316 снова о пушкине
Приближался пушкинский юбилей — сто лет со дня гибели поэта.
С той поры как была сделана первая работа «Пушкин» (1926), выпущен «Петербург», в котором прозвучал «Медный всадник» (1927), я стал думать о создании биографии Пушкина.
Трагическая судьба поэта, ушедшего в расцвете сил, меня тревожила, пробуждала исследовательскую жилку, я чуть-чуть не записался в пушкинисты. В нашем портфеле уже лежали два вечера «Онегина», приближающийся юбилей заставил подумать о выпуске этих программ. «Онегина» мы показали через десять лет, после того как он был сделан — так долог путь от замысла к выполнению. Все эти годы роман в стихах как бы созревал 317 во мне, я носил его с собой, не решаясь выпустить.
Кроме «Онегина» мы задумали еще три работы: «Лицей», «Болдинская осень» и «Арина Родионовна».
Отталкиваясь от нашего замысла сделать биографию Пушкина, мы взяли первой темой юность поэта. Так родилась новая работа, названная «Лицей». Она начиналась с лицейских стихов, юношеских, звенящих, веселых. Но далее судьба поэта резко меняется. Он сослан на юг, потом в село Михайловское, куда приезжает к нему Пущин с рукописью комедии Грибоедова.
Можно ли было удержаться и не вставить хотя бы фрагмент этой комедии с тем, чтобы воссоздать день, когда друзья приступили к чтению бессмертного произведения!
В последней части этой программы звучали строфы из сожженной Пушкиным десятой главы «Онегина». Я сидел в кресле и, всматриваясь в рукописи, расшифрованные нашими пушкинистами, читал их. И, когда я доходил до многоточий, обозначающих сожженные места, я медленно и грустно подносил листы к свече и смотрел, как они превращаются в пепел, — может быть, так делал когда-то Пушкин. В финал вошли все стихи, посвященные лицейским годовщинам. Пушкин писал их ежегодно, и год от года все печальнее и трагичнее звучит голос поэта, вспоминающего свою юность, потерянных, рассеянных по свету друзей. Если исполнять эти стихи последовательно, они превращаются в большой монолог о несбывшихся надеждах, о сломленных судьбах. Горьким одиночеством веет с этих строк, рассказывающих о жизни целого поколения.
Вслед за «Лицеем» решено было выпустить работу «Арина Родионовна», посвященную няне поэта. В этой программе нас интересовала тема: поэт и народ. Мы хотели дать стихи, адресованные няне, «Сказки», документальные биографические материалы. К сожалению, «Арина Родионовна» не была выпущена. Мы не успели сделать программу к юбилею, увлекшись следующей (четвертой) работой — «Болдинской осенью». Этот этап в жизни поэта, связанный с пребыванием его в селе Болдино, перед женитьбой, давно интересовал нас. «Болдинская осень» завершила пушкинский цикл. Предстояло проверить, как биография поэта отражается в его 318 творчестве, есть ли переклички. Обложившись томиками Пушкина, перепиской, статьями, мы приступили к работе. К Пушкину я всегда подходил, как к живому человеку. Его личная судьба меня очень интересовала. Томик с письмами Пушкина — неизменный мой спутник, он всегда в моем чемодане. Куда бы я ни выезжал, он со мной. Письма Пушкина раскрывают многие секреты его биографии. Они — наглядное руководство, как относиться к его произведениям. Они — ключ к стихам, поэмам, прозе. Без этого томика невозможно осуществить ни одной работы о Пушкине.
В композицию, которую мы назвали «Болдинская осень», входили гениальные маленькие драмы Пушкина, они являлись основой. В ту замечательную осень, перед своей женитьбой, Пушкин писал Дельвигу:
«Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною, по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, холерой именуемого… то в замке твоем, Литературной газете, песни трубадуров не умолкнут круглый год».
Вы слышите, как радостно звенит голос Пушкина в этом коротеньком письмеце. Музыка этих строк звучала потом веселой увертюрой к «Каменному гостю». Вспыхнувшая в Москве чума продлила пребывание Пушкина в Болдине.
319 «Мы… окружены карантинами… Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь».
Так, перекликаясь с событиями, возникает тема «Пира во время чумы», которую мы монтировали с письмами Пушкина П. Н. Гончаровой. Поэт взволнован, предсказания дерптского студента сбылись. В композиции возникает живой рассказ Пушкина об этой запомнившейся ему встрече.
«В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом… Однажды, играя со мной в шахматы и дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал: “"Cholera morbus" подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас”.
О холере имел я довольно темное понятие, хотя в 1822 году старая молдаванская княгиня, набеленная и нарумяненная, умерла при мне в этой болезни. Я стал его расспрашивать. Студент объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила не только людей и животных, но и самые растения, что она желтой полосою стелется вверх по течению рек, что по мнению некоторых она зарождается от гнилых плодов и прочее — все, чему после мы успели насладиться.
Таким образом, в дальнем уезде (Псковской) губернии молодой студент и ваш покорнейший слуга, вероятно одни во всей России, беседовали о бедствии, которое через 5 лет сделалось мыслию всей Европы»46*.
И действительно, через пять лет, отрезанный карантином от Москвы, Пушкин сочиняет «Пир во время чумы». В эту болдинскую осень, 6 сентября 1830 года, трагедия окончена.
Я читаю начало — монолог молодого человека, чтобы ввести в суть дела:
«Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
320 Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша насылает».
Примеряя на голос «Пир во время чумы» (я много лет ношу эту маленькую драму в памяти), я невольно стал лихорадочно перелистывать томик с письмами Пушкина и нашел действительно эти строчки.
«Н. Н. Гончаровой.
Именем неба молю, дорогая Наталья Николаевна, пишите мне, не смотря на то, что вам не хочется писать. Скажите мне, где Вы? Оставили ли Вы Москву? Нет ли окольного пути, который мог бы меня привести к вашим ногам?.. Ясное дело, что в этом году (будь он проклят!) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, Вы оставили Москву? Добровольно подвергать себя опасности среди холеры было бы непростительно»47*.
Они меня вполне удовлетворили, и я пошел дальше, по тексту маленькой драмы до ремарки: «Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею».
«Н. Н. Гончаровой.
Итак, Вы в деревне, хорошо укрыты от холеры, не правда ли? Пришлите мне Ваш адрес и бюллетень о Вашем здоровье»48*.
Но вот звучит гимн председателя, и снова Пушкин возвращается к мыслям о Гончаровой:
«Наша свадьба, по-видимому, все убегает от меня… Мой ангел, только одна ваша любовь препятствует мне повеситься на воротах моего печального замка»49*.
Я рассказал все, что считал нужным, о тревоге Пушкина за свою невесту. Не закончив «Пира», я перехожу к «Моцарту и Сальери».
321 На подвесных столиках вольтеровского кресла стоят канделябры с горящими свечами. Сейчас я буду играть тему зависти — новую тему, прозвучавшую, видимо, в сердце Пушкина в ту благословенную осень, когда он думал, передумывал и поразительно много писал. Мне нужно было создать роль великою музыканта Сальери, Сальери, который был другом молодого, очень человечного и совершенно простого Моцарта, обладающего, между прочим, каким-то непонятным, загадочным свойством природы. Кому, как не великому Сальери, знать, что это за «свойство». Кому, как не Сальери, этому труженику, не понимать, что Моцарт — гений!..
Моцарт — гений, но он, как ученик учителю, приносит Сальери только что написанную музыку.
«Нес кое-что тебе я показать:
Но…»
Тут-то и сказывается натура Моцарта, своим «легкомыслием» возмущавшая до глубины души великого труженика — Сальери.
Но Сальери стоит на страже искусства! Он не понимает, как Моцарт может смеяться над своим собственным произведением, как он может слушать музыку в исполнении нищего музыканта.
И когда оробевший Моцарт хочет уйти:
«… Хотелось
Твое мне слышать мнение; но теперь
Тебе не до меня. —
у Сальери вырывается почти стон:
Ах, Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя? Садись;
Я слушаю».
Музыкального сопровождения у нас не было. Мы решали эту сцену так: Моцарт принес Сальери стихи Пушкина «Заклинание». Мы добились здесь особенного скрипичного звучания, предельной музыкальности, очень тонкой нюансировки. Эти стихи по фактуре своей звучали как музыка, как бы парили, очень легко и воздушно, выделяясь на фоне текста поэмы.
Сцена вторая. Моцарт и Сальери обедают в трактире.
322 «Моцарт
За твое
Здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.
(Пьет.)
Сальери
Постой,
Постой, постой… Ты выпил!.. без меня?»
Произнося эти слова, я выбегаю на авансцену, охваченный раскаяньем. Я роняю бокал. Бокал разбивается.
«Моцарт
(бросает салфетку на стол).
Довольно, сыт я.
(Идет к фортепиано.)
Слушай же, Сальери, Мой Requiem.
(Играет.)»
Вместо «Реквиема» звучит проникновенное стихотворение Пушкина «Для берегов отчизны дальной…»
Мне, современному актеру, чрезвычайно интересно искать штрихи биографии и наблюдать, как они, подобно зернам, произрастают в творчество, преувеличивая и необычайно сгущая события, — такова логика идеи и чувств маленьких драм Пушкина, которые, мне кажется, написаны с шекспировской силой.
Хотите, я вам покажу тему «Скупого» в письмах Пушкина?
«Письмо Л. С. Пушкину.
… Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался; в учителя не могу идти; хоть я знаю закон божий и 4 первые правила — но служу я не по воле своей — и в отставку идти кажется невозможно. Все и все меня обманывают — на кого же надеяться, если не на ближних и родных? На хлебах у Воронцова я не стану жить — не хочу и полно — крайность может довести до крайности. Мне больно видеть равнодушие 323 отца моего к моему состоянию — хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург — когда больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы, я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 к. (которых верно б ни ты, ни я не пожалели для слуги). Прощай, душа моя — у меня хандра — и это письмо не развеселило меня»50*.
Еще молодым человеком Пушкин познал страшную силу денег. Я не привел это письмо в моей работе ни до монолога Скупого, ни после, но я помнил о нем все время. Сцену в подвале я исполнял целиком. Тема денег звучит здесь довольно мощно. Я склонен полагать, что Пушкин в ту осень много думал, как бы подводя итоги перед женитьбой. Я исполнял эту сцену со свечой в руке. На донышке подсвечника лежали два серебряных полтинника. Я играю скупого, и мне достаточно осветить один глаз, который смотрит на серебряную монету. Свеча, глаз, две монеты — все очень близко сгруппировано, ничто не отвлекает внимания зрителя. О сундуках речь идет в пушкинском тексте, поэтому они мне не нужны. Мое отношение к одной монете означает, что я не менее цепко держу все остальные и ни одну из них не собираюсь выпустить из своих рук. Две монеты создают звон. Он убедителен. Звон двух монет экономен, чист, выразителен. Все это для меня связалось воедино от одного луча свечи, освещавшего только то, что мне было нужно, мою руку — руку скупого.
«Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой,
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! Могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать.
Не много, кажется, но понемногу
Сокровища растут».
Закончив монолог скупого рыцаря, я переходил к «Каменному гостю». Я играл Дон Гуана, Лепорелло, Монаха, 324 Дону Анну, с большим удовольствием жонглируя основными ролями. Я нимало не заботился о том, что пригласил на ужин статую командора.
Вот я в комнате Доны Анны. Все идет благополучно. Как вдруг: «Входит статуя командора».
Эту реплику я произносил, как слуга, докладывающий о появлении героя.
«Статуя
Я на зов явился.
Дон Гуан
О, боже! Дона Анна!»
Н. Н. Гончаровой:
«… что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам или никогда не жениться…»51*
«… Целую кончики ваших крыльев, как говорил Вольтер людям, которые не стоили вас»52*.
«Статуя
Брось ее,
Всё кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.
Дон Гуан
Я? Нет! Я звал тебя и рад, что вижу».
«… Теперь поговорим о другом (написал Пушкин Гончаровой). Когда я говорю: о другом — я хочу сказать… Как Вам не стыдно оставаться на Никитской во время чумы? Это очень хорошо для вашего соседа, Адриана, который от этого большие барыши получает».
Помню как сейчас, сел я тут в свое кресло и, подперев голову рукой, задумчиво так произнес эпиграф к «Гробовщику»:
«… Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?»53*
325 И тут же, помню, подумал: хорош Державин. Торжественный старик, торжественна его лира…
А потом начал:
«Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом».
Какая проза, подумал я, какая великолепная проза.
«Приближаясь к желтому домику… старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось»54*.
«П. А. Плетневу
Через несколько дней я женюсь, и представляю тебе хозяйственный отчет: заложил я моих 200 душ, взял 38.000 р., и вот им распределение: 11.000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым — пиши пропало. 10.000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств; деньги верные. Остаются 17.000 на обзаведение и житие годичное. … ради бога найми мне фатерку — нас будет: мы двое, 3 или 4 человека, да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем разумеется, лучше — но ведь 200 рублей лишних нас не разорят. Садика нам не будет нужно, ибо под боком будет у нас садище. А нужна кухня, да сарай. Вот и все. Ради бога, скорее же! и тотчас давай нам и знать; что все-де готово, и милости просим приезжать; а мы тебе как снег на голову»55*.
«… Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина, гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью…».
326 Здесь я должен оговориться. Вместо подписи: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются на прокат и починяются старые», я прочел:
«Я поражен, я очарован,
Короче, я огончарован…».
Это было очень хорошо принято зрителями, смысл сопоставления дошел, я понял это по смеху и аплодисментам.
«Девушки ушли в свою светлицу, Адриан обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар».
«Мой идеал теперь — хозяйка,
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой»56*.