Открывается дверь напротив, и входит Джеллаби, дворецкий.
У нас урок, Джеллаби.
Джеллаби . Прошу прощения, мистер Ходж, но мистер Чейтер велел немедленно отдать Вам это письмо.
Септимус. Хорошо. (Септимус берет письмо). Спасибо. (И, чтобы отпустить Джеллаби). Благодарю Вас.
Джеллаби (настаивает). Мистер Чейтер просил меня принести ответ.
Септимус . Ответ?
Он вскрывает письмо. Конверта, как такового, нет, но есть сложенный и запечатанный сургучом лист бумаги, заменяющий конверт. Септимус небрежно отбрасывает его и читает.
Передайте мистеру Чейтеру, что по обыкновению и в силу некоторых обязательств перед Его светлостью, до без четверти двенадцать я занимаюсь образованием его дочери. Когда я закончу, если мистеру Чейтеру будет угодно подождать, я буду счастлив встретиться с ним (сверяется с письмом) в оружейной.
Джеллаби . Я так и передам, благодарю Вас, сэр.
Септимус складывает письмо и вкладывает его в «Ложе Эрота».
Томазина. Что у нас на обед, Джеллаби?
Джеллаби . Отварной окорок с капустой, миледи, и рисовый пудинг.
Томазина. Чудненько!
Джеллаби уходит.
Септимус. Ну, не будем больше о мистере Ноуксе. Он выдает себя за джентльмена, философа зелёного строительства, пророка, который может передвигать горы и создавать озёра, но планируя этот сад, он уготовил себе роль Змия.
Томазина. Септимус, когда кладешь варенье в пудинг и мешаешь, получаются такие красненькие дорожки, как на картинке с метеором в моем атласе по астрономии. А потом мешаешь назад, а варенье не собирается, пудинг розовеет себе, как ни мешай. Странно, да?
Септимус. Нет.
Томазина. А мне странно. Не можешь размешать назад..
Септимус. И Вы тоже не можете, миледи. Разве что время пойдет вспять, а поскольку этого не будет, нам остается только мешать и перемешивать, перемешиваться и мешаться до кровосмешения и помешательства, мешать, пока не останется ничего, только розовое, ни светлее, ни темнее, розовое и ничего кроме розового. И это называется свободой воли или самоопределением.
Он поднимает черепаху, передвигает её, как будто она убежала, по каким-то бумагам, и грозит ей.
Сидеть!
Томазина. Септимус, как Вы думаете, Господь – сторонник Ньютона?
Септимус. Итона? Как ни прискорбно, скорее всего, да. Стоит попросить Вашего брата разузнать наверняка, когда его зачислят.
Томазина. Да нет же, Септимус, Ньютона! Септимус! Мне это первой пришло в голову?
Септимус. Нет.
Томазина. Но я же ещё не сказала, что.
Септимус. «Если все, от самой дальней планеты до малейшего атома в нашем мозгу ведет себя согласно Ньютонову закону сохранения движения, во что превращается свобода воли?»
Томазина. Нет.
Септимус. Божья воля.
Томазина. Нет.
Септимус. Грех.
Томазина (насмешливо) . Нет!
Септимус. Сдаюсь.
Томазина. Если бы можно было остановить движение каждого атома, зная, куда он двигался, и если бы можно было понять, что именно из-за этого не произошло, и если очень, ОЧЕНЬ хорошо разбираться в алгебре, то можно вывести формулу будущего. И пусть ни у кого не хватает на это ума, формула всё равно существует, знаем мы её или нет.
Септимус (помолчав) . Да. (Пауза) Да, насколько я знаю, Вам это первой пришло в голову. (Пауза. С усилием). В своей «Арифметике» Ферма на полях написал, что нашел удивительное доказательство своей теоремы, но поля были слишком узкими, и не хватило места, чтобы изложить его. Надпись обнаружили уже после смерти Ферма, и по сей день...
Томазина. Вот теперь я всё поняла! Это же очевидно!
Септимус. Боюсь, на этот раз Вы переоценили свои возможности.