XIII – Бои в траншеях (продолжение рассказы лейтенанта)
В бою смены нет.
Есть только поддержка.
По прибытии мою роту сразу же бросили в самое пекло. Не успели парни выпрыгнуть из машин — сразу становятся в строй. У встречающего нас офицера рука в перевязке. Видать только что из дела, повязка вся кровью сочится.
Подбежав ко мне, с ходу стал объяснять, водя карандашом по карте: траншеи первой линии обороны уже превращены в прах и пепел. Благодаря штурмовым отрядам, немцам отчасти удалось сломить защитников второй линии обороны и сейчас в окопах очень жарко. Все свежие части немедленно направляются для ликвидации прорыва. Враг тоже усиливает помощь своим штурмовым подразделениям. Показав, где находится выделенный для нас сектор, офицер быстро заштриховывает известные ему ходы сообщения от второй линии к следующей и умоляет поспешить.
- Такие вот дела, - добавил он и слегка обнадежил, закуривая сигарету: - Очень скоро артиллерия прикроет вас огнем и перепашет все пространство перед сектором обороны. Но пока не можем, честное слово не можем, координат нет! Начнем бить можем своих накрыть! - Какое-то время он молчит, видимо собираясь духом, и затем продолжает: - Теперь главное. По верху наступать вам нельзя, лейтенант. Боши пулеметным огнем пробивают всю окрестность, долбят так, что и мышь не проскочит, не то что человек, в капусту искрошат всех.
От такой новости мне сразу стало не по себе. - Здорово, - это все что я нахожу прошептать в ответ.
- Ходы сообщения по ходу еще в наших руках. Так что не медлите. - Офицер нервно, глубоко затягивается и продолжает, смотря на меня в упор: - Сейчас нужно любой ценой удержать траншеи и не пустить бошей дальше. Имейте в виду, вам нельзя отступать, за вами почти нет подготовленного к обороне рубежа! Мы будем помогать вам всем, чем сможем. А потому семь, максимум десять минут на подготовку и немедля вперед! Удачи Вам, лейтенант!
- Все понятно, спасибо. Вам тоже счастливо оставаться! - Но по его прощальному взгляду я вижу, что в нашу удачу он верит не сильно.
- Повзводно, становись! – командую я.
Взводные громко дублируют приказ, и рота быстро разворачивается в боевой порядок.
– Командиры взводов, ко мне!
Вместе с подбежавшими взводными обсуждаем дислокацию. Задача ясна всем. Надо оттеснить бошей от занятых ими ходов сообщения и обрушить их ручными гранатами. Затем уничтожить тех, кто прорвался в траншеи, занять и держать оборону. Склонившись над картой, решаем, чей взвод и с какого хода заходит в траншеи. Других предложений нет? Взводные согласно кивают головами, все правильно, все понятно. Да и других вариантов просто не существует.
- Слышь, командир, - тихо спрашивает меня Гийом. - А боши не успели еще подступы к ходам занять? Ты это точно знаешь? Если, не дай Бог, сумели туда пулеметы подтащить, тогда нам всем хана!
- Это так, - спокойно подтверждает Жером. Чертов парижский сноб даже сейчас невозмутим.
Лефуле тоже согласно кивает головой, сверля меня мрачным взглядом.
- Да не знаю я ни черта, - вспыхиваю я, - откуда мне знать! Говорят, что пока нет! А может уже и успели, пока мы тут рассусоливаем! Но поверху бежать точно нельзя, там пространство пулеметным огнем простреливаетя! Вот там точно всех угрохают! Так что выбора все равно нет, понимаете?
- Ох, и достанется нам сегодня по ходу! - вздыхает Гийом. Затем яростно вздыхает и отчаянно машет рукой: - Ну ладно, ничего не поделаешь! Одно утешает: не помирать мне два раза, а один когда-то точно придется!
- Многих не досчитаемся, - не добро гудит Лефуле.
- Все хорош бубнить! - обрываю я своих взводных стратегов. - У нас приказ, понятно, приказ! И мы обязаны выполнять его любой ценой! Понятно? Ну, что, все готовы?
Все трое в ответ кивают головой, но у двоих взгляды не веселые. Одному Гийому нипочем. Как всегда скалит зубы.
- Готовы, готовы, командир, а когда мы сдохнуть не были готовы, а? - на его лице то-ли кривая усмешка, то-ли дурная ирония.
- Тогда по местам!
- Ребята! – кричу я, шагая вдоль солдатских линий. – В окопах наши и сейчас им не сладко! Мы должны любой ценой отсечь бошей от ходов сообщения ведущих от первой линии! Слышите меня, любой ценой, повторяю любой! Мы должны это сделать, понимаете должны! Если удастся, тогда и их перебьем, и сами целы останемся! Если нет, они смогут присылать пополнения и тогда нам всем крышка! – перевожу дух, вытирая со лба пот ладонью, и снова продолжаю. – Как зайдем в траншею все сразу расходимся в стороны, что бы дать войти остальным! Главное – пробиться к началу ходов! Гранатометчики идут во второй волне! Как только мы расчистим дорогу к ходам, постарайтесь забросать их гранатами от души! Пулеметные расчеты – вы последние! Залейте траншеи сообщения свинцом! Взвод Гийома начинает!
– Славно, - отвечает Гийом, ловко вращая в руке саперную лопатку, – попотеем малость! – Он с ироничной улыбкой оглядывает своих, восклицая со смехом – что, позеленели подлецы, струсили, а?
Да нет, не струсили его подлецы. Просто они готовятся умирать. Кто-то сосредоточенно глядит в небо, другие с умилением смотрят на фотографии домашних, бережно держа их в свободной от винтовки руке. Некоторые что-то бормочут себе под нос, низко опустив голову. Практически все крестятся, переложив винтовки в левую руку. И каждый в глубине души искренне надеется, что сегодня убьют не его. Это извечная солдатская вера. Не могут убить его сегодня, не правильно это, так не бывает! Кого угодно угрохают, но только не его!
Тем временем я продолжаю надрывать глотку. - Лефуле, ты замыкаешь по традиции! Жером, я как всегда иду с твоими молодцами! - Непроизвольно делаю паузу, часто дыша. – Ну, все, - чуть тише говорю я переведя дух, - желаю всем сегодня уцелеть! - Останавливаюсь на середине линии, делаю несколько глубоких вздохов, восстанавливая дыхание и всячески оттягивая роковую минуту...
Наконец верещу дурным и страшным голосом: ПРИМКНУТЬ ШТЫКИ!!!
- Примкнуть штыки! – истошно вопят командиры взводов и стальной перезвон ветром проносится по рядам в ответ. Резким движением достаю свои револьверы, проверяю барабан в каждом. Все в порядке. Сухим щелчком защелкиваю их, убирая один в кобуру. Нащупываю другой рукой на месте ли нож. Полковой кюре вместе со своим помощником торопливо обходит наши ряды, невнятно бормоча молитву под нос и быстро кропя солдат святой водой. Я в последний раз оглядываю ряды своих и взмахнув рукой, подаю роковую команду: ВПЕРЕД!!!
Колонны бегут ускоренным маршем. Подобно гигантским змеям они заползают в ходы сообщения, изо всех сил торопясь на выручку своим. Я покрикиваю на солдат только с единственной целью: изо всех сил взъярить себя и их. Страх дикий, патологический, звериный, аж руки трясутся. В башке только одно: вот только забежим в ход, а там и уставилось на нас почти в упор тевтонское пулеметное рыло... И все... Конец сразу...
Подбегаем. Дикая злоба душит! Да пусть пропадает все пропадом! Сдохну — так сдохну! И вдруг аж ноги подкосились от радости! Ход чист! Чист, понимаете, чист! Нет там пулеметчиков бошей! Неееет!!! Вот оно счастье! Ух, ну и везет нам сегодня! Слава тебе Господи, точно ты прямо на нас сейчас смотришь!
А в передней линии окопов страшная круговерть. Мы не сумели задержать врага на подступах, и теперь в глубине траншей идет лютый и жестокий бой. Судя по всему, мы появляемся вовремя – синих шинелей совсем мало. Стрелять из винтовок в такой каше, где перемешаны и немцы и французы, совершенно невозможно. В дело вступают штыки, приклады, ножи, пистолеты и саперные лопатки.
Но вот в схватку ввязываются ребята Гийома, сомкнувшись с бошами грудь в грудь. Издали вижу, как он обрушивает яростный удар лопатки на немецкую каску, затем вскидывает вторую руку и стреляет в кого-то из револьвера практически в упор. Собираю три расчета вооруженных «Шошами». Приказываю занять позиции и беспрестанно долбить выше верхней кромки траншеи: ни один бош не должен прыгнуть в нее живым. Очень скоро пулеметы забились беглым огнем. С оставшимися солдатами вбегаю в траншею.
Первое, что бросается в глаза, это огромный бош, навалившийся винтовкой на грудь какого-то солдата в синей шинели. Бош душит его, наш бедолага уже хрипит. Тут же, на неизвестном, но мгновенно сработавшем рефлексе, прыгаю ему на спину, всаживая немцу нож в шею коротким, хлестким ударом. Откидываю враз обмякшее тело рукояткой револьвера в другой руке.
– Вдоль траншеи! Вдоль траншеи! Быстрее же! – кричу изо всех сил, поторапливая забегающих своих. Лишь теперь прижимаюсь спиной к бревенчатой стене окопной линии и оглядываюсь. Черт, что тут творится! Серые отчаянно дерутся с синими. И справа и слева мелькают штыки, приклады, ножи… Черт, серьезная душиловка идет. Почти ничего нельзя разобрать: все утонуло в яростных криках, стонах, дьявольских воплях, стальном звоне и грохоте выстрелов. Кто-то дико воет по-звериному, получив штыком в живот. Не думаю, не соображаю, просто тупо стреляю во все серые шинели, которые попадают в мое поле зрения. А с такого расстояния и младенец не промахнется. Мысль одна – в моем револьвере семь патронов и нужно считать каждый выстрел. И крутить головой во все стороны, а то угостят штыком в бок или благословят по башке лопаткой. Однако стараюсь постоянно держаться спиной к стене траншеи: на затылке-то глаз нет, а когда спина закрыта, так и голове спокойней. Под ноги тоже надо поглядывать. Зацепишься за раненого или мертвого, и все. Упасть в такой схватке – почти верная гибель. И вообще, в ближнем бою все решает не физическая сила, а ловкость и удача.
Сейчас ни в одном из нас нет ничего человеческого. Боши – не люди, не звери, не гады, не крысы. Они вообще никто! Мы должны убить их всех! Зарезать, застрелить, заколоть, зарубить, загрызть! Иначе они перебьют нас. Ни один из нас не думает о том, что в сущности, боши такие же существа как мы. Просто они говорят на другом языке. Что их также ждут дома, и у них, так же как и у нас, есть семьи. Может быть, у них и есть семьи. Может быть, их и ждут. Но только сейчас не время думать о такой ерунде! Потому что сегодня, только те, кто в синем - свои! Они сейчас и отец, и мать и сестра с племянницей! И плевать кто они такие в действительности! В эту минуту, они самые родные и лучшие люди на свете! Синие не убьют ТЕБЯ! А вот серые, это верная смерть! Так что кончай их без жалости!
Кровавая схватка в полном разгаре. Прямо передо мной с протяжным воем падает солдат в синей шинели, получивший удар штыком в спину. Чуть вдалеке, страшно рубится саперной лопаткой один из наших. Вижу, как резким колющим ударом он вгоняет лопатку прямо в горло одному из бошей. И так повсюду. Бьют друг друга прикладами… Сцепившись в жутких объятиях, режут друг друга ножами… Кругом перекошенные от ярости лица… Стрельба из пистолетов… Кровь… Вой… Вопли и проклятия… После седьмого выстрела, в моем мозгу молнией мелькнула мысль – черт, теперь барабан пустой! Быстро бросаю оружие на землю и тут выхватываю второй револьвер. Теперь это все что у меня есть, не считая ножа.
Но бой продолжается. Солдаты Гийома медленно, но верно прорываются к ходу сообщения. - Бей их! Бей их! – его яростные вопли вперемешку с руганью слышны даже в таком аду. И вот, наконец-то! Оглушительные разрывы наших ручных гранат оповещают дерущихся: мы добрались до первого хода. Пару минут спустя такие же разрывы раздаются на другом краю. Слава Богу, теперь маятник фортуны точно качнулся в нашу сторону. Вижу - слева в траншею вливается новые отряды в родных сердцу синих шинелях, зажимая немцев в кучу все плотнее и плотнее. Значит, на помощь подоспели ребята Лефуле. Вот и он сам. С оглушительным «хек», как заправский мясник на скотобойне, он страшным ударом приклада превращает в кровавую кашу лицо попавшегося на его пути боша. Тот тут же рухнул навзничь. Значит, готов. Сдох прежде чем свалился. Никогда убитые насмерть не оседают на землю медленно. Они сразу падают, как подкошенные.
- Наши! Это наши! Наши идут! – с дикой радостью кричу я. Этот клич подхватывают все солдаты, и мы с удвоенными силами бросаемся на врага. Мой разгоряченный мозг топит волна звериного удовлетворения – не уйти сегодня этим псам целым! Пулеметный огонь не дает противнику перебросить к месту схватки пополнение. Затем раздались долгожданные артиллерийские залпы столь долгожданных, родных, французских пушек. Наши орудия принялись обрабатывать свои сектора. Все, перебросить атакующим помощь теперь будет сильно затруднительно. Очень хорошо. И тут что-то горячее сильно бьет меня в левое плечо со стороны спины. Боль не чувствуется, но в рукаве сразу стало как-то противно мокро и липко. Испугаться тоже не успел: ноги слабеют, бессознательно приседаю, заваливаясь на правый бок. Цепляясь ногами за лежащего на земле, падаю. По холодной окаменелости тела понял - свалился на мертвого. И он убит давно. Широкий окоп и дерущиеся в нем люди плавно поплыли перед глазами. Сначала медленно, затем все быстрее, быстрее, быстрее... Последняя мысль черным туманом быстро заполняет мозг: сегодня… попали… в меня… От груди в голову неумолимо плывет тошнотворная волна и выбивает сознание…
Очнулся от нестерпимой боли в левом плече. Застонал, до крови закусив губу. Кажется, что кто-то схватил меня калеными клещами. Глаза в пелене, будто затянуты пленкой, вижу очень плохо, но тут же становится легче. Легче потому, что склонившаяся ко мне шинель - синяя. Значит, я, слава Богу, у своих. Снова повезло, одно слово! Разлепив губы, пытаюсь спросить, кто ты? Не получается. Но узнаю этот спокойный, ровный голос. Это Жером, собственной персоной. Говорит, что мы выбили чертовых бошей. Командование сразу на себя принял толстяк Гийом. - Тебя, командир, задело, - продолжает Жером, - но пуля прошла навылет, что уже само по себе очень хорошо. Давай сделаем перевязку, и надо эвакуироваться в тыл.
Черт, значит, меня все таки зацепило сегодня. Вот дьявол! Не повезло. Понимаю, что лежу на грязных досках, очевидно в одном из чудом уцелевших блиндажей. Острая боль помогает окончательно прийти в себя. Мой ответ категоричен. Я никуда не пойду, пока нас не сменят. С вами пришел, с вами и уйду. Так что давай, перевязывай быстрее, или сделай еще что нибудь, но только поставь меня на ноги. Он опять за свое: мол, грязи в рану нахватал, если не хочешь дальше махать одной рукой, нужно быстрее отправляться в госпиталь.
- Вот дьявол, - говорю ему, кусая от боли губы и постанывая, - ну так обработай рану здесь! Чему-то ведь тебя учили! Других чистил, а меня что, не сможешь?
Жером вопросительно смотрит на меня - ты точно решил чиститься здесь командир, ты уверен?
- Уверен, уверен, еще бы не уверен, тысячу раз уверен, давай, начинай, да не тяни ты ради всех святых!
Он предупреждает - будет больно, но придется потерпеть, если обе руки нужны. А то я будто сам не знаю! Что ж, будем терпеть, обе руки мне и впрямь лишними не будут. Все лучше, чем одна. Жером быстро и ловко ножом отрезает мне рукав шинели, стаскивая его с меня. Распарывает китель, открывая рану. Рядом с ним, еще два солдата, его помощники по медицинской части. Один из них раскладывает рядом со мной перевязочный материал.
- Ты вот, что, лейтенант, - говорит мне взводный, - ты не смотри на это. Хочешь, не хочешь, а твою дырку надо прочистить и залепить. Нож попробую продезинфицировать прокалив на огне и прополоскав коньяком, хотя имей в виду, этого совершенно недостаточно, я тебя предупредил. Морфия нету, он нужен тяжелым раненым, так что сунь в рот кусок дерева, все полегче будет, - обрадовал он меня доброй вестью и протянул мне кусок от какой-то палки.
- Валяй, - хриплю я, понимая, что сейчас начнется. Сжимаю зубами деревяшку, отворачивая взгляд в другую сторону. Смотреть на эту процедуру мне абсолютно не хочется. Собираюсь духом, трижды глубоко вздохнут. Киваю головой, начинай, я готов. И тут же словно раскаленный дротик глубоко вонзился в плечо. Взвыл, дернулся, но куда там: двое его подручных крепко держат меня.
- Сейчас, сейчас, терпи, да, больно, я знаю что больно, - голос Жерома звучит откуда-то сверху. Боль адская, полыхающая, рвущая на куски, исходящая из нутра животным стоном. Но Жерому все нипочем. Как средневековый палач он бесстрастно ковыряется в моем плече, бормоча под нос слова утешения. – Терпи.. Еще… Еще чуть-чуть… Вот… Совсем немного осталось, - слышу его голос, - ну, кажется все… Сейчас зальем твою дыру, спирта нет, вот у Гийома коньяком разжился.
В открытую рану льется огненное зелье, обжигая меня с пят до макушки. Дергаюсь, визжу, но понимаю – так надо. Если не обеззаразить ранение от земли – верная гангрена. Господи, как же больно, я даже не предполагал, что это так больно! Наконец, пытка окончена. Мои мучители тампонируют следы своих рук и ловко делают перевязку. Помогают сесть. Жером протягивает мне фляжку.
– Глотни, а то ты бледен как покойник. Счастливчик ты лейтенант, кость не задета. Сам стоять можешь?
Могу, но меня здорово мутит и слегка пошатывает. Извиняюсь, что так дико орал, но поймите ребята, молча терпеть было совсем невозможно. Простите еще раз. Все согласно кивают головами: мол, это нормально, все так и должно быть. Делаю приличный глоток коньяку. Нет, определенно внутрь он куда приятнее, чем в кровавую рану. Благодарю всех. При помощи одного из солдат выбираюсь из блиндажа. Мне кто-то протягивает уже зажженную сигарету, и я с огромным удовольствием глубоко затягиваюсь горьким, сизым дымом.
Огляделся. Линия окопов имеет не веселый вид. Почти все блиндажи разбиты в прах. Обломки развороченных, обгоревших бревен торчат из земли в разные стороны. Черная, обожженная земля. Да, боши мин на позицию явно не пожалели. Всюду навалены трупы. И наши, и немецкие. Тела лежат вперемешку. Некоторые мертвецы крепко сцепили друг друга в последних, смертельных объятиях. Еще пару часов назад, они люто, по-звериному резались друг с другом. Теперь смерть помирила их навечно в этой грязной, залитой кровью траншее. Стонут раненые. Товарищи суетятся возле них, делая перевязки и пытаясь помочь.
Навстречу, перешагивая через мертвых и живых, весело спешит Гийом. Его лицо перемотано грязно-кровавой тряпкой. Мол, штыком распорол один из этих ублюдков, поясняет он, морщась от боли и сплевывая. Докладывает, как всегда пересыпая свои слова бранью.
- Слава Богу, выбили бошей. Почти все германские псы здесь полегли. В плен взяли человек двадцать, не больше. Их, вместе с нашими тяжелыми, уже отправили на следующую линию. Потери – двадцать два убито, девятнадцать ранено. Через час к нам придет пополнение, в составе полуроты. Нашли мы тебя не сразу, командир, два дохлых боша навалилось сверху.
- Хватит балаболить, - прерываю я его, - дай лучше сигарету еще.
Гийом ловко закуривает, и продолжает болтать, протягивая мне зажженную сигарету.
- Я уж испугался слегка, думал все, конец, ты уже видишь, что на том свете делается. – Гийом делано возводит глаза к небу, будь-то заправский кюре. Затем сплюнув, продолжает. - Хлебнул я было с горя, всплакнул и пообещал себе заказать полковому кюре отслужить по твоей душе десять заупокойных месс, как вернемся. Только было собрался допить что есть, да затянуть по тебе покаянный псалом, как тут кричат – нашли, здесь он, живой еще! - Гийом довольно хохочет и чуть не прыгает от удовольствия. Я понимаю, что это не показуха, он действительно искренне рад меня видеть. Доклад заканчивается веселым восклицанием – хорошо, что ты жив командир!
Да, если честно, я тоже этому рад. Радостный Гийом продолжает болтать без умолку. Время от времени он морщится от боли, вызванной раненой щекой и сплевывает.
- И слава Богу, что весь коньяк вылакать не успел, для твоей раны сгодился! Видишь, хоть и пойло, а на святое дело сгодилось! Так что у тебя кровь теперь с благородным напитком перемешана!
- Слушай, - я прерываю его росказни. - Скажи правду, а ты хоть когда нибудь трезвым бывал до войны?
- Трезвый бывал, конечно, - уверенно отвечает он. - Было и такое, но не часто конечно. А вот навеселе я должен быть и сейчас всегда!
- Это почему еще?
- А как иначе? - на лице Гийома искреннее возмущение. - Отцовская кровь берет свое! Ох, и силен был пить папашка мой замечательный! По неделе себя не помнил! Такого второго пьяницы во всем Марсельском порту не было, что б ты знал! - Он понижает голос и склоняясь к моему уху шепчет: - Только коньяком он не баловался, а вот с водкой вел войну на истощение, прямь как мы с бошами! Честное слово, ни себя, ни водки не щадил! - выпалив это он отстраняется от меня и начинает начинает ржать как лошадь.
- И чем война кончилась? Кто кого одолел? - чувствую, что даже не смотря на рану, самого начинает разбирать смех.
- Известно чем. Не по зубам ему водка оказалась, хоть и истреблял он ее без счета. Подскользнулся пьяный на причале, головой треснулся и бултых в воду! Не успели сразу вытащить, утоп, упокой Господи его душу! - Гийом останавливается и набожно крестится, но его веселая рожа совсем не подходит для повести о столь печальном финале водочной войны его папашки.
От его пустой трескотни делается легче. Вот ведь правду говорят, от смеха ничего нет кроме пользы. Ведь смех — не пуля, от него не загнешься. Тем временем мой взводный продолжает болтать без умолку. Теперь он рассказывает как в гуще сражающихся увидел вражеского офицера. Самому к нему было не никак пробиться, он был слишком далеко.
– Ну я и кричу папаше Лефуле, глуши этого да боша только так, что б он жив остался, - объясняет мне суть своего замысла Гийом. - А наш чертов крестьянин так въехал ему по башке прикладом, что у того аж каска помялась. Ну, одно слово, крестьянин, какой с него спрос!
– И что, - спрашиваю я, - живым взяли?
– Куда там, - с деланной грустью отвечает взводный. – Этот проклятый пес повалился наземь, закатил свои проклятые глазищи, облился кровью изо всех щелей, взял и помер, ничего никому не сказав! Вот ведь какой гад! Ну не сука ли? Нет, ты скажи мне командир, ну не сука ли?
Гийом опять весело смеется. А я ловлю себя на мысли, что после удара лапой папаши Лефуле, такой исход совсем неудивителен. Однако хватит болтать попусту. Нужно осмотреть то, что осталось от наших позиций. Медленно обхожу траншеи, осторожно переступая через убитых. Гийом сопровождает меня, поддерживая под руку. Целых блиндажей нет ни единого. От рядов колючей проволоки перед окопами, осталось одно название. Но нужно быть готовым ко всему. Ладно, в конце концов мы пока живы и конец света еще не наступил.
Значит, делать будем так. Мертвых бошей надо перекидать в разрушенные ходы сообщений, хоть какой-то толк от этих гадов будет. Закроемся от бошевских пуль бошевскими телами. Пулеметы прямо на них водрузить можно, да ребят поставить надежных и отчаянных. У них должны быть в избытке что патронов, что гранат. Хрен теперь боши по ходам к нам сунутся. Это первейшее и наиважнейшее дело.
Наши погибшие – пусть лежат, где лежат. Только проход освободить, не ступать же на них. Помочь им уже ничем не поможешь. А выносить их сейчас невозможно, итак слишком мало людей. Необходимо срочно восстановить огневые точки, да укрепить их мешками с песком. Уж чего чего, а таких мешков на передовой много не бывает. Вроде бы и пустяк, а от пуль защищает не хуже любой брони. Боши не успокоятся на сегодня, скоро снова попрут, помяните мое слово. Если не уложим их пулеметным огнем, тогда верная гибель. Еще одну рукопашную нам выдержать маловероятно будет. Кроме того, нужно чтобы каждый приготовил мешок с песком для себя. При обстреле ими придется накрыться, хоть какое-то укрытие будет. Обязательно забрать обоймы с патронами и гранаты у убитых. Им уже они все одно ни к чему, а нам еще как пригодятся. Так что приказы сводятся только к одному – укреплять оборону и ждать. Это еще не конец, будьте уверены.
Скоро и впрямь приходит обещанное пололнение. И главное: вместе с собой оно притащило целых два «Гочкиса[16]». Появление этих штуковин солдаты встречают радостными криками. Это радость надежды и уверенности. Мы снова превращается в более или менее боеспособное подразделение. Для «Гочкисов» тут же оборудуются основные и запасные огневые точки, тщательно укрытые мешками с песком. С ними и впрямь не страшна любая атака. Машины тяжелые, но надежные, убойные. А уж как долбят – просто заглядение!
Дювалон, немолодой солдат из взвода Гийома, вечный и беспрестанный болтун, любовно поглаживает длинный ствол «Гочкиса», объясняя новичкам: эх, вы сосунки! Не шиша-то вы не знаете! Да это не машина, это счастье! Сущая радость Господня! С такими стволами мы перебьем всех бошей, сколько бы их сюда не приперлось! Эх! Нет, мужики, – заканчивает он свою речь, и вдруг неожиданно нежно целует пулеметный ствол, - честное слово, с ним стоит жить!
Что ж, все верно, тяжелые пулеметы и впрямь дьявольское оружие, но мне очень хочется обойтись без подобных экспериментов. Хотя что пулемет! Пулемет это конечно замечательно, но и хороший снайпер стоит не меньше. Вот и сейчас Лере с какой-то нечеловеческой тщательностью оборудует себе новую позицию для стрельбы. Морда как всегда бородата, злая и грязная. Работает чертов вандеец, как всегда спокойно, не торопясь, обстоятельно. Как бросятся боши в атаку, так он один ухлопает их не меньше чем целый пулеметный расчет.
Вместе с командирами взводов мы распределяем вновь прибывших по взводам, проверяем готовность людей, наличие боеприпасов и гранат, надлежащую оборудованность позиций. Все знают: день еще не закончился, вот-вот чертовы боши снова пожалуют к нам в гости.
Всё началось через пару часов. Обстрел жуткий. Земля взрывается, стоном стонет, жуткими фонтанами взлетая в воздух. И живые, и мертвые, все сечется осколками от мин и снарядов. Уши давно заложены, голова отупела. Часто ловишь себя на мысли, а что вообще твориться вокруг? Вообще бывалый солдат по этому воротящему душу звуку, легко может определить калибр орудия. Но сейчас перемешалось все. Даже снаряды, которые с противным воем ложатся на наши позиции, уже не вызывают чувства страха. Позиции раскурочены так, будто здесь было землетрясение. Блиндажи давно разбиты, люди укрываются на дне траншей, прикрываясь мешками с песком и телами убитых товарищей. Лучше накрыться мертвым, чем стать им, хоть и противно столь тесное соседство с покойником. Невероятно, как вообще человек может уцелеть под таким ураганным огнем.
Но человеческая натура все может вынести. Вот и сейчас. Ведь каждый из нас боится умереть, а еще больше боится быть искалеченным. Каждый из нас молит Бога отвести от него пули и осколки. Но никто, ни один человек не бежит. Все лежат и ждут. Когда боши полезут, мы встретим их. Потому что мы здесь. Потому что мы ждем их. Потому что мы готовы... Сунутся тевтонские псы — и сразу высунутся наверх французские каски, ощетинится земля винтовками, полетят в гранаты, встретим гадов беглым огнем... А время идет, но обстрел и не думает стихать, беспрестанно выплевывая на нас все новые и новые залпы огня. Последнее что помню – яркую вспышку и резкую боль в животе…
Апрельское солнце бьет в глаза, заставляя щуриться. Лицо перекошено: с каждым шагом несущих носилки солдат, режущая живот мука разрядами отдает в голову и левое плечо. Осколок застрявший в животе кажется раскаленным, он беспрестанно жжет мою плоть огнем. Пламенем полыхает все тело, у меня жар, кружится голова, беспрестанно хочется пить. Ко мне свешивается грязная, перепачканная копотью рожа Гийома, перевязанная бордово-кровавой тряпкой.
- Потерпи, нельзя тебе пить, лейтенант, потерпи, скоро дойдем, - доносится до меня. У меня уже нет сил ответить ему. Время от времени он смачивает мои губы и лоб водой из фляжки, но от этого жажда становится просто нестерпимой. Закрывающая рану повязка вся пропиталась кровью, чувствуется, как эта красная влага жизни тоненьким потоком уходит из меня. Я ранен. Второй раз за этот проклятый день… Меня несут с передовой в тыл...
XIV – Майские бои за форт Дуомон
На войне все просто, но даже самое
простое в высшей степени трудно.
Новый виток Верденского противостояния вспыхнул 8 апреля 1916 года. В этот день германские войска начали артиллерийскую подготовку для проведения атаки на левобережье Мааса. Генерал Гальвиц поставил своим войскам следующую оперативную задачу: постараться максимально сузить окружение высоты 304 и тем самым обеспечить исходную позицию для дальнейшего наступления по фронту от высоты 304 до пункта Шатанкур.
Снова за дело взялся Бог войны — артиллерия. Если сказать что немцы не пожалели снарядов, то не сказать ничего: в ходе беспрерывной пальбы они израсходовали ни много ни мало, а СЕМНАДЦАТЬ железнодорожных эшелонов боеприпасов только за первый день наступления! По несчастному клочку земли круглосуточно, без остановки, беспрестанно, било свыше ста тяжелых орудий. По сообщениям французских разведывательных аэропланов, дым от разрыва снарядов закрывал небо над позициями обороняющихся на высоту аж до восьмисот метров! Один из французских офицеров так описывал свои впечатления от немецкого огня: «Что же нам делать под этим потоком снарядов и осколков в течение многих часов, которые кажутся нам вечностью? Ждать, караулить… Лежать, растянувшись в своей землянке, которая сотрясается. Люди курят папиросы, грызут сухари, кусочек шоколада. Но ничего не меняется. По-прежнему температура давящая, раскаты огненного смерча не прекращаются. Бешеное дыхание близких от нас разрывов, потрясает и оглушает. Организм подвергнут ужасному испытанию. Бывают часы полного отчаяния».
Офицер сто сорок шестого французского полка Огюстен Кошен, сумевший пережить вражескую артподготовку, в последствии вспоминал: «Мы мокнем в ледяной грязи, под страшным обстрелом, без какой-либо защиты, кроме узкой щели окопа... Вместе со мной сюда пришло сто семьдесят пять человек, сейчас нас тридцать четыре, некоторые из них в полубезумном состоянии, они ничего не отвечают, когда я обращаюсь к ним...».
Когда артиллерия расстреляла имеющиеся боезапасы, в дело вступили штурмовики и пехотинцы оперативной группы генерала Гальвица. Стратегическое мышление Эриха фон Фалькенгайна не изменилось ни на йоту: сначала мощная артподготовка с максимальной плотностью огня на единицу площади, затем атака пехотных частей. Впереди, как всегда, шли штурмовые отряды.
Предшествующие бои все-таки научили кое-чему французских военачальников. В результате грамотных действий разведки командование знало направление главного удара и хорошо приготовилось к нему. Генерал Петен заблаговременно провел новую реорганизацию подчиненных ему войск. Оборона левого берега Мааса, входившая в сферу ответственности генерала Базелера, была разбита на три самостоятельных участка. Первый защищал Тринадцатый корпус под командованием генерала Альби; второй был поручен прославленному Двадцатому корпусу, заслуживший в предыдущих боях почетное имя «Железный» (командующий генерал Бальфурье); третий участок прикрывал Тридцать второй корпус под началом генерала Бертело. Командующие участками обороны получили довольно большую самостоятельность, что сразу же сказалось на качестве обороны. Перед вражеской артподготовкой большая часть французских войск была выведена в резервные линии обороны, что спасло жизни очень многим солдатам. К началу немецкого наступления войска возвращались на передовые рубежи в полном порядке. Таким образом, огненный удар немцев не дал ожидаемых результатов: французские части сохранили боеспособность и оказались готовыми к наступлению противника. По замыслу Анри Петена, необходимо было выработать «…систему действий, которая помогла бы долго продержаться. Чтобы этого достичь, следует наметить формирование трех или четырех ударных групп на разных участках фронта, и в каждой из этих групп эшелонировать соединения в глубину таким образом, чтобы головную часть всегда иметь готовой к выступлению».
Продолжала совершенствоваться и сама тактика обороны. По приказу генерала Петена все французские укрепления стали связываться друг с другом непрерывной линией траншей, зачастую выкапываемых прямо под огнем. Это сильно затрудняло действия атакующих направленных на окружение каждого сопротивляющегося пункта французской обороны. В последствии, на протяжении всего Верденского сражения связанные между собой таким образом стрелковые окопы, созданные в воронках от разрывов крупнокалиберных снарядов, превратились в чрезвычайно эффективные линии защиты. Более того, они доставляли наступающим куда больше неприятностей, чем мощные полевые форты, бывшие основой обороны Вердена на начальном этапе немецкого наступления.
Генерал Петен был убежден: его части сумеют сдержать немецкие атаки в районе левого берега реки Маас, на рубежах высот Морт-Омм и 304,0. «Положение на левом берегу неплохое. Надеюсь, что нам удастся добиться полной остановки противника», - сообщил генерал Петен в ставку Верховного главнокомандующего 9 апреля 1916 года. Этот день стал одним из самых кровавых в эпохе Верденского противостояния. Немецкие части атаковали с неслыханной яростью и упорством. С не меньшим ожесточением защищали свои позиции и французские солдаты. Приказ командующего Верденской обороной от 10 апреля 1916 года гласил: «Девятое апреля - славный день для наших войск. Неистовые атаки солдат кронпринца были всюду отбиты. Пехотинцы, артиллеристы, саперы и летчики Второй армии состязались в героизме. Слава всем. Немцы, безусловно, будут еще наступать. Пусть каждый работает и стремится к тем же успехам, что и вчера. Смелее! Мы их заберем».
Однако на этот раз оптимизм генерала оказался преждевременным. Немецкое командование сумело перебросить на атакуемые рубежи новые подкрепления. В ходе беспрестанных атак германским частям удалось выбить защитников высоты Морт-Омм и завладеть этим пунктом. Главной причиной этой тактической победы послужили ошибки противника в управлении оперативными резервами и отсутствие у французов тяжелой артиллерии на нужных участках обороны. Но даже сей незначительный успех достался фантастически дорогой ценой. Французы стояли насмерть, защищаясь с какой-то остервенелой, звериной, дикой яростью. Раненые отказывались уходить с позиций, случаи, когда целые роты гибли в полном составе, но не отступали ни на шаг, были не редки. Причем подразделения погибали полностью, до последнего человека! Командовавший обороной Морт-Омма подполковник Оден, погиб на своем рубеже вместе с горсткой своих последних, оставшихся в живых солдат – они начисто отвергли предложение неприятеля сдаться. Не будет преувеличением сказать, что немцы просто завалили Морт-Омм своими телами. Однако развивать дальнейшее наступление у кайзеровских войск уже не было возможности. Срочно требовались новые пополнения. Высота 304,0 также пока оказалась недоступной для тевтонов благодаря мужеству своих храбрых защитников.
Командир левобережной группировки немецких войск генерал Гальвиц, так оценил итоги наступления своих частей: «Когда читаешь донесения о трудностях, с которыми приходится сталкиваться, дрожишь сначала за наши бедные войсковые части, а затем также за судьбу наших предприятий. Если их слушать, …то мы будем в Вердене самое раннее в 1920 г.».
Наступило время контратак для французских войск. Именно с этого момента в оборот входит знаменитое выражение генерала Петена noria[17]. Генерал настаивал на максимально частой смене войск в верденских окопах, что, по его мнению, не позволит полностью истощить их ни морально, ни физически. Побыла дивизия под беспрестанным огнем от трех до пяти суток, и все, ее отводят в тыл для отдыха и переформирования. Или перебрасывают на более спокойные участки фронта. Верден уже зачерпнул из нее свою кровавую дань, теперь пусть черпает более свежую кровь. Идея генерала Петена не была лишена смысла. Частая перемена войск в действительности позволяла сохранить опытный боевой костяк подразделений, или если можно так выразиться, сберечь «скелет» дивизии. Благодаря этой тактике через Верденский ад прошла большая часть всей французской армии. Германия подобной роскоши себе позволить не смогла – ее людские ресурсы были значительно более ограниченными, чем союзнические. Немцы, увы и ах, лишь пополняли свои дивизии личным составом, полностью выводя их из огня лишь в лучшем случае через месяц, а то и через полтора месяца беспрестанных боев.
По мнению Фалькенгайна «черпалка» не влияла на соотношение потерь в количественном отношении. Что ж, доля правды в этом есть. Число убитых и раненых у противоборствующих сторон и впрямь было примерно одинаковым в этот период Верденской бойни. Но разница в качественных потерях была огромной. Постоянное пребывание под огнем, в конце концов, приводило к гибели опытного солдатского состава кайзеровской армии. А вот французский метод в большей степени позволял сохранить опытных фронтовиков. Кроме того, число уже побывавших в бою солдат, увеличивалось после каждой смены подразделения с боевых позиций.
16 апреля 1916 года французские пушки начали перепахивать высоту Морт-Омм, готовя дорогу для наступающей пехоты. Замысел французского генералитета ничем не отличался от немецкого оперативного мышления. Сначала огонь, затем пехота. На маленьком участке наступления (около трех километров), генерал Петен для артиллерийской подготовки сконцентрировал до восьмидесяти артиллерийских орудий! И хотя немцы не успели полноценно закрепиться на захваченном рубеже, одними снарядами с ними ничего не получилось сделать. Пулеметный огонь германцев причинил большие неприятности бросавшимся в атаки французским частям. Лишь 20 апреля, т.е. после четырех суток тяжелейших и беспрестанных кровавых боев, трехцветное знамя вновь развевалось над высотой Морт-Омм.
В самый разгар боев французское Верховное командование принимает не поддающееся никакой логике решение. Генерал Петен, заслуженный герой обороны Вердена, организатор «священной дороги», был снят с должности командующего Второй армией. Об этом генерал узнал еще 19 апреля в телефонном разговоре с генералом Кастельно, полномочным представителем Жозефа Жоффра. Командующий, принимая во внимание исключительные организаторские способности Петена, намерен поручить ему формирование резервной группы армий. Конечно, сейчас никто не сможет точно сказать, какими мотивами руководствовался генерал Жоффр при принятии такого решения. Под Верденом шли жуткие бои, немецкое наступление продолжалось, менять командующего армией в такой ситуации, по меньшей мере неразумно. Может быть Жоффр, которого оппозиция считала ответственным (и не без оснований), за огромные потери с начала войны, опасался исключительной популярности Петена в обществе и рассматривал его как вероятного преемника на свое место? Но приказ есть приказ.
1 мая 1916 года Анри Петен передал командование Второй армией генералу Роберу Нивелю. Эта новость тяжелым стоном отозвалась во французских войсках. Вся армия, поголовно, считала генерала Нивеля настоящим мясником, который ни во что не ставит жизни своих солдат. (Позднее, в апреле 1917 года, Робер Нивель в полной мере оправдает свою славу кровавого и тупого мясника. Предпринятое им наступление, вошедшее в историю как «бойня Нивеля», принесет Франции чудовищные потери, помноженные на нулевой результат. Это приведет к череде солдатских бунтов, охвативших не много ни мало, шестнадцать корпусов, а это тридцать две дивизии! Успокоить недовольство в армии и спасти страну вновь поручат генералу Анри Петену, который сумеет блестяще справится с этой сложной задачей).
Но давайте вернемся под Верден. Немецкие войска, входящие в состав оперативной группы генерала Гальвица, продолжают беспрестанные и яростные атаки на левом фланге французской обороны. Наступающие применили новую тактику: артиллерия стала готовить некие «коридоры» для прохода пехоты. На строго определенных участках пушечным огнем полностью уничтожалось все живое. Причем стрельба велась как обычными снарядами, так и химическими. Разумеется, такой метод требовал огромного количества боеприпасов, но его применение дало результаты. К 7 мая 1916 года Германии удалось овладеть рубежом 304,0. Причиной немецкого успеха стало массовое применение снарядов с новым быстродействующим удушающим газом (смесь дифосгена с хлорпикрином), что стало для французского командования совершенной неожиданностью. Немцы последовательно накрывали французские позиции максимально концентрированным облаком ядовитого газа, что делало невозможным пребывание в нем даже в противогазах. Увы, но средства противохимической защиты того времени были далеки от совершенства.
Продолжая развивать успех, германские войска вновь начали атаки на высоту Морт-Омм. Чудовищные потери никак не влияют на позицию генерала Эриха фон Фалькенгайна. Начальник немецкого Генерального штаба прекрасно понимал, что беспрестанные сражения в прямом смысле слова перемалывают французские дивизии в прах, и эта страна истекает кровью. Однако по неизвестным причинам немецкий военачальник оставлял без внимания то обстоятельство, что и кайзеровские дивизии тают в жуткой топке Вердена ничуть не хуже французских. Бесконечные и кровавые атаки продолжались. Но французы стояли насмерть, мужественно отстаивая каждую пядь своей территории. Лишь ценой колоссального напряжения всех сил, к 20 мая 1916 года немцам повторно удалось овладеть высотой Морт-Омм. Там просто уже не было в живых ни одного защитника.
Однако эти успехи оказались последними для немецкой армии на левом берегу Мааса. От атаки на дальнейшие запланированные ранее цели - высота 310 (южнее Эн) и высоты к югу от Шатаекур, пришлось отказаться. Командование Пятой армии вынуждено признать: для наступления на таком большом участке, необходимы свежие подразделения, которых у Германии просто нет. Группировка генерала Гальвица обескровлена. Она может теперь выполнять лишь локальные задачи и то, только с большим трудом. Теперь основные и наиболее тяжкие бои вновь переносятся на другой берег Мааса.
А там вовсю развивалось контрнаступление французов. В атаку пошел Третий французский корпус (командующий генерал Лебрен). На острие атаки шла Пятая дивизия под командованием отчаянного генерала Манжена. Задача: отбросить противника на исходные рубежи и возвратить Франции укрепления форта Дуомон, потерянные исключительно по глупости французского командования в самом начале Верденской битвы. Наиболее лютые рукопашные схватки развернулись в печально знаменитом овраге Кайет, находящемся между фортами Сувиль и Дуомон. Принимавшие участие в этих боях солдаты, причем как с одной, так и с другой стороны, вспоминали, что бои за овраг Кайет были самыми страшными сражениями в их жизни.
Штурму Дуомона предшествовала яростная артподготовка проведенная в период с 17 по 21 мая. Огонь велся приблизительно из трехсот орудий, подавляющее большинство которых были 270-мм калибра. Командир артиллерийских батарей на данном участке фронта полковник Этьен, так сформулировал принцип их применения: «Сущность операции заключается в том, чтобы выставить на позицию и повести огонь всеми силами нашей артиллерии, имея в виду выпустить по тысяче тонн снарядов в течение шести или семи дней с целью доказать наше превосходство над артиллерией противника, разрушить средства его обороны и подорвать моральное состояние противника, — все это в пределах тех шестидесяти гектаров местности, которую следует захватить».
Под прикрытием огня французы протягивали к форту линии окопов, что бы сократить открытое пространство при проведении атаки. Артиллерия французов сумела превратить все надземные постройки форта в груду развалин. Рвы были засыпаны, проволочные заграждения разрушены начисто. Южный вход в форт вообще нельзя было найти, настолько он был разбит пушечным огнем французов. Но даже столь яростный огонь не дал желаемого результата: оборонявшие Дуомон немецкие подразделения укрылись в надежных подземных убежищах твердыни. И разумеется, оборонявшие форт немецкие отряды тоже не сидели сложа руки.
На северном фасе был прорыт надежный подземный ход, выходивший в центральную галерею форта. Германцы умело использовали броневые наблюдательные пункты для корректирования огня собственной артиллерии. Была установлена связь с тылом посредством телефона и радио. Однако единственным надежным средством связи для германцев являлась оптическая сигнализация, которая была установлена в броневой башне для 75-мм орудий. (при условии хорошей видимости, естественно). Оборудованное таким образом укрепление служило надежным убежищем для резервов, штаба и перевязочного отряда.
Солдаты Манжена овладевали предместьями Дуомона буквально по крупицам: занятие участка глубиной в пятнадцать – двадцать метров за день, считалось хорошим достижением. Немцы оборонялись с исключительным упорством. Орудия французов расстреливали противника без передышки. Прекращение огня означало немедленную контратаку германцев, с целью выбить врага с тех пятнадцати-двадцати метров земли, которые неприятелю удалось занять за целый день. Но и французской армии не занимать упрямства. Ценой огромных, сумасшедших потерь, они медленно подползают к Дуомону все ближе и ближе. Однако до окончательного овладения укреплениями форта было еще очень далеко.
23 мая французы сумели прорваться к наружным укреплениям Дуомона. Артиллерия противоборствующих сторон поддерживала своих, довольно часто нанося потери собственным войскам в виду невозможности точной корректировки огня. Однако на следующий день немцы сумели установить во рвах тяжелые минометы и отбросили французские войска на исходные рубежи.
Лишь по прошествии нескольких дней кровавых боев войска генерала Манжена понеся просто кошмарные потери, смогли выбить немцев из форта Дуомон. Цена успеха оказалась ужасной: подступы к форту были густо засланы телами в синих шинелях, а победный клич уцелевших в этом аду, едва заглушал стоны умирающих.
Овладев укреплениями форта, победители испытали настоящий шок: мощный огонь сотен артиллерийский орудий (выпущено было около ста двадцати тысяч снарядов, их них порядка двух тысяч крупнокалиберных), разрушил только южную часть защитных сооружений, выстроенных из камня. Да, дымящийся Дуомон представлял собой страшное зрелище. Даже воздух в подземных укрытиях Дуомона был настолько отравлен пороховой копотью, что пребывание там без противогазов было невозможным. Однако бетонные укрепления и подземные казематы практически не пострадали, столь крепкими оказались их стены. С одной стороны, инженеры Франции по праву могли гордиться собой. Они спроектировали и выстроили действительно превосходное защитное сооружение. Толщина бетонных стен форта доходила до двух с половиной метров! Но с другой стороны, французскому генералитету было нечем похвастаться. Крепость была потеряна по их недосмотру и безалаберности, за которую теперь приходилось расплачиваться жизнями тысяч рядовых французских солдат. Воюет всегда человек, бетон принимает в схватках лишь второстепенное участие.
 Дуамон до
|  Дуамон после
|
Увы, даже столь кровавый успех Французской Республики оказался недолгим. Всего лишь через два дня германские подразделения сумели отбить форт обратно. В процессе контратаки, немцы очень грамотно расположили средства артиллерийской поддержки для своих штурмовых подразделений. В результате французский гарнизон Дуомона оказался намертво заблокирован. Попытки прийти на помощь окруженным подразделениям, предпринятые генералом Манженом, привели лишь к большим и безрезультатным потерям. Пробиться к Дуомону французским частям не удалось. Окруженные в укреплениях форта батальоны погибли или попали в плен, а двадцать четвертого мая над Дуомоном снова развевался германский флаг. Все потери французской армии оказались напрасными. По итогам боев, Пятая дивизия генерала Манжена оказалась полностью обескровленной. По меткому выражению генерала Эриха фон Фалькенгайна «... мы отогнали врага восвояси с окровавленной головой». Невзирая на потери, остаткам дивизии Манжена было приказано продолжить атаки. Но французский генерал категорически отказался выполнить этот безумный приказ и вести своих уцелевших солдат на верную, а самое главное бессмысленную смерть. Такое своеволие дорого ему обошлось — командование отстранило генерала Манжена от занимаемой должности.
Командующий Второй армией генерал Нивель, не сумевший закрепить первоначальную победу в Дуомоне, в своем приказе дал свою оценку происходящему: «Мужайтесь, солдаты! Ни на одно мгновение упадок духа не должен скомпрометировать результаты столь героических усилий. В недалеком будущем ваша неутомимая энергия измотает наилучшие части германской армии. Наши испытания не будут долго длиться, так как наши мощные союзники должны вскоре начать наступление на других театрах военных действий. От вас потребовались и еще потребуются большое напряжение и огромные жертвы; они неизбежны в борьбе, которая должна решить судьбу каждого из народов. Проникнутые величием нашей задачи, вы не откажете в своей помощи стране, которая возложила на вас все свои надежды. Объединенные непоколебимой решимостью, вы приобретаете славу мощных участников в обеспечении стране победного мира».
Красивые слова, что и говорить. Однако реальность была очень страшной. Бои весной 1916 года привели к полному опустошению французских людских резервов. Сил для нового контрнаступления у Франции уже не осталось. Проанализировав по просьбе Главнокомандующего ситуацию, генерал Анри Петен сделал мрачный прогноз: «Мы кончим поражением, если союзники не вмешаются».
Однако возможности для продолжения атак, не было и у германской армии. Ее потери в живой силе также были безмерными. Кронпринц Вильгельм настаивает на полном прекращении Верденской операции «.... не желая больше брать на себя ответственность за уничтожение людей, боеприпасов и технических средств борьбы в новых бесполезных атаках», как он пишет в своем дневнике. Но решение Эриха фон Фалькенгайна неумолимо. «Результатом моего разговора с начальником генерального штаба было новое наступление, новый разгром наших лучших воинских частей неприятелем, оказывающим все большее сопротивление», горько констатировал в своих воспоминаниях командующий Пятой армией.
Линия фронта вновь стабилизировалась. И Французская Республика и Германская империя отчаянно нуждались хотя бы в краткой передышке.
Попробуем подвести некоторые промежуточные итоги Верденских боев за период с апреля по май 1916 года. Немецкие войска действительно сумели овладеть важными пунктами левого фланга французской линии обороны – высотами Морт-Омм и 340,0. Но на этом их наступательный потенциал был израсходован и требовал немедленного пополнения. Прорвав французский фронт на расстоянии восьми-девяти километров в глубину, германцы понесли громадные потери. Даже для того, что бы похоронить всех погибших здесь солдат, тевтонам требовалось гораздо больше земли. Цвет французских частей также был истреблен в жутких оборонительных боях и кровавых контратаках. Попытки вернуть форт Дуомон потерпели полный крах и стоили Парижу сумасшедшей крови. Верден неумолимо и жестоко продолжал перемалывать немецкую и французскую молодежь. Стратегия противоборствующих сторон абсолютно не изменилась. Это был единственный итог всей кампании. Печально, но в дальнейшем ни Фалькенгайн, ни Жоффр не сделали никаких практических выводов. Стороны усиленно зализывали свои кровавые раны, готовясь к новым, еще более беспощадным боям.
Дьявол Вердена мог торжествовать – страшная мясорубка продолжалась…