Из сочинения «о том, что знание есть незнание»
Во всех вещах мы замечаем дарованное богом естественное стремление существовать наилучшим образом, какой только доступен природе данного свойства. С той же целью действуют, располагая нужными орудиями, существа, которым прирождена отвечающая задаче познания способность суждения, благодаря чему их стремление не остается напрасным и достигает покоя в желанной основе собственной природы. Если иногда происходит иначе, то это обязательно следствие привходящих обстоятельств, например, когда от болезни извращается вкус или от ложных мнений — рассудок. Поэтому мы говорим, что здравый свободный интеллект схватывает в любовных объятиях и познает истину, которую ненасытно стремится достичь, озирая весь мир в неустанном беге, и не сомневаемся в истине того, с чем не может спорить ни один здравый ум.
С другой стороны, все исследователи судят о неизвестном путем соразмеряющего (proportionabiliter) сравнивания с чем-то уже знакомым, так что все исследуется в сравнении и через посредство пропорции. Когда искомое сравнивается при этом с заранее известным путем краткой пропорциональной редукции, познающее суждение незатруднительно, и, наоборот, когда требуется много промежуточных звеньев, возникают трудности и неясности, как известно в математике, где начальные положения редуцировать к первым самоочевидным принципам проще, а последующие труднее, потому что надо обязательно проходить через те начальные. Итак, всякое разыскание состоит в более или менее трудном сравнивающем соразмерении. По этой причине бесконечное, как таковое, ускользая от всякой соразмерности, остается неизвестным.
Соразмерность, означая вместе и сходство в чем-то общем и различие, не может быть понята помимо числа. Поэтому все соразмерное так или иначе охватывается числом. Причем число состоит не только в количестве, образующем пропорцию, но и в любом другом субстанциальном или акцидентальном сходстве или различии. Наверное, ввиду этого Пифагор рассудил, что все и образуется и постигается благодаря силе числа.
Но последняя точность сочетаний в телесных вещах и однозначное приведение неизвестного к известному настолько выше человеческого разума, что Сократ убедился, что он знает только о своем незнании; премудрый Соломон утверждал, что все вещи сложны и неизъяснимы в словах; а еще один муж божественного духа сказал, что мудрость и место разума таятся от глаз всего живущего (5). Поскольку это так и даже глубочайший Аристотель пишет в “Первой философии”, что природу самых очевиднейших вещей нам увидеть так же трудно, как сове—солнечный свет (6), то ясно, если только наши стремления не напрасны, что все, что мы желаем познать, есть наше незнание.
Если мы сможем достичь этого в полноте, то достигнем знающего незнания. Для самого пытливого человека не будет более совершенного постижения, чем явить высшую умудренность в собственном незнании, всякий окажется тем ученее, чем полнее увидит свое незнание. Ради этой цели я и взялся за труд написать кое-что о научении такому незнанию (7).
Проблема человека
Бруно Джордано – Согласно Б. высшее проявление качеств человека ‑ служении богу. Здесь идеи Б. соответствуют канонам средневековой мысли. Но Б. вносит своё понимание в формулу «служения Богу», оно им понимается как познание законов универсума и законов движения, а также осуществление жизни в соответствии с этим знанием (цель философии у Б. тема I). Стремление к пониманию естественного закона, согласно Б., ‑ самый высоконравственный удел. Именно Б. создал образ интеллектуальный героизма, согласно которому любовь к мудрости заставляет человека совершать подвиги. Возвышенный полет любви обретает у Б. характер философского взлета духа, и любовь к мудрости наделяется ореолом интеллектуального эротизма.
Николай Кузанский – согласно своему гуманистическому мировоззрению Н.К. видел в человеке венец мироздания. Своё высокое положение согласно Н.К. человек занимает благодаря своей способности мыслить, поскольку ум позволяет открыть божественный замысел. Н.К. определяя сущность человека возрождал античную идею человека как «микрокосма», но при этом Н.К. наполнял его новым содержанием. Во-первых, Н.К. видит в человеке больше благородства, чем то, которое было присуще античным мыслителем. Но что в гораздо большей степени отличало Н.К. от античного мировоззрения это то, что он видел в человеке свободное существо.
Монтень Мишель – Согласно М. природа человека двойственна: в нём сочетается необузданность как духовных устремлений так и физических возможностей. Счастье человека - есть баланс отношений этих сил. Идеал подлинно счастливой жизни человека – в умеренности, во всём, как в сфере чувственного так и в сфере сверхчувстенного. Человек не должен злоупотреблять ни тем, ни другим. Взятое в отдельности каждое начало человека обладает недостатками, которые нейтрализуются только в сочетании этих начал. Человек не должен превозносить ни своих физических возможностей, потому что всегда найдётся что-то сильнее, ни своих интеллектульных способностей. Лучшим проявлением ума является воздержание от суждений и постоянная критика имеющихся знаний. Постоянное сомнение в своих достоинствах побуждает человека к самосовершенствованию: существование человека неизбывно состоит из «движения и деятельности».
Помпонацци Пьетро (1462—1525) — типичный представитель ренессанской университетской культуры
Из сочинения «Человек и его место в мире»
Деятельный же разум поистине подобает человеку. И всякий человек, если он не убогий, вполне может в совершенстве следовать ему. И согласно ему человек абсолютно и в полной мере именуется добрым или дурным, согласно же созерцательному или практическому — только в некотором отношении и относительно. Ведь человек именуется хорошим или дурным соответственно его добродетелям и порокам. А хороший метафизик не называется хорошим человеком, но хорошим метафизиком; и хороший домостроитель не называется хорошим в абсолютном смысле, но хорошим строителем. Вот почему человек не будет считать себя оскорбленным, если его назовут метафизиком, философом или кузнецом; но если его назовут вором либо припишут ему невоздержанность, несправедливость, неблагоразумие и иные пороки, крайне вознегодует и вспылит, поскольку быть добродетельным или порочным — в нашей власти, быть же философом или строителем — не зависит от нас и не обязательно для человека. Из чего следует, что все люди должны и могут быть законопослушны, тогда как не все должны быть философами, математиками, строителями и т. п.
Но что касается деятельного разума, который собственно присущ человеку, то каждый должен обладать им в совершенстве. Ибо для сохранения рода человеческого каждый человек должен быть добродетельным в нравственном отношении и, насколько возможно, избегать порока. И порок вменяется ему в вину как его личный порок, в каком бы состоянии он ни находился, будь он нищ, беден, богат, зажиточен, состоятелен. Быть же причастным прочим видам разума не обязательно, да и невозможно. И это не требуется для человеческого рода: ибо мир не мог бы существовать, если бы всякий человек был созерцателем. Да и сам этот человек не мог бы существовать, так как один-единственный разряд людей, таких, как философы, не мог бы удовлетворить себя; а равно как если бы существовал только разряд строителей или иной какой-нибудь в этом роде. Не может быть, чтобы один мог в совершенстве осуществлять дело другого, не то что всех, как это происходит с различными членами человеческого тела.
Поэтому всеобщая цель человеческого рода заключается лишь в относительной причастности созерцательному и практическому видам разума и в совершенной причастности разуму деятельному. Ибо Вселенная сохранит свое совершенство, если все люди будут справедливыми, добродетельными и добрыми, но не в том случае, если все они будут философами, либо кузнецами, либо строителями.
Надо, однако, знать, что, как говорят Платон и Аристотель, политика есть врачевание душ и намерение политика заключается в том, чтобы сделать человека скорее праведным, нежели ученым. Но идти к достижению этой цели нужно в соответствии с различиями между людьми разного ума. Ибо одни благородны, обладают от Бога доброй природой, склонны к добродетели единственно из-за ее благородства и отвращаются от пороков единственно из-за их гнусности. И эти люди (хотя они крайне немногочисленны) наилучшим образом предрасположены к добродетельной жизни.
Другие же менее расположены [к добру], и они помимо благородства добродетели и низости порока поступают праведно также и из-за наград, почестей и похвал и бегут пороков из-за наказаний, таких, как бесчестье и позор. И эти находятся на второй ступени.
Иные становятся добродетельными в надежде на некое благо и из страха перед физическим наказанием и поэтому, чтобы они следовали такой добродетели, политики учредили денежные награды и почести и прочее в этом роде, а чтобы они избегали пороков, учредили наказания — либо денежные, либо по отношению к чести и телу, то ли убивая преступника, то ли лишая его каких-либо членов.
Некоторые же вследствие жестокости и подлости своей природы не движимы ничем из сказанного, как учит повседневный опыт. Поэтому и положили, чтобы праведникам было в иной жизни вечное воздаяние, а грешникам — вечное возмездие, чтобы в величайшей мере их устрашить.
Большая же часть людей если и поступает хорошо, то скорее из страха вечных мучений, нежели в надежде на вечное блаженство, так как мучения более знакомы [людям], чем эти вечные блага.
Надо, однако же, знать, что хотя человек причастен, таким образом, к материальному и нематериальному миру, но о его причастности материи говорится в собственном смысле, ибо он весьма далеко отстоит от нематериального; о его причастности животным и растениям говорится не в собственном смысле слова, но лишь имеется в виду, что он их содержит в себе, находясь ниже нематериальных сущностей и выше материальных вещей. Поэтому он не может достигнуть совершенства нематериальных сущностей, почему людей следует называть не богами, но святыми или божественными. Зато человек не только может сравниться со зверем, но и превзойти его, ибо некоторые люди бывают куда более жестоки, чем звери, как говорит Аристотель в VII книге «Этики»: «Плохой человек в десять тысяч раз хуже зверя». И то, что сказано о жестокости, может быть отнесено и к другим порокам.
И если столь гнусен порок, и так мерзостна жизнь порочного человека, и противное можно сказать о добродетели, то кто же, даже и при том, что душа смертна, предпочтет порок добродетели, если только не предпочтет быть зверем или хуже зверя, нежели быть человеком! Отчего, и т.д.
Проблема культуры и общества
Макиавелли Никколо ди Бернардо – (1469 ‑ 1527) – итальянский мыслитель, яркий представитель философии Возрождения. Основное сочинение «Государь», где он выразил свои идеи относительно государственного устройства общества. Представил идеи о политической поведении людей. С точки зрения М. наиболее жизнеспособными государствами в истории являлись те, граждане которых обладали максимальной степенью свободы, самостоятельно определяя собственную судьбу. Но главный интерес М. проявил к определению типа «идеального» правителя. М. был убеждён, что сила и мощь государства держится на сильном, полновластном правителе, который ради своего государства должен использовать всевозможные средства, не думая о моральной стороне своих поступков и о правах своих сограждан.
Николай Кузанский – выразил идею гуманизма, которая легла в основу понимания сущности культуры. Идея гуманизма содержит веру в безграничные возможности человека, в его творческие способности всестороннюю активность. Гуманизм выражает себя и в том, что человек создаёт мир, который, с одной стороны связан с природой, а с другой с миром божественным. Значение идей Н.К. состоит в том, что в его философии представлена идея культуры как особого мира, предназначение которого состоит в возвышении природы, в облагораживании её через человеческие деяния, которые проникнуты стремлением объять познанием всю полноту мира. Таким образом, мир культуры есть в соответствии с идеями Н.К. мир человека, мир его разума.
Мор Томас ‑ (1478 ‑ 1535) – английский общественный деятель и мыслитель. М. является автором произведения «Весьма полезная, а также и занимательная, по истине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Благодаря своей утопии именно М. дал название тем социальным концепциям, где даётся описание несуществующего, но желаемого общества. В утопическом обществе М. отсутствует главный порок, присущий реальным обществам – частная собственность, поэтому у людей отсутствуют индивидуалистические наклонности, все интересы подчинены общему благу, царит всеобщая занятость и равенство.
Значение утопии М. состоит в том, что была создана форма воздействия на сознание через образы наилучшей жизни, полной всеобщего довольства и социального согласия. Цель утопии поселить в сознании желание утопическое сделать реальным.
Из сочинения «Утопия»
Контуры нового, совершенного общества
Однако возвращаюсь к совместной жизни граждан. Во главе хозяйства, как я сказал, стоит старейший. Жены услужают мужьям, дети — родителям, и вообще младшие по возрасту — старшим.
Каждый город делится на четыре равные части. В середине каждой части есть рынок со всякими товарами. Туда каждое хозяйство свозит определенные свои изделия, и каждый вид их помещают в отдельные склады. Любой глава хозяйства просит то, что надобно ему самому и его близким, притом без денег, вообще безо всякого вознаграждения уносит все, что только попросит. Да и зачем ему в чем-либо отказывать? Когда всех товаров вполне достаточно и ни у кого нет страха, что кто-нибудь пожелает потребовать более, чем ему надобно? Ибо зачем полагать, что попросит лишнее тот, кто уверен, что у него никогда ни в чем не будет недостатка? Действительно, во всяком роде живых существ жадным и хищным становятся или от боязни лишиться, или — у человека — только от гордыни, которая полагает своим достоинством превосходить прочих, чрезмерно похваляясь своей собственностью — порок такого рода среди установлений утопий-цев вообще не имеет никакого места.
<...>
Главное и почти что единственное дело сифогрантов — заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности. Но чтобы каждый усидчиво занимался своим ремеслом — однако же не работал бы не переставая с раннего утра до поздней ночи, усталый, подобно вьючному скоту. Ибо это хуже участи рабов. Впрочем, такова жизнь ремесленников повсюду, за исключением уто-пийцев, которые при двадцати четырех равных часах — считая вместе день и ночь — для работы отводят всего шесть: три — до полудня, после которого идут обедать, и, отдохнув от обеда два послеполуденных часа, снова уделив труду три часа, завершают день ужином. Оттого что первый час считают они с полудня, то спать они ложатся около восьми. Сон требует восемь часов. Что остается лишним от часов на работу, сон и еду, дозволяется каждому проводить по своей воле, но не проводить это время в разгуле и беспечности, а часы, свободные от ремесла, надобно тратить на другие занятия по своему вкусу. Эти перерывы большая часть людей посвящает наукам. Обыкновенно они каждый день в предрассветные часы устраивают публичные чтения и участвуют в них, по крайней мере приводят туда именно тех, которые отобраны для науки. Впрочем, великое множество разных людей — мужчины, равно как и женщины, — стекаются послушать эти чтения — кто куда: каждый по своей природной склонности. Однако, если кто-нибудь предпочтет уделить это же самое время своему ремеслу — это приходит в голову многим, у кого дух не возвышается до размышления над каким-либо предметом, — никто ему не препятствует. Его даже хвалят, как человека полезного для государства. После ужина один час они проводят в играх: летом — в садах, зимой — в тех общих дворцах, в которых едят. Там утопийцы занимаются музыкой или развлекают себя беседами. Кости или другого рода нелепые и гибельные игры им
даже неведомы.
Когда, говорю, размышляю я об этом наедине с собой, то становлюсь справедливее к Платону и менее удивляюсь, что он счел для себя недостойным вводить какие-либо законы для тех людей, которые отвергли уложения, распределяющие все блага поровну на всех. Ибо этот наимудрейший человек легко увидел наперед, что для общественного благополучия имеется один-единственный путь — объявить во всем равенство. Не знаю, можно ли это соблюдать там, где у каждого есть своя собственность. Оттого что когда кто-нибудь, основываясь на определенном праве, присваивает себе, сколько может, то, как бы ни было велико богатство, его целиком поделят между собой немногие. Остальным же оставляют они в удел бедность; и почти всегда бывает, что одни гораздо более достойны участи других, ибо первые — хищные, бесчестные и ни на что не годятся, вторые же, напротив, — мужи скромные, простые, и повседневным усердием своим они приносят обществу добра более, чем самим себе.
Поэтому я полностью убежден, что распределить все поровну и по справедливости, а также счастливо управлять делами человеческими невозможно иначе, как вовсе уничтожив собственность. Если же она останется, то у наибольшей и самой лучшей части людей навсегда останется страх, а также неизбежное бремя нищеты и забот. Я признаю, что его можно несколько облегчить, однако настаиваю, что полностью устранить этот страх невозможно. Конечно, если установить, чтобы ни у кого не было земли свыше назначенной нормы, и если у каждого сумма денег будет определена законом, если какие-нибудь законы будут остерегать короля от чрезмерной власти, а народ — от чрезмерной дерзости; чтобы должности не выпрашивались, чтобы не давались они за мзду, чтобы не надо было непременно за них платить, иначе найдется повод возместить эти деньги обманом и грабежами, явится необходимость исполнять эти обязанности людям богатым, меж тем как гораздо лучше управлялись бы с ними люди умные. Такие, говорю, законы могут облегчить и смягчить эти беды, подобно тому как постоянными припарками обыкновенно подкрепляют немощное тело безнадежно больного. Однако, пока есть у каждого своя собственность, нет вовсе никакой надежды излечиться и воротить
свое здоровье...
Духовные удовольствия утопийцы ценят более (они считают их первыми и самыми главными). Важнейшая часть их, полагают они, происходит из упражнений в добродетели и из сознания благой жизни. Из тех удовольствий, которые доставляет тело, пальму первенства они отдают здоровью. Ибо к радостям еды, питья — всего, что только может таким образом порадовать, полагают они, надобно стремиться, но только для здоровья.
Пиама Павловна Гайденко