Яблоко на двоих. как песня жить помогает Интервью Сергея Макарова с Сергеем Крыловым
Он родился за восемнадцать дней до начала войны — 4-го июня 1941 года. Через три месяца отца, талантливого инженера, направят на Урал строить заводы для обороны страны. В Москву семья вернётся только через десять лет. Сергей вырастет, окончит МГУ, станет кандидатом наук — его специальностью будет физика элементарных частиц. Как учёный-ядерщик, он, разумеется, знал, чем опасна его работа, но, полагая, что служение науке важнее собственного здоровья, себя не жалел. В конце концов, получив запредельную дозу облучения, попал в Онкологический центр на Каширку. Диагноз был хуже некуда, каждый прожитый день грозил стать последним. Однако самого худшего не случилось.
Теперь, когда с тех пор миновало сорок лет, Сергей Крылов говорит: «Ни таблетки с уколами, ни особый больничный режим тут не в счёт. Меня спасли и продолжают спасать те годы, которые в детстве я провёл на Урале, они зарядили меня силой жизни». Какая же всё-таки сила, которой даже названия нет, помогла победить страшную болезнь?
БЫЛ ОБЛАСКАН ПРИРОДОЙ…
К:Долгое время наша семья жила на Урале в посёлке Бакал, там под землёй были залежи самой чистой в мире железной руды. С отцом мы виделись редко, он весь был в работе, а когда после смерти матери появилась мачеха, всем было не до меня. Я безнадзорно пропадал обычно в лесу и в горах, предоставленный сам себе. Золотое для меня было время.
М: Чем же оно «золотое»?
К: Я рос в удивительных отношениях с природой. Когда бы и где в городских условиях я мог бы так близко увидеть ночные звёзды? А загадочные звездопады? У меня всё это было в избытке. И трава в росе была. И коршун в небе. И брусничные поляны. В горных пещерах на меня смотрели замшелые камни —казалось, я слышу их голоса — зимние вихри вьюжились за окном и пели на разные голоса, и каждый звук пробуждал фантазию—даже когда я спал, один глаз и одно ухо, наверное, были у меня открыты, чтобы ничего мимо не пропустить.
М: Можно ли вспомнить какой-нибудь интересный случай из той жизни?
К: Сколько угодно! Вот с такими же малолетками, как и я, мы идём по ягоду. И вдруг с облаков раздается звук, с каждым мгновением он становится громче и громче. Ясное дело, мы замерли — в нашей лесной глуши мы впервые увидели самолёт. Никто из нас даже не знал, что это такое, а он протарахтел-прошумел над нами и, приминая траву, приземлился у лесной опушки как большая крылатая птица. Близко подходить было боязно, но любопытство сильнее страха, из кустов, издалека, мы стали наблюдать, как человек с очками на шлеме спрыгнул на землю, что-то там осмотрел, постучал, затем опять поднялся в кабину, самолёт чихнул, пустил синий дым, разбежался — и видение кончилось. Мы были малые дети, — что могли понимать? — то, что увидели, показалось невероятным, и я догадался, что где-то очень и очень далеко, за горами-лесами, есть совершенно иная, мне незнакомая жизнь.
М: Случай, конечно, не рядовой…
К: Когда отца как инженера, перевели работать в другое место, нам отвели квартиру на краю посёлка — дальше за колючей проволокой тянулись унылые ряды унылых бараков, —там зона была. И для меня приоткрылось совершенно неизвестное ранее слово. Через колючку я увидел там несвободных людей, они работали на рудниках, их водили туда под конвоем. Между прочим, среди тех людей, которых водили под конвоем, отец однажды увидел родного племянника, то есть моего двоюродного брата.
М: Вам что-либо известно, как сложилась его судьба?
К: Практически ничего. О репрессиях в нашей семье не любили говорить, и в такие дела меня не посвящали. Но я знаю, что для облегчения участи моего брата отец сделал всё возможное.
Многие годы спустя я поеду в вологодский городок Устюжну на отцовскую родину, в Устюжне когда-то жил мой дедушка. Он родился крепостным крестьянином, но выучился математике и высоко поднялся по социальной лестнице — занимал в уезде высокий пост попечителя учебных заведений (это дворянский чин), жил в добротном двухэтажном доме и имел пятнадцать детей. Отец мой был двенадцатым. Я видел фотографию деда — вылитый Циолковский! Во время Второй мировой войны, будучи в весьма преклонном возрасте, он спасал от голода своих многочисленных внуков и правнуков — относил им свои хлебные пайки,а сам умер от голода. Все его дети, в том числе и мой отец, получили высшее образование, один сын даже стал доктором технических наук — но суровое время разметало всех, что называется, без следа.
М: Простите… А ваша родная мать… Она где похоронена?
К: В Челябинске. Я хорошо запомнил её последний день. Мне было тогда три года. В небольшой квартирке в доме барачного типа я бегал по маленькой столовой комнате. Отчётливо вижу и сейчас, как, не нагибаясь, пробегаю под столом. Больная мама — ей было тридцать четыре — лежала на кровати в малюсенькой спальне, рядом стоял стул, весь заставленный бутылочками с лекарствами. Она подозвала меня к себе. Я подошёл. Долго-долго, не говоря ни слова, она смотрела на меня, потом отпустила… Я побежал в столовую. Вдруг раздался звон бутылочек от лекарств — мама с криком: «Ну, почему я! Почему я!», — сбросила их на пол. Стало очень тихо… И ещё так же отчётливо я помню, как гроб с её телом везли на кладбище в кузове грузовика…
М: Вам приходится бывать на её могиле?
К: Да. Могила её сохранилась. Там есть металлическая табличка с именем мамы…
ИЗ ЧЕГО РОЖДАЮТСЯ ПЕСНИ?
К: По возращению в Москву мы жили в районе Таганки, на бывшей Мясной-Бульварной (теперь это улица Талалихина). Место было неспокойное, озорное, не лучше знаменитой в ту пору Марьиной рощи или Усачёвского рынка. И чтобы сын не бегал зря по дворам, не баловался, отец устроил меня при Центральном доме железнодорожников в детский ансамбль песни и пляски. И если на Урале я жил среди природы, то теперь оказался внутри музыки. В оркестре мне досталось играть на домре-бас. Домра — это особенный низкоголосый инструмент. Я быстро освоил её и скоро стал выступать в основном составе. Выступать с концертами приходилось и в Большом театре, и в зале Чайковского, и в Кремлёвском дворце съездов. Началась густая, насыщенная жизнь.
Как когда-то среди уральской природы, так и в оркестре я оказался внутри волшебного мира, звуки заполняли пространство вокруг меня — всё звучит, всё в объеме стереоэффекта — меня вновь окружила красота жизни. Пелимы и народные песни, и пионерские… Тоже золотая, удивительная была пора.