринимать как комическое то, что претендует быть серьезным. При этом подразумевается способность отнестись к чему-то волнующему как к малозначащему и недостойному серьезного внимания. В этом контексте полезно подчеркнуть, что юмор отражает переоценку собы­тий. Почему возможность улыбнуться или даже рассмеять­ся в трудной ситуации разряжает напряженность? Дело в том, что смех несовместим с повышенной чувстви­тельностью и тревожностью и обычно сопровождается быстрым их падением; именно поэтому смех — хорошее лекарство прежде всего для уменьшения действия стресса. Смех способствует налаживанию контактов. По своей функциональной значимости он так могуществен, что Фрай называет его даже «стационарным бегом трусцой». Смех имеет не только сиюминутное, но и отдаленное влияние. Когда человек отсмеялся, то его мышцы менее напряжены (релаксация) и сердцебиение нормализовано. Таким образом, благодаря своевременной переоценке значимости события ирония, юмор и даже смех могут брать на себя работу, способствующую благоприятно­му переживанию неприятностей. Однако всякая пере­оценка — это соотнесение, взвешивание некоторых цен­ностей.

Необходимую переоценку можно реализовать, если пе­ренести акценты с рассмотрения ситуации как очень значи­мой на восприятие ее как менее существенной и травми­рующей, что достигается при соотнесении ее с главными жизненными ценностями. Коль скоро человек уже опреде­лил для себя когда-то, что для него самое главное, т. е. уже выбрал свой путь, то тем самым он определил, что другие события и ценности для него менее значимы и поэтому не стоит относиться к ним как к катастрофе. Осознание своих главных ценностей в напряженной обстановке облегчает переоценку ситуативно-травмирую­щих обстоятельств, тогда и возникает возможность отнес­тись к ним с юмором.

225

Работа, выполняемая вопреки желанию, с чувством ее бессмысленности, всегда скучна и тяжела, ощущение усталости наступает очень быстро, поскольку наряду с физическим усилием возникает излишняя эмоциональная мобилизация организма, связанная с понижением настро­ения. В такой ситуации даже отдых малоэффективен, так как мобилизация продолжается, поддерживая негативные чувства. У людей, которым работа не нравится, произ­водительность труда низка, даже если они стараются. Безразличие и тем более активное нерасположение к своей работе вызывает у человека отрицательные эмоции, напряжение и даже вспышки агрессивности. После нее человек не может расслабиться, позабыть пережитые неп­риятности, усталость сохраняется до утра, и усталый он снова идет на работу.

Совсем иная ситуация для того, кто любит свою работу. Он меньше устает, чаще находится в хорошем настроении, легче преодолевает трудности. Его положи­тельные эмоции заражают окружающих, распространяя жизнеутверждающую атмосферу. Любовь к своему делу у преподавателя определяется в значительной мере рас­положением к ученикам, к аудитории. Особенно важна доброжелательность к учащимся и любовь к ним для молодого, малоопытного преподавателя, который к тому же еще подсознательно побаивается аудитории. Он излиш­не напрягается, суетится, боится сделать ошибку, а чем сильнее он старается избежать ошибки, тем чаще их допускает: боязнь порождает напряженность, сковывает мышцы, что неизбежно выливается в целую гамму отри­цательных эмоций. В итоге преждевременная усталость, раздражение, которые, в свою очередь, ухудшают отно­шение к делу. В этом случае страх перед аудито­рией может сопровождаться ступором, оцепенением, кото­рое не только сковывает мышцы, но и парализует мыш­ление, волю. Нередко такое состояние сменяется излишне активным движением, лихорадочными попытками выхода из затруднительной ситуации. Экстремальное состояние проявляется в застывшей мимике, нервной дрожи, стес­ненном дыхании.

Как бы ни были тяжелы и неприятны внешние прояв­ления и субъективные ощущения, их можно преодолеть, только кардинально изменив отношение к своим ученикам на доброжелательное и уважительное. Если преподаватель

226

любит свою аудиторию, то еще готовясь к встрече с ней, он радуется ей, раскрепощается физически и духовно, его творческий потенциал повышается, и тем самым об­легчается контакт с аудиторией, которой передается его положительный настрой. При этом даже в случае нелов­кости и ошибок вместо усталости и агрессии у него появляется чувство юмора, что, в свою очередь, облег­чает переживание неудач.

Не вызывает сомнения важность поддержания здоро­вого, делового, доброжелательного климата в трудовых коллективах, так как это имеет существенное значение для эмоционального комфорта. Когда такой благоприят­ный климат изменяется при возникновении новых обстоя­тельств, могут ухудшаться взаимоотношения и возник­нуть напряженность. При этом повышается вероятность резких, нетактичных высказываний, эмоциональных взры­вов и скандалов, а это, в свою очередь, провоцирует возникновение затяжных конфликтных ситуаций. И поскольку эмоции заразительны, дурные отношения рас­пространяются как лавина. В обстановке ухудшения отношений одним из наиболее травмирующих моментов являются несправедливые оценки со стороны окружаю­щих. Здесь важно вспомнить, что растущее эмоциональ­ное напряжение сопровождается переходом к другим, чем в спокойном состоянии, способам поведения и иным принципам оценки внешних событий. Преодолевать огор­чения по поводу неблагоприятных оценок можно активно и пассивно. Если человек перестает отождествлять себя с группой, сформировавшей оценку,— это пассивный способ. Когда он ставит под сомнение и те ценности, которыми руководствовались люди, высказавшие в его адрес неблагоприятное суждение, например путем иро­нического отношения к обидчикам,— это активный способ.

Заканчивая этот раздел, еще раз обратимся к днев­никам Н. А. Рериха, который писал: «Каждая радость уже есть новый путь, новая возможность. А каждое уны­ние уже будет потерею даже того малого, чем в данный час мы располагаем. Каждое взаимное ожесточение, каж­дое прощение обиды уже будет прямым самоубийством или явною попыткою к нему. Окриком не спасешь, прика­зом не убедишь, но светлое „радуйся", истинное, как светильник во тьме, рассеет все сердечные стеснения и затмения».

227

РЕЧЬ И ЯЗЫК

Мы рассмотрели эмоции как высший психический процесс, который, как и мышление, отражает отношение человека к внешней и внутренней среде, но, в отличие от мышления, это отношение — субъективное. Эмоции уси­ливаются при информационном дефиците и способствуют его преодолению, повышая чувствительность системы восприятия. При этом открываются шлюзы для приема дополнительной информации, которая, в свою очередь, расширяет возможности мышления. Однако чрезмерное повышение чувствительности при неблагоприятных усло­виях может способствовать развитию соматических и нерв­ных заболеваний. Важно уметь осознанно регулировать уровень своей эмоциональной возбудимости, чтобы эффек­тивно решать задачи на фоне физического и психиче­ского здоровья.

Словом можно убить, словом можно спасти,

Словом можно полки за собой повести,

Словом можно продать и предать и купить,

Слово можно в разящий свинец перелить.

В. Шефнер

Развитие речи

Речь — главное приобретение человечества, катали­затор его совершенствования. Действительно, она всемогуща, она делает доступными познанию не только те объекты, которые человек восприни­мает непосредственно, т. е. с которыми достижимо реальное взаимодействие. Язык позволяет оперировать и с объектами, которые человек вообще не встречал ранее, т. е. не входившими в его индивидуальный опыт, а присвоенными им из общечеловеческого опыта. Поэтому и говорят, что язык знаменует собой появление особой формы отражения действительности. Возникновение уст­ной и письменной речи определило специфику развития мышления.

Известно, что существуют понятия разной степени обобщенности и каждому понятию сопоставлено назва­ние — слово (символ). Участие речи в этом аспекте мыш­ления несомненно. Значительно труднее представить себе образы, прошедшие несколько этапов обобщения. Разви­тие письменности позволяет нам проследить постепенный переход от конкретных образов к обобщенным символам. У истоков письменной речи в древности находились кар­тинки, реалистично изображавшие предметы, но отно­шения между предметами в них не изображались. В со­временном языке слово потеряло всякое зрительное сход­ство с обозначаемым им объектом, а отношения между объектами представляются грамматической структурой предложения. Письменное слово — результат многих этапов обобщения исходного конкретного зрительного образа.

Воздействие речи на другие высшие психические про­цессы не менее значимо и проявляется многогранно как фактор, организующий структуру восприятия, формирую­щий архитектонику памяти и определяющий избиратель­ность внимания. Обобщенный образ восприятия сопостав­ляется с названием, и тем самым предопределяется об­ратное влияние слова на последующее восприятие. Каждая зрительная картина воспринимается человеком

230

в соответствии с тем, к какому понятию он относит конфигурацию [363].

Не менее отчетливо проявляется влияние речи на па­мять. В разделе о памяти приведен пример о том, что название, сопоставленное с экспонируемым рисунком, из­меняет сохранение его в памяти таким образом, что при восстановлении рисунка по памяти испытуемые ре­конструируют его не по зрительному следу, а в соот­ветствии с задаваемым названием (рис. 6). В качестве другого примера можно вспомнить, что предъявляемые человеку для запоминания цвета смещаются в памяти к названиям основных цветов спектра. Однако как только человека ставят в условия, когда он должен использовать иные категории для обозначения цвета, данного смещения не наблюдается. Так, если просить запомнить цвет, назвав его вишневым, апельсиновым или фиалковым, и тем самым соотнести с цветом конкретного, хорошо знакомого предмета, т. е. использовать иные понятия, чем в первом случае, то наблюдается смещение иного рода — в направ­лении к свойствам названного предмета. Одним словом, выдвинутая на основе прежнего опыта (памяти) гипотеза делает восприятие тенденциозным.

Еще один пример — обозначение в разных языках цветка, именуемого в русском языке «подснежником», в немецком — «Schneeglockchen», в английском — «snow­drop», во французском — «perce-niege». Происхождение названия связано в русском языке с ранним появлением цветка весной (под снегом), т. е. название обращает внимание на фактор времени, в немецком — слово озна­чает «снежный колокольчик», указывая на его форму. В основе английского названия «snowdrop» (снежная капля) также лежит форма. Французское название — «perce-niege» (просверливающий снег) ассоциируется с движением. Хотя все эти наименования подснежника имеют в виду один и тот же цветок, говорящий на русском языке сообщает дополнительное сведение о времени появления этого цветка, на немецком и ан­глийском — о его форме, на французском — о спосо­бе его появления. Этот пример еще раз показывает, что слово оказывает существенное влияние на содер­жание информации об объекте, хранящейся в памя­ти [45].

Как показали специальные исследования, каждое сло-

231

во в памяти закономерно связано с другими словами более или менее прочными связями (ассоциациями). Структура, где прослеживаются даже слабые связи, на­зывается смысловым полем данного слова. Предпола­гается, что центр поля характеризуется более тесными связями — более высокими вероятностями сочетания дан­ных слов, а периферия содержит слова, образующие редко встречающиеся сочетания [13]. Такая организация смыслового поля слова проявляется, например, в понима­нии переносного смысла слова и юмора. Известно, что употребление маловероятных сочетаний слов часто вы­зывает смех, однако только активное владение всем смыс­ловым полем слова позволяет понять соль шутки, ощутить малую вероятность сочетания слов. Отсюда вытекает значимость изучения обширной лексики (а не только грамматики) при овладении иностранными языками.

В разделе, посвященном вниманию, мы подчеркивали роль слова как организатора произвольного внимания. Именно слово продлевает воздействие внешнего стимула, на котором концентрируется внимание, замещая этот сти­мул, а фраза как словесная конструкция произвольно формирует последовательность анализа внешней среды.

Теперь посмотрим на проблему с иной стороны. Вос­приятие, внимание, память в некоторой степени развиты и у животных. Главное отличие этих процессов у челове­ка — в их произвольности. Развита ли у животных речь хотя бы в зачаточной форме? Действительно, у них обнару­жены какие-то звуковые комплексы. Может быть, это и есть элементарная речь? Как показали исследования, элементарная звуковая сигнализация у животных не вы­полняет тех функций, которые реализуются речью челове­ка. Если речь — чисто человеческое явление, то что такое язык животных?

Различные звуковые сигналы, используемые животны­ми, порождают, как правило, реакции непроизвольного типа. Способность к научению позволяет им реагировать на эти сигналы и в тех случаях, когда ситуации выходят за рамки врожденных. Однако сигналы животных обычно направлены только на действие в ближайшем будущем и, в отличие от человеческого языка, не относятся к прош­лому. Некоторые животные могут с поразительной точ­ностью имитировать звуки человеческой речи. Многие мле­копитающие способны научиться понимать значения от-

232

дельных слов, но не могут усвоить речевое сообщение, поскольку не различают порядка слов, склонения, т. е. не отличают предмет от действия. У животных отсутствует восприятие фонем, так как их собственные сигналы не­членимы. В развитых языках слова со сходным значением содержат общую часть, что и определяет членимость слов. Нечленимые сигналы в качестве остаточных явле­ний наблюдаются и в некоторых архаичных человече­ских языках. Почему же считают, что животные не вла­деют речью? Основное различие в том, что они не в со­стоянии перестраивать слова в соответствии с грамма­тическими правилами, чтобы придавать им новые значе­ния, т. е. не могут изменять один и тот же сигнал в зависимости от того, что он обозначает в данный момент, придавать ему форму существительного, если он обозначает предмет, глагола, если он обозначает дей­ствие, и прилагательного, если обозначает качество [178].

Главными претендентами на владение языком среди животных являются человекообразные обезьяны. Живу­щие стадами, они способны издавать до 40 звуков, имею­щих сигнальное значение. Особенно важно отсутствие влияния группы на индивидуальные звуки: набор звуков (словарь) шимпанзе не меняется, когда она оказывается в другом стаде, тогда как человеческий язык является результатом соглашения и изменяется при переходе чело­века в другое сообщество. Делалось много безуспешных попыток обучить обезьян членораздельной речи, теперь известно, что их голосовой аппарат не приспособлен к ней.

Гораздо успешнее прошел эксперимент по обучению шимпанзе азбуке жестов для глухонемых [343]. К пяти годам обезьяна могла распознавать уже 350 жестов, 150 из них правильно употреблять, «называя» предметы, а в новой ситуации спонтанно комбинировать жесты, выражая свои желания. Учитывая, что эти жесты (напри­мер, дай, возьми) в подавляющем большинстве лишь отра­жали сокращенные действия, некоторые ученые считали, что это отличало их от знаков человеческого языка. В 1971 г. начали обучать гориллу Коко этому же языку жестов. К трем годам она использовала 170 слов, а к шес­ти — уже 350 и понимала 500. Для нее создали синтеза­тор громкой речи. Нажимая на соответствующие кла­виши, она «произносила» нужное слово. В этих условиях общения Коко демонстрировала понимание простейших

233

правил грамматики, могла изобрести новое слово, соеди­няя два знакомых. Кроме того, она произносила длинные монологи, обращаясь к кукле на языке глухонемых. В на­стоящее время обучают и самца гориллы. Ученых интере­сует вопрос, станут ли обученные самка и самец обучать этому языку своего детеныша. В настоящее время боль­шинство исследователей склоняется к заключению, что хотя животные своего языка не имеют, наиболее высоко­развитые из них (гориллы и шимпанзе) могут овладеть пониманием человеческого языка до некоторой степени, но только в модификации для глухонемых.

Изучение языка животных способствует выявлению основных особенностей человеческой речи. К ним можно отнести следующие. Членимость слов. Слова со сходным значением имеют общую часть, что позволяет предста­вить мир категориально упорядоченным. Используя об­щую часть слова и меняя суффиксы, приставки и окон­чания, можно придать слову с одним корнем очень много различных значений. Специальные названия для обобщен­ных понятий. Это позволяет описать любой новый объект и одновременно его классифицировать, используя обоб­щенное понятие как ближайшее видовое и добавляя к нему отличительные признаки. Зависимость языка от опреде­ленной общности людей (племени, национальности), с ко­торой каждый человек должен согласовывать свою языко­вую деятельность, выявляет глубину социального взаимо­действия.

Важная проблема — обусловлена ли речь человека социальными или физиологическими факторами — про­ясняется при ответе на вопрос, развивается ли у человека речь, если он растет в полной изоляции от других людей. Еще в XVIII в. великий естествоиспытатель Карл Линней описал несколько случаев, когда дети были вскор­млены дикими животными, и показал, что в этих условиях речь у них не развилась. В настоящее время известно уже полтора десятка случаев воспитания детей животны­ми. Никто из этих детей не овладел и зачатками речи [144]. В 1920 г. в Индии в волчьей берлоге вместе с вы­водком волчат нашли двух девочек. Одной было восемь лет, а другой два года. Младшая — Амала — умерла через год, старшая — Камала — прожила еще девять лет, и, несмотря на то, что воспитатели настойчиво работали над ее развитием, говорить и понимать человеческую речь

234

Камала обучалась медленно, научившись понимать лишь простые команды и освоив 30 слов. В 1923 г. в Индии в логове леопарда вместе с двумя его детенышами обна­ружили пятилетнего мальчика. Болезнь глаз и последую­щая слепота затруднили его «очеловечивание», и через три года он погиб, так и не овладев речью. В 1956 г. там же, в Индии, нашли мальчика девяти лет, прожившего 6— 7 лет в волчьей стае. По уровню умственного развития ему было девять месяцев, и только после четырех лет жизни среди людей он выучил несколько простых слов и команд. Последний случай стал известен в 1976 г. Крестьяне из Бурунди заметили, что одна из обезьян, резвившихся на деревьях, не столь проворна, как остальные. Приглядев­шись, они поняли, что это не обезьяна. Это был мальчик четырех лет. Затем выяснилось, что членораздельной речью он не владел. Как следует из приведенных примеров, речь — явление социальное, и для ее развития нужны межличностные отношения.

Итак, ребенок усваивает речь только через общение. Выявлен период времени, в течение которого дети обуча­ются говорить почти без труда, но если в этот решающий период у ребенка не было контакта с людьми, то последую­щее обучение языку становится медленным и неэффектив­ным.

Первая форма речи, возникающая у ребенка,— это диалог — громкая внешняя речь. Затем развивается дру­гая форма, которой сопровождаются действия, она тоже громкая, но не служит для общения, а является «речью для себя» — «эгоцентрической». Объем этой формы речи изменяется с возрастом и в три года достигает наиболь­шей величины: 75% всей речи. От трех до шести лет объем эгоцентрической речи постепенно убывает, а после семи лет она практически исчезает. Тем не менее это важный этап, ибо такая речь планирует выход из затруднитель­ного для ребенка положения, а в дальнейшем включается в процессы мышления, выполняя роль планирования дей­ствий и организации поведения, представляя собой пере­ходную ступень от внешней речи к внутренней. Как пока­зали эксперименты Л. С. Выготского [70], специфика внутренней речи в том, что она свернута и не включает обозначение предмета, т. е. не содержит подлежащего, а лишь указывает, что нужно выполнить, в какую сторону направлять действие. Однако и эгоцентрическая речь

235

имеет социальный характер. Это доказал эксперимент Вы­готского, который заключался в том, что ребенка, речь ко­торого находилась на стадии эгоцентризма, помещали в группу не понимавших его детей (глухонемых или ино­язычных), так что какое бы то ни было речевое общение исключалось. Оказалось, что в этой ситуации эгоцентри­ческая речь у ребенка практически исчезала.

Становление речи происходит в течение нескольких отчетливо различных периодов. Это фонетический период (до двух лет), когда ребенок еще не способен правильно усвоить звуковой облик слова, грамматический период (до трех лет), когда звуковой облик слова усвоен, но не усвоены структурные закономерности организации выска­зывания, семантический период (после трех лет), когда все это усвоено, но не усвоена понятийная отнесенность. Указанные периоды могут быть сопоставлены с одновре­менным становлением других психических процессов [163]. Так, развитие восприятия обеспечивает фонети­ческие успехи ребенка, организация первичного опыта в долговременной памяти позволяет начать формировать значения слов и классифицировать слова, и, наконец, на­чало развития мышления дает возможность усвоить грам­матику языка.

В начале доречевого фонетического периода все дети издают речеподобные звуки, которые одинаковы у всех народов, поскольку их организация опирается на механизм сосания и глотания. Эти звуки и образуют в дальнейшем основу для возникновения первых слов, и поэтому они сходны в различных языках (мама, папа, баба, деда). В дальнейшем ребенок овладевает специфическими зву­ками, присущими языку окружающих его людей. В воз­расте около полугода в потоке звуков, издаваемых ребен­ком, уже можно выделить отрезки, состоящие из несколь­ких слогов и объединенные ударением, интонацией, един­ством артикуляции. Это — псевдослова. Далее в возрасте между годом тремя месяцами и годом шестью месяцами ребенок овладевает новым для него речевым механизмом, который позволяет различать слова, отличающиеся только в одном звуке (лапа и папа) [122].

Развивающаяся речь в фонетическом и граммати­ческом периодах еще не отделена от неречевого поведе­ния, т. е. ситуативна: она может быть понята только с учетом ситуации, в которой ребенок говорит. В это

236

время эквивалентом предложения может являться и от­дельное слово, включенное в ту или иную предметную си­туацию. Особенность ситуативной речи ребенка — в ее изобразительном характере. Ребенок больше изображает, чем высказывает, и широко использует мимику, пантоми­му, жесты, интонацию и другие средства выразитель­ности. (У взрослого человека речь тоже становится более ситуативной в условиях близкого контакта с собеседни­ком.) Позднее, когда перед ним стоит новая задача: го­ворить о предмете, находящемся за пределами непосред­ственной ситуации, в которой он находится, так, чтобы его понял любой слушатель, ребенок овладевает формой речи, понятной целиком из ее контекста.

В исследованиях С. Н. Карповой показано, что подав­ляющее большинство детей до 5—6 лет вначале воспри­нимает предложение как единое смысловое целое. Отдель­ные слова в предложении выделяются ребенком лишь по­стольку, поскольку они связаны с наглядными представ­лениями. Лене П. (6 лет) говорят: «,,Дерево упало". Сколько здесь слов?» Она отвечает: «Одно слово».— «По­чему?».— «Потому, что оно одно упало». Зоя А. (5 лет). «„Два дерева стоят". Сколько здесь слов?».— «Два сло­ва, потому что два дерева».— «„Три дерева стоят". Сколько слов?».— «Три слова».— «,,В комнате стоят стол и стулья". Сколько слов?».— «Три слова».— «Поче­му?».—«Потому, что стол и стулья» [122, с. 17]. На вопрос: сколько слов в фразе «Коля съел все пирожные», ребенок отвечал: «Ни одного, он же все их съел!» Здесь особенно отчетливо выступает трудность для ребенка раз­деления слова и обозначаемого им предмета [121].

Начиная расчленять предложения, ребенок прежде всего выделяет более конкретные категории слов — су­ществительные и глаголы. Позднее всего — более аб­страктные — предлоги и союзы, которые лишены предмет­ной соотнесенности и выражают лишь отношения между предметами. Дети до пяти лет не вычленяют отношения, поэтому запас активно употребляемых дошкольниками слов характеризуется резким преобладанием существи­тельных и глаголов над прилагательными и числительными и тем более над предлогами и союзами.

При восприятии речи у ребенка возникает конкретный образ ситуации, соответствующей буквальному значению словосочетания. Вот несколько примеров, приводимых

237

исследователями. Ребенку говорят: «Идет кино». Он спра­шивает «Куда?».— «Часы отстают».— «От кого?» — «А почему говорят, что на войне люди убивают друг друга? Разве они друзья?».

Слово наполняется значением не сразу, а в процессе накопления у ребенка собственного практического опыта. В первые полтора года жизни значения предмета, дей­ствия и признака для ребенка эквивалентны. Например, по наблюдениям А. Р. Лурия, слово «тпру» может озна­чать и лошадь, и кнут, и поехали, и остановились. Лишь в тот момент, когда к этому аморфному слову присоеди­няется суффикс, значение слова резко сужается: «тпру» превращается в «тпрунька» и начинает обозначать только определенный предмет (лошадь), перестав относиться к действиям или качествам. Сужение значений отдельного слова требует расширения словарного запаса, поэтому с появлением первых суффиксов связан скачок в богат­стве словаря ребенка. Части слова определяют категори­зацию, поскольку каждая из них вводит слово в новое смысловое поле. Еще пример из исследования А. Р. Лу­рия. Слово «чернильница» не просто обозначает предмет, а сразу же вводит его в целую систему. Корень «черн-», обозначающий цвет, включает этот признак в смысловое поле цвета, т. е. в ряд других обозначений цвета (белый, желтый, светлый, темный). Суффикс «-ил-» указывает на функцию орудия и вводит слово «чернила» в смысловое поле предметов, обладающих тем же признаком (белила, зубило, мыло). Суффикс «-ниц-» выделяет еще один су­щественный признак — вместилища (сахарница, перечни­ца, кофейница, мыльница) [178, с. 58]. Изменение слов по категориям числа, падежа, времени образует сложную систему кодов, позволяющую упорядочить обозначаемые явления, выделить значимые признаки и отнести их к опре­деленным категориям.

Дети в 3—4 года, как известно, придумывают много новых слов: «копатка» — от слова «копать», «сальница» — по образу слова «сахарница», «схрабрил» — по аналогии со «струсил» и т. д. С возрастом поток словотвор­чества обычно уменьшается и у нормально развитого ре­бенка угасает к школьному возрасту.

Операции анализа и синтеза, составляющие основу мыслительного процесса, тесно связаны со смысловым наполнением слов. Значение слова уточняется в детском

238

возрасте последовательно. Вначале за словом стоит слу­чайное объединение тех впечатлений, которые ребенок получает от внешнего мира. Затем в слове объединяются отдельные, не обязательно существенные, наглядные при­знаки конкретной практической ситуации, и значительно позже, только подростком, человек начинает обозначать словом отвлеченные категории. Слово — сосуд, который дан ребенку готовым, но наполняет он его содержанием самостоятельно. Эта самостоятельная деятельность при­водит к тому, что значения слов у ребенка иные, чем у взрослого человека. Ребенок ориентируется главным образом на свой личный опыт: объединяя предметы в клас­сы, он исходит не из существенных, а из наиболее бросаю­щихся в глаза признаков. Поэтому на первых порах у него слово обозначает не понятие, а комплекс, в кото­ром предметы собраны по произвольным признакам. По­степенно ребенок перестает формировать такие комплексы, но продолжает мыслить ими, а не истинными понятиями вплоть до подросткового возраста. Вследствие этого, хотя речь подростка и совпадает с речью взрослого по упот­реблению слов, но по своему внутреннему наполнению эти слова совсем другие. Именно поэтому использование ребенком (а иногда и взрослым) определенных речевых форм еще не означает, что он осознал содержание, для выражения которого они служат. Формирование понятий, стоящих за словом, проходит весьма сложный путь не только в индивидуальном, но и в историческом развитии. Этот процесс тесно связан с историей развития письмен­ности.

Первым видом письменности, который появился еще в IV тысячелетии до н. э., было рисуночное пиктографи­ческое письмо. Оно стоит на грани изобразительного искусства и письма. Каждая пиктограмма отображала в виде рисунка отдельный объект, а последовательность пиктограмм напоминала рассказ в картинках. Пиктогра­фическое письмо сменилось идеографическим. Идеограмма выделяла и схематически отображала только повторяю­щиеся элементы объектов (рис. 14). В наиболее полном виде идеографическое письмо сохранилось только в китай­ском языке, включающем около 50 000 иероглифов-идео­грамм, каждая из которых соответствует одному слову.

Рис. 14. Формирование знаков абстрактных понятий.

(Из кн.: Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии- М., 1946.)

Устойчивые комбинации идеограмм, обозначавших конкретные предметы, постепенно сплавлялись и превращались в новый знак, более обобщенный. В этом процессе формировались знаки абстрактных понятий. На рис. 14,6 показано, что шумерская идеограмма «смотреть» пред­ставляет собой комбинацию идеограмм «глаз» и «лук». Эта комбинация знаков первоначально должна была озна­чать «бросить, метнуть нечто из глаз» (сравним русские выражения «бросить взгляд», «стрелять глазами») и лишь позже превратилась в «смотреть». Аналогичный пример для китайской идеограммы «лаять» приведен на рис. 14,в.

Иероглифическое изображение китайского знака «дао» состоит из двух пиктограмм: первая изображает движение человеческой ноги, передаваемое китайским словом «го» (движение), вторая изображает голову — «тоу» (голова). Комбинация этих пиктограмм сначала обозначала понятие «дорога» (идущий человек), затем — более сложное и пе­реносное — «движение головы» и, наконец, абстрактное понятие — «мышление» [230].

Все знаки в естественных языках пришли к нам, пройдя многовековую шлифовку временем, и, изучая их последо­вательные преобразования, можно извлечь много полез-

240

ного для построения искусственных алфавитов. Посмотри­те на рис. 14,г — это египетский иероглиф «идти», он до­статочно прост, хорошо запоминается: раз взглянув на него, вы его уже не забудете.

Человечество сделало следующий существенный шаг в развитии письменности, когда осуществило переход от иероглифического письма к буквенному (звуковому). В буквенном письме принципиальным достижением является возможность свободной комбинации элементов. Они могут произвольно объединяться в новые конфигурации, и каж­дая может приобрести новое значение. Таким образом, становится реальным практически неограниченное порож­дение слов из ограниченного набора букв. И в устной и в письменной речи свободная комбинация элементов создает предпосылки для формирования грамматик, где синтаксические правила позволяют указывать на времен­ную последовательность событий. Буква, сама являясь картинкой, давала зрительное представление акустичес­кого образа. Первые буквы обозначали только согласные звуки. Поскольку у египтян гласных не было, изображе­ние слова, состоявшее только из согласных, таило в себе неопределенность. Чтобы ее устранить, в конце строки ставили так называемую детерминанту, т. е. пиктограмму, которая пояснила, о чем идет речь в каждом отдельном случае. Так возникло смешанное письмо — буквенно-пиктографическое. Например, если в русском языке не использовать гласные, то сочетание согласных «кт» может означать «кот», «кат» или «кит», и в качестве детерминан­ты надо нарисовать либо кота, либо палача, либо кита.

Пиктографическая и иероглифическая формы письма были конкретными: письменный символ представлял зри­тельный образ объекта, который он обозначал. В буквенно-пиктографическом письме рисунки начали приобретать фонетические функции: обозначать не целый предмет, а лишь первый согласный его звучания. Буквенное письмо лишено зрительной образности. Написанное слово — это сочетание символов, которые сами по себе не имеют смыс­ла, представляя фонетические элементы, на которые мож­но разделить слово. Изобретение буквенного (фонети­ческого) письма, в котором каждый звук обозначался от­дельным символом, связало между собой устную и пись­менную речь. С переходом к фонетическому письму сим­волы, с помощью которых первоначально воспроизводили

241

изображения предметов, отрывались от своего содержания и становились исключительно фонетическими знаками, представляющими в одних случаях целые слоги, а в дру­гих — отдельные звуки. Таким образом, алфавит ознаме­новал переход к символам высших порядков и определил прогресс в развитии абстрактного мышления, позволив сделать речь и мышление объектами познания и открыв путь для формирования грамматики и логики.

Анатоль Франс, воздавая должное финикийскому ал­фавиту, писал: «Финикийский алфавит стал во всем не­обходимым и совершенным орудием мысли, и ход даль­нейших его преобразований тесно связан с ходом умст­венного развития человечества. Изобретение это бесконеч­но прекрасно и ценно, хотя и не доведено до совершенства. Потому, что в нем забыли о гласных, их выдумали хитро­умные греки, чье назначение в том, чтобы доводить все до совершенства. Из финикийского алфавита вышли также все семитические системы — от арамейской и древне­еврейской до сирийской и арабской. И тот же финикийский алфавит — отец алфавитов гемиаритского и эфиопского, а также всех алфавитов Центральной Азии — пехлевий­ского и даже индийского, от которого произошли все языки Южной Азии. Это поистине всемирное завоева­ние» [276, с. 101].

Только письменность позволяет выйти за ограниченные пространственные и временные рамки речевой коммуни­кации, а также сохранить воздействие речи и в отсутствие одного из партнеров. Так возникает историческое измере­ние общественного самосознания. Важнейшие компоненты речи — предложения, фразы формируются из слов в соот­ветствии с грамматическими правилами. Овладение грам­матикой — не формальный процесс, он отражает опре­деленную стадию развития мышления. Ребенок начинает постигать грамматику родного языка, усваивая отноше­ния между предметами. Многие думают, что подража­ние — основной способ усвоения грамматических отно­шений. Это не так. Обучаясь говорить, ребенок не стал­кивается с системой правил построения предложения, он имеет дело только с конкретными предложениями в реаль­ных ситуациях, поэтому невозможно предположить, что он использует готовые грамматические правила. Можно было бы допустить, что ребенок учится правильно строить предложения, копируя взрослых и получая от них поощре-

242

ния, если ему это удается. Например, показывают детям картинки с изображением фантастических животных, ко­торым присваивают названия в виде несуществующих слов. Демонстрируют ребенку такую картинку и говорят: «Этот зверь называется вук», а затем показывают кар­тинку с изображением нескольких таких зверей и спра­шивают: «А это кто?» Если ребенок отвечает: «Это вуки» или «Это три больших вука», значит, он овладел способом выражения множественного числа (а не заучил множество конкретных готовых слов в форме множественного числа) [198].

Наблюдения показали, что поощрение со стороны ро­дителей вызывает не грамматическая, а смысловая пра­вильность предложения. Например, ребенок сказал о сест­ре: «Он — девочка». Мать сказала: «Правильно!». Она поощрила правильность суждения, но не отметила его грамматическую неправильность. Очевидно, что подобная тренировка не способствует формированию граммати­чески правильной речи. Если бы мать корректировала ее, т. е. поощряла правильность грамматической конструкции произносимой ребенком фразы, помогло бы это ребенку усвоить грамматику подражанием? Получив очередное подкрепление, но не зная правил, ребенок не может пра­вильно построить новое предложение и не в состоянии за­помнить все возможные предложения — их бесконечное количество. В речи детей встречаются весьма необычные комбинации слов, отсутствующие в речи взрослых, что также свидетельствует против гипотезы копирования [245].

Приходится допустить, что ребенок овладевает чем-то, что психологически эквивалентно системе грамматических правил, благодаря которой можно расширить опыт со­ставления ограниченного числа конкретных предложений до способности порождать и понимать бесконечное их чис­ло. Сформулировано несколько представлений о таких внутренних системах правил. О двух из них — подражании и коррекции — мы уже упоминали, теперь обратимся к другим. Вероятностная гипотеза — представление, согласно которому появление каждого слова в предложе­нии определяется непосредственно предшествующим ему словом или группой слов. Вот вариант цепочки слов с очень высокой вероятностью сочетаемости их друг с дру­гом: живет ->- здесь -> была ->- большая ->- река -> с ->

243

->- умными ->- словами. Этот пример наглядно показывает, что вероятностная гипотеза неправомерна, поскольку ос­мысленное предложение не может быть порождено только с помощью указанного правила [245].

Наиболее правдоподобная гипотеза Хомского [288] исходит из существования глубинной грамматики. За поверхностными синтаксическими структурами, различ­ными для разных языков, существует небольшое число глубинных структур, отражающих общие схемы построе­ния мысли. Ребенок овладевает сначала структурами из немногочисленных правил построения предложений. По­тенциальные связи слов с другими словами составляют основу этих правил, лексические единицы неодинаковы по своим валентностям — по количеству возможных свя­зей с другими словами. Эти правила служат промежу­точными звеньями как для перехода мысли к речи (форми­рование развернутого речевого высказывания), так и об­ратно — для перехода от речи к мысли — процесса пони­мания. Жесткие ограничения объема кратковременной памяти человека определяют фундамент развития глубин­ной грамматики—одинаковой для людей, говорящих на разных языках. Эта грамматика позволяет ребенку, ис­пользуя ограниченное число правил, синтезировать любое число разнообразных предложений.

Л. С. Выготский выделил несколько стадий развития глубинного синтаксиса у ребенка. На первой стадии используется только смысловой синтаксис с подразуме­ваемым психологическим подлежащим и оречевляемым психологическим сказуемым. На второй стадии появляется минимальная грамматика — различается деятель, дейст­вие и объект действия (кто делает, что делает, с чем де­лает). В качестве основного грамматического средства выступает порядок слов, имя деятеля всегда на первом месте. Эту стадию Л. С. Выготский [70] называл семанти­ческим синтаксисом. На третьей стадии правила семанти­ческого синтаксиса используются регулярно, а также по­является ряд правил «поверхностного» синтаксиса и слу­жебные слова — предлоги и союзы. Нетрудно видеть, что известный советский психолог предвосхитил психологи­ческий аспект современных исследований в области глу­бинной грамматики.

И. М. Сеченов [239] отмечал, что у всех народов мысль имеет трехчленное строение: субъект, предикат

244

и связка. Логические категории являются общечелове­ческими, а выражение логических категорий через соот­ветствующие грамматические построения специфично для каждого языка. При переводе текста с одного языка на другой содержание мысли остается инвариантным, но изменяются языковые формы ее выражения. Можно пред­положить, что понимание смысла предложения опирается на глубинную грамматику. Для перевода фразы с одного языка на другой требуется произвести сложную пере­шифровку сначала смысла фразы, порожденного с по­мощью глубинной грамматики, на внешние граммати­ческие конструкции первого языка, далее этой конструк­ции во внешние конструкции другого языка, затем пере­шифровку этих последних конструкций в смысл на уровне глубинной грамматики. Внешние грамматические кон­струкции каждого языка отражают особенности истори­ческого развития народа, поэтому они специфичны для каждого языка и определяют возможность неоднозначно­го перевода с одного языка на другой.

Эксперименты по машинному переводу проводились неоднократно, и они установили, что в процессе перевода возникают сильные искажения. Для перевода была, на­пример, выбрана фраза: «Дух силен, а плоть слаба». После прямого и обратного перевода она выглядела так: «Спирт крепок, а мясо протухло» [246, с. 193]. Машинное реше­ние задачи литературного перевода на современном уровне знаний структуры языка весьма проблематично, поэтому вычислительные машины используются пока лишь при из­готовлении подстрочных переводов для последующей ра­боты квалифицированных переводчиков. А какова точ­ность перевода у квалифицированных переводчиков? Ост­роумный эксперимент произвели французские лингвисты. 14 опытных переводчиков сели за круглый стол так, чтобы каждый знал язык соседа справа. Первый переводчик — немец — написал на листке бумаги фразу: «Искусство пивоварения так же старо, как и история человечества» и передал листок соседу слева. Когда к немцу вернулся листок с фразой на венгерском языке, он с удивлением про­чел: «С давних времен пиво является любимым напитком человечества» [246].

245

Вспомогательные средства языка

Надежность речевого общения людей повышается с по­мощью вспомогательных (паралингвистических) средств: темпа речи, акцентирования части высказывания, эмоцио­нальной окраски, тембра голоса, его силы, дикции, жестов и мимики [127]. Рассмотрим их значение.

Вариации темпа речи ограничены размерами интер­вала между словами, поскольку предел ускорения темпа определяется разборчивостью фразы. Следовательно, эко­номия времени за счет ускорения темпа речи незначитель­на, а ее разборчивость при этом может пострадать. Однако регулируя темп, можно усилить выразительность речи. Замедление с одновременным понижением силы голоса способно привлечь внимание к особо ответственным мес­там выступления. Если оратор понижает силу голоса почти до шепота и говорит доверительно, то слушающие напря­гаются и оказываются активно включенными в восприятие материала. Тихий голос сближает людей, а крик их разоб­щает. Вы слышали когда-нибудь, чтобы мужчина выкри­кивал слова, ухаживая за женщиной? Стратегия говорить тихим голосом очень полезна в общении с шумными детьми и со взрослыми, которые имеют склонность повы­шать голос в качестве аргумента.

Всякое высказывание в принципе может быть двух­слойным: основной слой — логическое содержание, оце­ночный — эмоциональная окраска. Если первый передает некоторую информацию, то второй выражает отношение говорящего к этой информации. Эмоциональная окраска речи (интонация) нередко является решающим фактором для интерпретации значения и смысла словесных выска­зываний. У человека с детства вырабатывается умение распределять внимание между словесной и паралингвистической информацией, без этого он не мог бы судить об истинности высказывания, ибо оценка высказывания в этом плане состоит в сопоставлении смысла словесной информации со смыслом, полученным по другим каналам. Нам очень важно понять, как было сказано: «да» в смысле «да», «да» в смысле «быть может» или да в смысле «нет»! Бернард Шоу говорил, что есть только один способ напи­сать слова «да» или «нет», но существует пятьдесят спо­собов их произнести. С этой точки зрения, эмоциональная выразительность лектора, несомненно, положительно вли-

246

яет на восприятие и запоминание материала. Однако слиш­ком эмоциональная речь может и отталкивать слушате­лей, которые нередко испытывают неловкость при виде эмоционального разгула выступающего. В устной речи лучше апеллировать к фактам, вызывающим эмоции, чем проявлять эмоции.

Жесты и мимика говорящего, безусловно, оказывают влияние на восприятие речи и ее оценку. Некоторая жи­вость мимики, активность и изящество жестикуляции усиливают выразительность речи, помогают удержи­вать внимание и поэтому в небольших дозах желатель­ны. Однако чрезмерное увлечение мимикой быстро утом­ляет аудиторию и вызывает у нее отрицательные эмоции. Как сделать жест и мимику контролируемыми? Идеальное средство обратной связи — звуковое кино или видео­запись.

Сила голоса, его тембр, обертоны, дикция по своей природе связаны с физиологическими особенностями чело­века и зависят от его психического состояния. Тембр голоса, манера говорить, интонация многое могут расска­зать о чувствах и характере человека. Еще в «Книге за­нимательных историй», написанной Абуль-Фараджем [9] в XIII в., даются советы, как по голосу судить о различ­ных чертах характера человека: «Тот, кто разговаривает, постепенно понижая голос, несомненно, чем-то глубоко опечален; кто говорит слабым голосом — робок, как яг­ненок; тот, кто говорит пронзительно и несвязно, глуп, как коза».

Громадное значение для выразительности и точности речи имеет акцентирование слова в предложении. В лю­бую, самую обыкновенную разговорную фразу с помощью акцентов можно вложить столько значений, сколько в ней слов, и даже больше. Приведем пример такой много­значности из книги А. М. Арго. Он выбрал фразу «Дайте мне стакан чаю» и показал разнообразие ее смыслов в за­висимости от акцентированного слова. «Если мы делаем упор на первом слове, открываем следующее: ,,Довольно пустой болтовни! Я пришел усталый, измучен жаждой, дайте мне стакан чаю, а потом я расскажу все новости". Упор на втором слове: ,,Соседу справа дали, соседу слева дали, всем налили, всех спросили, про меня забыли — почему так? Дайте и мне, если всем даете...". На третьем слове: „Вы знаете прекрасно, что я не пью из чашки, дайте

247

мне стакан. Можете хоть немного считаться с моими при­вычками!" И, наконец, на четвертом: „Чаю. Понимаете — не вина, не кофе! Ничто так не утоляет жажду, как добрый, душистый, хорошо настоявшийся чай"!» [21, с. 78]. Уже этот пример показывает все богатство возможностей, со­здаваемых управлением интонацией.

Таким образом, для того чтобы понять содержание речи, нужно проанализировать, что было сказано, т. е. семантический состав высказывания, и затем, как было сказано. Только после этого речь может быть воспринята достаточно однозначно.

Вспомогательные паралингвистические средства ис­пользуются и в письменной речи. Она более развернута, чем устная, поскольку отличается отсутствием обратной связи от собеседника. Если внешними опорами для выде­ления ключевых элементов текста в устной речи служат акценты и паузы, то в письменной речи их замещают абзацы и курсивы. К паралингвистической графике долж­ны быть отнесены варианты красочного и шрифтового оформления текста. Особый шрифт или цвет заставляют читателя присоединять к информации, непосредственно извлекаемой из высказывания, мысль о важности, сроч­ности, опасности некоторого сообщения. Размером знака передается его значение в контексте — этот прием исполь­зовали еще древние египтяне, когда фигуру фараона рисовали меньшей, чем фигуру главного бога, но большей, чем фигуры домашних божков. Для усиления воздей­ствия на читателей используется также необычное распо­ложение текста и даже пустое пространство.

В данном разделе речь рассматривалась как орудие мысли и как средство общения людей. В качестве сред­ства мышления речь включена в процесс вычленения новых отношений между предметами в виде слов, обозна­чающих понятия, и в виде зрительных символов, которые представляют образы высокого уровня обобщения в пись­менной речи. Будучи средством общения, речь развива­лась параллельно с развитием коллективного труда, и в грамматической структуре речи запечатлена общая для человечества логика взаимодействия людей. Уникальные особенности каждого языка связаны с историческим раз­витием говорящего на нем народа. Когда человек овла­девает родным языком, он получает слова-понятия в гото­вом виде, обусловленном историческим развитием данного

248

языка. Специфика усвоенных понятий предопределяет мировосприятие человека, способ классификации предме­тов, свойственный людям, владеющим данным языком.

Язык лектора

Существенное значение для восприятия и понимания выступления имеет язык оратора. Важно обратить внима­ние на произношение слов, дикцию, мимику и жести­куляцию: аудитория чувствительна к неправильному про­изношению и плохой дикции, это отвлекает ее внимание от содержания, концентрирует его на форме и ухудшает отношение к выступающему. Невнятная речь, вызванная плохой дикцией, также оказывает отрицательное воздей­ствие, все силы слушателей уходят на то, чтобы разобрать, что говорят, при этом они отвлекаются от существа вы­ступления. Для улучшения дикции полезно записать лек­цию на магнитофон и проанализировать ее с точки зрения правильности и отчетливости речи.

Выступающий перед аудиторией должен иметь хорошо поставленный голос. От этого в значительной мере зависит успех передачи содержания, направленного не только к разуму, но и к чувствам слушателей. Невозможно пере­дать всю глубину содержания, воздействовать на ауди­торию и эмоционально, и эстетически, если голос хриплый, сипящий и монотонный. Помимо этого охрипший оратор вызывает у слушателей непреодолимую потребность про­чистить горло кашлем. Кстати о кашле. Кашель аудитории как-то мешал лектору начать выступление. В ответ на его просьбу перестать кашлять из аудитории ответили: «Что значит перестать? Кашель ведь неуправляем». «Пред­ставьте себе — управляем»,— ответил лектор и рассказал о народовольце Н. А. Морозове, который, попав в Шлиссельбургскую крепость с очагом туберкулеза в легких и зная, что кашель ускоряет болезненный процесс, усилием воли приказал себе не кашлять. Когда через 30 лет он вышел на свободу, врачи поразились: от туберкулеза не осталось и следа. «Кстати,— закончил лектор,— обратите внимание: за то время, пока я рассказывал, ни один из вас не кашлянул» [185].

Речь должна быть сбалансирована по темпу. Тороп­ливость, обычно вызванная робостью оратора, создает

249

впечатление, что выступающий «отделывается». Вялая речь тоже неэффективна, так как вызывает безразличие к теме выступления. Очень медленное чтение лекции при­водит к ослаблению восприятия, возникающие между сло­вами паузы накладывают на каждое слово дополнитель­ную смысловую нагрузку, слова получают неоправданно большую эмоциональную и содержательную значимость, что затрудняет восприятие.

Понятность языка выступления зависит от множества факторов: словарного состава, длины предложений, сте­пени синтаксической сложности речи, насыщенности ее абстрактными выражениями, иностранными и специаль­ными терминами. Очень важно правильно употреблять слова. Несоответствие употребляемого слова его обще­принятому значению или стилистическим нормам вызы­вает у слушателей негативные эмоции, которые могут свести на нет цель выступления. Излишне выспренные выражения смешат, тривиальные — раздражают, непра­вильно употребляемые слова вызывают насмешку и иро­нию. Выдающийся русский юрист и оратор А. Ф. Кони, хорошо знавший цену точности построения фразы, писал:

«Стоит переставить слова в народном выражении ,,кровь с молоком" и сказать ,,молоко с кровью", чтобы увидеть значение отдельного слова, поставленного на свое место» [138, с. 89].

Необходимо обратить внимание на словарный состав речи. В языковом отношении суждения должны быть сформулированы так, чтобы соответствовать запасу зна­ний слушателей и в некоторой степени характеру их ожи­даний — социальных установок. Образец гибкого следо­вания письменной речи за меняющейся во Франции обста­новкой можно найти у Е. В. Тарле. Он приводит наблюде­ние над спецификой подбора слов в парижской прессе, для описания продвижения Наполеона с момента его вы­садки в бухте Жуан до вступления в Париж (период Ста дней). Первая публикация: «Корсиканское чудовище вы­садилось в бухте Жуан», вторая — «Людоед идет к Грассу», третья — «Узурпатор вошел в Гренобль», четвер­тая — «Бонапарт взял Лион», пятая — «Наполеон при­ближается к Фонтенбло», шестая — «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже». Вся эта литературная гамма извлечена из одних и тех же газет, издававшихся при одном и том же составе редак-

250

ции на протяжении нескольких дней: менялись ситуации и вместе с ними—слова [260, с. 351].

Для того чтобы слушатели доверяли выступающему, его язык должен быть в известной мере близким к языку аудитории, в противном случае возникает отчужденность. " Следует иметь в виду, что, как отмечал еще Н. Г. Черны­шевский, формулой чувства групповой принадлежности становится утверждение «человек, говорящий нашим язы­ком,— наш человек». Современный русский литературный язык быстро развивается. Опытные преподаватели — это люди, учившиеся говорить и получившие представление о языковой норме 40—50 лет назад. Они сохраняют пред­ставления о такой норме и поныне. Молодежь овладевает уже изменившимся языком, у нее формируется иное пред­ставление о речевой норме. Отсюда и ряд психологических трудностей: «старшие» поколения относятся с непонима­нием и нередко с возмущением к речевой норме молодежи, а молодежь стремится любой ценой отстоять свою рече­вую самостоятельность. Едва ли зрелый человек скажет «до фонаря», «до фени», но и юноша не употребит выра­жений «соблаговолите», «не извольте беспокоиться». Из этого можно сделать некоторые выводы: необходимо осве­жать речь отдельными образными элементами современ­ного языка и, может быть, даже студенческого сленга, не доводя, разумеется, этот процесс до абсурда — до язы­ка людоедки Эллочки. Очень важно помнить, что функ­ции распределения значений слов могут не совпадать у вас и у ваших слушателей. То, что вам кажется смешным, они не поймут, а там, где вы говорите о серь­езных вещах, могут засмеяться. Учет этих моментов су­ществен для успешности лекторской и пропагандистской ра­боты.

Нужно обратить внимание на то, что обилие слов-паразитов («так сказать», «значит», «ну» и т. д.) отталки­вающе действует на слушателей, и речь засоряется ими особенно часто, когда лектор волнуется. Эмоциональная напряженность выступающего специфически искажает его речь, в ней появляется «мусор» типа слов «это», «какой-то», «этот самый», «вот», «значит» и паузы с наполните­лями типа «э-э-э». Сильное волнение лектора может сде­лать его выступление излишне категоричным, увеличив количество слов с четкой позитивной и негативной ориен­тацией («очень», «совершенно», «прекрасный»), участить повторы слов и склонность к использованию стереоти­пов и терминов.

251

Язык выступления должен быть по возможности про­стым. Не следует думать, что сложность и наукообраз­ность речи способствуют ее пониманию и завоеванию авто­ритета лектора у слушателей. Некоторые лекторы без необходимости используют слишком сложную форму для выражения совсем простых мыслей. Манера сложно изла­гать очевидно простой материал иногда выявляет стрем­ление создать определенную дистанцию между собой и со­беседником, что ухудшает контакт. Представления о том, что о сложных научных проблемах нельзя говорить живо и просто, совершенно несостоятельны. Известный физик Гейзенберг писал: «Для физика возможность описания на обычном языке является критерием того, какая сте­пень понимания достигнута в соответствующей области» [по 142, с. 48]. Конечно, нужно отдавать себе отчет в том, что простота изложения требует не только большой работы над формой, но и углубленного знания предмета.

Допустимо ли использовать в речи штампы и стерео­типы? Совместная жизнь и сотрудничество людей форми­руют общие для них стереотипы мышления. Мысленным штампам соответствуют и языковые стереотипы в форме нормативных оборотов речи. Иногда целесообразно поль­зоваться стереотипами, поскольку некоторые из них обла­дают большой действенной силой, которая сохраняется даже и тогда, когда условия, при которых были вырабо­таны конкретные штампы, изменились, например, «зов боевой трубы». Многие люди считают, что лучше обхо­диться без штампов, но ведь штампы экономят воспри­ятие, позволяя быстро просматривать материал для обоб­щенной оценки его значимости.

Говорите кратко. Еще древние риторы предостерегали против длинных фраз, поскольку они плохо действуют на слух аудитории и на дыхание оратора. Цицерон [289] утверждал, что величайшее из достоинств оратора — не только сказать то, что нужно, но и не сказать того, что не нужно. Насколько известное высказывание Цезаря «Пришел, увидел, победил» лучше, чем «Сначала пришел, потом увидел и после этого победил»!

Желательно выражаться точнее. Известный физик Дирак говорил точно и требовал точности от других. Однажды, окончив сообщение, он обратился к аудитории:

252

«Вопросы есть?» — «Я не понимаю, как Вы получили это выражение»,— сказал один из присутствующих. «Это ут­верждение, а не вопрос,— произнес Дирак,— вопросы есть?».

Необходимо выражаться не только точно, но и образно. Вот пример из книги врача-гипнолога П. И. Буля. Чело­веку в гипнозе внушалось: «Вы съели жирную пищу». Затем экспериментально изучали процессы в желчном пузыре, но никаких результатов, сходных с картиной ре­ального насыщения жирной пищей, не обнаружили. Тогда изменили формулу внушения: «Вы видите перед собой на столе много вкусных питательных жирных блюд — яич­ницу с салом, колбасу, масло, ветчину с горчицей, свинину с хреном. Вы начинаете есть, выбирая то, что вы люби­те...» Рентгеновские снимки желудка и желчного пузыря показали картину, аналогичную той, которая возникает после реального насыщения подобной пищей. Чем кон­кретнее речь, тем ярче зрительные представления, и на­прасно в погоне за наукообразием вытравляют образность речи. Так, в газете писали о том, как режиссер научно-популярного фильма «Воздуху и воде быть чистыми» сда­вал его заказчику. Дикторский текст начинался словами:

«Ученые формулируют эту проблему просто: или люди сделают так, что в воздухе станет меньше дыма, или дым сделает так, что на Земле станет меньше людей». Два почтенных специалиста-заказчика усмотрели в этом кра­молу и исправили текст так: «Ученые формулируют эту проблему просто: или люди обеспечат достаточную очистку выбросов в атмосферу и водоемы, или фауна и флора будут подвержены уничтожению». И стало скучно.

Поэтичность речи способствует ее восприятию. Напри­мер, архитектор Ф. О. Шехтель обратился к своим слуша­телям с такими словами: «Едва ли есть сказка более волшебная, чем сказка о трех сестрах: Архитектуре, Живописи, и Скульптуре. С тех пор, как существует наш мир, мы не перестаем зачаровываться этой постоянной сказкой, в которой в неменьшей степени участвует Музыка, Поэзия и остальные музы...» Слушатели запомнили это на всю свою жизнь.

Желательно в речи чаще применять прямые обраще­ния. Такой прием способствует активизации мышления слушателей, так как они тем самым непосредственно во­влекаются в решение излагаемых проблем. Начало речи

253

Цицерона [289] против Катилины, на которой училось много поколений ораторов, звучало так: «Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты в своем бешенстве будешь издеваться над нами?» Выражения типа «Попытаемся решить этот вопрос совместно с вами», «А теперь подойдем к этому же вопросу с другой стороны...», «Рассмотрим эту проблему с иной точки зрения», «Что мы знаем об этом деле?», «И что же мы видим?» приглашают слушателя к активному взаимо­действию с лектором. Используйте личные местоимения и сокращенные формы, принятые в разговорной речи.

Все приведенные рекомендации направлены на усиле­ние действенности речи, но ее эффективность определя­ется не только мастерством оратора. А. Ф. Кони писал о том, что умение быть оратором достигается выполнением ряда требований: «Этих требований или условий, по моим наблюдениям и личному опыту, три: нужно знать предмет, о котором говоришь, в точности и подробности... нужно знать свой родной язык и уметь пользоваться его гиб­костью, богатством и своеобразными оборотами... Нако­нец, нужно не лгать... Изустное слово всегда плодотворнее письменного, оно живит и слушающего и говорящего. Но этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что говорит, и, утверждая, втайне сомнева­ется или пытается призвать себе на помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае внутрен­него содержания. Вот почему лучше ничего не сказать, чем сказать ничего» [138, с. 142].

Речь, открыв возможность общения людей в совмест­ном труде, явилась катализатором его совершенствования. Прежде всего она выступает для человека как способ орга­низации своего и чужого поведения, как орудие анализа внешней среды, поскольку слово выделяет объект, давая ему имя, включает его в категорию сходных. Речь — это всегда средство внешнего проявления мыслей и чувств одного человека для другого.

СОЗНАНИЕ

Осознать зло — значит немедленно начать бороться с ним.

М. Кольцов