Поэзия, как и любое настоящее произведение искусства, многомерна. Это способ ощутить глубокую суть мира через её конкретные проявления.
Хочу предостеречь тех, кто воспримет эти строки как рецепт к немедленному исполнению. Увы, мыслителем, как и поэтом, тоже надо родиться. Попытки (даже самые благие) «искусственного углубления» своего произведения приводят к псевдоглубокомыслию, банальностям и чрезмерному пафосу.
Однако, в отличие от особого поэтического восприятия мира, которое либо есть в человеке, либо его нет (а есть оно не столь уж у многих), неспособность к мышлению присуща крайне малой части человечества. Просто у многих (тут я перехожу к тем, кто занимается стихотворчеством) этот инструмент либо не развит, либо почему-то спрятан в дальний ящик.
Поэтому надо не стесняться пользоваться всеми богатствами, которые тебе дала жизнь и которые ты сам взял у неё: наблюдательность, память, здравый смысл, приобщённость к определённой культуре… Только при написании стихов всё это ни в коем случае нельзя применять, как по инструкции: здесь хорошо бы порассуждать, здесь привести какой-нибудь случай из жизни, а здесь показать свою образованность…
ДОВЕРЯЙТЕ ИНТУИЦИИ
Акт творчества единомоментен. Произведение может созревать в тебе годами, но на свет оно является однажды и как нечто цельное. Конечно, потом ты можешь что-то подправить, что-то доработать — всё равно это будет работа над цельным.
Почему надо стремиться к такому способу творчества? Потому что (см. чуть выше) суть мира большей частью нельзя выразить словами, ибо она безбрежна и переменчива, а слова кратки и конкретны. Наше мышление — одно из проявлений сути мира. Оно так же непознаваемо и необъятно. Только оно, используя в своей работе непостижимую интуицию, способно из конкретных слов построить в нашем сознании наиболее цельное — компактное и адекватное — приближение к тайнам мироздания. Если же мы пытаемся создать это приближение механически: соединяя какие-то слова строгой логикой, применяя уже известные приёмы и т.д., — мы получаем не живое произведение, а, в лучшем случае, красивую говорящую куклу.
О ВРЕДЕ УМА
В принципе, как ни странно, такой же мертвечиной является интеллектуальная перегруженность стихотворения, когда его заумность, чрезмерная переполненность литературными или историческими образами лишают читателя возможности лично приблизиться к той самой волнующей сути мироздания — а ведь именно этот процесс личного приближения и есть соучастие в акте искусства. Нет соучастия — и ты, как в одном из высказываний Ходжи Насреддина, лишь «нюхаешь запах чужого плова» и «слышишь звон чужих денег», оставаясь при этом бедным и голодным.
Теперь понятно, что «ощутить мир» и «масштабность мышления»— на самом-то деле одно и то же. Чем глубже и масштабнее ты способен мыслить, тем острее и полнее ты ощущаешь мир. Если ты не способен чувствовать (ощущение — понятие из эмоциональной, иррациональной сферы), твоё даже самое наимасштабное мышление рождает химер, ононеспособно постичь мир. Это причина, которая одновременно является следствием. Это следствие, которое одновременно является причиной.
В этом утверждении, на мой взгляд — и движущая сила, и миссия подлинного искусства.
КАК ВЫРАЗИТЬ СУТЬ МИРА
Как же выразить эту невыразимую суть мира?
Прежде всего, через образ.
Во-первых, образ сам по себе всегда имеет широкий, обобщающий смысл. Он ёмок количественно и, самое главное, качественно.
Во-вторых, образ — его видимая, внешняя форма — гораздо легче принимается человеком в виде чего-то цельного, а поэтому легко воспринимается. Это уже потом, принятый внутрь, он, как поливитамин, начинает воздействовать на просвещённого слушателя во всём своём многообразии.
(Есть категория бардов, которых просто бесят подобные разговоры. «Мы, как птицы, — говорил мне один из них, очень известный. — Бог создал нас, чтобы петь, и мы не отвечаем ни перед кем за то, что поём».
Не отвечаем, думаю я, только если поём своему отражению в зеркале или же изливаем сокровенное слепоглухим. Потому что настоящее искусство обладает способностью проникать в сознание человека неконтролируемо: через чувство, через бессознательную эмоцию. Потому что настоящее искусство несёт в себе содержание и может менять тебя без твоего ведома. Вот почему «носитель искусства», обращая своё произведение на слушателя, должен быть, как повар, ответственен за то, что хотя бы не потчует его отравой.)
В палитре «выразительных средств»— богатство и точность языка (в том числе, и музыкального), нестандартность мышления, крепость и «незаезженность» рифм, динамика и ритмика произведения, интонационная гамма, внутреннее отношение автора к слушателю (оно всегда точно и остро определяется аудиторией, и слушатель либо верит тебе — а стало быть, «открыт на вход»— либо не верит), умение уловить тот момент, когда слушатель начнет сопереживать тебе и станет соучастником процесса…
Здесь я поставил многоточие, потому что тема эта заслуживает длинного разговора, и я лишь обозначил его направление.
КОНКРЕТНО ПО СТИХОТВОРЕНИЯМ
Вася, я Вас, наверное, замучил столь долгой теоретической частью. Если Вы вытерпели, перехожу к тому, что (и только — если подходить формально) должен был сделать с самого начала: высказать свое мнение о присланных Вами стихах. Хочу сказать, что поступил так сознательно, ибо если бы я сделал только эти краткие замечания, пользы для Вас было бы мало. А теперь Вы сможете примерить на себя всё, что было сказано выше.
«МЫ ПРИШЛИ НИОТКУДА»
Стихи хороши своей ритмикой, чёткостью темы.
Первая строфа совершенно полноценна — и по мысли, и по рифмам.
Начиная со второй, возникает и ширится к концу назидательность. Все сентенции — из привычного ряда, поэтому угадываются сразу, в момент начала звучания. Моя мысль как читателя отдыхает. Более того, я начинаю внутренне сопротивляться тому, что мне втолковывают вещи, которые я и так знаю и против которых никак не возражаю. Происходит это потому, что сентенции эти — голые: без чувства и образного ряда. Отсутствие чувства оставляет меня холодным. Отсутствие образного ряда не позволяет мне выйти за рамки рационального — увидеть, ощутить, поразиться, то есть:
вырваться за пределы бестелесной мысли, открыть глаза и превратить мозг из бесчувственного процессора в одушевлённый экран, в телескоп, микроскоп,
ощутить цвета, звуки, запахи, представить себе полноценный, живой мир,
поразиться тому, как раньше в уже привычном и знакомом я не замечал такого богатства.
В сказанном — ответ на то, как Вам сделать это стихотворение живым: поволноваться, попереживать самому, через образы расширить рамки смысла стихотворения. Вообще, Вы всегда должны быть первым и главным читателем своих стихов, они должны волновать Вас не как достижение Вашего ума, а необъяснимо, на уровне чувства.
«ЛЮБОВЬ»
Стихотворение чётко делится на две совершенно разные части: первые четыре строфы и следующие четыре строфы.
Ощущение от первой половины — что-то такое пробивается в Вас, но Вы ещё не осознали, что именно, перебираете то, что лежит на поверхности Вашей памяти, а не в глубинах Ваших чувств. И поэтому слова и ассоциации Ваши какие-то уже кем-то сказанные, кем-то увиденные, но неживые (вершина этой части —«солнце… всходит и заходит», знакомо до боли, но совершено противоположно посылу Вашего стихотворения).
И совершенно чистая и цельная по чувству вторая часть. Здесь нет особых открытий, но есть Ваше ощущение, Ваша интонация, Ваша радость.
Мой совет: выбросите первые четыре строфы. Возьмите ножницы, отрежьте и отправьте в корзину (оставив только название).
В следующих четырёх расставьте знаки препинания — и у Вас получится полноценное и славное стихотворение.
«КАК МАЛО СЧАСТЬЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ…»
Наверное, это самое зрелое стихотворение из тех пяти, что Вы мне прислали. Здесь есть и цельность ощущения и масштабность мышления.
В смысле масштабности мышления особо выделю вторую строфу («Как много в тишине значения…»). Здесь и расширение границ темы до вселенского уровня (первые две строчки) и элемент контраста, алогичности (все четыре). Всё это сделано, как и полагается, не в лоб, а через образы, а потому, безусловно, принимается.
Следующие две строфы —увы, явное проседание в сторону голой морали (особенно в третьей строфе). Я бы эти две строфы убрал, от этого песня станет только лучше.
Лучше она станет не только потому, что исчезнет раздражающее любого умного человека морализирование, а и потому ещё, что окажется короче.
ВОЛШЕБНАЯ ОСОБЕННОСТЬ ИСКУССТВА
Я не хочу сказать, что хороша только короткая песня (или короткое стихотворение). Длина её в общем случае может быть самой разной. Важно только, чтобы не исчезало развитие содержания произведения.
В этом смысле каждое стихотворение (и тем более каждая песня) — это маленькая театральная пьеса. Здесь должна быть изначальная интрига — некая тайна, разгадке которой и посвящено всё последующее действо. К этой разгадке зритель (слушатель) должен придтисамостоятельно, сопереживая и сочувствуя происходящему на сцене.
Если человек воспринимает всё только на рациональном уровне, пришедшая извне информация всего лишь ляжет ещё одним битом в его память. Человек останется таким, каким был, только станет больше знать.
Если же к открытию человек придёт сам — через переживания и размышления — он переменится, станет другим, как альпинист, покоривший вершину, а не просто увидевший этот процесс в документальном фильме.
В этом — в доступности, краткости и завершённости актов саморазвития зрителя — и заключается волшебная особенность искусства.
«ЕСЛИ ГРУСТНО ТЕБЕ ВДРУГ…»
Это явно песенный текст. Но неужели Вы думаете, что песенные тексты — это какая-то другая, отличная от стихов категория?
В стихах Вы бы ни за что не поставили такие ужасные рифмы-штампы: «вдруг—друг», «ночь—прочь», «ждут—жгут», «миг—дик», «бывает—знает», «придёт—ждёт». Да и по содержанию этот текст отличается от стихов как рыночный коврик с бессмертными лебедями от любой пусть даже не очень умелой, но настоящей живописи.
Вася, так нельзя!
КСТАТИ, О РИФМЕ
Надо понимать, что рифма — не самоцель. Рифма — не главное в поэзии, а лишь один из её инструментов. Условно, в самом первом приближении, поэзия, как и любой другой вид искусства, — это диалектическое двуединство двух составляющих: что ты хочешь сказать и как ты это делаешь.
Для меня «что»— смысл и суть поэзии. Без «что» любое «как»— всего лишь пустозвонство, каким бы красивым оно ни было.
«Что»— понятие очень сложное и до конца никогда не уловимое. Определим его в самом общем виде так: это настоянная на мысли глубина и объёмность открываемого поэтом мира. (При таком подходе понятна неисчерпаемость «вечных тем» в искусстве: любовь, верность, измена, смысл бытия…)
Но можно ли выразить это сложное без богатого и адекватного теме инструментария? А инструментарий этот необъятен — язык вообще, стиль, ритмика, темп, звучание слова (так называемая эвфония), сочетаемость слов и ритмов, рифма, наконец… (я говорю здесь только о поэзии).
Вот и получается, что, не владея «как», ты и «что» в лучшем случае только почувствуешь, а выразить не сможешь.
Несмотря на то, что всё взаимосвязано и всё от всего зависит, всё должно быть на своём месте. Место рифм в стихотворении можно (для упрощения понимания) сравнить с пуговицами на одежде. Это очень важный её элемент (помните знаменитое: «На чём держатся брюки у интеллигенции?»). Однако основное их назначение — соединять одно с другим. Они могут украсить одежду (могут и испортить), могут сделать пользование ею удобным (или неудобным), могут быть очень красивыми, но никогда не станут её основным элементом.
Рифмы в стихах не просто соединяют одно с другим. Они создают дополнительное эмоциональное воздействие, дают слушателю ту самую возможность вдруг предугадать ход мыслей автора. В этом «вдруг» всё дело. Если рифма очевидна и шаблонна, это угадывание происходит слишком рано, и дожидаться, когда, наконец, будет произнесено очевидное и давно ожидаемое, становится скучно. У слушателя возникает ощущение, что автор не уверен в его умственных способностях. И наоборот, неожиданная (но точная по смыслу) рифма воспринимается слушателем как внезапное собственное озарение, как переход в поэтический мир.
«НИЧТО НЕ УМРЁТ»
Вот это стихотворение — уже живопись. Здесь есть свои неумелости, но есть и замечательная строчка: «Кутались зябко вчера в непогоду». Поздравляю, Вася!
Присутствие таких строчек подтверждает и расширяет то, о чём я говорил в начале письма: внутри Вас есть не только настоящее чувство, но и поэтическое видение.
Этого не привнесёшь извне, этому не научишь. Но оно у Вас явно есть, только пока прорывается крайне редко. Но прорывается!
Этот факт, на мой взгляд, и должен определить стратегию Вашего развития. Мне кажется, Вы недостаточно вдумчиво относитесь к своему стихописательству: что в голову пришло, то и записываете без отсева. Записывать, конечно, надо, но на какой-то стадии — до записывания, во время или после — хорошо бы посмотреть на то, что у вас родилось, как бы со стороны: как на чужие стихи. Поймёт ли Ваш читатель Ваши мысли? Не окажутся ли они ему уже знакомыми? Встрепенётся ли что-то внутри него? Не загубят ли этот трепет слабая рифма, неточная образность (или её отсутствие) и т.д., и т.п.…
Вам эта задача по силам, потому что, как мы выяснили, у Вас есть поэтическое видение. Именно через него Вы и делайте себя поэтом.
АНАЛИЗИРУЙТЕ — И ДА РАСТИ БУДЕТЕ
Ещё один совет, тоже основанный на личном опыте. Хорошо знаю, как трудно препарировать самого себя. Главным образом потому, что любому своему действию и поступку человек всегда может найти объяснение и оправдание, какую-то свою глубинную жизненную мотивацию.
Поэтому профессионально заинтересовано вслушивайтесь в чужие стихи. Здесь Вы видите лишь готовый продукт, и лишь в исключительных случаях Вам удастся узнать, при каких обстоятельствах он получился именно таким. Потому ничто не уведёт Вас от сути. Упрощённый метод анализа этой сути таков. Спрашивайте себя: что в услышанном (или прочитанном) Вами хорошо, что плохо? Чем именно хорошо хорошее и плохо плохое?
Поверьте мне, если Вы действительно настроитесь на анализ, а не на критиканство и придирки, у Вас всегда будет прекрасный тренинг для ума и чувств, и школа повышения Вашего поэтического мастерства будет работать постоянно.
ПОСТСКРИПТУМ
Прошу извинить меня за то, что писал Вам так долго. Я сразу говорил, что скоро у меня не получится. Мне категорически не хотелось просто потыкать пальцем в какие-то слова, строчки или строфы Ваших стихотворений и развесить ярлычки: «Хорошо», «Плохо». Убеждён, что польза от таких рецензий если и есть, то минимальная.
Мне хотелось, чтобы мои оценки были для Вас понятными.
А чтобы это стало так, необходимо было сформулировать критерии и логику, которых я придерживаюсь. Но эти критерии и логику я никогда не формулировал — даже для себя. Так что, беседуя с Вами, я сам проходил своеобразный ликбез. Приходилось много думать, чтобы ясно выражаться.
Однако делать это мне приходилось на работе (дома я бываю только по вечерам, и там не до этого). А на работе мои способности много думать и ясно выражаться начальство использует в два раза выше моей крыши. Так что наш разговор приходилось вести урывками.
В довершение к этому, в середине декабря у меня приключилась очень тяжелая травма ноги. Потом была сложная операция, и почти на четыре месяца я был «выключен из игры».
И ещё. Я ни в коей мере не претендую на то, что всё высказанное Вам мною верно. Просто я думаю так, как написал Вам, а не утверждаю какие-то истины. Поскольку писал я долго и по кусочкам, всё получилось фрагментарно и не столь глубоко, как следовало бы.
Тем не менее, если считать всё, что я написал, просто разговором, такой разговор, надеюсь, может оказаться для Вас полезным. По себе знаю, что очень часто открытый процесс мышления приносит больше пользы, чем его краткие итоги.
СОНЕ Крайновой (Ярославль)
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Соня, солнышко!
Прочёл твой рассказ (или маленькую повесть?). Вот мои ощущения.
1. Общая оценка
Это совершенно полноценное, взрослое литературное произведение — по мышлению, по его сложности, по сюжету, по драматургии развития событий, по объёмности образов персонажей, по языку, по стилю.
На мой взгляд, есть основания говорить о твоём таланте.
2. Некоторые детали
Главное я уже сказал. Подробный анализ твоего рассказа мне сейчас не по силам. Скажу лишь о том, что:
Судя по эпиграфу, определённое влияние на тебя оказывает творчество Пелевина. Отсюда, возможно, в твоём рассказе пружина, отсюда и чрезмерная драматизация — вплоть до трагической развязки — отношений Саши и главного героя рассказа (его имени я в тексте не обнаружил, поэтому буду называть его так, как он сам себя называет: «Я»). Однако интеллектуальная перегруженность, переусложнённость образного ряда, мне кажется, оправданы в произведениях более крупных форм, чем рассказ, потому что для релаксации(!) читателя к основной сюжетной линии они требуют дополнительного пространства и времени. Если пропорции не соблюдены, то побочные для сюжета образы и картины приобретают самостоятельное значение и начинают мешать восприятию основного действия. Подчеркиваю, речь идёт не о том, что интеллектуальные сложности и побочные сюжетные линии, находящиеся за пределами основного действия произведения, не нужны. Речь идёт только о пропорциях.
Теперь о чрезмерной драматизации.
«Я»— абсолютный эгоцентрик. Все свои взаимоотношения с окружающими, особенно с женщинами, он строит по принципу максимального удовлетворения своего эго. И, по-крупному, он тривиально аморален. Ему совершенно всё равно, чем его стремление к самоудовлетворению оборачивается для объектов его устремлений.
В этом смысле Саша — его полная противоположность. Любовь её искренна и всеобъемлюща. Её письмо о любви — это, Соня, твой шедевр! Дело даже не в его поэтичности, дело в масштабе чувства, в преображении человеческого существа в возвышенный пламень вселенского масштаба. Ради того, кто, по существу, мучает её, в стремлении не разрушить устоявшуюся жизнь малознакомой (один раз увидела) жены своего любимого и одновременно мучителя Саша готова отдать и отдаёт свою жизнь.
В рассказе — это сильно, это красиво. А по сути это ужасно. Такую силу, такую красоту, возникшие ради эффекта, который такая выдумка должна произвести на читателя, я называю «литературой». Это слово я сознательно беру в кавычки, чтобы подчеркнуть вредоносность и антилитературность подобных приёмов.
Соня, я, конечно, помню, в каком возрасте ты написала этот рассказ. Тем не менее, пишу эти резкие слова. Сейчас мы с тобой не говорим о подробностях чьей-то личной жизни, а анализируем литературное произведение. Опубликованное произведение воздействует на читателя, формирует его мировоззрение. И автор ещё до момента публикации должен осознавать, что он несёт ответственность за то, что он вкладывает в чужие головы.
3. Итог
Соня, ты молодец, ты умница!
Я тебя поздравляю!
Крылов
Добрый день, Сергей Анатольевич!
Премного благодарна Вам за время и внимание, которое Вы уделили моемулитературному произведению! Всё дело в двух причинах: 1. я очень уважаю Вас как человека, как автора, как критика, 2. мой рассказ — всё же моё детище, я им дорожу. Соответственно, Ваша оценка, повторюсь, мне очень дорога.
Кстати говоря, прошу прощения за то, что сразу не ответила на Ваше письмо об анализе стихов. Сейчас уточню, что я внимательно изучила данный документ, сделала некоторые выводы. За это — отдельное спасибо.
Возвращаясь к Стабильности. Да, действительно, Пелевин — мой любимый автор, что сказывается, наверное, на моём мироощущении в целом. Но всё же дело не в этом. Когда я сама берусь перечитывать свой рассказ, он зачастую беспокоит меня своей надуманностью. И в связи с этим, хотелось поинтересоваться, не произвёл ли он на Вас такое впечатление? И ещё один, очень беспокоящий меня момент: рассказ ведётся от лица мужчины. Учитывая то, что мой пол всё же женский, очень хочется узнать Ваше мнение — похожи ли рассуждения главного героя на мужские? Поясню, что я имею в виду. Зачастую, читая женские рассказы, я замечаю, что авторы (соответственно, женщины) представляют в своих произведениях героев-мужчин в понятной женской аудитории терминологии. То есть их герой рассуждает как женщина. И, при ближайшем рассмотрении, он и оказывается по внешнему описанию — мужчиной, но с абсолютно женской психологией. Так вот, мой герой, с Вашей лёгкой руки получивший имя «Я», не производит ли он подобного впечатления?
Ещё раз спасибо!
Соня. 09.09.09г.
P.S. Конечно, меня потянуло начать расписывать нюансы создания моего рассказа. Но, по счастью, удержалась.)))
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Соня!
Ещё раз повторяю, что главное в моём предыдущем письме — пункт 1. Каждое слово в нём сказано со всей серьёзностью и ответственностью. Поверь, никогда и никому из того круга людей, которых интересовало моё мнение об их творчестве, я ещё не давал таких оценок.
Моя оценка — это не сумма балов, начисленных за какие-то частности, и в итоге давшая высокий рейтинг. Это — то общее ощущение, которое возникло у меня вместе с первыми же прочитанными предложениями твоего рассказа, и оно ни на йоту не изменилось в конце. Истинный талант — как голографическое изображение: на какие мелкие части ты его ни дроби, каждая из них даст изначальную картину в полном объёме, хотя и с не очень чётко проработанными деталями. Я не боюсь говорить тебе столь лестные слова, потому что талант —это данное природой (или Богом) внутреннее устройство человека. Либо он есть, либо его нет. У тебя он явственно ощущается.
Однако тут есть такая тонкость. За свою достаточно долгую жизнь я понял, что талант воплощается в человеке в двух ликах: талант действовать (писать, исследовать, петь, исцелять и т.д.) и талант быть Человеком. Именно Человеком с большой буквы — духовным, нравственным, сострадательным… В некоторых людях эти два начала соединяются. Хотел бы видеть тебя в их числе.
Как ни странно, но за многие годы совместного сидения в жюри мы ни разу ни о чём серьезно не поговорили. Поэтому до того как я прочёл твой рассказ, я тебя никак не знал в Человеческих проявлениях. Эти проявления я увидел в рассказе, и они мне нравятся.
* * *
«Когда я сама берусь перечитывать свой рассказ, — пишешь ты, — он зачастую беспокоит меня своей надуманностью».
Ты беспокоишься не напрасно и, судя по всему, догадываешься, по какой такой причине это происходит: «…Пелевин — мой любимый автор, что сказывается, наверное, на моём мироощущении в целом».
Интересное дело, творчество безусловно яркого и нестандартного столичного писателя Пелевина оказывает такое сильное впечатление на девушку из Ярославля Софью Крайнову, что начинает менять её мироощущение. Всё, вроде бы, замечательно — это и есть волшебная сила искусства! Но вот Софья Крайнова с новым мироощущением, уже изменившимся под влиянием дерзкого мыслью и богатством фантазии писателя Пелевина, создаёт свое собственное, тоже небесталанное, литературное произведение, перечитывает его и, к своему удивлению, у неё возникает ощущение надуманности.
Соня, Сонечка, какая ты молодчина, что это ощущение у тебя возникло!
Это момент сущностный. Потому что писатель Пелевин и его читательница и почитательница Крайнова— две большие разницы. Мыслитель Пелевин — истинный интеллигент, он строит в своей голове фантасмагорические виртуальные миры, которые может менять со скоростью прохождения бита информации по коре головного мозга, и никто ни за что в этих мирах не отвечает, в том числе и сам писатель. А читательница-писательница Соня всё-таки в значительной степени ещё стоит ногами на матушке-Земле, хотя игра воображения ей тоже доступна.
Потому-то, Соня, ты и беспокоишься, что инстинктивно не хочешь перестать быть сама собой: конкретным человеком из плоти и крови, а не одним из миражей в пустыне бестелесных теней, заполненной не имеющими никакого реального смысла пружинами и не перестающими даже в своей виртуальности быть омерзительными крысами.
Ты реально живёшь в реальном мире. В мире, в котором для тебя нормально отправиться в одиночку — где пешком, где автостопом, больной, без еды и вещей, сквозь слякотные, продуваемые ветром километры на сырой берег далёкого Плещеева озера, где главной наградой станут для тебя даже не звучащие там песни, а востребованность твоего ума. В мире, где ты сама себе капитан и штурман. В мире, где перед штормом чувства может не устоять даже твоя мудрая голова…
Как живой человек ты сама мир — уникальный и неповторимый. Уникально твоё восприятие внешнего мира, неповторимы твои возможности выразить это своё восприятие. Всё человечество всю свою историю пишет письма о любви, но так, как такое письмо — рукою Саши — написала ты, этого не смог и не сможет сделать никто другой.
Ты понимаешь, к чему я клоню? Ищи себя будущую не только в кажущихся тебе совершенными образцах для подражания, но, прежде всего, в себе настоящей. И даже сотворив себе кумиров, не растворяйся в них, а открывай для себя с их помощью новые возможности, которые, может быть, обогатят твои возможности. Но всё привнесённое должно становиться лишь деталями, не закрывающими твоей сути, а лишь помогающими её полнее выразить. Ведь ты никогда не оденешь на себя точно такое же платье и не используешь точно такой же макияж, как у твоей красавицы-подруги, чтобы стать такой же красивой, как она, но с удовольствием используешь замеченные в нём детали и решения, которые помогут подчеркнуть твою красоту, её непохожесть на красоту подруги. Ты будешь «ты» ровно настолько, насколько всё в тебе и на тебе будет соответствовать твоей уникальной сути.
В творчестве личностная неповторимость — это вопрос жизни или смерти, вопрос, станешь ли ты источником света или превратишься в чью-то красивую тень.
* * *
«И ещё один, очень беспокоящий меня момент: рассказ ведётся от лица мужчины. Учитывая то, что мой пол всё же женский, очень хочется узнать Ваше мнение — похожи ли рассуждения главного героя на мужские?»…
И опять, Соня, ты молодец (не смог найти подходящего слова в женском роде)!
Это не просто твоя проблема, а почти всеобщая беда. Виной тому наше образование, которое даёт нам общие правила мышления, культуры, психологии, поведения и т.д., не особо заботясь о таких тонкостях дифференциации в применении этих правил как социальная принадлежность, возраст, пол… Построенное на фантазиях сугубо интеллектуальное искусство — квинтэссенция того, к чему может привести такой перекос. Как стиль унисекс в одежде, так и у героев и действующих лиц такого искусства возникает такой же унисекс в мышлении, логике, речи. В своих разговорах и рассуждениях они становятся очень умными, но бесплотными и бесполыми… Правильно — значит, красиво. Красиво — значит, правильно.
Что сделать для того, чтобы выйти из этого круга, чтобы быть живыми?
Прежде всего, принять тот факт, что мир состоит из множества живых и совершенно разных существ и ты — одно из них. Их разность соткана из разных телесных оболочек (хрупких и тучных, молодых и старых, здоровых и больных…). Они по-разному воспринимают внешний мир и по-разному реагируют на него. Надо понять, что высоких, рафинированных интеллектуалов среди них крайне мало, но много таких, кто пытается изобразить их из себя.
И в этом смысле я вовсе не противник интеллектуального искусства, я просто напоминаю тебе о пределах его применимости, о его элитарности. Нужно ли тебе с первых же шагов устремляться в это небольшое (хотя и с очень высоким потолком) труднодоступное помещение? Может, полезней реализовать себя на привычных жизненных просторах? Кто сказал, что здесь для тебя окажется меньше возможностей и полёт твой будет менее высоким? Кто сказал, что в этом полёте твой интеллект станет для твоего творчества гирей на ногах?
Мне, честно говоря, трудно ответить на твой вопрос о том, похожи ли рассуждения главного героя на мужские, не только потому, что долгие диалоги между ним и Сашей слишком умственны, а потому бесполы. Я мог бы напрячься и, используя профессиональные навыки своей долгой жизни в науке, сохранять концентрацию внимания и отслеживать логику говорящих. Но мой организм отказывается делать это. Потому что не научный спор, не борьба умов разворачиваются передо мною. Здесь извечная трагедия всех эпох —два чувстваустремляются друг к другу, но каждое выбирает свою дорогу, и почему-то дороги эти никак не сходятся в одну!
Два чувства — два страдающих человеческих существа, и это пламя обжигает их! И я — читатель, невидимый для них соучастник трагедии — как и они, должен выйти из неё с опалённым сердцем.
Но в эти, кульминационные для художественного произведения, моменты действие рассказа как бы останавливается и дематериализуется — слова, слова, слова...
* * *
Прости меня, Соня, может быть, я неправ. Я не профес-сионал и не знаю, что полагается делать в таких случаях по канонам писательской науки. Но кое-что мне ясно как живому человеку, как существу творческому, вбирающему в себя симфонию жизни не по науке, а по ощущениям.
Прежде всего, я посоветовал бы тебе заполнять свою прозу и поэзию (разумеется, не этот рассказ, а следующие — этот уже состоялся) тем, что способно вызывать у читателя ощущения: запах, цвет, темперамент, интонации и жесты, эмоции, через которые выявляются проявления чувств твоих героев (может быть, и утаиваемые ими)...
Делать это полезно, во-первых, потому, что мало кто спосо-бен достаточно долго выдерживать сильное интеллектуальное напряжение. В потоке дистиллированного рацио читатель какое-то время пытается анализировать поток обтекающей его информации. Этот процесс требует постоянного напряжения, вникать в смысл слов становится всё труднее, а потом человек и вовсе вырубается.
А потому, Соня, переходим к «во-вторых». Чувствующий, сопереживающий читатель (слушатель) — это уже не бездушный декодер, а соучастник действия, которое автор разворачивает перед ним.
Я уже говорил, что голова — не единственный и вовсе даже не главный прибор, с помощью которого создаются настоящие произведения. Искусство — это проникновение в суть, и в этом процессе в равной, а может быть, в определяющей степени непременно должны участвовать те наши органы, через которые мы непосредственно воспринимаем первозданную материю — зримо, на ощупь, на слух, на запах…
А потому, чтобы описывать истинно жизнь, а не её виртуальные отображения в коре головного мозга, надо самому видеть, осязать, слышать, обонять ту среду, в которой происходит действие. Умение чувствовать — это талант. Ещё больший талант — когда средства, с помощью которых ты пытаешься выразить свои чувства, становятся чем-то большим, чем адекватные словесные символы. Когда у тех, к кому ты обращаешься, вдруг возникает волшебство — не просто узнавание смысла прочтённого или услышанного от тебя, а резонанс его собственных чувств, когда он сам начинает видеть, слышать, осязать — чувствовать!
И вовсе необязательно, чтобы он чувствовал точно то же и так же, как и ты. Скорее, наоборот — так никогда не бывает: ведь все мы разные и сделаны из разного материала. Но такие чувства — это не цель, а средство. Они не объясняют всё и сразу, с их помощью автор, как лучом прожектора (или карманного фонарика, или лазера — кто на что способен), лишь выхватывает из тьмы какую-то проблему и указывает читателю (а в первую очередь, себе самому) путь к ней. А дальше — этот свет, этот лучик, эта загадка или останутся в тебе и будут томить и звать куда-то, или в озарении ты вдруг увидишь и поймёшь что-то важное и до сих пор неуловимое, или же потихонечку этот свет тихо растворится, но ощущение, что он когда-то был, останется.
И вот когда ты научишься чувствовать то, к чему обращаешься, тебя перестанет беспокоить, а правильно ли ты передаешь психологию иного, совсем другого существа. Обратившись к нему, ты почувствуешь, что чувствует оно (существо — от слова сущее, то есть имеющее суть), и поэтому будешь знать, что оно должно при этом делать.
Так что смотри, слушай, осязай — работай «на вход». И при твоих способностях «на выходе» у тебя обязательно будет что-то интересное.
* * *
Я и сам так живу — по принципу: «Что бы я ни делал, у меня всё время один глаз открыт, одно ухо поднято…».
Крылов 24 июня 2010
Нина Николаевна Мороз
28 марта 2011 г. 0:04 пользователь Нина Николаевна Мороз <nivamoroz@mail.ru> написала:
Сергей Анатольевич, представьте мое состояние: ездила в выходной проведать дом на участке, намаялась по сугробам, опоздала на обратный автобус, пришлось идти пешком 8 кмдо ж/д станции, приехала «без задних ног», и вдруг такой сюрприз: Ваше письмо!
И сразу жизнь начинается с начала, усталости как не бывало.
Насчёт песни «Весёлый вагон»: простите за неточность. Вы помните наше чудо техники в юности — катушечный магнитофон. После многократной перезаписи на скорости 9, а не 19 слова не всегда угадывались, но воздействие студенческих, бардовских песен, их оптимизм и остроумие — это то, что сформировало наше непотопляемое и несгибаемое поколение.
После завершения производственной карьеры на авиационном предприятии я пошла учительствовать в школу, и удивляяюсь, как до сих пор мне хватает энергии укрощать этих маленьких анархистов, а уж что рассказывать им, за этим дело не станет.
Я, конечно же, чуть-чуть играю на гитаре и «продвигаю» наши песни в школьные массы.
(Последний раз в марте это была Ваша серенада:«Месяц полусонный глядит в моё окно...» как альтернатива современным типа:«Нас не догонят, нас не догонят», и так много раз).
Я пока не знаю, как организовать выступления, но буду рада, если что-то удастся.