Чтобы познать Бога, ты должен быть «предрасположенным, готовым и способным». Вера в Бога — это начало. Твоя вера в какую-то высшую силу, в какое-то Божество делает тебя «предрасположенным».
Далее, твоя открытость новым мыслям о Боге — мыслям, которых раньше у тебя никогда не было, мыслям, которые могут тебя даже немного обескуражить, как, например, «Друг наш, сущий на небесах», — свидетельствует о том. что ты «готов».
Наконец, ты должен быть «способным». Если ты не способен увидеть новый образ Бога, которому ты открылся, техника, при помощи которой ты смог бы по-настоящему познать Бога, будет для тебя совершенно непригодной.
Ты должен быть способен принять Бога, который любит и принимает тебя без каких-либо условий; быть способным пригласить в свою жизнь Бога, который приглашает тебя в свое царство, не задавая вопросов; быть способным прекратить наказывать себя за то, что ты признал Бога, который не наказывает тебя; и быть способным говорить с Богом, который никогда не прекращал разговора с тобой.
Это радикальные идеи. Но церкви называют их ересью. И самая большая ирония в том, что вам, возможно, придется покинуть церковь для того, чтобы познать Бога. В любом случае, вам придется отказаться от некоторых наставлений церкви. Ибо церкви учат о Боге, которого вы не можете познать и которого вы бы не захотели видеть своим другом. Ибо что же это за друг, который наказывает за каждую оплошность? И что за друг считает оплошностью неправильное произнесение его имени?
В «Беседах с Богом» я услышал много такого, что противоречило всему, что я раньше знал о Тебе.
Я знаю, что ты веришь в Бога, в противном случае ты никогда не стал бы беседовать с Богом. То есть ты был «предрасположен» обрести дружбу со Мной, но был ли ты «готов»? Я вижу, что был, так как готовность требует большой смелости, и ты проявил эту смелость, не просто изучив иной, нетрадиционный взгляд на вещи, но признав это публично. Таким образом, твой разговор позволил открыться новому образу Бога не только тебе, но и миллионам других людей. Им удалось открыться через твои книги, которые увлеченно читают во всем мире — явный признак того, что теперь широкие массы тоже готовы познать Бога.
«Способен» ли ты теперь познать Меня, и не только говорить, но и дружить с Богом?
Да, потому что у меня не было трудностей с переходом от старых представлений к новым идеям о Тебе, которые были даны в «Беседах». Откровенно говоря, многие из этих идей были мне знакомы.
В этом смысле трилогия была не столько откровением, сколько подтверждением.
Почта, которую я получил за прошедшие пять дет, свидетельствует, что так было с тысячами людей. И сейчас совсем неплохой момент для того, чтобы рассказать, как были написаны «Беседы».
Я не писал диалог «Беседы с Богом» как книгу. В отличие от материала, который я излагаю сейчас. Когда начался разговор с Богом, у меня не было ни малейшего представления о том, что он выйдет в печать. Я считал нашу беседу конфиденциальной и не предполагал, что в нее будет еще кто-либо посвящен.
Она началась ночью, в феврале 1992 года, когда я был на грани хронической депрессии. Моя жизнь разваливалась. Отношения с женой были разрушены, карьера зашла в тупик, и даже здоровье ухудшалось.
Обычно в жизни случалось то одно, то другое, но тогда все случилось одновременно. Все рушилось, и мне казалось, что я ничего не могу сделать.
Не в первый раз я беспомощно стоял и наблюдал за тем, как прямо у меня на глазах распадаются связи, которые я считал постоянными.
Случилось это и не во второй, не в третий и не в четвертый раз.
Я был очень зол на себя из-за своей неспособности поддерживать отношения, за то, что совершенно не понимал, что для этого нужно, и за то, что у меня ничего не получалось, как я ни старался.
Мне казалось, что мне просто не дали инструментов, чтобы играть в игру по имени Жизнь, и я был в ярости.
С работой дела обстояли не лучше. Все мои старания практически свелись к нулю. Тридцать лет работы в сфере радиовещания, телевидения и журналистики принесли плачевно скудные плоды. Мне было сорок восемь лет, и после полстолетия на Земле мне нечем было гордиться.
Не удивительно, что мое здоровье тоже катилось под откос. За несколько лет до того я повредил шею в автомобильной аварии и еще не совсем оправился. Еще раньше у меня был коллапс легкого, я болел язвой, артритом и страдал от жестокой аллергии. В сорок восемь лет мне казалось, что мое тело просто разваливается. И той февральской ночью я лежал в постели, не смыкая глаз, и в сердце моем был гнев.
Я вертелся и крутился, стараясь уснуть, а в душе бушевала гроза. Наконец я отбросил одеяло и потопал из спальни. Я пошел туда, куда всегда отправляюсь посреди ночи в поисках мудрости, но в холодильнике ничего приличного не оказалось, поэтому я уселся на кушетку.
Там я сидел и варился в своем собственном соку. Потом в лунном свете, льющемся через окно, я разглядел на столике передо мной желтый блокнот. Я взял его, нашел ручку, включил лампу и начал писать злобно-страстное письмо Богу.
Почему моя жизнь не складывается????? Как заставить ее наладиться? Чем я заслужил такую жизнь, которая состоит из непрекращающейся борьбы'! И какие в ней правила? Кто-нибудь, сообщите мне эти ПРАВИЛА! Я буду играть, но вначале кто-то должен сообщить мне правила. И после этого не менять их!!!
Я все писал и писал, яростно царапал бумагу огромными буквами — когда злюсь, я так давлю на бумагу, что написанное можно прочитать на пятом листе, если поднести его к свету.
Наконец я выдохся. Злость, горечь, истерика рассеялись, и, помню, я еще подумал, что нужно рассказать об этом друзьям. В конце концов, блокнот посреди ночи может оказаться самым лучшим лекарством.
Я хотел было положить ручку, но она осталась у меня в руке. Это поразительно, подумал я. Несколько минут напряженного письма, и рука так немеет, что ее невозможно разжать.
Я ждал, пока расслабятся мышцы, но внезапно возникло чувство, что мне нужно еще что-то написать. Я наблюдал за собой, поднося ручку к бумаге, поражаясь сам себе, потому что понятия не имел, что я хотел написать. И все же я действовал так, как будто мне нужно было писать еще.
Как только ручка коснулась бумаги, мой ум заполонила мысль. Она была продиктована мне каким-то голосом. Это был самый мягкий, самый добрый, самый нежный голос, который я когда-либо слышал. Только это был не голос. Это был... я могу назвать его только беззвучным голосом... или, может быть, чувством, в котором были слова.
Слова, которые я так «услышал», были: