Валентин (не обращая на нее внимания): Ты слушай меня. Твой чай остывает сам собой, но он сам собой не нагреется. Странно, правда?
Ханна: Мне так не кажется.
Валентин. А это действительно странно. Тепло превращается в холод. Обратно – никогда. В конце концов твой чай станет комнатной температуры. И то, что происходит с твоим чаем, происходит со всем, везде. Со звездами и Солнцем. Через какое-то время все станет комнатной температуры. Во времена твоего Отшельника этого никто не понимал. Но допустим, ты права, в тысяча восемьсот каком-то году никто не разбирался в этом лучше чокнутого бумагомараки, жившего в этой хибаре в Дербишире.
Ханна: Он учился в Кембридже. Он был ученым.
Валентин: Пусть был. Я не спорю. И эта девочка была ученицей гения.
Ханна: Или наоборот.
Валентин: Что угодно. Но не ЭТО! Что бы он там ни делал, пытаясь спасти мир с помощью старой доброй английской алгебры, до ЭТОГО он дойти не мог!
Ханна: Почему? Потому что у него не было калькулятора?
Валентин: Нет. Да. Потому, что есть определенная последовательность, в которой все происходит. Нельзя открыть дверь, если нет дома!
Ханна: Мне казалось, что в этом и заключается гениальность.
Валентин: Только у сумасшедших и поэтов.
(Пауза).
Ханна: «Я видел сон… Не все в нем было сном, Погасло солнце светлое – и звезды скиталися без цели, без лучей в пространстве вечном; льдистая земля носилась слепо в воздухе безлунном»[45]..
Валентин: Твое?
Ханна: Байрон.
(Молчание. Два исследователя снова заняты своими делами).
Томазина: Септимус, Вы думаете я выйду замуж за лорда Байрона?
Огастес: А кто это?
Томазина: Он написал «Паломничество Чайльда Гарольда», самого романтического, возвышенного и отважного из всех героев всех книг, которые я читала, самого современного и красивого, потому что Гарольд – это сам лорд Байрон. Так думают все, кто с ним знаком, как Септимус и я. Так что скажете, Септимус?
Септимус (рассеяно): Нет.
(Он кладет тетрадь в папку и берет книгу, которую принес с собой).
Томазина: Почему?
Септимус: Начать с того, что он не подозревает о Вашем существовании.
Томазина: Мы обменялись несколькими очень выразительными взглядами, когда он был в Сидли-парке. Очень странно, что уже год, как вернувшись после всех своих приключений, он до сих пор мне не написал.
Септимус: В самом деле, удивительно, миледи.
Огастес: Лорд Байрон?! Он присвоил моего зайца, хотя я выстрелил первым! Он сказал, что до моей пули заяц не успел добежать. Он все время острил. Только не думаю, что лорд Байрон женится на тебе, Том. Он конечно хромой, но не слепой же.
Септимус: Успокойтесь! Успокойтесь до без четверти двенадцать. Невыносимо, когда ученики мешают учителю думать.
Огастес: Вы мне не учитель, сэр. Я посещаю Ваши уроки по собственной воле.
Септимус: Поскольку это предопределено, милорд.
(Томазина смеется, шутка была для нее. Огастес, не понимая, сердится).
Огастес: Ваше спокойствие я ни во что не ставлю, сэр! Вы не можете мной командовать!