Насколько различной бывает символика нации?
Что мы получаем, рассматривая нацию как символ, а не как вещь? В последних работах по антропологии интерес к национализму дал возможность восприятия национальной риторики во множественном числе, в качестве элементов более масштабной конкуренции за право определения смысла национальной символики и определения самой нации как символа. Для подобной задачи уже бессмысленно использовать термин «национализм», поскольку теперь важнее всего понять, как этот существующий в единственном числе символ — нация — получает столь многочисленные значения. Ориентирующиеся на него группы воспринимают нацию как высший символ, но при этом имеют по отношению к нему разные намерения. Много всего разного вплетается в их конфликты — противоположные идеи о подлинности, об истинном предназначении нации, о культурном достоянии или наследии, о национальном характере и так далее10. Такое исследование ставит вопрос о том как формируются понятия нации и идентичности и как они воспроизводятся в качестве центральных элементов политической борьбы. В его рамках нация толкуется как конструкт, значение которого никогда не бывает стабильным, а всякий раз изменяется в зависимости от складывающегося баланса социальных сил, и в нем также изучается вопрос о том, какие способы достижения целей этот конструкт обеспечивает определенным группам и почему именно этим группам, а не другим.
Всерьез относиться к употреблению нации в качестве символа — это значит пристально изучать социальные битвы и трения, в рамках которых она становится значимой идиомой, то есть своего рода валютой, используемой в торговле позициями, которые могут не иметь никакого отношения к нации. Например, в постсоциалистической Восточной Европе широко распространяются стереотипы и огульные обвинения в адрес цыган, которых считают лентяями и ворами. Если взглянуть на эти стереотипы с точки зрения этнографии, то станет ясным, что цыгане используются как символ деморализующего вторжения рынка на территории бывшего социалистического блока. Торговлей заняты не только цыгане — но люди приписывают им ответственность за все, что при новом, постсоциалистическом порядке, кажется им возмутительным и вызывающим расстройство. Такого рода подход позволяет объяснить, почему продолжают существовать групповые категориальные рамки даже в отсутствие самой этой группы, как, например, антисемитизм во многих восточноевропейских странах, где евреев можно найти с трудом11.
Кроме того, национальная символизация предполагает такие процессы, в ходе которых группы выделяются или, наоборот, становятся незаметными в обществе. Проект создания нации предусматривает, что несогласные элементы сначала должны быть сделаны различимыми, а затем подвергнуться ассимиляции или устранению. Кое-что из этого может произойти и в прямом физическом смысле, посредством насилия, свежим примером чего могут служить «этнические чистки» в Боснии-Герцеговине. Но эти вещи редко сопутствуют иным, символическим видам насилия, благодаря которым различие сначала делается выпуклым, а затем стирается. Представления о чистоте и испорченности, о крови как носителе культуры или, наоборот, скверны являются фундаментальными для проектов национального строительства. Они заслуживают больше внимания, чем ученые оказывали им до сих пор.